Книги о Ленине

26. НЕМНОГО ИДЕАЛИЗМА

Русские войска маршировали на голодный желудок и грабили деревни. Дивизии проходили пешком сотни верст. Тяжелое снаряжение перевозилось на крестьянских санях и телегах, которые приходилось вытаскивать из грязи проселочных дорог и тянуть сквозь степное бездорожье. Дряхлые паровозы, везшие теплушки с солдатами, регулярно останавливались в пути, чтобы можно было нарубить дров для паровозных топок. Статистику тогда не вели, но, по всей вероятности, от холода, голода и болезней погибло больше людей, чем от пуль и снарядов. Такое напряжение могли вынести только закаленные трудом мужики, рабочие, привыкшие к невзгодам, да убежденные коммунисты и антикоммунисты. Наверное, только Россия — и Китай — могли пройти через такие испытания. Маленькая страна, вроде Италии или Англии, или современная страна, как США, погибла бы от эпидемий и голода в результате трех с половиной лет разрухи в промышленности, распределении товаров, транспорте и связи. Отсталость России привела к победе большевиков.

Русская гражданская война состояла из операций большого масштаба. Траншеи и осады были редки. Поэтому успех зависел от эффективности центрального руководства. В этом отношении у советского правительства было явное преимущество над его противниками. Деникин на юге пытался соединиться с Колчаком, но не смог взять Царицына. Миллеру и Чайковскому в Архангельской губернии тоже не удалось соединение с Колчаком. А большевики непрерывно перемещали войска с одного участка на другой на своем более чем пятитысячеверстном фронте. Управлял этими операциями Ленин, генератор, производивший достаточно энергии, чтобы привести в движение всю военную машину.

В начале 1919 года, как доложил Троцкий на пленуме Московского совета 1 апреля 1919 года, Деникин, которого Англия и Франция снабжали вооружением и советниками, двинулся на Москву. Тогда армия, сражавшаяся против Колчака, была ослаблена, чтобы остановить Деникина¹. Вследствие этого Колчак продвинулся на сто миль, что и ввело в заблуждение парижских миротворцев в марте — мае 1919 года. В мае положение стало угрожающим и на Восточном, и на Южном фронте. Ленин ощетинился. 21 мая он телеграфировал Реввоенсовету Южфронта: «Из телеграммы Белобородова от 20-го узнаю чудовищные вещи, будто приказы частям доходят через несколько дней, а броневики без горючего. Подтягиваю здесь, подтяните у себя. Тамбовский военком телеграфирует, что послал вам 669 коммунистов… Удивлен, что, имея их плюс 2000 курсантов, плюс дивизия, вы медлите с решительными действиями для подавления восстания» атамана Григорьева, «что необходимо немедленно. Телеграфируйте подробнее. Пред совнаркома Ленин» ².

Пять дней спустя он телеграфировал совнаркому Украины: «Не отпускайте ни одного солдата из сражающихся против Григорьева. Декретируйте и проведите в жизнь полное обезоружение населения», которое, как видно, сочувствовало атаману, «расстреливайте на месте беспощадно за всякую скрытую винтовку. Весь гвоздь момента: быстрая победа в Донбассе, сбор всех винтовок из деревень, создание прочной армии… Мобилизуйте рабочих поголовно. Прочтите эту телеграмму всем видным большевикам. Ленин» ³.

В мае двигавшаяся на запад армия Колчака разоряла страну, как саранча. По мере ее приближения к Волге, деревни и целые уезды восставали в глубоком тылу, в Сибири и на Урале. Молодые офицеры Колчака, в еще большей степени, чем он сам, были настроены за монархию и помещиков. Они отбирали землю у крестьян и восстанавливали имения. «Вас примут с колокольным звоном», — сказал в Москве Б. И. Николаевский, проехав через территорию, номинально находившуюся под властью Колчака.

