«МЫ ПОЙДЕМ НЕ ТАКИМ ПУТЕМ»
Трагическая судьба любимого брата поразила Владимира, но в то же время обострила работу его мысли. Прежде всего Владимир пытался представить все обстоятельства, побудившие Александра так неожиданно быстро вступить в смертельную схватку с царизмом.
Главное для него было ясно: поступок этот совершен вполне сознательно. В. В. Кашкадамова свидетельствует: «Когда мне приходилось говорить об Александре, Владимир повторял: «Значит, он должен был поступить так, — он не мог поступить иначе»1. Что касается конкретных причин, обусловивших недовольство Александра существующим строем, то о них Владимир слышал во время разговоров с братом, из уст сестры Анны, Н. И. Чеботарева, наконец, из рассказов Марии Александровны, читавшей показания Саши на следствии и слушавшей его защитительную речь на суде.
Были и другие источники информации. Известно, например, что прокламация «17 ноября в Петербурге», написанная Александром по поводу добролюбовской демонстрации 1886 года, была распространена и в Симбирске. А Анна Ильинична писала: «Кое-что из речи Александра Ильича, из его поведения и выступления на суде просочилось еще и тогда, окружив его личность ореолом, и передавалось устно, служа примером для молодежи»2.
Яркий след в сознании присутствовавших во время защитительной речи Александра Ульянова оставило его решительное заявление, что правительству не удастся подавить борьбу революционеров: «Среди русского народа всегда найдется десяток людей, которые настолько преданны своим идеям и настолько горячо чувствуют несчастье своей Родины, что для них не составляет жертвы умереть за свое дело. Таких людей нельзя запугать чем-нибудь»3.
А делом жизни Александра Ильича была борьба за торжество социалистических идеалов. Это видно и из тех требований, которые он сформулировал в Программе своей фракции:
«1. Постоянное народное представительство, выбранное свободно, прямой и всеобщей подачей голосов, без различия пола, вероисповедания и национальности, и имеющее полную власть во всех вопросах общественной жизни;
2. Широкое местное самоуправление, обеспеченное выборностью всех должностей;
3. Самостоятельность мира4, как экономической и административной единицы;
4. Полная свобода совести, слова, печати, сходок, ассоциаций и передвижений;
5. Национализация земли;
6. Национализация фабрик, заводов и всех вообще орудий производства;
7. Замена постоянной армии земским ополчением;
8. Даровое начальное обучение»5.
В своей программе Александр Ульянов творчески использовал некоторые идеи партии «Народная воля». Но он испытал и влияние марксизма: «Манифеста Коммунистической партии» К. Маркса и Ф. Энгельса, «Капитала» К. Маркса, а также программных документов группы Д. Благоева и плехановской группы «Освобождение труда»6.
Примечательно в связи с этим следующее положение Программы А. Ульянова: «Что касается до социал-демократов, то наши разногласия с ними кажутся нам очень несущественными и лишь теоретическими. Они сводятся к тому, что мы возлагаем большие надежды на непосредственный переход народного хозяйства в высшую форму и, придавая большое самостоятельное значение интеллигенции, считаем необходимым и полезным немедленное ведение политической борьбы с правительством.
На практике же, действуя во имя одних и тех же идеалов, одними и теми же средствами, мы убеждены, что всегда будем оставаться их ближайшими товарищами»7.
Александр Ильич, как и социал-демократы, был твердо убежден, что «единственно правильный путь воздействия на общественную жизнь есть путь пропаганды пером и словом». Но так как правительство не допускает «не только социалистической пропаганды, но даже общекультурной», то, полагал он, неизбежен террор — стихийная форма борьбы, «происходящая от того, что недовольство в отдельных личностях доходит до крайнего проявления»8.
Чувство недовольства общим строем и всеми условиями русской жизни было неотъемлемой частью мировоззрения и семнадцатилетнего Владимира Ульянова.
Он, как и брат, уже в старших классах «был настроен очень оппозиционно к гимназическому начальству, к гимназической учебе», ясно сознавая, что зубрежка и муштра в Симбирской классической гимназии, засилье в ней мертвых языков и других древностей процветали не случайно, а вследствие общего реакционного курса правительства в области среднего образования.
