А. В. Луначарский
БОЛЬШЕВИКИ В 1905 ГОДУ
События 22 (9) января застали нас в Женеве. Женевская группа большевиков, непосредственно возглавлявшаяся Владимиром Ильичем, вела энергичнейшую борьбу против меньшевиков.
Быть может, наибольшей трудностью в этой борьбе было именно то, что II съезд, расколовший партию, не нащупал настоящих глубоких разногласий между мартовцами, с одной стороны, и ленинцами — с другой. Разногласия эти все еще казались вращающимися вокруг одного параграфа Устава и личного состава редакции. Многих смущала незначительность повода, приведшего к расколу. Всеми чуткими представителями левого крыла скорее угадывалась, чем формулировалась, глубокая пропасть, начавшая нас отделять от меньшевиков.
Январские события в высочайшей степени ускорили процесс самоопределения левого и правого крыла российской социал-демократии.
Само собой разумеется, что январские события произвели в женевских русских кругах эмиграции потрясающее впечатление.
Не только для нас, но и для меньшевиков было несомненным, что это не конец народившегося в рабочих кварталах Петербурга движения, а начало русской революции. Мы все понимали, что немногие годы, а может быть, даже и немногие месяцы отделяют нас от огромного подъема революционного настроения и революционной активности, который при случае может смести совершенно твердыни царизма.
Под этим углом началась наша работа. Весь смысл меньшевистской политической работы за границей после 22 (9) января уперся сразу в лозунг поддержки дальнейшего развития либеральной оппозиции. На все лады меньшевики говорили о необходимости развязать, по возможности, все силы революционного порядка, накопившиеся в русском обществе, и сделать из рабочего класса почти самоотверженную опору для русской буржуазии, дабы она выполнила с возможной полнотой свою миссию; дать конституцию России. Я помню, как Владимир Ильич смеялся по поводу страха некоторых меньшевиков, правда более или менее правого толка, относительно призыва нашего к республике. Даже лозунг республики некоторым меньшевикам казался нетактичным.
Лучше, говорили нам, предоставить будущему определить, какими будут максимальные лозунги революции. Самое же главное — собрать все силы в один кулак.
Это собирание всех сил в один кулак по существу своему для меньшевиков означало: максимальная помощь либеральному движению, в частности кадетам.
Помнится, главными ораторами, выступавшими на всяких эмигрантских собраниях, с нашей стороны были как раз Владимир Ильич и я. Было любо-дорого вместе с Владимиром Ильичем вырабатывать наши лозунги или, вернее, претворять те лозунги, которые в обилии давал Владимир Ильич, в более или менее зажигательные речи.
Сразу меньшевики стали обвинять нас в страшно грубом понимании ситуации. Если слово «республика» пугало наиболее неверных среди них, то что же сказать о лозунгах, которые я выдвинул по поручению Владимира Ильича, именно о лозунгах вооружения рабочих. Мы твердо устанавливали лакмусовую бумажку, как любил тогда выражаться Мартов, по которой можно отличить друзей революции от ее врагов. Мы говорили: тот друг революции, кто согласен всемерно способствовать вооружению рабочего класса. Разоружение самодержавия и вооружение рабочего класса, — а там дальше видно будет. И сколько бы ни говорили сладких слов и какие бы программные обещания нам ни давали, раз данная партия или группа противится непосредственному вооружению рабочего класса, мы сразу должны понять, что она враг его революционной самодеятельности.
Меньшевики шумели и галдели. Они доказывали, что мы представляем себе революцию по-бланкистски, как какую-то военно-техническую задачу. Они издевались над теми номерами наших журналов, в которых мы начали было подходить даже к техническим указаниям о том, как нужно рыть окопы, как нужно на улицах устраивать баррикады и т. д. Может быть, эти наши первые попытки военно-технического характера были в достаточной степени наивными. Я это допускаю. Но суть дела от этого нисколько не меняется. Мы шли к тому, чтобы предложить социал-демократии встать во главе народного восстания в качестве организатора боевых сил поднявшихся революционных масс. Меньшевики же обвиняли нас в каком-то грубом революционном милитаризме и все ссылались на то, что дело отнюдь не решится пушками (в этом случае они предрекали полную гибель революции), а только какой-то сложной парламентской игрой и хитроумными комбинациями соглашения между рабочим классом и либералами, либералами и остальной буржуазией, всеми ими вместе и царской бюрократией и чуть ли даже не с самим царем и его династией. Путем переговоров, угроз, уступок и т. д. российская громада должна была сдвинуться с мертвой точки и переместиться возможно дальше налево, причем, кажется, даже самые смелые меньшевики не могли допустить, что перемещение это может дойти хотя бы до республики французского типа.
Так постепенно выявлялась чисто политическая противоположность между меньшевиками и большевиками. Разница приобретала почти классовый характер, должен ли рабочий класс выступить как подголосок буржуазии или как самостоятельная революционная сила.
