Книги о Ленине

В ЭТИ ТРУДНЫЕ ДНИ

Племянница Марии Александровны Екатерина Ивановна Песковская и ее муж Матвей Леонтьевич, известный прогрессивный публицист, узнав об аресте Александра и Анны Ульяновых, стали сразу же ходатайствовать о том, чтобы департамент полиции отдал родственников им на поруки. 3 марта М. Л. Песковский получил отказ на свое прошение, и только после этого его жена послала письмо В. В. Кашкадамовой, близкой знакомой по учительской работе в Симбирске, с просьбой известить о случившемся Марию Александровну.

Сразу же по получении письма, это было 8 или 9 марта, В. В. Кашкадамова послала за Володей в гимназию, чтобы посоветоваться и через него подготовить мать к известию об аресте старших детей. Мария Александровна мужественно встретила сообщение о несчастье и тотчас же выехала в Петербург. Но ни она, ни провожавший ее в далекий путь Владимир еще не ведали о причастности Саши и Ани к делу 1 марта и могли только предполагать, что их захлестнула волна арестов, поднявшаяся в столице в связи с задержанием на Невском студентов-террористов. Естественно, Ульяновы и Кашкадамова никому не сообщали о случившемся, чтобы не дать пищи для разговоров падким на сенсации обывателям. Симбирские власти к этому времени не получали никаких сведений об Александре и Анне Ульяновых и, следовательно, еще не проявляли враждебности к их родным.

Нам неизвестно содержание писем Марии Александровны из Петербурга. Но в них едва ли были какие-нибудь подробности о деле 1 марта и участии в нем Александра, так как следствие еще продолжалось, а детей ей не удавалось повидать целых две недели. И только после окончания следствия, 30 марта, царь наконец разрешил ей свидание с сыном, распорядившись предварительно ознакомить мать с его показаниями, «чтобы она видела, каких он убеждений». Смелые заявления Александра на допросах не оставляли у Марии Александровны сомнений в том, что его ожидает страшная судьба. Ведь он признал свою принадлежность к «Народной воле» и участие в приготовлении разрывных снарядов. Александр Ильич не отрицал и того, что знал, кто и когда должен был совершить покушение, но «сколько лиц должны были это сделать», что это за лица и кто именно доставлял к нему домой снаряды, он назвать отказался.

«Не желаю» и «отказываюсь» так часто встречались в протоколах допроса Ульянова, что царь вынужден был сделать на одном из листов помету: «От него, я думаю, больше ничего не добьешься»¹.

Не могла Мария Александровна не запомнить сути мужественного заявления на допросе 20—21 марта: «...мне, одному из первых, принадлежит мысль организовать террористическую группу, и я принимал самое деятельное участие в ее организации, в смысле доставания денег, подыскания людей, квартир и прочего. Что же касается до моего нравственного и интеллектуального участия в этом деле, то оно было полное, т. е. все то, которое дозволяли мне мои способности и сила моих знаний и убеждений»².

Мария Александровна имела свидание с Сашей в Петропавловской крепости 1 апреля с 10 до 12 часов, в день ее именин, в присутствии представителя тюремной администрации. Анна Ильинична, со слов матери, так передала картину этой встречи: когда мать пришла к нему на первое свидание, он плакал и обнимал ее колени, прося простить за причиненное им горе. Он говорил ей, что у него есть долг не только перед семьей, и, рисуя ей бесправное, задавленное положение родины, указывал, что долг каждого честного человека бороться за освобождение ее.

— Да, но эти средства так ужасны, — возразила мать.

— Что ж делать, если других нет, мама, — ответил он³. Показания сына на следствии и его высказывания во время свидания не оставляли никаких сомнений в том, что он намерен и на суде непреклонно отстаивать свои революционные убеждения. Переживания Марии Александровны усугублялись и тем, что до суда новых свиданий с Сашей ей не разрешили. В начале апреля она едет на несколько дней в Симбирск.

В. В. Кашкадамова, присутствовавшая во время одного из рассказов Марии Александровны, навсегда запомнила ее слова о том, что она считала бы счастьем, если бы дело закончилось для Саши пожизненной каторгой: «Я тогда бы уехала к нему, старшие дети уже большие, а меньших я возьму с собой»⁴. Через три-четыре дня — в день семнадцатилетия Владимира (10 апреля по старому стилю) — Мария Александровна спешит в Петербург, где 15 апреля начинались заседания Особого присутствия Правительствующего сената по делу 1 марта.

