Содержание материала

 

А. А. Шпагин

ВЫБОРЫ В ДУМУ

Вскоре началась предвыборная кампания во II Государственную думу.

В рядах пермской социал-демократической организации поднялся спор: входить или не входить в блок с кадетами, а если входить, то по какой курии и с какой стадии выборов. Меньшевики, пугая нас опасностью победы черносотенцев, отстаивали идею блока с кадетами по городской курии, начиная с первой стадии и до последней. Мы были за полную самостоятельность на первых стадиях выборов не только по рабочей, но и по городской курии.

7 января 1907 года в мастерских было назначено общее собрание рабочих. Цель его — избрать одного уполномоченного. Из полутора тысяч рабочих мастерских и депо Пермь на собрание явилось не более трехсот. Многие рабочие в силу требований ценза не смогли принять участия в выборах своего представителя.

После того как начальник мастерских Шиманский объявил собрание открытым, я взял слово. Указывая на серьезность задачи, я сказал, что железнодорожники должны избрать такого представителя, который шел бы вместе с рабочим классом в развертывающейся борьбе против самодержавия и буржуазии. Изложив наши программные требования, я предложил голосовать за кандидатуру РСДРП. Закончил свою речь возгласом: «Долой самодержавие! Да здравствует Учредительное собрание и демократическая республика!»

Вслед за мной выступал еще один рабочий. Он внес предложение голосовать за меня, как за члена Российской социал-демократической рабочей партии.

После его речи приступили к заполнению записок с именами кандидатов. Комиссия подсчитала записки и объявила, что кандидатов намечено четыре. Поставлены были урны, и началась баллотировка шарами. В результате за члена «Союза русского народа» было положено 5 шаров, за двоих рабочих, принадлежавших к нашей партии, было подано примерно по 25 шаров. Остальные — около 250 — были положены за меня.

Возвратившись домой, я застал у себя Артема, расхаживающего взад и вперед по комнате. Он с нетерпением ждал моего прихода.

 — Ну, Кувалда, как дела в ваших мастерских? — спросил он.

Вместо ответа я вынул из кармана клочок бумаги и, подав ему, сказал:

— Вот, смотри.

Прочитав бумажку, Артем даже запрыгал от радости. Ему не верилось, что кандидат от «Союза русского народа» мог получить только пять голосов. Затем, хлопая меня по плечу, Артем произнес:

— Ну, Кувалда,.теперь готовься к губернскому съезду уполномоченных. В Мотовилихе тоже успех будет на нашей стороне, — добавил он.

Вскоре стали поступать благоприятные для нас сведения и с других заводов Урала.

В конце января должен был состояться съезд уполномоченных. Вся пермская организация была поставлена, что называется, на боевую ногу. Для делегатов подыскивались квартиры. Образовались так называемые землячества. Партийные и беспартийные рабочие выходили на станцию Пермь I и, встречая каждый приходящий поезд, спрашивали, нет ли земляков, приехавших на губернский съезд уполномоченных. Приехавших вели на заранее подысканные квартиры, беседовали о выборах и о выборщиках.

Для нас важно было иметь на съезде не только большинство — в нем мы не сомневались — мы думали и о том, чтобы по рабочей курии не дать ни одного места другим партиям.

В день собрания Артем с раннего утра находился в моей квартире. Мы приступили к выработке плана моих действий на съезде. Увлекшись, я опоздал к открытию.

Первым на трибуну вышел Чащин, рабочий из Надеждинского завода. Темою его речи была николаевская тюрьма, в те годы широко известная гнусными издевательствами, которые творились в ней над политическими заключенными.

Следующие ораторы, не менее двадцати, были все рабочие. Один мусульманин из Бикбарды со слезами на глазах говорил, что «хозяин Казэль-Паклевска (Козел-Поклевский — один из богатейших властителей Урала, бывший член Государственного совета) совсем мало дает кушать». Мусульманин говорил:

— Работаем много, а кушаем мало, нечем кормить жен и детей. Сами работаем, а детей посылаем по миру. Наша водка не пьет, а на хлеб не хватат.

В заключении своей речи он заявил:

— Хозяин богата, ему надо башка кончать.

Этот обутый в лапти, в лохмотьях, человек был награжден громом аплодисментов.

Под конец на трибуне появился прилично одетый господин в воротничке и с галстуком. Речь свою, не в пример другим ораторам, он начал спокойным тоном. Он отрекомендовался в качестве рабочего электрической станции города Екатеринбурга. Но вскоре стало ясно, что это самый закоренелый кадет.

По поручению группы пришлось вторично взять слово и отчитать кадета.

Выступил еще один большевик, после чего группа товарищей приступила к составлению списка кандидатов в выборщики. Собирались тут же, не выходя из зала, огласить его. В этот момент появился пристав и объявил, что время, данное нам на предвыборное собрание, истекло.

Переговоры оказались бесплодными. Мы получили только пять минут на закрытие собрания.

