§ 3. ЗАГАДКИ «ПИСЬМА-УЛЬТИМАТУМА» ЛЕНИНА СТАЛИНУ
В традиционной историографии ленинского «Завещания» важное место занимает письмо В.И. Ленина И.В. Сталину от 5 марта 1923 г., известное как «письмо-ультиматум». Его значение определяется тем, что оно фиксирует финальный эпизод их личных и политических отношений, подводящий итог их развития — от сомнений и разочарований Ленина в Сталине как в политике до разрыва. Оно является своего рода дополнением и иллюстрацией к «Письму к съезду». Оба эти письма вполне созвучны и как бы взаимно дополняют и свидетельствуют ленинское авторство. Троцкий, например, писал, что «письмо Ленина о полном разрыве со Сталиным... не упало с безоблачного неба... Не только хронологически, но и политически и морально оно подвело заключительную черту под отношениями Ленина к Сталину»[1153]. Эта трактовка прошла через десятилетия, практически не претерпев изменений.
Традиционная историография причину конфликта Сталина и Крупской усматривает в стремлении Сталина скрыть от Ленина принятые декабрьским (1922) Пленумом ЦК РКП(б) решения относительно сохранения монополии внешней торговли. Принятая схема гласит: Ленин, получив информацию о решениях Пленума ЦК, 21 декабря 1922 г. продиктовал Крупской письмо для Троцкого. Сталин, узнав, что Крупская нарушила запрет Пленума ЦК РКП (б) на информирование Ленина, вечером 22 декабря 1922 г. грубо отчитал ее в разговоре по телефону и пригрозил передать вопрос о нарушении ею постановления Пленума ЦК партии в ЦКК. Возмущенная Крупская 23 декабря 1922 г. в письме Каменеву заявила формальный протест против такого обращения с ней и просила его и Зиновьева оградить ее от грубостей Сталина. Так конфликт Крупской и Сталина получил огласку и стал известен в руководстве партии. Сталин извинился перед Крупской. Однако после того, как 5 марта 1923 г. Ленин узнал о грубости Сталина и о том, что в конфликт посвящены посторонние, он продиктовал Сталину письмо, требуя извиниться перед Крупской, в противном случае грозя разрывом с ним личных отношений.
На первый взгляд, в этой истории все ясно и она хорошо документирована. Во всяком случае, в традиционной историографии события излагаются таким образом, будто бы никаких трудностей для их реконструкции не существует. Однако это не так. Много неясного во всех стадиях этого конфликта, начиная с самой завязки его. Те документы (письма), на которые опирается эта история, заслуживают того, чтобы на них обратить пристальное внимание. Прежде всего, о письме, которое, как считается, Ленин 21 декабря 1922 г. продиктовал Крупской для Троцкого, в котором выражалась радость по поводу принятого решения и ставились новые задачи: «не останавливаться и продолжать наступление», «поставить на партсъезде вопрос об укреплении внешней торговли и о мерах к улучшению ее проведения». Предлагалось также Троцкому «сделать доклад на фракции» съезда Советов[1154].
Обычно это письмо воспринимается без какой-либо критики. И напрасно. Обращают на себя внимание необычные подписи, стоящие под письмом: «Н. Ленин» — под ленинским текстом и «Н.К. Ульянова» — под припиской Крупской[1155]. Ленин такой подписью давно не пользовался. Крупская всегда подписывалась иначе — «Н. Крупская», «Н.К.». Так, например, она подписала записанное ею 16 декабря 1922 г. письмо Ленина своим заместителям по СНК и СТО, свое письмо, направленное 23 декабря 1922 г. Каменеву, другие письма 1923—1924 гг., а также воспоминания о последних месяцах жизни Ленина, датированные 2 февралем 1923 г.[1156] Кроме того, «Дневник дежурных врачей» 19—22 декабря не фиксирует никакой работы Ленина[1157]. Не прибавляет доверия к письму и то, что в руках историков нет подлинника, нет и «отпуска» письма в архиве Ленина, в архиве Троцкого тоже нет подлинника, в нем имеется только копия с копии, на которой рукой Троцкого написано, что копия им проверена[1158]. В архиве Ленина хранится копия с этой «копии с копии»*.
Вопрос о ленинском авторстве этого письма 21 декабря решался бы просто, если бы оно было зарегистрировано как исходящий документ в ленинском секретариате. Но оно регистрации не проходило. Содержание письма находится в противоречии с другими документами, подлинность которых сомнения не вызывает. Свое решение информировать Ленина о решениях пленума Крупская аргументировала разрешением Ферстера. Ферстер был у Ленина 20 декабря, но в следующие два дня «Дневник дежурных врачей» не фиксирует ни посещений им Ленина, ни исходящего от него распоряжения об изменении режима лечения и работы[1159]. Сталин же в записке Каменеву от 23 декабря утверждал, что Ферстер «абсолютно запрещал» вести переписку[1160]. Обратим внимание и на то, что вопрос о монополии внешней торговли, якобы столь сильно волновавший Ленина, не получил в его последних письмах, записках и статьях никакого развития. Молчит о том, что было им сделано во исполнение пожелания Ленина и Троцкий.
Кажется, что факт принадлежности этого письма Ленину и его запись Крупской подтверждается рядом других документов, освещающих следующую фазу развития конфликта: записками, которыми обменялись Каменев и Сталин 22 декабря 1922 г., а также письмом Крупской Каменеву с жалобой на грубость Сталина, датированным следующим днем — 23 декабря. Но и с ними, оказывается, не все так просто. Записка Каменева Сталину, в которой он сообщал со слов Троцкого о получении тем письма Ленина по поводу вопроса о монополии внешней торговли, не датирована (публикаторы датируют ее «не позднее 22 декабря 1922 г.») и не зарегистрирована ни в секретариате Каменева, ни в секретариате Сталина, что не позволяет установить время ее написания. Неясно, о какой комиссии по подготовке съезда говорит Каменев. Можно предположить, что речь идет о предстоящем XII съезде партии. Следов работы такой комиссии нет. Подготовка съезда велась в Политбюро, Секретариате, Оргбюро, на февральском и мартовском Пленумах ЦК РКП (б). Первоначальный проект повестки дня съезда готовился в Секретариате ЦК и затем рассматривался в Политбюро**. Отметим также странную ошибку в тексте. Первоначально в записке Каменева было написано: «Ст[арик] выражая удовольствие принятой съездом резолюцией...» Слово «съездом» было тут же зачеркнуто и заменено словом «пленумом»[1161]. Такую описку надо объяснить. Понять причины ее не просто, если эта записка действительно писалась 22 декабря. Другое дело, если текст его создавался позднее — в этом случае такая описка может быть легко понята.
