СИМБИРСК 1887 ГОДА
За годы жизни Ульяновых в Симбирске произошли большие перемены. В 1877 году в Троицком (ныне Краснознаменном) переулке выросло громадное здание военной гимназии1. Через два года усилиями отставного штабс-капитана М. Ф. Прянишникова на углу Московской и Спасской (ныне Советской) улиц был построен каменный, «самый огромный и удобный из всех провинциальных», театр. В 1883 году закончилось возведение пристроя к зданию классической гимназии, после чего она стала размещаться лучше, чем другие гимназии Поволжья. Часть Николаевского сада, прилегавшая к ней, превратилась в учебный плац. Тротуары у Карамзинского сквера были покрыты асфальтом. Появилось новое место отдыха — Владимирский сад (ныне Центральный парк культуры и отдыха им. Я. М. Свердлова). С годами хорошели Новый Венец и бульвар на Большой Саратовской улице, совершенствовались спуски к Волге, мостовые улиц покрывались ташлинским камнем, сооружались новые водопроводные будки, устанавливались керосиновые фонари. В торговой части города открывались магазины, гостиницы, мастерские и различные «заведения».
В мещанской части Симбирска, за исключением выстроенных в 1886 году на севере кирпичных военных казарм да нескольких складских помещений у волжских пристаней, заметных перемен к лучшему не произошло. Здесь, правда, появилось несколько новых улочек с убогими домишками, но они не только не украшали губернский город, а наоборот, роднили своим внешним видом с обычными деревушками. Не было ни деревянных тротуаров, ни водопровода, ни наружного освещения, ни каких-либо очагов культуры. Летом ветер поднимал на немощеных улицах тучи пыли, а в ненастную погоду люди и лошади вязли в непролазной грязи.
Населенно губернского центра выросло в полтора раза и достигло почти 40 тысяч «душ обоего пола». Особенно увеличилась численность трудящихся, прячем, как это с тревогой подметили в городской думе, — за счет «бегства пролетариата из деревни в город»2.
Количество фабрик и заводов увеличилось с 28 до 58, объем их годового производства — с 200 до 903 тысяч рублей, то есть в 4,5 раза, а численность рабочих — с 271 до 450. И сотнях различного рода кустарных мастерских трудилось 1080 мастеров, 1290 рабочих и 643 ученика3.
Подавляющее большинство заводов и фабрик, как новых, так и старых, — небольшие кустарные предприятия по производству мыла, канатов, горшечной посуды, кирпича, мукомольные мельницы, крупообдирки. На них трудилось по нескольку человек. Чугунолитейный завод купца М. В. Андреева по объему производства остался почти таким же, каким был и раньше, а число рабочих на нем сократилось с 74 до 33. В винокуренном производстве по-прежнему трудилось 35 рабочих, но выпускаемая ими продукция возросла в четыре раза. Вместо существовавших прежде четырех водочных заводов теперь действовало только два. Общее число рабочих на них уменьшилось с 28 до 24, но зелья они стали выпускать более чем в четыре раза. Рост производства на этих заводах происходил за счет установки более совершенного оборудования.
Симбирские заводы по сравнению с темп, какие уже появились в 80-х годах в Нижнем Новгороде или Казани, были, несомненно, небольшими. А если учесть, что все официально числившиеся «заводы и фабрики» размещались на окраинах города, то станет понятно, что юный Владимир Ульянов в обыденные дни не видел ни дымных заводских труб, ни толп рабочих у проходных.
В жизни Симбирска более существенное значение, чем большинство «заводов», играли предприятия, которые официальная статистика не включала ни в разряд «заводов и фабрик», ни даже в ведомость о ремесленных заведениях. Это прежде всего — губернская типография, помещавшаяся в доме Земенкова на Большой Саратовской улице, где на скоропечатной машине и шести ручных металлических печатных станках работало более 30 наборщиков, печатников, переплетчиков и несколько мальчиков-учеников. Здесь печатались «Симбирские губернские ведомости»4, «Календари» и «Памятные книжки Симбирской губернии», театральные афиши, различные бланки.
На углу Большой Саратовской и Сенной улиц в доме Зонова находилась типография А. Т. Токарева. В ней действовали три скоропечатные машины, два ручных металлических печатных станка, переплетная мастерская с двумя машинами для обрезывания книг и прессом для тиснения на книгах золотом. Тридцать рабочих типографии выпускали «Симбирские епархиальные ведомости», выполняли за год более 6000 заказов.