Ко времени III съезда, открывшегося в Лондоне 25 апреля 1905 года, выяснились еще, пожалуй, более значительные политические разногласия. Владимир Ильич все яснее развивал ту мысль, что рабочий класс, конечно, не может совершить революцию без непосредственной помощи, что, оставшись одиноким, он может быть сломлен не только самодержавием, но союзом этого самодержавия с буржуазией, так как в верность буржуазии демократическому перевороту Владимир Ильич ни на минуту не верил. Кто же должен был выступить таким союзником рабочего класса? — Крестьянство. Владимир Ильич развернул более или менее полно уже тогда свое представление о том, что грядущая революция в России не будет чисто буржуазной, хотя он представлял ее себе как демократическую; да вряд ли по тогдашнему состоянию сил и можно было допускать, чтобы она перекатилась через демократию к тем формам Советского государства, о которых тогда еще никто вообще и не гадал.
Владимир Ильич полагал, что наша революция будет демократической, но что та демократия, которая будет возглавлять эту революцию и которая выдвинет из своих недр временное правительство, будет составлена из пролетариата и крестьянства, бедноты, в значительной части даже крестьян-середняков.
Временное правительство, опирающееся на такую демократию, должно было, по мнению Владимира Ильича, пойти очень далеко и установить республику, несомненно более демократическую, чем французская, осуществив полностью все достижения демократии, вплоть до национализации земли, равноправия полов и целого ряда других политических и социальных мероприятий, уже намечающих дальнейший ход к социализму. Но решительных шагов к коммунизму Владимир Ильич в результате данной революции не предвидел, и именно потому, что боялся в этом случае разрыва между рабочим классом и крестьянством. Рабоче-крестьянская демократия рисовалась ему как в высшей степени крайняя, доводящая революцию, в пределах частной собственности, до законченнейших форм, но в то же время все-таки эта демократия не чисто пролетарская, не предрешающая поэтому непосредственного продвижения к социализму. Это продвижение должно было быть результатом дальнейших усилий рабочего класса и, конечно, рисовалось Владимиру Ильичу как сравнительно обостренный процесс.
Таким образом, во взглядах большевиков постепенно вырисовывалось стройное представление о типе предстоящей революции, о ее относительной новизне, как революции более левой, чем даже якобинская, в силу несомненно большей роли, которую сыграет в ней рабочий класс; о революции как технически военной задаче, то есть о проблеме возможно более полного возглавления стихии революции сознательной партией пролетариата, и, наконец, о глубоком и прочном союзе с крестьянскими массами.
Меньшевики отвергали все это начисто.
Сама большевистская партия или, вернее, левое крыло РСДРП в то время переживало еще внутренний кризис. Как известно, целый ряд выдающихся товарищей: Красин, Дубровинский, Носков, Кржижановский колебались в то время. Они называли себя объединенцами и, составляя большинство русского Центрального Комитета, стремились вновь склеить расколовшиеся части партии. Им казалось, что разногласия не так уже велики и что при наступающей революции надо сделать все возможные усилия, дабы собрать в единую силу РСДРП...
Наши обвинения в том, что меньшевики представляют собой мелкую буржуазию, стремящуюся использовать прежде всего пролетариат для своих умеренных политических целей, являющуюся, по существу говоря, бессознательным агентом буржуазии на ее пути от самодержавия к буржуазно-демократической конституции, оправдывались теперь лозунгами самих меньшевиков. А та зеленая пена у рта, с которой меньшевики ругали нас бланкистами, якобинцами, эсерами и т. д., показывала, что все-таки все их надежды опрокидываются определенностью нашей классовой линии.
К этому же времени, насколько я помню, Троцкий начал определять свою, в высшей степени абстрактную и малопрактичную линию. Ему бросилось в глаза, что у меньшевиков пролетариат совершает революцию в глубоком союзе с буржуазией, а у нас в глубоком союзе с крестьянством. Естественно было постараться придумать провести «чистую» линию, а именно заявить, что рабочий класс должен произвести революцию один. «Без царя, а правительство рабочее».
Троцкий, однако, прекрасно понимал, что рабочее правительство России 1905 года продержаться не может, и поэтому уповал на революцию мировую, которая должна сейчас же ответить на взрыв революции у нас, а помимо этого упования имел, по-видимому, в виду по крайней мере создание, хотя бы и ценой конечного поражения, чего-то вроде нового грандиозного издания Коммуны с соответственными традициями для последующих борцов.
