О.А. Пятницкий
МОЯ РАБОТА ЗА ГРАНИЦЕЙ
По приезде в Берлин я узнал, что редакция «Искры» назначила местом моего пребывания совместно с т. Гальпериным Берлин, возложив на нас организацию транспорта литературы и людей в Россию. Не успел я осмотреться, как пришлось уже ехать на германо-русскую границу, чтобы восстановить старые связи и заодно захватить т. Бабушкина для отправки его в Россию. Поездка оказалась удачной, и я скоро вернулся обратно...
В Берлине кроме Вечеслова работал в то время ныне покойный П. Г. Смидович, который много потрудился в одной немецкой мастерской над опытом перевода оттиска с типографского набора, посредством особой краски, на отшлифованные цинковые пластинки. Он хотел найти способ печатания «Искры» в России прямо с пластинок, без набора и без стереотипа. Опыты удовлетворительных результатов не дали. Я часто бывал с т. Смидовичем в мастерской, где он производил эти опыты.
Берлинские искровцы, члены берлинской группы содействия русской революционной социал-демократии,— их было немало — часто собирались у Н. Р. и Н. Н. Бах (мать и дочь). У них бывали и беспартийные берлинские студенты, и приезжая публика из других заграничных городов и из России. В первое время после приезда и я у них часто бывал, ибо не знал ни города, ни языка, а они (Бахи) обо мне заботились — показывали город и водили на собрания немецких рабочих. Чтобы на меня не обращали внимания их посетители, Бахи окрестили меня Михаилом Давидовичем Фрейтагом, а т. Смидович перевел слово «Фрейтаг» на русский язык, после чего я превратился в Пятницу (кличка, которая привилась и осталась за мной на всю жизнь, отсюда и Пятницкий).
В конце февраля 1903 г. в Берлин приехал В. А. Носков. Клички его были Борис Николаевич и Глебов. Из всех избранных в ЦК на II съезде партии он один присутствовал на нем. Остальные члены ЦК были избраны заочно. С ним вместе по паспорту Петра Гермогеновича Смидовича (кличка его была Матрена) я отправился в Лондон, где встретился с создателями газеты «Искра», которая уже тогда была собирательницей разрозненных революционных элементов рабочего класса России. Там я застал Блюменфельда, набиравшего «Искру», там же я познакомился с Мартовым, Засулич и Дейчем. Все они жили на одной квартире. Потом я познакомился с Лениным и Надеждой Константиновной Крупской, которые жили отдельно... Несколько раз Мартов, Засулич, Носков, Ленин, Надежда Константиновна и я обедали вместе.
Разговоры между редакцией «Искры» и Носковым велись, главным образом, о состоянии организации «Северного союза» (может быть, я путаю, но в памяти остался именно «Северный союз», от которого, кажется, Носков и приехал) и о созыве II съезда партии. Со мной же речь шла о том, что необходимо расширить связи на границах и в России, для того чтобы «Искра», журнал «Заря» и брошюры могли быть переброшены в Россию и там распространены. Кроме того, нужно было иметь границы для перехода людей.
Много времени я проводил в типографии, где набиралась «Искра». Типография принадлежала английской социал-демократической партии. Меня тогда сильно поразило то обстоятельство, что английская социал-демократическая партия имеет такую маленькую типографию и что она издает небольшой еженедельник, тираж которого был не больше, чем у «Искры». Русские социал-демократы в чужой стране, за тридевять земель от родной земли издают газету не хуже той, что имеет английская легальная партия. Для меня тогда это было непостижимо, особенно после тех типографий, тиражей газет, домов, книжных магазинов, которые я видел у германской социал-демократии...
Дней через десять мы отправились в Берлин, и мне пришлось опять поехать на границу для расширения связей, так как предстояла отправка большого количества литературы в Россию... На границу я поехал с Носковым и Поваром, он же Дядя (Федор Иванович Щеколдин). По приезде в Ширвинд или Нейштадт, на самой прусско-русской границе, я отправил Повара одного. Из окна дома, где мы остановились, было видно, как Повар шагал по направлению к кладбищу, которое лежало уже на русской стороне. Мы были уверены, что он благополучно переберется, так как солдаты пограничной стражи были подкуплены. Тем больше мы были поражены, когда услышали выстрел в тот момент, когда Повар уже добрался до кладбища.
Как выяснилось после, Повар был задержан потому, что офицеру пограничной стражи вздумалось прогуляться по кладбищу. Когда солдат увидел офицера, ему ничего не оставалось делать, как поднять тревогу. Через несколько дней Повар получил на руки все документы о своем задержании, и в то время, когда отправлялся в уездный город этап, с которым должны были отправить и его, он сел в карету, добрался в ней до ближайшей железнодорожной станции, отстоящей довольно далеко от границы, откуда и поехал в Вильно, где должен был дожидаться Носкова. Его удалось выкупить за 15 рублей.
Пока мы ожидали отъезда Повара из пограничного русского городка, из России в конце марта 1903 года приехала искровка Костя — Розалия Самсоновна Гальберштадт, член Организационного комитета по созыву II съезда партии (после раскола она сделалась меньшевичкой, а в 1907 году примкнула к ликвидаторам). После свидания с Носковым она отправилась в редакцию «Искры», а Носков благополучно перешел границу и добрался до Вильно. Таким образом, граница для людей, которую я организовал после приезда в Берлин, в конце 1902 года, была испробована при переходах в Россию и из России.
Осталось наладить хорошие границы для переправы литературы, для чего я отправился в Тильзит и его окрестности и оттуда вернулся опять в Берлин...
В России в это время вырастали во всех городах организации социал-демократов, внутри которых шла идейная борьба между искровцами и «Союзом русских социал-демократов». Во многих крупных городах существовали два социал-демократических комитета, которые яростно боролись между собою за влияние на пролетариат. Главная литература двух вышеназванных течений в РСДРП выходила за границей (у искровцев — газета «Искра», журнал «Заря» и брошюры, у «Союза русских социал-демократов» — «Рабочее дело»). Спрос на литературу «Искры» был в России настолько велик, что удовлетворить его из-за границы было немыслимо, и это заставляло искровцев напрягать все свои силы на транспортирование в Россию своей литературы разными способами. (Русские организации «Союза русских социал-демократов», чтобы удержать свое влияние на рабочих, вынуждены были доставлять искровскую литературу. За границу являлись за литературой их представители. Среди них были и представители Питерского комитета этой организации.)