Во время ее пребывания в Симбирске кое-кто уже знал о грозящей Александру Ильичу смертельной опасности. Это видно из письма инспектора народных училищ А. А. Красева из города Карсуна Симбирской губернии своему бывшему сослуживцу В. И. Фармаковскому в Оренбург. «...Бедную Марию Александровну Ульянову, — сообщал Красев, — постигло, говорят, новое несчастье, состоящее в связи с событиями последнего 1 марта. Носятся слухи, что даже с Анной Ильиничной не все благополучно, хотя она, будто, и не имела к делу живого и непосредственного отношения. Увы! Сколько недобрых предчувствий имела Мария Александровна, отправляя своих детей в Петербург, и как она не хотела расставаться с ними»⁵.

Трудным был для Ульяновых понедельник 13 апреля, когда после двухнедельных каникул возобновились занятия в гимназиях. Теперь сотни глаз испытующе устремятся на братьев и сестру «важного государственного преступника». С волнением встречал Владимир 15 апреля — начало заседаний высшего суда империи по делу Александра и его товарищей. И так получилось, что именно в этот день Ф. М. Керенский устроил восьмиклассникам контрольное сочинение по русской словесности на такую злободневную тему: «Причины благосостояния народной жизни». Трудно представить, какой выдержкой должен был обладать Владимир, чтобы в эти два урока, проходившие в актовом зале, в обстановке, приближенной к экзаменационной, суметь сдержать кипевшую ненависть к деспотически-эксплуататорскому строю.

Содержание его сочинения неизвестно. Но сохранилась работа Михаила Федоровича Кузнецова — соученика Владимира Ильича. К причинам народного благосостояния он отнес географическое положение страны, «правильную организацию государственного устройства», «справедливое правление» государей, религиозное воспитание и трудолюбие народа, развитие торговли и просвещения.

План сочинения Владимира в определенной мере был схож с кузнецовским, ибо примерные планы обычно составлялись в классе под руководством преподавателя. Но ответы на поставленные вопросы, конечно, была содержательнее, логичнее и в лучшем литературном изложении. Владимир несравненно убедительнее своих соучеников показал значение просвещения для улучшения народного благосостояния хотя бы потому, что Илья Николаевич постоянно говорил и писал, что грамотный крестьянин разумнее ведет свое хозяйство, чаще и смелее выступает против притеснений со стороны кулаков, ростовщиков и других «мироедов», полнее сознает свои права как человека и гражданина. Безусловно, что он нашел добрые слова о значении народного труда для процветания Отечества.

Что бы ни написал Владимир в сочинении, но о причинах народного благосостояния он размышлял давно и прекрасно представлял, «кому на Руси жить хорошо» и по чьей вине громадное большинство тружеников работает непомерно много, а живет впроголодь, в темноте и невежестве.

Понятно, что в гимназическом сочинении, да еще в такое время, когда родной брат находился на скамье подсудимых, Владимир не мог резко осудить остатки крепостничества и пороки развивающегося капитализма, но он все-таки указал на какие-то из них. Этого не мог не заметить Ф. М. Керенский и, раздавая после проверки работы, сказал первому ученику предостерегающе: «О каких это угнетенных классах вы тут пишете, при чем это тут?» Ученики заинтересовались, сколько же поставил Ульянову за сочинение учитель-директор. Оказалось, все же пятерка стоит⁶.

Возможно, что этот инцидент, в передаче того же М. Ф. Кузнецова, не имел серьезных последствий потому, что Керенский расценил не понравившиеся ему «крамольные» фразы в сочинении Ульянова как непроизвольно заимствованные юношей из какой-нибудь либеральной газеты или журнала. В противном случае надо было бы доносить, как о происшествии, местным властям.

По-прежнему, три раза в неделю, Владимир продолжал подготовку учителя чувашской школы Никифора Михайловича Охотникова по древним языкам за курс классической гимназии, консультации по другим предметам. Во время занятий несомненно затрагивались и житейские вопросы, обсуждались события, которые будоражили всех симбирян. Не исключено, что Владимир расспрашивал Охотникова о подробностях, связанных с деятельностью нелегальных кружков, к которым были причастны подчиненные ему братья-кузнецы Порфирий и Кузьма Фадеевы, воспитанник школы Алексей Григорьев. Никифор Михайлович хорошо знал своего бывшего соученика по чувашской школе Василия Маленкова, у которого жандармы конфисковали библиотеку гимназического кружка В. Аверьянова.