При всей своей «чистоте» эта позиция, конечно, казалась нам всем совершенно практически неприемлемой. Нам нужно было добиться победы пролетариата. Мы видели ясно, что изолированный пролетариат победить не может. Мы ясно видели также, что меньшевистский путь приведет к тасканию пролетарскими руками каштанов из огня для господ кадетов. Мы глубоко сознавали, что революция в России не может не быть мужицкой революцией. Использовать эту мужицкую революцию не только в борьбе с самодержавием, но и в борьбе с капитализмом, продвинуть наши позиции возможно больше налево — это было единственной совершенно разумной тактикой. Она определилась с полнотой и четкостью на III съезде. На нем приняты были многозначительные резолюции о подготовке и организации вооруженного восстания, об организации революционного правительства и о крестьянско-пролетарской диктатуре. В сущности говоря, III съезд и его решения в значительной мере предрешили собою, предсказали, так сказать, те знаменитые тезисы, с которыми Владимир Ильич выступил в решающий момент нынешней революции.
Первая резолюция о вооруженном восстании была принята по моему докладу. Владимир Ильич дал мне все основные тезисы доклада. Мало того, несмотря на мою манеру никогда не записывать никаких своих речей, а говорить импровизированно, он потребовал на этот раз, чтобы я всю свою речь написал и дал ему предварительно прочесть. Ночью, накануне заседания, где должен был иметь место мой доклад, Владимир Ильич внимательнейшим образом прочитал мою рукопись и вернул ее с двумя-тремя незначительными поправками, что неудивительно потому, что, насколько я помню, я в моей речи исходил из самых точных и подробных указаний Владимира Ильича. Этой резолюцией раз навсегда предрешалось, что большевики будут не только пропагандистами марксизма в России, не только организаторами экономических протестов и социальной дипломатии пролетариата, но что они будут также биться вместе с пролетариатом и впереди пролетариата, что они дадут пролетариату и крестьянству его военно-командный состав. Когда принималась эта резолюция, то, можно сказать, из будущего уже шли навстречу ей те грандиозные фаланги наших военных комиссаров, которым суждено было впоследствии выковать Красную Армию и победить врага на фронте в 11 тысяч верст.
Не менее важной была и резолюция о временном правительстве. Я помню, что среди нас велись по этому поводу углубленные разговоры... Всем было ясно, что революция неизбежно должна в конце концов упереться в вопрос о парламенте, и все понимали, что парламентские методы дадут буржуазии возможность развернуть большую развращающую пропаганду среди крестьянства и подраться противопоставить не только зажиточные крестьянские элементы, но и середняков руководящей партии пролетариата. Большевики в 1905 году, приближаясь к революции, прекрасно понимали, что временное правительство, как чисто боевой центральный исполнительный комитет, даст несравненно больше сил самому организованному и политически определенному классу, то есть пролетариату, чем парламент. И мы тогда уже предвидели, что нам придется поддерживать всемерно длительное существование такого временного правительства. Но, само собой разумеется, в нашем представлении это совсем не было Временное правительство Керенского. Это было временное правительство, выражающее собою диктатуру рабочих и крестьян...
Пролетарская революция. 1925. №11 (46). с. 49 — 55
Я. Н. Бранденбургский
ТРИ ВСТРЕЧИ С ЛЕНИНЫМ
(Из времен революционного подполья)
Первая моя встреча с Владимиром Ильичем относится к апрелю 1905 года1.
В начале февраля 1905 года мне понадобилось написать письмо-доклад в Женеву на имя Владимира Ильича о состоянии Екатеринославской организации, о нашей борьбе с меньшевиками и о поездке, которую я незадолго перед тем совершил по поручению екатеринославских большевиков в наш общероссийский большевистский центр, находившийся тогда в Петербурге. Летом 1904 года меньшевики захватили большинство в Центральном Комитете, и необходимо было созвать новый, III съезд партии, чтобы создать новый ЦК партии. На трех областных конференциях большевистских комитетов (южной, кавказской и северной) было избрано Бюро комитетов большинства.
Это и был центр наших большевистских организаций в описываемый период.
Владимир Ильич в те годы и лично и при посредстве Надежды Константиновны Крупской поддерживал энергичную переписку с большевистскими организациями в России и отдельными членами этих организаций. Владимир Ильич был признанным руководителем и вождем большевиков, и мы, профессионалы-революционеры, усвоили уже тогда, в 1905 году, привычку отчитываться в своей работе перед Ильичем. Мы знали, что письма наши не останутся без ответа. Владимир Ильич чрезвычайно дорожил этой связью с практиками.
Доклад мой был написан химическими чернилами и находился у меня дома. В мое отсутствие (я был на заседании комитета партии) в моей комнате жандармы произвели обыск. Вся моя «химия», а с ней вместе и паспорт попали в руки екатеринославской жандармерии, что заставило меня через некоторое время оставить Екатеринослав.
В конце марта 1905 года, когда я перешел на нелегальное положение, Екатеринославский комитет отправил меня на короткое время в Женеву, на учебу к Владимиру Ильичу. В марте или в самом начале апреля я был уже у Ленина.
Забыл название улицы, на которой жил Владимир Ильич, но твердо помню, что она находилась в конце знаменитой Rue du Carouge, которая была центром эмиграции вообще и большевистской эмиграции в особенности.
