Г. И. Крамольников
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ДЕЛЕГАТА III СЪЕЗДА ПАРТИИ
В Лондоне 12(25) апреля 1905 года начал работать III съезд РСДРП. А в России «кипел котел чародейки-истории» (Маркс). Россия становилась центром мирового революционного движения. В стране ширилась и крепла величайшая народная революция.
Перед рабочим классом вплотную встала задача осуществить на деле роль вождя, роль гегемона в народной революции. Но для такой роли рабочему классу необходима была боевая партия нового типа, могущая стать инструментом революционной диктатуры.
Между тем партия переживала острый кризис. Центральные учреждения — ЦК, Центральный орган — «Искра» и Совет партии были захвачены меньшевиками. Правда, сплотившиеся большевистские организации на местах создали по инициативе Ленина практический центр — Бюро комитетов большинства и руководящий ленинский печатный орган — газету «Вперед».
Однако несоответствие величия задач революции и стихийного подъема масс с состоянием партии было явным. И делегаты ехали на съезд со страстным желанием вывести организацию из партийного кризиса и получить четкие директивы по части марксистской тактики в революции. Другими словами, надо было в первую очередь покончить с меньшевистскими захватчиками (или, как говорили, с «бонапартистами»). Надо было крепко ударить по рукам Плеханова, который поднял против большевиков, против Ленина лидеров II Интернационала. Руководство германской социал-демократической партии пыталось помешать созыву III съезда, предложив Бебеля в качестве «третейского судьи» между большевиками и меньшевиками, но получило отпор: Ленин от газеты «Вперед» и Эссен (Бур) от Бюро комитетов большинства ответили Бебелю, что до съезда партии и без съезда никто не вправе решать поднятого Бебелем вопроса, да и кто же лучше съезда разберется в наших отечественных делах?
Я прибыл на съезд в качестве делегата от Самарского комитета партии. В Поволжье я работал лишь с конца января 1905 года, а до тех пор — в организациях Сибирского союза РСДРП.
Самара являлась торговым городом на переплетении водных и железнодорожных путей с Поволжья на Урал и в Сибирь. Рабочих в городе было немного. Однако низовая партийная масса была настроена по-боевому и сочувствовала большевикам. Комитет же постоянно пополнялся случайно осевшими в Самаре товарищами. В этот период партия не имела возможности осуществлять полностью принцип демократического централизма, что вело иногда к несоответствию между позицией рядовых партийных работников и линией комитета. В частности, в Самарском комитете вначале бытовали примиренческие настроения. Трое из членов комитета сопротивлялись созыву съезда, а я и Лихачев (Карась) стояли за съезд. Я был кооптирован в Самарский комитет и, кроме того, В. П. Арцыбушевым, крепким большевиком, близко знавшим В. И. Ленина, привлечен к работе в качестве агента Восточного бюро Центрального Комитета. Это бюро было чудовищно слабое, если учесть, что в круг его обязанностей входило обслуживание Сибири, Урала и Поволжья.
Хотя примиренческий ЦК и капитулировал перед меньшевиками, однако его Восточное бюро боролось против ЦК и даже не пустило агента ЦК в свою подпольную типографию. В. И. Ленин одобрил этот шаг бюро1. ЦК мстил нам тем, что выделял Восточному бюро ничтожно мало большевистской литературы. Несмотря на все старания экспедитора Мирона (старого большевика В. Н. Соколова), из вышедших шестнадцати номеров ленинской газеты «Вперед» самарцы могли ознакомиться лишь с пятью или шестью номерами; совсем не послали нам ленинскую брошюру «Заявление и документы о разрыве центральных учреждений с партией»2, книгу «Шаг вперед, два шага назад»3 самарцы получили всего в одном экземпляре и притом лишь в 1905 году.
В нашей борьбе с меньшевиками не помогла и энергичная поддержка приехавшего в то время в Самару из Сибири видного большевика Николая Николаевича Баранского. Полтора месяца мы бились, стараясь сломить сопротивление Самарского комитета по вопросу о созыве III съезда. Выручила нас явившаяся в качестве члена Бюро комитетов большинства и агента В. И. Ленина Р. С. Землячка. Она объехала ряд комитетов, заручилась их резолюциями за созыв съезда. Пришла к нам, вынула из заветного зеркальца (оно хранится ныне в Музее Революции СССР) свой мандат от Бюро комитетов большинства и резолюции местных комитетов и в три дня добилась перелома в Самарском комитете. Мандат на съезд с решающим голосом был вручен мне. В целях конспирации Землячка не сказала нам, что съезд будет работать в Лондоне; местом первоначальной явки для делегатов был указан Петербург. Приехав из Самары в Петербург, Р. С. Землячка сообщила С. И. Гусеву о победе в Самаре, а тот известил Владимира Ильича: «Ура, еще один Комитет — Самарский... В Комитете — меньшевики, но представитель будет большевик»4.