Владимир в ранней молодости тоже остро переживал те гонения, которым подвергался Илья Николаевич и руководимая им народная школа губернии; был убежден в ненормальности государственного строя, правящие классы которого боятся разумной грамотности трудящихся и под всяческими предлогами препятствуют ей. И, как говорится, обеими руками мог подписаться под словами Александра из его прокламации по поводу разгона добролюбовской демонстрации 17 ноября 1886 года в Петербурге: «Только невежество порождало темное царство, оно составляло его силу, давало ему возможность подчинить своему гнету лучшие элементы русского народа. И это темное царство гнетет нас и теперь, но мы уже не сомневаемся, что дни его сочтены: распространение просвещения должно быть той путеводной звездой, которая выведет русский народ на истинную дорогу»9.
Введение в 1885 году нового университетского устава вызвало негодование или, но крайней мере, недовольство почти всей интеллигенции и учащейся молодежи страны. Студенчество, как это видел Владимир из писем брата, особенно было недовольно преследованном студенческих землячеств.
Все эти мероприятия в области начального, среднего и высшего образования проводились министерством народного просвещения, которое Владимир Ильич впоследствии метко назовет «министерством народного затемнения», в угоду имущим классам и в ущерб прогрессу и процветанию Отечества.
Еще в Симбирске Александр Ильич возмущался преследованием Д. И. Писарева, изъятием из общественных библиотек произведений этого критика, других прогрессивных авторов. Позже, в Петербурге, он и Анна с грустью и болью убедились во враждебном отношении правительства к попыткам общественности продемонстрировать свое уважение и благодарность всемирно известному И. С. Тургеневу во время похорон его на Волновом кладбище. Тяжело переживали брат и сестра гонения на М. Е. Салтыкова-Щедрина и закрытие в 1884 году любимых «Отечественных записок». И как бессмысленную жестокость расценили Ульяновы и их друзья расправу правительства с манифестацией по случаю двадцатипятилетия со дня кончины Н. А. Добролюбова.
Владимир, по примеру брата и сестры, признавал Писарева, Тургенева, Салтыкова-Щедрина, Добролюбова и Чернышевского «своими учителями», и ему тоже был близок их завет бороться «с неправдой и со злом русской жизни». И конечно, гордился, что Александр и Анна использовали каждую возможность для того, чтобы продемонстрировать свое уважение к тому, «что так дорого для каждого сколько-нибудь образованного русского, что составляет истинную славу и гордость нашей родины», и одновременно возмущались грубо-деспотическим отношением правительства к «самым общекультурным стремлениям общества»10.
Поэтому никакое красноречие Ф. М. Керенского, разъяснявшего в начале 1887 года министерские циркуляры о запрещении гимназистам и студентам принимать участие в публичных чествованиях, подобных добролюбовской демонстрации в Петербурге, не могло поколебать его решимости при первом же удобном случае тоже продемонстрировать признательность «своим учителям» жизни. Точно так же он отреагировал на сообщение директора о правительственном запрете учащимся вступать в студенческие землячества, а без разрешения начальства — и в дозволенные законом общества.
Но Ульяновых волновали не только, и даже не столько, реакционные меры в области народного образования и культуры, сколько остатки крепостничества, угнетение нерусских национальностей, произвол, казнокрадство и взяточничество власть имущих, безнравственность и поборы духовенства, бесчеловечная эксплуатация крестьянства помещиками и кулачеством, рабочих и их семей — фабрикантами и полное гражданское бесправие всех тружеников.
Глубокий экономический кризис, разразившийся в начале 80-х годов во многих странах мира, захватил и Россию. После сильных неурожаев и голода 1880—1884 годов последовали сравнительно удовлетворительные сборы зерновых. Но в условиях всеобщего кризиса резко упали цены на хлеб, что повлекло снижение покупательной способности крестьян, обострение нищеты трудящихся и застой промышленного производства.
Тысячи крестьянских хозяйств ежегодно приходили в упадок. Многие бедняки сдавали свои наделы «мироедам», а сами становились их батраками или уходили на заработки в Заволжье, а то и переселялись в Сибирь.
Тяжелым было и положение рабочих: 12—14-часовой трудовой день, отсутствие элементарной техники безопасности, низкие расценки, штрафы за малейшие провинности, антисанитарные условия быта. Даже начальник местной жандармерии в обзоре за 1887 год счел нужным доложить в Петербург, что фабриканты, «пользуясь своим правом, сильно эксплуатируют» наемных работников, «заставляя их брать в своих лавках различные продукты и разные для обихода вещи», но те «терпят это, так как волею или неволею им нужно же кормиться и содержать семью, но бывают и жалобы с их стороны, которые кончаются у мировых судей»11. На подобных «обзорах» стоял гриф «секретно», но эксплуатация тружеников города и деревни ни для кого не была тайной. И Владимир Ульянов, как мы видели, 15 апреля 1887 года в классном сочинении «О причинах благосостояния народной жизни» не удержался от того, чтобы не выразить своего сочувствия угнетенным классам.