Наконец, на Московской улице надворный советник В. В. Черников содержал при своем доме типографию, где печатались «Симбирская земская газета», «Волжский вестник» (в 1879 году). И. Н. Ульянов издавал в этой типографии, находившейся невдалеке от его дома, несколько своих годовых «Отчетов» о состоянии народного образования. Число рабочих в ней не превышало десяти человек.
Губернская статистика не учитывала и ремесленное училище графа В. В. Орлова-Давыдова, открытое в 1871 году и готовившее в течение шестилетнего курса обучения «сведущих мастеров и подмастерьев» слесарного, столярно-модельного, кузнечного и литейного дела. По каждой из специальностей имелись хорошо оборудованные мастерские, где под началом искусных мастеров-наставников учащиеся старших классов изготовляли такие орудия, машины и станки, которые изяществом отделки и сложностью конструкции, дешевизной и вместе с тем высокой производительностью привлекли внимание посетителей Московской промышленно-художественной выставки 1882 года. Похвалу специалистов получили, в частности, металлострогальная машина и универсальный сверлильный станок. Вот как отозвался об этих экспонатах директор народных училищ Таврической губернии: «Особенно интересен токарный по металлу станок 6— 7 футов длины (350 руб.), который под патроном в станине имеет отъемную часть, позволяющую обтачивать крупные предметы. При точке мелких вещей станок приводится в движение ногой, но при обработке более крупных предметов — ручным приводом; имеется также приспособление для связи станка с паровым двигателем. Этот тип станка имеет особое значение для начинающих мастерских, которые не имеют столько средств, чтобы обзавестись паровым двигателем, и имеют приобрести его только в будущем»5.
За свои экспонаты Симбирское ремесленное училище в числе немногих удостоилось на Московской выставке 1882 года диплома II разряда. Успех этот значителен, если учесть, что нижегородское Кулибинское ремесленное училище было отмечено дипломом III разряда, а другие поволжские губернии не получили их вовсе.
Четыре года спустя, уже на Казанской выставке, продукция Симбирского ремесленного училища тоже заслужила высокую оценку специалистов. Один из них, напомнив, что училище имеет «свой литейный завод и обучает ежегодно до 150 учеников (во всех классах)», отметил: «Кроме мелких слесарных и токарных работ, произведенных учениками низших классов, от училищной мастерской выставлены токарные станки (ножные и паровые), машины и тому подобные крупные изделия — работы учеников двух старших классов. Все работы выполнены чисто»6.
Имела свою мастерскую и центральная чувашская школа, руководимая И. Я. Яковлевым. О масштабах и характере производства в школе можно судить по следующему рекламному объявлению: «Продаются за весьма умеренную цену изделия учебной ее мастерской: молотилки с ножным приводом, сеялки, веялки, сортировки, деревянные и железные бороны-зигзаг и коленчатые с вагой и вальками, плуги двух- и трехлемешные и косули. Там же по заказу вновь приготовляются различные земледельческие орудия и машины и исправляются старые, а равно отливаются медные подшипники»7.
Не значится в списке «заводов и фабрик» и заведение И. В. Голубкова, удостоенное почетного отзыва на Всероссийской промышленно-художественной выставке в Москве 1882 года, которое принимало заказы на изготовление мукомольных подстав, пожарного оборудования, веялок, молотилок, железных лестниц для домов, кроватей, аппаратов для отопления нефтью комнатных печей и кухонных плит собственного изобретения, на отливку оловянной посуды, клепку паровых котлов и другие металлические работы. В его мастерской, находившейся на Старо-Казанской улице в собственном доме, работало полтора-два десятка квалифицированных рабочих.
Из «Таблицы о числе ремесленников» за 1887 год видно, что в Симбирске имелись десятки других мастерских и артелей, в которых трудились слесари, медники, серебряки, красильщики, токари, кузнецы, жестянщики, каменщики, землекопы, маляры, столяры, плотники, пильщики, бондари, печники, шорники, стекольщики, сапожники, портные, хлебопеки и другие труженики — всего 3583 человека8.
Однако в армию пролетариев следует включить и матросов волжских кораблей, грузчиков, рабочих пожарного обоза, водовозов и дворников, трубочистов и истопников, прислугу гостиниц, постоялых дворов, ресторанов и трактиров, прачек и кухарок, сторожей и рассыльных, горничных и швей.
