Н. Е. Буренин
В БОЕВОЙ ТЕХНИЧЕСКОЙ ГРУППЕ
Вскоре после январских событий 1905 года по решению Петербургского комитета РСДРП была создана Боевая техническая группа. Возглавлял эту группу секретарь Петербургского комитета Сергей Иванович Гусев. В состав группы входили Феодосия Ильинична Драбкина (Наташа), Софья Марковна Познер (Татьяна Николаевна), автор этих строк (Герман Федорович) и другие товарищи.
Группа устанавливала связь с рабочими, создавала боевые отряды в районах и на предприятиях, добывала и распределяла оружие.
Как известно, III съезд РСДРП, состоявшийся в апреле — мае 1905 года, принял специальное решение «О вооруженном восстании». В этом решении съезд партии предложил всем партийным организациям «принять самые энергичные меры к вооружению пролетариата, а также к выработке плана вооруженного восстания и непосредственного руководства таковым, создавая для этого, по мере надобности, особые группы из партийных работников»1.
После III съезда РСДРП Боевая техническая группа перешла в непосредственное ведение Центрального Комитета партии. Во главе группы был поставлен, по предложению В. И. Ленина, член ЦК Леонид Борисович Красин (Никитич). При Петербургском комитете после этого был создан Боевой комитет, который подчинялся Боевой технической группе.
Какие же задачи возлагал ЦК на Боевую техническую группу? Эти задачи вытекали из простых и ясных слов Владимира Ильича: «Вооружение народа становится одной из ближайших задач революционного момента»2.
Рабочему классу, поднимавшемуся на решительную борьбу, нужно было дать оружие. Это была новая, трудная задача, вставшая перед партией, перед петербургской организацией.
Владимир Ильич Ленин живо интересовался деятельностью Боевой технической группы. Мы работали, руководствуясь его указаниями.
Летом 1905 года Владимир Ильич потребовал, чтобы кто нибудь из Боевой технической группы приехал к нему в Женеву для решения некоторых практических вопросов, связанных с приобретением оружия за границей. Выбор пал на меня, и я, быстро собравшись, отправился к Ленину.
Я ехал в Женеву, взволнованный предстоящим свиданием, думая о том, как примет меня Ильич. Почему-то казалось, что попасть к нему будет очень трудно. Ведь я совершенно не знал, в каких условиях жили и работали наши товарищи в эмиграции.
Вопреки моим ожиданиям, я быстро и без труда попал к Владимиру Ильичу. Он жил в маленьком, типично швейцарском домике на одной из окраин Женевы. Звонка на двери не было. Я постучал. Дверь открыла приветливая, скромная женщина, одетая в обычный костюм петербургской курсистки. Это была Надежда Константиновна Крупская. Я ее сразу узнал, так как встречался с ней в Петербурге, в Смоленской школе для взрослых, где иногда участвовал в культурно-просветительных вечерах для рабочих.
Я представился, назвал свою партийную кличку — Герман Федорович.
— Владимир Ильич давно вас ждет и очень беспокоится, что вы так задержались с приездом, — сказала Надежда Константиновна. — Пройдемте к нему, он работает на веранде.
Вместе с Надеждой Константиновной мы вышли на веранду, пристроенную к домику. Стены ее, так же как и потолок, были увиты виноградом. Сквозь листья пробивались солнечные лучи, ярко освещавшие работавшего за столом Ильича. Перед ним лежали кипы газет, книги на русском и иностранных языках. Владимир Ильич был в простом пиджачке. И вся обстановка поразила меня простотой и скромностью: стол, несколько стульев; пол, как мне помнится, был земляной.
Ильич очень тепло встретил меня, забросал вопросами.
— Почему поздно приехали? — раздался его немного картавящий голос. — Рассказывайте, какие привезли новости. Слышал про вас. Работаете хорошо. Как это вам удалось организовать транспорт в таком большом масштабе? Смотрите не увлекайтесь! Провалить такое дело нельзя.
Все это было сказано так по-товарищески, дружелюбно, что я сразу почувствовал себя очень спокойно и стал рассказывать.
Особенно подбадривал меня веселый смех, которым Владимир Ильич встречал мои рассказы о том, как нам удавалось надувать таможенных чиновников, пограничную стражу, шпиков и полицию. Никто не мог смеяться так заразительно, как Ильич. Всю мою застенчивость как рукой сняло.
Я говорил, а Владимир Ильич с живым интересом слушал меня и только изредка прерывал, обращаясь к Надежде Константиновне:
— Надя! Ты только послушай, что он рассказывает.
Владимир Ильич подробно расспрашивал меня о том, что делается в Питере, на Украине, в Сибири, на Урале, на Кавказе. Но вряд ли я сообщил ему что-либо новое. Находясь вдали от России, он знал обо всем гораздо больше, чем я, и мне оставалось только удивляться его осведомленности.
Затем Ильич очень сердечно и заботливо стал расспрашивать меня, где я устроился, как питаюсь. Я был растроган простотой Ленина, его теплым, товарищеским отношением ко мне, рядовому работнику партии.
Я уехал в Россию, горя стремлением выполнить указания, данные мне Ильичем, сделать все возможное и, как он говорил, даже невозможное, для того чтобы помочь рабочему классу вооружиться.
При воспоминании о своей встрече с Владимиром Ильичем в Женеве мне невольно приходят на память слова Г. М. Кржижановского. Рассказывая о своем первом свидании с Лениным, Глеб Максимилианович писал: «...я уже начал уличать себя в чувстве какой-то особой полноты жизни именно в присутствии, в дружеской беседе с этим человеком. Уходил он — и как-то сразу меркли краски, а мысли летели ему вдогонку»3.
Второй раз мне довелось встретиться с В. И. Лениным спустя несколько месяцев в Петербурге.
Как известно, в начале ноября 1905 года Владимир Ильич приехал из Женевы в Россию. Мне было поручено принять меры для обеспечения безопасности Владимира Ильича во время его переезда. И тут мне опять оказали помощь наши финские друзья. По моему поручению навстречу В. И. Ленину в Стокгольм выехал студент Гельсингфорсского университета Ула Кастрен, сопровождавший Владимира Ильича до Гельсингфорса. Ула Кастрен и сам точно не знал, кого он сопровождает. Мы сказали ему, что он должен встретить и сопровождать одного из видных участников русского революционного движения.