В Петербурге на бывшей Николаевской улице, в доме № 33, в квартире зубного врача Ю. И. Лаврентьевой была явка делегатов съезда. Помню боевой пароль и отзыв (ответный пароль) у Лаврентьевой: пароль — «Мы объединяемся в партию!», отзыв — «Долой бонапартизм!». Лаврентьева дала направление на Малую Монетную, дом № 9-а, к М. П. Голубевой, а она уже — к представителю Бюро комитетов большинства. Тот снабдил меня и делегата от Северного комитета Романова 75 рублями на дорогу и направил на явку в Ригу к М. М. Литвинову5, работавшему там под кличкой Папаша агентом большевиков. М. М. Литвинов обратился к нам с предупреждением: «Товарищи, очень прошу вас, не портите мне границы!» Обиженные, мы обратили внимание Папаши на то, что перед ним профессиональные революционеры с немалым уже стажем подпольной работы. Особенно возмущался солидный Романов. В ответ Литвинов рассмеялся и сказал: «Не сердитесь на скромного «техника» ЦК; я забочусь о кассе ЦК и прошу больше 8 рублей с человека контрабандисту не давать, иначе разорит он ЦК».
Само собой разумеется, Литвинов не сообщил нам, что в его функции входила не только нелегальная переотправка за границу подпольщиков, но и доставка в Россию оружия и нелегальной литературы.
Около города Волковыска мы перебрались нелегально через границу. В Берлине нас позабавили товарищи, выделенные от Бюро комитетов большинства для дальнейшей переотправки делегатов в Лондон. П. И. Кулябко-Лалаянц (Мышь), А. М. Эссен (Бур) устроили явку для съездовцев у какого-то почтенного немца и немного перемудрили с паролем. Пароль был замысловатым: «От русского папы Льва Тринадцатого». В случае какого-либо недоразумения на явке не миновать бы нам полиции либо сумасшедшего дома!
Наконец добрались мы до Лондона. Помогал нам ориентироваться в Лондоне секретарь съезда Н. А. Алексеев (Угрюмый), давно акклиматизировавшийся в лондонской эмиграции и хорошо владевший английским языком. Он разместил нас в Уайтчепеле — районе Лондона, где жили преимущественно беднота и эмигранты из разных стран, в том числе из России.
Большую действенную помощь оказывал нам Владимир Ильич. Он писал на одной стороне листка нужные нам адреса на английском языке, а на другой четко отмечал, как их надо произносить.
На съезд прибыли 24 делегата с решающим голосом и 14 с совещательным — все большевики. Но ведь через явку у Лаврентьевой в Петербурге прошли и 9 меньшевиков. Они получили от Бюро комитетов большинства деньги и перешли, так же как и мы, границу.
Меньшевики поступили двурушнически: получили от БКБ деньги и явку за границу, а сами были уже снабжены своим фракционным центром и имели явку в Женеве. Откровенно говоря, мы, комитетчики, были рады, что съезд оказался большевистским и мы смогли без каверз со стороны меньшевиков в течение 16 дней — с 12 по 27 апреля (25 апреля — 10 мая) — проходить лучшую из коммунистических школ под руководством Владимира Ильича Ленина.
Все делегаты рады были встретить на съезде Надежду Константиновну. Это она своей огромной перепиской обеспечила связь местных большевистских комитетов с В. И. Лениным. Любовно относились мы к делегату от Кавказского союзного комитета Миха Цхакая. Как старшему по возрасту партийцу, ему было поручено открыть съезд. Он нас заинтересовал своими сообщениями о громадном размахе крестьянского движения в Гурии, об образовании на Кавказе революционных крестьянских комитетов, действовавших как местная власть.
Лично я близко сдружился с Алешей Джапаридзе, тоже, как и Цхакая, делегатом от Кавказского союзного комитета. К сожалению, по независящим от него обстоятельствам он запоздал на съезд. Он очень нравился Владимиру Ильичу. Но к Алеше я вернусь несколько позднее.
М. Н. Лядова, типичного профессионального революционера, многие знали по встречам в России. Больше всего порадовал он нас тем, что обильно снабдил делегатов привезенными из Женевы экземплярами книг Ленина «Шаг вперед, два шага назад» и «Заявление и документы о разрыве центральных учреждений с партией».
Большое уважение вызывал член редакции газеты «Вперед», известный литератор-марксист Вацлав Вацлавович Воровский. Он носил партийную кличку Жозефина. В целях конспирации мужчинам нередко давали женские имена и наоборот. Так, делегат Фридолин был известен на Урале и в Самаре под кличкой Варенька, Лядов — Русалка, а Землячка — Осипов.
Речь Воровского сверкала юмором, особенно когда он рассказывал о Каутском, Бебеле, к которым он ездил по поручению Владимира Ильича в Берлин.