Развивалась в городе и торговля. В 1887 году «Свидетельства» на право ее ведения получили 1030 купцов и мелочных торговцев, 869 приказчиков. По традиции, на «сборную» ярмарку съезжались тысячи купцов и приказчиков из столичных и волжских городов практически со всеми видами промышленных товаров и продуктов.
«Сборную» ярмарку симбиряне всегда ждали с нетерпением. Интересовала она и иногородних — их обычно приезжало до 20 тысяч человек. За сдачу в аренду лавок, складов и «мест» городская дума получала около 40 тысяч рублей чистого дохода. За время торжища изрядный куш срывали владельцы гостиниц и постоялых дворов, ресторанов и трактиров. Солидно подрабатывали и многие домохозяева — за счет сдачи внаем квартир, конюшен, сараев, погребов и ледников приезжим торговцам.
В 1887 году за две недели (с 16 февраля по 2 марта) на ярмарке было продано товаров на 6 миллионов 320 тысяч рублей. Это почти столько же, как и в 1886, но на 930 тысяч меньше, чем в 1883 году9. Сказались общероссийский экономический кризис, вызвавший застой в торговле, а также конкуренция купеческой Самары и других соседей.
Важную роль в жизни Симбирска играла Волга. В 80-х годах по ней проплывало около семи тысяч пассажирских, грузовых пароходов, барж и других судов. Жители ближайших селений везли на лодках в губернский центр съестные припасы, кустарные изделия. Сотни грузчиков сновали между судами и пристанями с кулями, бочками, ящиками. Плотницкие артели занимались распиловкой леса. Тысячи подвод перевозили грузы между волжскими пристанями и городскими складами.
Благодаря настойчивым и энергичным усилиям И. Н. Ульянова, опиравшегося на передовую общественность, произошло резкое улучшение дола народного образования в Симбирске. В первый год его работы в городе действовало лишь одно приходское мужское училище, в котором обучалось 50—60 человек, а к 1887 году число училищ увеличилось до 16, контингент же учащихся обоего пола — до 135810. Дети городской бедноты стали получать не элементарное, а законченное начальное образование, позволявшее наиболее одаренным из них продолжать учение в мужской и женской гимназиях.
Однако состояние начального образования было еще далеко не тем, о котором мечтали покойный директор народных училищ и его сподвижники. Основная часть школ по-прежнему ютилась в наемных частных домах. Выделяемые городской думой средства не позволяли иметь столько классных помещений, чтобы, говоря словами Ильи Николаевича, не попадать в «крайне тягостное положение» — не отказывать ребятам, желающим учиться. Особенно большую тревогу у него вызывало усилившееся в 80-х годах стремление мракобесов ограничить образование детей трудящихся обучением лишь закону божьему, чтению, письму и счету и исключить, таким образом, возможность их поступления в средние учебные заведения.
При поддержке И. Н. Ульянова центральная чувашская школа И. Я. Яковлева превратилась в кузницу квалифицированных кадров для «инородческих» училищ Симбирской и всех окружающих ее губерний. Здесь теперь проходили подготовку 99 юношей и 38 девушек. С каждым годом, опять-таки не без поддержки Ильи Николаевича, крепло и ремесленное училище, в котором в 1887 году обучалось до 150 человек.
Определенный отпечаток на жизнь Симбирска накладывали воинские части и учреждения. Помимо военной гимназии, реорганизованной в 1886 году в кадетский корпус, в городе находились 93-й и 94-й резервные батальоны, 5-й калужский полк, губернское и уездное воинские присутствия, вещевой интендантский склад. Если учесть, что здесь находились этапные и сторожевые команды, сотня полицейских, то получается, что почти каждый десятый симбирянин был одет в форму с погонами. Войска участвовали в церковных парадах и крестных ходах. Военный оркестр летом играл на Новом Венце и во Владимирском саду, а зимой — на катке, который устраивался на Свияге.
Горожане были свидетелями безжалостной муштры солдат на строевых плацах, жестокого обращения с ними офицеров. Время от времени по городу ходили слухи о случаях дезертирства, неповиновения нижних чинов начальству.
Знамения времени в виде своеобразных стачек проникали даже в ряды полиции. Примечателен в связи с этим конфликт, возникший в начале 1887 года между симбирской городской думой и стражами «порядка». Еще в 1880 году полицмейстер, ввиду роста цен «на все жизненные продукты первой необходимости» и невозможности «не только женатому, но и холостому существовать на 10 рублей» в месяц, добился увеличения жалованья полицейским на рубль. В 1887 году дума решила отменить надбавку. В ответ на это 92 пожарных и 60 полицейских потребовали уволить их со службы11. Городские власти испугались этой «стачки» и пошли на попятную. Однако губернатор не только не наказал «забастовщиков», но вынудил городскую думу еще раз увеличить надбавку пожарным и полицейским и довести жалованье до 144 рублей в год, а также взять на себя расходы по их вооружению и экипировке. Этот инцидент вызвал немало толков во всех слоях общества.
