А. Г. Шляпников
1905 ГОД В МУРОМЕ 1
(Из воспоминаний)
I
Вести о рабочей демонстрации в Питере, о расстреле рабочих 9 января докатились до Мурома сравнительно быстро. В половине января мы уже имели печатные и гектографированные прокламации, разъяснявшие смысл совершившихся событий. Имели мы и письмо попа Гапона, проклинавшего царя, и много других изданий. Распространить их удалось по всем фабрикам и заводам. Благодаря оставшимся от 1903 года связям среди прядильщиков и ткачей мне удалось особенно успешно развить агитацию на фабриках. Впечатление от питерских событий было ошеломляющее... Почва для массовой агитации была весьма благодарная. На бумаготкацкой фабрике работало тогда 1000 — 1200 человек. Рядом на прядильной «Товарищества Суздальцева» работало человек 200 — 250. На первой фабрике у нас была очень хорошо поставлена кружковая работа. Вторая фабрика также находилась под влиянием передовых рабочих и работниц с бумаготкацкой.
Кружок ткачей, из которых я запомнил лишь одно имя — Кольцова, состоявший из испытанных пролетариев социал-демократов, решил вести агитацию за стачку протеста против расстрела рабочих царским правительством 9 января. Однако остановить фабрику и вовлечь всю рабочую массу (особенно работниц) в политическую стачку товарищи не решались и задумали выставить кое-какие требования, чтобы на этой почве легче объединить работниц. Стачку решили приурочить к 9 февраля, чтобы и этим числом подчеркнуть политический характер выступления.
На совместном свидании мы разработали маленькую программу требований, как-то: 1) увеличение заработной платы; 2) проведение и соблюдение 9-часового рабочего дня; 3) постройка бани и ряд других, менее существенных. Но все эти требования носили в данный момент второстепенное значение.
Стачку удалось действительно вызвать 9 февраля, а через несколько часов присоединилась к ткацкой и соседняя прядильная фабрика. Товарищи ткачи послали гонца за мной, но сметившая полиция силою не подпускала меня к фабрикам. Когда же я попытался пойти в обход и обмануть полицейские дозоры, меня на Спасской горе поймали, побили и силой вернули в город...
Стачка проходила довольно бурно. Рабочие устраивали шествия по городу, пели рабочие песни, кричали «долой». Стачка длилась ровно три дня, и на четвертый все рабочие встали на работу. Настроение рабочих было повышенное. Спустя некоторое время администрация фабрики отплатила рабочим за забастовку, уволив человек десять наиболее развитых пролетариев.
На Валенковском и Торском заводах социал-демократическая работа в это время велась слабо. Кажется, в том же феврале удалось поступить на работу и мне, опять на завод П. Ф. Валенкова. Среди старых знакомых... работа быстро двинулась вперед.
Начиная с весны 1905 года наши ряды пополнились следующими рабочими завода Валенкова: В. И. Разборщиковым, С. П. Бакулиным, И. А. Чернышевым, сверловщиком Платоновым, Ал. Зуевым, А. И. Кирилловым, К. П. Чекушкиным, Н. Волковым, Я. К. Поляковым и другими. Все перечисленные были активные работники организации. Читали же легальную и нелегальную литературу почти все рабочие завода, за редкими исключениями. Вся литература у нас хранилась прямо на заводе. Когда начали выходить газеты либерального и легально-марксистского направления, мы устроили коллективную подписку и выписали ряд газет (кажется, «Товарищ», «Сын Отечества» и т. п.).
Начиная с послеянварских дней, всю весну и лето по городу, его окрестностям, по окружным деревням и селениям производили мы усиленное распространение нелегальной литературы. По деревням урядники, жандармы и кулаки распространяли басни о «поджигателях», об угрозах сжигать деревни, пытаясь таким обманом направить темный люд на распространителей нелегальной литературы. Но эти махинации им не удавались. Литература распространялась в огромном количестве.
1 Мая мы решили отметить товарищеской массовкой в лесу. Не помню, совпало ли это празднование с 1 Мая, или же мы организовали эту массовку в первое майское воскресенье, но все же празднество состоялось. Эта маевка состоялась в Кавардицком лесу и носила исключительно товарищеский характер. Всего участвовало в ней человек сорок рабочих завода Валенкова, бумаготкацкой и Слободской прядильной фабрики, а также несколько студентов-муромлян. Туда же принесли с собою корзину пива. Время провели чрезвычайно товарищески, весело. Разучивали революционные песни, знакомились, обменивались коротенькими речами. Эта маевка осталась совершенно неизвестной жандармскому сыску.
Очень часто весною и в начале лета того года нами устраивались кружковые собеседования в лодках на реке Оке. Нередко эти кружки соединялись в целые флотилии лодок. Примыкала тогда к нам учащаяся молодежь, и по речному простору разносились молодыми голосами задорные мотивы революционных песен. Полиция бегала по берегу реки, но пуститься усмирять нас по воде не решалась.
Настроение рабочих, а также и окрестных крестьян с каждым днем становилось все более и более антиправительственным, антицаристским. По окончании работ на фабриках и заводах рабочие частенько затягивали революционные песни. Это демонстративное пение приняло столь массовый характер, что полиция уже не могла вмешиваться и запрещать. Она находила для себя более благоразумным не вмешиваться.