8 ноября 1905 года я встречал Владимира Ильича на Финляндском вокзале в Петербурге. С вокзала мы направились на извозчике на Можайскую улицу, где жила моя сестра Вера Евгеньевна Иванова.
Сестра моя, жена офицера лейб-гвардии, была очень далека от политики и тем более от революционного движения. Но с детства она питала ко мне большую привязанность и всегда готова была оказать мне любую помощь. Нередко она прятала и нелегальную литературу. Ее муж, гвардейский капитан, убежденный монархист, не имел, конечно, об этом ни малейшего представления. Неоднократно я мог убедиться в том, что сестра заслуживает полного доверия. В то же время ее квартира была очень удобна, так как не вызывала у полиции никаких подозрений.
Зная, что сегодня приедет Владимир Ильич, я предупредил сестру, что зайду к ней с одним человеком, с которым должен иметь деловую беседу.
В квартире сестры Владимир Ильич пробыл несколько часов. Сюда к нему пришли Леонид Борисович Красин и другие товарищи. Потом Ильич уехал на квартиру члена ЦК РСДРП П. П. Румянцева, где прожил более двух недель.
К величайшему для меня сожалению, мне очень редко приходилось встречаться с Владимиром Ильичем, и встречи эти были весьма кратковременными. На всю жизнь я сохранил память о его необычайной скромности, приветливости, о его душевном отношении к товарищам.
* * *
Размах работы Боевой технической группы, особенно после III съезда партии, необычайно расширился. Боевики обязаны были заботиться о приобретении оружия не только для Петербурга, но и для других промышленных центров. В Питер приезжали товарищи с Кавказа, Урала, из Латвии, Эстонии, с разных концов страны. Все в больших размерах поступали требования на оружие. Удовлетворить их в мало-мальски достаточной степени не было никакой возможности. Тогда-то и возникла мысль о применении такого действенного средства вооруженной борьбы, как ручная бомба.
Ручные бомбы предназначались для уличных баррикадных боев, для взрыва кабелей и железнодорожных путей в моменты боевых выступлений. Нечего и говорить, что применение бомб с целью индивидуального террора совершенно исключалось, так как партия отвергала индивидуальный террор как средство борьбы. Владимир Ильич писал в сентябре 1905 года на страницах газеты «Пролетарий»: «К счастью, прошли те времена, когда за неимением революционного народа революцию «делали» революционные одиночки-террористы. Бомба перестала быть оружием одиночки-«бомбиста». Она становится необходимой принадлежностью народного вооружения»4.
Владимир Ильич, говоря о ручных бомбах, подчеркивал, что их изготовление, в отличие от других видов оружия, «возможно везде и повсюду».
Для того чтобы уничтожить кустарничество в сложном и опасном деле изготовления бомб, Никитич потребовал выделить в нашей боевой организации особую группу, которая была названа химической. К работе этой группы были привлечены специалисты-химики: профессор, которому дали кличку Эллипс, и два химика с кличками Альфа и Омега (Скосаревский — Омега, Л. Пескова — Альфа)5. Они работали над изготовлением бомб в лабораториях морского ведомства, где служили, но, кроме того, пользовались и теми помещениями, которые нам удавалось для них найти. Эти помещения, конечно, были самым строжайшим образом законспирированы. Никитич требовал полной изоляции членов химической группы от всякой общественной деятельности.
Химики получили от Никитича конкретные задания: 1) найти подходящее сильнодействующее и в то же время безопасное при хранении взрывчатое вещество; 2) создать совершенно безопасный запал; 3) дать тип негромоздкого, но сильнодействующего снаряда, годного для уличного боя.
С оболочками для бомб дело обстояло сравнительно благополучно. Я очень хорошо помню, как вначале мы присматривались ко всем предметам, которые могли бы служить для этой цели. Коробки от сардин, от монпансье, от всяких консервов, отрезки газовых труб и т. д. привлекали наше внимание. По проекту Никитича на одном из литейных заводов была изготовлена большая партия новых чугунных цельных оболочек, которые доставлялись для дальнейшей обработки в небольшую кустарную мастерскую «по производству детских игрушек», созданную в Новой Деревне, в Коломягах, на Озерковской линии. В мастерской изготовлялись оловянные солдатики, игрушечные пожарные машины, паровозики и т. д. Главное же назначение этой мастерской состояло в обработке оболочек для бомб. В оболочку врезали пробку, в которой делали отверстие для фитиля, соединенного с капсюлем гремучей ртути, или приделывали к оболочке особый ударный механизм. Дело было поставлено так, что никакого подозрения у полиции мастерская долго не вызывала.
Забирал «детские игрушки» наш извозчик, рабочий-латыш по кличке Владимир. Он зорко наблюдал, чтобы никто его не проследил.
Когда возникло подозрение, что за мастерской ведется наблюдение, ее временно ликвидировали. Нужно было создать новую мастерскую. Токарь Обуховского завода А. И. Булыгин, старый партиец, состоявший еще в петербургском «Союзе борьбы за освобождение рабочего класса», открыл в полуподвальном помещении на Петербургской стороне, на Разночинной улице, мастерскую по починке самоваров и другой домашней утвари. Здесь был установлен токарный станок и налажено производство оболочек для бомб и ударных механизмов.
Труднее было организовать в большом количестве производство необходимого для ручных бомб взрывчатого вещества.
Чтобы решить эту задачу, нужно было использовать опыт не только питерской, но и других боевых организаций. В частности, серьезных успехов достигли киевские товарищи. Там группа боевиков во главе с Сергеем Сулимовым организовала летом 1905 года мастерскую по производству взрывчатых веществ и ручных снарядов — бомб. Первое испытание, проведенное в окрестностях Киева, прошло успешно.