Влияние разрозненных социал-демократических кружков, групп и комитетов на рабочих в промышленных районах и городах сильно выросло за 1902 год. Социал-демократические организации устраивали массовые экономические забастовки и массовые политические уличные демонстрации (забастовка ростовских и тихорецких железнодорожников, грандиозные уличные митинги железнодорожников и рабочих других производств в Ростове-на-Дону, уличные демонстрации в Саратове, в Нижнем Новгороде в 1902 году, 20-тысячная уличная демонстрация в Ростове-на-Дону в начале 1903 года). Социал-демократические организации руководили этим движением и расширяли связи среди рабочих. Чтобы закрепить эти связи, втянуть лучшие элементы в партию, необходимо было иметь не только агитационную, но и пропагандистскую литературу, которую могла тогда дать только заграница, и главным образом «Искра»,— поэтому на нас, «транспортеров», давили со всех сторон.
Когда я был во второй или третий раз в Тильзите, я напал на след крупной литовской организации, перевозившей через границу религиозные книги на литовском языке1. С этой организацией мы связались и с ее помощью стали перебрасывать через границу десятки и сотни пудов «Искры», «Зари» и брошюр. Для приемки и распространения литературы в России работал целый ряд видных работников, поставленных на эту работу т. Носковым: Повар — Щеколдин, Сонин (кличку забыл), Гусаров — военный врач (он работал в Виленской военной организации) и др. В Тильзите нам энергично помогал сапожник Мартенс, социал-демократ, которого рекомендовал мне руководитель Кенигсбергской социал-демократической организации адвокат Гаазе.
Этот массовый транспорт имел хорошую и плохую стороны: он доставлял сразу много литературы, но доставка из Берлина в Ригу, Вильно и Питер продолжалась несколько месяцев; для религиозной литературы литовцев этот срок был невелик, для «Искры» же это было страшно долго. Нас — меня и Гальперина, в чьих руках был транспорт,— дергали с двух сторон: из России и из редакции «Искры». От нас требовали сокращения срока прохождения литературы от Берлина до России. Для этого Гальперин переехал в Тильзит, а я остался в Берлине. Это было летом 1903 года, когда редакция «Искры» уже переехала в Женеву.
Оттуда мы получали литературу по адресу немецкой социал-демократической газеты «Форвертс», в подвале которой был склад нашей литературы. В этом складе я проводил ежедневно немало времени, раскладывая полученную литературу и упаковывая ее для отправки на границу для переправы в Россию. Упаковывать было совсем нелегко. Во всех пакетах должна была быть одинаковая литература: в случае, если один или несколько пакетов попадут в руки полиции, необходимо было, чтобы в других пакетах оставались те же номера газет или книги. Кроме того, внутрь больших пакетов необходимо было вкладывать по 5—6 маленьких пакетиков с одинаковыми книгами и газетами, чтобы, как только большие пакеты попадут в Россию, они могли быть распакованы, а внутренние маленькие пакетики разосланы по России без сортировки и распаковки. К тому же необходимо было формат, вес и упаковку подогнать под литовские религиозные книги, а материал для упаковки должен был быть такой, чтобы литература не промокала во время дождя и пр.
Для ускорения отправки литературы в Россию хотя бы небольшими количествами практиковались также чемоданы с двойным дном, куда вкладывалась литература. Еще до моего приезда в Берлин одна небольшая фабрика изготовляла для нас в большом количестве такие стандартные чемоданы. Но на границах таможенные чиновники быстро пронюхали это, и произошло несколько провалов. Очевидно, они уже узнавали чемоданы, которые были все одного фасона. Тогда мы стали сами вделывать второе дно из крепкого картона в обыкновенные чемоданы, поверх 100—150 тоненьких свежих номеров «Искры». После оклейки внутри абсолютно нельзя было узнать, что в чемодане имеется литература. Вес чемодана тоже не намного увеличивался. Такие манипуляции мы проделывали над чемоданами всех отъезжавших студентов, студенток, которые сочувствовали искровцам, и над чемоданами всех товарищей, которые ехали легально и нелегально в Россию. Но и этого было мало — очень уж была велика потребность в свежей искровской литературе.
Тогда мы изобрели «панцири»: для мужчин сшивали нечто вроде жилета и туда вкладывали 200—300 экземпляров «Искры» и нетолстые брошюрки, а для женщин — соответственные лифы и, кроме того, зашивали литературу в юбки. Женщины могли брать с собой экземпляров 300—400 «Искры». Это называлось на нашем языке: «транспорт-экспресс». Одевали мы в такие «панцири» всех — от ответственных товарищей до простых смертных, которые только попадали к нам в руки. Нескольких товарищей я еще до сих пор помню: Филиппа — Голощекина (он ужасно меня ругал за панцирь), Леву — Владимирова, Батурина и др. Это действительно было варварством: пробыть в таком «панцире» пять дней летом, в жару, было ужасно, но зато какая была радость, когда организации получали литературу!
Кстати, не все меня ругали. Находились и такие, которым бывало жалко расставаться с «панцирями», женщины привыкали к «панцирям», которые делали их солидными и с хорошими фигурами. Когда мне удавалось «экспрессом» послать всю свежую литературу «Искры», на моей улице бывал праздник. Чтобы не возвращаться к этой теме, должен еще прибавить, что, несмотря на все наши старания и несмотря на то что в Россию попадала почти вся литература, которая печаталась за границей, это ни в какой мере не удовлетворяло российские организации. В России были организованы большие нелегальные типографии — в Баку, Одессе и в Москве, печатавшие «Искру» с матриц, которые мы им присылали из-за границы, а позже она набиралась в России по получении каждого нового заграничного номера «Искры».
Моя работа в Берлине за это время не ограничивалась только посылкой литературы в Россию. Ко мне попадали все товарищи, которые приезжали за границу из России по делу «Искры», и все, которые из-за границы ехали в Россию. На эти приезды и отъезды мною было истрачено немало сил и времени, ибо товарищи приезжали оборванные, усталые и не знали языка.
Переписка с Россией тоже велась отчасти через Берлин, и мне приходилось эти письма собирать, расшифровывать и отправлять по месту назначения... Должен еще прибавить, что в Берлине, как и в других городах Германии, Франции и Швейцарии, существовала группа содействия «Искре», членом которой был и я. В то время... в берлинскую группу входили: П. Г. Смидович, Вечеслов, Никитин (при Керенском — московский градоначальник, а потом министр почт и телеграфов), Санин, Окулова, Рубинштейн, Шергов, Конягин (Гальперин), Лядов, Лядова, Н. Бах, Житомирский (оказавшийся провокатором) и др. Берлинская группа собирала деньги для партийных нужд, устраивала спектакли, лекции, дискуссии и т. д...
Пятницкий О. Записки большевика. 1896—1917 гг. Изд. 5-е. М., 1956, с. 45—53
Примечания:
1 В России при царизме преследовались даже религиозные книги на литовском языке. Для печатания этой «запретной» литературы существовали в Тильзитском округе громадные типографии. Ред.