Считается, что Сталин ответил Каменеву запиской, датированной 22 декабря. В ней Сталин удивляется, «как мог Старик организовать переписку с Троцким при абсолютном запрещении Ферстера», и предлагал не делать «демонстрации на фракции», а «ограничиться» заявлением в докладе Каменева[1162]. Как видно, речь идет об организации переписки Ленина с Троцким, но в записке Каменева ничего о переписке не говорится. Одно письмо — это еще не переписка***. Поэтому вопрос, является ли эта записка ответом на записку Каменева, пока что не имеет аргументированного положительного ответа и нельзя считать доказанным, что она имеет отношение к этой истории. Записка Сталина представляет собой автограф на бланке, делопроизводственные пометы о регистрации ее отсутствуют[1163]. В записках Каменева и Сталина причастность Крупской к обсуждаемому вопросу не просматривается. Следовательно, надо признать, что письмо Крупской и записки Каменева и Сталина не могут служить подтверждением факта диктовки Лениным Крупской письма для Троцкого, которое, как считается, стало причиной конфликта Сталина и Крупской.
* Впервые текст этого письма был опубликован в 1923 г. за границей в меньшевистском журнале «Социалистический вестник».
** Подробнее об этом речь пойдет в следующем разделе книги.
*** Не о переписке ли Ленина с Троцким по поводу подготовки к обсуждению на декабрьском (1922) Пленуме ЦК РКП(б) вопроса о монополии внешней торговли идет речь?
ЛИЧНЫЙ КОНФЛИКТ СТАЛИНА И КРУПСКОЙ
Утвердилось мнение, что после получения записки Каменева Сталин позвонил на квартиру Ленина, позвал Крупскую к телефону и грубо отчитал ее, о чем она 23 декабря 1922 г. сообщила письмом Каменеву, в котором жаловалась: «Сталин позволил себе вчера по отношению ко мне грубейшую выходку», пригрозил обратиться с жалобой на ее поведение в ЦКК РКП(б), что прежде она «не слышала ни от одного товарища ни одного грубого слова», что «интересы партии и Ильича» ей «не менее дороги, чем Сталину», что она «лучше всякого врача» и Сталина знает, «о чем можно и о чем нельзя говорить с Ильичом», так как знает, «что его волнует, что нет». Она просила Каменева и Зиновьева «оградить» ее «от грубого вмешательства в личную жизнь, недостойной брани и угроз»[1164].
Как видно, содержание письма состоит, во-первых, в жалобе на «грубую выходку» Сталина, которая сводится к угрозе обратиться с жалобой в Центральную Контрольную Комиссию, и, во-вторых, в обосновании своих прав говорить Ленину о политических событиях то, что она посчитает нужным, без каких-либо ограничений. Все остальное, что встречается в литературе о словах, сказанных Сталиным, не более чем домысел. Ничего конкретного по самой проблеме, из-за которой произошел конфликт, Крупская не сообщает. Время разговора — 22 декабря 1922 г. Если Крупская верно передала общий смысл сказанного, то надо признать, что решение ЦК РКП(б) об условиях и содержании передаваемой Ленину политической информации она расценивает как вторжение в личную жизнь, своей вины в нарушении его соответственно не признает и заявляет о нежелании считаться с этим режимом.
Никаких сомнений у историков это письмо не вызывало. Между тем оно порождает ряд вопросов. Почему Крупская обратилась не в Политбюро, а к Каменеву? На первый взгляд этот вопрос надуман и не имеет значения: ее дело, кому писать. Это, конечно, так. Но возникает еще вопрос, почему позднее, когда история о разрыве Лениным личных отношений со Сталиным активно использовалась ими во внутриполитической борьбе против Сталина, ни Каменев, ни Зиновьев публично не вспоминали ничего ни о просьбе Крупской защитить ее от Сталина, ни о своих попытках как-то воздействовать на него. Если допустить мысль, что это письмо создавалось позднее, «вдогонку» за давно прошедшими событиями (например, в 1925—1926 гг.), то обращение с письмом к Каменеву имеет то преимущество перед обращением с жалобой в ЦК, что позволяет миновать делопроизводство ЦК партии и выдать «новодел» за старый документ. Основания для подобного предположения есть. Они в тех вопросах, остающихся без ответа, о который говорилось выше. Кроме того, сомнения порождаются попыткой увязать конфликт с якобы продиктованным 21 декабря 1922 г. Лениным Крупской для Троцкого письмом, посвященным проблеме монополии внешней торговли. На эту связь и на время конфликта (конец декабря) указывает только Крупская. Все другие свидетели этой истории говорят о другой политической подоплеке конфликта и относят его к более позднему времени.
М.И. Ульянова, свидетельница конфликта, рисует картину, весьма отличную от той, что дает Крупская. «Произошел этот инцидент благодаря тому, что Сталин, которому по требованию врачей было поручено Пленумом ЦК следить за тем, чтобы Ильичу в этот тяжелый период его болезни не сообщали политических новостей, чтобы не взволновать его и не ухудшить его положения, отчитал его семейных за передачу такого рода новостей». «Досталось», таким образом, не только Крупской, но и ей, М.И. Ульяновой. Она говорит о режиме запрета на информацию о политических новостях, но такой запрет был установлен лишь 24 декабря, т.е. после того времени, которым датированы все документы, на которые опирается версия конфликта, предложенная Крупской. Следовательно, он произошел после 24 декабря. О времени конфликта М.И. Ульянова говорит неопределенно и связывает его с «кавказскими делами»[1165]. Но в любом случае она относит его ко времени более позднему, чем датировано письмо-жалоба на Сталина. Получается интересная картина: конфликта еще не было, а жалоба уже на бумаге. Есть над чем задуматься, есть основания для проявления осторожности и даже скепсиса по отношению к этому письму Крупской.
Позднее, детализируя картину и меняя некоторые оценки, Мария Ильинична сохранила общую канву рассказа, противостоящего версии Крупской: «Врачи настаивали, чтобы В.И. не говорили ничего о делах. Опасаться надо было больше всего того, чтобы В.И. не рассказала чего-либо Н.К., которая настолько привыкла делиться всем с ним, что иногда совершенно непроизвольно, не желая того, могла проговориться. Следить за тем, чтобы указанное запрещение врачей не нарушалось, ПБ поручило Сталину. И вот однажды, узнав, очевидно, о каком-то разговоре Н.К. с В.И., Сталин вызвал ее к телефону и в довольно резкой форме... стал указывать ей, чтобы она не говорила с В.И. о делах, а то, мол, он ее в ЦКК потянет (курсив наш. — B.C.). Н.К. этот разговор взволновал чрезвычайно: она была совершенно не похожа сама на себя, рыдала, каталась по полу и пр.»[1166]. Ульянова обходит вопрос о том, насколько эта истерическая реакция была обоснованна.