Одновременно с появлением теплой погоды и зеленых лужаек начали свою просветительную работу наши социал-демократические кружки. Для руководства занятиями в кружках были привлечены местные студенты и курсистки. Учащаяся молодежь относилась к этой работе очень серьезно, стремясь совершенствоваться в марксизме. Рабочие кружки посещались охотно. Однако рост революционных настроений заставлял нас перейти от кружковой и воспитательной работы к боевой деятельности: к политическим демонстрациям и массовкам. Массовки устраивались нами в так называемой «Бучихе», в ее оврагах, а репетиции демонстраций мы имели при выходах с фабрик и заводов.
II
Руководящая группа муромской организации, или комитет, состоял весной 1905 года из пяти — семи человек. В него входили рабочие завода Валенкова: М. И. Иванов, модельщик, студент-практикант С. И. Гуреев и пишущий эти строки; в него же входили: один представитель от кружка рабочих бумаготкацкой фабрики, один — от кружка Слободской мануфактуры. Кроме того, в порядке связи с Кулебаками, на правах членов комитета, считались у нас товарищи А. В. Крисанов (умер в 1905 г.) и Курятников.
В начале лета наша партийная деятельность была омрачена чрезвычайно тяжелыми событиями на Кулебакском горном заводе. Очень живо помню, как приехал к нам в город А. В. Крисанов и убитым голосом поведал нам о том, какой необыкновенный погром имел место в Кулебакском поселке. С весны того года в Кулебаках начались пожары (от которых выгорало по нескольку маленьких домишек), всегда наносившие большой ущерб рабочим-квартирантам. Пожары происходили от поджогов. Поджигателями были сами мелкие домовладельцы, прельщавшиеся получением высокой страховой премии.
Чтобы отвести от себя всякие подозрения в столь гнусном деле, домовладельцы начали распространять слухи, что поджигают революционеры, желающие этим путем вызвать рабочих на бунт. Полиция, знавшая истинных виновников бедствий, все же поддерживала и сама клевету на революционеров, желая этим путем убить социалистическую агитацию.
Кажется, в начале июня произошел в Кулебаках очень большой пожар, от которого выгорело около трети всего жилья. Домовладельцы, кулаки, торговцы и полицейские, подговорив наиболее отсталых рабочих, учинили жестокий самосуд над наиболее сознательными рабочими завода, обвиняя их в поджогах. Много товарищей было избито, несколько убито. Некоторые спаслись только тем, что скрылись бегством в леса, где и проживали по нескольку дней. К сожалению, наша организация ничего не могла сделать, чтобы вовремя помочь товарищам. Даже о самом погроме нам сообщили уже на другой день после него.
В это время организация была достаточно крепкая и располагала своими техническими средствами для размножения — гектографами. Гектографы частью мы делали сами, а один или два были привезены из Москвы. Один, я помню, получили тогда от М. И. Гундобиной. На них мы размножали прокламации местного характера, воспроизводили и получаемые из центра, а также революционные песни, спрос на которые был чрезвычайно высок.
Все это время наша организация была связана с Нижним Новгородом и Сормовом. Оттуда приезжали к нам товарищи с литературой. Никакой губернской социал-демократической организации во Владимире тогда не было, она возникла значительно позднее, в конце 1905 года.
В июне по всему нашему району была развернута агитация за устройство демонстративного выступления в день полугодия январских событий в Питере. Были устроены предварительные массовки, на которых обсуждалось политическое положение страны и одновременно характер подготовлявшегося выступления. Общее мнение сводилось к тому, что в городе никаких выступлений не делать, а попытаться организовать загородное собрание членов партии, сочувствовавших ей рабочих и интеллигенции. Выбор места и все практические меры по организации общего собрания возложили на комитет. Фактически проведение всей работы выпало на двоих: С. И. Гуреева и меня. За рекой Окой, в лугах, мы облюбовали местечко. Для сходки наметили ближайшее к 9 июля воскресенье...
В конце июня или в начале июля приехал в Муром М. И. Лакин, участвовавший в знаменитой иваново-вознесенской стачке и попавший за это под суд и освобожденный под надзор полиции, с обязательством жить на родине. Лакина в районе еще не знали, и мы решили использовать его, как одного из участников крупной стачки, для ознакомления членов организации с борьбой и предполагали устроить на сходке живое обсуждение волновавших нас тогда политических вопросов.
О месте собрания мы предупредили товарищей за сутки, назначив сбор в 4 часа дня в воскресенье 10 июля. Погода была весьма благоприятная. К назначенному часу берег той стороны Оки оживился. На ту сторону потянулись рабочие и граждане, в одиночку и группами, в лодках и на пароме. К назначенному часу на лужайке, среди кустарников и стогов сена, собралось более 300 человек. Принесли заранее приготовленный длинный шест и водрузили на нем красное знамя, обшитое каймою в знак печали по жертвам 9 января.
Местная полиция и жандармерия также приготовились. Наши дозоры сообщили нам, что полиция уже с 2 часов дня находилась скрытой в холерных бараках-барже. Когда открылось собрание, я пригласил несколько товарищей, имея намерение поставить дозорную и патрульную связь и наблюдение. Едва мы успели уйти в кусты, как слышим позади нас раскаты «ура». Повернулись назад, и нам представилась живописная картина: на собравшихся несколько сот человек бежала группа полицейских десятка в два-три, размахивая шашками, крича пьяное «ура».