Задержанный Красной Армией и подвергающийся непрерывным нападениям со стороны мятежных крестьян, охотившихся за его солдатами, Колчак остановился. Его внимание переключилось с Москвы и Парижа на Сибирь. Ленин советовал пуститься в погоню за ним: «Если мы до зимы не завоюем Урала, то я считаю гибель революции неизбежной. Напрягите все силы… Следите внимательнее за подкреплениями; мобилизуйте поголовно прифронтовое население; следите за политработой. Еженедельно шифром телеграфируйте мне итоги», — требовал он от реввоенсовета Восточного фронта. «Прочтите эту телеграмму всем видным коммунистам и питерским рабочим… Обратите сугубое внимание на мобилизацию оренбургских казаков. Вы отвечаете за то, чтобы части не начали разлагаться и настроение не падало…»⁴.

Вскоре Восточный фронт снова пришлось ослабить, чтобы спасти Петроград и укрепить Южный фронт. 9 июня Ленин телеграфировал Реввоенсовету Востфронта: «Сильное ухудшение под Питером и прорыв на юге заставляет нас еще и еще брать войска с вашего фронта. Иначе нельзя. Вам надо перейти к более революционной работе, разрывая привычное. Мобилизуйте в прифронтовой полосе поголовно от 18 до 45 лет, ставьте им задачей взятие больших заводов вроде Мотовилихи, Миньяра, обещая отпустить, когда возьмут их. Ставя по два и по три человека на одну винтовку, призывая выгнать Колчака с Урала, мобилизуйте 75 процентов членов партии и профсоюзов. Иного выхода нет, надо перейти к работе по революционному… Ленин» ⁵.

Переброска войск с одного фронта на другой зависела от того, какое значение большевистские вожди придавали тому или иному стратегическому объекту. Тут бывали разногласия. В начале 1919 года, например, Троцкий считал необходимым окопаться на Урале и бросить максимум сил на юг, чтобы ликвидировать угрожавшего Москве Деникина. Другие, в том числе Смилга, Лашевич, Смирнов и Грюнштейн, хотели сначала покончить с Колчаком в Сибири. Политбюро поддержало их точку зрения. Наступление против Колчака продолжалось.

Ленин чувствовал себя уверенно. 3 сентября 1919 года, выступая перед беспартийными рабочими и красноармейцами Москвы, он напоминал им, что, как только капиталисты пришли к власти в Сибири, они исключили эсеров и меньшевиков из Омского правительства и, вместо Учредительного Собрания, «учредили у себя диктатуру помещиков и офицеров». Это показывает пролетариату, сказал он, «что не может быть никакого примирения между трудом и капиталом». Те, кто верил в такое примирение, «тяжелой ценой десятков тысяч расстрелянных и засеченных сибирских рабочих и крестьян поплатились за свою доверчивость». Теперь они повернули против Колчака. То же самое, предсказывал Ленин, произойдет и «после хозяйничания Деникина на Украине» ⁶.

Тем не менее Деникин продолжал наступать. 20 сентября 1919 года он взял Курск. Одновременно с этим генерал Юденич, отбитый в начале года, возобновил наступление на Петроград. Снова встал вопрос, с чего начать? Преследовать Колчака? Останавливать Деникина? Защищать Петроград?

В Петрограде началась мобилизация и отправка коммунистов и рабочих на Южный фронт, на борьбу с Деникиным. Теперь Ленин ставил на первое место Южный фронт. Он призвал пролетариат других городов последовать примеру Петрограда. «Деникинцы, — заявил он 3 октября 1919 года, — рассчитывают вызвать панику в наших рядах и заставить нас думать только об обороне, только о данном направлении… Иностранные радио кричат на весь мир об открытой дороге на Москву. Так хочется капиталистам запугать нас».

«Но им не удастся запугать нас… Деникин будет сломлен, как сломлен Колчак». Но нельзя было недооценивать сил врага: «Серьезна опасность, созданная падением Курска. Никогда еще не был враг так близко от Москвы» ⁷.

14 октября Деникин взял Орел.