Не успел пристав захлопнуть дверь, как в зале произошел курьез. Председатель съезда Бараш, уполномоченный от нижне-уфалейских железнодорожников, объявив предвыборное собрание съезда закрытым, вдруг, ударяя себя в грудь кулаком, обратился к собранию со следующими словами:

— Товарищи, я тоже социал-демократ, а потому предлагаю всем голосовать за список РСДРП.

Нужно отметить, что поведение Бараша как председателя наводило многих товарищей на подозрение. Услышав такое заявление, мы еще более насторожились.

Мы попытались тут же устроить совещание. Полиция заявила нам, что собираться кучками не разрешается. Пришлось удалиться. Дорогою мы сговорились идти ко мне на квартиру и там столковаться о кандидатах в выборщики. Прошли не более ста сажен и заметили, что за нами идут агенты охранки.

Не останавливаясь, условились сейчас же разойтись попарно и, наняв извозчиков, ехать в Мотовилиху. Так удалось отделаться от шпиков. Через полчаса мы были в Мотовилихе. Недалеко от станции, в одной убогой лачужке, нашли Артема. Сделали ему подробный доклад о состоянии дел и представили список кандидатов. Артем просмотрел и внес в него две поправки. Список в окончательной форме немедленно был сдан для размножения и в ту же ночь отпечатан на гектографе в количестве 300 экземпляров. Утром у входа в избирательный зал мы уже раздавали свой список уполномоченным. Другого списка, кроме нашего, не оказалось.

Когда все уполномоченные были налицо, городской голова Рябинин, объявляя избирательное собрание открытым, начал объяснять порядок избрания. Каждый уполномоченный должен был составить список имен желаемых кандидатов и подать его в комиссию. Все намеченные этими списками кандидаты подвергались баллотировке шарами.

Кроме нашего списка, состоявшего из десяти товарищей, было намечено еще 25 кандидатов. Прошли восемь наших кандидатов и кроме них Бараш и Беляев, рабочий из Юго-Камского завода, баллотировавшийся с нашего согласия.

По окончании избирательной процедуры уполномоченные подходили к своим избранникам, поздравляли их.

— Если будете там, в Государственной думе, скажите нашим палачам, что мы не хотим дальше жить так, как жили, — произнес один и, вынув из кармана большой лист бумаги, подал его Чащину. — Вот вам наказ от нижнетагильцев.

За ним потянулись и другие. Развязывали бережно сложенные тетрадки, содержащие наказы. В них были требования 8-часового рабочего дня, жалобы на беспощадную эксплуатацию рабочих владельцами уральских заводов. В редком наказе не заключалось требования Учредительного собрания и демократической республики.

Наконец городской голова, видя, что разговоры принимают характер митинга, обратился ко всем с просьбой удалиться из помещения. Мы, все десять выборщиков, вместе вышли из зала.

Будучи заинтересованы личностью Бараша, мы спросили его наконец, кто он — большевик или меньшевик. Бараш заявил самым невозмутимым тоном, что он не большевик и не меньшевик, а социалист-революционер. Думая, что Бараш пошутил, мы еще раз переспросили. Он подтвердил нам сказанное и второй раз тоном, далеко не шутливым.

— Но ведь это подло, — заметил кто-то из нас.

— Никакой подлости я в этом не признаю, — возразил Бараш. — Если я вижу, что под флагом социалистов-революционеров мне не пройти, то я, памятуя известное изречение: цель оправдывает средства, — взял и прошел под вашим флагом...

Конец января прошел в самой оживленной работе по подготовке к губернскому съезду выборщиков.

Наступил февраль. Со всех концов Урала в Пермь начинают съезжаться выборщики. Суетливые репортеры «Камского края», исполняя поручение своих господ, шныряют по гостиницам и по постоялым дворам, стараясь расположить крестьян к кадетской партии. Черносотенцы, находясь под покровительством полиции и жандармерии, свободно проникали повсюду.

Нам, несмотря на наше нелегальное положение, все же удалось связаться с крестьянами. Все выборщики, принадлежавшие к РСДРП, прибывая в Пермь, старались помещаться вместе с крестьянскими выборщиками и там вели свою работу. В силу своеобразных условий, существовавших на Урале, многие крестьяне были знакомы с рабочими заводов. Кроме того, имея землю в недостаточном количестве, они часто вынуждены были идти в эти заводы на заработки и подвергаться той же беспощадной эксплуатации. Неудивительно, что среди них мы нашли немало сторонников РСДРП.

Однажды вечером, за четыре дня до выборов, Артем пришел ко мне на квартиру и заявил, что мне надо оставить работу в мастерских и заняться проведением бесед с вновь прибывающими выборщиками. Потом Артем, глядя на меня в упор, вдруг задал мне вопрос:

— Кувалда, что ты скажешь, если мы выставим твою кандидатуру в члены Государственной думы? Хватит ли у тебя духу выдержать все то, что может последовать в случае разгона Думы?

Я был смущен и не сразу мог дать ему ответ.

— Быть в роли депутата не так-то уж легко, — заметил я. — К тому же, ты сам знаешь, у меня подготовка не велика.