Внезапное нападение полиции внесло замешательство в ряды мирно сидевших на сходке рабочих. Большая часть бросилась бежать. Полиция прежде всего бросилась на знамя. На защиту красного знамени встала В. О. Окушко, очень малосильная и хрупкая, и, конечно, не могла отстоять его и вместе с ним была взята полицией. Нас, оказавшихся в стороне от сходки, вооруженных двумя револьверами и палками, оказалось человека четыре. Мы быстро решили броситься на выручку и также попытаться внезапно напасть на городовых. Наш пример нападения на городовых увлек и часть бежавших товарищей. Прежде всего мы отбили арестованную девушку. Пока мы шумели, вырывали из рук городовых В. О. Окушко, рабочие вооружились длинными кольями и в свою очередь бросились на полицию, видя, что последняя превышает нас числом и обнаруживает намерение окружить нас.
Против полиции со всех сторон пошло наступление рабочих с кольями. Полиция обнажила свои шашки, но они оказались намного короче рабочих кольев и не годились для битвы. Попытались открыть стрельбу из револьверов, но мы в свою очередь дали ряд выстрелов, показав этим, что готовы на огонь ответить огнем же. Стрельба внесла большое озлобление в наши ряды, и рабочие ответили дружным натиском на полицию. Полиция была опрокинута, побежала, а главный руководитель, помощник исправника Войтас, был нами взят в плен. Кое-кто из городовых, а также и пристав получили удары кольями. Войтаса также потрепали. Мне пришлось употребить некоторое усилие, чтобы оградить его от самосуда демонстрантов. Потребовали возвращения красного знамени, но оно уже было отправлено в город.
После разгрома полиции наша сходка стала еще более многочисленной. Стрельба, пение, шум — все это привлекло к нам бывших в лугах крестьян и горожан. Разбив полицию... победные и ликующие, с революционными песнями, мы двинулись по берегу к парому и лодкам, чтобы всем скопом перебраться в город. Подойдя к берегу, мы вынуждены были задержаться, ибо наши враги предприняли ряд хитростей: отрезали нам сообщение с городом, уведя все паромы и оттолкнув от берега все лодки. Пришлось перетягивать на эту сторону паромы.
На городском берегу толпился народ. Вести о рабочей демонстрации, а также о схватках с полицией стали известны всему городу. С некоторых возвышенностей города были видны наши схватки. Поэтому наша демонстрация, наше возвращение в город было буквально триумфальное. Учащаяся молодежь, интеллигенция, рабочие, крестьяне и любопытные обыватели образовали толпу тысячи в две-три человек. В город вошли «Воеводской горой» с пением «Марсельезы», «Дубинушки» и других революционных песен. Полиция плелась в хвосте. Во главе же демонстрации шла вооруженная револьверами и палками рабочая молодежь.
Когда голова демонстрации взошла на мост через овраг у городской думы... полиция, получив подкрепление, решила отрезать головную часть от шедшей массы муромских граждан. Мы решили ликвидировать эту попытку полиции. Быстро повернулись назад и палками погнали полицию с моста. Раздались выстрелы, сначала со стороны полиции, а затем затрещали в ответ и наши «бульдоги», которых у нас было тогда всего штук пять-шесть. Однако трескотня получилась весьма внушительная. Шедшая за нами толпа поспешила укрыться и разбежалась. Буржуазные и поповские элементы города впали в панику. Все любопытные поспешили закрыть окна, ворота и двери домов. С улиц скрылись все купеческие и извозчичьи повозки. Полиция также разбежалась. Отстававших полицейских наши пролетарии погоняли стрельбой и палками...
Для развития партийной работы наша демонстрация имела огромное значение. Факты разгрома рабочими полиции, пленение «самого исправника» передавались из уст в уста по всей округе, революционизируя полупролетарское население деревень и сел. На нашу организацию после этой демонстрации обратили большое внимание и партийные центры: Нижний и Москва. Нижегородский комитет поддерживал с нами связи по традиции, а московская окружная организация повела в своем роде конкурентную работу. Мы охотно принимали помощь от той и другой, но ближе всего нам были рабочие-сормовичи, наезжавшие к нам в район. Московская же окружная обслуживалась интеллигентскими силами, по своему удельному весу не выше сормовских рабочих, прошедших суровую школу подпольной работы на крупном заводе и умевших лучше подойти к рабочим, чем те.
Известия о нашей удачной демонстрации распространились далеко за пределами нашего района. Из многих мест мы получали радостные приветствия и пожелания подражать нашим выступлениям. После этого события партийная организация начала быстро расти в численности...
К обыскам и арестам жандармы приступили уже спустя неделю. У Лакина, Окушко и у меня обыски производились в субботу 16 июля. День был рабочий, и я был на заводе. Относительно обыска меня предупредили по телефону. Дома я ничего не хранил. Склады литературы у нас были на заводе, а поэтому я и не торопился домой. Скрываться или переходить на нелегальное положение, как предлагали мне товарищи, я не хотел и пошел на обыск. Вся наша улица была под полицейским оком, а маленькая хибарка, в которой я жил, и двор были переполнены жандармами. Решили обыскать и меня. Все карманы моей блузы обшарили, ничего не нашли. Нужно было обыскать у меня в сапогах. Жандармский подполковник Сомов предлагает произвести осмотр в моих сапогах. Я сажусь и протягиваю ему ногу, предлагаю снять и обыскать. Подполковник возмущается, ворочает своими усами и тупыми бычьими глазами, говорит об оскорблении, которое я наношу жандармскому мундиру. Унтера, окружавшие подполковника, решили ему помочь и предложили свои услуги, но я не соглашался предоставить им свои сапоги, а подполковник Сомов также не позволил им пятнать честь своего мундира снятием сапог у рабочего. Так и остались мои сапоги необысканными.
