§ 3. «ПИСЬМО К СЪЕЗДУ»: РАСЧЕТЫ И ПРОСЧЕТЫ ОППОЗИЦИИ
XIII съезд РКП(б) не прекратил внутрипартийной борьбы, наоборот, она стала еще напряженнее. Особую остроту придавало ей «Письмо к съезду», которое прочно вошло в арсенал средств политической борьбы всех оппозиционных группировок, включавшихся в противостояние официально принятому курсу партии, который ассоциировался со Сталиным*.
На пути широкого использования этого нового средства борьбы стоял запрет, наложенный XIII съездом РКП(б). Самый простой и доступный способ обойти этот запрет состоял в распространении устной информации о нем внутри партии и Коминтерна. С соответствующими комментариями, разумеется. Так и было сделано.
Уже в ходе обсуждения итогов XIII съезда в партийных организациях имели место случаи разглашения содержания «Письма к съезду». Особенно широкий резонанс получила история в Харькове в результате выступления на районных партсобраниях Г. И. Петровского, почитателя Троцкого и активного противника Сталина в вопросах национально-государственного строительства. Об этом секретарь ЦК КП(б)У сообщал Сталину: «У Григ[ория] Ивановича] на изложение ушло целых полчаса и назвал он письма "духовным завещанием Ленина". Мне в Политбюро поступил ряд заявлений о неудачной форме изложения. Так что осталось такое впечатление, что единственный человек в ЦК — это Лев Давидович»[1588]. Молотов предложил Сталину урегулировать эту историю без шума[1589].
Но основной «вклад» в распространение информации о «Завещании» Ленина внес сам Троцкий. Еще во время XIII съезда партии он предпринял шаги по информированию мировой общественности о «Завещании Ленина». Троцкий рассказал о нем американскому коммунисту Максу Истмэну, сопроводив рассказ собственной версией отношений Ленина к другим членам Политбюро. Не совсем ясно, то ли от Троцкого, то ли от одного из ближайших его сподвижников — Раковского, то ли от какого-то сотрудника секретариата ЦКК М. Истмэн получил текст «Письма к съезду»[1590]. В 1925 г. он издал в США книгу «После смерти Ленина», которая вызвала смятение в партиях Коминтерна. Это обстоятельство в свою очередь заставило Сталина 17 июня 1925 г. направить в Политбюро письмо, в котором он предлагал отреагировать на эту книгу и ставил вопрос об ответственности Троцкого за передачу им информации о «Завещании» М. Истмэну[1591].
При обсуждении книги Истмэна в Политбюро вновь встал вопрос о «Письме к съезду» и обсуждении его на XIII съезде РКП (б). Версию этих событий, изложенную Сталиным в письме в Политбюро, не опротестовал никто из членов Политбюро, включая и Троцкого. По предложению Сталина Политбюро приняло решение, обязывающее Троцкого в печати дезавуировать как свои контакты с М. Истмэном, так и опубликованную им версию взаимоотношений Ленина и другими членами Политбюро, содержания ленинского «Завещания» и истории его обсуждения на съезде РКП(б)[1592]. Троцкий подготовил статью, которую Политбюро рассмотрело, «приняло к сведению» как удовлетворительную[1593], очевидно, потому, что ряд положений ее не вполне отвечал тому, что требовал Сталин. Статья Троцкого была опубликована в журнале «Большевик».
Троцкий писал: заявления Истмэна, что «ЦК "скрыл" от партии ряд исключительно важных документов, написанных Лениным в последний период его жизни... нельзя назвать иначе, как клеветой на ЦК нашей партии». «Все эти письма и предложения, само собой разумеется, всегда доставлялись по назначению, доводились до сведения делегатов XII и XIII съездов партии... и если не все эти письма напечатаны, то потому, что они не предназначались их автором для печати. Никакого "завещания" Владимир Ильич не оставлял и самый характер его отношений к партии, как и характер самой партии, исключали возможность такого "завещания". Под видом "завещания" упоминается обычно (в искаженном до неузнаваемости виде) одно из писем, содержащее в себе советы организационного порядка. XIII съезд партии внимательнейшим образом отнесся к этому письму, как и ко всем другим, и сделал из него выводы применительно к условиям и обстоятельствам момента. Всякие разговоры о скрытом или нарушенном "завещании" представляют собой злостный вымысел и целиком направлены против фактической воли Владимира Ильича и интересов созданной им партии». Далее Троцкий дал оценку книги Истмэна, следовательно, своей информации, переданной ему: «Книжка его может сослужить службу только злейшим врагам коммунизма и революции, являясь, таким образом, по объективному своему смыслу контр-революционным орудием»[1594].
С аналогичным заявлением выступила и Крупская, что, возможно, указывает на ее причастность к этой истории. Ее статья была опубликована в журнале «Большевик» вместе со статьей Троцкого. Она для нас интересна тем, что Крупская сделала важное признание: «Все члены съезда ознакомились, как того хотел В.И., с письмами. Их не правильно называть "завещанием", так как завещание Ленина в подлинном смысле этого слова неизмеримо шире — оно заключается в последних статьях и касается основных вопросов партии и советской работы» (курсив наш. — B.C.). Цены нет этому заявлению —завещание Ленина — в статьях! А не в извлеченных позднее «диктовках»! Правда, это признание политически вынужденное, но главное, что оно верное.
Январский (1925) Объединенный Пленум ЦК и ЦКК РКП (б) подвел итоги «литературной» дискуссии по поводу книги Троцкого «1917» и принял резолюцию, в которой говорилось, что «Троцкий открыл уже прямой поход против основ большевистского мировоззрения», что он пытается навязать партии «какой-то "модернизированный" т. Троцким "большевизм" без ленинизма.
Это — не большевизм. Это — ревизия большевизма. Это — попытка подменить ленинизм троцкизмом, т.е. попытка подменить ленинскую теорию и тактику международной пролетарской революции той разновидностью меньшевизма, какую представлял из себя старый троцкизм и какую представляет собой ныне возрождаемый "новый" троцкизм»[1595]. Ясное противопоставление ленинизма (большевизма) и троцкизма, данное Сталиным в выступлении на партийной конференции, получило теперь закрепление и развитие. Это имело большое значение для дальнейшего хода внутрипартийной борьбы, но сейчас важно подчеркнуть другое — противопоставление большевизма троцкизму открывало новые возможности для использования в борьбе с Троцким его главного оружия— «Письма к съезду», в котором был зафиксирован небольшевизм Троцкого. Теперь это замечание стало превращаться в политический смертный приговор для него — антибольшевика в руководстве большевистской партии!