О реакции Сталина на этот разговор сообщает Молотов: «Сталин был раздражен: "Что, я должен перед ней на задних лапках ходить?"»[1167]. Эти слова были сказаны Молотову, а не Крупской. В пользу того, что Сталин не сказал ей ничего, что выходило бы за рамки дозволенного, а ее реакция была неадекватной, говорит то, что несколько дней спустя они объяснились, конфликт был исчерпан, они помирились. Об этом пишет Сталин в письме Ленину 7 марта 1923 г.: «Мои объяснения с Н. Константиновной] подтвердили, что ничего кроме пустых недоразумений, не было тут, да и не могло быть»[1168]. Таким образом, Сталин отрицал не только оскорбление Крупской, но и проявления «грубости» в разговоре с ней.
О том же говорит и достаточно спокойная реакция Ленина на этот инцидент, которую фиксирует Ульянова, писавшая в заявлении июльскому (1926) Объединенному Пленуму ЦК и ЦКК ВКП(б): «Ильич, который случайно узнал об этом, — а такого рода режим оберегания его вообще всегда волновал, — в свою очередь отчитал Сталина. Т. Сталин извинился, и этим инцидент был исчерпан». Слово «отчитал» достаточно неопределенно, но в нем нет ничего, что указывало бы на угрозу разрыва личных отношений со стороны Ленина. Интересно, что М.И. Ульянова даже эту реакцию Ленина считает чрезмерной: «Нечего и говорить, — продолжает она, — что если бы Ильич не был в то время... в очень тяжелом состоянии, он иначе реагировал бы на этот инцидент»[1169]. Крупская, знавшая об этом заявлении Ульяновой, не возражала ей. Позднее М.И. Ульянова уточняла, что сама Крупская «через несколько дней» информировала Ленина о конфликте, сказав при этом, «что они со Сталиным уже помирились». Примирение произошло при следующих обстоятельствах: «Ст[алин] действительно, звонил ей перед этим, очевидно (т.е. она точно не знает. — B.C.), стараясь сгладить неприятное впечатление, произведенное на Н.К. выговором и угрозой»[1170]. И опять ни о факте грубости, ни о ее проявлениях ни слова.
Если сопоставить факты острой реакции Крупской и разговор со Сталиным и быстрого примирения ее с ним, то можно предположить, что она сознательно «разыграла сцену» перед Лениным, который лежал в комнате, дверь которой выходила в небольшой коридор, в котором находился телефонный аппарат*. Поэтому если Ленин бодрствовал (крики Крупской вполне могли разбудить его), он не мог не слышать разговор, вернее, слов жены.
Каменев в письме Зиновьеву от 7 марта 1923 г., так же как и Ульянова, увязывает этот конфликт с «кавказскими делами»[1171]. Если конфликт произошел 21 декабря, то непонятной становится связь его с грузинским конфликтом, так как за прошедшие несколько дней после разговора Ленина с Дзержинским, Рыковым и другими в «кавказских делах» ничего нового не произошло, и во время, последовавшее за этими встречами, Ленин не проявил никакого беспокойства по этому поводу. Вопрос приобрел остроту не ранее конца января 1923 г., когда начал обсуждаться в Политбюро. В это время Ленин формально был ограничен в получении политической информации, но установленные запреты нарушались домашним окружением и секретарями. Об этом публично говорили Ем. Ярославский, А. Енукидзе. Крупская им не возражала. Подтверждал участие Крупской в этом и Троцкий[1172].
Из рассказа технического секретаря Политбюро Б. Бажанова (со ссылкой на секретарей Ленина и Молотова) также можно понять, что конфликт Сталина и Крупской был связан с грузинским конфликтом: «В январе 1923 г. года секретарша Ленина Фотиева запросила у него (т.е. у Сталина. — B.C.) интересовавшие Ленина материалы по грузинскому вопросу. Сталин их дать отказался ("не могу без Политбюро"). В начале марта он так обругал Крупскую, что она прибежала к Ленину в слезах, и возмущенный Ленин продиктовал письмо Сталину». Речь идет о «письме-ультиматуме»[1173]. Бажанов говорит о начале марта как времени инцидента, но в его рассказе присутствует указание на факт (запрос Лениным материалов по грузинскому вопросу и ответ Сталина), который относится к 24—29 января 1923 г.[1174] Любопытную деталь, также говорящую против отнесения конфликта к 21 декабря 1923 сообщает Молотов: «Сталин провел решение секретариата, чтобы не пускать к Ленину Зиновьева и Каменева, раз врачи запретили. Они пожаловались Крупской. Та возмутилась, сказала Сталину, а Сталин ей ответил: "ЦК решил и врачи считают, что нельзя посещать Ленина". — "Но Ленин сам хочет этого!" — "Если ЦК решит, то мы и вас можем не допустить"»[1175]. Этот рассказ перекликается с информацией Ем. Ярославского и А. Енукидзе о том, что кто-то ходил к Ленину жаловаться на Сталина.
Подобная ситуация немыслима для периода 18—23 декабря 1923 г., так как решение не сообщать Ленину «ничего из политической жизни, чтобы этим не давать материала для размышлений и волнений» было принято в ходе совещания Сталина, Каменева и Бухарина с врачами только 24 декабря 1922 г.[1176] Запрет, установленный Пленумом ЦК РКП(б), не распространялся на контакты с политическим руководством.
