П. Н. Караваев
СОВЕТ РАБОЧИХ ДЕПУТАТОВ В КОСТРОМЕ
В Костроме широко развернулась деятельность Совета рабочих депутатов, организованного Костромским комитетом сейчас же после октябрьских дней. Совет стал органом, подготовлявшим завоевание власти рабочими и крестьянами.
В организации и деятельности Совета наиболее активную роль играл член Костромского комитета партии тов. Малышев (умер в Москве в 1936 г.). До конца своей жизни Малышев был преданным большевиком. Особенно ярко проявил он себя во время организации Совета. Он проводил выборы депутатов в Совет по фабрикам, вел борьбу с фабрикантами и фабричной администрацией, пытавшимися сорвать организацию Совета или вмешиваться в ход выборов депутатов.
Бывало, приходит Малышев на Михинскую фабрику и сообщает, что необходимо созвать рабочих такого-то цеха для выбора депутатов в Совет. Директор фабрики Моргунов, один из наиболее активных врагов рабочего движения, заявляет: «Нам не нужно собраний, наши рабочие не хотят выбирать».
Малышев отвечает на это: «Во-первых, есть постановление Совета о выборе делегатов от всех фабрик, а затем мы спросим самих рабочих». И он идет в цех и проводит выборы, отстраняя директора. Так же поступил он, когда нужно было провести в жизнь постановление Совета, касавшееся новых распорядков на фабрике. А потом на общем рабочем митинге на Михинском сквере охрипший от беспрерывных выступлений Малышев объяснял рабочим: «Теперь никакой Моргунов, черт или дьявол, не смеет нарушать постановления Совета и мешать нам бороться за наши интересы». Рабочие очень любили его за его стойкость и непримиримость в защите их прав и интересов. Он был, можно сказать, душой Совета рабочих депутатов.
После октября 1905 года Костромской комитет партии прежде всего провел выборы в Совет по всем цехам и отделениям крупных фабрик и заводов. Затем состав делегатов Совета постепенно пополняли представителями от всех предприятий и мастерских города.
На первом организационном заседании Совета присутствовало 135 депутатов. Совет постановил избрать исполнительную комиссию, организовать выпуск «Известий Совета» и ввести в Совет и исполнительную комиссию в качестве полноправных членов двух представителей Костромского комитета РСДРП.
В состав исполнительной комиссии были избраны от Кашинской фабрики Соловьев (он же Савинов), Набегин; от Зотовской — Н. Соколов, А. А. Симановский, Вавилов; от Чумаковской табачной фабрики — Марков; от Михинской — Белов. Председателем Совета был все время Малышев, а представителем Костромского комитета — Стопани. Секретарями исполнительной комиссии были назначены Н. Соколов и П. Караваев.
Руководили работой Совета и исполнительной комиссии исключительно большевики. Костромской комитет провел большую работу, разъясняя на митингах и собраниях значение и задачи Совета как органа борьбы за власть рабочих и крестьян.
Пленарные заседания Совета происходили обычно в так называемой «сборне» Кашинской фабрики или же в Народном доме. Протоколы заседаний Совета и исполнительной комиссии публиковались в местной газете.
Совет и его исполнительная комиссия основной своей задачей ставили организацию политической борьбы рабочих против монархии и капитализма и подготовку вооруженного восстания рабочих и крестьян.
Совместно с Костромским комитетом партии Совет проводил по воскресным дням широкие массовые митинги на Михинском сквере. На митинги собиралось почти все рабочее население фабричного района. Обсуждались все важнейшие вопросы политической и экономической борьбы рабочего класса, отношения между пролетариатом и другими классами, в первую очередь крестьянством. Обсуждались меры по организации сил для предстоящего всенародного восстания.
Совет стремился охватить своим влиянием не только чисто пролетарские организации, но и близкие пролетариату демократические слои и группы. В связи с революционным выступлением почтово-телеграфных служащих и объявленной ими всероссийской стачкой собрание почтово-телеграфных служащих Костромы в ноябре 1905 года постановило послать приветствие Совету рабочих депутатов. Собрание решило делегировать в состав Совета своего представителя, чтобы быть всегда в курсе настроений рабочего класса и чтобы по возможности приурочить свои выступления к общим выступлениям пролетариата.
В Совет обращались за помощью также и поднимавшиеся против помещиков крестьяне. Начиная борьбу за помещичью землю, крестьяне посылали своих ходоков в Совет просить помощи и руководства. Совет вместе с Костромским комитетом большевиков посылал в таких случаях своих представителей в деревни.
По мере того как накалялась политическая обстановка и приближался момент вооруженного выступления, Совет принимал все более решительные революционные меры. На заседании 27 ноября Совет постановил ввиду неизбежности банкротства государственного банка в результате реакционной политики правительства рекомендовать рабочим заблаговременно извлечь вклады из банка и сберегательных касс. В том же постановлении Совет призвал рабочих «не поддерживать правительство и его финансовые учреждения и готовиться к решительной схватке с правительством и капиталистами».
Между тем черносотенцы начали активизироваться и опять угрожать погромом. 6 декабря, в день именин царя, они назначили на площади молебствие и патриотическую манифестацию. Руководители черной сотни рассчитывали собрать все свои «кадры» и при поддержке полиции и казаков превратить манифестацию в кровавый погром против революционных рабочих, интеллигенции и еврейского населения.
Но расчет был сделан, как говорится, без хозяина. А хозяином пока еще оставались в городе силы революции, возглавляемые Костромским комитетом РСДРП и Советом рабочих депутатов. Узнав о подготовке черносотенной манифестации, Совет немедленно принял меры к предотвращению погрома.
На заседании 4 декабря Совет обсудил создавшуюся обстановку и призвал трудящихся мобилизовать свои силы. Совет постановил немедленно привести в боевую готовность рабочую милицию и усилить ее вооружение. На фабриках было организовано производство бомб, холодного оружия.