Значительное влияние на дальнейшее использование в политической борьбе «Письма к съезду» сыграл раскол, произошедший в ленинском ядре Политбюро — в «тройке». Открытое столкновение произошло вскоре после XIII съезда партии, летом 1924 г. Вместо «тройки» была сформирована новая руководящая группа, более широкого состава — «семерка» (ее называли также «руководящим коллективом»), состоящая из всех членов Политбюро, кроме Троцкого, и председателя ЦКК Куйбышева[1596]. Но эта политическая конструкция также оказалась непрочной. Круг вопросов, по которым Сталин и его сторонники в Политбюро, а также Зиновьев и Каменев занимали различные позиции, быстро расширялся[1597]. Весной 1925 г. «семерка» раскололась. В ЦК РКП(б) фактически сложились три политических центра силы. Во-первых, это большинство членов Политбюро во главе со Сталиным, Бухариным, Рыковым, Томским, Молотовым. Их поддерживал председатель Президиума ЦКК Куйбышев. Во-вторых — меньшинство членов Политбюро в лице Зиновьева и Каменева, сторонниками которых были члены ЦК Сокольников и Евдокимов. Их поддерживала своим авторитетом Н.К. Крупская. Деятельность этой группы положила начало формированию оппозиции ЦК, которая в отличие от прежней («старой»), троцкистской, стала называться «новой» оппозицией. Третий центр составил Троцкий и его немногочисленные сторонники. В этих условиях ленинское «Письмо к съезду» как мощное средство борьбы против Сталина получало новое политическое дыхание.
В документах, характеризующих борьбу Зиновьева и Каменева против Сталина в январе—декабре 1925 г., до XIV съезда ВКП(б), не содержится каких-либо прямых намеков на «Письмо к съезду».
Однако, возможно, такие попытки со стороны Зиновьева и Каменева имели место; об этом может свидетельствовать замечание Сталина в письме, которое он 17 июня 1925 г. направил в Политбюро в связи с обсуждением книги М. Истмэна. Говоря об обсуждении «Письма к съезду» на XIII съезде, Сталин специально отметил позицию Зиновьева и Каменева: «Ни одна рука, не исключая рук тт. Зиновьева и Каменева, не поднялась на XIII съезде в пользу того, чтобы эти письма напечатать, весь съезд единогласно, в том числе и т. Троцкий, голосовал за то, чтобы эти письма не публиковать в печати»[1598]. Поэтому есть основания предположить, что Сталин активизировал обсуждение в Политбюро вопроса о книге Истмэна не в последнюю очередь для того, чтобы затруднить Зиновьеву и Каменеву (и Троцкому, естественно) в будущем использовать «Письмо к съезду» против него, Сталина. Обострение борьбы было неизбежно, Сталин готовился к этому.
К помощи «Письма к съезду» Зиновьев и Каменев прибегли только тогда, когда все иные средства борьбы ими уже были испробованы, не дав нужных результатов — на XIV съезде ВКП(б). Но поскольку сами они в этом «Письме» получили негативную оценку, то они очень осторожно затрагивали эту тему. Своеобразным предостережением против использования текстов ленинского «Завещания» в интересах внутрипартийной борьбы прозвучало заявление Микояна о недопустимости «взаимного раздевания вождей», которое имело место в содокладе Зиновьева и выступлении Бухарина[1599]. Поэтому свою атаку на XIV съезде ВКП(б) против Сталина Зиновьев и Каменев строили иначе, чем Троцкий. Во-первых, термин «Письмо к съезду» был заменен другим — «Политическое завещание». Зиновьев в содокладе на XIV съезде партии употребляет его без кавычек[1600], что позволяло трактовать его как последнее выражение воли Ленина, обязательное для выполнения. Вне зависимости от постановления того или иного съезда! Атака на Сталина велась через критику работы Секретариата и Политбюро в последний период и не была напрямую связана с «Письмом к съезду». Утверждалось, например, что Сталин отсекает Зиновьева и Каменева от работы, нарушая принцип коллегиальности. Для предотвращения этого Зиновьев и Каменев предлагали увеличить состав Политбюро, надеясь включить в него своих сторонников[1601].
Ни Зиновьев, ни Крупская в своих выступлениях на съезде не трогали Сталина! Яростную атаку на него повел Каменев, потребовавший убрать Сталина с поста генерального секретаря, поскольку он, по его мнению, «не является той фигурой, которая может объединить вокруг себя старый большевистский штаб». Делегаты съезда с возмущением отреагировали на это заявление[1602].
Сокольников продолжил атаку Каменева, но построил ее иначе. Предложение не избирать Сталина на эту должность завуалировал общими рассуждениями о том, что в этом нет ничего страшного ни для партии, ни для Сталина, «влияние и авторитет» которого этим не может быть «поколеблен». Интересно, что при этом он невзначай оспорил справедливость одного из важнейших положений «Письма к съезду»: «поскольку генеральный секретарь, с одной стороны, является членом Политбюро, а с другой стороны, руководителем секретариата, то, совершенно независимо от личности тов. Сталина (курсив наш. — В. С), создается такое положение, когда любое расхождение в Политбюро, возникающее по любому политическому вопросу, получает свое отражение в организационной работе, потому что... один из членов Политбюро, являясь генеральным секретарем, т.е. руководя всей организационной работой, оказывается в таком положении, что любое его разногласие по любому вопросу в Политбюро может получить немедленно то или иное выражение по линии организационных мероприятий. (Голос: "Со всяким генеральным секретарем может это случиться")... Но, товарищи, у нас не всегда был генеральный секретарь. (Голоса: «А, вот как! Вот что!»)... Вот я и говорю: если тов. Сталин хочет завоевать такое доверие, как т. Ленин, пусть он завоюет это доверие». Этот тезис Сокольников использовал для аргументации в пользу превращения Секретариата ЦК в исполнительный орган Политбюро[1603], что воскрешало в памяти делегатов съезда предложения Зиновьева и Бухарина 1923 г., сформулированные на так называемом «пещерном совещании». Зиновьев солидаризировался с Сокольниковым, заявив о необходимости создания полновластного Политбюро и подчиненного ему секретариата[1604]. В существовавшей структуре ЦК РКП(б) Секретариат был самостоятельным органом.