Ленин был доволен тем, что на съезде преобладают не лидеры, не литераторы, а практики-комитетчики, но негодовал на то, что очень уж мало рабочих прислано на съезд. «Как это угораздило питерцев, — говорил Владимир Ильич, — не прислать на съезд ни одного рабочего от Петербурга?» Из литераторов же особое внимание он уделял А. В. Луначарскому (по съезду Воинову). Владимир Ильич ценил в Луначарском не только яркого публициста, но и блестящего оратора и настаивал на том, чтобы Луначарский, живший в то время во Флоренции и бывший членом редакции газеты «Вперед», переехал работать в Женеву.
Избранный единогласно председателем съезда, Владимир Ильич при организации работ съезда не позволял ни на минуту упускать из виду, что революция с каждым часом растет и поэтому работать надо по-военному; революция требует, чтобы опыт первых ее шагов был учтен на съезде, чтобы директивы съезда соответствовали запросам и задачам революции.
Владимир Ильич внимательно выслушивал выступавших делегатов и строго следил, чтобы не было отклонений от порядка дня, соблюдался регламент. Он создавал общее настроение, требовавшее, чтобы съезд не превращался в парламент, а больше походил бы на штаб партии, руководящий революционными боями.
На первом же заседании съезда мы получили составленную Лениным и размноженную на машинке анкету для делегатов. Мы должны были дать сжатый отчет о состоянии делегировавшей нас организации за период от II до III съезда: рассказать о структуре организации, сообщить, оформлены ли районы, есть ли пропагандистская группа или коллегия агитаторов, какие существуют программы занятий для кружков высшего и низшего типа, как увязываются письменная и устная агитация, успешно ли идет орабочивание комитетов, каковы взаимоотношения между периферией и комитетом, то есть имеется ли типография или обходимся мимеографом, шапирографом и даже гектографом, как осуществляется связь с заграничным центром и руководящим органом, ведется ли работа среди женщин, среди молодежи и среди военных, каковы связи с крестьянами?
Еще в феврале 1905 года на случай, если бы меньшевики, вопреки запрету Плеханова, пришли на съезд, В. И. Ленин пишет «Общий план решений съезда»6. В противовес примиренческому богдановскому проекту порядка дня съезда Владимир Ильич в № 8 «Вперед» выдвинул свой боевой порядок дня.
Председательствуя на заседаниях съезда, Владимир Ильич вел дневник съезда, отмечал время выступления делегатов с точностью до полминуты. Так, после выступлений моего и Красикова по вопросу порядка дня Ленин записал: Крамольников — 5 час. 05 мин., Вельский [Красиков] — 5 час. 05 1/2 мин.7
В. И. Ленин в ходе съезда внимательно изучал партийные кадры. В дневнике съезда он наметил три рубрики: «пропагандисты, агитаторы, организаторы» — и, прислушиваясь к речам делегатов, в соответствии с характером их выступлений размещал свой «живой инвентарь» в одну из этих рубрик. Характеристика была чрезвычайно точна: Р. С. Землячка отнесена к организаторам, Д. С. Постоловский — к пропагандистам, М. Н. Лядов и П. А. Красиков — к агитаторам.
Устанавливая съездовскую наличность кассы, чтобы передать ее ЦК, который мы должны были избрать на съезде, Ленин записал: Счет теперь — 360 рублей, defizit — 1000 рублей8.
Стенографисток на съезде не было. По предложению Владимира Ильича ежедневно проводились два заседания — утреннее и вечернее. Делегаты по очереди, по двое на каждом заседании, вели секретарскую запись выступлений на съезде. Кроме того, каждый оратор не позднее чем через два часа после выступления передавал в президиум краткий конспект своей речи.
До какой степени внимательно следил В. И. Ленин за тщательностью записи существа выступлений, можно судить по тому, что при утверждении протокола девятнадцатого заседания он поставил секретарям на вид, что они не отметили серьезную реплику А. Джапаридзе, сделанную во время речи Р. Землячки9.
В порядке самокритики проиллюстрирую внимание Владимира Ильича к выступлениям даже не «офицеров», а всего лишь «сержантов» большевистской гвардии, таких, как Крамольников. Рассматривался вопрос об отношении к эсерам. Озлобленный столкновениями с народниками (будущими эсерами) еще в 1898 году в Чите, я заявил на съезде:
— Зачем нам две отдельные резолюции — об эсерах и либералах? Ведь эсер — это либерал с бомбой.
Уже в процессе выступлений других товарищей я понял, что допустил большую ошибку, что у эсеров и либералов различные классовые основы, и голосовал вместе с другими за ленинскую резолюцию. Я был страшно рад, что Владимир Ильич не заметил моей промашки. Но вот в 1925 году я сидел в Институте Ленина за подготовкой к печати пятого Ленинского сборника и мне пришлось впервые ознакомиться с планом доклада В. И. Ленина «О III съезде РСДРП». Читаю: «Отношение к социалистам-революционерам. Резолюция (Пересол Самарца)»10. Вот вам и «не заметил»!