Совет постановил: «Ни один рабочий, ни один гражданин не должен принимать участия в манифестации, устроив 6 декабря в Михинском сквере обычный праздничный митинг; не украшать домов национальными флагами, не поддаваться ни на какие провокационные уловки манифестантов и держать наготове вооруженную рабочую милицию, чтобы при малейшей попытке к погрому беспощадно рассеять громил».
Затем Совет предложил администрации на 5 и б декабря закрыть все казенные винные лавки, чтобы руководители черной сотни не могли споить деклассированные элементы и толкнуть их на погром. Это было очень серьезной мерой. Малышев обратился с этим требованием по телефону к костромскому губернатору как представителю правительства.
В те дни, до поражения московского восстания, когда чаша весов еще колебалась и полная победа революции представлялась возможной, губернским властям приходилось считаться с Советом рабочих депутатов. Они тем более неуверенно чувствовали себя в эти дни, что были окружены революционно настроенным рабочим населением, а воинские части были ненадежны. Поэтому губернатор предупредительно ответил Малышеву, что он «покорнейше просит передать Совету рабочих депутатов, что 6 декабря казенки (винные лавки) будут закрыты».
Однако при дальнейших переговорах губернатор не давал ясных, определенных обязательств относительно мер против погромной деятельности черносотенцев. Тогда Малышев заявил ему, что, если администрация не примет решительных мер к предотвращению провокационных действий и это приведет к погрому, Совет возложит ответственность за погром на губернатора. Вместе с тем представитель Совета предупредил губернатора, что в случае начала погрома Совет и Костромской комитет РСДРП ответят на него вооруженным выступлением рабочих и взятием власти в свои руки.
Это недвусмысленное заявление оказало магическое действие на губернскую администрацию. Губернатор заверил Совет в том, что погрома не будет, что будут приняты необходимые меры на этот счет. Он просил передать, что он «уважает Совет рабочих депутатов». Губернатор действительно не разрешил монархическим организациям устраивать 6 декабря публичное молебствие на площади и манифестацию.
Замыслы погромщиков оказались сорванными под давлением революционных организаций и в связи с мобилизацией рабочего класса против затеваемого погрома. Черная сотня на время опять притаилась.
Не ограничиваясь принятыми мерами, Совет на том же заседании 4 декабря обратился с воззванием к солдатам местной воинской части, призвав их переходить на сторону народа и присоединяться к революционной борьбе рабочего класса против царя, капиталистов и помещиков.
6 декабря Совет и Костромской комитет провели митинг на Михинском сквере. Выступавшие агитаторы призывали готовиться к решительным боям, к участию во всенародном вооруженном восстании против царской монархии и завоеванию власти рабочими и крестьянами.
Рядом со сквером, где происходил митинг, на воротах Михинской фабрики были вывешены по случаю именин царя трехцветные царские флаги. По призыву агитаторов все рабочие, присутствовавшие на митинге, двинулись к фабрике. У ворот были вновь произнесены речи о борьбе пролетариата за социализм, о необходимости свержения царского правительства. Затем несколько рабочих быстро вскарабкались на ворота фабрики, оборвали белую и синюю полосы флагов, оставив только красную. После этого мы устроили демонстрацию, пройдя с пением революционных песен по улицам рабочего квартала. Многотысячная масса рабочих двигалась под красными знаменами. Черносотенцы не осмелились в этот день выступать сколько-нибудь активно. Только вечером, когда совсем стемнело, кучки черносотенцев кое-где в центре города пробовали собираться и приставать с угрозами к одиночным прохожим. Однако они быстро рассеивались при появлении патрулировавших по улицам вооруженных дружинников или рабочей милиции.
Этот день окончательно определил соотношение сил. Черная сотня в Костроме прекратила попытки устроить погром и предоставила действовать правительственной машине.
В кипучей, лихорадочной работе быстро промелькнули два месяца «свобод». Наступал период решительной схватки между силами революции и царской кликой.
20 (7) декабря в Москве началась политическая забастовка, перешедшая затем в вооруженное восстание. Костромской Совет и комитет партии 22 (9) декабря постановили объявить в городе политическую забастовку, чтобы присоединиться затем к всенародному восстанию... Рабочие единодушно откликнулись на призыв своих руководящих органов. Забастовали все фабрики, заводы, большинство мелких предприятий, мастерских. Но до восстания в Костроме дело не дошло. Поражение восстания в центре предопределило ход событий. После трехдневной забастовки Совет и комитет призвали рабочих прекратить ее, с тем чтобы готовиться к новому выступлению против царской монархии при более благоприятной обстановке.
Костромские власти испытали все же немалый испуг. Об этом свидетельствуют телеграммы губернатора в Петербург департаменту полиции: «Командир Рославльского полка доложил, что с 12 декабря не может дать для содействия полиции всякой возможности принять какие-либо меры воздействия силой. Фабричные рабочие массы вооружены. Необходимы войска». Через два дня губернатор вновь телеграфирует: «Прошу прислать войска в Кострому, положение крайне опасное. Есть основание полагать, что последние московские события повторятся в Костроме». Но правительству в то время было не до Костромы.
Как только определилась неудача московского восстания, начались репрессии и в Костроме. В ночь на 16 декабря полиция начала приводить в действие циркуляр министра Дурново об арестах активных деятелей революции. Было объявлено положение об усиленной охране города, позволявшее чинить расправу с революционерами без суда и следствия. Приказом губернатора воспрещались всякие митинги и собрания.
Дни свободы кончились. По сигналу сверху началась ликвидация завоеваний революции.
Комитет решил в своей агитационной работе вновь перейти к организации летучих массовок в фабричном районе.