Владимир Ильич жил в небольшой квартире из двух комнат на одном из верхних этажей. Я застал Ильича в кабинете, заваленном книгами, журналами, бумагами. Рабочим столом Владимиру Ильичу служил обыкновенный большой белый кухонный стол.
Сразу завязалась у нас оживленная беседа. Характерно, что прежде всего Владимир Ильич стал меня расспрашивать не о работе, а о том, как я путешествовал. А я готовился всю дорогу к деловому докладу. «Погодите, погодите, успеете. ПередохнИте раньше, придите в себя».
Громко, заразительно хохотал Ильич, когда я ему рассказывал о том, как ночью конспиративно, вместе с группой контрабандистов я «крал» русско-австрийскую границу. Весело разглядывал он мою зимнюю амуницию, показывая на горячие лучи апрельского солнца, которые падали на его «письменный» стол.
А затем, познакомив меня с Надеждой Константиновной, Ленин предложил приступить к делу. «А что вы тут будете делать и как долго тут пробудете, я не стану спрашивать, — прибавил Владимир Ильич, — этот вопрос будет решен вместо вас и за вас другими».
Владимир Ильич встретил меня более чем дружески, как старший брат, как старший товарищ, подбодрил, создал сразу непринужденность в обращении и вместе с тем сразу же дал почувствовать, что я профессионал, что я член большевистской партии и что есть организация, которой я обязан подчиняться.
Владимир Ильич был внимателен к товарищам, внимателен, я бы сказал, до мелочей. Ведь мог же он без всякого труда направить меня к кому-нибудь, кто занялся бы вопросом о моем устройстве в Женеве. Я, конечно, нуждался в помощи и содействии, как человек, никогда не бывавший за границей и не владевший разговорным языком. Ленин никому не перепоручил эту помощь, а лично дал мне подробные указания, в какой части города искать для себя недорогую комнату, сколько приблизительно следует платить, и направил меня в русскую столовую, находившуюся тут же недалеко, на Rue du Carouge. Этой столовой заведовала большевичка О. Б. Лепешинская2. Ленин предупредил меня о том, что столовая к вечеру обычно превращается в большевистский клуб и что там я, вероятно, встречу кое-кого из старых товарищей и заведу новые знакомства.
Прежде чем отпустить меня, Владимир Ильич сказал, что я обязан буду принять участие в жизни клуба и не только слушать других, но и сам читать доклады и лекции. Подробнейшим образом Владимир Ильич расспросил меня о том, какими теоретическими вопросами я интересовался в последнее время, какие книги читал, над чем работал, и в обстоятельной беседе пытался выяснить, что я собой представляю как большевик. «Надо будет подучиться», — сказал он мне. Я ответил, что в этом основная цель моей поездки в Женеву. «Если, однако, — прибавил Владимир Ильич, — ход событий не потребует вашего возвращения на родину». Я тогда не обратил внимания на эту последнюю фразу, но через три месяца убедился в том, что Владимир Ильич не зря предупреждал меня об этом, ибо уже в июле мне было предложено вернуться на подпольную работу в Россию.
Узнав от меня, что я интересовался аграрным вопросом и аграрной частью нашей партийной программы, и основательно поговорив со мной на эту тему, он потребовал, чтобы я сразу же начал готовиться к докладу по аграрному вопросу.
Под руководством Владимира Ильича я разработал эту тему и спустя приблизительно две-три недели, когда ознакомился с обстановкой, сделал свой доклад в его присутствии3. Присутствие Ленина, с одной стороны, невероятно радовало и бодрило, но в то же время, как это нетрудно понять, и немало меня смущало. По его же предложению я взял на себя руководство кружком по изучению аграрного вопроса. Так Владимир Ильич подходил к вопросу о выращивании молодых большевистских кадров.
Когда III съезд закончил свою работу и Ленин вместе с другими товарищами-делегатами вернулся в Женеву, он сделал нам подробный доклад о работе съезда, после чего мы принялись за подробное и исчерпывающее изучение постановлений съезда.
Однако некоторым из нас недолго суждено было заниматься этим изучением. Вновь избранный на III съезде ЦК постановил направить немедленно на работу в Россию как можно больше членов партии, оказавшихся к тому времени по той или иной причине за границей. В списке отправляемых в Россию был и автор этих строк и ряд его товарищей (М. И. Васильев-Южин и др.). Направили нас в различные города: Васильев-Южин получил направление в Одессу, я был направлен в Прибалтийский край.
Инструктировал нас лично Владимир Ильич, притом каждого в отдельности, в очень дружеской, интимной обстановке.