— Ну, на этот счет не беспокойся, — возразил Артем. — А вот насчет семьи, которая может остаться, — вопрос. Впрочем, оставим это до завтрашнего дня.

С этими словами Артем вышел от меня.

На следующий день почти все выборщики были уже в Перми. Устроили нечто вроде предварительного совещания, которое носило нелегальный характер. Совещание было собрано с целью ознакомления с физиономией съезда. Необходимо было, хотя бы приблизительно, выяснить вопрос о количестве депутатов от различных политических партий. Вершителями судеб съезда, несомненно, были крестьяне. Поэтому нам пришлось уделить чрезвычайно много внимания именно им. Социал-демократическая фракция съезда состояла из 35 человек. Кадетов насчитывалось до 45. Более 100 человек — эсерствующие крестьяне. Между ними были и сочувствующие социал-демократам.

На следующий день, то есть 6 февраля, в здании бывшей казенной палаты состоялось предвыборное собрание выборщиков. Если на съезде уполномоченных пролетарского Урала царило полное единодушие, то здесь этого единодушия, конечно, не было, да и нельзя его было ожидать. Заканчивая предвыборное собрание, мы решили сформировать нечто вроде бюро, в состав которого должны были войти представители крупных групп съезда. Задачей этого бюро было решить вопрос о количестве мест от каждой политической партии. Наша социал-демократическая фракция, несмотря на свою малочисленность даже в сравнении с кадетской, потребовала три места; кадетской (на десять человек больше нашей) соглашались дать только одно место. В данном случае мы опирались на крестьян, которые почти единогласно уверяли нас в том, что они согласятся лучше дать еще одно место нам, но не кадетам. После долгих прений кадеты наконец помирились, выпросив еще одно место для представителя от вновь зародившейся партии — народных социалистов. Места были разделены следующим образом: трудовикам — четыре места, эсерам — четыре, социал-демократам — три, кадетам — одно и народным социалистам — одно место. Всего 13 человек.

В этот же вечер в Центральных номерах, принадлежавших главарю пермских черносотенцев Шайдурову, наша фракция устроила совещание. Пришел сюда и Артем. Агентам охранки никак не могла прийти в голову мысль, что у Шайдурова состоится собрание «крамольников». Артем открыл собрание и, объявив повестку дня, предложил приступить к обсуждению кандидатур. Предварительно был поднят вопрос, следует ли принимать во внимание признак территориальности или руководствоваться личными качествами выдвигаемого кандидата. Решено было по возможности учитывать оба признака. В первую очередь был выставлен Петров — от Екатеринбурга, вторым — Чащин — от Надеждинского завода, третья кандидатура была моя — от пермских железнодорожников.

На следующий день, 7 февраля, в помещении губернского земства должно было состояться наконец последнее собрание.

Для руководства и наблюдения за выборами губернатором был откомандирован «чиновник особых поручений». Познакомив общее собрание со всеми формальностями, он предложил приступить к избранию представителей.

Кончилось тем, что весь заранее подготовленный фракциями список кандидатов в члены Государственной думы был проведен абсолютным большинством голосов. Голосовали дружно, но когда крестьяне увидели в общем списке Мамина, то подняли форменный бунт. Они заявляли, что за него голосовать не будут. Спрашиваем их:

— Почему вы не будете голосовать за него?

— Да какой же он кадет? — слышалось со всех сторон от людей, присутствовавших на его выступлении. — Ведь это сущий черносотенец!

Мы разъяснили крестьянам, кто такие кадеты.

— Если Мамин выступал как черносотенец, то это еще не значит, что он не кадет. Только мы вам рекомендуем не верить льстивым речам других кадетов, действующих умнее Мамина.

Мамин, находясь в избирательном зале, слышал все эти разговоры и, садясь во вторую очередь к избирательной урне, совершенно не был уверен в том, что будет избран. Он прошел в депутаты ничтожным большинством голосов.

Закон гласил, что народный представитель является личностью неприкосновенной. «Хорошая штука», — подумал я на другой день после своего избрания и решил тотчас же использовать эту неприкосновенность применительно к потребностям тех, кто меня избрал. Пошел я на Любимовский завод и во время обеденного перерыва устроил там митинг. Поговорив 15 — 20 минут, предложил рабочим составить наказ. Предложение было принято. Решили, что в день моего отъезда вручат мне наказ. Полиция, узнав о митинге, не замедлила явиться на завод, но рабочие уже успели разойтись. Полиции ничего не оставалось делать, как только проводить меня почти до самой квартиры. Таким образом, неприкосновенность моя выразилась в том, что я не был взят за шиворот и притащен в участок, как это делалось с простыми смертными.

Возвратясь к себе, я заглянул в закон — проверить, имеет ли право полиция таким образом сопровождать меня. Читаю и нахожу разъяснение: каждый депутат, захваченный на месте преступления, может быть задержан и привлечен к ответственности. Принимая во внимание, что в России существует самодержавие, устройство митинга с революционными речами, несомненно, является актом преступным. В результате выходит, что никакой неприкосновенности нет.