С большой охотой помогал Владимир Ильич любому товарищу, который обращался к нему за советом или за разъяснением тех или иных вопросов. Следы «консультации» Ильича мы находили в выступлениях Красина и многих других.
Делегаты, остававшиеся во время перерыва между утренним и вечерним заседаниями съезда в зале локала (комната при пивной), где мы заседали, могли наблюдать, как накануне доклада А. В. Луначарского о вооруженном восстании В. И. Ленин в течение получаса беседовал с ним, медленно шагая по залу.
Ленин настаивал на том, чтобы Луначарский в своем докладе сформулировал взгляд Маркса на восстание как искусство, чтобы указал на своеобразие восстания в новую эпоху мировой истории, когда пролетариат как гегемон накладывает свой, пролетарский, отпечаток на все формы и методы борьбы, и это сказывается прежде всего в срастании всеобщей политической стачки с восстанием. А. В. Луначарский в своих воспоминаниях говорит, что основные положения доклада были восприняты им от Ленина так четко, что резолюция по данному вопросу у него родилась сама собой. Тут память, видимо, изменила Анатолию Васильевичу. Резолюцию подготовил Владимир Ильич, но внести ее он предложил Луначарскому, попросив его предварительно переписать текст со своего автографа. А так как у Луначарского, как многим может быть известно, почерк был исключительно неразборчив, Владимир Ильич предложил мне переписать проект резолюции для Луначарского, что я и сделал. В течение двух лет в Музее В. И. Ленина был выставлен на стенде этот «манускрипт» Крамольникова. Но так как я хорошо помнил, что переписывал резолюцию с ленинского текста, то в архиве ИМЭЛа мы вскоре нашли оригинал, который занял свое законное место на стенде в Музее В. И. Ленина.
Ленин радовался, когда слышал от делегатов: массы понимают, что вопрос о вооруженном восстании поставлен в порядок дня самой историей, поэтому они требуют от партии уже прямой директивы о восстании. В отчете петербургской организации съезду приведено обвинение, предъявленное питерским работникам, в том, что у них организовано мало кружков; в ответ на это обвинение один из рабочих воскликнул: «Дайте мне три ружья, я сейчас же организую три кружка!»
Можно без преувеличения сказать, что самым радостным для съезда днем был день 1 Мая. Именно в международный рабочий праздник Владимир Ильич выступил с докладом о временном революционном правительстве на вечернем заседании съезда.
Этот день выдался на диво солнечный, что было большой редкостью для обычно окутанного туманами Лондона. Однако на улицах не видно было рабочих демонстраций. Это неприятно поразило нас. Ведь мы приехали из России, и горячее воображение рисовало нам, что по всей стране в этот день объявляются стачки и происходят столкновения и сражения демонстрантов не только с полицией, но и с царскими войсками. А здесь, в Лондоне, мы видели всюду нарядных молодых девушек, вышедших на улицы с цветами и кружками для сбора пожертвований на борьбу с туберкулезом.
Полвека тому назад мы были «помоложе» и, разумеется, рвались на улицу. А Ленин в ответ на наши доводы, что нельзя не выйти на улицы в день великого пролетарского праздника, улыбаясь, говорил:
— Обязательно надо побывать на улице, но не надо забывать, что из всех событий на международной арене нет более важного, чем русская революция. И решить в этот день хотя бы один из серьезных вопросов организации этой революции — значит внести хорошую лепту в честь международного праздника пролетариата. Погуляем в промежуток между утренним и вечерним заседаниями съезда, а на вечернем я точно в назначенное время открою заседание докладом о временном революционном правительстве.
Опоздавших к началу вечернего заседания не было. Владимир Ильич выступал вдохновенно. Словно дыхание революционной демократической диктатуры пронеслось над съездом. Ленин подвел нас к такому окошечку, через которое видно стало, как разрозненные факты, явления революции сплетаются, сливаются в цельную картину движения такого размаха, в котором главенствуют не оборонительные, а наступательные действия, действия не только снизу, но и сверху. Временное революционное правительство возникало в результате победоносного восстания и должно было стать органом дальнейшего углубления и закрепления результатов восстания, органом гражданской войны, не «чертогом», а скорее бивуаком.
Какими жалкими, эволюционно-вегетарианскими выглядели рассуждения меньшевиков в свете доклада Ленина. Когда им пришлось на конференции в Женеве решать вопрос об участии социал-демократов во временном революционном правительстве, они, как истые талмудисты, оговорили его: «Допустимо это участие только в одном случае — в случае перенесения революции на Запад».
Ленин же звал к такому участию «не только на случай перенесения революции в Европу, но и для такого перенесения»11.
Немало пришлось В. И. Ленину потрудиться на съезде, чтобы преодолеть косность со стороны нас, комитетчиков, не учитывавших необходимости создания новых организационных форм при использовании захватного права, при выходе на открытую арену революционной деятельности, не учитывавших необходимости умело прокладывать пути к введению в практику начал демократического централизма при одновременном укреплении конспирации. Особенно возмущало Владимира Ильича невыполнение директив партии в вопросе о выдвижении рабочих в местные комитеты и в ЦК.