По-видимому, Ленина охватила паника: он предложил сдать Петроград, колыбель революции. Революция стояла на двух столпах: на Петрограде и на Москве. И все-таки Ленин думал о сдаче Петрограда. В таких вопросах он не был сентиментален. Россия велика. Стоило пожертвовать одним городом, чтобы спасти Советы, которым, как опасался Ленин, в этот момент угрожала гибель. «Нас может раздавить (и все же-таки не задавит) военная мощь Антанты», — писал он 10 октября в приветствии итальянским, французским и немецким коммунистам⁸. Шесть дней спустя он обратился с балкона Моссовета к рабочим-коммунистам Ярославской и Владимирской губерний, отправлявшимся на фронт, откровенно предупреждая о «грозной опасности», которую несут Деникин и Юденич. «Положение чрезвычайно трудное. Но мы не отчаиваемся… Мы знаем, что во всем мире, во всех странах без исключения, революционное движение, хотя и медленнее, чем мы хотели бы, но неуклонно растет. И мы знаем также, что победа рабочего класса во всем мире обеспечена». Ленин всегда рисовал розовое будущее, когда настоящее было темно. «Империалисты могут раздавить еще одну-две республики, но они не могут спасти мирового империализма. Ибо он обречен, ибо он будет сметен грядущим социализмом» ⁹.

Пессимизм заставил Ленина подумать о сдаче Петрограда. «Во время наступления Юденича на Петроград, — писал Троцкий, — Ленин одно время считал, что нам все равно не отстоять его и что линию обороны надо перенести ближе к Москве. Я возражал. Меня поддерживали тов. Зиновьев и, кажется, тов. Сталин»¹⁰.

Троцкий был в Петрограде, готовясь оборонять города. Ленин сообщил ему по прямому проводу: «Вчера ночью… послали Вам шифром… постановление Совета Обороны. Как видите, принят Ваш план». Ленин, председатель Совета Обороны, подчинился большинству голосов. Но он по-прежнему предвидел катастрофу и дал Троцкому полномочия действовать в зависимости от событии: «Попытка обхода и отрезывания Питера, понятно, вызовет соответственные изменения, которые Вы проведете на месте. Поручите по каждому Отделу Губисполкома кому-либо из надежных собрать бумаги и документы советские, для подготовки эвакуации»¹¹.

Опасность усугублялась «пятой колонной» в Москве и Петрограде. Ленин обвинял «интеллигентскую публику», которая «с великолепным искусством… пользуется оружием сеяния паники»¹². В густые сети ЧК попадались и акулы и пескари. Горький и его жена Мария Федоровна жаловались Ленину на то„что вместе с заговорщиками страдали невинные. «Меры к освобождению приняты, — отвечал он. — (Нельзя не арестовывать, для предупреждения заговоров, всей кадетской и околокадетской публики. Она способна, вся, помогать заговорщикам. Преступно не арестовывать ее. Лучше, чтобы десятки и сотни интеллигентов посидели деньки и недельки, чем чтобы 10000 было перебито. Ей-ей, лучше.)» Между тем Комитет обороны Москвы провозгласил четвертую неделю октября «неделей обороны». В те же дни Ленин приказал провести еще одно оборонное мероприятие — против тифа: спешно построить бани с дезинфекционными камерами у вокзалов Москвы.

Взяв Орел, Деникин пошел на Тулу. 20 октября Ленин написал в тульский ревком, советуя прекратить внутренние трения и сократить, где только возможно, органы гражданского управления: «В Туле массы далеко не наши». Поэтому необходимо интенсивно вести пропаганду «среди войска, среди запасных, среди рабочих, среди работниц». «Если не хватает сил, пишите — поможем из Москвы… Делаются ли блокгаузы?., есть ли материалы? рабочие? учатся ли красноармейцы?»¹³

24 октября Ленин произнес речь перед слушателями Свердловского университета, отправлявшимися на фронт: «Около половины всего выпуска приняло решение отправиться на фронт, чтобы оказать новую, экстраординарную и существенную помощь борющимся на фронте войскам». Ленин сожалел о том, что приходилось идти на такой шаг. Предполагалось, что слушатели «университета» займут место рабочих, «истощенных» бременем администрирования. «Но условия, которые сложились на фронте, таковы, что выбора не оставалось».