Все же на следующий вечер я отправился в Заозерский затон для проведения митинга среди судовых команд. Пришлось предварительно сбить с толку следивших за мною шпиков.

Утром узнал, что кооптирован в Пермский комитет РСДРП и вечером должен явиться на заседание комитета. Собрались в квартире Марии Загуменных. Решали организационные вопросы.

На первом же заседании пришлось поставить вопрос о Матвееве, который, вопреки постановлению комитета РСДРП, вошел в блок с кадетами. Пермский комитет в составе Марии Загуменных, Артема и меня постановил удалить Матвеева из рядов РСДРП.

Рассматривали еще несколько вопросов текущего порядка. Это было мое первое и последнее заседание в Пермском комитете, последняя совместная работа с Артемом.

В этот же вечер за чашкой чая Артем с присущей ему веселостью рассказывал о своих столкновениях с полицией в бытность свою в Харькове. Затем он спросил:

— Кувалда, как ты думаешь, если бы полиция узнала, что мы сидим вот здесь, и захватила бы нас с протоколами в руках, что было бы?

— Ну что ж, — ответил я, — вас с Маней Загуменных, вероятно, отправят на новую квартиру немедленно, а меня на основании закона о неприкосновенности... туда же, но немного позднее.

В последние дни моего пребывания в Перми ко мне приехал Иванов, старший врач Александровской больницы. Он сообщил, что прогрессивная часть граждан избирателей города Перми решила устроить банкет в честь отъезжающих депутатов — Баскина и Колокольникова. Эти же граждане просят и меня прийти на чашку чая. Даю согласие и в 7 часов вечера являюсь в дом городского собрания.

Гости уже были за столами и ждали депутатов. В глубине коридора я встретил Баскина с Колокольниковым. Врач Иванов, находившийся тут же занялся определением порядка наших выступлений. Первым должен был выступать он сам, как организатор банкета и выборщик, вторым — Баскин, а за ним Колокольников.

При нашем появлении в общем зале многие гости встали со своих мест и зааплодировали. Яркое освещение, богато убранные столы, роскошно одетые дамы — все это указывало, что я здесь не свой человек. Немного освоившись с обстановкой, сажусь вместе с Баскиным и Колокольниковым.

Минуту спустя встает Иванов и от имени граждан избирателей города Перми провозглашает здравицу вновь избранной Думе. Потом выступали Баскин и Колокольников. После речи Колокольникова направился к трибуне и я. В этот момент я уже забыл, что являлся здесь гостем, думал не о том, что скажут «прогрессивные избиратели» о моей речи, а о том, что необходимо сейчас для рабочих.

Речь моя, очевидно, пришлась не по вкусу, так как присутствующие ответили на нее глубоким молчанием. Только группа молодых людей, стоявших в стороне, аплодируя, запела «Марсельезу». За «Марсельезой» последовала «Варшавянка». Я почувствовал, что и в этом кругу я не так уж одинок.

Условившись с Колокольниковым о дне нашего отъезда из Перми, я удалился с банкета.

Накануне отъезда в Думу я сообщил в мастерские о желании устроить митинг. Не прошло и получаса, как рабочие всех цехов были уже на канаве сборочного цеха. Рассказав о Государственной думе, о ее значении в истории революционного движения, о ее задачах вообще и о задачах фракции РСДРП, я призвал рабочих быть готовыми к борьбе. Затем был прочитан наказ с неизменными требованиями Учредительного собрания, 8-часового рабочего дня и демократической республики. Рабочие один за другим стали подписывать свои имена под наказом.

Вдруг неожиданно появляется жандармский ротмистр Ружицкий. Я направляюсь к табуретке с намерением взять подписанные листы. Но поздно. Ружицкий одной рукой хватает листы, а другой направляет на меня револьвер. Я протестую. Но это только слова, а заряженный револьвер в руках жандарма является самым убедительным аргументом. Пришлось подчиниться семизарядному закону жандармского ротмистра. То там, то тут слышались возмущенные возгласы. Ружицкий встретил негодующие голоса злобной улыбкой и обратился ко мне:

— Если вам угодно получить эти листы, то будьте любезны зайти вместе со мной в жандармское отделение и там, вероятно, вам их отдадут. Теперь же нам необходимо составить протокол.

В жандармском отделении станции Пермь I меня встретил князь Путятин. Он встал со своего места и любезно пригласил сесть к столу. Ружицкий подал ему наказ, листы и удалился. Путятин, выслушав мое требование о возвращении наказа, ответил, что ему необходимо прежде всего с ним ознакомиться. Он быстро пробежал наказ и спросил меня, обязуюсь ли я отстаивать все выставленные в нем требования.

— Да, обязуюсь, — ответил я.

— Но каким путем вы хотите осуществить их? — последовал вопрос.

Отвечаю:

— Все эти требования будут предъявлены правительству с трибуны Государственной думы.