Г. И. Бакалов
ИСКРОВЕЦ ИВАН ЗАГУБАНСКИЙ
Все болгарские «тесняки» были искровцами в смысле их приверженности к идейному направлению старой «Искры». Но если из всех болгарских «тесняков» здесь нами выделен тов. Иван Загубанский, то мы это делаем ввиду того, что т. Загубанский был не только идейным сторонником «Искры». Он связал всю свою жизнь с «Искрой» и сделался жертвой преданности революционному делу ее.
В Ленинском сборнике (книга VIII) в примечании к письму Н. К. Крупской К. И. Захаровой от 5 ноября 1901 года (с. 207) от. Загубанском сказано: «Болгарин И. Закубанский1, болгарский с.-д., рабочий, с осени 1901 г. перевозил литературу «Искры» пароходом из Варны (Болгария) на Одессу; 14 (1) декабря 1901 г. был вместе с К. И. Захаровой арестован; погиб в тюрьме. (Подробных биографических сведений о 3. в нашем распоряжении не имеется.)».
Как мы увидим дальше, т. Загубанский умер не в тюрьме. Но погиб он все-таки благодаря тюремной жизни, где он заболел туберкулезом.
Тов. Иван Григорьевич Загубанский был скромным рабочим, который так же бесшумно умер, как и жил. Когда он кончил свою жизнь борца в родном болгарском городке Сопот в 1904 году, никого не нашлось, кто бы сообщил через печать болгарским рабочим о его смерти, и только месяцем позже, узнав о его смерти, мы посвятили ему статью в журнале «Работнишко дело»2.
Редко в то время я встречал такого скромного и беззаветно преданного делу революционного социализма рабочего, как т. Загубанский. Молодой болгарский пролетарий, он сделался жертвой русского деспотизма, и хотя ему было вполне ясно, что приобретенная в тюрьмах царизма болезнь ведет его к верной смерти, он никогда никому не жаловался на свою участь.
Говорил он очень мало. Застенчивый и тихий перед людьми, он скрывал в себе бурный дух революционера, толкнувший его к жертве. И он эту жертву принес, не дрогнув.
По профессии т. Загубанский был слесарем. Безработица заставила его поступить на место частного учителя в одной деревне, отошедшей потом к Румынии Болгарской волости. Убеждения его сделали солдатом международной революции.
Однажды в самом начале декабря 1901 года, когда он не успел еще отдохнуть от морского путешествия из Варны в Одессу, царская полиция врывается к нему в гостиницу. Два огромных чемодана, набитые литературой «Искры», были вещественным доказательством его «преступления». И он искупил это преступление тем, что его два года гноили в казематах царизма, отчего он в конце концов и погиб.
Каким образом попался т. Загубанский с «Искрой» в Одессе?
Регулярное издание «Искры» предполагало более или менее налаженный аппарат ее перевозки. На этой ударной задаче Ленин сосредоточивает свое внимание. 24 мая 1901 года он пишет Н. Э. Бауману, что перевозка по-прежнему совершенно не налажена и случайная, что, по его мнению, следовало бы т. Бауману поселиться в непосредственной близости от границы ради перевозки хоть 2—4 чемоданов в месяц, так как «наш насущный хлеб, которым мы только едва и живы, по-прежнему одни чемоданы»3.
«Вообще весь гвоздь нашего дела теперь — перевозка и перевозка»4,— пишет Ленин т. П. Н. Лепешинскому. В организации этой перевозки Ленин принимает живейшее участие. Оказывается, что болгарские товарищи, совершенно не зная в то время Ленина, попали в его организационный план, принимая участие в перевозке через русскую границу литературы «Искры». Признаться, я только теперь, просматривая восьмой Ленинский сборник, узнал, что великий вождь рабочего класса чуть ли не лично заведовал организацией переправы литературы со всех пограничных пунктов и настолько хорошо знал эту работу, что от него не осталось скрытым и то небольшое дело, которым болгарские товарищи обслуживали русскую революцию. Даже о т. Загубанском знал Ленин и следил за его работой.
В вышеприведенном письме Н. Э. Бауману Ленин упоминает Разноцветова. Под псевдонимом Разноцветова скрывался И. С. Блюменфельд, который организовал в то время транспорт изданий «Искры» в Россию. Блюменфельд обратился к пишущему эти строки, жившему в то время в болгарском городе Варне, на берегу Черного моря, с предложением устроить переправу издания «Искры» пароходом на Одессу. Я с радостью согласился, и мы условились с Блюменфельдом, что он пошлет ко мне в Варну товарища, который должен поселиться в Одессе в качестве приемщика литературы, с которым я мог бы договориться о подробностях.
В скором времени ко мне приехала тов. Аполлинария. Кто под этим именем скрывался, я не знал и не спрашивал. Лишь после того как произошел провал в Одессе, я узнал ее имя из сообщения в № 14 «Искры» (от 1 января 1902 г.). Это была К. Захарова.
Надо было найти человека, конечно, хорошего, смелого и преданного товарища, который взял бы на себя риск ездить в направлении Одессы с чемоданами, наполненными в пространстве между двойным дном литературой, а на обратном пути — с пустыми чемоданами. Насчет выбора подходящего товарища я предварительно посоветовался с Стефаном Георгиевым, который был единственным человеком, которому я принужден был довериться. Дело в том, что я в то время был занят изданием марксистской литературы на болгарском языке, усиленно выпуская книжку за книжкой, и работал очень энергично в рабочем движении; в результате я был на виду у властей, а также у русского консула, который устроил довольно нахальную слежку своих шпиков за мной.
Получать часто и в довольно больших количествах революционную русскую литературу — значило выдать все дело. Этот факт не мог пройти незамеченным ни для болгарской полиции, ни для русских шпиков. Оставалось довериться кому-нибудь из товарищей, на имя которого я мог бы получать литературу. Самым подходящим лицом оказался Стефан Георгиев, который содержал книжный магазин и мог выписывать по своей профессии книги из-за границы, не обращая этим на себя внимания5. Он был человеком, которому можно было довериться и которого нечего было опасаться.
Выбор наш пал на т. Загубанского. Лучшего выбора нельзя было сделать. Работа т. Загубанского при его поездках из Варны в Одессу и обратно показала, что т. Загубанский оказался великолепным конспиратором. Если он в конце концов провалился, то это не его вина.