Сталин в письме Ленину (7 марта 1923 г.), признавая самый факт конфликта с Крупской, определенно относил его к концу января — началу февраля 1923 г. (конфликт произошел «недель пять назад»), следовательно, на 4—5 недель позднее той даты, которую указывает Крупская. Сталин тоже относит его ко времени, когда вопрос о монополии внешней торговли утратил былую политическую актуальность, а проблема национально-государственного строительства и, в частности, конфликта в КП Грузии оказалась в центре внимания Политбюро. Если конфликт произошел не 22 декабря, а в конце января — феврале, то становится понятней обращение Крупской с жалобой на Сталина именно к Зиновьеву и Каменеву — они сочувствовали Мдивани и его сторонникам и, в принципе, могли выступать в качестве ходатаев перед Лениным. В этом случае становится понятней обращение Сталина в Политбюро 1 февраля 1923 г. с просьбой «об освобождении его от обязанностей наблюдать за исполнением режима, установленного врачами для тов. Ленина». Зачем ему отвечать за чужое своеволие, за нарушение режима, если он не в состоянии предотвратить эти нарушения, а выполнение возложенных на него обязательств грозило самому Сталину серьезным осложнением его отношений с Лениным. Политбюро** отклонило просьбу Сталина[1177]. Отказ в этом случае мог означать, что претензии Крупской были отклонены. Возможно, именно поэтому позднее она никогда не использовала этот эпизод в открытой борьбе, которую вела против Сталина. Если конфликт Сталина и Крупской был связан с ситуацией в КП Грузии, за которой стояли принципиальные вопросы национально-государственного строительства, то становятся понятными слова Сталина, сказанные им Молотову: быть женой Ленина «еще не значит разбираться в ленинизме»[1178]. Вопрос о монополии внешней торговли не затрагивал существа ленинизма, это был вопрос политической целесообразности. Другое дело — национальный вопрос. Он затрагивал принципиальные вопросы теории и политики большевистской партии, имел прямое отношение к пониманию и толкованию ленинизма. В этом случае становятся понятней слова Ульяновой о том, что Сталин «отчитал семейных» за сообщение Ленину «политических новостей» (очевидно, неоднократное). Наконец, версия Крупской представляет в качестве нарушителя запрета на передачу Ленину политической информации только саму Крупскую. Понятно, если Сталин отчитывает ее, но он почему-то отчитывает «семейных». М.И. Ульянова этим не возмущена, возможно, потому, что поступок Сталина считала оправданным если не по форме, то по сути. А этим она фактически признает, что он не был связан с тем письмом, которое Ленин, якобы, продиктовал 21 декабря Крупской для Троцкого.
Итак, за исключением письма Крупской Каменеву от 22 декабря во всех свидетельствах в том или ином виде присутствует «кавказский вопрос» и игнорируется проблема монополии внешней торговли, а время конфликта относится к концу января — началу февраля 1923 г. Но это значит, что версия Крупской в искаженном виде представляет суть этого конфликта, его причины и время. И сделано это было преднамеренно***.
Так или иначе, но инцидент между Крупской и Сталиным, действительно имевший место, был исчерпан при непосредственном участии Ленина. Досадный сам по себе, он не мог иметь политических последствий. Тем не менее, считается, что он перерос в конфликт Ленина — Сталина и завершился предъявлением Лениным ультимативного требования извиниться перед Крупской.
* Месторасположение телефона устанавливается по макету квартиры Ленина, хранившемуся в Центральном Государственном музее В.И. Ленина, а также по его расположению в Музее-квартире В.И. Ленина в Кремле. О том же свидетельствует и секретарь Крупской Дридзо, которая именно в своем рассказе о том конфликте сочла нужным уточнить: «Телефон в квартире Ленина всегда стоял в коридоре». Цит. по: Куманев В.А, Куликова И.С. Противостояние: Крупская - Сталин. М„ 1994. С. 33.
** В заседании участие принимали, кроме Сталина, Зиновьев, Каменев, Троцкий, Томский, Бухарин, Молотов и Калинин.
*** Зачем нужно было отодвигать конфликт на 22 декабря 1922 г.? Возможный ответ — чтобы привязать к началу работы Ленина над «Письмом к съезду», в котором грубость поставлена в качестве черты характера Сталина, представляющей политическую опасность на посту генерального секретаря ЦК РКП(б). Понятной в этом случае становится и попытка связать его с вопросом о монополии внешней торговли — кроме разногласий по этому вопросу не за что было «ухватиться», чтобы обеспечить конфликт Сталина и Крупской «солидной» политической базой.
ПИСЬМО-УЛЬТИМАТУМ
Считается, что Ленин, возмущенный оскорблением Крупской, направил Сталину следующее письмо: «Вы имели грубость вызвать мою жену к телефону и обругать ее. Хотя она Вам и выразила согласие забыть сказанное, но, тем не менее, этот факт стал известен через нее же Зиновьеву и Каменеву. Я не намерен забывать так легко то, что против меня сделано, нечего и говорить, что сделанное против жены я считаю сделанным и против меня. Поэтому прошу Вас взвесить, согласны ли Вы взять сказанное назад и извиниться или предпочитаете порвать между нами отношения». Письмо датировано 5 марта 1923 г. и имеет помету: «Строго секретно. Лично». Ленин обращается — «Уважаемый товарищ Сталин!» Подпись: «С уважением Ленин»[1179].
Прежде ничего подобного не выходило из-под пера Ленина. Считается, что полученная информация сильно его взволновала, приблизив третий инсульт, который положил конец политической деятельности Ленина[1180]. Поскольку причиной появления письма-ультиматума принято считать конфликт Сталина и Крупской, то Сталин оказывается виновником очередного и рокового для Ленина инсульта. Уже поэтому данному письму в историографии отводится особая роль. Сталин благодаря ему оказывается «кругом виноват». А само письмо представляется как окончательный приговор Ленина Сталину и как человеку, и как политику. Мы тоже должны отнестись к нему со вниманием — и как к факту биографии Ленина и Сталина, и как к историческому источнику.
Архивный вариант этого письма[1181] представляет собой машинописный текст на чистом листе. Подпись «Ленин» и заверяющая надпись «Записано М.В.» машинописные. Следов работы над текстом нет. Между архивными вариантами и опубликованным есть незначительные различия, выдающие вольное отношение публикаторов к тексту письма*. Отправление письма в ленинском секретариате не зарегистрировано. В деле вместе с этим письмом хранится незарегистрированный конверт Управления делами СНК РСФСР, на котором написано: «Письмо В.И. от 5/III—23 г. (2 экз.) и ответ т. Сталина, непрочитанный В.И-чем. Единственный экземпляр»[1182]. Из нее следует, что ленинское письмо существовало всего в двух экземплярах. М. И. Ульянова же утверждала, что их было три, из которых один был направлен Сталину, а второй, в запечатанном конверте, отдан на хранение ей. Володичева, противореча ей, заявляет, что Каменеву и Зиновьеву также были направлены письма, значит, были еще экземпляры.