Один из киевских боевиков — Сулимов — осенью на явке Южного бюро ЦК РСДРП встретился с членом ЦК Дубровинским (Иннокентием). Иннокентий предложил Сулимову и его товарищам ехать в Питер, чтобы организовать там производство снарядов. С помощью Иннокентия я по поручению Боевой группы связался с товарищами, приехавшими из Киева. Мы решили открыть на Малой Охте, в одном из переулков, сплошь заселенном кустарями-ремесленниками — столярами, мебельщиками, гробовщиками, сапожниками, мастерскую «по производству фотографических аппаратов». На деле в этой мастерской изготовляли не фотографические аппараты, а динамит, пироксилин, гремучую ртуть.
Товарищи, приехавшие из Киева, были смелыми людьми, готовыми идти на какой угодно риск. Только с одним моим требованием они долго не могли примириться: им категорически запрещалось посещать партийные собрания, митинги. Нетрудно было понять этих товарищей. Они приехали в Питер накануне всеобщей октябрьской стачки, в разгар революции. Город бурлил, всюду проходили митинги, собрания, забастовки, звучало пламенное революционное слово. А они должны были отойти от всего этого, замкнуться в своей мастерской.
Вообще должен сказать, что товарищи, работавшие в химических лабораториях, тяжелее всего переживали свою полную изоляцию от политической жизни. Люди, в большинстве своем молодые, полные революционной энергии, должны были в целях конспирации на неопределенное время как бы уходить из жизни, сознательно от нее отказываться. В особенности это было трудно, когда события нарастали и высоко поднималась революционная волна.
Вскоре мастерская «по производству фотографических аппаратов» заработала на полный ход, и у нас появился динамит собственного производства.
В конце 1905 года в нашу Боевую группу вошел Александр Михайлович Игнатьев6, впоследствии видный советский изобретатель. У Игнатьева на Карельском перешейке было свое имение Ахи-Ярви. В этом имении один из наших химиков — И. И. Березин (Илья) наладил выработку пикриновой кислоты. Вспоминаются некоторые подробности его работы. Из пикриновой кислоты вырабатывалось взрывчатое вещество — мелинит. Получавшийся при этом желтый осадок проникал всюду, буквально во все поры. У Березина целый год даже белки глаз были желтые.
Однажды товарищи, работавшие в этой лаборатории, ехали зимой из имения Ахи-Ярви на ближайшую железнодорожную станцию Райвола. Возвращаясь, они обратили внимание на желтые следы у дороги, ведущие на почтовую станцию Кивинеб, лежавшую на пути в Райволу. Зная, что где-то неподалеку находилась какая-то подпольная эсеровская лаборатория, наши химики сказали:
— Вот черти эсеры. Они, наверное, гонят пикриновую кислоту! Хороши конспираторы!
Каково же было смущение наших товарищей, когда оказалось, что следы ведут на Ахи-Ярви! Тогда стали после работы усиленно мыть подошвы, но все равно следы оставались на снегу. Только выпадавший свежий снег спасал положение — следы заметались.
Несмотря на все усилия, нам никак не удавалось полностью пресечь кустарничество в таком опасном деле, как производство бомб. На наши явки постоянно приезжали товарищи со своими проектами или даже с готовой продукцией.
Однажды из Риги в Петербург на одну из явочных квартир привезли корзиночку с тремя бомбами. Квартира находилась под подозрением, и ее нужно было немедленно очистить. Мне пришлось корзиночку с бомбами взять к себе домой.
Потом, чтобы решить вопрос, что же делать с этими бомбами — к слову сказать, очень подозрительными, так как внутри у них то и дело что-то дребезжало, — я забрал одну из них и в енотовой отцовской шубе поехал на лихаче в военно-морскую техническую лабораторию, где работали Альфа и Омега.
Лихач и шуба, как и следовало ожидать, произвели впечатление на дежуривших солдат. Меня с почетом проводили в приемную. Выбрав удобный момент, я извлек бомбу из кармана и показал нашим химикам. Их возмущение при виде такого кустарного, любительского изготовления «изделия» не поддается никакому описанию. Они приказали немедленно уничтожить эти бомбы и даже пригрозили, что будут требовать моей «отставки».
Легко сказать: немедленно уничтожить. Но как это сделать?
Будучи музыкантом, я часто выступал в концертах. В тот вечер мне предстояло аккомпанировать кому-то из крупных артистов. Ко мне домой должны были прийти трое товарищей и унести злосчастные бомбы. Но пришли только двое, и одна бомба осталась. Я не имел права держать ее у себя. И вот, одевшись к концерту — во фраке, в лакированных башмаках, в енотовой шубе, — я за полчаса до начала выступления выхожу с бомбой в кармане на Рузовскую улицу. Оглядываюсь вокруг. Куда же деть бомбу?
Мне пришла в голову мысль потопить ее в Обводном канале. Стоял сырой, ненастный день. Кто помнит берега Обводного канала в старое время, его скользкие глинистые откосы, тогда еще даже не укрепленные, тот поймет мое затруднительное положение. Стал спускаться и, конечно, на полах моей шубы мгновенно поехал вниз, держа в поднятой руке бомбу и до ужаса опасаясь толчка. Я был уже уверен, что все кончено и в самом лучшем случае я упаду в воду, но мне удалось удержаться за какой-то предмет. Тогда я стал осторожно «топить» бомбу. Удалось подсунуть ее под какое-то бревно. На четвереньках, все время соскальзывая вниз, я с трудом выбрался на тротуар и, подойдя к фонарю, с ужасом увидел, на что я похож. Пришлось зайти к одному из знакомых, чтобы привести себя в порядок. Свой плачевный вид объяснил неудачным падением. На концерт я, конечно, основательно опоздал.
Как и следовало ожидать, наши химики Альфа и Омега доложили Никитичу о том, как я, нарушив все правила конспирации, привез им среди бела дня самодельную бомбу, которая при малейшей неосторожности могла взорваться. Разговор с Л. Б. Красиным ничего хорошего мне не предвещал. Я знал, как строг и непримирим Никитич к малейшим нарушениям требований конспирации. «Ну, все пропало, он просто меня выгонит», — думал я. Однако мои опасения не оправдались.
Когда я подтвердил, что факт, сообщенный химиками, действительно имел место, Леонид Борисович отчитал меня так, что я совершенно растерялся и, что называется, света божьего не взвидел. А после этого он попросил меня все-таки рассказать, как было дело.