Ленин в своей речи остановился на военном положении. На севере, в районе Мурманска и Архангельска, «англичанам пришлось вывезти назад свои войска… Этот фронт, который был особенно опасным, потому что неприятель находился там в наиболее выгодных условиях, имея морской путь» теперь остается в руках «ничтожных сил русских белогвардейцев, которые не имеют почти никакого значения».

На Сибирском фронте, где Колчак при поддержке западных держав, поляков и чехословаков добился многочисленных успехов, «потому что местные рабочие и крестьяне опоздали с мобилизацией», теперь «мы чувствуем себя наиболее прочно». Большевистские войска подошли к Иртышу.

На Западном, польском, фронте все было спокойно. «Остается два фронта — Петроградский и Южный». На Петроградском фронте наступило улучшение. «Вы знаете из сообщений Зиновьева и Троцкого, что убыль уже пополнена, что прежние колебания пришли к концу, что наши войска наступают и наступают успешно, преодолевая самое отчаянное сопротивление… Мне сообщил т. Троцкий из Петрограда, что в Детском Селе, которое недавно взято нами, из отдельных домов стреляли белогвардейцы и оставшаяся буржуазия, оказывая самое упорное сопротивление, большее, чем во всех предыдущих боях. Неприятель чувствует, что происходит перелом всей войны и что Деникин находится в таком положении, когда надо помочь ему и отвлечь наши силы, направленные против него. Это им не удалось, можно сказать определенно… Ни одна часть на Петроградский фронт не была отвлечена с юга, и та победа, которую мы начали осуществлять и которую мы доведем до конца, будет осуществлена без малейшего ослабления Южного фронта, на котором решится исход войны с помещиками и империалистами. Исход будет там, на Южном фронте, в недалеком будущем»¹⁴.

Предсказание Ленина основывалось на совершившемся факте: 20 октября Красная Армия отбила у Деникина Орел. Кроме того, Ленин знал о деятельности Махно.

Деникин, как Колчак, потерпел поражение не столько из-за того, что происходило на фронте, сколько из-за того, что происходило в тылу. В тылу у Деникина был Махно, вождь партизан-анархистов.

Нестор Иванович Махно воевал то против Деникина, то против большевиков. Его пытались привлечь на свою сторону и красные, и белые. В 1918 году он долго беседовал в Кремле с Лениным¹⁵. Он был своеобразной революционной фигурой.

Если прикрыть рукой нижнюю часть его портрета, помещенного в качестве фронтисписа к его автобиографии, может показаться, что это портрет женщины с высокой, круглой, густой копной черных волос, закрывающих шею, уши, виски; прекрасные глубокие, овальные глаза, правильно очерченные брови, маленький нос, полные губы. Но на нем портупея и военная гимнастерка, а на поясе — сабля. Так он выглядел в 1918–1919 годах, в зените своей странной карьеры.

Украинский буревестник Махно, проведя многие годы в московской тюрьме и на каторге в Сибири, осенью 1917 года вернулся в родную и горячо любимую им деревню Гуляй-Поле — большое село в Александровском уезде Екатеринославской губернии. Его крестьяне захватили землю. Когда гражданская война воскресила призрак помещичьего строя, жители Гуляй-Поля организовались «для защиты революции», получив вооружение от большевистско-эсеровских Советов близлежащих городов.

Махно называл себя «анархистом-коммунистом». Под его руководством Гуляй-Поле превратилось в независимую коммуну. Местные мастерские управлялись теми, кто в них работал, а крестьяне на добровольных началах перешли к совместному труду. До Москвы было далеко, большевизм был непонятен. Политикой больше не занимались. Гуляй-Поле стало маленькой республикой под началом «батьки» Махно. Идеология местных жителей, если таковая была, состояла из украинского сепаратизма, смешанного с антисемитизмом и неприязнью к «москалям».