Выступления Каменева и Сокольникова активизировали возражения по существу оценок работы ЦК партии. Каменев и Сокольников подверглись аргументированной критике в выступлениях Голощекина, Гусева, Ворошилова, Куйбышева, Молотова, Томского и др. И сразу же под огонь критики попали важнейшие положения «Письма к съезду». Ворошилов, в частности, отверг упрек Автора «Письма к съезду», а также лидеров «новой оппозиции» относительно неспособности Сталина осторожно пользоваться властью, а Томский заявил: «Смешно и говорить... будто кто-либо сосредоточил в своих руках власть (выделено нами. — B.C.), а остальное большинство ЦК его поддерживает»[1605].
XIV съезд закончился полным поражением «новой оппозиции». Для Сталина это была крупная победа: третий кряду съезд партии в третий раз поддержал его и взял под свою защиту от критики с использованием авторитета Ленина, так что самому Сталину даже не пришлось защищаться. Январский (1926) Пленум ЦК ВКП(б) снова избрал Сталина в состав Политбюро, Оргбюро и Секретариата в качестве генерального секретаря ЦК ВКП(б). Это решение было принято всеми членами ЦК при четырех воздержавшихся[1606]. Воздержавшихся нетрудно «вычислить» с большой степенью надежности: это Троцкий, Зиновьев, Каменев и Евдокимов.
Поражение «новой оппозиции» создавало политическую базу для ее сближения со «старой», троцкистской, оппозицией. Объединенная оппозиция, вполне сложившаяся на июльском (1926) Объединенном Пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б), благодаря «троцкистской составляющей» имела больше возможностей для использования в своих целях «Письма к съезду». Поражение на съезде также толкало лидеров «новой оппозиции» к этому. И они его сразу же пустили в дело. Терять все равно было нечего, так как борьба вошла в самую острую фазу и велась по принципу «кто кого».
Распространялась книга М. Истмэна «После смерти Ленина», несмотря на то что сами лидеры оппозиции характеризовали ее как клеветническую. Распространяли также листовки с текстом «Письма к съезду», предварительно «обезопасив» для себя его текст с помощью соответствующих сокращений, оставив характеристику Сталина и опустив характеристики Зиновьева и Каменева. ЦК ВКП(б) в ответ опубликовал ленинскую оценку действий Каменева и Зиновьева в октябре 1917 г. 15 апреля 1926 г. Крупская обратилась в Политбюро ЦК ВКП(б) с протестом** и потребовала опубликовать текст «Письма к съезду» полностью[1607]. Политический смысл этого предложения понятен — чтобы эффективно использовать его, требовалось как-то «обойти» решение XIII съезда партии, запрещающее публиковать его. Крупская попала в «ловушку», которую сама заготовила для Сталина, заявив, что воля Ленина состояла именно в доведении этого письма до съезда. Эта воля была выполнена. Чтобы обойти запрет, не нарушая Устава партии, нужно было либо добиться от очередного съезда пересмотра этого решения (что было проблематично), либо соответствующим образом скорректировать «волю Ленина» относительно этого письма.
Эту работу взяла на себя Крупская. Она уже давно явочным порядком присвоила себе право формулировать и при необходимости изменять последние ленинские распоряжения политического характера. Как было показано выше, при первой передаче Крупской (конец мая 1923 г.) текста «характеристик» она ничего не говорила о распоряжениях Ленина относительно их предназначения, высказав лишь свое мнение: «следует передать только в ЦК»[1608]. А ведь прошло уже почти три месяца, как Ленин окончательно утратил дар речи. Занятая Крупской позиция понятна: в это время была надежда удалить Сталина с должности генсека политическим маневрированием в рамках ЦК РКП (б). И переданные в Политбюро документы — «характеристики» и «письмо Ильича о секретаре» — просто фиксирующие мнение Ленина, как будто специально предназначены оказать давление на узкую группу руководителей ЦК РКП (б). Не удалось. И вот по прошествии еще одного года (уже четыре месяца спустя, как Ленин умер) Крупская вдруг заявляет, что эти записки являются ни более ни менее, как «Письмом к съезду», как раз к тому, который должен собраться после смерти Ленина! На этот раз Крупская определила, что «воля Ленина» состояла в ознакомлении с «письмом» делегатов съезда. Зачем потребовалось это «уточнение» воли Ленина? Очевидно, для того, чтобы привлечь широкое внимание партии к вопросу о судьбе должности генерального секретаря. Однако при обсуждении в делегациях съезда цель, поставленная Автором «Письма к съезду», опять не достигнута. Наоборот, Сталин оказывается победителем. И «воля» Ленина «уточняется» еще раз и как раз в том направлении, в котором нужно для обеспечения победы в борьбе со Сталиным. Год спустя, в преддверии XIV съезда партии, в статье о книге М. Истмэна Крупская значительно расширяет рамки прежней «воли» Ленина. Достигается это простым приемом — подменой понятий: «Свое письмо о внутрипартийных отношениях ("завещание") он (В.И. Ленин. — B.C.) писал... для партийного съезда. Знал, что партия поймет мотивы, которые продиктовали это письмо» (выделено нами. — В. С.)[1609]. То есть уже вся партия должна дать свое заключение по оценкам и предложениям, сформулированным в «Письме к съезду». Партия и съезд не одно и то же, разница существенная. И если письмо, адресованное съезду, должна была понять партия, то, следовательно, его обсуждение на съезде не могло носить закрытый характер. Партия должна знать его! Правда, сама Крупская попадает в расставленные ею же «силки»: если письмо предназначалось всей партии, то почему оно имело секретный характер? Неувязка? Не беда! На самом съезде поставленная в «Письме к съезду» проблема решается напрямую — ставится вопрос о несоответствии Сталина должности генсека, делаются попытки предотвратить его избрание на эту должность. Съезд отверг эти предложения. Опять поражение. Проходит еще полгода, и Крупская выступает с новым «уточнением». Очередная корректировка заслуживает того, чтобы на ней остановиться подробнее, так как она высвечивает политическую интригу вокруг последних текстов Ленина, те силы, которые ее разыгрывали, и цели, которые они при этом преследовали.