Все экземпляры тождественны по содержанию, но различаются расположением текста, следовательно, печатались они не одновременно. На одном экземпляре отсутствует указание на отправление копий Л.Б. Каменеву и Г.Е. Зиновьеву. На двух других экземплярах (л. 1, 2) такое указание имеется — в верхнем правом углу под словами «Тов. Сталину» в строчку напечатано «Копия тт. Каменеву и Зиновьеву». Кроме того, если на одном из них (л. 2) эта надпись напечатана не одновременно с текстом (текст жирный, видимо, напечатан с использованием другой ленты), то на другом одновременно с ним. По-разному оформлены помета о личном характере письма («лично», «лично.-»), а также заверительная надпись: «Записано В.М.», «Верно М.В.». Запись «Верно» говорит, что перед нами копия, а не оригинал, к тому же копия незаверенная. Ничего удивительного в самом этом факте нет. Но в связи с ним встают вопросы: когда и кто снимал копию и для чего, если есть столько других экземпляров, представленных отпусками; почему на подлинниках адресаты напечатаны не одновременно с текстом? Если отправлялись письма трем адресатам, одно (так всегда было) оставлялось для архива, то почему и зачем такое обилие текстов осталось в секретариате? Какая нужда в них? Ничего подобного с другими письмами Ленина не встречается. Все это выдает какую-то работу секретарей Ленина по тиражированию текстов этого секретного и личного письма. Володичева утверждает, что Каменеву и Зиновьеву были направлены два разных экземпляра, а на «отпуске» письма ясно сказано: им направляется «копия», т.е. один экземпляр.
Информация об истории появления письма покоится на противоречивых рассказах М.В. Володичевой и М.И. Ульяновой. Обстоятельства распоряжения Ленина об отправлении письма-ультиматума Сталину также не ясны. Володичева пишет, что Ленин продиктовал 5 марта письмо и тут же сам сказал, чтобы его не отправляли, так как был недоволен им. Лишь на следующий день распорядился отправить**. Но тут вмешалась Крупская и велела письмо не отправлять, лишь 7 марта, после того как Крупская переговорила с Каменевым, «письмо было передано Сталину и Каменеву, а затем и Зиновьеву»[1183].
В этой истории Зиновьев и Каменев в определенном смысле оказываются центральными фигурами. В самом деле, по свидетельству Молотова, конфликт Сталина с Крупской произошел из-за них. Крупская прибегает к их защите после разговора со Сталиным. Ленин диктует письмо-ультиматум, оказывается, только потому, что Зиновьев и Каменев были информированы о грубости Сталина в отношении Крупской. Именно из-за этого Ленин требует от Сталина повторного извинения. Наконец, отправление письма Сталину ставится в прямую зависимость от информирования их о его содержании.
Володичева включает в число свидетелей работы Ленина над письмом М.И. Ульянову[1184], но последняя отказывается от этой «чести», указывая на то, что знает об этой истории со слов Крупской и, более того, высказывает сомнение в том, что Крупская видела это письмо, и думает, что оно было послано Сталину в соответствии с распоряжением Ленина[1185]. Рассказы Володичевой и М.И. Ульяновой находятся в известном противоречии с той информацией, которую сообщают врачи о состоянии Ленина 5 и 6 марта. С одной стороны, он читал, разговаривал с секретарями и что-то диктовал им (содержание диктовок неизвестно), а с другой, как было показано выше, — болезнь поставила Ленина на грань полной утраты способности к интеллектуальной деятельности[1186]. Четкие формулировки и серьезные сбои в работе головного мозга — более чем странное сочетание. Предположение о последующей редакции текста приходится отклонить, так как Володичева о ней ничего не сообщает. Значит, все продиктовано сразу, быстро, «на одном дыхании». Естественно возникает вопрос: действительно ли это письмо-ультиматум было продиктовано Лениным? Опять возникает ситуация, когда необходимо доказывать, что автором письма-ультиматума был Ленин.
Могут сказать, что есть ответное письмо Сталина от 7 марта 1923 г., которое уже фактом своего существования снимает все эти сомнения. Введенное в научный оборот в 1989 г., это письмо Сталина активно используется в литературе последнего десятилетия, но и с ним на поверку оказывается все не так просто.
* После обращения к И.В. Сталину вместо запятой в публикации стоит восклицательный знак, что несколько меняет тональность обращения и, следовательно, всего текста.
** Из текста записи «Дневника дежурных секретарей» неясно, чем именно был недоволен Ленин. А без знания ответа на этот вопрос невозможно правильно оценить текст и намерения Ленина. Непонятно также и то, почему на следующий день он без доработки решил отправить его. Что изменилось?
ПИСЬМО-ОТВЕТ СТАЛИНА
Считается, что И.В. Сталин на письмо-ультиматум Ленина ответил следующим письмом: «Недель пять назад я имел беседу с т. Н. Константиновной, которую я считаю не только Вашей женой, но и моим старым партийным товарищем, и сказал ей (по телефону) приблизительно следующее: "Врачи запретили давать Ильичу политинформацию, считая такой режим важнейшим средством вылечить его, между тем, Вы, Надежда Константиновна, оказывается, нарушаете этот режим; нельзя играть жизнью Ильича" и пр.
Я не считаю, что в этих словах можно было усмотреть что-либо грубое или непозволительное, предпринятое "против" Вас, ибо никаких других целей, кроме цели быстрейшего Вашего выздоровления, я не преследовал. Более того, я считал своим долгом смотреть за тем, чтобы режим проводился. Мои объяснения с Н. Кон. подтвердили, что ничего, кроме пустых недоразумений, не было тут, да и не могло быть.
Впрочем, если Вы считаете, что для сохранения "отношений" я должен "взять назад" сказанные выше слова, я их могу взять назад, отказываясь, однако, понять, в чем тут дело, где моя "вина" и чего, собственно, от меня хотят». Письмо адресовано: «Т. Ленину от Сталина» и имеет помету — «Только лично»[1187].
Архивный вариант текста письма содержанием не отличается от опубликованного в «Известиях ЦК КПСС». Но без корректировки публикаторов не обошлось. В архивном деле вместе с письмом Сталина хранится сопроводительная записка, выполненная на бланке секретаря ЦК РКП(б) рукой Сталина:
«т. Ленину
от Сталина
Только лично»[1188]. Является ли эта записка сопроводительной к этому письму, или не имеет к нему никакого отношения, неясно. Однако эта надпись при публикации была включена в текст самого письма как составная часть его. Само по себе это искажение существенным образом не влияет на характер и тональность письма, но оно не безобидно, поскольку придает больше достоверности тому документу, принадлежность которого Сталину вызывает сомнение.