Изоляция этого народно-анархистского островка была недолговечна. В марте — апреле 1918 г., после того, как Германия подписала сепаратный мир в Брест-Литовске с несуществующей Центральной Радой, немецкие и австро-венгерские войска оккупировали большую часть Украины, включая и Гуляй-Поле. Махно, уехавший из села, чтобы достать у большевиков оружия, не пытался вернуться. Он поехал в Таганрог, где созвал конференцию анархистов-коммунистов, большая часть которых бежала из Гуляй-Поля, обвиняя евреев в сотрудничестве с немцами и обещая вернуться к концу лета, к уборке урожая. Махно решил между тем поехать в Россию, чтобы посмотреть на революцию.

Малограмотный Махно, по-видимому, был если не невротиком, то человеком очень подверженным эмоциям. В своих воспоминаниях он рассказывает, как ему довелось узнать на железнодорожной станции о падении его родного Гуляй-Поля. Он был потрясен известием. «Тут же, на станции, я прилег, положив голову на колени одного из красногвардейцев… Об этом мне красноармейцы рассказывали впоследствии. Говорили они еще, что я заплакал и заснул в вагоне, на коленах все того же красногвардейца. Однако я этого не помню. Мне казалось, что я не спал и лишь чувствовал себя в какой-то тревоге. Это чувство было тяжело, но я мог ходить, говорить. Помню, что я никак не мог сообразить, где я…» У Махно была истерическая натура, порождавшая в нем безграничную отвагу и придававшая его личности нечто магнетическое. Он любил борьбу, любил свободу и ненавидел государство.

Разъезжая по бурлящей России, он из Таганрога подался в Ростов, оттуда в Царицын, в Саратов. Повсюду он встречал анархистов, бежавших «от гонения на нас со стороны оподлевших в то время Ленина и Троцкого с большевистскими и лево-эсеровскими чекистами». Анархисты либо прятались, что вызывало у Махно гнев, либо вместе с матросами-дезертирами создавали вооруженные отряды, мстившие чекистам. Один раз чекисты, везшие связанного командира террористов, встретили по дороге в Саратов еще трех анархистов и решили их тоже арестовать. Но эти трое стали бросать в чекистов бомбы и, освободив своего командира, бежали вместе с ним. Когда об этом стало известно в Саратове, анархисты, «в числе 15–20 человек», как пишет Махно, уселись на пароход и поплыли в Астрахань. Хотя Махно собирался в Москву, он присоединился к ним и поплыл в противоположном направлении. Позже он пароходом вернулся в Саратов и, достав, как «Председатель Гуляй-Польского районного Комитета Защиты Революции», в городском Ревкоме билеты на поезд, поехал в Москву.

Тут Махно начинает называть большевистский режим «бумажной революцией», порождающей бюрократию. Он заметил спекуляцию: поезда были наполнены мешочниками, везшими муку из деревень. В Москве Махно встретил своего бывшего товарища по каторге, некоего Козловского, в то время уже занимавшего должность «участкового милицейского комиссара», потому что «революция, дескать, от него этого требует». Махно «изрядно посмеялся над его аргументацией, приведшей его на пост палача революции».

13 апреля 1918 года ЧК разгромила федерацию московских анархических групп. Многие анархисты были арестованы, уцелевшие ушли в подполье. Махно разыскивал их, пытался убедить их, что причина слабости анархизма — в его традиционной неприязни к организации, что им необходимо стать партией. В Москве в это время жил вернувшийся в середине 1917 года из Англии князь Петр Кропоткин, Нестор русского анархизма, побывавший и в царских, и во французских тюрьмах. Махно посетил его. Петру Алексеевичу Кропоткину было 76 лет. В революции он разочаровался, Ленин развеял его иллюзии. Махно отправился к «дорогому нашему старику» с вопросами. О результатах разговора он сообщает кратко: «На все поставленные мною ему вопросы я получил удовлетворительные ответы». Когда Махно попросил у него совета насчет своего намерения «пробраться на Украину для революционной деятельности среди крестьян», Кропоткин категорически отказался советовать, заявив: «Этот вопрос связан с большим риском для вашей, товарищ, жизни, и только вы сами можете правильно его разрешить». Прощаясь, старый революционер сказал молодому борцу: «Самоотверженность, твердость духа и воли на пути к намеченной цели побеждают все…»