— Ну а если правительство не удовлетворит ваших требований, то каким путем вы думаете проводить их в жизнь? — произнес Путятин, пытливо уставив на меня злобно сверкающий взгляд.

Я ответил, что пока единственным средством у нас является предъявление требований, а что будет дальше, об этом я не считаю нужным сообщать.

На этом беседа с Путятиным закончилась. Наказ не был мне возвращен.

В день нашего отъезда — 14 февраля 1907 года — состоялась демонстрация пермского пролетариата. Она была одной из грандиозных демонстраций и, необходимо добавить, последней демонстрацией того периода, сверкнувшей, как луч заходящего солнца, на фоне черной реакции. Население города Перми и Мотовилихи было широко оповещено через «Камский край» об отъезде депутатов. Проверяя, насколько осведомлены рабочие, я пошел в Мотовилиху. Около ворот завода собралось несколько сот рабочих.

Я произнес короткую речь и просил их передать остальным товарищам о том, что сегодня в 12 часов ночи уезжают депутаты в Думу и необходимо поэтому всем собраться на вокзале для заслушивания наказа, вручаемого рабочими.

Уже в 8 часов вечера из города и Мотовилихи потянулись вереницы людей к станции Пермь I. Шли старые и молодые. Можно было заметить и учащуюся молодежь. Было много и женщин.

К 9 часам вечера обширный зал III класса оказался переполненным. Открыли двери зала I класса, но растущая толпа заполнила и его в каких-нибудь десять минут. Стало душно; потребовали открыть все входные двери вокзала.

Мы с Колокольниковым стояли почти в конце зала III класса, недалеко от выходной двери. Был поставлен стол, заменивший трибуну. Позади нас, у коридора, ведущего в телеграф и к начальнику станции, стояли жандармы. Кроме револьверов они были вооружены еще и винтовками. Жандармов было не менее 30. Во главе их находились полковник Петров, князь Путятин и ротмистр Ружицкий. Публика, видя, что жандармы, выстроившись в ряд, стоят смирно, стала успокаиваться.

— Пора приступить к делу! — крикнул кто-то.

— Пора! — как эхо, пронеслось в зале.

Товарищ Сащенко, из главных железнодорожных мастерских, избранный председателем, объявил собрание открытым и дал мне первое слово.

Присутствие жандармов создавало чрезвычайно сложное положение. Я решил не давать им, хотя бы вначале, повода для разгона аудитории. Но настроение аудитории повышалось. Достаточно было напомнить о 17 октября 1905 года, как в зале поднялась буря. Чувствовалось сознание рабочими своей силы. Говоря о самой Государственной думе, о ее составе, о ничтожности ее прав, я указал, что наилучший путь для решения социального вопроса — Учредительное собрание.

За мной выступил Колокольников.

Потом снова на трибуне появляется Сащенко. Держа в руках художественной работы папку, он обращается к аудитории с просьбой выслушать наказ.

Сащенко начал читать. Он старался делать ударение на особо важных требованиях. «Мы требуем предания народному суду всех палачей, расправлявшихся с народом, боровшимся за свое политическое и экономическое раскрепощение... Мы требуем созыва Учредительного собрания, избранного на основе всенародного права, и установления демократической республики».

Все чтение наказа, начиная с требования 8-часового рабочего дня и кончая требованием демократической республики, сопровождалось взрывами энтузиазма. Выслушав наказ до конца, аудитория выразила желание выслушать мое мнение по наказу.

Я заявил, что, состоя в рядах РСДРП, считаю защиту заявленных в наказе требований для себя обязательной, так как они выписаны из нашей программы. Затем я спросил:

— Клянетесь ли вы, что по первому зову революционной части Государственной думы восстанете, как один, и вырвете из рук самодержавия и буржуазии все то, о чем написано в этом наказе?

— Клянемся! — раздаются возгласы возбужденной толпы.

— Долой самодержавие! — кричат в задних рядах. Дальше уже нельзя было говорить. Я спустился на пол. В зале понемногу стало затихать. Через минуту снова поднялись крики:

— Продолжай!

Напрасно Сащенко обращался к аудитории с призывом закончить митинг.

— Просим! — раздаются голоса снова, но уже слабее. Многие были склонны разойтись. Но в этот момент с улицы послышались возгласы:

— Телеграмма, телеграмма.

— Передайте ее депутатам.

— Экстренный выпуск телеграмм «Камского края»! Телеграмма наконец доходит до нас. Из нее мы узнаем, что в Красноуфимске вновь избранные депутаты II Государственной думы Сигов и Ершов, выходившие из Народного дома вместе с избирателями, были настигнуты конной полицией и избиты нагайками. Оба депутата принадлежали к партии социалистов-революционеров.

Известие об избиении депутатов вмиг разнеслось по залу и произвело действие искры, поднесенной к пороху. Со всех сторон раздались возгласы негодования и требование огласить телеграмму. Сообщив о событии в городе Красноуфимске, я решил сделать соответствующие выводы.