Первая проблема, связанная с этим письмом Сталина, возникает в связи с утверждением Володичевой, что она записала ответ под диктовку. Текст, записанный ее рукой (или почерком, похожим на нее) хранится в архиве Президента РФ (его фотографию опубликовал Волкогонов[1189]). Эта запись представляет собой текст на трех листах блокнота генерального секретаря ЦК РКП(б) И.В. Сталина неровным (небрежным) почерком, сильно, до неузнаваемости меняющимся от начала к концу письма. Подписи Сталина под ним нет. Вместо подписи стоит «нечто», в просторечии именуемое закорючкой, которая ничего общего с подписью Сталина не имеет[1190]. Почему Сталин не подписал его? Вопрос остается без ответа. Но в итоге получается, что за исключением листов из именного сталинского блокнота ничто не указывает на принадлежность этого письма И.В. Сталину. Все это как-то можно объяснить. Но, оказывается, что существует второй текста письма.
Он написан Сталиным или почерком, очень похожим на него (будем называть его «сталинский вариант письма»)*.
Сталинский вариант письма — тоже на трех листах, ровным, спокойным почерком. Он подписан характерной для Сталина подписью[1191]. Именно этот текст хранится в материалах ленинского секретариата вместе с письмом-ультиматумом Ленина[1192]. Но и этот текст ставит ряд трудных вопросов, остающихся пока что без ответа. Первый из них связан с хорошо заметными различиями в том, как исполнены текст письма и подпись Сталина. Они видны даже на фотокопии, которая выдается исследователям. Толщина линий и интенсивность цвета (от очень темной и жирной до тонкой и светлой) заметно меняется не только в предложении, от слова к слову, но и в самих словах и даже в отдельных буквах. Возможно, причиной тому было плохие перо, чернила или опустевшая чернильница. Подпись Сталина выглядит иначе — толщина линий и интенсивность цвета одинаковы во всех частях подписи, а ее цвет линий (серый) заметно отличается от того, который имеется в тексте письма. Появляется подозрение (его можно снять только посмотрев подлинник), что подпись факсимильная. Если так, то почему Сталин на собственноручной записке поставил факсимиле?
Возникает другой вопрос — почему это письмо не было зарегистрировано в ленинском секретариате, хотя он функционировал в это время? На конверте, хранящемся в ленинском секретариате вместе с письмом (сталинский вариант письма), вместо регистрационного номера стоит прочерк. Если это тот конверт, в который было запечатано сталинское письмо, то мы с уверенностью можем сказать, что в сталинском секретариате оно тоже не зарегистрировано**. Почему? Причины могут быть, конечно, разные. Возможно, оно поступило в ленинский архив много позже марта 1923 г., когда регистрационные книги были уже выведены из делопроизводства, и внести в них соответствующие записи задним числом было уже невозможно. Но можно было присовокупить конверт с письмами к материалам формирующегося фонда.
Дополнительные вопросы порождают бланки, на которых исполнены письма почерком Сталина и почерком Володичевой. Они имеют ряд существенных различий в своем типографском оформлении. Бланки, подобные тому, на котором текст выполнен рукой Сталина (или почерком, похожим на него), встречаются, но бланки, подобные тому, которые использовала Володичева, нам не встречались. В совокупности с другими фактами, вызывающими сомнение, это обстоятельство еще более усиливает подозрения относительно всей этой истории. В итоге под сомнением оказывается не только рассказ Володичевой о записи ответа Сталина, но и вся рассказанная ею история о создании письма-ультиматума.
Не все просто и с содержательной стороной письма Сталина. Его нельзя считать прямым ответом на письмо-ультиматум, содержащим требование принести извинения. Сталин соглашается взять назад сказанные им слова. Это совсем не то, что извинение. К этому склоняется даже Д.А. Волкогонов, расценивший ответ Сталина как «неуважительный» и признавший, что Сталин «фактически дезавуирует сказанное Крупской»[1193]. Получается, Сталин отказывается извиниться? Но Ульянова в заявлении Объединенному (1926) Пленуму ЦК и ЦКК ВКП(б) определенно заявляет, что Сталин извинился. Крупская не возражала против этого заявления, следовательно, согласилась с ней. Итак, вопрос о принадлежности Сталину этого письма остается открытым. В доступной исследователям части архивов нет прямых признаний Сталина ни в получении им ленинского письма-ультиматума, ни в своем письменном ответе ему.
Совсем не исключается, однако, что Сталин действительно писал его. Другое дело – причины его появления. Выше было показано, что попытка объяснить его письмом-ультиматумом сопряжена с известными трудностями. Но мыслимы и другие причины. Нельзя, например, исключить, что его появление было инспирировано слухами или рассказами о том, что Ленин продолжает проявлять недовольство в связи с конфликтом Сталина с Крупской, что он забыл о том, что примирение уже состоялось, что неплохо бы черкнуть ему несколько слов по поводу конфликта и успокоить человека... В этом случае получает естественное объяснение тот факт, что письмо Сталина написано так, будто бы он ничего не знал о тексте письма-ультиматума и отвечал не на него. А то, что в это время ближайшее домашнее окружение Ленина раскручивало политическую интригу, в центре которой оказался Ленин, и которая своим острием была направлена против Сталина, — достаточно хорошо устанавливаемый факт.
* Относительно почерков Сталина и Володичевой точный ответ может дать только графологическая экспертиза.
** К сожалению, сейчас проверить прохождение этих документов по делопроизводственным документам сталинского секретариата не представляется возможным. Но все известное сегодня об этом письме позволяет высказать предположение, что в секретариате Сталина письмо-ультиматум в режиме реального времени не регистрировалось, а в архиве Сталина нет подлинного текста его, принесенного Володичевой. Если бы он там был, то можно было бы ожидать, во-первых, передачи его оттуда в фонд Ленина и, во-вторых, публикации текста письма именно с этого экземпляра, а не с «отпуска», хранящегося в архиве Ленина.