На июльском (1926) Объединенном Пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) Крупская заявила: «То что называется "завещанием" Владимира Ильича, Ильич хотел, чтобы было доведено до сведения партии (о съезде уже речи нет! — B.C.). В какой форме доведено, я с ним не говорила, потому, что он был тяжело болен***, но он дал мне указание сделать все необходимое для того, чтобы обеспечить доведение до партии этого документа». Так как первая статья была озаглавлена «Съезду партии»****, то «я сочла необходимым обратиться к Центральному Комитету, чтобы Центральный Комитет нашел форму доведения до сведения партии тех статей, которые носят название "завещания". Зачитать на съезде — это решение было принято Политбюро, руководящими товарищами, которые решили в какой форме довести до сведения партии. Я не протестовала против этого потому, что считала, что форма зачитать на съезде наиболее подходящая. Прямого указания Владимира Ильича относительно формы не было» (выделено нами. — B.C.)[1610].
Рыков в своем выступлении с документами в руках показал, что Крупская говорит неправду. «У меня на руках подлинный документ, — говорил он, — подписанный Надеждой Константиновной Крупской. Она сейчас утверждала, что в период перед XIII съездом партии она настаивала на доведении документа тов. Ленина, который часто называют "завещанием", до сведения партии, что шире, чем доведение до сведения съезда партии». Сопоставив текст «протокола о передаче» от 18 мая 1924 г., подписанный Крупской, с ее заявлением на этом Пленуме, Рыков заявил: «Вы слыхали сейчас заявление Надежды Константиновны прямо противоположное тому, что она писала 18 мая 1924 г. и своею рукой в этом письме»[1611]. Крупская не возразила Рыкову. На помощь Крупской пришел Каменев. Как и Крупская, он начал называть «Письмо к съезду» письмом к партии. Будучи в это время политическим союзником Крупской по «новой оппозиции», он заявил: «Съезд тогда постановил только одно, что в виду того, что все члены съезда ознакомились с этим письмом по делегациям, не требуется оглашения этого письма на самом съезде, и, следовательно, письмо это тем самым не попадает в стенограмму съезда»[1612]. Ничего, кроме грубых передержек, в арсенале оппозиции уже не оставалось.
И это понятно: если письмо секретное и адресовалось только съезду, не предназначалось его автором для публикации, то решать вопрос о его публикации могут только два «юридических лица»: или Ленин, или съезд партии как прямой адресат и как ее высший орган. Съезд свое мнение высказал. Отсюда и неуклюжие поиски новых вариантов «воли» Ленина. Впрочем, очень полезные для историков.
Получается, что «воли» Ленина относительно формы доведения «Завещания» и адресата не было. Значит, не было ее нарушения и в том, что на XIII съезде партии оно читалось по делегациям! Из-за чего весь «сыр-бор», который «тянется» в историографии через десятилетия по поводу нарушенной XIII съездом «воли» Ленина? Проблема буквально «высосана из пальца» усилиями политиков и историков. Постоянно меняющихся показаний Крупской слишком мало для того, чтобы быть уверенным в том, что Ленин вообще что-либо говорил по этому поводу. Но вот вопрос: почему Крупская вдруг пустилась в объяснения по поводу наличия «воли» Ленина при отсутствии «прямых указаний» с его стороны? Не потому ли, что от нее начали требовать доказательств существования этой «воли» Ленина? А основания для сомнений давала и сама Крупская, без конца меняя «волю» Ленина.
Запрет XIII съезда партии на публикацию остается в силе, и не было надежд на этом Пленуме отменить его. Крупская находит решение, позволяющее обойти этот запрет, — она предлагает приложить «Письмо к съезду» к протоколу Пленума[1613]. Смысл этого предложения в том, что с протоколами, рассылаемыми ЦК в местные партийные организации, знакомились широкие слои партийного актива. Одно дело — слухи о «Завещании» Ленина, глухое упоминание в статье, подпольно изготовляемые и нелегально распространяемые тексты. Другое дело — официальное издание текстов.
Стремление Троцкого, Зиновьева и других превратить «Письмо к съезду» в острое оружие для борьбы с политическим курсом, который проводил ЦК партии, вынудило Сталина выработать тактику защиты от этих атак и тактику политического наступления на основе этого письма.
Выше было показано, что Сталин был, судя по всему, немало удивлен появлением записок «К вопросу о национальностях или об "автономизации"». Можно только догадываться о тех недоуменных вопросах, которые возникали у него в связи с «Письмом к съезду» (и то, что он «сделался» генсеком, и о необъятности его власти, и о том, что его личные отношения с Троцким ставят ЦК и партию на грань раскола, и о нетерпимой грубости его и т.д.). Мы не знаем, возникала ли у него мысль о том, что Ленин не был их автором. Но это вполне возможно*****. Нам неизвестны документы Сталина, в которых он открыто ставил бы под сомнение ленинское авторство. На первый взгляд это является надежным свидетельством того, что он не сомневался в ленинском авторстве. Если учесть обстоятельства, при которых в политическую жизнь вводились тексты ленинского «Завещания», то увидим, что это возможный вывод, но не единственно возможный. Сталин мог оказаться вынужденным принять ленинское авторство, даже если он сомневался в нем или был уверен в непричастности Ленина к тому или иному тексту ленинского «Письма к съезду». Дело в том, что Сталину приходилось сразу же реагировать на поступающие из ленинского секретариата материалы. Между тем было неизвестно, что еще могли принести Крупская или работники ленинского секретариата в качестве выражения «ленинской воли» или свидетельства ленинского авторства этих текстов. Мог ли в этих условиях Сталин серьезно ставить под сомнение вопрос о ленинском авторстве? Все они воспринимались как ленинские тексты. Никто доказательств не требовал. Никто их и не предоставлял. Оспаривать ленинское авторство их Сталину было тем более затруднительно, что своим острием они были направлены лично против него. Сталин мог сомневаться, но вынужден был принимать их как ленинские, однако из этого не следует, что они таковыми являлись.
Позднее, после окончания основной фазы политической борьбы, генсек, наверное, смог бы докопаться до истины и обнародовать результаты. Может быть, он узнал правду, но ворошить прошлое уже не было политического смысла. Чем дальше в прошлое уходила эта история, тем меньше оставалось людей, которые знали о ней. Политически целесообразней было предать ее забвению. Чтобы объяснить все, пришлось бы сделать достоянием гласности многие детали внутрипартийной борьбы, состояния здоровья Ленина. Сталин, напротив, делал все, чтобы поднимать и поднимать авторитет В.И. Ленина.
Вместе с тем Сталин сделал многое, чтобы показать, что содержащиеся в «Письме к съезду» замечания и упреки в его адрес не имеют к нему никакого отношения.