А мы (например, Крамольников) твердили одно: «Дух ленинского устава таков, что смешно особо говорить о праве рабочих быть в авангарде рабочего класса... Резолюция... является излишней»12.
У Ленина в процессе подобных выступлений вырвалась гневная реплика: «Я не мог сидеть спокойно, когда говорили, что рабочих, годных в члены комитета, нет. Вопрос оттягивается; очевидно в партии есть болезнь. Рабочих надо вводить в комитеты»13. В. И. Ленин особо подчеркивал: «Вводить рабочих в комитеты есть не только педагогическая, но и политическая задача»14. Позже мы часто вспоминали, как любовно Владимир Ильич приводил нам слова рабочего Ювеналия Мельникова, умершего в 1900 году: «Важнее всего массу рабочих поднять на один дюйм, чем отдельного революционера — на второй этаж».
Мы знали, что Владимир Ильич умеет работать организованно, по плану, а потому успевает сделать чрезвычайно много. Ведь он каждый день тщательно знакомится с 20 газетами на русском, немецком, французском и английском языках. Он отлично знал, какие корреспонденты в каких газетах располагают действительно серьезными связями.
И все же объем работы Владимира Ильича представлялся нам необычайным. Он председательствовал на съезде, делал важнейшие доклады, писал проекты почти всех резолюций, выступал на съезде 138 раз и успевал участвовать во всех комиссиях, вплоть до мандатной. Так, им лично внесено было предложение пригласить на съезд с совещательным голосом от Казани В. В. Адоратского15.
При всей огромной занятости на съезде Владимир Ильич не забывал о своей ответственности как редактора газеты «Вперед». По его требованию М. С. Ольминский переслал из Женевы в Лондон все гранки № 17 газеты, и в промежутке между утренним и вечерним заседаниями В. И. Ленин тщательно отредактировал все статьи (а в статью В. В. Воровского внес много поправок) и отправил номер в Женеву16.
Для более близкого общения с делегатами Владимир Ильич использовал воскресные дни. Группу делегатов он сводил в богатейшую библиотеку Британского музея и показал, где работали К. Маркс и Ф. Энгельс, где работал он сам, когда в Лондоне находилась редакция «Искры» (позже он работал в Британском музее над книгой «Материализм и эмпириокритицизм»).
В последние дни заседаний съезда Владимир Ильич с группой делегатов посетил могилу К. Маркса на Хайгетском кладбище. Не доходя до роскошного памятника Спенсеру, мы увидели простую, скромную плиту с датами рождения и смерти Маркса и его семьи. Здесь кроме самого Маркса, его жены и внука была похоронена ставшая членом семьи Маркса их прислуга Елена Демут. Когда мы приближались к могиле Маркса, Ленин напомнил, что английские сыщики и шпики из царской России, находящиеся в Лондоне, прекрасно знают о посещении русскими революционерами могилы Маркса и могут попытаться нас сфотографировать.
Незадолго до закрытия съезда Алеша Джапаридзе предложил мне перед отъездом из Лондона зайти к Владимиру Ильичу и Надежде Константиновне.
Когда мы пришли к ним17, Надежда Константиновна прежде всего заставила Алешу вырвать из записной книжки листок с адресом для связи с В. И. Лениным, а затем не успокоилась до тех пор, пока мы не заучили этот адрес. Владимир Ильич посмеялся, но одобрил натиск на нас Надежды Константиновны и тут же вспомнил, что еще в 1895 году в Петербурге при организации «Союза борьбы за освобождение рабочего класса» в нелегальных кругах было усвоено одно хорошее положение: «Когда имеешь дело с секретными, конспиративными делами, надо говорить не с тем, с кем вообще можно беседовать, и не о том, о чем вообще можно говорить, а только с тем, с кем нужно, о том, и только о том, о чем нужно». И Владимир Ильич добавил:
— Полагаю, и теперь, через десять лет, в 1905 году, это правило не устарело.
Очевидно, для наших зарубежных товарищей, борющихся в подполье, оно не устарело и теперь — спустя более полувека.
Нам очень не хотелось уходить, хотя и совестно было отнимать у Владимира Ильича время. Перед уходом Джапаридзе спросил, обращаясь к Ленину:
— Что вы, Владимир Ильич, посоветуете мне и Крамольникову, когда мы будем проездом в Париже, посмотреть из памятников революции и искусства?
Насчет памятников искусства Владимир Ильич рекомендовал адресоваться к только что уехавшему со съезда в Париж А. В. Луначарскому, как прекрасному искусствоведу. Алеша продолжал настаивать, и тогда Владимир Ильич посоветовал нам обратить внимание на скульптуру Родена «Мыслитель».