Следивший за мной русский шпик был настолько нахален, что пробовал подкупить почтальонов, чтобы те ему передавали мою корреспонденцию из-за границы. Но не успев доискаться соответствующих следов работы в Варне, русская полиция сумела наложить руку на К. И. Захарову, а за ней и на Загубанского в Одессе. О налаживании канала отправления литературы через Варну К. И. Захарова вспоминает, что перед отъездом в Болгарию она имела в этом направлении много бесед с членами редакции «Искры», в особенности с Лениным и Мартовым, говоря с ними о предстоящей работе в Одессе (последнюю предполагалось сделать центром для всего южного района)6. «Выяснив,— рассказывает она,— детально все, что касается предстоящей работы, я собралась в путь, который лежал через Варну, где я должна была обратиться к болгарскому социал-демократу Бакалову, который мог помочь мне в деле налаживания транспорта»7.
«Бакалов,— продолжает Захарова,— как обещал, свел меня с т. Загубанским, который с величайшей охотой взялся заняться перевозкой нашей литературы через границу. Первоначально он предполагал, что литературу можно будет доставлять исключительно пароходом, курсирующим между Варной и Одессой (каждые 15 дней.— Г. Б.), на котором служат свои люди, но после обстоятельного обследования нам пришлось от этого пути отказаться. Дело в том, что мой приезд в Варну, этот небольшой городок, где вся интеллигенция на виду, не мог остаться незамеченным и обратил внимание кого следует. Хотя я не показывалась на улицу вместе с местными товарищами, но все же была уже замечена8.
Тов. Загубанский справедливо указал, что при таких условиях его частое посещение парохода легко может вызвать подозрение, а сопоставление начала этих посещений с моим приездом укрепит его. Поэтому было решено комбинировать пути, морской и сухопутный, причем каждый раз транспорт до Одессы будет сопровождать кто-нибудь, по возможности другое лицо. Загубанский был уверен, что найдет нужных для этого людей»9.
Первая партия литературы должна была прибыть в Одессу через неделю после приезда туда К. И. Захаровой, чтобы она имела время устроить склад и подготовить быструю рассылку. Каждый транспорт должен был состоять из 3—4 пудов литературы. Захватив с собой наполненные «Искрой» чемоданы, К. И. Захарова отправилась на Силистрию, составлявшую в то время часть Болгарии, и оттуда на лодке переправилась через Дунай на русскую сторону, в Бессарабию.
В «Докладе организации «Искры» Второму съезду РСДРП в 1903 г.», написанном т. Н. К. Крупской, рассказывается: «В Одессе удалось было наладить дело, провезено было 3—4 чемодана, но все дело провалилось вследствие того, что искровский представитель, не встречая поддержки со стороны местных товарищей, оказался в невозможных конспиративных условиях — без денег, без квартиры и прочего — немудрено, что все дело очень быстро провалилось»10.
Насколько помнится, т. Загубанский не менее 4—5 раз съездил в Одессу с двумя большими чемоданами, хорошо начиненными литературой.
Когда произошел провал, я долго не мог успокоиться, доискиваясь, кто был причиной этого провала, не с нашей ли стороны вина? Не мы ли, не привыкшие к конспирации болгары, выдали какой-нибудь неосторожностью своих товарищей.
Доклад Н. К. Крупской и воспоминания К. И. Захаровой бросают свет на причины провала.
«Все казалось хорошо,— пишет К. И. Захарова,— но скоро я начала замечать после приезда Загубанского, что за мной следят...11 Заметили это и местные товарищи. Я сейчас же решила передать все ведение дела другому лицу, о чем и сообщила за границу, настаивая на посылке заместителя, а т. Загубанского предупредила, чтобы он ни в коем случае не приезжал сам со следующим транспортом. «Я согласна,— писала я ему,— на некоторую задержку, если это потребуется для подыскания нужного человека». Как оказалось впоследствии, мое письмо до него не дошло, и в назначенное время он вновь приехал на снятую для него квартиру. Ему дали время распаковать литературу и известить меня о своем приезде, а затем нагрянули и арестовали»12.
К. И. Захарова боялась, что при допросе Загубанский скажет лишнее. Но первые же записки, полученные от него, устранили всякий повод к подобного рода опасениям. Воспользовавшись своим положением иностранца, он заявил, что книги он возил, что взялся за это исключительно как за коммерческое дело и что никого он не знает, кроме человека, дававшего ему эту работу и живущего в Болгарии. Знакомство с Захаровой он отрицал.
Не добившись от т. Загубанского никаких указаний (даже косвенных), начальник жандармского управления полковник Бессонов грозил ему сгноить его в тюрьме, так что никто даже об этом и не узнает.
Месяца через полтора тюрьма ожила, наполнившись массой арестованных, наладились сношения между корпусами, и т. Загубанский сумел вступить в общение с другими заключенными и постепенно выучился русскому языку.
«Не было ни одного заявления протеста, требования со стороны сидящих, которое бы он не поддержал. С виду такой тщедушный, скромный, робкий, он обнаружил редкую стойкость, сильный характер и беззаветную верность товарищам. В тюрьме он познакомился с русским рабочим движением, с различными течениями революционной мысли. Он говорил в своих письмах, что если его вышлют на родину, о чем хлопотали его болгарские товарищи, он снова станет работать в России в наших рядах. Ни звука о том, как тяжело ему тут в России, оторванному от своих... А между тем чахотка уже делала свое дело — он начал кашлять и жаловался на усталость»13.
Вначале т. Загубанский провел 14-дневную непрерывную голодовку, чтобы принудить палачей освободить его из тюрьмы в качестве болгарского подданного. Этого он не добился. Тогда он подает заявление прокурору. Молчание. Телеграфирует русскому министру юстиции о разрешении войти в сношение с болгарским дипломатическим агентом, с тем чтобы добиться своего освобождения. Молчание.
В тех нескольких голодовках, к которым т. Загубанский прибегал в тюрьме, он оказался отличным стачечником. После одной из подобных «стачек» его «захватили и бросили в карцер, где его страшно истязали до потери сознания»14.
При одном из «бунтов» в Одесской тюрьме, подавленном свирепыми побоями начальства, тюремщики разбили голову т. Загубанскому ключами. Виктор, как звали Загубанского его товарищи в тюрьме, выдержал, не простонав...
Три раза пробовал Виктор бежать, но как назло ему каждый раз мешали те или иные случайности.
К. И. Захарова вспоминает свою последнюю встречу с Загубанским на вокзале при их переводе из Одессы в другие тюрьмы. «Было жутко смотреть на него. Глубоко запавшие глаза, землистый цвет лица. Было ясно, что это человек, кончающий счеты с жизнью. А между тем сколько в нем было жажды жизни, желания работать... «Меня обещают выслать в Болгарию,— говорил он мне,— а вас ведь пошлют в Сибирь. Я сделаю все, чтобы помочь вам бежать. Мне нетрудно будет это устроить, раз я буду на воле». Бедняга не чувствовал, что это последняя его зима...»15
С октября до конца 1902 года в «Работническом вестнике»16 шел сбор пожертвований в пользу арестованного в Одесской тюрьме т. Загубанского17. В подписке рядом с сочувствием к т. Загубанскому выражено «презрение к бесчеловечному русскому царизму, к зверской официальной России».