Одной из особенностей Симбирска было то, что он являлся сборным и пересыльным пунктом для осужденных к каторжным работам или поселению в Сибирь. В 1882 году только в здешней «временно каторжной тюрьме» побывало 10 548 арестантов12. В тюрьме, рассчитанной на 165 человек, обычно содержалось до 365. Заключенные широко использовались городской думой для очистки улиц, рытья канав, мощения дорог и других работ.
Во время навигации на Волге в Симбирск прибывали специальные «арестантские пароходы», и очередная партия каторжан, под усиленной охраной, покидала город, а новые осужденные заполняли тюрьмы. Сердобольные горожане бросали подаяния в пользу арестантов в специальные кружки, установленные у мест заключения и церквей. Но основную тяжесть по их содержанию, разумеется, в ущерб благоустройству Симбирска, несла городская дума. Только на отопление и освещение тюрем в 1873—1883 годах она израсходовала почти 35 тысяч рублей.
Тюремный вопрос занимал умы думских деятелей не только с финансовой точки зрения. Время от времени арестанты совершали побеги, и тогда в поисках их принимали участие как стражники, так и полицейские, сторожа, дворники. Иногда в тюрьмах возникали эпидемические заболевания, представлявшие опасность и для жителей города. И конечно, большое количество заключенных так или иначе будоражило симбирян: люди, наблюдая на улице за очередной партией арестантов, интересовались, за что же они попали в тюрьму. А среди осужденных были крестьяне, ремесленники и рабочие, не совершавшие уголовных преступлений. Вся их вина состояла в том, что они оказали сопротивление эксплуататорам или представителям местных властей.
Симбирск был крупным религиозным центром. Здесь жил архиепископ, находились духовная консистория, духовная семинария и женское епархиальное училище, действовали мужской Покровский и женский Спасский монастыри, 14 соборов и церквей, лютеранская кирка, католическая каплица, татарская мечеть, еврейская молельня и 2 часовни. Кроме того, имелось 13 «домовых церквей», оборудованных в архиерейском особняке, учебных заведениях, тюрьмах, женском приюте и больнице13. Ежедневно в Симбирске раздавался перезвон колоколов, призывавших верующих на молебны, В «неприсутственные дни» происходили торжественные богослужения, заканчивавшиеся «церковным парадом» на Соборной площади, С особой торжественностью проводились крестные ходы. Самый многолюдный из них был в середине мая — по случаю встречи древней «чудотворной иконы Казанской Божией Матери», приносимой из Жадовской пустыни, и через месяц — по поводу ее проводов из города.
Как это ни парадоксально, но о выдающихся событиях борьбы против самодержавно-крепостнического господства чаще всего горожанам напоминала православная церковь. Так, в понедельник 2 марта 1887 года город был убран флагами, а жители под призывный колокольный звон стекались к кафедральному собору, где епископ Симбирский Варсонофнй совершал «молебствие» по случаю дня восшествия на престол Александра III после убийства народовольцами 1 марта 1881 года его отца. 4 апреля, уже в двадцать первый раз, состоялся крестный ход в воспоминание о спасении императора «от преступного покушения злодея в Петербурге» (Д. В. Каракозова) в 1866 году. По двухвековой традиции, 21 мая состоялся крестный ход вокруг «рубленого города» (кремлевской крепости) из кафедрального собора — по Венцу, мимо здания присутственных мест к архиерейскому дому, затем по Сенной и Большой Саратовской улицам (до Вознесенского собора), а отсюда по Московской, назад к Соборной площади. Этот многолюдный «ход», тоже с хоругвями и иконами, под колокольный звон, с организованным шествием служащих всех ведомств, учащихся учебных заведений и воинских частей, проводился в память «избавления города от крамольника Стеньки Разина» в 1670 году14.