Много раз в жизни в подпольной, а затем и на советской работе мне поручались партийные задания, и в связи с ними я получал подробные инструкции, но ничего хоть отдаленно похожего на то, что имело место в моей революционной практике в июне 1905 года в Женеве, я не встречал и не переживал. Мы, конечно, все получили общие указания — и очень дельные — от того члена ЦК, который непосредственно нас отправлял на работу. Но помимо этого с нами беседовал Владимир Ильич4. Он назначил мне, например, встречу в кафе, на той же Rue du Carouge. Встретились мы вечером, заказали по кружке пива. Отпив из кружки и отставив ее в сторону, Владимир Ильич заговорил. Сжато и кратко он охарактеризовал текущий момент, состояние России, происходившие в стране стачки, восстания крестьян, событие на «Потемкине», а затем перешел к постановлениям III съезда партии и резолюциям женевской конференции меньшевиков, которую все время упорно называл съездом. Два съезда — две партии — так Ленин определял сложившееся тогда положение.
Владимир Ильич говорил и о тактической линии III съезда, о крестьянстве, об организации революционных крестьянских комитетов, о конфискации помещичьих земель, о массовых политических стачках в городах, о принципиально допустимом участии большевиков во временном революционном правительстве и пр. Владимир Ильич говорил со мной об общей высокой культуре населения Прибалтийского края по сравнению с коренными русскими районами. Он требовал от меня и от моих будущих товарищей по работе в Риге напрячь все свои силы и отдать все свои знания, чтобы, готовя пролетариат к бою, не допустить тлетворного влияния меньшевиков на революционных рабочих, сохранить чистоту большевистских рядов и дать рабочим Прибалтийского края правильное изложение всех тактических решений, принятых III съездом партии.
Владимир Ильич говорил долго и с большим увлечением. Мне запрещено было, конечно, что-либо записывать из того, что он говорил, да и не нужно было, ибо все, что говорил Ленин, крепко запоминалось.
Когда мы расставались, Владимир Ильич произнес такую фразу: «Мы вскоре увидимся в России». Ленин всегда видел будущее зорче всех и глубже всех. Мы, конечно, все тогда рассматривали ситуацию в России как очень революционную, но мы не способны были предвидеть тот размах, который революция приняла в ближайшее же время, к осени 1905 года, то есть через какие-нибудь три-четыре месяца после описанной встречи. Мы не думали, что революция сможет вскоре принять такие формы, которые позволили бы Владимиру Ильичу работать среди нас, революционеров-практиков, и в самой России руководить революцией.
Владимир Ильич оказался прав в своем предвидении.
После вечера, который я провел с Владимиром Ильичем перед отъездом из Женевы и который запомнил на всю жизнь, я, как и другие товарищи, уезжавшие по предложению ЦК в Россию на подпольную работу, на другой же день отправился в путь.
Я имел право остановиться только в Берлине, где, согласно полученным от члена ЦК инструкциям, должен был захватить с собой на родину нелегальную литературу. В Берлине агент ЦК купил мне добротный немецкий костюм и модную шляпу, надел на меня «панцирь» (так мы называли специальное приспособление, которое надевали под рубашку и в которое упаковывали подпольную литературу, главным образом выходившие за границей большевистские газеты на тонкой папиросной бумаге). Агент посадил меня в вагон 4-го класса (такие вагоны курсировали тогда между Берлином и Франкфуртом).
В Ригу я приехал в начале июля. Здесь меня встретил другой агент ЦК. Это был Максим Максимович Литвинов, звали его тогда Папаша. Меня немедленно свели с Рижским комитетом РСДРП, под руководством которого я и стал проводить в жизнь только что полученные директивы В. И. Ленина. Директивы Ленина в развернутом виде были мной подробно изложены Рижскому комитету РСДРП, членом которого я скоро стал и в котором застал товарищей Кобозева, Бородина и других. Через неделю-другую мне поручили вести революционную работу на Балтийском вагоностроительном заводе. Рабочим этого завода я и старался передать все то, чему меня научил Владимир Ильич за три месяца пребывания в Женеве и непосредственно перед самым отъездом.
О Владимире Ильиче Ленине. Воспоминания. 1900 — 1922 годы. М.. 1963. с. 30 — 33
Примечания:
1 В. И. Ленин встречается с членом Екатеринославского большевистского комитета Я. Н. Бранденбургским в конце марта — ранее 7 (20) апреля 1905 года. Ред.
2 О. Б. Лепешинская — член партии с 1898 года. В 1903 — 1906 годах находилась в эмиграции в Женеве, работала в группе большевиков-эмигрантов. В 1906 году вернулась в Россию. Ред.
3 В. И. Ленин присутствует на докладе Я. Н. Бранденбургского об аграрной программе РСДРП в апреле, ранее 12 (25). Ред.
4 Во второй половине июня В. И. Ленин инструктирует Я. Н. Бранденбургского и других товарищей, направленных по постановлению ЦК РСДРП на работу в местные партийные комитеты в Россию. Ред.
С. И. Мицкевич
РАБОТА ЛЕКТОРСКОЙ ГРУППЫ МК ЛЕТОМ 1905 ГОДА 1
Члены лекторской группы в течение лета выступали на массовках, работали в профсоюзах. Лекции летом в Москве устраивались редко, но лекторы часто вызывались в провинцию. Им удавалось иногда прочесть небольшой цикл лекций на летних учительских курсах. Но главным делом нашей группы этим летом была литературно-редакторская работа, которая к этому времени сильно развернулась.