Из Одессы т. Загубанского перевели в Самарскую тюрьму. Там ему неожиданно сообщают радостную весть, что его освобождают.
Тяжело больным царское правительство выслало его за пределы России и распорядилось о том, чтобы его не пустили обратно.
Как только Загубанскому сообщили о том, что его освобождают, он спешит поделиться со мной этой радостной вестью в письме от 2 августа.
«Любимый друг! Вчера ко мне заходят и передают мне бумагу — просят расписаться. Прочитал, расписался. Но что Вы думаете там было написано! Вот слушайте. Оказывается, что меня выгоняют на родину без права въезда в Россию. Но, друг мой, как я удивился! Я ожидал приговора более строгого. Ждал я Восток, куда-то между якутами, чукчами, а вдруг мне заявляют, что должен ехать на юг, на родину, которую два года тому назад покинул, чтобы попасть в русские тюрьмы, несколько из которых я уже успел пройти. Ах, как мне радостно, что скоро я покину эти крепости, где не только воля, но и мысли скованы, где гибнут силы и молодость, где сокращается жизнь. Да, друг мой, скоро я буду у вас, хотя мне еще кажется, что это сон, что мне приснилось чтение бумаги о вольности. Да, буду я дышать свежим и вольным воздухом. Итак, кончаю. Не хочу писать больше, оставлю все на то время, когда мы увидимся. Передайте привет всем знакомым. Крепко жму Вашу руку. Желаю Вам всего хорошего. Ваш Иван».
В конце сентября т. Загубанский уже в Варне. Оттуда он мне 2 октября пишет в Софию, куда я в то время переселился.
«Милый друг! Прибыл благополучно в Варну 23 пр. м. Но и тут судьба меня поджидала. Продержав 24 часа в участке, меня выпустили под надзор с тем, чтобы три раза в день туда показываться. Едва после четырех дней меня освободили вполне. Причины: во-первых, у меня не было паспорта, во-вторых, потому что разговариваю по-русски, и это дало повод считать меня русским нигилистом и не верить, что я болгарский подданный. Благодаря полковнику Андрееву, моему двоюродному брату, я был спасен, а то черт знает что бы со мной сделали, так как удостоверение о моей личности Стоянова, Георгиева и других, как социалистов, не признавалось. Думаю, что и Вы будете немало удивлены, узнав, что я забыл говорить по-болгарски. Как бы то ни было, но факт, что я снова учусь болгарскому языку. Кто мне сочувствует, только он может понять мое положение. Работу я еще не успел найти и не знаю, смогу ли ее получить здесь. Если случайно окажется какая-нибудь работа, сообщите мне, и я приеду. Мое положение Вы знаете. Если возможно, пошлите мне те письма, которые получались из Парижа, или только адрес. Привет Вам от моего коллеги по тюрьме18. На сколько лет ее отправили19, не мог узнать. Жду писем от нее или от ее сестры. Привет всем товарищам. Целую тебя. Иван Загубанский».
Что хорошего могло ожидать этого революционера, спасшегося от царских казематов на его «милой родине», где его как опасного и вдобавок больного человека не принимали на работу? Когда же ему удалось наконец найти какую-то слесарную работу в Княжеве (под Софией), оказалось, что руки не в силах уже подымать молот. Приобретенная в Одесской тюрьме чахотка давала о себе знать все более и более настойчиво... Загубанскому даже года не удалось «порадоваться» на своей «прекрасной родине»...
Бакалов Г. Старая «Искра» среди болгар. Влияние старой «Искры» на оформление партии «тесняков».— Пролетарская революция, 1929, № 8—9 (91—92), с. 73—81
Примечания:
1 Его настоящая фамилия Загубанский, а не Закубанский, как его именуют в русской печати. Прим. автора.
2 «Работнишко дело» — ежемесячный популярный орган БСДРП. Издавался сначала в Варне, затем — в Софии под редакцией Г. И. Бакалова. Просуществовал с 1903 по 1905 г. Ред.
3 Ленинский сборник VIII, с. 142—143. Ред.
4 Там же, с. 144. Ред.
5 Стефан Георгиев был членом социал-демократической партии («широких» социалистов). Ред.
6 См.: Захарова-Цедербаум К. И., Цедербаум С. И. Из эпохи «Искры». М., 1926, с. 21. Ред.
7 Там же, с. 21—22. Ред.
8 В то время при русофильском правительстве в Болгарии царские агенты держали себя очень нагло. О происках тайной русской полиции в Болгарии, руководимой неким Вейсманом, писал «Работнически вестник» от 11 /IX 1902 г. В статье, помещенной в № 45 «Искры» (от 1 /VIII 1903), Д. Н. Благоев писал: «Ныне Болгария походит на русскую провинцию... Болгария полна русскими шпионами, которые распоряжаются в полиции как у себя дома, шпионят за всем и за всеми и перехватывают письма, особенно из России». Прим. автора.
9 Захарова-Цедербаум К. И., Цедербаум С. И. Из эпохи «Искры», с. 25. Ред.
10 Пролетарская революция, 1928, кн. 1 (72), с. 151 — 153. Ред.
11 «Как я узнала от товарища, ознакомившегося с архивом одесского жандармского управления, слежка была установлена за мной вскоре после моего приезда по указанию департамента полиции, перехватившего мое письмо за границу: химический текст был проявлен и расшифрован, что дало указания на мою работу». Прим. автора.
12 Захарова-Цедербаум К. И., Цедербаум С. И. Из эпохи «Искры», с. 29. Ред.
13 Захарова-Цедербаум К. И., Цедербаум С. И. Из эпохи «Искры», с. 33. Ред.
14 Работнически вестник, 1902, 4 сентября. Ред.
15 Захарова-Цедербаум К. И., Цедербаум С. И. Из эпохи «Искры», с. 37— 38. Ред.
16 «Работнически вестник» («Рабочая газета») — центральный орган Болгарской рабочей социал-демократической партии. Сначала издавался еженедельно и выходил в провинции. Вскоре издание его перешло в Софию, и он превратился в ежедневный орган БРСДП (затем — БКП). Редакторами его состояли Евтим Дабев, Георгий Кирков, Гавриил Георгиев... и Христо Кабакчиев.
«Работнически вестник» просуществовал до восстания в сентябре 1923 г., после чего несколько номеров его вышло за границей. Ред.
17 В это время т. Загубанского перевели из Одессы: это видно из «Хроники революционной борьбы» в «Искре» (№ 27 от 1 ноября 1902 г.): «Сосланы Конкордия Захарова и болгарин Загубанский (по одесскому делу) — до приговора». Ред.