Окна были выбиты полицией. Моя мать рассказывала мне впоследствии, что она видела и переодетого городового, но не хотела мне сказать об этом, опасаясь с моей стороны каких-либо, по ее мнению, необдуманных шагов...
После обыска меня пригласили на допрос в жандармское управление и арестовали. Вечером направили в местную тюрьму. Жандармерия и прокуратура начали производить дознание по делу о «вооруженной демонстрации в городе Муроме»2.
Двадцать лет рабочей организации РСДРП — РКП(б). Гор. Муром. Кулебаки, Выкса. М. — Пг.. 1923. с. 91 — 102
1 Публикуется с сокращениями по одноименной брошюре автора, впервые напечатанной в 1923 году. Ред.
2 А. Г. Шляпников был осужден на два года крепости без зачета 13 месяцев предварительного заключения. Ред.
С. Р. Заводовский
ДОНБАСС В ОГНЕ
I
В феврале 1905 года на Щербиновском руднике вспыхнула организованная социал-демократами забастовка. Началась она мирно. Дня за три до ее начала состоялось конспиративное заседание всех трех кружков социал-демократической щербиновской организации. Было решено создать забастовочный комитет из представителей отдельных участков подземных работ шахты и поверхностных работ.
В его состав вошли социал-демократы Никифор Дараганов, Василий Калашников, Росковский, Лесовой, Пантелей Постыльняк, Михаил Демидов, Егор Пискарев, Никифор Обищенко, автор этих строк и другие. Председателем забастовочного комитета избрали Мусиенко Ефима Антоновича. Выработали требования к администрации из 32 пунктов, преимущественно экономического характера: 8-часовой рабочий день, установление в шахтах трех рабочих смен, увеличение заработной платы, отмена штрафов, упразднение подрядчиков, улучшение жилищ, страхование от увечий за счет шахтовладельцев и др.
16 или 17 февраля депутаты комитета пошли к директору. Он депутацию не принял и передал через инженера:
— Вы бунтовщики, начинайте работать, тогда мы рассмотрим ваши требования.
Забастовочный комитет решил погасить два котла из трех. Оставлен был котел, дающий пар на камерон, откачивающий воду из шахты. Взята под контроль вентиляционная система шахты.
20 февраля комитет еще раз отправил делегацию к директору. Тот снова не пожелал разговаривать с представителями рабочих.
Депутаты вышли из конторы и направились на базарную площадь, на ожидавшее их собрание. Из проходных ворот внезапно появились казаки и начали сечь рабочих нагайками, топтать конями, колоть пиками. Ошеломленные неожиданностью нападения, шахтеры бросились врассыпную. Кто-то заскочил в кочегарку, открыл клапан гудка. Гудок гудел во всю свою механическую грудь, разносил тревогу. Многие депутаты укрылись в здании ствола центральной шахты, другие бросились под вагоны, стоявшие на весах под нагрузкой. В этот момент заиграл рожок, казаки стремительно помчались обратно в ворота. Один из них, чубатый, настиг меня под вагоном и ударил пикой. Однако все делегаты, окровавленные, испачканные угольной пылью, явились на базарную площадь...
...Если бы директор Бах не вызвал своим злонамеренным поведением гнев рабочих, а казаки не напали на них с нагайками и пиками, возможно, забастовка приняла бы иной характер. Но, получив наглядный урок, мы ясно поняли, что без суровой схватки шахтеров с царским охвостьем не обойтись.
Созрела необходимость строить баррикады. У линии железной дороги были сложены в штабеля шпалы. Соорудили из них баррикады, перегородили два переулка.
Показалась толпа, двигавшаяся от верхнего поселка. Когда она приблизилась, все узнали черносотенцев с их предводителем религиозным фанатиком рябым Гарбузом. Они направились к магазину «Оборот» наследников Абрамовича и разбили витрину.
Дружина рабочей самообороны, возглавляемая Сергеем Харламовым, очень быстро заставила их бежать. Кое-кто из погромщиков успел несколько раз выстрелить.
На собрании-митинге выступили Егор Пискарев и я. Не успели мы сойти с импровизированной трибуны, как со стороны Народного дома показалась рота солдат Литовского полка, держа наперевес винтовки. У магазина «Оборот» рота остановилась. Впереди — пристав Шервуд и капитан Янчицкий, размахивая саблями, кричали:
— Разойдись!
Вслед за пехотой показались казаки во главе с сотником Балабиным.
Из наших рядов вышел Никифор Обищенко.
— Братья солдаты, казаки! — обратился он к войскам. — Это черносотенцы с босяками камнями разбили окна магазина, они стреляли из револьверов. Мы требуем только свое — пусть улучшат нашу подневольную шахтерскую жизнь...
В этот момент раздались два залпа, потом еще несколько залпов. Упали наповал убитые Никифор Обищенко и Трохов. Слышались стоны и крики раненых...
Обстановка накалилась... Только меньшевиствующие интеллигенты в то время сохранили веру в возможность добиться справедливости при царской власти. Депутаты Росковский и Лесовой не придумали ничего лучшего, как послать телеграфную жалобу министру внутренних дел: «На руднике пехотой и казаками ранено 12 рабочих, убито 2 и одна женщина. Просим расследовать».