* * *
Итак, Симбирск 1887 года — типичный губернский центр Европейской России, который с развитием капитализма рос и благоустраивался. Однако он значительно уступал соседним Казани, Самаре и Саратову по численности населения, уровню развития промышленности, торговли (исключая ярмарочную), размаху градостроительства. Это во многом обусловливалось отсутствием железной дороги: ближайшая станция от Симбирска находилась в 133 верстах, в Сызрани, на самой южной окраине губернии. Вывозить хлеб, главное богатство края, из Симбирска в столицы и промышленные центры было труднее и дороже, чем, скажем, из Самары, которая после постройки в 1880 году моста через Волгу имела круглогодичную связь с Москвой. Из-за отсутствия железной дороги в Симбирске не строилось крупных зернохранилищ, мукомольных, других, обрабатывающих предприятий.
Но сильнее всего тормозили развитие экономики губернии глубоко укоренившиеся остатки крепостничества. Большинство симбирских помещиков сами не вели хозяйства. Одни сдавали имения в аренду дельцам-управляющим, другие — крестьянам, мелкими участками, третьи — закладывали их в банки и на проценты с капитала прожигали жизнь.
Находились, конечно, среди дворян и такие, которые научились выгодно сбывать зерно или лес, гнать спирт, давать деньги «в рост» или создавать сеть кабаков. Но большинство предпочитало заполучить теплое местечко в каком-нибудь казенном присутствии, судебном ведомстве, земстве, банке. Некоторые помещики с достатком чурались «коронной» службы или торгово-промышленного предпринимательства и занимали неоплачиваемые должности попечителей в учебных заведениях, различных «обществах», получая с годами чины за службу. Именитое купечество и влиятельное духовенство постепенно скреплялось кровными узами с дворянством. Спокойствие и благополучие высшего общества охраняли полиция, жандармерия, суд, прокуратура, армия. Этот оплот самодержавия и определял характер общественной и культурной жизни Симбирска 80-х годов.
В каждом человеке, осмелившемся хоть как-нибудь критиковать существующий порядок, потомки Чичиковых, собакевичей, скалозубов, салтычих, кабаних видели «нигилиста, материалиста и социалиста». Любая попытка прогрессистов организовать какой-нибудь кружок с вполне легальными целями, а тем более создать либеральную газету, «охранителями» встречалась в штыки.
Именно это высшее «общество» имел в виду журналист Н. Никифоров в своих письмах, напечатанных в 1887 году в казанском «Волжском вестнике», заявляя, что Симбирск — город помещичий. «Высшее благо» для благородных богатеев — жить так, чтобы все было великолепно. Иметь в городе первую гостиную, первых рысаков, лучшую ложу.
Аполлон Коринфский, хорошо знавший «общество» родного города, тоже сетовал на то, что в Симбирске нет «никаких «кружков» — ни литературных, ни драматических, ни музыкальных, а о научных и говорить нечего. Есть у нас несколько клубов, но туда съезжаются и сходятся почти исключительно за тем только, чтобы «сразиться в картишки» да почтить старика Бахуса... Если бы у нас, в Симбирске, стала выходить своя газета, то я уверен, — продолжал Коринфский, — что апатичность, вялость и индифферентизм обывателей нашего города мало-помалу начали бы исчезать. Но в том-то и беда, что за малым дело: газеты-то у нас нет, да вряд ли будет. Существуют у нас, именно существуют, только свои «Губернские ведомости», но их нельзя считать за газету. Ведь неофициальный отдел наших ведомостей ограничивается сообщением об утонувших», «градобитиях», «умертвлениях» и тому подобных экстраординарных случаях»15.
Действительно, симбирский официоз стал бесцветной газетой. И если в 60—70-x и даже начале 80-х годов в «Симбирских губернских ведомостях» более или менее регулярно печатались статьи и заметки местных историков, этнографов и публицистов, то в эпоху реакции страницы губернской газеты почти сплошь заполнялись сугубо официальными материалами, перепечатками из столичных «Правительственного вестника» и «Северного телеграфного агентства» да рекламными извещениями и объявлениями.
Печальная метаморфоза произошла с «Симбирской земской газетой». Начиная с 1882 года тон в ней задают баратынские, пазухины, воейковы и другие ярые сторонники разработанных катковцами мер по укреплению пресловутой триады — «самодержавия, православия и народности». Местные либералы открыто спорить с ними не отваживались, и земский печатный орган с каждым годом все тускнел и терял подписчиков. Дело кончилось тем, что в 1886 году «Симбирская земская газета» вообще прекратила свое существование, и вместо нее начали выходить ежемесячные книжки «Вестник Симбирского земства», составлявшиеся исключительно из протоколов заседаний губернского и уездных земских собраний.