Победа Сталина во многом была обеспечена тем, что он сумел выработать тактику, которая обеспечила не только эффективную защиту, но и эффективное наступление с использованием «Письма к съезду». Она заключалась, во-первых, в таком комментировании критических замечаний (частью признаваемых им, частью — нет), которые либо превращали недостатки, отмеченные в «Письме к съезду», в достоинства (грубость в отношении врагов ленинизма), либо показывали, что данное замечание (недостаточная лояльность, например) не имеет к нему никакого отношения. Во-вторых — в противопоставлении замечаний, сделанных Сталину (личного свойства) и всем другим (политического свойства), что позволяло Сталину перевести борьбу из области личных оценок в область принципиальных политических вопросов, в область борьбы ленинизма против троцкизма и его политических попутчиков. В-третьих — в доказательстве того, что он, Сталин, в отличие от всех остальных учел сделанные замечания и доказывает это всей своей практической деятельностью.
Сталин на июльском (1926) Объединенном Пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) оспорил характер «Письма к съезду» как завещания, заявив, что «письмо Ленина неправильно называть Завещанием»[1614]. Этим не только снимался вопрос о его механическом обязательном выполнении, но и изменялась оценка данных в нем характеристик и практических советов. Сталин аргументированно отверг обвинение в том, что он как генеральный секретарь несет ответственность за обострение внутрипартийной борьбы и угрозу раскола, т.е. поставил под сомнение главный, ударный тезис «Письма к съезду». Более того, он вступил в прямую полемику с его автором: «Пора понять, что глупо объяснять разногласия в партии "личным моментом"»(курсив наш. — В. С.)[1615]. Ясно, что он думает об авторе этого письма. Позднее, в 1935 г., Троцкий фактически признал правильность сталинской постановки вопроса: «Интриганы и филистеры говорили, что борьба со Сталиным есть "личная" борьба. Теперь и слепцы должны убедиться, что эта борьба ведется из-за основных принципов интернационализма и революции»[1616].
Важное значение Сталин придавал фиксированию того факта, что ему адресованы упреки только личного характера, а Троцкому, Зиновьеву и Каменеву — политические. «В письме Ленина говорится о шести товарищах. О трех товарищах, о Троцком, Каменеве, Зиновьеве сказано там, что у них были принципиальные ошибки, которые не случайны. Я думаю, что не будет нескромностью, если я отмечу здесь тот факт, что о принципиальных ошибках Сталина нет в "завещании" ни одного слова... Ильич ругает Сталина и отмечает его грубость, но в письме нет даже намека, что у Сталина были принципиальные ошибки»[1617].
Далее Сталин заявил, что он учел сделанные ему замечания и исправляет их, а Троцкий, Зиновьев и Каменев игнорируют политические замечания Ленина. И неудивительно — если политическая позиция не может быть поставлена в вину лично каждому из них, то, значит, исправление этих недостатков от них не зависит. Сталин, фиксируя критику за недостаточную лояльность, в то же время не дает никаких оснований говорить, что он принимает ее на свой счет. Развивая тему нелояльности, он, наоборот, на конкретных, хорошо известных фактах показывает, что этот упрек к нему не относится. Сталин заявил, что «бешеная личная агитация», развернутая оппозицией лично против него (например, обвинение в смерти М.В. Фрунзе), — это «специфический метод тов. Троцкого, метод заострения вопроса на лицах», что Троцкий «был в прошлом и остается мастером в деле самой непозволительной личной агитации»[1618]. Нет ли в этом заявлении намека на то, что Сталин знает, кто был истинным автором «Письма к съезду»? И именно поэтому он привел текст известного теперь письма Троцкого Чхеидзе, в котором Ленин характеризовался им как «профессиональный эксплуататор всякой отсталости в русском рабочем движении»[1619].
Сталин превратил тезис о «прощенном» небольшевизме в главное орудие атаки против Троцкого: «В письме сказано, что не нужно ставить "в вину лично" Троцкому его "небольшевизм"... Из этого следует, что тов. Троцкому нужно излечиться от «небольшевизма». Но из этого вовсе не следует, что тем самым тов. Троцкому дано право ревизовать ленинизм, что мы должны ему поддакивать, когда он ревизует ленинизм. Не сказано тут того, что тов. Троцкому, ежели ему нельзя ставить в упрек его небольшевизм...
Троцкий. Прошлый.
Сталин. В письме не сказано "прошлый", там сказано просто — "небольшевизм", — так вот, если ему нельзя ставить в упрек небольшевизм, то тем самым ему будто бы дается право ревизовать ленинизм». И далее Сталин подводит итог: «Позвольте придти к выводу, что тов. Троцкий не учел того указания, которое было "завещано" Лениным»******. В подтверждение правильности своего вывода Сталин указал на историю общепартийной дискуссии октября 1923 — января 1924 г.[1620] Троцкий не нашел, как отпарировать это замечание, и промолчал.
Фактическое несогласие Сталина с Автором «Письма к съезду» выразилось и в том, что он занял противостоящую позицию в отношении характеристики Троцкого. Если Автор предлагал не ставить в вину лично Троцкому его небольшевизм и, следовательно, забыть о нем, то Сталин, учитывая опыт последних лет, предлагал об этом помнить[1621].
Не прошел Сталин и мимо «октябрьского эпизода» Зиновьева и Каменева. Здесь было проще, и он ограничился кратким замечанием, что «неслучайность» его означает, что «"эпизод" может повториться. Не думаете ли Вы, товарищи, что некоторое повторение октябрьских ошибок Зиновьева и Каменева, некоторый рецидив этих ошибок был перед нами продемонстрирован на XIV съезде нашей партии?.. Я... думаю, что верно. Отсюда вывод, что т.т. Каменев и Зиновьев не учли указания Ленина»[1622].
Не обошел Сталин и вопрос об обсуждении «Письма» на XIII съезде партии, сопоставив, таким образом, еще раз легенду о «воле» Ленина с реальной волей партии. Несмотря на то что «все делегации без исключения высказались за обязательное оставление Сталина на посту генсекретаря... Несмотря на это, непосредственно после XIII партсъезда, на первом же пленуме нашего ЦК я подал в отставку. Несмотря на мою просьбу об отставке (с должности генерального секретаря. — B.C.), Пленум решил, и мне припоминается, единогласно, что я должен остаться на посту Генерального секретаря»[1623].