ПИСЬМО КАМЕНЕВА ЗИНОВЬЕВУ
Имеется еще один документ, который, на первый взгляд, надежно подтверждает и факт направления Лениным письма-ультиматума Сталину, и факт ответа Сталина. Речь идет о письме Каменева Зиновьеву, датированном 7 марта 1923 г., в котором Каменев рассказывает о своей встрече с Троцким в ночь с 6 на 7 марта 1923 г. Об источниковедческих проблемах, связанных с этим письмом, говорилось в обзоре источников, поэтому мы лишь напомним, что отсутствие на нем следов регистрации в секретариатах Каменева и Зиновьева не позволяет проверить дату его создания, а текст его дает основания для сомнений в том, что оно было написано именно в указанное в нем время. Здесь мы проанализируем содержащуюся в нем информацию по существу. «Узнав, что Грузинский] съезд назначен на 12 [марта], Старик весьма взволновался, нервничал и 1) послал Троцкому письменную просьбу "взять на себя защиту грузинского] дела в партии: тогда я буду спокоен". Троцкий решительного] ответа не дал. Вызывал вчера ночью меня для совещания, 2) написал и дал мне для передачи Мдивани, Мах[арадзе] и др. (копия Троцкому и Каменеву) письмо в 2 строки [о] фактической солидаризации с Мдивани и Ко и дезавуировании Серго, Ст[алина] и Дз[ержинского], 3) послал Сталину (копия мне и тебе) персональное письмо, которое ты, наверно, уже имеешь. Сталин ответил весьма сдержанным и кислым извинением, которое вряд ли удовлетворит Старика». Далее, Каменев, оценивая намерения Ленина в отношении Сталина, пишет, что урегулирование конфликта на Кавказе, в успехе которого он, Каменев, уверен, «уже не удовлетворит Старика, который, видимо, хочет не только мира на Кавказе, но и определенных организационных выводов наверху»[1194]. Прежде всего, определение ответа Сталина как «кислого» не соответствует ни характеру, ни содержанию его письма от 7 марта.
Если Каменев прав, то кавказский конфликт для Ленина не причина, а лишь повод для разрыва личных и политических отношений со Сталиным. А разрыв нужен, чтобы получить свободу действий и не стеснять себя никакими, прежде соединявшими их узами политического сотрудничества и личной дружбы, вести борьбу с ним на поражение. Ради чего или кого? Ради Мдивани, выступавшего против образования СССР на принципах, предложенных В.И. Лениным? Но свое отношение к политической позиции Мдивани и его сторонников Ленин определил еще в конце октября 1922 г., осудив их поведение и политику в весьма резких выражениях. Ради Кабахидзе, который сам спровоцировал Г. К. Орджоникидзе ответить на его слова пощечиной? Но за этим инцидентом не стоял конфликт по поводу образования СССР. Думается, это письмо свидетельствуют не об этих ничем не подтверждаемых намерениях Ленина, а о том, что само письмо Каменева есть проявление политической интриги, бывшей органической составной частью борьбы, которая велась против Сталина. На это указывает одно слово, имеющееся в этом письме. Всего одно слово, но, как говорится, «мал золотник, да дорог!» Каменев сообщает, что Ленин передал ему письмо для Мдивани, Махарадзе и др., которое он сам «написал». Опять Ленин «написал»!!! Удивительно, как упорно «заставляют» парализованного Ленина «писать». Каменев 7 марта 1923 г. не мог не знать, что Ленин давно уже писать не может. Или он забыл об этом? Если он это забыл, то как можно верить ему в остальном?! Если предположить, что это письмо писалось годы спустя, то данную ошибку можно понять. Таким образом, вопрос о времени создания этого письма нельзя считать решенным.
Более того, даже если это письмо было действительно написано Каменевым 7 марта 1923 г., то этот факт еще не гарантирует, что автором письма-ультиматума был Ленин. Да и сама встреча с Троцким 7 марта 1923 г., как было показано выше, не может считаться надежно установленным фактом, поскольку сам Каменев ставит время этой встречи под сомнение. В письме в ЦК РКП (б) от 16 апреля 1923 г. он относит эту встречу (о другой, второй, подобной встрече ни Троцкий, ни Каменев ничего не говорят) к более позднему времени и связывает с ней только информирование о записках «К вопросу о национальностях или об "автономизации"». Поскольку нельзя считать доказанным, что Ленин 5—6 марта написал письма Сталину, Троцкому, а также Мдивани, Махарадзе и др., то придется признать, что нет серьезных оснований принимать на веру свидетельство этого письма Каменева о направлении Лениным письма-ультиматума Сталину и «кислого» ответа Сталина. Этот документ не может оказать помощи в решении вопроса о ленинском авторстве письма-ультиматума и об ответе Сталина. Поэтому мы не можем исключить того, что Ленин и Сталин не были авторами этих писем.
Против разрыва Лениным личных отношений со Сталиным (и, значит, против письма-ультиматума) может свидетельствовать последний контакт Ленина со Сталиным, произошедший 17 марта 1923 г. Речь идет об обращении Ленина к Сталину за ядом. После стойкой утраты Лениным речи (не удавалось ничего понять из того, что он говорил) возникла та ситуация, с которой он прежде связывал добровольный уход из жизни. 10 марта вошедшей к нему медсестре Ленин смог сказать: «Смертельный ток».
Смысл сказанного врач расценил так: «По-видимому, он считает сегодняшний спазм смертельным». Может быть и так, но не менее вероятно, что под «смертельным током» Ленин имел в виду не спазм, а смертельный яд, принять который настало время. В пользу этого предположения говорит и другая его фраза: «Один раз сказал: "Надо дать...", но что, сказать не мог». Считается, что он просил валерьянку[1195]. Может быть, но ввиду его состояния это нельзя считать установленным надежно. В следующие дни положение ухудшалось. 17 марта Ленин делает попытки что-то сказать, но никто «совершенно» не мог его понять. Наконец выяснили, что он хочет — чтобы ему дали яд[1196]. Дальнейшее известно из двух документов Сталина. 17 марта он письмом сообщил Каменеву и Зиновьеву: «Только что вызвала меня Надежда Константиновна и сообщила в секретном порядке, что Ильич в "ужасном" состоянии, с ним припадки, "не хочет, не может дольше жить и требует цианистого калия, обязательно". Сообщила, что пробовала дать калий, но "не хватило выдержки", ввиду чего требует "поддержки Сталина"». Зиновьев и Каменев на письме зафиксировали свое мнение, видимо, вернув его Сталину: «Нельзя этого никак. Ферстер дает надежды — как же можно? Да если бы и не было этого! Нельзя, нельзя, нельзя!»[1197]. 21 марта Сталин направил членам Политбюро письмо, в котором более подробно сообщил об этой просьбе Ленина, о сопутствующих ей обстоятельствах и о своих действиях: «В субботу 17 марта т. Ульянова (Н.К.) сообщила мне в порядке архиконспиративном "просьбу Вл. Ильича Сталину” о том, чтобы я, Сталин, взял на себя ответственность достать и передать Вл. Ильичу порцию цианистого калия. В беседе со мной Н.К. говорила, между прочим, что "Вл. Ильич переживает неимоверные страдания", что "дальше жить так немыслимо", и упорно настаивала "не отказывать Ильичу в его просьбе". Ввиду особой настойчивости Н.К. и ввиду того, что В. Ильич требовал моего согласия (В.И. дважды вызывал к себе Н.К. во время беседы со мной и с волнением требовал "согласия Сталина") (выделено нами. — B.C.), я не счел возможным ответить отказом, заявив: "Прошу В. Ильича успокоиться и верить, что когда нужно будет, я без колебаний исполню его требование". В. Ильич действительно успокоился.