Помню свое последнее в этот период выступление на такой летучке перед рабочими Зотовской фабрики. Совсем темно. С группой рабочих мы стоим на пути движения с фабрики основной массы рабочих и ждем гудка. Вот и гудок. Партийцы-рабочие перегораживают цепью улицу и останавливают идущих: «Стойте, товарищи, сейчас будет выступать наш оратор!» Толпа — все плотнее. Я начинаю говорить о наступлении царской своры против завоеваний революции, о походе против рабочих организаций и Совета, призываю поддерживать своих депутатов и быть готовыми к дальнейшей борьбе против насилий, к новому всенародному восстанию против монархии.
Рабочие не расходятся. Чувствуется, что они с нами, но ощущается и напряженность настроения, беспокойное ожидание налета полиции. Я заканчиваю. Рабочие-партийцы окружают меня плотным кольцом и помогают затеряться в толпе...
Караваев П. Н. В дооктябрьские годы. На партийной работе, в тюрьме и ссылке. Изд. 2-е. М.. 1953. с. 48-54
П. С. Мочалов
БОЕВАЯ ДРУЖИНА И ВООРУЖЕННОЕ ВОССТАНИЕ В СОРМОВЕ В 1905 ГОДУ
В первой половине ноября в Сормово приезжал неоднократно тов. Б. П. Позерн как представитель от Нижегородского комитета и на своих выступлениях в сормовской организации и на общих собраниях энергично и четко проводил мысль о необходимости подготовки вооруженного восстания, о мобилизации всех сил организации, а также о строгом подчинении боевой группы директивам партии, проводимым комитетом. Сормовская организация приступила к проведению в жизнь директив партии, и в связи с этим штабу группы было предложено позаботиться об оружии1. Для усиления средств в распоряжение группы был предоставлен сбор с одного спектакля, но сумма получилась незначительная и особого влияния на вооружение не оказала.
В конце ноября штаб группы получил от Нижегородского комитета сообщение о возможности добыть оружие через группу товарищей, работающих в городе Арзамасе. Для выяснения этого дела в Арзамас направились члены штаба — Кирсанов и я — и остановились у тов. Гоппиус, через которую связались с товарищами из местного гарнизона. По ознакомлении с делом выяснилось, что в местном арсенале имеется 350 винтовок, которые возможно захватить в те дни, когда товарищи находятся в карауле арсенала...
По возвращении членов штаба из Арзамаса сормовская организация поставила на очередь вопрос о массовом вооружении рабочих и выбросила лозунг «готовить оружие». Штаб группы со своей стороны усиленно занялся изготовлением бомб и изысканием всевозможных способов усиления своей боеспособности. В это время сормовская организация рекомендовала одного из товарищей-электриков, могущего быть полезным (фамилию не помню). Штаб при переговорах с ним выяснил, что он берется произвести взрыв фугаса на расстоянии. На другой же день в лесу за «Князьком», после работы, в присутствии членов штаба — товарищей Кирсанова, Матвеева и меня — была произведена проба, причем взрыв был очень удачен. После этого немедленно было приступлено к изготовлению фугасов.
Нижегородский объединенный комитет РСДРП постановил объявить забастовку солидарности с вооруженным выступлением московских рабочих и назначил ее на понедельник 12 декабря (ст. ст.). В субботу 10 декабря были намечены кандидаты в члены забастовочного комитета. Было решено, что 12-го числа все должны явиться обычным порядком по гудку на работу, но к работе не приступать. Штабом группы было отдано распоряжение, чтобы все охотники, имеющие оружие, явились в понедельник на завод с ружьями.
12 декабря утром, по гудку, в обычном порядке все явились на работу. Через полчаса был дан гудок, машины были остановлены, и все рабочие собрались на дворе у главной конторы завода. Здесь же было объявлено о начале забастовки, было предложено выбрать стачечный комитет и выдвинуты от объединенной организации кандидаты в него. После избрания забастовочного комитета рабочие с пением революционных песен, со знаменами и пиками направились по Александро-Невской улице к столовой.
Не доходя до поворота с Главной улицы в столовую, рабочие увидели конный наряд полиции и казаков во главе с исполняющим обязанности исправника Петровым, который, издалека обращаясь к рабочим, что-то кричал. Рабочие, завидев казаков и полицию, ринулись по направлению к ним, и некоторыми из них были произведены выстрелы. Боевая группа, которая с самого начала шла во главе шествия и сначала было смешалась, быстро восстановила порядок. Полиция и казаки скрылись, и рабочие беспрепятственно дошли до столовой. Полиция и казаки в это время заняли лес, примыкавший к школе, и исполняющий обязанности исправника Петров продолжал оттуда кричать рабочим: «Разойдись!»
Наше положение было невыгодно, так как мы были на открытом месте, а полиция и казаки заняли опушку рощи. Чтобы выиграть время, я, как начальник группы, послал к полиции парламентеров. Петров потребовал немедленно разойтись и дал пять минут срока, — в противном случае полиция будет стрелять. Рабочие настаивали, чтобы войти в столовую и там начать собрание, но, учитывая ненадежность стен столовой, легко пробиваемых пулями, я потребовал, чтобы они немедленно разошлись, чему собравшиеся подчинились с большой неохотой и медленно стали расходиться. По истечении пятиминутного срока казаки, как и обещали, открыли огонь. Последней от столовой отступила боевая группа, после чего сейчас же собрался штаб ее и был поставлен вопрос о посылке разведки в Балахну для захвата арсенала. Для этого были выделены два товарища.
После того как разошлись с улиц рабочие, казаки и полиция, продолжая беспорядочный, по всем направлениям обстрел улиц, примыкавших к столовой, и постепенно расширяя район действия, вышли на Московскую улицу и пытались произвести обыск в доме, в котором жили товарищи Чугурин и Савин. Брошенной в это время тов. Савиным бомбой вошедшие в сени полицейские и казаки были убиты и ранены. Воспользовавшись общим замешательством, товарищи Чугурин и Савин скрылись. После этого подошедшими новыми силами казаков и полиции дом был разгромлен, а находившиеся в доме... убиты.