— Товарищи, — начал я, — избиение двух представителей народа еще раз показывает нам, насколько мы бесправны. Не нужно думать, что избиение наших представителей является простой случайностью. Нет, это один из штрихов общей политики самодержавия, взявшего курс на реакцию. Если сегодня ваших представителей бьют поодиночке, то нет гарантий, что завтра их не будут бить оптом. Самодержавие, чувствуя близость своей гибели, вступает в смертный бой с народом. Оно организует погромы и провокации против нас. Оно старается продолжить свои дни. Товарищи, идите за теми, кто смело зовет вас в последний бой с врагами угнетенного народа!

Когда я закончил, на другом столе появился Матвеев. Выступая от имени граждан, он продолжал клеймить политику царского правительства и призывал объединяться вокруг революционной части Думы.

Пермская жандармерия спустила выступление мне, посчитав, вероятно, неудобным создавать инцидент из-за депутата Думы. Но примириться с выступлением простого смертного она не могла. Я следил за полковником Петровым и князем Путятиным: достаточно было Матвееву произнести несколько слов, как представители жандармерии стали походить на пантер. А за Матвеевым выступили выборщики от мотовилихинских рабочих Карелин и Тронин. Не успел Тронин произнести несколько слов, как полковник Петров пришел в бешенство. Он бросился к столу-трибуне и дико заорал:

— Замолчать! Довольно митинговать!

В ответ ему в десяти шагах от меня из толпы громко ответили:

— Долой жандармерию!

— Долой жандармерию! — подхватили со всех сторон. В то же мгновение раздался выстрел из револьвера... Выстрел был произведен с того же места, откуда раздался и возглас «Долой жандармерию!».

Не дожидаясь приказа, жандармы дали залп из винтовок, затем послышалось щелканье затворов и началась беспорядочная стрельба...

Аудитория вмиг превратилась в охваченную паникой толпу. Все устремляются к выходам, но выходы забиты... Создается невероятная давка, слышатся душераздирающие вопли женщин, призывы на помощь... Многие, упав на пол, не хотят вставать, прячут свои головы. Другие рвутся к выходам и спотыкаются об упавших.

Жандармы стояли и спокойно стреляли. Хотя стреляли они вверх, но пули, ударяясь в потолок, давали рикошет и угрожали смертью лежащим на полу. Ранено было два человека.

После первого залпа меня и Колокольникова схватила группа рабочих и спрятала за одну из скамей, стоявшую недалеко от трибуны. Кто-то, навалившись на меня, раздраженно произнес:

— Да ведь они тебя убьют!

Наконец выстрелы смолкли и раздался оклик полковника Петрова:

— Очистить зал!

Ко мне подошел князь Путятин.

— Поздравляю вас, господин Путятин, с великой победой, — сказал я. — Вот видите, сколько трофеев будет принесено вами на алтарь отечества, — и я указал на валявшиеся на полу галоши, шапки и другие предметы одежды. — За это благодарное потомство увековечит ваше имя постановкой памятника.

Возмущенный Путятин заявил, что на вокзалах митинги устраивать не полагается.

— Мало того, что незаконное сборище учинили, но еще и в жандармов стрелять начали, — при этом Путятин показал рукой на то место, откуда был произведен первый выстрел.

— Разрешите заявить, что выстрел из толпы, по моему мнению, был состряпан той же охранкой, — сказал я.

Путятин ответил:

— А вот мы расследуем и увидим, кто из нас прав — мы или вы. После отъезда депутатов охранка сдержала свое обещание о расследовании беспорядков на Пермском вокзале. Виновником, как и следовало ожидать, оказался я. Выстрел охранка приписала толпе.

Между прочим, спустя 13 лет, в 1920 году, Пермская губчека, арестовав Фому Лебедева и выяснив его провокаторскую деятельность, установила со слов самого Фомы, что в 1907 году, при проводах депутатов Думы, провокационный выстрел из толпы был произведен им. Таким образом, наше давнишнее предположение о характере выстрела оказалось верным, так же как и предположение относительно самого Фомы, служившего в охранке. Мы выкинули его из партии еще летом 1906 года.

Вернусь к памятному дню.

Наши пререкания с Путятиным закончились тем, что он неожиданно любезно спросил, не ушибся ли я во время свалки.

«Что за черт, какое ему дело до моего состояния», — подумал я. Глядя на его физиономию, говорю:

— Совершенно невредим, только одной галоши не хватает.

— Какой номер ваших галош? — справляется Путятин.

— 15-й, — отвечаю.

Он смотрит на меня и снова повторяет вопрос.

— Не верите? — спрашиваю и, сняв сохранившуюся галошу, показываю.

Путятин обращается к жандармам и отдает распоряжение найти мою галошу.

В это время вбегает в зал моя жена и, в изумлении глядя на меня, спрашивает:

— Ты жив?

— Вот видишь, — говорю я. — Жандармы ищут мою галошу.

— Ну, а наказ?

— И наказ невредим.