Еще один заметный для всех симбирян пример снижения уровня общественной жизни города. Местные прогрессисты, чуть ли не одни из первых в России, начали выпускать в 1859 году «Календари» и «Памятные книжки» Симбирской губернии и издавали их почти ежегодно до 1881 года. В этих и некоторых других справочных изданиях16, особенно в эпоху второй революционной ситуации, освещались почти все важнейшие стороны социально-экономической жизни города и губернии, обращалось внимание общественности на насущные проблемы. С 1882 года до 1889-го эти издания не выходили, да и вообще деятельность губернского статистического комитета перестала освещаться в печати. И это в то время, когда в Нижнем Новгороде, Казани, Самаре, Саратове и Пензе помимо казенной статистики стала процветать земская.
Словом, регресс в общественной жизни Симбирска в эпоху реакции 80-х годов — факт несомненный. Но в своем фельетоне Л. Коринфский все-таки сгустил краски. Кто-кто, а этот начинающий поэт и публицист знал и другой, не обывательский Симбирск.
Когда в июне этого же 1887 года сюда приехал лечиться «воздухом родины» известный поэт-сатирик Д. Д. Минаев, именно Коринфский рассказал ему, что в городе есть «хотя небольшая, но довольно сплоченная кучка интеллигенции», горячо обсуждающая самые злободневные проблемы, искренне желающая чем-то помочь многострадальному народу. Эта «кучка» в 1887 году по-прежнему группировалась вокруг доктора А. А. Кадьяна и его жены.
Здесь была и Мария Альбионовна Гисси. В 1881 году ее привлекли к дознанию за хранение газет «Народная воля» и «Черный передел» и за скрытие в своей квартире «государственной преступницы Марии Буровской, бежавшей из Томской губернии». Трехгодичную ссылку в городе Ишиме Тобольской губернии Мария Гисси отбывала вместе с О. Кафиеро и Л. Сердюковой. С лета 1884 года она живет в Симбирске и деятельно участвует в жизни местного подполья. Выразительный портрет этой народоволки дал в 1887 году В. И. Маненков в своей поэме «Прогрессисты»:
Вот дама... Силы не хватает
Ее ясней живописать
Того, как истину сказать:
Ее весь круг наш обожает.
Ни ссылка дальняя, ни годы,
И ни семейственный разлад,
И ни потери и невзгоды
Души прекрасной не мрачат.
С надеждой твердой ожидает
Дней лучших, верою живет,
Все, что прекрасно, — восхваляет
И все позорное — клянет.
М. Гисси часто ездила в Казань, где ее муж, присяжный поверенный окружного суда, издавал довольно радикальную газету «Казанский биржевой листок», и оттуда привозила нелегальную литературу. Начальник губернского жандармского управления был убежден, что М. Гисси в 1884—1885 годах собирала в Симбирске «около себя кружки молодежи» и что она «вообще личность неблагонадежная в политическом отношении»17.
Богатое революционное прошлое было у Любови Ивановны Соловьевой (урожденной Корниловой, по первому браку— Сердюковой). Она, как и ее сестры Александра и Вера, еще в 1873 году привлекались вместе с Д. М. Рогачевым и С. М. Кравчинским к делу о распространении революционной пропаганды. Муж Любови Ивановны А. И. Сердюков, известный «чайковец», судившийся по «Процессу 193-х», в 1878 году покончил жизнь самоубийством в Твери.
В 1879 году Любовь Ивановна вновь появляется в Петербурге, но вскоре опять уличается в революционной деятельности, за что попадает на пять лет в ссылку, которую отбывает сначала в Пермской губернии, затем в Тобольской и, наконец, в Томске. Выйдя замуж за И. А. Соловьева, вместе с ним и тремя детьми в 1885 году переезжает в Симбирск. Как это видно из жандармских донесений, супруги довольно быстро «познакомились со всеми неблагонадежными в политическом отношении лицами»18. В их доме бывало немало людей, и этому способствовала устроенная И. Соловьевым слесарная мастерская, в которой он, как мастер, сам и работал. Тюрьма и ссылки надломили здоровье Любови Ивановны, но она вместе с мужем по-прежнему стремится хоть чем-нибудь содействовать освободительному движению и является участницей кружка А. А. Кадьяна. Об этих собраниях В. И. Маненков пишет:
Вперед-вперед — мы восклицаем,
Когда сойдемся вечерком;
Журналы лучшие читаем
И строго судим обо всем;
Кричим и спорим о народе,
О нуждах, бедствиях его,
О просвещении, о свободе...