19 апреля верховный суд империи приговорил Александра Ульянова, как и всех других 14 подсудимых, к смертной казни. Но приговор подлежал утверждению царя, и газеты по-прежнему хранили молчание о важном процессе. Если Мария Александровна что-то и сообщала домой о судилище, то так, что дети в Симбирске могли еще питать какую-то надежду, что Саша останется в живых.

С этой слабо теплившейся надеждой начала сдавать выпускные экзамены Ольга, а через несколько дней, 5 мая, с сочинения по русской словесности «Царь Борис по произведению А. С. Пушкина «Борис Годунов», приступил к сдаче «испытания зрелости» и Владимир. 7 и 8 мая он уверенно выполнил письменные работы по латыни и математике.

Затем в экзаменах наступил трехдневный перерыв, в начале которого Владимир все еще мог надеяться, что царь смягчит страшный приговор. Но утром в воскресенье 10 мая Ульяновы, как и все симбиряне, узнали о казни Саши и его четверых товарищей. «Объявления об этом подвиге царских опричников, — вспоминала В. В. Кашкадамова, — были расклеены на всех городских столбах». В газетных киосках продавались листки утреннего выпуска «Телеграмм Северного телеграфного агентства», большую часть которого занимало правительственное сообщение. Здесь, впервые в печати, перечислялись имена и фамилии всех 15 подсудимых с указанием их социального происхождения и положения, времени возникновения «тайного кружка», решившего «посягнуть на жизнь Государя Императора», и характера участия каждого в «злоумышлении».

Далее говорилось, что все обвиняемые, кроме А. Сердюковой, не участвовавшей в заговоре, но знавшей о нем, были приговорены Особым присутствием к смертной казни. Царь заменил большинству осужденных смертную казнь многолетней каторгой, а П. Шевыреву — «зачинщику и руководителю преступления», трем метальщикам и А. Ульянову, который «принимал самое деятельное участие как в злоумышлении, так и в приготовительных действиях», оставил приговор без изменения.

Владимир не раз перечитывал заключительные строки, с глубокой болью постигая их трагическую сущность: «приговор о смертной казни через повешение над осужденными Генераловым, Андрюшкиным (надо: Андреюшкиным. — Ж. Т.), Осипановым, Шевыревым и Ульяновым приведен в исполнение 8 мая». Вспоминая эту страшную пору, Мария Ильинична писала: «Так стоит перед глазами его расстроенной, печальное лицо... Я была слишком мала, чтобы понять весь ужас происшедшего, и меня, как это ни странно, больше поразил вид Владимира Ильича, через его горестные слова о брате я начала усваивать значение случившегося»⁷.

Очень тяжело переживала гибель любимого старшего брата и Ольга. Ей, по свидетельству подруги и соученицы по выпуску Е. Арнольд, несмотря на поразительное самообладание, после получения известия о приведении приговора в исполнение сделалось дурно.

Поистине нечеловеческие усилия должен был приложить Владимир Ульянов 12 мая, когда пришел на письменный экзамен по алгебре и тригонометрии, чтобы сохранить внешнее спокойствие под любопытными взглядами окружающих, знавших о только что состоявшейся казни его старшего брата. На следующий день — 13 мая — он сдавал последний письменный экзамен, самый трудный — по греческому языку. Пять экзаменов — пять отличных оценок!

Прошло девять долгих и томительных дней, прежде чем начались устные экзамены. 22 мая на все вопросы билета по истории и географии Владимир ответил тоже на отлично. А вечером на пароходе прибыли измученные горем и мытарствами Мария Александровна и Анна. Владимир избегал травмировать расспросами мать и сестру, но Мария Александровна сама невольно рассказывала об ужасном недавнем прошлом.