Жандармы, перебрав с сотню галош, моей так и не нашли. Слышу — второй звонок. Беру наказ под мышку и иду к поезду. На платформе, кроме жандармов, вооруженных винтовками, и кондукторов, — ни души. Лишь кое-где, вдали от вокзала, собравшись маленькими кучками, стояли рабочие. Я узнал от одного железнодорожника, что Карелин и Пирожков (тоже мотовилихинский рабочий) были схвачены жандармами и уведены.

Перед самым отходом поезда на помощь жандармам из города прискакали драгуны. Но «вооруженное восстание» уже закончилось.

Третий звонок. Поезд тронулся.

Когда вагон поравнялся с группой рабочих, кричу:

— Прощайте, товарищи! Долой самодержавие!

— Долой самодержавие! — кричат они в ответ.

Заметив движение жандармов по направлению к ним, рабочие быстро рассеялись.

Под красным знаменем. Сборник воспоминаний. Молотов. 1957. с. 94 — 107

 

В. А. Чащин

В. И. ЛЕНИН И ДЕПУТАТЫ II ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДУМЫ

Мои встречи с Владимиром Ильичем относятся к 1907 году, к периоду работы II Государственной думы, депутатом которой я был от рабочих Урала.

Несмотря на поражение Декабрьского вооруженного восстания 1905 года, рабочий класс продолжал оказывать упорное сопротивление контрреволюции. Это показала избирательная кампания во II Государственную думу, в которой мы участвовали согласно разработанной В. И. Лениным тактике. На Урале предвыборная кампания проводилась под руководством большевистской организации и закончилась победой: от Урала были избраны три депутата-большевика1.

Партийные организации использовали проводы депутатов-большевиков в Петербург для широкой пропаганды лозунгов партии. Проводы депутатов выливались в массовые революционные демонстрации. Так было в Надеждинске, где после митинга и демонстрации был прочитан наказ депутату от рабочих Надеждинского завода, так было в Кушве и Перми, через которые проезжали депутаты-большевики.

На другой день после приезда в Петербург я направился в Таврический дворец, где должна была заседать Дума. Войдя в здание, я встретил депутатов-большевиков А. П. Вагжанова, Н. А. Жиделева, И. Р. Романова и И. А. Петрова (петербургского). Они сообщили, что вечером социал-демократы собираются на Рождественке. Нужно явиться для регистрации в социал-демократическую фракцию.

За два дня до открытия Думы А. А. Богданов, который жил вместе с Лениным в Куоккала, предложил нам отправиться в первый раз к Владимиру Ильичу.

Утром 18 февраля 1907 года депутаты-большевики Н. А. Жиделев от Иваново-Вознесенска, Е. А. Петров от Пермской губернии, В. М. Серов от Саратовской губернии, И. А. Петров от Петербургской губернии, В. А. Чащин от Пермской губернии, А. П. Вагжанов от Твери, И. Р. Романов от Сормова — насколько мне помнится, человек 8 — 10 — выехали с Финляндского вокзала на станцию Куоккала. Дорогой я встретился с Н. А. Жиделевым, И. Р. Романовым и А. П. Вагжановым. Мы вышли из вагона и пошли направо от вокзала на дачу «Ваза», где жил В. И. Ленин, Я очень волновался, думая, что Владимир Ильич строг, спросит что-нибудь вдруг, а я не буду знать, как ответить. Ведь я был молод и неискушен в политике. Товарищи, с которыми я шел, тоже заметно волновались.

Дача была с мезонином (башенкой), внизу жили Владимир Ильич и Надежда Константиновна. При входе был коридор, можно сказать коридорчик, по левую сторону — комната Владимира Ильича, направо — комната Надежды Константиновны.

Ехали мы к Владимиру Ильичу, как к вождю партии, поговорить и получить установки о тактике социал-демократической фракции в Государственной думе.

Владимир Ильич принял нас приветливо и тепло, по-товарищески поздоровался с каждым. Удивительная его простота меня, провинциала-новичка, расположила к нему бесконечно. Когда он ясно и убедительно говорил о работе ли в Думе или о разногласиях с меньшевиками, его живые, проницательные глаза как будто искрились, и это еще больше располагало к нему. Хорошо помню, как он расспрашивал меня о выборах на местах, о том, как и какое участие принимали рабочие в этих выборах, а главное, какую роль играла партийная организация.

Владимир Ильич говорил с нами о предстоящей работе социал-демократической фракции в Думе, определил отношение социал-демократов к буржуазным партиям, классовые задачи пролетариата в период буржуазно-демократической революции и подробно остановился на вопросах тактики социал-демократов в Государственной думе. Владимир Ильич подробно охарактеризовал отношение меньшевиков к Думе, называл их «кадетообразными», указывая на их измену рабочему классу.

20 февраля 1907 года открылась II Государственная дума.