Екатеринославский губернатор Нейгарт о результатах расследования писал министру внутренних дел Булыгину:
«Предварительное следствие при мне начато прибывшим вместе со мною следователем по особо важным делам немедленно. Арестовано 164 участника беспорядка. Порядок был быстро восстановлен: рабочие Щербиновского рудника немедленно приступили к откачиванию воды из шахт»1.
Итак, в итоге «расследования» арестовали 164 человека на двух рудниках — Щербиновском угольном и ртутном Ауэрбаха. В их числе — П. Постыльняка, В. Калашникова, Палечного и автора этих строк. Видно, боясь новой вспышки, полиция вскоре освободила нас, ограничившись допросом.
Планом проведения забастовки не предусматривалось затопление шахты. Но когда казаки устроили погром, избили депутатов, кочегары покинули свои места, давление в котле упало, насос перестал работать, вода начала затоплять квершлаги и шахтный двор. Когда рабочие об этом узнали, то развели огонь под котлами. Через несколько часов котел начал давать пар, заработал насос.
Вскоре после расстрела рабочих на Щербиновский рудник приехали большевики Григорий Иванович Петровский, П. А. Моисеенко, Наум Дубовой. На состоявшемся в балке, близ Щербиновки, собрании членов социал-демократических кружков и сознательных рабочих Григорий Иванович призывал активнее вступать в боевые дружины, Моисеенко рассказал об опыте революционной борьбы иваново-вознесенских ткачей и о развитии революционного движения в России.
После отъезда Г. И. Петровского и П. А. Моисеенко вскоре на Щербиновский рудник для руководства партийной организацией от Екатеринославского комитета приехали тов. Лука (Яндовский) и его жена Женя. По их совету дружины самообороны были перестроены в боевые дружины. Первой дружиной командовал Пантелей Макарович Постыльняк, второй — Иван Гаврилович Гордиенко. Начали регулярные занятия по военному делу. Вести занятия поручили Тимофею Харламову и прибывшему на рудник революционеру, которого мы знали под именем Моисея.
О них хочется сказать особо. Тимофей Харламов появился на руднике в конце 1904 года. Ходил он в старой солдатской шинели, любил рассказывать о разных случаях из солдатской жизни и всегда подчеркивал казнокрадство, трусость, пьянство офицеров и высших командиров. Его не раз арестовывали.
Тов. Тимофей всегда был в окружении ребят. Они любили слушать его увлекательные сказки, разные истории. Иногда он строил ребят в колонны, учил солдатскому строю, маршируя во главе своего «войска» по улицам. А через некоторое время, глядишь, он уже среди женщин ведет речь против религии, уговаривает их не давать денег на постройку храма.
Тов. Моисей до приезда на Щербиновский рудник жил в Таганроге и Ростове. Оттуда он привез четыре берданки. Он хорошо стрелял из револьвера.
Мы искренне любили этого вдумчивого человека за его разносторонний ум, юношескую живость характера и неукротимую ненависть к капитализму, ко всему, что угнетает человека.
Учиться стрелять мы ходили к реке Кривой Торец. Наш «полигон» располагался в узкой долине речки у левого берега.
Вооружению дружин помогло одно из обращений Екатеринославского комитета РСДРП. Вспоминаю, что в нем говорилось: «Помогите пролетариату вооружаться. Он вооружается для борьбы с самодержавием, для борьбы с темными силами, преследующими свободную мысль, свободное слово».
К каждому воззванию были приложены подписные листы. По этим подписным листам наши парни — члены социал-демократической организации собирали деньги. Деньги давали рабочие, интеллигенция. На эти средства мы приобретали оружие — револьверы, берданки.
Расстрел забастовавших цербиновцев не устрашил рабочих, наоборот, он вызвал гнев против царского правительства. Шахтеры открыто выражали готовность бороться за свержение самодержавия.
II
Накануне 1 Мая мы с Марусей Ганзуриной разбросали и наклеили на стенах зданий, на заборах первомайские листовки с призывом выйти на демонстрацию.
Маруся — дочь старого шахтера. Их землянка не раз была местом собраний кружка.
Маруся была высокая, красивая девушка, обладала сильным приятным голосом, имела успех в любительских спектаклях в Народном доме.
О Марусе Ганзуриной все рабочие похвально отзывались за ее веселый нрав. Все ее уважали. Она вступила в боевую дружину, участвовала в горловском восстании сестрой милосердия...
Первомайская демонстрация прошла успешно. На месте, где 20 февраля 1905 года была пролита кровь рабочих, где был убит пламенный большевик Обищенко, состоялся митинг.
...Более полутора тысяч мужчин и женщин образовали мощную колонну. Знаменосцы шли впереди. Впервые у демонстрантов в петлицах красовались красные ленты, а в руках — флажки.
...Из квартиры доктора Кавалерова вышел молодой незнакомый человек в темных очках и протиснулся в гущу народа. Там его приподняли, и он звонким, молодым голосом начал речь. Поздравил с пролетарским первомайским праздником труда, рассказал о его значении.
В заключение оратор разбросал первомайские прокламации. Запомнился лозунг, написанный в ее верхнем правом углу: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Под текстом стояла подпись: «Екатеринославский комитет Российской социал-демократической рабочей партии».