В Люксембургском музее мы нашли эту скульптуру, а так как с Луначарским в этот день мы не встретились, то постарались самостоятельно разобраться и понять, почему Владимир Ильич советовал нам обратить внимание именно на это произведение искусства. Статуя изображала пожилого рабочего, подпершего в глубоком раздумье мускулистой рукой голову. Видно, что многих усилий стоит ему это раздумье, эта работа мысли. Нам показалось, что Роден хотел воплотить мечту о том, чтобы мускулистая рука соединилась с думающей головой в одном человеке, в одном классе. Очевидно, Владимир Ильич хотел напомнить нам, двум молодым делегатам съезда (обоим было по 24 года), что пролетариат серьезно ставит цель, выдвинутую еще Марксом, — уничтожить пропасть между физическим и умственным трудом.
Известно, что сил у первой русской революции для решительной победы не хватило. Пролетариат не развернул еще своих грандиозных сил, поддержка со стороны многомиллионного крестьянства была недостаточна и неодновременна, армия частично поддерживала народное движение, но еще не готова была целиком обратить штыки против общенародного врага, и реакция праздновала временную победу. Но одного реакция не могла отнять у народа: этот народ, и в особенности рабочий класс, вышел из борьбы в 1905 — 1907 годах не таким, каким он вошел в революцию.
Когда в ноябре 1905 года в Петербургском Совете рабочих депутатов меньшевики яростно нападали на большевиков за то, что они проводили в жизнь «в дни свободы» решение III съезда, призывая революционным путем вводить 8-часовой рабочий день, один делегат Совета — рядовой большевик-рабочий — гордо бросил в ответ на обвинение меньшевиков: «Да, мы не завоевали массам 8-часового рабочего дня, но зато мы завоевали массы для 8-часового дня».
Это воспитание масс в ходе революции и сделало из революции 1905 года генеральную репетицию Великой Октябрьской социалистической революции.
О Владимире Ильиче Ленине. Воспоминания. 1900 — 1922 годы. М.. 1963. с. 36 — 46
Примечания:
1 См.: Ленинский сборник V, с. 167. Ред.
2 См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 9, с. 115 — 125. Ред.
3 См. там же, т. 8, с. 185 — 414. Ред.
4 Пролетарская революция, 1925, № 2(37), с. 58, 64. Ред.
5 М. М. Литвинов — член РСДРП с 1898 года. Агент «Искры». В 1905 году — член Рижского и Северо-Западного комитетов и Бюро комитетов большинства. Ред.
6 См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч.. т. 9, с. 315 — 320. Ред.
7 См.: Ленинский сборник V, с. 236. Ред.
8 См. там же, с. 234. Ред.
9 См.: Третий съезд РСДРП. Протоколы. М., 1959, с. 334 и прим. 145. Ред.
10 Ленинский сборник V, с. 286. Ред.
11 Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 11, с. 73. Ред.
12 Третий съезд РСДРП. Протоколы, с. 258. Ред.
13 Там же, с. 333. Ред.
14 Там же, с. 262. Ред.
15 См.: Ленинский сборник XVI, с. 97. Ред.
16 См.: Пролетарская революция, 1923, № 11(28), с. 92. Ред.
17 Встреча и разговор состоялись до 27 апреля (10 мая) 1905 года. Ред.
Н. К. Крупская
ТРЕТИЙ СЪЕЗД ПАРТИИ 1
В России шла агитация за III съезд. Так многое изменилось со времени II съезда, так много новых вопросов выдвинула жизнь, что новый съезд стал прямо необходим. Большинство комитетов высказывалось за съезд. Образовалось Бюро комитетов большинства. ЦК накооптировал массу новых членов, в том числе и меньшевиков, — в массе своей он был примиренческим и всячески тормозил созыв III съезда. После провала ЦК, имевшего место в Москве на квартире у писателя Леонида Андреева, оставшиеся на воле члены ЦК согласились на созыв съезда.
Съезд устроен был в Лондоне. На нем явное большинство было за большевиками. И потому меньшевики на съезд не пошли, а своих делегатов собрали на конференцию в Женеву.
На съезд от ЦК приехал Зоммер (он же Марк — Любимов) и Винтер (Красин). Марк имел архимрачный вид. Красин — такой, точно ничего не случилось. Делегаты бешено нападали на ЦК за его примиренческую позицию. Марк сидел темнее тучи и молчал. Молчал и Красин, подперев рукой щеку, но с таким невозмутимым видом, точно все эти ядовитые речи не имели к нему ровно никакого отношения. Когда дошла до него очередь, он спокойным голосом сделал доклад, не возражая даже на обвинения, и всем ясно стало, что больше говорить не о чем, что было у него примиренческое настроение и прошло, что отныне он становится в ряды большевиков, с которыми пойдет до конца.