В 7 часов вечера этого же дня в квартире члена штаба А. Матвеева собралась объединенная сормовская организация. На собрании присутствовали: от большевиков — И. Сергеев, А. Матвеев, я — П. Мочалов, и еще товарищ (фамилии не помню), от меньшевиков — Бебель — Сухов, А. Баранов, С. Баранов и еще один товарищ (фамилии не помню). Мне, как начальнику боевой группы, было предложено высказать свое мнение о ближайших мероприятиях группы. Принимая во внимание недостаток винтовок, я предложил немедленно приступить к партизанским действиям против казаков и всем членам объединенной организации, имевшим оружие, немедленно вступить в боевую группу, товарищам же, по уважительным причинам не могущим вступить, немедленно сдать оружие в штаб. Собрание приняло мое предложение абсолютным большинством, кроме одного С. Баранова (высказавшегося против вступления в группу и в то же время не желавшего сдать оружия), и здесь же постановило: вооруженную защиту Сормова возложить на тов. П. Мочалова и облечь его всей полнотой власти. Присутствовавший на собрании Бебель — Сухов (меньшевик) тотчас же передал мне свой браунинг, указав на слабость своего зрения...
Штаб немедленно вызвал всю группу и явился с ней на место действия, к школе, где происходило следующее: часть телеграфных столбов была уже срезана, и они в беспорядке валялись на улице вместе с проволокой. Рабочие продолжали, ни на кого не обращая внимания, валить все, что ни попадало под руку. Считаясь с уже совершившимся фактом, я взял руководство в свои руки и отдал распоряжение о постройке баррикад, отвечающих современной военной технике. Для постройки баррикад были использованы срезанные уже столбы, весь лесной материал, находившийся на прилегающих дворах, а также были вынесены из школы книжные шкафы. Баррикады были сделаны на два фронта: первая баррикада шла от южного угла школы на противоположную сторону улицы, фронтом к Дарьину, вторая — от северного угла по направлению к дому Плескова. В середине между двумя баррикадами была возведена высокая баррикада на случай появления противника с противоположной стороны, для защиты от пуль, перелетавших с противоположных баррикад. Для постройки средней баррикады были употреблены шкафы, набитые снегом и поставленные стоймя. Случайно проезжающие подводы с дровами и железом были остановлены, лошади отпряжены и отданы, а весь материал и сани пошли также на постройку баррикад. Когда баррикады были укреплены, проволока с телеграфных столбов была употреблена для заграждения улиц, прилегающих к баррикадам.
Одновременно с постройкой баррикад врачом Давыдовым, направленным Нижегородским комитетом, был развернут лазарет, размещенный в первом этаже деревянного дома, расположенного против школы...
Одновременно было организовано снабжение баррикад продовольствием и боеприпасами. Были случаи трогательного участия со стороны населения, приносившего скромное продовольствие: хлеб, соленые огурцы, папиросы и пр.
Во время постройки баррикад полиция и казаки не появлялись. Настроение было бодрое и деловое. Работали энергично. Но около 2 часов дня со стороны Дарьинского моста показались спешенные казаки и полиция, которые и начали обстрел главной баррикады. Впереди шли пожарные с топорами, которые стали разрубать проволоку, расчищая таким образом путь казакам. Казаки и полиция медленно продвигались к баррикадам, продолжая обстрел.
По мере приближения казаков к баррикадам среди защитников баррикад возрастало волнение. Большинство нервничало и требовало энергичных ответных выстрелов.
Учитывая недостаток патронов, командование баррикад в связи с этим приняло следующие меры: товарищи были поставлены на боевые места, проинструктированы, причем жестко было указано, что никаких боевых действий без приказания командования не производить. Когда казаки и полиция, все время обстреливая баррикады, подошли на близкую дистанцию, было отдано приказание открыть огонь, и после первых удачных выстрелов, после которых свалились двое в серых шинелях, пожарники бросились бежать, увлекая за собой казаков и полицию, и скрылись из виду.
Приблизительно через полчаса вновь показались казаки и полиция с пожарниками и снова тем же приемом, но более робко пошли в наступление, производя усиленный обстрел баррикад. Как и в первом случае, их подпустили ближе к баррикадам и тогда открыли огонь. После первых ответных выстрелов пожарники, спотыкаясь, снова обратились в бегство, а за ними, как и в первый раз, казаки и полиция и скрылись в ближайшем переулке. У нас ни убитых, ни раненых не было. После такого удачного отражения противника и без того бодрое настроение на баррикадах очень повысилось.
В этот день со стороны противника попыток к наступлению больше не было.
С наступлением вечера школа и баррикады оказались в темноте, так как электрическая станция находилась в руках казаков...
В 9 часов вечера командованием был отдан приказ выделить три группы товарищей по пять человек, на которые были возложены следующие боевые задания: первой группе — с.-р. во главе с Ошмариным — поручено взорвать канцелярию пристава по Узко-Заводской улице, второй группе во главе с тов. Аверкиным — замаскироваться и подойти как можно ближе к казакам, расположенным в столовой и примыкавшей к ней школе, и произвести нападение на них с бомбами и третьей группе во главе с тов. Зенченко — уничтожить на станции сормовской ветки дуговые фонари, которые мешали операциям. Первые сведения были получены от группы с.-р., они сообщили, что брошенная ими в окно канцелярии бомба ударилась о раму и разорвалась в окне. Существенного вреда противнику бомба не причинила, при взрыве был ранен в ногу тов. Распопов. Вторая группа явилась и доложила, что благодаря маскировке в простыни они подошли к столовой довольно близко, но не настолько, чтобы можно было бросить бомбу. Произвели несколько выстрелов и вернулись. Третья группа задание выполнила полностью.