В связи с подъемом революционного движения летом 1905 года необычайно сильно, сравнительно с недавним временем, оживилась и выросла нелегальная печать. В Москве стала выпускаться масса листовок, чаще стала выходить газета «Голос труда», — орган Московского комитета большевиков, а к концу лета появилась нелегальная газета «Рабочий» — орган ЦК, после выхода которого «Голос труда» перестал издаваться.
МК поставил к концу лета несколько типографий — пять, как узнали мы уже после революции 2. Кроме того, окружная организация имела свою типографию. Хорошо поставленная типография ЦК тоже к концу лета начала работать и выпускала газету и листовки. Она помещалась в подземелье на Лесной улице и имела выход в магазин кавказских фруктов. Об этом, впрочем, мы тоже узнали только после революции. Эта типография реставрирована и является филиалом Музея Революции СССР. Посетитель ее может познакомиться с тем, в каких невероятно тяжелых условиях приходилось работать в нелегальных типографиях. Кроме большевистских нелегальных изданий в Москве выходили издания и других партий — меньшевиков, эсеров. Выпускали листовки и внепартийные группы; например... группа земских служащих выпустила весной и летом 1905 года девять листовок и одну брошюру революционно-демократического направления с такими заглавиями: «Из-за чего бунтуют крестьяне», «Чего добивались петербургские рабочие 9 января», «Народ и война», «О Государственной думе» и т. д.
Под напором революционного движения стали значительно ослабевать цензурные препоны, и на книжном рынке появилась масса брошюр революционного содержания, которые еще недавно было немыслимо издавать легально; часть из них издавалась раньше нелегально или транспортировалась из-за границы, но сравнительно в очень небольших количествах.
Появилось много новых издательств, да и старые издательства приступили к изданию революционных брошюр, и они буквально заполнили книжный рынок. Были изданы произведения Маркса, Энгельса, Каутского (тогда еще революционного марксиста), Геда, Лафарга, Бебеля, Либкнехта, Лассаля, Плеханова. Вышло и несколько брошюр Ленина; так, в моем собрании книг сохранилась брошюра Ленина «Аграрный вопрос и «критики» Маркса», изд. «Буревестник», Одесса, 1905 г. (есть пометка: «дозволено цензурой 23 июля 1905 г.»)3
Был написан и издан к текущему моменту ряд оригинальных брошюр, издавались также беллетристические произведения революционного содержания. С целью обойти цензурные рогатки изменялись заглавия брошюр: например, «Манифест Коммунистической партии» был в одном издании озаглавлен: «Капитализм и коммунизм», в другом издании: «О коммунизме», в третьем: «Буржуазия и пролетариат». Брошюра Каутского «Социальные реформы или социальная революция» была озаглавлена просто: «Общественные реформы» и т. п.
Иногда цензура делала в брошюрах некоторые купюры, но, несмотря на это, все же эти брошюры имели огромное пропагандистское влияние на широкие круги читающих. Ничего подобного по широте захвата не смогла бы сделать нелегальная печать.
Благодаря дешевизне брошюры расходились в огромных количествах; распространению их способствовали разные общества и организации, например «Общество распространения технических знаний» широко снабжало этими брошюрами провинциальные книжные склады, библиотеки, рассылало их по волостным и сельским управлениям, обществам грамотности и т. п.
Периодическая печать тоже оживилась: появилось несколько новых газет левого направления, усилилась критика правительства, и, что было особенно важно, в газетах стала появляться обильная информация о стачках, волнениях, демонстрациях, выносимых на собраниях резолюциях, что раньше не допускалось. Это способствовало тому, что революционное движение все больше выходило из подполья, широко популяризировалось, а это вело к дальнейшему распространению революционных настроений вглубь и вширь. Печатали такую информацию не только либеральные и радикальные газеты, но принуждены были это делать из-за конкуренции даже консервативные органы; проникая в самые отсталые слои, они тем также лили воду на мельницу революции.
В Москве большой популярностью и распространением пользовалась в это время бойкая бульварная газета «Вечерняя почта».
Она следила за рабочим и, в частности, за профессиональным движением и печатала обильную информацию о стачках, организации профсоюзов, резолюции рабочих и интеллигентских союзов. Легальной большевистской газеты, благодаря недостатку средств и существовавшим еще цензурным рогаткам, поставить в то время еще не удалось; эта возможность явилась только позже — в ноябре, в «дни свободы».
Наша лекторская группа с этого времени стала уделять много внимания литературной работе. Почти все члены группы приняли активное участие в работе издательств. В это время в Москве возникли новые издательства для издания книг революционного содержания.