Группа депутатов-большевиков несколько раз ездила в Куоккала к Владимиру Ильичу перед тем, как социал-демократическая фракция выступила в Думе с ответом на декларацию столыпинского правительства. Когда мы приезжали, Владимир Ильич чрезвычайно оживлялся. Он настоятельно требовал, чтобы мы вели непримиримую борьбу с меньшевистской частью фракции за большевистскую линию партии, советовал разоблачать в Думе и вне ее кадетско-меньшевистский лозунг «беречь Думу».

Во фракции вокруг ответа на декларацию правительства разгоралась сильная борьба. На ряде фракционных собраний, посвященных обсуждению этого вопроса, столкнулись две линии — большевиков-ленинцев и меньшевиков.

В большевистском ответе, который был составлен В. И. Лениным в виде проекта воззвания, разоблачалась антинародная сущность столыпинской декларации, выражавшей интересы помещиков, вскрывалась замаскированная угроза разгона II Государственной думы. С трибуны Государственной думы большевики призывали рабочих, крестьян, солдат и матросов в едином союзе бороться за решение коренных вопросов — перехода земли в руки крестьянства, избавления рабочих и всех трудящихся от кабалы и гнета помещиков и капиталистов2.

Меньшевистская же декларация заключала в себе только критику правительства Столыпина3.

Приближалось 1 мая 1907 года. Столыпинская реакция свирепствовала вовсю: строго запрещались рабочие собрания, происходили массовые аресты, действовали военные суды, росла безработица.

Дня за два до 1 мая группа депутатов-большевиков снова побывала у Владимира Ильича. Он предложил нам непременно выступать на рабочих маевках. В. И. Ленина интересовало настроение рабочих.

Маевки 1907 года проводились в очень тяжелых условиях: казаки повсюду разгоняли рабочих. Депутат Н. А. Жиделев был арестован и ночевал в каталажке. На другой день его освободили; я и Романов избежали ареста только потому, что, перепрыгнув через забор, убежали от казаков.

Государственная дума приступила к обсуждению аграрного вопроса. Он очень волновал социал-демократическую фракцию. Депутаты-большевики несколько раз ездили советоваться в, Куоккала к Владимиру Ильичу Ленину. Надо сказать, что аграрный вопрос нам, рабочим депутатам, казался очень сложным, и Владимир Ильич помог нам разобраться в нем, разъяснил существо аграрных программ разных партий.

Меньшевики для разъяснения аграрной программы приглашали во фракцию Петра Маслова, который агитировал за муниципализацию.

Большевики не верили в прочность существования II Государственной думы. В. И. Ленин еще 4 марта 1907 года писал в газете «Пролетарий»: «Разгон Думы более, чем вероятен: он неизбежен именно потому, что мы переживаем, по существу дела, вовсе не конституционный, а революционный кризис. И именно поэтому было бы самой вредной, смешной и жалкой политикой прятать себе голову под крыло, пытаться отговориться от неизбежных следствий данного политического положения, пытаться словами, фразами затушевать яркое, ослабить резкое, затемнить очевидное»4.

С поразительной точностью предугадал Владимир Ильич государственный переворот 3 июня 1907 года.

2 июня закрылось последнее, 53-е, заседание Думы. Правительство торопилось. Утром следующего дня вышел «высочайший» указ о роспуске Думы.

После окончания последнего заседания группа депутатов-большевиков, человек восемь, решила сейчас же ехать к Владимиру Ильичу.

Приехали мы взволнованные, рассказали ему обо всем, что происходило в Думе на последних двух заседаниях. Владимир Ильич тоже был взволнован. Время было ответственное: от всех требовалась большая выдержка и стойкость.

Мы просидели у Владимира Ильича до глубокой ночи, обсуждая этот вопрос. Депутаты, заседавшие днем в Думе, были очень утомлены. Н. А. Жиделев, сидевший на корточках около печки, окончательно утомившись, неожиданно задремал. Владимир Ильич, быстро ходивший из угла в угол, остановился около него и, улыбаясь, заметил:

— Устал бедняга.

Обсудив создавшееся положение, Владимир Ильич предложил нам направиться на фабрики и заводы Петербурга и рассказать рабочим о происходивших событиях.

Между прочим, когда я заметил, что в момент нашего выступления на собраниях мы будем сейчас же арестованы, Владимир Ильич ответил:

— Так что же? Пусть берут на глазах у всех, пусть все видят, как царское правительство расправляется с депутатами от рабочих.

Поздно ночью, в 3 часа, распрощавшись с Владимиром Ильичем, мы поехали в Петербург, уговорившись назавтра отправиться по заводам и фабрикам. Но выступать нам не пришлось, так как мы были арестованы...

О Владимире Ильине Ленине. Воспоминания. 1900 — 1922 годы. М.. 1963, c. 80 — 84

Примечания:

1 Депутатами от Урала были Е. А. Петров, А. А. Шпагин и В. А. Чащин. Ред.

2 См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 15, с. 27 — 29. Ред.

3 Так как в социал-демократической фракции преобладали меньшевики, фракция приняла меньшевистский проект воззвания, который был оглашен в Думе И. Г. Церетели. Ред.

4 Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 15, с. 70. Ред.


 

Joomla templates by a4joomla