Чувства глубочайшей горечи рождались у каждого, кто читал официальные данные о том, что средняя продолжительность жизни в России равна лишь 25 годам, тогда как в Англии она достигала 53 лет. Врач В. П. Кармазинский, с сыном которого дружил в гимназические годы Владимир Ульянов, докладывая в 1887 году городской думе о недостатках медицинского обслуживания в Симбирске, с болью отмечал, что «из всех родившихся детей до 1 года умирает 36 процентов в год... до 5 лет доживает только половина родившихся», а рабочего возраста достигает 46 человек из ста12. Главной причиной высокой смертности врач считал тяжелые условия жизни рабочего люда.
Картины обнищания можно было встретить и не выезжая из Симбирска. Вот одна из них, запечатленная 12 июня 1887 года на страницах самарской газеты: «На всех главных улицах города, во всякое время года, осаждают прохожих целые толпы оборванных крестьян обоего пола, просящих милостыню: это все погорельцы».
Особенно безотрадной и бесправной была участь национальных меньшинств, составлявших почти треть населения Симбирской губернии. Царизм, придерживаясь деспотического правила «разделяй и властвуй», всячески разжигал национальную рознь и поощрял любые методы обрусения чувашей, мордвы и татар. Великодержавный шовинизм, культивируемый правительством, с юных лет возмущал Владимира Ильича. И даже много лет спустя в письме «К вопросу о национальностях или об «автономизации» он привел свои «волжские воспоминания о том, как у нас третируют инородцев, как поляка не называют иначе, как «полячишкой», татарина не высмеивают иначе, как «князь», украинца иначе, как «хохол», грузина и других кавказских инородцев,— как «капказский человек»13. Но в гимназические годы он гордился, что Илья Николаевич так много трудился над тем, чтобы вооружить знаниями многочисленных «инородцев». И сам, «идя по стопам отца», полтора года занимался с учителем чувашской школы Н. М. Охотниковым, как бы личным примером призывая на борьбу с национализмом великорусских держиморд.
Честный человек не мог мириться с этими и другими видами угнетения, с невыносимыми условиями, в которых жил и трудился народ. Легальных возможностей борьбы против эксплуататоров почти не имелось. Из этих фактов Александр Ульянов сделал один вывод, а Владимир Ульянов — другой, и весной 1887 года он отверг терроризм. К этому выводу подводила схватка народовольцев с царизмом.
Приведение в исполнение народовольцами своего приговора царю 1 марта 1881 года ошеломило Россию. В последующее пятилетие печать неоднократно сообщала об убийствах губернаторов, чинов прокуратуры, жандармерии, полиции, сыскной службы. Но реакционные правящие круги не выполнили требований революционеров о предоставлении народу земли и воли, еще более обнаглели.
В малоэффективности террора как метода политической борьбы убеждали и события после 1 марта 1887 года. Владимир понимал, что брат и его товарищи надеялись запугать Романовых. Но после покушения царь не отказался от прежнего внутриполитического курса. И не потому, что был храбрым. На сохранении неограниченного самодержавия настаивали Катковы и Победоносцевы, помещики, крупные промышленники и финансисты, влиятельные отцы церкви.
Уже 8 марта князь В. П. Мещерский в своем «Гражданине» взывал к мракобесам: «...да послужит это дважды проклятое число 1-е марта для нашей русской школы днем глубокого раздумья». Князь призывал сделать все, чтобы «самый малый процент молодежи тянулся в гимназии и в университеты», а наибольший — «оставался на своих местах».
Его единомышленник, член совета при министре народного просвещения Н. А. Любимов, в газете «Свет» предложил для этой цели ликвидировать приготовительный и первые два класса в классических гимназиях.
Эти и другие требования апологетов самодержавия благосклонно воспринимались царем. В марте началось «очищение» столичного университета от «неблагонадежных» студентов. Вскоре вышло распоряжение, на основании которого в него закрывался доступ выпускникам гимназий провинциальных учебных округов.
В мае произошла «чистка» и в других высших учебных заведениях страны. Из Казани, например, были высланы в Симбирск бывшие одноклассники Александра Ульянова7 Н. Войцеховский, Д. Гончаров, Н. Тимонов.