 «Я удивляюсь, — с болью и гордостью вспоминала она о защитительной речи сына, — как хорошо говорил Саша: так убедительно, так прекрасно. Я не думала, что он может так говорить. Но мне было так безумно тяжело слушать его, что я не могла досидеть до конца его речи и должна была выйти из зала». Последними просьбами Александра были: принести ему стихи Гейне, найти у товарищей журнал «Немецко-французский ежегодник» со статьями К. Маркса и возвратить его владельцу. Нельзя было без боли слушать рассказ матери о ее хождениях по приемным сановников уже после казни сына с прошениями о разрешении Ане отбывать ссылку не в Восточной Сибири, а в Кокушкине. Даже две фотокарточки Александра, сделанные в тюрьме — одна в профиль, другая анфас, — пришлось просить.

Сразу же в день приезда Анны возник вопрос о выполнении пункта «Проходного свидетельства», согласно которому она была обязана немедленно встать на учет в полиции того города, где остановится на пути в Кокушкино — место пятилетней ссылки. Думается, что в связи с сильным упадком сил сестры документы ее носил в полицейское управление Владимир. Не раз вчитывался он в «Маршрут», выданный 19 мая канцелярией петербургского градоначальника: «Отправляющаяся во временную отлучку из города С.-Петербурга в город Казань дочь действительного статского советника Анна Ильинична Ульянова обязана следовать: безостановочно на Москву, Нижний Новгород до Симбирска, где Ульяновой разрешено пробыть до 20 июня сего года, затем она должна отправиться в город Казань».

С этого времени согласно указаниям центра полиция и жандармерия Симбирска ведет за ней бдительное наблюдение. Фактически же оно осуществлялось за всеми членами семьи Ульяновых.

В конце мая из Петербурга приехал высланный за дружеские отношения с Александром Ульяновым и другими участниками покушения на царя выпускник столичного университета Иван Николаевич Чеботарев. В Симбирске он находился несколько дней проездом, следуя в ссылку в Самару. Как близкий знакомый Анны и особенно Александра, с которым с сентября 1886 года жил в течение четырех месяцев в одной квартире, Чеботарев зашел к Ульяновым.

Владимир долго и доверительно с ним беседовал. «Он расспрашивал, — вспоминал И. Н. Чеботарев, — о последних днях моей совместной жизни с Александром, о допросах меня на предварительном следствии и на самом верховном суде, в особенности о впечатлениях, какие произвел на меня Александр на скамье подсудимых. Обо всем этом он расспрашивал меня спокойно, даже слишком методично, но, видимо, не из простого любопытства. Его особенно интересовало революционное настроение брата»⁸.

Сообщая через несколько дней в Петербург близкому товарищу Александра Ильича А. А. Воеводину о беседах с Анной Ильиничной, Чеботарев отметил, что она сильно изменилась: упрекает себя, что ничего не замечала (деятельности брата в террористической организации. — Ж. Т.) и так доверилась и что семья ее твердо переносит свое горе. Он просил также Воеводина сообщить подробности «о последних днях жизни Саши», то есть о последних днях февраля, когда Александр Ильич, занятый печатанием Программы своей фракции, избегал встреч с сестрой и близкими знакомыми.

В конце мая Ольга закончила сдачу экзаменов. Она одна из 54 выпускниц женской Мариинской гимназии получила на них высшие баллы. Решением педагогической конференции самая юная выпускница, которой было только пятнадцать с половиной лет, представлялась к награждению золотой медалью.

Продолжал борьбу за высшую награду — шестую медаль в семье — и Владимир. А экзамены были нелегкими. По латыни, 29 мая, высшего балла удостоились только трое (при 17 тройках), по греческому, 1 июня, — только двое, и, наконец, на последнем экзамене, 6 июня, — по математике, кроме Владимира пятерки получили А. Писарев и Л. Наумов — претенденты на серебряную медаль. Десять экзаменов — десять пятерок — таков итог испытаний зрелости Владимира.

10 июня педагогический совет на основании этих блестящих результатов и учитывая выдающиеся успехи на протяжении всего гимназического курса учения постановил наградить Владимира Ульянова золотой медалью.

В аттестате Владимира стоит 17 пятерок и только одна четверка — по логике. Появление этой сиротливой оценки — своеобразный отклик Керенского на дело 1 марта. Ведь к моменту заполнения аттестата брат Александра Ульянова имел итоговую оценку по логике, изучавшейся только в седьмом классе, 4 1/2. Согласно министерским указаниям преподаватель при выведении окончательной оценки в таком случае обязан был принять во внимание прилежание и успехи ученика на протяжении всего периода обучения. Кто-кто, а директор, он же преподаватель логики, пристально наблюдавший за Владимиром, знал, что тот был первым учеником с первого до последнего класса. Поэтому Керенский имел юридическое право и все основания для того, чтобы, не поступаясь совестью, округлить оценку до пятерки. Но он снизил на полбалла оценку по логике родному брату «важного государственного преступника».