Для предупреждения возможных провокаций со стороны черносотенцев боевая дружина в этот день охраняла поселок, шахтные сооружения и коксохимический завод.
III
Забастовочный комитет постепенно превращался в центр всей общественно-политической жизни. Помимо руководства забастовкой он направлял работу боевых дружин, проявлял неустайную заботу о вооружении рабочих и охране общественного порядка, об организации культурно-просветительной деятельности...
По инициативе забастовочного комитета на одном из митингов был избран народный суд для борьбы с черносотенцами, погромщиками, темными, невежественными силами, нарушавшими революционный порядок. Председателем народного суда стал Никифор Дараганов, членами суда — Павел Полывелов, я и другие.
Народный суд работал в содружестве с боевиками-дружинниками, которые разыскивали участников черносотенных погромов и предавали их суду.
Изобличенных черносотенцев и провокаторов суд изгонял из Щербиновского и других ближайших рудников.
В отношении нарушителей революционного порядка, совершивших проступки по несознательности, суд применял меры общественного порицания.
К лету роль забастовочных комитетов, которые в дальнейшем стали называться распорядительными комитетами, особенно возросла. Они поистине были прообразом будущих Советов рабочих депутатов. Местные же власти растерялись. Перед активными массовыми выступлениями рабочих они чувствовали свое бессилие и поэтому часто старались самоустраниться.
Осенью щербиновцы получили тревожную весть из Константине-Горловского комитета о том, что на Дружковском заводе арестовали руководителей социал-демократического кружка Смирнова и Семена Никанорова. С последним многие из нас лично были знакомы, не раз встречались... В воскресенье распорядительный комитет собрал боевые дружины. Пришло человек 500 и здесь же при содействии железнодорожных революционных организаций погрузились в вагоны и поехали на станцию Кривой Торец. От телеграфистов узнали, что с Дружковки вышел состав поезда генерала с трудно запоминающейся фамилией, вроде Баухвальд. Он держал путь в Юзовку, куда прибыла и расквартировалась пехотная часть, сосредоточенная в Юзовско-Макеевском промышленном районе.
Поезд генерала на станции Кривой Торец был нами остановлен, а паровоз отцеплен. Руководство боевых дружин потребовало от генерала письменного распоряжения Козлову — полицейскому надзирателю Дружковского завода — освободить Смирнова и Никанорова. Сначала Баухвальд отказывался писать что-либо, а потом под нашим натиском все-таки дал записку. Но при этом попытался пройти к телеграфу, однако наши товарищи не позволили ему телеграфировать о случившемся.
Несколько дружинников отправились на паровозе в Дружковку. Надзирателя Козлова нигде не нашли, он спрятался. Тогда нами была снята охрана, и мы освободили Смирнова, Никанорова и еще троих рабочих.
IV
В конце лета на сельскохозяйственном машиностроительном заводе Оливье, находившемся вблизи станции Железная, состоялась партконференция Донецкого бассейна. Коллектив рабочих этого завода не отличался революционным настроением. Зато успехом здесь пользовались меньшевики. Может быть, поэтому там надзор полиции и жандармов был слабее.
От щербиновской организации делегатами на конференции были пишущий эти строки, Сергей Курочкин и меньшевистски настроенный конторщик Ростковский.
С докладом на конференции выступал приезжий пропагандист. Он был высокого роста, светловолосый, с маленькой бородкой клинышком, в пенсне. Его звали Борисом. Он рассказал о III съезде партии, о разногласиях большевиков с меньшевиками. Участники конференции Ростковский, Александр Филимонов и Григорий Посный не были согласны с решениями съезда. Однако подавляющее большинство делегатов одобрило решения съезда и обязало провести широкую разъяснительную работу в массах о задачах революционеров-большевиков.
Вскоре после партийной конференции по заданию Екатеринославского комитета щербиновцы направили в ближайшие хутора и села нескольких агитаторов, снабженных привезенными из Екатеринослава листовками, призывающими крестьян к захвату помещичьих земель.
Мне и Сергею Курочкину поручили собрать батраков помещика Кащеева и крестьян близлежащих сел. Земли помещика Кащеева находились за линией железной дороги вблизи станции Дылеевка. После митинга группа крестьян вышла с косами в поле. Скосили оставшееся нескошенным поле пшеницы.
Помню, что на этих сходках крестьян мы попеременно читали брошюру В. И. Ленина «К деревенской бедноте».
К концу лета усилилось движение крестьян за раздел земли. В августе появился царский манифест о созыве булыгинской Государственной думы. Царское правительство поспешило закончить войну с Японией...
Великие, незабываемые дни. Сборник воспоминаний участников революции 1905 — 1907 годов. М.. 1970. с. 143 — 149
1 Начало первой русской революции. Январь — март 1905 г. Сборник документов. М., 1955, с. 437. Ред.
П. Мурашев
СТРАНИЧКА РЕВОЛЮЦИОННОГО ДВИЖЕНИЯ НА УРАЛЕ В 1905 ГОДУ
НАЧАЛО 1905 ГОДА
Как-то в феврале 1905 года ко мне заехал Н. В. Петухов и привез неприятное известие: Добрынина опять арестовали. Петухов в нашем кружке не состоял, но был «сочувствующим». Это был невысокий и плотный, бородатый многосемейный человек с живыми умными глазами. Он служил приказчиком в магазине своего дяди, много читал и сам пописывал стихи. Некоторые из его стихотворений были напечатаны в уральских газетах. В длинные зимние вечера, случалось, мы просиживали с ним за полночь в разговорах о политике и литературе.