Уже во время рассказа я почувствовал, что завоевал Леонида Борисовича, что он «мой». Глаза его заблестели, он заразительно смеялся, слушая мой рассказ о том, как наши педантичные «химики» принимали из моих рук дребезжащую бомбу. Еще больше смеялся Красин, слушая, как я, одетый по последней моде, во фраке, в барской шубе, чуть не скатился в Обводный канал. Мне все простилось, и мы расстались с Никитичем друзьями.
Бомбы не раз ставили меня, как и других участников нашей Боевой технической группы, в затруднительное положение.
Однажды надо было доставить бомбу в помещение курсов Лесгафта7 и сделать это не позднее четырех часов утра. Я узнал об этом только вечером, и не было никакой возможности найти надежного товарища, чтобы выполнить поручение. Скрепя сердце пришлось взяться за него самому. Благополучно получив бомбу в назначенном месте, я свез ее по адресу. Был уже час ночи.
К большому огорчению, бомба не была как следует подготовлена. Нужен был другой шнур, раза в три длиннее. Времени до четырех часов оставалось мало, и надо было спешить. Договорились, что, если все будет благополучно, товарищи откроют форточку в нижнем этаже и при условном стуке примут от меня пакет. Я решил немедленно поехать к Омеге на квартиру. Насколько я знал, он один только и мог выручить из беды. К счастью, у Мариинского театра я встретил шикарного лихача, правда на чересчур заметной белой лошади. Однако долго рассуждать не приходилось. Я изобразил из себя доктора, вызванного к тяжело больному пациенту. Под тем же предлогом я почти в два часа ночи миновал дежурившего дворника. Мне долго не открывали, но я слышал движение в квартире и понял, что Омега готовится встретить «ночных гостей», то есть полицию. Наконец дверь приотворилась, и меня осветил через щелку электрический фонарь. Увидев, что я один, Омега впустил меня. За 20 минут все было сделано, оставалось только свезти бомбу обратно. Не доезжая до курсов Лесгафта, я отпустил извозчика, но, когда подходил к дому, заметил, что у ворот вместо дворника ходит городовой. Однако, как мы условились, форточка в нижнем этаже была открыта, следовательно, внутри все обстояло благополучно. Улучив момент, когда городовой вошел в ворота, я стремительно подошел к окну и сунул в форточку мою драгоценную ношу. Товарищи ждали меня и моментально приняли пакет. При последовавшем вскоре обыске агенты охранки нашли эту бомбу и были крайне удивлены длиной ее зажигательного шнура.
На каждом шагу встречались всякие неожиданности. Все время приходилось быть начеку, соблюдать самую строгую конспирацию.
Бывали случаи, когда полиция обнаруживала некоторые конспиративные мастерские по производству оружия. Товарищи, работавшие в таких мастерских или на оружейных складах, несли всю тяжесть провала на своих плечах, и многие из них поплатились за это своей жизнью, погибли в тюрьмах, на каторге.
Провалы отдельных мастерских и складов, как правило, на общем деле не отражались. Товарищи держались стойко, на допросах ничего не рассказывали. Да они и не знали имен и адресов тех, кто принимал от них изготовленные бомбы, патроны и материалы. Не знали они, кто и откуда доставлял им сырье. При малейшей угрозе со стороны полиции мастерская обычно переводилась в другое место. Но раз навсегда установленные принципы работы, железное требование конспирации соблюдались самым строжайшим образом.
При этом надо подчеркнуть, что Боевая техническая группа, каждодневно ощущая руководство партии, ее Центрального Комитета, работала в тесном контакте с общепартийной организацией. Крепли наши связи с активом боевых рабочих дружин, создававшихся в дни первой русской революции, в районах и на предприятиях Петербурга.
Жизнь выдвигала новые задачи. Вставала, в частности, задача подготовки инструкторов для боевых дружин. Они должны были обучать рабочих тактике уличного боя, баррикадной борьбы, правильному, большевистскому пониманию задач вооруженного восстания и подготовки для него военно-технических средств. Наша группа помогала организовать боевую учебу дружинников. Члены группы не замыкались в рамки одной чисто технической работы. Передавая партийным организациям, боевым дружинам оружие, они заботились о том, чтобы это оружие было правильно использовано, разъясняли дружинникам, особенно молодежи, линию партии в вопросе о вооруженном восстании, вред эсеровской тактики индивидуального террора.
Наши подпольные мастерские не могли удовлетворить все возрастающий спрос вновь организуемых боевых рабочих дружин на оружие. Партия по указанию В. И. Ленина принимала меры для закупки оружия за границей. С этой целью приходилось выезжать за границу и мне.
В 1905 году царская полиция была крайне обеспокоена тем, что в Петербурге появились ручные бомбы болгарского образца, так называемые «македонки». Реакционная газета «Новое время» писала тогда, что она не понимает, откуда могли эти бомбы попасть в Петербург. А попали они в Питер так.
В Македонии участники национально-освободительной борьбы против турецких поработителей применяли ручные бомбы особого типа. Узнав об этом, Петербургский комитет РСДРП направил в Македонию одного из наших химиков — Скосаревского (Омегу). Предварительно Скосаревский заехал в Женеву, где получил нужные адреса. Из Македонии Омега привез образцы и чертежи бомб. Красин внес в конструкцию бомб некоторые усовершенствования, и производство «македонок» стало быстро налаживаться в наших конспиративных мастерских и лабораториях.
Однако мы испытывали большой недостаток в хороших запалах, и Красин направил меня в Болгарию по свежим следам Омеги к инженеру Тюфекчиеву, тесно связанному с национально-освободительным движением в Македонии. Тюфекчиев занимал в Софии видное положение, держался совершенно открыто, и я без особого труда нашел его. Вместо пароля Омега дал мне хитро вырезанную часть визитной карточки. Вторая часть этой визитной карточки была у Тюфекчиева. Сличив обе части, он убедился, по чьему поручению я приехал.