Более завуалированно поступил Ф. Керенский с характеристикой на Владимира Ульянова. В соответствии с указаниями попечителя учебного округа он должен был четко сказать о степени религиозности и отношении каждого ученика к «социальным вопросам, которые так или иначе затрагивают воспитанника старших классов гимназии».

Как же он отреагировал на эти важные требования? Учитывая данные классного наставника А. Ф. Федотченко, результаты испытаний зрелости и решение педагогического совета о награждении Владимира золотой медалью, Ф. М. Керенский отметил, что Ульянов был «во всех классах первым учеником». Но когда дело дошло до главного, ради чего, собственно, и требовалась начальством учебного округа характеристика, директор ушел от прямого ответа. Он не сказал даже о том, религиозен ли Владимир, хотя, не жалея красок, подчеркивал это качество у других выпускников. Остался без ответа и вопрос об отношении брата Александра Ульянова к «социальным вопросам» и «превратным учениям», тогда как в других характеристиках, например на М. Ф. Кузнецова, директор твердо заявил, что этого ученика «никакие социальные вопросы не интересовали».

В то тревожное время немаловажное значение имела и обрисовка нравственного облика выпускника. «Всегдашняя скромность, прямодушие, почтительность и деликатность, украшаемые искренним религиозным настроением, — выдающиеся черты характера Сахарова. Никакие легкомысленные или превратные учения не могли коснуться его понятия», — велеречиво изливался Ф. Керенский в характеристике на сына богатого купца. И как скупо и двусмысленно характеризовал он золотого медалиста, личность которого особо интересовала начальство всех рангов и ведомств: «Присматриваясь ближе к домашней жизни и характеру Ульянова, я не мог не заметить в нем излишней замкнутости, чуждаемости от общения даже с знакомыми людьми, а вне гимназии с товарищами, и, вообще, нелюдимости».

И вовсе не случайно, что инспектор студентов Казанского университета в своем отзыве на выпускников 1887 года, принявших активное участие 4 декабря в знаменитой сходке-демонстрации, счел важным подчеркнуть, что между ними был «Ульянов, окончивший курс с золотой медалью, но и в его характеристике указано на излишнюю замкнутость, чуждаемость от общения даже с знакомыми людьми, а вне гимназии и с товарищами и вообще нелюдимость, что он и обнаружил». Попечитель Казанского учебного округа тоже считал, что Владимир Ульянов во время кратковременного учения в университете «обратил на себя внимание скрытностью», то есть все той же «замкнутостью», которая так усердно выпячивалась Ф. М. Керенским. Таким образом, отзывы начальства вполне подтверждают тот несомненный факт, что характеристика на Владимира, направленная директором гимназии в университет, имела отрицательные оттенки.

Выпускная характеристика — документ сугубо конфиденциальный, и содержание ее Владимиру Ульянову в 1887 году не было известно. Но, хорошо зная директора своей гимназии, он, конечно, догадывался, что Керенский отметит наряду с очевидными для всех учебными успехами и его «замкнутость» — нежелание, как говорится, раскрыть свою душу. Однако не быть скрытным, особенно с начальством, Владимир, с его политическими взглядами и атеизмом, не мог, несмотря на свой общительный характер.

Что Владимир не подпал под влияние директора — «классика» по специальности, говорит и его выбор факультета. Ф. Керенский полагал, что лучший ученик выпуска сделал бы блестящую карьеру, если бы пошел по его стезе, то есть поступил бы на историко-филологический. Но Владимир не пожелал посвятить свою жизнь мертвым латинскому и греческому языкам, а также отверг, казалось бы выгодный в его положении, физико-математический и выбрал юридический.

В общем-то этот факультет не только не считался «крамольным», но, наоборот, в годы реакции 80-х годов он стал одним из самых престижных для карьеристов и любителей хорошо оплачиваемых мест и должностей. Если бы Владимир руководствовался «благонамеренными» соображениями, то Ф. Керенский был бы рад такому выбору Ульяновым будущей профессии. Но он имел основания опасаться наличия у золотого медалиста иных мотивов.