Эти слова пришлись Махно по сердцу: силы воли у него было не отбавлять. «Я подошел к воротам Кремля, — пишет он в воспоминаниях, — с определенным намерением: во что бы ни стало повидаться с Лениным и, по возможности, с Свердловым, поговорить с ними». Несмотря на террор, революция еще не вступила на свой железный путь, и бюрократическое государство, ненавистное Махно, к счастью для него, действовало еще с заминками. Он пробрался к секретарю Свердлова, которого так увлекли рассказы Махно о настроениях украинского крестьянства, что он привел Махно к Свердлову. Председатель ВЦИК тоже нашел сведения Махно ценными и позвонил по телефону Ленину. «А через минуту Свердлов положил трубку и… сказал: «Товарищ, завтра в час дня зайдите прямо сюда, ко мне, и мы пройдем к тов. Ленину…»

В многочисленных трудах Ленина и о Ленине не упоминается о его беседе с Махно в июне 1918 года. К Ленину часто приходили крестьяне, по одиночке и целыми делегациями: так Ленин щупал пульс крестьянской России. Возможно, что разговор не был записан или что публикация записи была запрещена цензурой. Поэтому рассказ об этой беседе можно найти только в книге самого Махно. В правдивости рассказа нет оснований сомневаться¹⁶.

Ленин встретил Махно «по-отцовски» (слова самого Махно) и одной рукой взял его за руку, а другой, слегка касаясь его плеча, усадил в кресло. Затем попросил Свердлова сесть «и лишь тогда сел» сам. Трижды Ленин спрашивал у Махно, как украинские крестьяне восприняли лозунг «Вся власть Советам на местах». Каждый раз Махно отвечал, что это значит, «по-крестьянски, что… сельские, волостные или районные советы… есть… единицы революционного группирования и хозяйственного самоуправления».

— Думаете ли вы, что это понимание правильно? — спросил Ленин.

— Да.

— В таком случае, крестьянство из ваших местностей заражено анархизмом, — заметил Ленин.

— А разве это плохо? — спросил его Махно.

— Я этого не хочу сказать, — ответил Ленин. — Наоборот, это было бы отрадно, так как это ускорило бы победу коммунизма над капитализмом и его властью».

Вполне возможно, что Ленин так и сказал. Стремящиеся к политическому и хозяйственному самоуправлению крестьяне изгнали бы помещиков и бросили на произвол судьбы более консервативные партии. Но Ленин добавил, что анархисты не смогут организовать пролетариат и бедное крестьянство и, следовательно, не смогут защитить завоевания революции от ее противников так, как может это сделать организованный пролетариат. Тут он привел в пример красногвардейские отряды Петрограда и «их революционное мужество».

Махно возразил: «Я… хорошо знаком с «революционным мужеством» красногвардейских групп и отрядов, а в особенности их командиров. И мне кажется, что вы, товарищ Ленин, имея о нем сведения из второстепенных и третьестепенных рук, преувеличиваете его. Были моменты, когда революционность и мужество и самих красногвардейцев, и их командиров были очень бледны и ничтожны…» Махно доказывал, что красногвардейцы «производили наступления свои против противника по-над линиями железных дорог. Расстояние в 10–15 верст от железных дорог оставалось свободным» — там крестьяне и не слыхали о Красной гвардии.

«Помню, — пишет Махно в своих парижских мемуарах, — как Ленин с особым душевным беспокойством, которое может быть только у человека, живущего страстью борьбы с ненавистным ему строем и жаждой победы над ним, тревожился, когда я сказал ему» об этом.

— Что же революционные пропагандисты делают по деревням? — спросил Ленин.

— Ничего, — ответил Махно.

«Ленин, сложивши палец-меж-палец кисти своих рук и нагнувши голову, о чем-то думал… А далее, поворачивая голову к Свердлову, добавил:

— Реорганизовав красногвардейские отряды в Красную Армию, мы идем по верному пути, к окончательной победе пролетариата над буржуазией». Ленин отвергал партизанскую войну — он всегда предпочитал хорошо организованные и дисциплинированные войска, находящиеся под центральным командованием.