Избранная Сталиным тактика позволила ему превратить, казалось бы, проигрышную позицию в выигрышную. Ему уже нечего было опасаться «Письма к съезду». Это позволило перейти в политическое наступление. «Я жалею, что объединенный Пленум ЦК и ЦКК не имеет права принять решение о том, чтобы опубликовать в печати эти письма. Я очень жалею об этом и я буду этого добиваться на XV съезде нашей партии»[1624]. Так можно было положить конец спекуляциям на сокрытии от партии «Завещания» Ленина. От предложения Крупской приложить текст «Письма к съезду» к протоколу Пленума ЦК это предложение Сталина отличается принципиально — он отдает решение вопроса съезду партии, так как только он мог отменить запрет, наложенный на публикацию этого документа. Крупская предлагала вариант, нарушающий Устав партии, а Сталин — вариант, соблюдающий Устав.
Теперь, в 1926 г., Сталин, говоря о записках «К вопросу о национальностях или об "автономизации"», акцентировал внимание уже не на ослаблении памяти Ленина, а на политическом содержании имеющейся там его характеристики, на том, что в тексте «нет и намека о принципиальных разногласиях — говорится лишь о "потачках" Сталина Орджоникидзе, о "преследованиях" "грузинского дела"»[1625]. В выступлении на VII расширенном пленуме Исполкома Коминтерна Сталин не только отвел обвинение в существовании у него с Лениным разногласий по национальному вопросу, но и развил атаку. Отметив, что в записках по национальному вопросу ему был сделан упрек за «слишком строгую организационную политику в отношении грузинских полунационалистов, полукоммунистов типа Мдивани», он, сославшись на последующий опыт, заявил, что они «заслуживали на самом деле более строгого отношения к себе, чем это я делал, как один из секретарей ЦК нашей партии», так как они «являются разлагающейся фракцией самого откровенного оппортунизма»[1626].
Как видно, Сталин не признавал справедливость критики в свой адрес ни по одному существенному замечанию. Он не оправдывался. Он вел тактически грамотный бой, переходя от защиты в контратаки и в общее политическое наступление, используя тексты «Письма к съезду» и записок «К вопросу о национальностях...». В аргументах Сталина было больше политического смысла, чем в аргументации оппозиции, которая делала ставку на эмоции, срываясь на истерику, прибегая к грубым передержкам текста, вольной и постоянно меняющейся его интерпретации.
Убедительными или нет покажутся современному читателю и историку эти комментарии Сталина, но главный бой на поприще «Завещания» Ленина он выиграл. Причем выиграл не с помощью политических интриг и организационных мер, как иногда утверждается в литературе. Он выиграл этот бой сначала на поприще открытого идеологического столкновения, используя силу своей логики и аргументы, которые были понятны и убедительны для большинства членов партии. Оргмеры также были, но они последовали позднее и лишь закрепили достигнутую победу.
К середине 1926 г. «Письмо к съезду» как оружие в борьбе против Сталина уже в значительной степени исчерпало свой потенциал: все попытки использовать его не приводили к желаемому результату. Неудачи постигали как Троцкого и троцкистов — известных политических противников Ленина, так и лидеров «новой оппозиции», чье политическое прошлое было тесно связано с ним. Критического антисталинского потенциала, заложенного в нем, оказалось на поверку недостаточно. Угроза раскола не напугала делегатов XIII партийного съезда. Наоборот, после вспышки острой борьбы в ходе последней внутрипартийной дискуссии Сталин стал восприниматься как гарант сохранения единства партии. Оппозиции оставалось полнее задействовать эмоциональную сферу. Поэтому, думается, не случайно именно в это время, после поражения троцкистской и «новой оппозиции» в арсенал средств борьбы против Сталина объединенной троцкистско-зиновьевской оппозиции вводится письмо-ультиматум Ленина от 5 марта 1923 г., содержащее тезис о Сталине, оскорбившем Ленина и не прощенном им. Это позволяло нарастить силу удара по Сталину и в случае успеха в борьбе за власть изменить политический курс партии.
Зиновьев на июльском (1926) объединенном Пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) заявил, что Ленин «в личном письме к тов. Сталину рвал с ним товарищеские отношения»[1627]*******. Это была откровенная ложь. Как оказалось, это был последний патрон в обойме политических зарядов из ленинских документов, которые были использованы против Сталина. И в каком-то отношении самый сильный. В ответ на это заявление Сталин обратился к Объединенному Пленуму с письменным заявлением по личному вопросу. Он писал: «Ленин никогда "не рвал" со мной личных товарищеских отношений, — это сплетни потерявшего голову человека. О личных отношениях Ленина ко мне можно судить хотя бы по тому факту, что Ленин во время болезни несколько раз обращался ко мне с такими ответственнейшими поручениями, с какими он не обратился бы никогда и не пробовал обратиться ни к Зиновьеву, ни к Каменеву, ни к Троцкому. Члены Политбюро и тт. Крупская и Мария Ильинична знают об этих поручениях»[1628]. Сталин явно намекал на просьбы Ленина дать ему яд. М.И. Ульянова поддержала Сталина своим заявлением Объединенному Пленуму, в котором она писала, что инцидент между Лениным и Сталиным имел «чисто личный характер и никакого отношения к политике не имел. Это т. Зиновьев хорошо знает и ссылаться на него было совершенно напрасно». Она указала, что инцидент произошел из-за того, что Сталин «отчитал его семейных (речь может идти только о Н.К. Крупской и М.И.Ульяновой. — В.С.) за нарушение установленного по требованию врачей» запрета на передачу ему (Ленину) «политических новостей. Ленин случайно узнал об этом — а такого рода режим оберегания его вообще всегда волновал, — в свою очередь отчитал Сталина. Т. Сталин извинился, и этим инцидент был исчерпан... Я утверждаю таким образом, что все толки оппозиции об отношении Владимира] И[льича] к Сталину совершенно не соответствуют действительности. Отношения эти были и остались самыми близкими и товарищескими» (выделено нами. — B.C.)[1629]. H.K. Крупская не оспорила этого заявления М.И. Ульяновой.