Партийцы знают теперь ту большую и ответственную работу, которую нес Красин во время революции пятого года по вооружению боевиков, по руководству подготовкой боевых снарядов и пр. Делалось все это конспиративно, без шума, но вкладывалась в это дело масса энергии. Владимир Ильич больше, чем кто-либо, знал эту работу Красина и с тех пор всегда очень ценил его. С Кавказа приехало четверо: Миха Цхакая, Алеша Джапаридзе, Леман и Каменев.
Мандата было три.
Владимир Ильич допрашивал: кому же принадлежат мандаты — мандатов три, а человек четыре? Кто получил большинство голосов? Миха возмущенно отвечал: «Да разве у нас на Кавказе голосуют?! Мы дела все решаем по-товарищески. Нас послали четырех, а сколько мандатов, неважно». Миха оказался старейшим членом съезда, — ему было в то время 50 лет. Ему и поручили открыть съезд. От Полесского комитета был Лева Владимиров. Много раз писали мы ему в Россию о расколе, и никаких реплик не получали. В ответ на письма, где описывались выходки мартовцев, мы получали письма, где рассказывалось, сколько и каких листков распространено, где были в Полесье стачки, демонстрации. На съезде Лева держался твердым большевиком.
Были на съезде из России еще Богданов, Постоловский (Вадим), Румянцев (П. П.), Рыков, Саммер, Землячка, Литвинов, Скрыпник, Бур, Шкловский, Крамольников и другие.
На съезде чувствовалось во всем, что в России переживается разгар рабочего движения. Были приняты резолюции о вооруженном восстании, о временном революционном правительстве, об отношении к тактике правительства накануне переворота, по вопросу об открытом выступлении РСДРП, об отношении к крестьянскому движению, об отношении к либералам, об отношении к национальным социал-демократическим организациям, о пропаганде и агитации, об отколовшейся части партии и т. д.
По предложению Владимира Ильича, делавшего доклад по аграрному вопросу, пункт об «отрезках» был перенесен в комментарии, на первый же план выдвинут был вопрос о конфискации помещичьих, удельных и церковных земель.
Еще два вопроса были характерны для III съезда — вопрос о двух центрах и вопрос об отношении между рабочими и интеллигентами.
На II съезде преобладали литераторы и практические работники, много поработавшие для партии в той или иной форме, но связанные с русскими организациями, только еще складывавшимися, весьма слабыми узами.
III съезд носил уже иную физиономию. В России организации к этому времени уже вполне оформились, — это были нелегальные комитеты, работавшие при страшно тяжелых конспиративных условиях. Комитеты почти нигде, в силу этих условий, не включали в себя рабочих, но влияние на рабочее движение они имели большое. Листки, распоряжения комитета, были созвучны настроению рабочих масс, — они чувствовали руководство; комитеты пользовались поэтому у них большой популярностью, причем действия их облекались для большинства рабочих дымкой таинственности. Рабочие нередко собирались отдельно от интеллигентов для обсуждения коренных вопросов движения. На III съезд было прислано заявление 50 одесских рабочих по основным вопросам расхождений между меньшевиками и большевиками, причем сообщалось, что на собрании, где обсуждался этот вопрос, не было ни одного интеллигента.
Комитетчик был обычно человеком довольно самоуверенным, — он видел, какое громадное влияние на массы имеет работа комитета; комитетчик, как правило, никакого внутрипартийного демократизма не признавал: провалы одни от этого демократизма только получаются, с движением мы и так-де связаны, говорили комитетчики; комитетчик всегда внутренне презирал немного заграницу, которая-де с жиру бесится и склоки устраивает: «посадить бы их в русские условия».
Комитетчик не желал засилья заграницы. Вместе с тем он не хотел новшеств. Приспособляться к быстро менявшимся условиям комитетчик не хотел и не умел.
В период 1904 — 1905 годов комитетчики вынесли на своих плечах колоссальную работу, но многие из них с громадным трудом приспособлялись к условиям растущих легальных возможностей и открытой борьбы.
На III съезде не было рабочих — по крайней мере не было ни одного сколько-нибудь заметного рабочего. Кличка Бабушкин относилась вовсе не к рабочему Бабушкину, который в это время был в Сибири, а, насколько помню, к тов. Шкловскому. Зато комитетчиков на съезде было много. Тот, кто упустит из виду эту физиономию III съезда, многого в протоколах съезда не поймет.
Вопрос об «обуздании заграницы» ставился не только комитетчиками, но и другими видными работниками. Во главе оппозиции загранице шел Богданов.
Многое тут говорилось зря, но Владимир Ильич не особенно близко принимал это к сердцу. Он считал, что благодаря развивающейся революции значение заграницы ежечасно падает, знал, что и сам он «не жилец» уже за границей, и о чем только он заботился, так это о том, чтобы ЦК быстро осведомлял ЦО (ЦО должен был отныне называться «Пролетарием» и пока что издаваться за границей) . Он настаивал также, чтобы были организованы периодические свидания между заграничной и русской частью ЦК.
Острее стоял вопрос о введении рабочих в комитеты.