Просидев с Петуховым до полуночи, мы решили прокатиться на его лошадке, стоявшей у ворот. Ночь была морозная, звездная. Улицы заводского поселка устланы и мертвы. Один завод, по обыкновению, гудел, шумел и скрежетал. Пылала синеватым пламенем доменная печь.
Проезжая около арестного помещения, в котором был заключен Добрынин до отправки его в екатеринбургскую тюрьму, мы не могли отказать себе в удовольствии запустить кирпичом в окно квартиры урядника, находившейся рядом с арестным помещением... В нас горело чувство мести к насильникам, вырвавшим из наших рядов энергичного товарища. Через Добрынина мы были связаны с екатеринбургским партийным центром, и с его арестом связь эта обрывалась.
Добрынина отправляли через день по новой железной дороге в товарном поезде; это был чуть ли не первый поезд из тех, которые изредка начали ходить по начерно законченному рельсовому пути, связавшему Надеждинский завод с «культурными центрами». Пользуясь возможностью ехать по железной дороге, я решил съездить в Екатеринбург в надежде по дороге увидаться с тов. Добрыниным.
Затруднение было с получением разрешения на проезд, так как частным пассажирам ездить еще не разрешалось. Но при содействии директора завода инженера Хренникова мне удалось получить разрешение, и я отправился в том же поезде, в котором везли Добрынина, но только в другой теплушке.
Добрынина охраняли два дюжих жандарма. На одной из станций один из телохранителей вывел арестованного «до ветру», и мне удалось перемолвиться с ним несколькими фразами:
— В книжном магазине Куренщикова спросишь № 107 «Наша жизнь». Это пароль для явки. Остальное ясно... Кстати, узнай, не связан ли мой арест с провалом партийной организации. Если нет, то меня, видимо, скоро освободят, так как улик у жандармов никаких нет.
Поезд по новой дороге тащился медленно и несколько раз сходил с рельсов. Но все же мы добрались до Гороблагодатской, а отсюда уже по Уральской железной дороге до Екатеринбурга было несколько часов езды.
С трепетом я шел в книжный магазин: мне представлялась возможность войти в непосредственное общение с партийной организацией. В книжном магазине была публика, и я стал рассматривать литературу. За прилавком находились две женщины — одна постарше (как я узнал позднее, К. Т. Новгородцева) и вторая молодая, с черными глазами и румяным круглым лицом (М. Н. Пин-жакова, партийная работница, погибшая впоследствии в ссылке). Улучив момент, когда у прилавка никого не было, я обратился к старшей из них со словами:
— Дайте, пожалуйста, «Нашу жизнь», 107-й номер. Она внимательно посмотрела на меня.
— Немного подождите, товарищ.
Слово «товарищ» звучало для меня в тот момент, как музыка, как символ единения с партией.
Когда в магазине никого из посетителей не осталось, Клавдия Тимофеевна (имена некоторых товарищей, возможно, за давностью времени я путаю), убедившись из разговора со мной, что я действительно товарищ, сообщила мне, что провала в Екатеринбурге не было и, следовательно, арест Добрынина нужно объяснить местными причинами.
Уезжал я из Екатеринбурга с сознанием исполненного долга, установив с партией необходимую связь. Кстати сказать, в то время РСДРП на Урале находилась под полным влиянием большевиков.
СОВЕТ РАБОЧИХ ДЕПУТАТОВ
Весна в той части Урала, где находится Богословский горный округ, начинается поздно. Но вот зазеленели леса, со всех сторон окружавшие Надеждинский завод. С весной совпало оживление и в рабочих кругах. Мы пользовались легальными и нелегальными возможностями, чтобы поднять это настроение. Наши прокламации, отпечатанные на самодельном гектографе, теперь уже охотно читались рабочими. Мы распространяли среди них кое-какую имевшуюся в нашем распоряжении литературу. Кроме того, я корреспондировал в «Уральской жизни», сообщая о всех выдающихся фактах местной жизни в соответствующем освещении.
Корреспонденции охотно читались не только интеллигенцией, но и рабочими и давали материал для горячих бесед и споров...
После пасхи в Народном доме удалось устроить несколько собраний с участием рабочих, на которых обсуждались исключительно экономические вопросы.
На одном из этих собраний было решено избрать выборных от рабочих, которые должны были предъявить администрации ряд требований. Заводская администрация, считая, что легче иметь дело с выборными, чем с рабочей массой в целом, препятствий этому не чинила.
Выборные вскоре присвоили себе название Совета рабочих депутатов. В мае 1905 года в Надеждинском заводе существовал уже Совет рабочих депутатов, и это был чуть ли не первый по времени своего возникновения Совет во всей России.
Большинство товарищей нашего кружка были избраны в Совет, и в их числе М. Горшков и Добрынин, к тому времени уже выпущенные из тюрьмы. Благодаря этому вся последующая деятельность Совета протекала под непосредственным руководством тройки (в нее входили Добрынин, Горшков и я).