Тюфекчиев сердечно принял меня, проводил к себе в кабинет и начал при мне открывать и выдвигать ящики своего большого письменного стола. Я глазам своим не верил: все ящики были набиты до отказа всякого рода оружием — обоймами, патронами, огнестрельными припасами. Тюфекчиев обещал мне полное содействие в закупке запалов и бикфордова шнура во Франции. Спустя несколько дней я выехал в Париж, где снова встретился с уже прибывшим туда Тюфекчиевым.
Остановился Тюфекчиев в одном из самых роскошных парижских отелей «Савой». Встретил он меня в своем номере как старого знакомого, принес чемодан и стал вытаскивать коробки, наполненные капсюлями с гремучей ртутью, большие мотки бикфордова шнура.
— Хотите посмотреть, как он замечательно быстро горит? — предложил Тюфекчиев и, не дав мне опомниться, отвязал кусок шнура, подошел к камину, поджег шнур с одного конца. В несколько секунд комната наполнилась дымом с сильным запахом пороха. В это время раздался стук в дверь. Я подумал: «Ну, пропало дело!» — и стал осматриваться, куда бы скрыться. Но Тюфекчиев не растерялся.
— Войдите! — сказал он.
Вошел лакей и прямо остолбенел. Тюфекчиев рассмеялся, отпустил какую-то шутку, заметил, что неудачно показал мне фейерверк, который он купил для своих детей, и тут же приказал лакею открыть окно и принести прохладительный напиток.
Когда лакей вышел, Тюфекчиев спросил меня:
— А вы как будто струхнули?
Мне удалось обо всем с ним договориться и обеспечить на ближайшее время получение капсюлей с гремучей ртутью и бикфордова шнура. Но одно дело было получить оружие, а другое — доставить его из Парижа через границы в Россию.
Через Тюфекчиева мы закупили бикфордов шнур и несколько тысяч запалов гремучей ртути. Наши товарищи возили запалы на себе в особых самодельных лифчиках-патронташах, куда входили три ряда запалов по 50 штук. Еще труднее было с бикфордовым шнуром. Резать его было нельзя, так как могла возникнуть необходимость в длинном куске шнура. Поэтому наши транспортеры наматывали бикфордов шнур на ноги. Нечего и говорить, что все это было сопряжено с большой опасностью. Человек превращался в хорошо снаряженную бомбу. Ехать было очень трудно, всю дорогу от Парижа до Гельсингфорса надо было бодрствовать, сидеть в вагоне, не прикасаясь к спинке скамьи, во избежание толчков, которые могли привести к взрыву.
Помню, как однажды в Гельсингфорс, в гостиницу, где я жил, явился один из наших товарищей, приехавший из Парижа. Когда он вошел ко мне в номер, на нем, что называется, лица не было. Он еще кое-как держался, пока снимал пояс с капсюлями, но, когда стал разматывать шнур, обмотанный вокруг всего тела, ему сделалось дурно. На спине и на груди у него были кровоподтеки. Ведь больше двух суток он ехал не раздеваясь, не ложась, боясь заснуть, так как от толчка мог получиться взрыв.
Несколько раз за бикфордовым шнуром и запалами ездила в Париж Феодосия Ильинична Драбкина (Наташа) — один из членов нашей Боевой технической группы.
За три-четыре месяца оружие, закупленное через Тюфекчиева в Париже, было перевезено без единого провала.
Рассказывая о транспортировке литературы, а потом оружия из-за границы в Россию, не могу не вспомнить добрым словом рабочих-дружинников Сестрорецкого завода: братьев Николая и Василия Емельяновых, Тимофея Поваляева, Александра Матвеева, Дмитрия Васильева и других сестрорецких рабочих, которые были нашими неоценимыми помощниками.
Летом 1905 года сестрорецкие рабочие-большевики Н. Емельянов и И. Анисимов вместе со своими товарищами переправляли оружие и динамит в Россию через границу морем. Под видом рыбаков они шли на лодках, груженных оружием, десятки верст, мимо пограничных катеров. Не раз наши отважные транспортеры попадали в очень трудное положение, им угрожали военно-полевой суд, каторга, а то и смертная казнь, но они проявляли исключительное мужество при выполнении своего революционного долга.
Очень важно было иметь на трассе, через которую шло оружие, надежные перевалочные базы и склады. Такими тайными базами и складами служили для нас квартиры многих сестрорецких оружейников, живших в самом Сестрорецке, а также в Разливе, Тарховке и на других станциях Финляндской железной дороги.
На всю жизнь сохранились у меня самые лучшие воспоминания о бесстрашных сестрорецких рабочих — наших надежных транспортерах.
На баррикадах. Воспоминания участников революции 1905 — 1907 гг. в Петербурге. Л.. 1984. с. 96 — 109
Примечания:
1 Третий съезд РСДРП. Протоколы. М., 1959, с. 350. Ред.
2 Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 9, с. 203. Ред.
3 Кржижановский Г. Великий Ленин. М., 1956, с. 24. Ред.
4 Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 11, с. 269. Ред.
5 Л. Н. Пескова — с 1900 по 1915 год учительница Смоленской вечерне-воскресной школы для рабочих Петербурга; М. П. Скосаревский — с июля 1905 года вместе с Л. Н. Песковой работал в Боевой технической группе при ЦК и ПК РСДРП. Ред.
6 А. М. Игнатьев — член партии с 1903 года, член Боевой технической группы при ЦК и ПК РСДРП. Ред.
7 Высшие курсы П. Ф. Лесгафта — одно из передовых врачебно-педагогических высших учебных заведений, в нем обучались представительницы трудовых слоев населения России. Ред.