Реакция губительно сказалась и на женском образовании. Уже пять лет назад был прекращен прием на женские врачебные курсы. В 1886 году был издан такой же запрет в отношении высших «Бестужевских» женских курсов. А весной 1887 года в Симбирск поступило известие о закрытии приема и на высшие женские курсы в Казани. Теперь в России не оставалось высшего учебного заведения, куда бы могла поступить после окончания гимназии Ольга Ульянова. Что оставалось делать девушкам, мечтавшим о дальнейшем образовании, потерявшим право приобрести диплом учителя или врача, благодаря реакционным установкам «тащить и не пущать?» Обозреватель июньской книжки журнала «Вестник Европы» за 1887 год, не имея возможности резко осудить бесчеловечные узаконения, сделал это полуиносказательно: «Зато в Париже сейчас из 103 слушательниц медицинских лекций 76 слушательниц русских, а француженок только 8».
В апрельском номере «Вестника Европы» за 1887 год сообщалось о том, что в «верхах» обсуждается новый проект о семиклассных реальных училищах. До сего времени их выпускники имели право на поступление в институты. Теперь предполагалось преобразовать эти училища в пятиклассные — с тем чтобы закрыть дорогу их питомцам в любое высшее учебное заведение.
В июне министр народного просвещения И. Д. Делянов издает печально знаменитый циркуляр, вошедший в историю как циркуляр «О кухаркиных детях», согласно которому в несколько раз повышалась плата за обучение в университетах, а детям «кучеров, лакеев, поваров, мелких лавочников и т. п.» даже за деньги почти преграждался доступ в средние учебные заведения. С этой же целью были закрыты приготовительные классы в классических гимназиях; плата за учение в них тоже резко возросла.
Много толков в Симбирске вызвало распоряжение царя о том, чтобы с 1887 года кадетские корпуса комплектовались преимущественно «малолетними из дворянского сословия». Военный министр, зная о постоянной финансовой поддержке Симбирской городской думой местного кадетского корпуса, в ответ на ее ходатайство оставить прежний порядок приема пообещал оказать содействие в получении царского разрешения в отношении детей чиновников и купцов, но с непременным условием, чтобы прием «малолетних из прочих непривилегированных сословий был прекращен». Городская дума вновь просила о сохранении прежнего порядка, но — безуспешно14.
Значит, те немногие из детей мещан, которые с помощью городской думы раньше получали здесь среднее образование (далеко не все кадеты становились в дальнейшем военными), теперь лишились и этой редкой возможности.
Обозреватели «Вестника Европы» и «Русских ведомостей» с тревогой сообщали читателям о стремлении сторонников «жесткого» курса правительства урезать и без того куцые права земского самоуправления, пересмотреть пореформенное законодательство и судопроизводство, передать полноту власти в уездах местному дворянству, разжечь национальную вражду.
После дела 1 марта реакция в стране усилилась. Но даже самые верные ее сторонники не верили в возможность искоренения крамолы только насильственными мерами.
Обер-прокурор святейшего синода К. П. Победоносцев, имея в виду многочисленные аресты, проводившиеся в Петербурге в начале марта 1887 года, писал: «Нельзя выследить всех их, нельзя вылечить всех обезумевших. Но надо допросить себя, отчего их так много, обезумевших юношей...»15
Симбирский помещик Д. И. Воейков, вращавшийся в высших правительственных сферах, в письме к М. Н. Каткову высказывал беспокойство: «Многочисленные аресты и суровые меры нисколько не изменяют существа дела, понятного всякому зрячему человеку. Нынешние руководители не понимают существа опасности и не знают, где следует бороться с нею, а лучший из царей нынешнего века доведен до того, что он вынужден считать себя ежеминутно в опасности и обещает никуда не ездить с наследником...»16
«Последнее покушение 1 марта сего года доказало, — сообщал свое мнение другой симбирский сановник К. П. Победоносцеву, — что наша так называемая крамола не ослабевает, что революционное состояние школы усиливается... Смута умственная произведена тридцатилетнею пропагандою в литературе, в школе, в обществе, в жизни».