Наиболее крупным было книгоиздательство Е. Д. Мягкова «Колокол». Оно возникло в мае 1905 года. Основатель его Е. Д. Мягков был крупным владельцем мукомольных мельниц в Тамбовской губернии и в Сибири. В молодости он принимал некоторое участие в революционном движении; очевидно, подъем движения оживил его старые революционные настроения, и он решил создать издательство специально для издания книг и брошюр революционного содержания; дал на это дело 50 тысяч рублей и обещал еще 100 тысяч, большие деньги по тому времени. Организацию всего дела поручил своему родственнику — М. Н. Кузнецову, человеку интеллигентному, организатору публичной библиотеки в городе Борисоглебске. Кузнецов взял себе помощником — секретарем издательства — одного нашего товарища-большевика, которого он знал по его ссылке в Борисоглебск; по желанию владельца в издательстве были организованы два самостоятельных отделения — две «библиотеки», как они были названы: «первая библиотеку» — марксистских изданий, «вторая библиотека» — народнических.
Для редактирования изданий были образованы редакционные коллегии. Коллегию «первой библиотеки» составили члены нашей группы — Рожков, Покровский, Скворцов-Степанов и Лунц. Закипела лихорадочная работа по переводам, по редактированию брошюр и книг; ряд брошюр был написан членами нашей группы: Рожковым, Наумовым, Кириком Левиным, Д. И. Курским (вошел в нашу группу позже). Вокруг издательства сгруппировалось много партийных товарищей (Е. П. Херсонская, И. П. Гольденберг, Л. Д. Жбанков и другие). Издана была брошюра Ленина «К пересмотру аграрной программы» (в начале 1906 г.), Луначарского «Критические и полемические этюды», несколько брошюр Дивильковского и др. Вследствие проявленной редакционной коллегией энергии и наличия более значительных сил у марксистов «первая библиотека» издала значительно больше книг, чем вторая. За время с мая 1905 года по март 1906 года, когда издательство было перенесено в Петербург, «первая библиотека» выпустила около ста названий, среди которых много классиков марксизма, а вторая — только около двадцати.
Было много возни с цензурой, несколько брошюр подверглись конфискации. В период после московского вооруженного восстания издательство подверглось ряду репрессий: Кузнецов и секретарь были преданы суду за издание брошюр и приговорены были к тюремному заключению и ссылке; склад издания — несколько сот пудов книг и брошюр — был конфискован.
Но это — в последующий период, а летом 1905 года работа в издательстве кипела: книги широко рассылались в кредит по провинциальным магазинам и партийным организациям.
Кроме «Колокола» наша группа приняла тоже участие во вновь возникшем издательстве Скирмунта; им был также открыт большой книжный магазин «Труд» на Тверской (ныне ул. Горького). Заведующим издательством и магазином был назначен наш товарищ — Н. Ф. Петлин. В редакционную коллегию вошли: Скворцов-Степанов, Фриче, Канель; в качестве сотрудников работали еще несколько членов группы. Скирмунтом был издан ряд больших книг, как-то: переводы произведений немецкого социал-демократа Блоса — «История французской революции» и его же «История германской революции», Баха «Австрия в первую половину XIX века» (история австрийской революции), Маркса «Собрание исторических работ», Зомбарта «Современный капитализм», Олара «История французской революции», Богданова «Краткий курс политической экономии» и ряд других. В этом же издательстве выходила популярная серия. В этой серии была издана и моя брошюра «Профессиональное движение за границей» под псевдонимом С. Иванов.
Старые московские издательства — «Гранат» и «Дороватовского и Чарушникова» — также приступили к изданию марксистских книг; в этих издательствах тоже приняли участие некоторые члены лекторской группы (С. Я. Цейтлин, В. Я. Канель, Кирик Левин и др.).
Кроме участия в легальной печати члены группы писали прокламации и статьи в нелегальных газетах — «Голосе труда» и «Рабочем».
Лично этим летом я выступал несколько раз на массовках, часто бывал в Музее содействия труду, принимая участие в организации профессиональных союзов, оказывал содействие в работе окружной организации. Квартира моя и лечебница... использовались вовсю с согласия директора лечебницы профессора Баженова и старшего врача доктора С. Л. Цейтлина. В шкафах приемной лечебницы у меня был склад нелегальной литературы, а потом и оружия. В течение лета у меня устраивались несколько раз заседания МК, часто ночевали нелегальные. О Бонч-Бруевиче я уже говорил; одновременно с ним в течение марта и апреля у меня жил другой нелегальный член МК, ответственный организатор Пресненского района — Семен Петрович, настоящей фамилии которого я не знал. После 1 Мая он вдруг исчез. Позже я узнал, что после маевки он очень устал, ко мне идти было далеко (конки рано прекращали движение), и он заночевал у какого-то студента, у которого в эту же ночь был обыск, там забрали и его, и он просидел в тюрьме до освобождения арестованных в октябре. После Семена Петровича почти все лето жил у меня секретарь МК Сергей Иванович (Шнеерсон), ушедший потом к меньшевикам. Через него я знал многое о работе МК. Случалось, ночевал у меня Седой. Нередко ночевал агитатор Андрей со своей женой, пропагандисткой в каком-то районе: оба были нелегальные и не имели хороших паспортов. Фамилии этого Андрея я не знал и больше никогда его не встречал. Был он очень интересный человек, живой, горячий, весь как-то пламенел. Он часто выступал на летучих митингах, приходил после них в очень приподнятом настроении. Таких ночевщиков нередко скоплялось у меня по два, по три сразу; один раз уже осенью их скопилось до шести человек. Кое-как размещал их в четырех комнатах своей квартиры; иные спали прямо на полу.