Потом Ленин спросил у Махно:

— Чем вы думаете заняться в Москве?

Махно ответил, что к июлю возвращается на Украину.

— Нелегально? — Да.

«Ленин, обращаясь к Свердлову говорит: «Анархисты всегда самоотверженны, идут на всякие жертвы; но, близорукие фанатики, пропускают настоящее для отдаленного будущего… — И тут же просит меня не принимать это на свой счет, говоря: — Вас, товарищ, я считаю человеком реальности и кипучей злобы дня. Если бы таких анархистов-коммунистов была хотя бы одна треть в России, то мы, коммунисты, готовы были бы идти с ними на известные условия и совместно работать на пользу свободной организации производителей».

На минуту Ленин вспомнил об анархизме, присутствовавшем в первоначальной, идеалистической концепции коммунизма: свободная, безгосударственная, добровольная организация производителей. Но как анархисты «пропускали настоящее для будущего», так Ленин, а потом ленинисты забывали о будущем ради настоящего. Они пожали урожай лжи, смерти и безумной жажды власти. «Кипучая злоба дня» всегда препятствовала приходу идеального будущего.

Эта внезапная вспышка идеализма в Ленине тронула Махно: «Я лично почувствовал, что начинаю благоговеть перед Лениным, которого недавно убежденно считал виновником разгрома анархических организаций в Москве».

Поднявшись с кресла, Ленин добавил: «Да, да, анархисты сильны мыслями о будущем; в настоящем же они беспочвенны, жалки, исключительно потому, что они, в силу своей бессодержательной фанатичности, реально не имеют с этим будущим связи».

«На все это, — пишет Махно, — я сказал Ленину и Свердлову, что я — полуграмотный крестьянин, и о такой запутанной мысли об анархизме, какую тов. Ленин сейчас мне выражал, спорить не умею». Но «на Украине анархисты-коммунисты… дали уже слишком много доказательств тому, что они целиком связаны с настоящим», — воюя с немцами, с гетманом Скоропадским и со всеми контрреволюционерами. Махно все время возвращался к войне.

— Итак, вы хотите перебраться нелегально на свою Украину?

— Да.

— Желаете воспользоваться моим содействием?

— Очень даже.

Ленин приказал Свердлову принять соответствующие меры. Махно получил фальшивый паспорт на имя Ивана Яковлевича Шепеля, учителя и офицера, и офицерскую форму. В течение последующих двух лет «повседневная реальность» деятельности Махно, наверное, не раз изумляла и огорчала Ленина. Из украинской земли, из крестьянского гнева Махно создал армию. К маю 1919 года, когда Деникин шел на Москву, эта армия стала беспокоить Кремль. «С войсками Махно временно, пока не взят Ростов, — телеграфировал Ленин Л. Каменеву в Киев 7 мая 1919 года, — надо быть дипломатичным, послав туда Антонова и возложив на Антонова лично ответственность за войска Махно. Телеграфируйте подробный ответ. Ленин»¹⁷

В том же мае месяце ЦК РКП(б), встревоженный наступлением белых и мятежом атамана Григорьева, отдал приказ о мобилизации 20000 рабочих на Украине и в Донбассе. Харьковский Главуголь просил Ленина освободить от мобилизации донецких шахтеров. Ленин отказал, но сделал исключение для забойщиков. Большевикам нужен был каждый человек, потери были велики. Красная Армия конфисковала крестьянских лошадей для своей кавалерии. Крестьяне сопротивлялись, бежали к Григорьеву и к Махно. «Развитию махновщины благоприятствовала политика огульного насаждения коммун и совхозов без учета реальных возможностей и земельной нужды крестьян»¹⁸. Растущие силы Махно сражались под черным знаменем анархии, получая вооружение от красных. Они доставляли неприятности Деникину, но вербовали недовольных русским большевизмом украинцев в качестве своих местных агентов. Раздраженный Троцкий выступил с нападками на Махно 2 июня в своей газете «На пути», которая печаталась в бронепоезде, служившем ему штаб-квартирой. Тем не менее Махно преуспевал. В июле к нему приехал Григорьев, предложивший союз против большевиков и Петлюры — украинского националиста. Махно считал, что Григорьев и Петлюра — оба контрреволюционеры, два сапога — пара. Григорьев был убит в лагере у анархистов. Махно телеграфировал об этом Ленину, желая показать, что он, революционер, поддерживает революцию, которую Ленин, по его мнению, предал.