С. М. Познер
ПОДГОТОВКА К ВООРУЖЕННОМУ ВОССТАНИЮ В ПЕТЕРБУРГЕ
События 9 января 1905 года выдвинули как-то сразу вопрос о подготовке к вооруженному восстанию. Практические работники петербургской социал-демократической организации (большевиков), близко стоявшие к рабочей массе, вместе с нею пережили тяжелое состояние бессилия. Нужен был самый решительный и беспощадный отпор самодержавию в ответ на его расстрелы, а для этого не было оружия. Революция, к которой готовились, о которой постоянно думали, стала фактом, — надо было вплотную подходить к ней. Вопрос о подготовке к вооруженному восстанию выдвинулся стихийно, — на улице впервые в день 9 января раздался клич «К оружию!», в последующие дни он перешел в подполье и властно требовал своего скорейшего разрешения. Петербургский пролетариат, готовый выйти на улицу для открытого боя с самодержавием, прекрасно понимал, что с голыми руками в бой не идут, что нужна боевая подготовка, нужно оружие. Оружия не было, его надо было достать во что бы то ни стало. Армия была не наша, она была во власти «присяги царю и отечеству», — эту власть надо было разрушить. Во всей работе стал сказываться совсем иной темп. Напряжение росло. Лихорадочно с первых же дней после 9 января принялись добывать оружие. То и дело на явки Петербургского комитета большевиков приходили товарищи и сообщали сведения о том, что можно получить 20 — 30 револьверов за плату или без нее, сообщали адреса. Горячо обсуждались вопросы о том, где и как добыть эти револьверы. Бегали по указанным адресам, чтобы заполучить эти «драгоценности», но зачастую все эти предложения десятков револьверов оказывались или плодом пылкого воображения, или совершенно негодными к действию револьверами, причем цифры из 20 — 30 превращались на деле в 2 — 3.
Но надо было пройти этот путь погони за оружием, чтобы, отбросив его, подойти к планомерной работе по приобретению оружия. Приблизительно весь январь проходит в такой хаотичной добыче оружия, когда все члены петербургской организации большевиков считали это своим делом, и не было выделено еще специальных людей, которые занялись бы исключительно им. Но очень скоро членам организации стало ясно, что всем нельзя заниматься этим делом, как и нельзя заниматься вооружением пролетариата между делом. Потребность в людях, которые специально взяли бы на себя функции добывания оружия и всецело, не отвлекаясь ничем другим, занялись бы этим, выявилась вполне определенно. И вот в конце января Петербургским комитетом был выделен Николай Евгеньевич Буренин, которому поручено было взять на себя дело добывания оружия. В то время он был ответственным техником ПК, занимался доставкой транспортов литературы из-за границы и распределением ее по России. Тов. Буренин был очень энергичный конспиративный работник, и главное — он обладал большим талантом объединять и привлекать к себе людей. Вскоре вокруг него образовалась небольшая группа товарищей, которая в дальнейшем разрослась в организацию, имевшую большие связи среди рабочей и учащейся молодежи и среди интеллигенции, сочувствовавшей идее вооруженного восстания.
Секретарем ПК был в то время Сергей Иванович Гусев, называвшийся Иваном Сергеевичем. Он налаживал новое дело вооружения петербургского пролетариата, и с ним непосредственно сносились члены новой группы ПК, занявшейся добыванием оружия.
Когда я заявила о своем желании работать в деле вооружения петербургского пролетариата, Иваном Сергеевичем было предложено мне войти во вновь возникающую организацию и обратиться непосредственно для этой цели к Герману Федоровичу. Все мысли мои были поглощены новой формой работы; об основных задачах вооруженной борьбы пришлось немного побеседовать только с Иваном Сергеевичем, когда я сказала ему, что хочу отойти от пропаганды и агитации и перейти на боевую работу. Читать по этому вопросу в январе 1905 года, кроме прокламаций с призывом к вооруженной борьбе, было нечего, надо было ощупью добираться до выводов, на каких основаниях и как надо строить новую организацию. Когда в начале февраля явился ко мне от Ивана Сергеевича тов. Буренин, чтобы сговориться о совместной работе, он очень осторожно и умело подошел к вопросу о моем взгляде на подготовку к вооруженной борьбе и о моем отношении к такой работе. Договорились мы очень быстро, общий язык был найден.
Первоначально в эту группу, которая не имела никакого определенного названия, так как вопросом о названии совершенно не интересовались ее члены, входили Н. Е. Буренин, кличка которого в то время была Герман Федорович, автор этих строк — Софья Марковна Познер (Татьяна Николаевна, Наталья Петровна), и в марте Иваном Сергеевичем была направлена на эту работу Феодосия Ильинична Драбкина (Наташа; это имя сохранилось за нею на долгие годы революционной работы).
Первоначальное задание, которое получила эта немногочисленная группа от ПК большевиков, было добыть оружие всеми способами, организовать получение транспортов оружия, устроить склады его и распределять среди организованных рабочих. Кроме одного руководящего задания и сознания того, что у организованного петербургского пролетариата, особенно у рабочей и учащейся молодежи, есть горячее желание подготовиться к вооруженной схватке с самодержавием, у группы никаких других идеологических ресурсов не было, и пришлось ей шаг за шагом, натыкаясь на самые неожиданные препятствия, строить эту новую организацию.
Взявшись за оружие и особенно передавая его в руки пылкой рабочей и учащейся молодежи, надо было снова пересмотреть вопрос об индивидуальном терроре эсеровского типа, так как являлась опасность, что оружие в руках молодежи послужит средством для сведения счетов с ненавистными мастерами или с политическими врагами из высших правительственных сфер. Хотя первоначальное задание у группы было вполне конкретное — добывать оружие и передавать его в партийные организации, но ограничиться только одной чисто технической работой члены этой группы не могли, так как, имея дело с молодежью, приходилось разъяснять ей и цели восстания, роль партии в нем, отношение социал-демократической партии к индивидуальному террору, к которому прибегали эсеры, и к террору в обстановке восстания. Приходилось обсуждать и вопросы чисто практического характера: так, на своих явках мы старались изучить план Петербурга, намечали те или иные дома (помню, особое внимание обратили на большой дом около Финляндского вокзала) и т. п. Дело это было новое, социал-демократическая партия впервые бралась за оружие, и организацию надо было строить шаг за шагом, продумывая эти новые формы. Сложность задачи заключалась в том, как построить достаточно конспиративную организацию, не отрываясь в то же время от общепартийной; как, не нарушая правил конспирации, научить не только организованных рабочих, но и более широкие слои рабочей массы изготовлению оружия в обстановке их завода или мастерской из материалов, которые имеются тут же, на месте. Добывая оружие, группа должна была разрешать немаловажный вопрос о том, кому же передавать его и как его передавать. Необходимость внесения большей конспиративности в работу заставила нас прийти к выводу, что отдельные части общегородской организации должны выделять из своей среды небольшие группы рабочих, наиболее к тому подходящих во всех отношениях. По этому плану такие группы рабочих должны были войти в состав новой организации, отнюдь не отрываясь от своих партийных ячеек; боевая группа должна была снабжать их оружием и обучать владеть им. В дальнейшем были организованы почти во всех районах боевые дружины; строительство это шло как-то с нескольких сторон — принимали в нем участие и ПК, и сами районы, и новая Боевая группа.