Около 10 часов вечера были получены сведения из Нижегородского комитета о том, что в Сормово направлена артиллерия под охраной казаков и одновременно было прислано 2 пуда бертолетовой соли...
Часа в 2 ночи начальник караула тов. Зенченко донес, что неизвестный человек подходил к баррикадам и при окрике часового стал удаляться. Часовыми был произведен выстрел, которым неизвестный, по-видимому, был ранен, так как он упал, но вскоре поднялся и убежал. По обследовании места были обнаружены следы крови. Остальная часть ночи прошла без значительных инцидентов. Все были на своих местах, состояние было напряженное, и баррикады были в полной боевой готовности.
Рано утром 14-го, до рассвета, командованием был отдан приказ о закладке фугаса впереди баррикад против дома, в котором помещалась парикмахерская. Работа эта была поручена С. Чернову, который и закончил ее к 8 часам утра. Провод от фугаса был пропущен во второй этаж дома, где была парикмахерская, и там были поставлены два товарища (фамилии не помню) для того, чтобы в нужный момент посредством индуктора произвести взрыв.
В 9 часов утра около Дарьинского моста было замечено движение противника, а затем установка орудий под прикрытием спешенных казаков и полиции. Около 10 часов утра раздался со стороны противника первый пушечный выстрел. Снаряд высоко пролетел над зданием школы, второй и третий также сделали перелет, четвертый — лег впереди баррикад. После четвертого снаряда было отдано распоряжение отвечать из нашей пушки, и с этого момента на каждый выстрел со стороны противника мы отвечали выстрелом из своей пушки. Пятый снаряд со стороны противника ударил в баррикаду, и стоявшие в это время у двери школы товарищи, Колчин и еще один (фамилии я не знаю), были сбиты с ног, причем Колчин оказался убитым, а другой был ранен. Подошедшими санитарками — Гассельберг и другими они были убраны с баррикад.
В это время из Нижнего явился начальник нижегородской боевой дружины М. Перфильев с частью дружины. Здесь же, на баррикаде, обменявшись мнениями, мы согласились, что при создавшихся обстоятельствах и явном вооруженном перевесе противника командование нуждается только в винтовках, которых не было как у сормовской, так и у нижегородской групп. Людского же состава было вполне достаточно.
При дальнейшем обстреле со стороны противника один из снарядов попал в окно и, пробив ряд внутренних стен, отделяющих классы, разорвался в последнем классе, причем был убит ведающий снабжением (фамилии я не знаю) и ранено пять человек, случайно находившихся в этом помещении.
Из складывающихся обстоятельств было ясно, что удержать занятые нами позиции мы не сможем, а потому приблизительно в 3 часа мною через тов. Кирсанова было отдано распоряжение эвакуировать в первую очередь Красный Крест, чему заведующий Красным Крестом не поверил и согласился только после личных со мной переговоров. Во вторую очередь было приказано очистить здание школы от всех боевых припасов, и после последнего ответного выстрела пушка была снята и вынесена из здания школы. Примерно в З 1/2 часа последним с баррикад ушел штаб группы, обстрел же баррикад со стороны казаков и полиции продолжался до самого вечера.
Казаки после продолжительного обстрела баррикад без ответа с нашей стороны, предполагая, что баррикады покинуты, пошли медленно в наступление, и, когда они подошли к месту, где был заложен фугас, товарищи, дежурившие у индуктора, не рассчитали и преждевременно повернули индуктор. Фугас взорвался, но не причинил почти никакого вреда. Увидев, что баррикады покинуты, казаки пытались их сжечь, облив керосином, но так как баррикады были пересыпаны снегом и утрамбованы, то они не загорелись.
В 8 часов вечера казаками намеренно была сожжена народная столовая, которая сыграла большую культурную и политическую роль в жизни сормовских рабочих.
Сормово на баррикадах 1905 года. (К 30-летию Декабрьского вооруженного восстания). Горький. 1935. с. 108 — 121
1 Сормовская организация насчитывала свыше 100 человек вместе с рабочей милицией, кроме того, в Сормове были две дружины, состоящие из большевиков, меньшевиков и эсеров, насчитывавшие более 100 человек. Ред.
Н. А. Семашко
ДЕКАБРЬ 1905 ГОДА В НИЖНЕМ НОВГОРОДЕ 1
...Революционное движение продолжало нарастать. Свобода слова была завоевана явочным порядком: митинги, большие собрания шли открыто. В Сормове мы с крыши одного дома открыто произносили большевистские речи перед огромной толпой рабочих. Конная полиция стояла тут же, но не смела вмешиваться: настолько внушительны были наши собрания. В городе мы избрали местом собрания Народный дом. Сюда ежедневно стекалась масса народу. Три дня в неделю мы вели политическую пропаганду, остальные четыре дня — агитационные митинги. Я нередко председательствовал на этих собраниях, вызывая ненависть черносотенцев, грозивших убить меня. На хорах у нас помещалась боевая дружина — человек 60, отчасти для охраны собраний от нападения черносотенцев, отчасти как будущая военная ячейка на случай восстания. Собрания наши пользовались таким авторитетом у населения как революционная власть, что на них являлись полицейские, жандармы, которые отрекались от своей профессии, каялись перед народом в своих преступлениях против него. И мы судили их. Являлись жители с просьбами бытового характера — о питании, о жилище и т. п.; являлись даже для разрешения семейных ссор.
Можно без преувеличения сказать, что власть в городе тогда была в руках революционеров. Говорят, тогдашний губернатор барон Фредерикс заперся в своем дворце с небольшой группой верных ему полицейских (войска были ненадежны и братались с народом) и ждал, «когда придет Семашко арестовать его». И мы сделали большую ошибку: вместо того чтобы захватить жизненные центры старой власти — арсеналы с оружием, банк, вокзалы, телеграф и т. д., мы увлеклись агитацией и пропагандой. Правительство, как известно, скоро перешло в контрнаступление.