В «Прогрессистах» есть строки и о Л. И. Сердюковой:
...Эта женщина больная
Тяжелой ссылкой сражена:
Была душа ее младая
Прекрасна слишком и нежна.
С 1883 года в Симбирске живет видный участник народнического движения Александр Сергеевич Бутурлин. Один из лучших выпускников физико-математического факультета Московского университета 1867 года, он имел все данные для того, чтобы стать видным ученым. Однако его тоже увлекла общественная борьба, и в 1869 году он уже высылается под надзор полиции в Ярославскую губернию. И 1871 году Л. Бутурлин привлекается в качестве обвиняемого по нашумевшему почаевскому процессу, но, за недостатком улик и преступлении, его оправдывают. Через год он едет и Цюрих, где активно участвует в делах русской революционной эмиграции, изучает рабочую прессу Германии, Австрии, Швейцарии, литературу о Парижской коммуне, произведения К. Маркса и Ф. Энгельса. В Цюрихе А. Бутурлин был: очень близок с П. Л. Лавровым: помогал ему материально в издании его журнала «Вперед!», разработке теоретических статей, а также в транспортировке нелегальной литературы в Россию19.
По возвращении на родину его привлекают к «Процессу 50-ти» — по обвинению в организации побега трех политических заключенных. Затем — тюрьма, ссылки, в том числе и пятилетняя в Западной Сибири. И только благодаря влиятельной родне А. Бутурлин получил в 1883 году разрешение отбывать оставшийся срок ссылки вместе со своей семьей в Симбирске. Здесь он, естественно, сближается с А. А. Кадьяном — своим знакомым еще с 1873 года. Небезынтересно, что в Симбирске А. Бутурлин продолжал получать письма от Льва Толстого, который высоко ценил его энциклопедическую образованность и благородство души. В 1884 году великий писатель, например, сообщал А. Бутурлину о цензурных препонах в публикации трактата «В чем моя вера?».
Деятельными членами подполья продолжали оставаться Кузьма и Порфирий Фадеевы. Первый из них в 1887 году в третий раз попал за революционную пропаганду в тюрьму. Порфирий, более осторожный, начитанный и образованный, стал полноправным членом «кучки» поднадзорных интеллигентов. Тюрьма и другие репрессии не сломили волю П. Фадеева. Находясь под бдительным наблюдением симбирской полиции и жандармерии, кузнец-революционер имел довольно обширное собрание книг и журналов, изъятых из общественных библиотек, и охотно давал их для чтения учащейся молодежи. В «Прогрессистах» Василия Маненкова он обрисован так:
А вот еще мастеровой,
С душой кипучей и живой.
Рабов не бьет, читает много
и обо всем он судит строго,
И человек передовой20.
П. Фадеев оказал немаловажное влияние на формирование мировоззрения и автора этих стихов — бывшего своего ученика по Симбирской чувашской школе Василия Ивановича Маненкова. Этот юноша из бедной крестьянской семьи был воспитанником писателя В. Н. Назарьева и инспектора-просветителя чувашей И. Я. Яковлева. После окончания школы В. Маненков по назначению И. Н. Ульянова пять лет учительствовал в одном из сельских училищ, но из-за столкновения со священником был лишен права заниматься педагогической деятельностью. Оставшись без работы, он возвращается в Симбирск и устраивается писцом в удельную контору, управляющим которой был близкий друг И. Н. Ульянова А. Ф. Белокрысенко. Опальный учитель к этому времени довольно хорошо знал основную народническую литературу и, естественно, старался сблизиться с людьми, разделявшими его убеждения. Первым таким человеком оказался его бывший наставник П. Фадеев, который и ввел его в кружок А. А. Кадьяна. Впоследствии В. И. Маненков, известный в литературе под псевдонимом «Старостин», сблизился с молодым Алексеем Пешковым и помог будущему пролетарскому писателю познакомиться с Н. Е. Карониным-Петропавловским и В. Г. Короленко.
С лета 1883 года к числу знакомых А. А. Кадьяна принадлежали прибывшие из Москвы бывший студент Московского университета двадцатипятилетний Петр Иванович Горбунов и его жена Казимира Фаустовна. Как видно из жандармских документов, П. Горбунов — сын крестьянина, мордвина по национальности, долгие годы служившего в Симбирской городской и земской управах.