В действительности же Владимир Ульянов решил поступить на одни из самых реакционных факультетов главным образом потому, что уже в 17 лет, как подчеркивал Дмитрий Ильич, поставил «перед собой задачу изучения буржуазного общества, его экономической структуры, изучения его права; изучение всего в целом современного общества», борьба с которым стала целью жизни. «Как известно, — продолжал Дмитрий Ильич, — и Карл Маркс избрал юридический факультет; и это не случайность, что как тот, так и Владимир Ильич, поступая в университет, остановились оба на одном факультете»⁹.

Определенное значение в выборе Владимиром Ульяновым будущей профессии имело и понимание того, что государственные должности, в том числе и педагогическая служба, для него, как брата известного революционера, будут закрыты. И он наметил для себя, по выражению Анны Ильиничны, более свободную профессию — адвокатскую. Работа в частной конторе присяжного поверенного освобождала от подневольного проведения в жизнь антинародных правительственных декретов, унизительного соблюдения чинопочитания в соответствии с «табелью о рангах», давала возможность публично сражаться с государственными прокурорами во время судебной защиты жертв узаконенного беззакония, и в том числе политических обвиняемых. Наконец, адвокатская практика являлась удобным предлогом для знакомства с различными слоями населения, а следовательно, и прикрытием связей с революционерами, которые, естественно, должны возникнуть.

С какими чувствами расставались выпускники 1887 года со своей гимназией? Подавляющее большинство покидало ее стены с нескрываемыми облегчением и радостью. Ведь для них в отличие от Владимира Ульянова она была не восьмиклассной, ибо им пришлось тянуть гимназическую лямку по девять и более лет: из 55 мальчиков, числившихся вместе с Владимиром в 1879/80 учебном году в первом классе, испытания зрелости в 1887 году сдавали только восемь! Многим из этого выпуска довелось быть в каком-нибудь из классов второгодниками, а некоторые испытали эту горечь дважды.

К Симбирской классической гимназии в полной мере приложима та характеристика, которую Владимир Ильич дал в 1920 году на III съезде комсомола старой школе. Она тоже была «школой муштры, школой зубрежки», заставлявшей людей «усваивать массу ненужных, лишних, мертвых знаний, которые забивали голову», «вырабатывала прислужников, необходимых для капиталистов». Для нее был характерен отрыв изучаемого от практики жизни, а каждое слово ее «было подделано в интересах буржуазии»¹⁰.

Н. К. Крупская, подчеркивая автобиографический характер этих высказываний Владимира Ильича, поясняла: «Сам ученик классической гимназии, типичной старой средней школы, он ненавидел эту старую школу с ее зубрежкой и муштрой, с ее отрывом от жизни. Он видел и знал, как в этой старой школе ум учащихся обременялся массой знаний, на девять десятых ненужных и на одну десятую искаженных»¹¹.

И только немногие «сильные, энергические» натуры, как справедливо в свое время подчеркивал Н. А. Добролюбов¹², могли устоять от задерживающего «развития» старой школы. В числе таких немногих юношей, сумевших, вопреки стараниям керенских и исключительно благодаря своим «университетам», сохранить самобытность и успешно овладевать тем богатством, которое выработало человечество, был Владимир Ульянов. На пороге большой жизни он был человеком ума и воли, готовым к активной общественно полезной деятельности.

Примечания:

¹ Жизнь как факел. Сост. А. И. Иванский. М., Политиздат, 1966, с. 410.

² Первое марта 1887 г., с. 373.

³ Ульянова-Елизарова А. И., с. 168.

⁴ Александр Ильич Ульянов и дело 1 марта 1887 г., с. 274—275

⁵ ЦГИА СССР, ф. 1073, оп. 1, д. 51, л. 20.

⁶ Крупская Н. К. О Ленине. Сборник статей и выступлений, с. 33.

⁷ Ульянова М. И. Воспоминания. Цит. по книге Б. Волина «Ленин и Поволжье». М., 1956, с. 34.

⁸ Об Ильиче. Л., 1926, с. 133.

⁹ Ульянов Д. И. Очерки разных лет, с. 60.

¹⁰ Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 41, с. 303—305.

¹¹ Крупская Н. К. О Ленине. М., 1900, с. 367.

¹² Добролюбов Н. А. Собр. соч. в 9-ти томах. Т. 1. М. —Л., ГИХЛ, 1961, с. 506.