Итак, вся организация по подготовке к вооруженному восстанию строилась в тесном сотрудничестве со всей организацией партии большевиков в Петербурге.
Налаживая работу по добыванию оружия, маленькой питерской группе надо было в основном наметить функции каждого ее члена. Тов. Буренин взял на себя обязанности главным образом по сношению с Финляндией, с заграницей, с Бюро комитетов большинства. Он не оставлял своей прежней работы по транспорту литературы, устройству складов, переправке за границу и обратно в Россию наших товарищей. Мне и Наташе (Ф. И. Драбкиной), которая являлась моей помощницей, пришлось строить организацию в Питере.
Средства для начала кое-какие были. Еще до моей работы в этой организации, вскоре после 9 января, я поехала в Чернигов, где мне обещали собрать не менее 20 — 30 тысяч рублей на боевые цели нашей партии. По приезде на место я убедилась, что взбудораженные январскими событиями провинциальные либералы размякли не настолько, чтобы вывернуть свои карманы на нужды революции, и вместо обещанной суммы я получила две с половиной тысячи рублей, из которых больше половины дал бывший офицер Иван Николаевич Полторацкий. Пробыв в Чернигове всего несколько дней, я поспешила уехать оттуда, так как в довершение моих неудачных сборов кто-то меня выдал полиции, я была вызвана полицмейстером и только благодаря энергичному вмешательству Полторацкого благополучно выбралась из Чернигова. Поездка эта надолго отбила у меня охоту совершать паломничество к нашим временным «попутчикам». Часть из этих денег Петербургский комитет уделил нам; вообще же большого недостатка в средствах мы не испытывали, так как работа еще не развернулась достаточно широко, необходимые же на первое время средства давала либеральная буржуазия, так как то время было временем «братания» ее с революционерами всех толков.
Кроме того, пока организатором группы был Н. Е. Буренин, деньги всегда являлись, когда в них была нужда, никто как-то не занимался выяснением того, откуда они брались. Потом уже, спустя несколько лет после революции 1905 года, выяснилось, что постоянным источником малых и больших сумм Боевой группы была мать Николая Евгеньевича, Софья Игнатьевна Буренина1. Она широко предоставляла и свою квартиру, и свои средства для нужд партии, и в частности Боевой организации. Очень приветливо и ласково встречала нас, часто весьма и весьма обтрепанных, в своей фешенебельной квартире на Рузовской улице, дом 3, и самое участливое отношение проявляла к нам; она была на редкость добрый и отзывчивый человек.
Чрезвычайно энергичный и хороший организатор, Герман Федорович вскоре наладил правильные сношения с Финляндией и получение через финских товарищей оружия. К тому времени у нас уже были организованы во всех районах небольшие группы рабочих, которые занимались вопросами подготовки к вооруженному восстанию. Они получали от нас оружие и даже инструкторов. Обязанности последних выполняла небольшая группа студентов-кавказцев, умевших владеть оружием. Помню, что несколько человек из них жило на Загородном проспекте, и мы частенько носили к ним револьверы, чтобы они, разобравшись в системе их, могли потом познакомить рабочих, как владеть ими; Инструктировали рабочих также и солдаты соседних казарм, с которыми они жили в приятельских отношениях.
Уже в мае и особенно в начале лета 1905 года мы стали получать довольно часто револьверы из Финляндии. Я и моя помощница Наташа ходили на Финляндский вокзал и там, на товарной станции, через товарищей-финнов, служащих Финляндской железной дороги, мы получали небольшие пакеты револьверов. Одного из них звали Отто Мальм (он носил кличку Серебряков), другой, Видель2, назывался у нас Германсоном. Нужно сказать, что с товарищами-финнами было чрезвычайно приятно и легко работать. Они до того невозмутимо, точно и аккуратно выполняли свои обязанности, что, идя к ним, как-то никогда не закрадывалось сомнение в благополучном исходе наших «военных операций».
Сеть наших организаций развивалась, и мы могли уже более планомерно распределять полученное нами оружие; но спрос со стороны рабочих был так велик, что удовлетворить его мы никак не могли; это вызывало большое недовольство со стороны организованных рабочих.
Революционное движение нарастало, и мы должны были изыскивать такие способы вооружения, которые могли бы удовлетворить широкие массы рабочих, чем и объясняется дальнейшая наша интенсивная работа по изысканию способов изготовления бомб. Но пока бомб не было, приходилось ограничиваться распределением револьверов, которые получали члены боевых кружков.
Работа оживлялась большим рвением учащейся и рабочей молодежи к скорейшим боевым выступлениям; недостатка в людях, которые выполняли бы порой самую неинтересную и часто весьма рискованную работу по хранению и доставке оружия, не было. Молодежь рвалась в бой. У нас были правильно организованные явки, куда приходило довольно много народу.
Местом собрания часто была наша конспиративная квартира на Забалканском проспекте 3, против 2-й или 3-й Роты4, хозяевами которой были Иван Александрович Ставровский и жена его Мария Павловна, которая свято относилась к обязанностям хозяйки конспиративной квартиры. Охотно давала нам приют Яковицкая, старая учительница, работавшая где-то в народной библиотеке. В ее небольшой уютной квартире на 11-й линии Васильевского острова собиралась наша группа. Помню ее часто недоуменные взгляды и какое-то любопытство к нам, как к породе людей очень занимательных, но малопонятных. Несмотря на весьма любезное предоставление нам своей квартиры, она порой пыталась некоторых из нас, особенно женщин, отговорить от этой рискованной работы, рисуя нам радости и удовольствия, если мы, не мудрствуя лукаво, займемся устройством своей личной жизни. Каким далеким и жалким лепетом казались нам увещевания этой благожелательной старушки! Помню еще одну квартиру, где мы особенно свободно и хорошо себя чувствовали. Это была комната Рицберга, молодого военного фельдшера, в здании Военно-медицинской академии. Относился он к нам очень хорошо, и мы широко пользовались его квартирой, хранили у него оружие, пироксилиновые шашки, документы, литературу и т. д. В том же здании — у сестры милосердия или фельдшерицы — не раз устраивались большие собрания ПК с представителями Бюро комитетов большинства и нашей организации, от которой бывали Буренин или же кто-нибудь из нас. Бывали там и явки секретаря ПК Ивана Сергеевича (Гусева).