Красная Армия отступала перед Деникиным. Отступающие части пополняли армию Махно. К августу 1919 года у Махно было четыре пехотных бригады, одна кавалерийская, батарея орудий и пулеметный полк с 500 пулеметами — всего 15 000 человек, а подкрепления подходили ежедневно. «Есть основания думать, что белые начали считать новую армию Махно своим жесточайшим непосредственным врагом»¹⁹. 26 сентября Деникин окружил Махно. Сражаясь целые сутки без перерыва под черными знаменами с лозунгами «Свобода или смерть» и «Земля крестьянам, заводы рабочим», махновцы отбили атаку Деникина и, перейдя в контрнаступление, нанесли белым серьезное поражение. Теперь Махно несся по Украине, истребляя войска Деникина, отбивая у него города (Кривой Рог, Никополь, Александровск, Мелитополь, Мариуполь) и захватывая его припасы. 20 октября, когда Красная Армия вошла в Орел, Махно взял Екатеринослав. Эти две победы были связаны между собой. Деникина не удалось бы остановить под Орлом, если бы Махно не опустошил его тылов. К концу 1919 года белый Деникин, потерпев поражение от красных и черных, бежал в Европу, где в пяти томах изложил воспоминания о своих военных неудачах.

Когда большевистская армия двинулась на юг, затопляя Украину, Махно отступил. За ним пустились в погоню, его нагнали, он дрался, силы его были уничтожены. Он бежал в Румынию, оттуда в Польшу, затем в Париж. Там он в 1935 году умер от туберкулеза легких. «Наше военное командование позорно провалилось, выпустив Махно (несмотря на гигантский перевес сил и строгие приказы поймать»), — писал Ленин Э. М. Склянскому, первому помощнику Троцкого. Партийное дело Склянского было запятнано еще одним «предупреждением»²⁰.

Примечания:

¹ Троцкий Л. Сочинения. Т. 17: Советская республика и капиталистический мир. Ч. 2: Гражданская война. С. 99 и сл.

² Ленин В. И. Сочинения. 4-е изд. Т. 35. С. 328.

³ Там же. С. 329.

⁴ Ленин В. И. Сочинения. 4-е изд. Т. 35. С. 330.

⁵ Там же. С. 332.

⁶ Правда. 1919. 11 сентября.

⁷ Там же. 4 октября.

⁸ Ленин В. И. Сочинения. 4-е изд. Т. 30. С. 34–44.

⁹ Там же. С. 48–49.

¹⁰ Троцкий Л. Сталинская школа фальсификаций. Берлин: Гранит, 1932. С. 56.

¹¹ Троцкий Л. Сталинская школа фальсификаций. Берлин: Гранит, 1932. С. 56.

¹² Ленин В. И. Сочинения. 4-е изд. Т. 30. С. 52.

¹³ Там же. Т. 35. С. 360–361.

¹⁴ Правда. 1919. 26 и 28 октября.

¹⁵ Махно Н. Под ударами контрреволюции. Париж, 1936. Кн. 2. С. 126–135.

¹⁶ Махно Н. Под ударами контрреволюции. Париж, 1936. Кн. 2. С. 126–135.

¹⁷ Ленин В. И. Сочинения. 4-е изд. Т. 36. С. 467.

¹⁸ Большая Советская Энциклопедия. 1-е изд. Т. 38. С. 500.

¹⁹ Footman David. Civil War in Russia. London, 1961. P. 272. В этой книге подробно описаны похождения Махно.

²⁰ Ленин В. И. Сочинения. 4-е изд. Т. 35. С. 404.