18 К. И. Захарова-Цедербаум. Прим. автора.
19 В Сибирь. Прим. автора.
М.М. Эссен
ПЕТЕРБУРГСКИЙ ИСКРОВСКИЙ КОМИТЕТ В 1902—1903 ГОДАХ
Я поехала из Женевы в Петербург с паспортом одной знакомой студентки, которая дала мне его для переезда через границу с условием, чтобы я его немедленно выслала обратно и ни в коем случае не прописывалась и не жила по нему. Она собиралась вскоре вернуться в Россию, и паспорт был нужен ей самой.
Переехав благополучно через границу, я немедленно отправила паспорт обратно и в Петербург приехала без всякого документа.
Я была довольно хорошо снабжена партийными директивами, планом работы, конкретными заданиями. Мне были сообщены явки, адреса, пароли, у меня было все, кроме паспорта. Правда, я особенно не беспокоилась, будучи уверена, что партийный комитет сумеет достать мне надежный документ. Но это оказалось сложнее, чем я предполагала. Между тем паспорт нужен был немедленно, так как ни в гостиницу, ни в меблированные комнаты, ни на частную квартиру без паспорта нельзя было и носа сунуть.
Наступал вечер, а я все еще была на улице. Я стала перебирать в памяти имена друзей и знакомых и вспомнила свою старую приятельницу по Саратову Евгению Семеновну Стрекалову. Забежав в адресный стол, я взяла ее адрес и направилась к ней. Она встретила меня самым радушным образом и сразу выручила. Жена ее сына Зинаида Васильевна Дешина отдала мне свой девичий паспорт, который сохранился у нее после замужества. Лучшего и желать было нельзя. Это была не фальшивка, а настоящий паспорт, к тому же дворянский. Приметы и возраст подходили: рост средний, лицо круглое, волосы русые, нос и рот умеренные, особых примет нет.
С этим паспортом в кармане я на другое же утро сняла хорошую комнату на Фонтанке близ Невского и вызвала симпатию и доверие хозяйки как своим внешним видом (парижская шляпа, светлые лайковые перчатки), так и дворянским происхождением. В комнате стояло пианино, и мне сейчас же, как только я заявила, что приехала учиться пению, хозяйка любезно предложила пользоваться им, не стесняясь. Я спела под аккомпанемент хозяйки пару романсов и этим окончательно расположила ее к себе. Она мне любезно предложила и обедать у нее. Таким образом, мой быт сразу наладился... Петербургский комитет РСДРП представлял в ноябре — декабре 1902 года довольно прочную организацию с большим количеством связей в рабочих районах, прекрасно оборудованной техникой, налаженным транспортом. Правда, связи не были оформлены, не было организационной четкости.
Здесь надо сказать, что Петербургский комитет пережил довольно тяжелый период раскола. Группа социал-демократов, руководимая студентом Токаревым (кличка Вышибало),— сторонники «экономизма» — начала выступать против искровцев. С ними пришлось вести очень напряженную борьбу. В результате победы искровского направления над «экономистами» комитет летом 1902 года выпустил «Заявление», обращенное «Ко всем российским социал-демократическим организациям», в котором отметил, что «надо закончить,— выражаясь словами автора брошюры «Что делать?»,— ликвидацию периода кустарничества, периода местной раздробленности, организационного хаоса и программной разноголосицы»1. В заключение комитет заявил «о своей солидарности с теоретическими воззрениями, тактическими взглядами и организационными идеями «Зари» и «Искры», которые признает руководящими органами русской социал-демократии». Осенью 1902 года «экономисты» откололись от комитета и образовали «Рабочую организацию петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса».
К январю — февралю 1903 года нам удалось надлежащим образом сконструировать комитет согласно указаниям Ленина. В искровский комитет входили представители районных комитетов, районные организаторы, преимущественно рабочие: Белянчиков, Стернин, Корчевский, Шотман. Литературным отделом заведовал Дивильковский, пропагандистским — я, всей техникой — типографией, транспортом — Лавров. Секретарем комитета была Е. Д. Стасова.
Секретарь комитета не играл в то время такой роли, как сейчас, он не руководил политической деятельностью комитета, но диапазон его работы был все же чрезвычайно обширен, и Е. Д. Стасова с этой работой блестяще справлялась. В ее руках сосредоточивались все связи, все нити повседневной организационной работы, связь с заграничным центром, учет новых работников, обеспечение комитета денежными средствами, помещениями для собраний, ночевок и ряд других самых разнообразных дел. Комитет обычно собирался не чаще одного раза в неделю, и созыв комитета лежал на секретаре. Повестка дня принималась на собрании комитета с учетом имевшихся у секретаря заявок различных отделов, заслушивалась краткая информация секретаря о текущих делах и сообщение о полученных письмах от Ленина и Надежды Константиновны Крупской. Каждый заведующий отделом имел свою группу работников, свои квартиры для собраний, явок и мог без предварительной санкции комитета обсуждать и решать вопросы, связанные с его работой. Чаще всего происходили собрания пропагандистов и районных организаторов, иногда устраивались общие собрания пропагандистов с организаторами того или иного района для решения практических вопросов, связанных с их повседневной деятельностью. Петербургский комитет уделял огромное внимание пропагандистской работе, привлекая к ней наиболее подготовленных товарищей.
К весне 1903 года было организовано не менее 50 пропагандистских кружков. Привлечение новых пропагандистских сил, обсуждение с ними программы, метода и характера занятий — все это стояло в центре внимания комитета, и возможности для развертывания работы были безграничны. На Урале трудно было найти подготовленных людей для ведения занятий в кружках, и их приходилось обучать на ходу, в Петербурге же в короткий срок удалось организовать группу отлично подготовленных товарищей, у которых не хватало разве практического опыта, а порой лишь смелости. В эту пропагандистскую группу вошли братья Эссены (Бур и Барон), П. И. Куделли, Соколов, Никитин, Кузнецов, Плюснин, Бенуа, Шишкин и еще ряд товарищей, ставших потом профессиональными революционерами.
Работали все с огромным увлечением и энтузиазмом. Много времени уделялось обсуждению программы, подбору литературы, проработке отдельных тем. Много мы бились над программой, стремясь включить в нее основные положения марксизма. Вероятно, теперь было бы трудно отыскать эту программу, но, сравнивая современные программы по вопросам партийного просвещения с программами того времени, с огромным удовлетворением отмечаешь, что и тогда пути намечались правильные.
Программа составлялась так, чтобы не душить слушателя формальными заданиями, обилием фактов, а способствовать выработке марксистского мировоззрения, развивать в нем активность, приучать к самостоятельному мышлению. Наша задача заключалась в том, чтобы слушатель научился обобщать факты, делать выводы, то есть овладевал диалектическим методом, умел критически анализировать действительность. Там, где удавалось до конца провести такую работу, в кружке вырастали прекрасно подготовленные товарищи, ставшие потом активными политическими работниками.