Политические события в России весной 1887 года вызвали оживленные отклики в Европе. Фридрих Энгельс, имея в виду и выступление группы Александра Ульянова, в письме от 21 марта к дочери К. Маркса Лауре Лафарг высказал мысль, что народовольцы «в конечном счете достигли своей цели», так как царь «ползает на коленях перед революцией»17. Предвидя наступление в России скорого кризиса, Ф. Энгельс в письме к Ф. А. Зорге вновь указывает на «последние покушения», которые, «кажется, переполнили чашу...»18. Эти выводы были сделаны вскоре после появления в печати трусливого заявления царского правительства о том, что в России еще, дескать, не «настало время введения конституционного правления»; что правительство даже «тщательно изучает государственный социализм, успешно осуществляемый в Германии князем Бисмарком», а народовольцы-де не понимают этого и вынуждают русского императора предпринимать «дорогостоящие меры предосторожности для обеспечения его личной безопасности».
Примечательно, что в сочувственных отзывах европейской печати о деле 1 марта 1887 года, как правило, особо выделяется личность Александра Ильича.
«Мужество людей вроде Ульянова и его товарищей, — указывал Г. В. Плеханов в своем очередном «Обозрении» в «Социал-демократе», — напоминает нам мужество древних стоиков: вы видите, что при данных взглядах на вещи, при данных обстоятельствах и при данной высоте своего нравственного развития эти люди не могли действовать иначе»19.
Французская рабочая газета «Cri du peuple», рассказывая 13 июня 1887 года своим читателям о мужественном поведении А. Ульянова и П. Шевырева перед казнью, подчеркивала, что они «оказались достойными того великого дела, за которое умирали»20.
Консервативная лондонская «Тайме» в сообщении от 4 мая того же года выделила только одного революционера: «Все подсудимые вели себя на суде благоразумно и спокойно, — свидетельствовал буржуазный репортер, — за исключением Ульянова, который произнес очень смелую и дерзкую речь, выразив в ней сожаление по поводу того, что заговор не удался». Яркая речь А. Ульянова на суде привлекла внимание английской «Дейли ньюс», швейцарской «Социал-демократ» и некоторых других газет.
Но самым эмоциональным публичным откликом на подвиг Александра Ильича стала поэма «Ульянов», появившаяся 15 октября 1887 года в журнале «Пшедшвит» — органе Польской социалистической партии «Пролетариат», выходившем в Женеве и Париже. Ее автор — предположительно одна из деятельниц польского социалистического движения Ц. В. Войнаровская — живо воссоздала сцены бесстрашного поведения Александра Ильича, показала его непоколебимую уверенность в победе борцов за народное счастье. Рисуя картину казни, поэтесса пишет: «Спокойствием его чело сияло... Студент Ульянов умирал мужественно, уверенный, что придет час мщения».
Несмотря на ошибочность пути борьбы, избранного старшим братом и его товарищами, Владимир Ильич высоко ценил героизм народовольцев. «Они проявили величайшее самопожертвование и своим героическим террористическим методом борьбы вызвали удивление всего мира. Несомненно, эти жертвы пали не напрасно, несомненно, они способствовали — прямо или косвенно — последующему революционному воспитанию русского народа»21. Владимиру Ильичу стоило большой внутренней борьбы идейно высвободиться из-под влияния предшествующих революционеров и пойти по другому пути22. Верная дорога ему была подсказана марксизмом.
Примечания:
1 Александр Ильич Ульянов и дело 1 марта 1887 г., с. 274.
2 Ульянова-Елизарова А. И., с. 21.
3 Дело 1 марта 1887 г., с. 292.
4 Под «миром» подразумевается крестьянская община.
5 Дело 1 марта 1887 г., с. 376—377.
6 Альтман И. А. Программа группы А. И. Ульянова. — Вопросы истории, 1977, № 4, с. 40.
7 Дело 1 марта 1887 г., с. 377.
8 Там же, с. 292. (Подчеркнуто мной. — Ж. Т.).
9 Дело 1 марта 1887 г., с. 379.
10 Там же, с. 379, 381.
11 ЦГАОР, ф. ДП, 3-е дел-во, оп. 84, д. 89, ч. 46, л. 4.
12 Журналы Симбирской городской думы за 1887 год. Симбирск, 1888, с. 214.
13 Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 45, с. 359.
14 Журналы Симбирской городской думы за 1887 год. Симбирск, 1888, с. 3.
15 К. П. Победоносцев и его корреспонденты, т. 1. М. — П., 1923, с. 652.
16 ГБЛ, отд. рук., ф. М. Н. Каткова, к. 23, л. 47.
17 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 36, с. 536.
18 Там же.
19 Плеханов Г. В. Соч., изд. III, т. III. М. — Л., 1928, с. 259.
20 Красный архив, 1926, т. 2, с. 222—223.
21 Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 30, с. 315.
22 Крупская Н. К. О Ленине, с. 84.