Во время учения в Москве П. Горбунов принадлежал к революционному кружку, занимался сбором средств для противоправительственных целей, помогал скрываться революционерам и привлекался к ответственности по делу о типографии «Народной воли». К счастью, он отделался административной карой и смог выехать на родину, в Симбирск. Здесь же, в следующем году, скрывался бежавший с каторги брат его жены Станислав Михалевич. Денежную поддержку ему оказывал А. А. Кадьян, но находиться в Симбирске было опасно, и С. Михалевич перебирается в село Верхняя Маза, чтобы там подлечить сильно обмороженное во время побега лицо21. Скрываться здесь ему помогал В. Аверьянов, который был едва ли не единственным гимназистом, получавшим нелегальную литературу из рук П. Горбунова и других лиц, официально состоявших под гласным надзором симбирской полиции.
Начальник симбирской жандармерии генерал фон Брадке и некоторые мемуаристы утверждали, что будто бы А. Кадьян, М. Гисси и Л. Сердюкова собирали вокруг себя кружки учащейся молодежи. Однако есть основания полагать, что эти политические ссыльные были весьма осторожны, чтобы поддерживать тесные связи на антиправительственной основе с гимназистами в эпоху реакции. Самое большое, на что могли решиться А. Кадьян и другие революционеры, побывавшие в тюрьмах, это встречаться с такими же, как и они, поднадзорными, оказывать материальную помощь тем, кто остро в ней нуждался, и обсуждать злободневные вопросы в сокровенных разговорах.
Но само их пребывание в Симбирске, их рассказы о причинах репрессий, которым они подвергались десятилетиями, оказывали большое влияние на умы и чувства передовой молодежи, и без того смутно сознававшей несправедливость существующего строя и мечтавшей об обществе, где главными принципами были бы свобода, равенство и братство, а высшей целью — благосостояние трудового народа.
И безусловно, права Анна Ильинична, когда, отвечая на вопрос научных сотрудников Дома-музея В. И. Ленина об А. А. Кадьяне, заявила: «Доктор Кадьян бывал у нас не как знакомый, а как врач. Мария Александровна ему очень доверяла, до мамы знакомства с ним не было. Отец был в этом отношении очень осторожен. Александр Ильич с Кадьяном ничего общего не имел. Стремление найти корни революционного влияния здесь неправильны, просто в то время вся жизнь была этим заражена, а в семье этому ничто не мешало — чувствовалось даже сочувствие отца»22.
Примечания:
1 Сейчас в нем размещается Ульяновское гвардейское дважды Краснознаменное ордена Красной Звезды высшее танковое командное училище им. В. И. Ленина.
2 Журналы Симбирской городской думы за 1884 год. Симбирск, 1884, с. 340.
3 Календарь и памятная книжка Симбирской губернии на 1889 год. Симбирск, 1889, с. 150, 156, 158.
4 Редакция официальной и неофициальной частой газеты находилась при губернской типографии.
5 Дьяконов А. Н. Учебный отдел Всероссийской художественно-промышленной выставки в Москве 1882 года. Симферополь, 1883, с. 83—84.
6 Казанский биржевой листок, 1886, 23 августа.
7 Симбирская земская газета, 1882, 27 июня.
8 Календарь и памятная книжка Симбирской губернии на 1889 год. Симбирск, 1889, с. 156, 158.
9 ЦГИА СССР, ф. 1284, оп. 223, д. 108, л. 68.
10 Там же, д. 140, л. 90.
11 Журналы Симбирской городской думы за 1887 год, с. 62.
12 ГАУО, ф. 88, оп. 1, д. 80, л. 5.
13 Календарь и памятная книжка Симбирской губернии на 1889 год, Симбирск, 1889, с. 130.
14 Симбирские губернские ведомости, 1887, 27 мая.
15 Самарская газета, 1887, 10 марта.
16 Материалы для истории и статистики Симбирской губернии, Сборник исторических и статистических материалов о Симбирской губернин, 2-й том Симбирского сборника и др.
17 ГАУО, ф. 855, он. 1, д. 47, л. 28.
18 ЦГАОР, ф. ДП, 3-е дел-во, оп. 82, д. 812, л. 5 об.
19 Валкин М. Х. Александр Сергеевич Бутурлин (Материалы к биографии). Ульяновск, 1961, с. 10-13.
20 ЦГАОР, ф. ДП, 3-е дея-во, 1891, д. 530, л. 11.
21 Ульяновский общественник, 1927, № 3, с. 43.
22 ПАУО, ф. 441, оп. 1, д. 3, л. 81.