В литературе высказывалось мнение, что этим заявлением Ульянова вместе с Бухариным, которым была написана первая часть черновика этого заявления[1630], спасла Сталина. С этим нельзя согласиться, так как выступление Сталина на Пленуме с развернутым комментированием «Письма к съезду» и записок «К вопросу о национальностях или об "автономизации"», а также открытой критикой отдельных их положений предшествовало письменному заявлению Ульяновой, написанному уже после окончания работы Пленума. Следовательно, никакого влияния ее заявление на ход и исход политической борьбы на Пленуме не могло оказать. Самое большее, оно могло помочь разобраться в вопросе личных отношений Ленина и Сталина активу партии, читающему протоколы Пленума. Это была хорошая поддержка Сталина, но не более того.
Июльский (1926) объединенный Пленум ЦК и ЦКК ВКП(б) стал кульминацией в использовании троцкистско-зиновьевским оппозиционным блоком ленинского «Завещания» против Сталина. «Письмо к съезду» теряло силу в качестве эффективного средства борьбы против Сталина. И это понятно. Прошли годы, время многое расставило по своим местам. Опасения относительно раскола партии не оправдались, Сталин зарекомендовал себя политиком, являющимся гарантом единства партии, а не олицетворением угрозы раскола. Призыв ликвидировать СССР казался диким и вполне мог быть расценен как проявление контрреволюции. Укрепление СССР было условием победы социалистической революции. Политический потенциал «Письма к съезду» был исчерпан и не принес ожидаемых результатов. Оппозиция не могла предложить ни новых ленинских материалов, ни дать новой трактовки уже использованным текстам. Авторитетом Ленина она воспользоваться не смогла, а собственного авторитета, авторитета предлагаемой ими программы развития явно не хватало, чтобы повести партию за собой. Конечно, оппозиция использовала «Завещание» и в дальнейшем. Например, о нем говорилось в программном документе троцкистско-зиновьевской оппозиции — «Проекте платформы большевиков-ленинцев (оппозиции) к XV съезду ВКП(б). (Кризис партии и пути его преодоления)»[1631], в листовках, в призывах, обращенных к широким партийным и беспартийным массам («Выполним завещание Ленина») во время празднования десятилетия Октябрьской революции. Обращение к беспартийным массам за поддержкой в деле выполнения «Завещания» Ленина переводило борьбу в новую плоскость даже по сравнению с тем, что было на июльском (1926) Объединенном Пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б). Но это было уже проявлением не силы, а бессилия.
По предложению Сталина «Письмо к съезду» было опубликовано в «Бюллетене» XV съезда ВКП(б)[1632]. Как самое сильное оружие политической борьбы против Сталина оно было обезврежено, хотя генсеку вновь и вновь приходилось разъяснять несостоятельность содержащихся в нем обвинений, а также политический смысл использования этого документа оппозицией. Но теперь уже не было той внутренней напряженности, свойственной прежним выступлениям Сталина по этому поводу. Показательно в этом отношении его выступление на заседании октябрьского (1927) Объединенного пленума ЦК и ЦКК ВКП(б)[1633]. Сталин не оправдывается, а объясняет, не защищается, а атакует и «бьет» оппозицию ее же главным оружием.
Показательно, что к «Письму» уже не обращались лидеры «правого» уклона (Н.И. Бухарин, А.И. Рыков, М.П. Томский) в борьбе против большинства ЦК и Сталина, хотя нужда в подкреплении ленинским авторитетом своей позиции у них была********. «Письмо к съезду», содержащее убийственную для Бухарина — политика и теоретика — характеристику, было для него опаснее, чем для Сталина. Бухарин использовал ленинское «Завещание», но иначе, чем Троцкий, Зиновьев и Каменев, он попытался найти в нем опору для собственного плана построения социализма, противостоящего тому, который предложил партии Сталин. Бухарин обращался к опубликованным ленинским текстам «Завещания» и давал им свою интерпретацию. Поэтому он вступил в борьбу со Сталиным как теоретик. Склонность Бухарина к теоретической работе была давно и хорошо известна в партии, и, очевидно, не случайно в «Письме к съезду» он был охарактеризован именно как теоретик. Эту оценку Сталин с большим политическим эффектом использовал на апрельском (1929) Объединенном Пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б). В докладе «О правом уклоне в ВКП(б)», критикуя Бухарина по существу его предложений и затронув вопрос о теоретических ошибках Бухарина, Сталин сказал: «Ссылаются на известное письмо товарища Ленина о Бухарине как о теоретике. Давайте зачитаем это письмо... Итак, теоретик без диалектики. Теоретик-схоластик. Теоретик, чьи "теоретические воззрения с очень большим сомнением могут быть отнесены к вполне марксистским". Такова характеристика теоретической физиономии Бухарина, данная Лениным»[1634].
Дискуссия Сталина и Бухарина по проблемам ленинского «Завещания» выводит нас на круг проблем, связанных с разработкой плана построения социализма в СССР. Эти вопросы мы рассмотрим в следующей, последней главе.
* По утверждению Троцкого, «Завещание не приостановило и не смягчило внутреннюю борьбу, наоборот, придало ей катастрофические темпы» (Троцкий Л.Д. Завещание Ленина//Портреты революционеров. М., 1991. С. 272). Это так, надо только скорректировать этот тезис: поскольку Ленин не был автором «Письма к съезду», то не может нести ответственность за это.
** Куманев и Куликова считают это оправданным, а ответные действия ЦК, принявшего решение опубликовать ленинскую оценку действий Каменева и Зиновьева в октябре 1917 г., осуждают. Крупская, узнав о намерении ЦК опубликовать это ленинское письмо, «усмотрела в этом прием, недостойный духа партийного товарищества, честного и принципиального идейного противоборства» (Куманев В.А, Куликова И.С. Противостояние: Крупская — Сталин. С. 106).
*** Это заявление Крупской не выглядит убедительным, поскольку «Письмо к съезду» датировано 24—25 декабря 1922 г. и 4 января 1923 г., а Ленин продолжал работать до первых чисел марта 1923 г. К тому же этим заявлением Крупская прямо противоречит тому, что сказала Зиновьеву в мае 1923 г. при первом предъявлении «характеристик» в ЦК партии.
**** Неясно, о чем идет речь. Возможные варианты: 1. Письмо от 23 декабря 1922 г.; 2. Статья «Как нам реорганизовать Рабкрин», имеющая подзаголовок «Предложение XII съезду партии». Последнее представляется более вероятным.
***** Д.А. Волкогонов правильно отмечал, что Сталин «неоднократно, но предельно осторожно, витиевато, иносказательно оспаривал... ленинские оценки» (Волкогонов Д.А. Сталин. Политический портрет. Кн. 1. С. 14).