Наряду с организацией пропагандистских кружков комитет через своих членов и районных организаторов создавал на предприятиях искровские ячейки, через которые осуществлялось руководство рабочим движением завода. Заводские ячейки привлекали новых рабочих в кружки, распространяли литературу — газеты, брошюры, листки, руководили забастовками, вели учет членов партии, привлекая к организации новых проверенных рабочих, собирали членские взносы, устраивали в цехах летучие митинги и собрания и руководили всей политической жизнью завода.
Трудно сказать, как велико было число этих ячеек на предприятиях, учет всегда был приблизительным, но на каждом крупном заводе такая ячейка имелась, а на таких больших заводах, как Путиловский, Семянниковский, Обуховский, партийные ячейки были почти в каждом цехе.
Вопросы, рассмотренные комитетом, и принятые по ним решения, если они имели общеполитическое значение, переносились на обсуждение районных комитетов, если же касались отдельных предприятий, то обсуждались на партийном собрании данного завода или фабрики. Ни один конфликт между рабочими и администрацией завода, ни одна забастовка не проходили мимо партийной организации завода, районных комитетов и Петербургского комитета. Рабочие привыкали прислушиваться к мнению, советам и решениям партийных организаций и руководствоваться их указаниями.
В период 1902—1903 годов и последующих лет выдвинутый Лениным вопрос об открытых выступлениях стал одним из центральных пунктов всей нашей партийной работы. Наряду с конспиративной работой в кружках, где шла подготовка руководящих работников из числа наиболее передовых, надежных и проверенных рабочих, была развернута широкая массовая агитационная работа. Рабочие призывались к открытой политической борьбе, к открытым выступлениям. Рабочее движение становилось массовым, выходило на улицу.
Наши ораторы стали выступать уже не в тесных комнатах рабочих квартир или в рабочей казарме, а на открытых трибунах, в больших цехах завода или в огромных его дворах. Рабочие, знакомясь с партийными ораторами, слушая изложение нашей программы, наших требований, не оставались безмолвными слушателями, они научились и сами выступать, довольно быстро преодолев застенчивость и овладев искусством устной речи.
Когда сейчас слушаешь ораторов, не умеющих обходиться без шпаргалки, а то и целиком написанной речи, от которой веет невообразимой скукой, невольно вспоминаешь выступления рабочих, горячо и страстно произносящих свои первые речи дрожащими от волнения голосами, заражая своим волнением всех участников собрания. Порой это были короткие речи с призывом к действию, но зачастую содержательные выступления на определенные темы: о необходимости открытых действий, о роли и значении партии, о Ленине как вожде и друге рабочих.
Партийные пропагандисты читали рабочим статьи из «Искры». Газета печатала большое количество статей Ленина, который владел даром облекать самые сложные вопросы в простые, ясные и предельно четкие формы, и рабочие больше всего ценили эту простоту, ясность и глубину ленинских высказываний.
«Искра» помогала оформлять политическое мировоззрение не только передовым рабочим и революционной молодежи, но и всем партийным работникам, и в первую очередь пропагандистам и организаторам. «Искра» была боевым пособием, отвечающим на все теоретические, политические и злободневные вопросы дня. Рядовые рабочие, мало искушенные в теоретических вопросах, отлично усваивали революционный дух «Искры» и шли в наши ряды, улавливая классовым чутьем широту и размах искровских идей, искровской тактики и всю линию старой «Искры».
Отлично работала наша техника. Две типографии, одна в Вильне, другая в Петербурге, действовали с полной нагрузкой, выполняя все наши задания, печатая без перебоя наши листки, воззвания, брошюры.
Не менее четко работал наш транспорт на финляндской границе. «Искру», «Зарю» и всю выходящую за границей литературу мы получали самым аккуратным образом и широко распространяли среди рабочих и революционной интеллигенции.
В конце февраля 1903 Года от Петербургского комитета РСДРП откололась группа социал-демократов, которая еще с конца 1902 года вела борьбу с искровцами, выступала против плана «Искры». Эта группа также называла себя Петербургским комитетом РСДРП и претендовала на представительство на II съезде партии, но ей в этом было отказано.
В апреле 1903 года из-за границы в Петербург приехал член Организационного комитета по созыву II съезда, чтобы определить, которая из существующих здесь социал-демократических организаций имеет право на посылку делегатов на съезд. После обследования их работы он признал, что искровский комитет вполне отвечает всем нужным требованиям и имеет право на посылку делегата. К моменту съезда у нас был оформленный комитет, крепко связанный с рабочими районами, существовала сеть заводских и фабричных ячеек, на крупных предприятиях Петербурга работали пропагандистские кружки. Не было ни одного сколько-нибудь значительного выступления рабочих (забастовки, демонстрации), где бы искровский комитет не принимал самого активного участия.
Рабочая организация петербургского «Союза борьбы» также получила право послать своего делегата на II съезд партии.
Накануне Первого мая мы, готовясь к демонстрации, решили устроить собрание всех социал-демократических организаций, чтобы выяснить, какими силами мы располагаем для этого открытого выступления рабочих.
На собрании находились провокаторы Янкельсон и Богданов — члены «Союза борьбы», которые сообщили полиции о собрании, и мы все были арестованы.
Для меня этот неожиданный арест был настоящим ударом. Провалились все мои планы. Если для большинства арест мог закончиться несколькими месяцами тюрьмы и высылкой из столицы, то мне, бежавшей из Якутии, имевшей за спиной пять лет ссылки, подпольщице, проживавшей по чужому паспорту, было не так легко отделаться. Предстояло, в лучшем случае, новое путешествие в Сибирь, уже подальше Якутии, удлинение срока ссылки или годы заключения в Петропавловской или Шлиссельбургской крепости. Значит, опять годы отрыва от жизни, годы вынужденного безделья. А работа с каждым днем становилась все живей, интересней. У меня было такое чувство, точно я с разбегу ударилась о железную стену.
Подготовка и устройство демонстрации было делом первостепенной важности, и комитет еще не принял решения, проводить ли общую демонстрацию в центре города, на Невском, или ограничиться демонстрациями в районах и организацией митингов на заводах. Все зависело от учета наших сил. Надо было основательно проверить, на что мы можем рассчитывать, много ли выйдет рабочих на демонстрацию, какое у них настроение. Ведь первомайская демонстрация — это прежде всего смотр сил, а без предварительной подготовки, без тщательного учета этих сил мы не могли принимать решений. Каждый организатор района должен был дать точные сведения о том, какое количество рабочих он рассчитывает вывести на улицу. Каждая заводская ячейка должна была твердо знать настроение рабочих. Таким образом, этот предварительный учет был делом огромного политического значения, и им были заняты не только все члены комитета, но и весь актив.