За введение рабочих в комитеты особенно горячо стоял Владимир Ильич. За — были также Богданов, «заграничники» и литераторы, против — комитетчики. Горячился Владимир Ильич, горячились комитетчики. Комитетчики настояли, чтобы резолюция по этому поводу не выносилась: нельзя же, в самом деле, было выносить резолюцию, что рабочих не надо вводить в комитет!
Выступая в прениях, Владимир Ильич говорил: «Я думаю, что надо взглянуть на дело шире. Вводить рабочих в комитеты есть не только педагогическая, но и политическая задача. У рабочих есть классовый инстинкт, и при небольшом политическом навыке рабочие довольно скоро делаются выдержанными социал-демократами. Я очень сочувствовал бы тому, чтобы в составе наших комитетов на каждых двух интеллигентов было восемь рабочих. Если совет, высказанный в литературе, — по возможности вводить рабочих в комитеты, — оказался недостаточным, то было бы целесообразно, чтобы каждый такой совет был высказан от имени съезда. Если вы будете иметь ясную и определенную директиву съезда, то вы будете иметь радикальный способ борьбы с демагогией: вот ясная воля съезда».
Владимир Ильич и раньше многократно отстаивал необходимость вводить рабочих в возможно большем числе в комитеты. Он писал об этом и в своем «Письме петербургскому товарищу» еще в 1903 году. Теперь, защищая на съезде ту же точку зрения, он ужасно горячился, вставлял «цвишенруфы». Когда Михайлов (По-сталовский) сказал: «Таким образом, на практике к интеллигентам предъявляются очень низкие требования, а к рабочим непомерно высокие», Владимир Ильич вскрикнул: «Совершенно верно!» Его восклицание было покрыто хором комитетчиков: «Неверно!»
Когда Румянцев сказал: «В Петербургском комитете только один рабочий, несмотря на то что работа в Петербурге ведется лет пятнадцать», Владимир Ильич крикнул: «Экое безобразие!»
И потом, при заключении дебатов, Ильич говорил: «Я не мог сидеть спокойно, когда говорили, что рабочих, годных в члены комитета, нет. Вопрос оттягивается: очевидно, в партии есть болезнь. Рабочих надо вводить в комитеты». Если Ильич не очень огорчался по поводу того, что его точка зрения провалилась с таким треском на съезде, так только потому, что он знал: надвигающаяся революция радикально вылечит партию от неумения орабочивать комитеты.
И еще один большой вопрос стоял на съезде: о пропаганде и агитации.
Как-то, помню, к нам в Женеву приехала девица из Одессы и жаловалась: «Рабочие предъявляют к комитету невозможные требования: хотят, чтобы мы давали им пропаганду. Разве это возможно? Мы можем давать им только агитацию!»
На Ильича сообщение одесской девицы произвело довольно сильное впечатление. Оно оказалось как бы введением в прения о пропаганде. Оказалось, об этом говорили и Землячка, и Миха Цхакая, и Десницкий — старые формы пропаганды умерли, пропаганда превратилась в агитацию. С колоссальным ростом рабочего движения устная пропаганда и даже агитация вообще не могли удовлетворить потребностей движения: нужны были популярная литература, популярная газета, литература для крестьян, для народностей, говорящих на других языках...
Сотни новых вопросов выдвигала жизнь, которые нельзя было разрешить в рамках прежней нелегальной организации. Их можно было разрешить лишь путем постановки в России ежедневной газеты, путем широкого легального издательства.
Однако пока что свобода печати не была еще завоевана. Решено было издавать в России нелегальную газету, образовать там группу литераторов, обязанных заботиться о популярной газете. Но ясно, что все это были паллиативы.
На съезде немало говорили о разгоравшейся революционной борьбе. Были приняты резолюции о событиях в Польше и на Кавказе. «Движение становится все шире и шире, — рассказывал уральский делегат. — Давно пора перестать смотреть на Урал как на отсталый, сонный край, неспособный двинуться. Политическая стачка в Лысьве, многочисленные стачки по разным заводам, разнообразные признаки революционного настроения, вплоть до аграрно-заводского террора в самых разнообразных формах мелких стихийных демонстраций — все это признаки, что Урал накануне крупного революционного движения. Что это движение на Урале примет форму вооруженного восстания — это весьма вероятно. Урал был первый, где рабочие пустили бомбы, выставили даже пушки (на Боткинском заводе). Товарищи, не забывайте об Урале!»
Само собой, Владимир Ильич долго толковал с уральским делегатом.
В общем и целом III съезд правильно наметил линии борьбы. Меньшевики те же вопросы разрешали по-другому. Принципиальную разницу между резолюциями III съезда и резолюциями меньшевистской конференции Владимир Ильич осветил в брошюре «Две тактики социал-демократии в демократической революции»...
Крупская Н. К. Воспоминания о Ленине. М.. 1932. вып. 1. с. 156 — 165
1 Заголовок дан редакцией. Ред.