Нелегальных в Москве тогда было много, получали они в лучшем случае 30 — 35 рублей в месяц от МК, да и этих денег не всегда бывало в кассе МК. Поневоле они жили и ночевали где придется; да и осторожнее было не прописывать свой фальшивый паспорт. Конечно, такие ночевки стали возможны в Москве только при том ослаблении полицейского режима, о котором я уже говорил. Да и моя квартира представляла особые удобства в этом отношении, к тому же прислуга наша (по-теперешнему — домашняя работница) Настасья Тихоновна Гуськова была свой человек; живет она у нас и до сих пор (1939 г.). Она оказывала мне и жене много услуг по хранению и переносу разной нелегальщины, в этом помогала ей ее родственница, сиделка больницы. Они дружили со старшим дворником, от которого много зависело, и он смотрел сквозь пальцы на все мои дела, а потом и сам стал ходить по митингам.
В течение этого лета я бывал несколько раз у Максима Горького, которого я знал еще в Нижнем Новгороде в 1889 — 1891 годах4. Он жил на углу Моховой и Воздвиженки, в доме, где теперь приемная М. И. Калинина. Алексей Максимович был на вершине своей славы и очень популярен в широких слоях общества. Я обратился поэтому однажды к нему с просьбой выступить на одном концерте, устраиваемом финансовой комиссией МК в дачной местности под Москвой (в Малаховке), но он сказал мне, что он выступает только по указаниям ЦК большевиков. Впоследствии я узнал, что ЦК его очень охранял — и в отношении полиции, и в отношении его здоровья, которое было тогда в плохом состоянии. Он оказывал большое содействие ЦК в другом направлении: используя свою популярность в широких кругах, Горький доставал значительные средства для партийной работы, через него и М. Ф. Андрееву давали деньги для партии крупный фабрикант Савва Морозов (фабрика в Орехово-Зуеве), московский фабрикант Н. П. Шмит, литератор Гарин-Михайловский и помещик Скирмунт, организовавший при участии Горького большое издательство марксистских книг и брошюр. Горькому удавалось добывать для нужд партии также оружие, типографские принадлежности, кроме того, он сам писал прокламации и пр.
Вспоминается еще один эпизод этого лета — это поездка М. Н. Покровского за границу. Было это в конце июня или начале июля5. На моей квартире состоялось небольшое совещание: был Шанцер, кажется, еще кто-то из комитета и Покровский. Последнему Шанцер дал поручение повидаться в Женеве с Лениным и информировать его о работе московской организации, а также привезти возможно больше литературы. Покровский побывал у Ленина, ознакомил его с положением дел в Москве, в частности с работой лекторской группы, скоро возвратился благополучно, привезя в чемодане с двойным дном довольно много свежей большевистской литературы, которую он и доставил на мою квартиру. Помню, с какой жадностью набросились мы на свежие большевистские литературные новинки: на номера газеты «Пролетарий» и на новую брошюру Ленина «Две тактики социал-демократии в демократической революции», только что тогда вышедшую. Чтение этой брошюры произвело на меня сильнейшее впечатление: она разгромила тактическую установку меньшевиков и дала ясную перспективу развертывающейся буржуазно-демократической революции, указала на необходимость перерастания буржуазной революции в революцию социалистическую. По поводу этой брошюры немало было у нас дискуссий в лекторской группе.
Ныне, оценивая ретроспективно, так сказать, эту работу Ленина, мы понимаем, что ее значение состоит еще в том, что она является новой теорией революции и ею заложены основания той тактики, благодаря которой русский пролетариат победоносно совершил под руководством большевистской партии социалистическую революцию в 1917 году.
Мицкевич С. И. Революционная Москва. 1888 — 1905. М., 1940, с. 372-378
Примечания:
1 Заголовок дан редакцией. Ред.
2 См. кн.: Большевистские тайные типографии в Москве и Московской области. М., 1923, с. 16 — 17. Прим. авт.
3 Позже, после октября 1905 года, вышел легально ряд статей Ленина. Прим. авт.
4 См. об этом в книге «На грани двух эпох». Прим. авт.
5 Воспоминания М. Н. Покровского об этой поездке — в «Известиях ЦИК СССР», в номере от 25 декабря 1925 года. Прим. авт.