Рабочая масса охотно поддерживала экономические требования, но политики она чуралась... В числе требований экономических (увеличение заработной платы, улучшение жилищных условий, уменьшение рабочего дня и пр.) были, между прочим, следующие: увольнение со службы доктора Токарева и приведение в надлежащий вид арестного помещения, находившегося в антисанитарном состоянии. Эти требования были включены по настойчивому желанию рабочих. Требование об увольнении доктора Токарева вызвало бурю негодования среди интеллигенции, а требование об улучшении арестного дома дало противникам рабочего движения материал для зубоскальства: прежде всего хлопочут-де об арестантской, считая себя первыми кандидатами в нее.
Администрация воспротивилась увольнению доктора, но это только усилило настойчивость со стороны рабочих... К требованию присоединились угрозы вывезти его на тачке. Доктор вынужден был уехать.
Большинство других требований администрация удовлетворила: рабочие были настойчивы и действовали сплоченно, у администрации же не было реальной силы, чтобы противодействовать им. (В заводе совершенно не было воинских сил, а из полиции имелись полицейский надзиратель, урядник и несколько стражников.)
Успех Совета в отстаивании интересов рабочих поднял его авторитет на необычайную высоту; к нему стали обращаться по всевозможного рода делам, в том числе и чисто судебного характера.
Президиум Совета вынужден был разбирать споры, тяжбы, драки и пр. и выносить по ним решения, которые тотчас же проводились в жизнь. Так, например, Советом было вынесено постановление о высылке из горного округа нескольких молодых людей, проявивших себя в систематическом пьянстве и хулиганских поступках... И это требование немедленно было исполнено, несмотря на то что Совет не обладал никаким аппаратом для проведения в жизнь своих постановлений. Таков был авторитет его...
1905 год в очерках и воспоминаниях участников. Сборник 11. М., 1928, с. 23 — 26
С. Касымходжаев
ВМЕСТЕ С РУССКИМИ ДРУЗЬЯМИ
Родился я в 1874 году в городе Ташкенте, в одном из бедных семейств, составлявших большинство населения дореволюционного Узбекистана. Отец мой был кустарем, занимался изготовлением грубых тканей, но потом разорился и стал строительным рабочим. Десяти лет я поступил в мактаб (старую школу), где мы должны были заучивать различные религиозные догмы. Затем я начал учиться в одном из ташкентских медресе; но нашей семье жилось трудно, заработка отца не хватало, поэтому я и мой старший брат Акбарходжа начали помогать отцу, а затем сами стали строительными рабочими. После смерти отца, в 1904 году, мы стали основными кормильцами матери и сестер.
Тяжелый социальный и национальный гнет царизма, помещиков и капиталистов вызывал сопротивление трудящихся масс края. Батраки и бедняки кишлаков, рабочие и кустари городов Узбекистана постепенно поднимались на борьбу против эксплуататоров — «своих» и русских помещиков и капиталистов.
Огромное влияние на развитие освободительной борьбы трудящихся Узбекистана, как и других национальных окраин, оказала революционная Россия. Первая русская революция сыграла большую роль в развитии революционного, национально-освободительного движения на окраинах.
Под влиянием революции 1905 года в Центральной России поднимались на борьбу с царизмом и трудящиеся массы Туркестана. Именно к этому времени относится начало и моей революционной деятельности.
В начале 1905 года мы, группа узбекских рабочих-мастеровых, участвовали в строительстве административного здания Ташкентского железнодорожного вокзала. Неподалеку от нас работали политические ссыльные из русских рабочих и интеллигенции.
Труд наш был тяжелым. Работали артельно, с самого утра до позднего вечера, а получали гроши. Русские рабочие интересовались нашим коллективным трудом и говорили, что это очень важно для совместной борьбы против хозяев. От них мы узнали о начале революции 1905 года в Петербурге.
Один из политических ссыльных, большевик по имени Иван, тайно вручил мне программу РСДРП, принятую II съездом партии, и листовку, призывающую к борьбе с царизмом. Я передавал своим товарищам на родном языке содержание этих документов и вел революционную агитацию среди местного населения.
Летом развернулись забастовки и политические демонстрации ташкентских рабочих, в которых участвовали и трудящиеся местных национальностей.
В июле начались волнения среди рабочих мастерских Среднеазиатской и Оренбург-Ташкентской железных дорог. 16 июля, с 8 часов утра, рабочие бросили работу и стали собираться на вокзале. Пригласили и нас, узбекских строителей, присоединиться к демонстрации. И мы пошли вместе с русскими товарищами.
Сотни демонстрантов с красными знаменами двинулись по главным улицам Ташкента. Только после натиска казачьих войсковых частей демонстранты вернулись обратно на вокзал с возгласами: «Долой царских палачей!», «Долой самодержавие!»
Царская администрация жестоко преследовала участников демонстрации, они вынуждены были на время скрыться. Арестовали нашего друга, рабочего Николая. Полиция пыталась арестовать и меня, но я успел скрыться и уехать в Бухару. И в Бухаре я вел беседы среди трудящихся масс о революционных событиях 1905 года. Царская охранка неоднократно устраивала обыски в моей ташкентской квартире и с угрозами требовала от моей матери указать, где я нахожусь. Но мать каждый раз отвечала, что она не знает, где ее сын.
Только спустя три года, в 1908 году, я сумел вернуться в Ташкент, где наряду с русскими друзьями участвовал в революционном движении, в героических битвах Октября и в борьбе за упрочение Советской власти в Туркестане.
Революция 1905 — 1907 гг. в Узбекистане. Сборник статей и воспоминаний. Ташкент, 1955, с. 127 — 128