Товарищи, оставшиеся на воле, понимали, как горько и обидно было сидеть в тюрьме и ничего не делать в то время, когда они надрывались на работе. Время было горячее, а нас, выбывших из строя, была солидная группа.
Но изменить уже ничего было нельзя, и следовало набраться терпения и ждать случая, чтобы убежать. Из петербургской «предварилки», как я ни раскидывала умом, убежать было невозможно. Надо, следовательно, ждать окончания дела и тогда действовать; как ни было горько на душе, но пришлось взять себя в руки и временно примириться со своей неволей, строя лишь всяческие планы о побеге.
Несмотря на мои мрачные предположения, все произошло иначе. На жандармов произвели, очевидно, впечатление мой дворянский паспорт, внешний вид и мое занятие музыкой, и они решили, что я попала на собрание по чистой случайности. Жандармский офицер, ведший следствие, изумленно спрашивал меня:
- Как вы попали в это общество? Какие-то рабочие, какие-то еврейки?
Я делаю большие глаза и наивно спрашиваю:
- Неужели вы юдофоб?
- Нет, конечно, что за вздор, но согласитесь, Зинаида Васильевна, что это не ваше общество и что вы попали на это собрание случайно. Какое дело вам, светской девушке, будущей артистке, до какой-то демонстрации, бунтов рабочих?
Несмотря на то что провокатор Янкельсон донес, что я выступала с речью от искровского комитета и проявляла большую активность на собрании, жандармский офицер почему-то не дал веры словам провокатора, а положился, как он говорил, «на свое чутье, на свое знание и понимание людей».
Через несколько месяцев меня освободили вместе со всеми другими участниками собрания. Жандармский офицер решил козырнуть передо мною на прощание своим либерализмом и, вызвав меня, чтобы объявить об окончании дела и освобождении из тюрьмы, сказал:
- Вот видите, Зинаида Васильевна, мы не такие уж людоеды и зря людей не обижаем. Вот выяснили, что вы случайно попали в чуждое вам общество, и освобождаем вас.
В заключение он выразил надежду, что это послужит мне уроком быть впредь осторожнее в выборе знакомств.
Мне зачли время, проведенное в тюрьме, и ограничились высылкой под гласный надзор полиции в Одессу. Министр юстиции предлагал выслать меня в Олонецкую губернию на три года, но, очевидно, утверждение жандармов, что я случайно попала в общество «каких-то рабочих и евреек», возымело свое действие. Приговор был смягчен, и мне даже разрешили остаться в Петербурге на несколько дней для устройства «личных дел». Я чуть не расхохоталась в лицо этому олуху с его «тонким знанием и пониманием людей», щеголявшему передо мной своим либерализмом и гуманностью и «отечески» наставлявшему меня быть осторожнее в выборе знакомств. У него не возникло ни малейшего сомнения в том, что я не Дешина, а между тем, если бы он проверил мой паспорт, он сразу бы насторожился. Дело в том, что я знала имя «своего отца», а отчество, его служебное положение мне были неизвестны, и я дала неверные справки, о чем узнала уже значительно позже.
У меня была с этим жандармом еще одна короткая встреча, когда я пришла за получением проходного свидетельства перед отъездом в Одессу, после недельного пребывания в Петербурге «по личным делам». Мои друзья советовали мне не рисковать, обойтись без проходного свидетельства и просто скрыться из города. Ведь за эту неделю могли быть получены новые сведения обо мне, и вообще для чего лезть «щуке в хайло», зачем без особой нужды рисковать свободой?
Все это было верно, но верно было и то, что за мной шла усиленная слежка, и с каждым днем мне становилось все труднее отделаться от преследующих меня шпиков. Я твердо знала, что, если я не явлюсь в назначенный день в жандармерию за проходным свидетельством, я буду немедленно арестована. Это подтвердил и жандармский офицер. Вручая мне проходное свидетельство, он сказал:
- Если бы вы сегодня не явились, вы были бы немедленно арестованы и отправлены по этапу, мы вас из виду не теряли, хотя иногда вы все же куда-то исчезали.
Вот эта слежка за мной и заставила меня решиться прийти в жандармское управление. У меня был такой расчет: если я приду за проходным свидетельством и уеду из Петербурга на глазах у жандармов — а что они проследят мой отъезд, у меня сомнений не было,— это усыпит их бдительность на многие месяцы. Когда они еще получат запрос из Одессы, ответят на него, хватятся искать меня, наводить справки, примут меры к розыску и т. д. За это время я успею исчезнуть с их горизонта. Выиграть время — мне казалось в данном случае — было делом немаловажным. Когда я говорила товарищам, что за мной ведется неусыпная слежка, они отвечали, что я страдаю манией преследования, и советовали не поддаваться этой «навязчивой идее». Но, к сожалению, это было не навязчивой идеей, а реальным фактом, и я решила рискнуть и пойти для получения проходного свидетельства в жандармерию. Ведь меня освободили как «случайную жертву», и мне было выгодно поддерживать эту версию. Если бы я сделала попытку скрыться, я вызвала бы подозрение, стали бы внимательнее проверять меня, и дело не кончилось бы простым арестом и отправкой в Одессу.
Так я рассуждала, но, когда перешагнула порог жандармского управления и услышала за собой стук захлопнувшейся двери и лязг замка — меня моментально заперли,— я пережила тяжелый час.
Ну, думаю, все пропало, товарищи никогда не простят мне моей ненужной бравады. Я пребывала в томительном ожидании и то ходила по комнате, ощупывая замки дверей, то заглядывала в окна и определяла высоту помещения, соображая, нельзя ли выпрыгнуть из окна, то строила фантастические планы об убийстве жандармского офицера: вцеплюсь ему в горло, задушу, захлопну дверь и убегу.
Но вот дверь открывается, мой враг входит, любезно улыбаясь, извиняется, что задержал меня, и протягивает на подпись бумагу об обязательстве немедленно выехать из Петербурга.
С какой радостью я подписалась под обязательством о выезде и, получив на руки проходное свидетельство, стремительно ринулась к двери. Свободна, вновь свободна!
Хотя мой расчет оказался верен, мои друзья не могли мне простить перенесенной ими тревоги и корили меня, утверждая, что ни один здравомыслящий революционер не позволил бы себе так рисковать.
Вероятно, я бы сама не повторила этого опыта, помня свои переживания...
Эссен М. М. Первый штурм. М.. 1957, с. 100—111
Примечания:
1 Искра, № 26, 1902, 15 октября, с. 2. Ред.