****** В «заявлении по личному вопросу» Сталин развил эту тему. Он писал: «Т. Троцкий не прав, утверждая, что Ленин "предлагал не напоминать об его (Троцкого) небольшевизме". На самом деле, Ленин утверждал в своем "завещании", что "небольшевизм" Троцкого мало может быть ставим ему в вину лично. Две вещи разные. "Небольшевизм" Троцкого — факт. Нельзя ставить небольшевизм т. Троцкого "лично в вину" — тоже факт. Но что небольшевизм Троцкого существует и что борьба с ним необходима — это тоже факт, не подлежащий сомнению. Нельзя искажать Ленина» (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 2. Д. 246. IV вып. С. 105).
******* Факты более раннего использования «письма-ультиматума» во внутрипартийной борьбе неизвестны. Во всяком случае в литературе они не приводились. Троцкий говорит о первом обнародовании «письма-ультиматума» не очень определенно, связывая его с периодом после развала «тройки», т.е. не ранее второй половины 1924 г.: «Письмо Ленина о разрыве со Сталиным стало широко известно верхам партии, уже после распада тройки...» (Троцкий Л. Завещание Ленина. С. 273).
******** Последняя попытка воспользоваться ленинским «Завещанием» в интересах внутрипартийной нелегальной борьбы была предпринята группой оппозиционеров во главе с бывшим меньшевиком М. Рютиным в 1932 г. Создавая политическую программу для своей организации, Рютин широко использовал ленинское «Завещание», но при этом не придумал ничего нового и оригинального. Написанный им обширный документ — «рютинская платформа» — в этом отношении стал всего лишь конспектом прежних выступлений лидеров разных оппозиций и их официальных документов. Эта программа не получила широкой известности и не оказала сколь-либо заметного влияния на политическую борьбу и общественное мнение в СССР. По оценке О.В. Хлевнюка, политическое влияние «рютинской платформы» весьма скромно: ее тексты «распространялись среди старых членов партии и получали у них определенную (курсив наш. — B.C.) поддержку» (Хлевнюк О.В. Политбюро. Механизмы политической власти в 30-е годы. М., 1996. С. 62).
Примечания:
[1588] РГАСПИ. Ф. 52. Оп. 1. Д. 57. Л. 190.
[1589] Там же. Л. 188.
[1590] См.: Сталин И.В. Соч. Т. 10. С. 173—175; Буранов Ю. «Дело» Макса Истмана // Трудные вопросы истории. Поиски. Размышления. Новый взгляд на события и факты. М., 1991. С. 73, 75; Куманев В.А., Куликова И.С. Указ. соч. С. 81; Валентинов Н.В. Наследники Ленина. С. 6, 212.
[1591] Письма И.В. Сталина В.М. Молотову. 1925—1936. Сб. документов. М., 1996. С. 13-26.
[1592] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 2. Д. 246; IV вып. С. 62, 64; Оп. 3. Д. 507. Л. 1-2; Письма И.В. Сталина В.М. Молотову. 1925—1936 гг. Сб. документов. С. 13—18, 23—24.
[1593] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 2. Д. 246; IV вып. С. 63
[1594] Большевик. 1925. № 16. С. 72-73.
[1595] КПСС в резолюциях... Т. 3. С. 323-360.
[1596] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 2. Д. 246. III вып. С. 22, 28.
[1597] Об истории разногласий в ЦК и образовании «новой оппозиции» рассказывали на XIV съезде ВКП(б) Зиновьев, Сталин, Томский, Андреев (см.: XIV съезд Всесоюзной Коммунистической партии (б). Стенограф. отчет. С. 275—291, 292 и др.; см. также: Дмитренко С.Л. Ленинский принцип коллективности руководства в деятельности КПСС (1924—1927 гг.). М., 1979; Иванов В.М., Шмелев А.Н. Ленинизм и идейно-политический разгром троцкизма. Л., 1970. С. 385 — 399; Михайлова В.Н. Разгром партией троцкистско-зиновьевской оппозиции (1925—1927) // Историческое значение опыта борьбы КПСС против правого и «левого» оппортунизма. М., 1981. С. 216—261).
[1598] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 2. Д. 246. IV вып. С. 64.
[1599] XIV съезд Всесоюзной Коммунистической партии (б). Стенограф. отчет. С. 188.
[1600] Там же. С. 97.
[1601] Там же. С. 283.
[1602] Там же. С. 274-275.
[1603] Там же. С. 334-336.
[1604] Там же. С. 468.
[1605] Там же. С. 289, 295-296, 298, 318, 397-398, 401, 484-485, 601, 628.
[1606] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 2. Д. 209. Л. 12.
[1607] XV конференция Всесоюзной Коммунистической партии (б). Стенограф. отчет. С. 496; Куманев В.А., Куликова И.С. Указ. соч. С. 106.
[1608] Архив Троцкого. Т. 1. С. 56.
[1609] Большевик. 1925. № 16. С. 72-73.
[1610] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 2. Д. 246. IV вып. С. 64.
[1611] Там же. С. 65.
[1612] Там же. С. 64.
[1613] Там же.
[1614] Там же. С. 62.
[1615] Там же. С. 105.
[1616] Бюллетень оппозиции. 1935. № 44. С. 10.
[1617] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 2. Д. 246. IV вып. С. 66-67.
[1618] Там же. С. 66, 75.
[1619] Троцкий Л.Д. К истории русской революции. С. 116.
[1620] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 2. Д. 246. IV вып. С. 66, 70-71.
[1621] Там же. Ф. 558. Оп. 1. Д. 2826. Л. 7.
[1622] Там же. Ф. 17. Оп. 2. Д. 246. IV вып. С. 66.
[1623] Там же. Ф. 17. Оп. 2. Д. 246. IV вып. С. 66.
[1624] Там же. С. 64.
[1625] Там же. С. 67.
[1626] Сталин И.В. Соч. Т. 9. С. 65-66.
[1627] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 2. Д. 246. IV вып. С. 22.
[1628] Там же. С. 105.
[1629] Известия ЦК КПСС. 1989. № 12. С. 195-196.
[1630] Там же. С. 194-195.
[1631] Архив Троцкого. Т. 4. С. 150.
[1632] Пятнадцатый съезд ВКП(б). Стенограф. отчет. Т. II. М., 1962. С. 1477-1478.
[1633] См.: Сталин И.В. Соч. Т. 10. С. 173-177, 193-194.
[1634] Там же. Т. 12. С. 69-70.