Декабрьское восстание в Нижнем, как и в других городах, было генеральной репетицией будущего победоносного Октябрьского восстания.
Моя квартира в декабре превратилась в штаб восстания в Нижнем и в Сормове. Сюда приносили оружие; отсюда направлялись боевые силы с этим оружием. Здесь обсуждали вести о ходе восстания. Рассказывали героические случаи, как отстреливались от царской артиллерии старой пушкой, которую втащили на колокольню; как одной бомбой смельчаки убивали целые группы из карательных отрядов известного палача генерала Минха. Энтузиазм восставших был неописуем.
Но силы были неравны. Восстание и в Сормове, и в Нижнем было подавлено.
На другой же день ко мне в квартиру ворвался отряд жандармов — человек 12 набросились на меня, схватили за руки, чтобы я не мог стрелять, и арестовали.
В тюрьме я нашел многих своих товарищей. Сначала мы протестовали против ареста, ссылаясь на октябрьский манифест царя о свободе слова, печати, собраний. Но, конечно, мы делали это ради формальности, так как понимали, что началось наступление контрреволюции и октябрьский манифест явился простым клочком бумаги...
Семашко Н. А. Прожитое и пережитое. М., I960, с. 39 — 41
1 Заголовок дан редакцией. Ред.
Н. Н. Накоряков
ТРИ ДНЯ «КАЗАНСКОЙ РЕСПУБЛИКИ»
Это было в Казани 17 октября 1905 года.
В университете состоялся митинг. Интерес к нему был необычайный. На митинг шли не только студенты, но и массы простого люда.
Царским властям показалось это опасным, и университет был осажден полицией и казаками.
Когда осажденные участники митинга вырвались из стен университета, то они не расходились, дефилировали вдоль улиц города под зорким наблюдением казаков и полиции.
В толпе демонстрантов раздавались возгласы по поводу гарцевавших на лошадях казаков.
Я видел, как некоторые студенты привязывали красные платки к тростям и размахивали ими. Казаки летят галопом в толпу демонстрантов, а флажков уже нет, да и люди из этой группы рассеивались кто куда.
В рядах демонстрантов, очевидно, оказался провокатор, который бросил небольшую бомбу в отряд казаков. Взрывом никого не убило, не ранило, лишь лошади, шарахнувшись, выбросили из седел нескольких казаков.
Однако взрыв взбудоражил людей. Толпа хлынула потоком к месту взрыва... И тут-то раздались залпы по народу с двух сторон...
Большинство демонстрантов сразу не поняло, в чем дело. Люди метались... И только визг пуль над головами и кровь раненых отбросили народ к переулкам.
Центр города, где произошло это кровавое событие, сразу опустел. Магазины моментально закрылись. Было прервано даже заседание окружного суда. Зато окраины города ожили. Казалось даже, что люди стали как-то ближе друг другу. Знакомые, незнакомые, русские, татары, евреи останавливались, взволнованно говорили о случившемся, о жертвах. Я лично слышал, как отставной седой чиновник со слезами на глазах рассказывал о девушке, выбежавшей за ворота посмотреть на демонстрантов и сраженной пулей. А татарин-извозчик на ломаном языке кричал:
— Собака царь, собака казак, собака всякий светлай пуговица!.. Пошто народ стрелял, лошадь убивал, девчонка-ребенка ранил?.
До глубокой ночи на окраинах встречались толпы жителей... Казачьи наряды подъезжали к ним и спрашивали:
— Вы чего же, господа, не спите?..
— Проваливайте, проваливайте, кровопийцы... — раздавалось в ответ.
Окраина негодовала. Росло возмущение и среди той части населения, которая еще недавно, не понимая, осуждала революционеров.
«Чистая» же публика — городская интеллигенция — писала протесты, посылала депутации к губернатору, начальнику военного округа и т. д. и т. п.
Даже городская дума, на две трети состоящая из купцов, послала протест премьер-министру Витте против действий войск и губернатора.
И вот вышел неожиданный манифест... В городе он стал известным 18 октября утром. Теперь всем ясно, что
Царь испугался, издал манифест:
«Мертвым свобода! Живых под арест!»
А тогда он поразил, привел в замешательство многих людей...
Я помню заседание Казанского комитета РСДРП, на котором среди других присутствовали представитель ЦК РСДРП Иван Адамович Саммер, члены комитета В. В. Адоратский, С. Лозовский, Н. И. Дамперов, А. И. Кулеша. Ознакомившись с царским манифестом, мы критиковали его неопределенность. Много говорили о «соотношении сил», которые обеспечивают свободу и демократию, спорили о том, прекратить ли стачку или продолжать ее.
Утром 18 октября члены нашего социал-демократического комитета, все, как один, разносили по районам и расклеивали на заборах свой экстренный листок по поводу манифеста. Толпы бастовавших рабочих, жители окраин шли в город с красными знаменами, под лозунгами «Да здравствует свобода!». Кто дал этот призыв к массовой демонстрации?.. Кто вел демонстрантов?.. Конечно, комитет РСДРП...
В передовые ряды демонстрантов влились те десятки людей из подпольных революционных организаций, главным образом большевистского направления, которые являлись уже связующим звеном между отдельными народными потоками и выступили в виде «армии революции», отражающей стремления и порыв этих масс народа.
Среди торжественных звуков «Марсельезы» вдруг раздался клич:
— Товарищи, разоружай полицию, чего смотрите!..
— Свобода!..
Вначале для полиции народные шествия были неожиданными: «запыхавшиеся пристава, околоточные бежали навстречу толпе и «честью просили разойтись, не безобразничать!». Над ними одни смеялись, другие резонно говорили: «Теперь свобода!..»
Потом полиция, сама обескураженная манифестом, мирно шагала перед колоннами демонстрантов. Когда же начали разоружать полицейских, они словно сквозь землю провалились.