Особенно много внимания и сил мы уделяли вопросу изготовления ручных бомб. Помню, при изыскании средств для изготовления оболочек приходилось руководствоваться такими положениями: материал, который легко найти во всякой мастерской, простота конструкции самой оболочки, конспиративность внешнего вида, дабы не навести никаких подозрений, и, наконец, по возможности безопасный способ начинения бомбы взрывчатым веществом и хранение ее в обстановке пролетарской квартиры. В хранении оружия рабочие проявляли большую изобретательность. Помню, кто-то из них рассказывал, что револьвер у него был спрятан в метле, которая стояла за дверью, и что во время обыска полиция не обратила никакого внимания на это «хранилище»...
Летом для Петербурга революционные организации ожидали... из Финляндии большой партии оружия; вопрос о таковой возможности держался в большой тайне, о ней знали только те члены группы, которые имели какое-либо к этому делу отношение. В конце августа или даже в начале сентября весть о том, что пароход «Джон Графтон», шедший с оружием, взорвался в Ботническом заливе, разрушила надежды группы на получение большого количества оружия. Несмотря на гибель транспорта оружия, все же кое-что было спасено прибрежными жителями и кое-что через финские связи перепало в распоряжение Боевой технической группы. Но эта получка была уже осенью, а главная работа летом состояла в изготовлении бомб. Взрывчатые вещества добывали частью в Финляндии, а частью, всеми правдами и неправдами, получали от петербургских химиков. Помню, профессор Тихвинский помогал нам в этом очень широко, принимал в этом деле участие и профессор Явейн5.
Много трудностей и сложностей представляла боевая работа. Прежде всего необходима была строжайшая дисциплина, которую мы жестоко проводили. Никаких лишних разговоров на эту тему совершенно не допускалось, весь уклад жизни был иной, чем у товарищей, занимавшихся общепартийной работой. Лишали себя совершенно дружеских посещений товарищей, собраний, не относящихся непосредственно к нашей группе, социал-демократических вечеринок и т. п. А главное — мы исполняли наиболее рискованную работу сами или поручали ее только тем, кому доверяли так же, как самим себе. Помню, как приходилось переносить взрывчатые капсюли, получивши от химиков инструкции ни в коем случае не подвергаться никаким сотрясениям при переноске, не спотыкаться, не падать, не ударяться обо что-нибудь, ибо в противном случае грозило быть взорванным на воздух. До сознания эти опасности точно не доходили, но принимались все же при переноске все меры предосторожности, и никакие страхи не портили бодрого настроения. Как-то раз встретились мы с Наташей на Измайловском проспекте; у меня в сумочке были два револьвера системы «Смит-Вессон», у нее — взрывчатое вещество. Вид у обеих довольно потрепанный, так как приходилось весьма мало времени уделять заработку, и надо было жить на гроши, чтобы оставалось возможно больше досуга на революционную работу. Феодосии Ильиничне пришлось даже свою трехлетнюю дочку отослать к своему отцу в Ростов, чтобы всецело отдаться работе. Встретились мы с Наташей и от души посмеялись сами над собой; весело было смотреть на Наташу в потрепанном платье и весьма свежей изящной белой газовой шляпе с цветами «для конспирации». Накрапывал дождь, потом он изрядно зачастил, и «конспиративная» шляпка сразу приняла такой жалкий вид, что было бы гораздо конспиративнее не иметь ее на голове. Но — увы! — и дальше Наташе приходилось носить ту же шляпу, ибо ресурсов на новую совсем не было.
Вскоре у нас появились и готовые бомбы. Благодаря нашей конспирации, а главным образом, вероятно, тому, что в центр нашей организации в 1905 году не проник провокатор, у нас не было провалов. Организация наша развивалась и расширялась на периферии, а в центре оставались по-прежнему те же три человека. Сношения с центральными партийными организациями продолжались через Сергея Ивановича Гусева, но после III съезда, когда Гусев должен был уехать из Петербурга после провала ПК, на котором он благодаря исключительной находчивости и самообладанию избежал ареста, его заменил Никитич6. Руководство Боевой группой перешло от ПК к ЦК.
В конце лета 1905 года изменилось и основное ядро группы; мне пришлось оставить работу вследствие острого заболевания, явившегося результатом крайнего переутомления, а после выздоровления революционная волна захлестнула меня в общепартийную работу. Но новые товарищи продолжали настойчиво дело подготовки к вооруженному восстанию. Как ни незначительно было количество оружия, передаваемого Боевой группой рабочим, все же у тех из них, кому оно попало в руки, в революционные дни 1905 года оно поднимало боевой дух и революционную готовность к борьбе.
На баррикадах. Воспоминания участников революции 1905 — 1907 гг. в Петербурге. Л.. 1984, с. 115-123
Примечания:
1 Умерла в феврале 1919 года в Петрограде. Прим. авт.
2 О. Мальм работал бухгалтером на вокзале Финляндской железной дороги в Петербурге. Г. Видель — служащий того же вокзала, затем — начальник одной из станций в Финляндии. Ред.
3 Так назывался Московский тракт (ныне Московский проспект). Ред.
4 Названные улицы (1 — 12-я Роты) позднее были переименованы в 1 — 12-ю Красноармейские улицы. Ред.
5 Л. Ю. Явейн — член химической группы, которая была создана осенью 1905 года и действовала под руководством Боевой технической группы при ЦК во главе с Л. Б. Красиным. Ред. 17Q
6 Л. Б. Красин. Ред.