Должен, однако, заявить, что у меня не хватает сил выполнить просьбу В. Ильича, и [я] вынужден отказаться от этой миссии, как бы она ни была гуманна и необходима, о чем и довожу до сведения членов П. Бюро ЦК». Члены Политбюро ознакомились с этим письмом Сталина. Томский на нем написал: «Читал. Полагаю, что "нерешительность" Сталина — правильна. Следовало бы в строгом составе членов Пол. Бюро обменяться мнениями. Без секретарей (технич.)». Зиновьев, Молотов, Бухарин, Троцкий и Каменев написали — «Читал»[1198].
Если бы Ленин ультимативно потребовал от Сталина извинения перед Крупской и не получил удовлетворения (а он не получил его), то у него не было бы никаких оснований обращаться к нему с подобной просьбой. То же можно сказать и о Крупской, переадресовывавшей ему эту просьбу Ленина. Необходимо объяснять и поведение Сталина. Он поступил так, как если бы письма-ультиматума не было, словно не знает о нем.
Следовательно, не письмо-ультиматум Ленина и не ответное письмо Сталина ставили точку в их отношениях. Действительно, последним актом их отношений оказалось обращение Ленина к Сталину за ядом 17 марта 1923 г. — акт, говорящий не об угрозе разрыва отношений со стороны лично оскорбленного человека, а о призыве товарища о помощи, о просьбе пойти на страшную моральную жертву — помочь умереть. Этот факт является косвенным свидетельством против желания Ленина разорвать со Сталиным отношения по причине переоценки его качеств как личности, так и политика.
Этот вывод вполне согласуется с заявлением Сталина на июльском (1926) Объединенном Пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) о том, что Ленин не разрывал с ним отношений, что подобные заявления — клевета[1199]. Крупская Сталину не возразила.
Коль скоро никаких следов ленинского авторства самый текст письма-ультиматума не несет, в секретариате Ленина оно не зарегистрировано, все свидетели путаются в собственных показаниях и противоречат один другому, состояние здоровья Ленина вызывает сомнения в способности продиктовать такой текст, то ленинское авторство письма-ультиматума надо доказать. Доказать на имеющемся материале не удается, зато сомнения множатся. В этом случае мы не имеем формального права считать этот документ ленинским.
Примечания:
[1153] Троцкий Л.Д. Завещание Ленина. С. 283.
[1154] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 54. С. 327–328, 672.
[1155] Известия ЦК КПСС. 1989. № 2. С. 191.
[1156] См.: Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 327, 594; Известия ЦК КПСС. 1989. № 2 С. 202, 204, 205, 208; № 3. С. 178–180; № 4. С. 175, 179, 185; № 12. С. 192; 1991. № 3. С. 204, 205.
[1157] Вопросы истории КПСС. 1991. № 9. С. 44–45.
[1158] Архив Троцкого. Т. 1. С. 89.
[1159] Вопросы истории КПСС. 1991. № 9. С. 44 – 45.
[1160] Известия ЦККПСС. 1989. № 12. С. 192.
[1161] Там же. С. 190, 191.
[1162] Там же. С. 192.
[1163] РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 2. Д. 17. Л. 1; Известия ЦК КПСС. 1989. № 12. С. 190, 191.
[1164] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 54. С. 674—675.
[1165] Известия ЦККПСС. 1989. № 12. С. 196, 198.
[1166] Там же. С. 198.
[1167] Сто сорок бесед с Молотовым. С. 212—213.
[1168] Известия ЦК КПСС. 1989. № 12. С. 193; Волкогонов Д.А. Ленин... Т. 2. С. 384-385.
[1169] Известия ЦК КПСС. 1989. № 12. С. 196.
[1170] Там же. С. 198.
[1171] Там же. 1990. № 9. С. 151.
[1172] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 2. Д. 246. IV вып. С. 45—46; Двенадцатый съезд Российской Коммунистической партии (большевиков). Стенограф. отчет. С. 541; Троцкий Л. Моя жизнь. Опыт автобиографии. Т. 2. С. 220; Он же. Сталинская школа фальсификаций. Поправки и дополнения к литературе эпигонов. С. 83; Известия ЦК КПСС. 1990 № 9. С. 162–163.
[1173] Бажанов Б. Воспоминания бывшего секретаря Сталина. М., 1990. С. 42—43.
[1174] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 476–477.
[1175] Сто сорок бесед с Молотовым. С. 212.
[1176] Известия ЦК КПСС. 1991. № 6. С. 193.
[1177] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 332. Л. 5.
[1178] Сто сорок бесед с Молотовым. С. 212.
[1179] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 54. С. 329—330.
[1180] См.: Волкогонов Д.А. Ленин. Политический портрет. Кн. 2. С. 342; Он же. Политический портрет. М., 1991. Кн. 1. С. 144; Куманев В.А., Куликова И.С. Противостояние: Крупская — Сталин. С. 28; Такер Р. Сталин. Путь к власти. С. 250—251, 252.
[1181] РГАСПИ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 26004. Л. 1–3.
[1182] Там же. Л. 4.
[1183] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 486.
[1184] См.: Куманев В.А., Куликова И.С. Противостояние: Крупская — Сталин. С. 27; Стенографистка Ильича // Сов. культура. 1989. 21 января.
[1185] Известия ЦК КПСС. 1989. № 12. С. 199.
[1186] Кентавр. 1991. Октябрь—декабрь. С. 108—109.
[1187] Известия ЦК КПСС. 1989. № 12. С. 193; подлинник – РГАСПИ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 26004. Л. 3–5.
[1188] РГАСПИ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 26004. Л. 6.
[1189] Волкогонов Д.А. Ленин... Кн. 2. С. 384—385.
[1190] Там же. С. 384–385.
[1191] РГАСПИ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 26004. Л. 3–5.
[1192] Известия ЦК КПСС. 1989. № 12. С. 193.
[1193] Волкогонов Д.А. Ленин... Кн. 2. С. 343.
[1194] Известия ЦК КПСС. 1990 № 9. С. 151.
[1195] Кентавр. 1991. Октябрь – декабрь. С. 112.
[1196] Волкогонов Д.А. Ленин... Кн. 2. С. 349—350
[1197] Цит. по: Там же. С. 347.
[1198] Цит. по: Там же. С. 346—347. Копия документа см. на вклейке между с. 384—385:
[1199] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 2. Д. 246. IV вып. С. 105.