Разоружения полицейских часто происходили так. Рабочие подходили к мирно стоящему городовому, окружали его...
— Эй, служивый, покажи-ка, много у тебя в кобуре махорки?..
И, глядишь, кто-нибудь хватает за кобуру, вытаскивая содержимое... В кобуре вместо револьвера часто была пачка, а то и две махорки, а ежели был револьвер, сразу же отбирали.
В других случаях недоумевающий полицейский начинал убеждать, что с ним нельзя шутить, он при «коронной службе», может убить и доложить приставу!
— А приставу ты скажи: его величеству народу полагается по уставу отбирать оружие у полицейских, — отвечали ему.
Одновременно у городового отбиралась и «селедка» (сабля), тоже не без бодрого, веселого балагурства.
— Э, да у тебя всего половина сабли, остальную вши съели, — кричал мастеровой, размахивающий заржавленным обломком клинка.
Разоружали не только городовых, но и офицеров. Даже отняли две-три никуда не годных шпаги у каких-то акцизных чиновников.
В толпе двигался воз, нагруженный отобранным оружием.
А тем временем комитет РСДРП обратился с новым призывом: освобождать борцов за свободу из полицейских участков и тюрем, так как перед этим было много арестов.
Волнующееся людское море заливало улицы и переулки, и наконец люди окружили со всех сторон домишко, в котором помещался участок. Из сотен грудей вырывалось:
— Пристав, выходи! Вы-ходи-и!
Полуодетые городовые, околоточные через заборы и огороды улепетывали. Им улюлюкали вдогонку.
Помню, как трепещущий пристав дрожащим голосом говорил мне, что «ежели по манифесту и закону, то я с народом, только надо бы спросить по телефону прокурора...».
Демонстранты же врывались в участок, брали ключи и выпускали всех, кто сидел в каталажках.
Приведу еще один такой, несколько даже смешной случай. В окраинном участке в кутузке рабочие освободили одного какого-то деревенского мужичка. Вытащили его на крыльцо, а он плачет, трясется весь...
Ему говорят: «Свобода, брат, свобода!» Он шапку мнет и лепечет что-то приставу. Один шустрый парень кричит ему в ухо: «Народ тебя освобождает!..» Мужик обвел всех глазами и вдруг как юркнет с крыльца да в толпу...
Пристав же что-то заговорил о нарушении базарных правил, за которые был якобы посажен мужик. В ответ смех, шутки, крики: «Эй, смотрите, еще нет ли там «базарных» мужиков-то, выпускай всех!.. Пусть и в деревне знают, что здесь свобода!»
Исчезнувший мужичонка вдруг вылез откуда-то на приступочек крыльца, а глаза уже хитро улыбаются, и развязность какая-то появилась...
— Почтенные господа, мир честной!.. Ежели уж свобода, то ослобоните и кобылку-то мою... Она тоже арестована их благородием!..
Толпа так и грянула веселым хохотом!.. Кто-то кричит:
— Свободу и кобылке!
— Ищите ее!..
В одно мгновение находят на полицейском огороде арестованную лошадку, с торжеством выводят во всей сбруе и с телегой.
Мужик от радости даже заплакал... И кобылка, и счастливый мужик влились в колонну.
А в губернской пересыльной тюрьме освобождение заключенных не было таким легким. Начальство препиралось, стращало, требовало распоряжений прокурора. И лишь под угрозой разгрома допустило в тюрьму депутацию для переговоров по телефону с прокурором, а впоследствии и для «отбора» политических к выпуску.
Уже при входе в тюрьму чувствовалось, как страстно все заключенные ждут освобождения... Из окон смотрят серые, истомленные люди. В глазах — ожидание...
У камер политических всех охватывает экстаз братских чувств. Поцелуи, объятия, выкрики о свободе...
На улице многотысячная масса встречает освобожденных буквально громом приветствий, бурей восторга... Они уже подняты на руки над толпой... Говорит один из освобожденных...
Я не знаю, помнит ли кто-нибудь эту речь? Даже сам говоривший? То были не слова, а пучок огненных чувств...
После освобождения политических заключенных все шли к университету. Огромная площадь не вмещала собравшихся... Ораторы выступали с трех-четырех ломовых извозчичьих телег в разных концах.
Говорили то, что чувствовали, призывали проявлять свою народную волю. Собирали средства на вооружение рабочих... Люди клали пятаки, рублевки, десятки, складные ножи, часы, портсигары.
Члены комитета РСДРП приступили к вооружению рабочих, созданию боевых дружин.
...И вот у возов с оружием уже очереди. Нашлись и командиры, специалисты, которые тут же разбирали, сортировали оружие, проверяли револьверы, записывая их номера.
Лязг раздаваемого оружия, глухой шум многотысячной толпы, пение «Марсельезы» — все эти звуки сливались во что-то цельное, воодушевляли.
А Саммер, Адоратский, Лозовский, Дамперов, Кулеша, я и другие члены РСДРП уже обдумывали дальнейшие действия. Как раз в это время происходило заседание городской думы. Решили захватить думу, увлечь за собой часть ее состава, с тем чтобы дума стала центром временного революционного комитета «Казанской республики». Орудием проведения этого плана должна быть революционная демонстрация народа, только что победно прошедшая по всему городу.
В колоннах демонстрантов раздался призыв:
— К думе, к думе, товарищи!..
И вся масса народа двинулась к думе, заполнив перед ней всю большую площадь и все прилегающие улицы.
Кто-то из либеральных гласных сунулся было приветствовать народ» «милостиво освобожденный царем». Но уже многим был ясен смысл манифеста, и из толпы послышались крики:
— Долой, до-олой царя!
Демонстранты горячо приветствовали ораторов, особенно от РСДРП. Большевики в своих речах с балкона думы перед многотысячной массой излагали пункты требований. Могучий, молодой, стальной голос большевика кидал в колонны демонстрантов новые, всем ясные, простые слова:
— Требуете ли вы, чтобы вся старая власть была устранена во всем городе и заменена новой, избранной вами?
— Требуем, требуем! — был ответ.
— Требуете ли вы, чтобы временно власть перешла в руки комитета, составленного из представителей городской думы и представителей известных вам революционных организаций так, чтобы революционеров было вдвое больше, чем членов городской думы?
— Требуем, требуем!
— Требуете ли вы, чтобы все средства городского управления пошли на вооружение народной милиции для защиты свободы от самодержавия?
— Требуем!
— Поручаете ли это дело пока вышеназванному временному комитету?
— Поручаем!..
Городская дума покорно приняла все эти требования и уступила свое место комитету.
...А народ все не расходился, наступила уже глубокая ночь... Назавтра по нашей инициативе назначено народное собрание для утверждения революционных представителей во временный городской комитет.
Вспоминаю, как проходили выборы, вернее, утверждение нового революционного городского управления. Еще недавно жившие в подполье, скрывавшие свое имя и местожительство люди выставлялись открыто как представители революционных партий. Их встречали горячими возгласами одобрения. С переходом власти в руки комитета число стачек выросло. Забастовали даже лакеи, домашняя прислуга. Все слали своих гонцов в комитет. Все в новой власти видели свою родную власть. Слух о новой, негосподской власти, видимо, разнесся далеко за пределы города, ибо уже на третий день в комитет устремились ходоки из ближних деревень. Деревенские «ходатаи» с самого раннего утра стояли с прошениями в руках, адресованными на имя «господина главного председателя от народа».
...Началась эпоха трехдневной «Казанской республики».
Власть, «богом поставленная», словно «отошла к богу», как будто сквозь землю провалилась. Около залитого светом здания городской думы кипела жизнь. Огромный вестибюль был полон рабочей и учащейся молодежи, навесившей на себя отобранные у полицейских револьверы и сабли. Большие группы граждан непрерывно приходили и уходили. Всех интересовало, какие вопросы решает заседание комитета. Заседал он в глубине зала, отделенного от вестибюля двумя стеклянными дверями. И приходящим были видны молодые и старые воодушевленные лица. Некоторые из комитета получали мандаты и торопливо с пятком — десятком дружинников скрывались в темноте осенней ночи. А через некоторое время они возвращались с чемоданами, полными оружия...
Вспоминаю и такие факты... Тут же в вестибюле из двух-трех членов комитета составлялся своеобразный трибунал: судили какого-то «светского льва» — инженера за оскорбление женщины. Он был арестован самими жителями и доставлен ими в комитет. Пьяный инженер куражился, требовал «лично знакомого» губернатора, а суд комитета в наказание за дебош постановил конфисковать его новенький браунинг. Публика одобрила решение.
Несколько граждан плотной стеной окружили молоденького члена комитета из профессиональных партийных работников. Они испуганными, тревожными голосами доказывали ему, что для «общественной тишины и порядка» надо сейчас же расставить в городе посты революционеров-дружинников.
Комитету пришлось тут же решать этот вопрос. И через час можно было видеть единственный в своем роде «развод постовых новой милиции». Бывшие студенты, рабочие окрестных заводов навесили сабли, револьверы и в сопровождении одного из членов комитета, восседавшего на конфискованной полицейской лошадке, отправились в «развод» по всему городу. Вскоре они стояли на углах особенно глухих улиц.
В грязных притонах можно было в первую же ночь встретить какие-то темные личности. Слышны были проклятия, призывы перерезать всех революционеров. Как выяснилось, это были «безработные» полицейские чины и содержатели притонов, потерявшие своих посетителей. В дни «Казанской республики» эти учреждения опустели.
Зато народ шел на улицу. Часто на углах улиц возникали своеобразные митинги, обсуждались волновавшие всех вопросы.
Более того, мне помнится, как в первую же ночь в революционный комитет явился сам прокурор судебной палаты. Он был растерян и путано просил о содействии суду и прокурорской власти в преследовании уголовных преступников. Но еще более неожиданное произошло на второй день: распространились слухи, что во тьме притонов готовятся какие-то заговоры, резня, погромы. Это всех беспокоило, и даже начальник военного округа согласился по требованию некоторых «видных граждан» передать в распоряжение комитета роту солдат для несения патрульной службы по городу.
Комитет принял это предложение. Отряды царского воинства полтора дня патрулировали под командой дружинников. У комитета была своя цель: получить возможность влиять на солдат. Воинское начальство принимало свои меры...
Бывшие власти по указанию свыше решительно готовили «переворот». «Ненадежные» войска выводились из города. Из провинции были вызваны казаки, прокравшиеся в город глухой ночью и запершиеся в первой же солдатской казарме. В комитет приходили сведения о тайных собраниях бывших полицейских чинов. Важность этих сообщений мы понимали.
И вот в тиши полицейских застенков и казарм при участии военной и полицейской верхушки был подготовлен заговор против новой, народной власти.
21 октября две роты юнкеров и полицейско-жандармские банды окружили комитет с частью находившихся там дружинников. После часовой перестрелки большинство из нас оказалось в тюрьме.
А в городе с возвращением царской власти затрещали стекла в магазинах, заходили дубинки по головам ни в чем не повинных жителей, начались еврейские погромы, избиения, аресты.
Восстановление царской власти ознаменовалось потоками крови, пламенем пожаров и массовыми разграблениями. Все делалось, чтобы терроризировать революционный народ. Дружинники пытались препятствовать старой власти. Но сила хорошо вооруженных юнкеров, оголтелой полицейской банды взяла верх.
Так кончилась трехдневная «Казанская республика».
Великие, незабываемые дни. Сборник воспоминаний участников революции 1905 — 1907 гг. М., 1970, с. 116 — 123