Книги о Ленине

§ 5. ПОЛИТИЧЕСКИЙ ШАНТАЖ СТАЛИНА «ПИСЬМОМ ИЛЬИЧА О СЕКРЕТАРЕ»

В отличие от «характеристик» обстоятельства появления текста «добавления» к ним (диктовка 4 января 1923 г.) до сих пор остаются неясными. Неизвестно кто, когда и при каких обстоятельствах впервые ввел этот документ в политическую жизнь. Неизвестен и полный круг лиц, которые были первыми ознакомлены с этим документом. Достоверная информация содержится в переписке Зиновьева и Бухарина со Сталиным, но ее очень немного. Известно, что первоначально его называли «письмом Ильича о секретаре» и предназначалось оно XII съезду РКП(б), а также то, что в число знакомых с «добавлением» сначала входили Зиновьев, Каменев и Бухарин. Сталин узнал о существовании этого письма Ленина от Зиновьева и Бухарина и только тогда, когда они сочли это политически выгодным для себя, — в конце июля 1923 г.[1495], хотя они, а также Каменев знали о нем еще до отъезда Зиновьева и Бухарина в отпуск, т.е. до 10 июля 1923 г.[1496] Был ли знаком с «письмом Ильича о секретаре» Троцкий до извещения о нем Сталина — неизвестно, но есть основания предполагать, что был.

Передать им текст данного «Письма» мог только тот, кто имел доступ к ленинским документам и мог распоряжаться ими, не вызывая сомнения в ленинском авторстве передаваемого документа, но одновременно являясь доверенным человеком политических противников Сталина. Этим требованиям удовлетворяют Крупская, Фотиева, Гляссер и Володичева. Ничто не указывает на причастность технических работников ленинского секретариата к передаче этого документа кому-либо из членов Политбюро. Поэтому можно предположить, что «письмо Ильича о секретаре», как и «характеристики», попало им в руки при участии Крупской. Поскольку Зиновьев — один из двух-трех человек, которые знали о нем прежде других, то нельзя исключить, что «Письмо» он получил от Крупской одновременно с «характеристиками» или вскоре после них. Нельзя исключить, что информация о «письме» от Крупской поступила Троцкому. В этом случае Зиновьев мог получить ее от него через Бухарина, который в это время поддерживал отношения как с Троцким, так и с Зиновьевым, и поэтому мог играть роль посредника. В пользу этого говорит и тот факт, что в предложениях, с которыми выступал Бухарин и которые были поддержаны Зиновьевым, был учтен и политический интерес Троцкого — он вместе с Зиновьевым должен был войти в состав реорганизованного Оргбюро ЦК.

Если исходить из принятой в традиционной историографии версии, что тексты ленинского «Завещания» хранились у Крупской, которой позволялось вскрыть запечатанные конверты, то следует вывод, что она нарушила волю Ленина*. Политический смысл этого шага в контексте внутрипартийной борьбы середины 1923 г. мог состоять в активизации сомнений, колебаний и соперничества внутри ленинской группы в ЦК, подрыве позиций Сталина, создании условий для продвижения в руководящую группу Троцкого. Это было выгодно Троцкому, но не только ему. В истории введения в политическую жизнь партии «письма Ильича о секретаре» хорошо прочитывается политический интерес Зиновьева и Бухарина. Зная о письме Ленина, адресованного якобы съезду партии, они скрывают его даже от членов Политбюро ЦК РКП(б) и используют в качестве средства политического давления на Сталина. Об этом говорит история так называемого «пещерного совещания», главным героем которого, судя по всему, был Зиновьев, претендовавший на роль лидера партии. Между тем съезд РКП(б) выявил как падение его авторитета, так и рост авторитета Сталина, поэтому к лету 1923 г. Зиновьев не только имел все основания желать ослабления политических позиций Сталина, не только не скрывал эти намерения, но и предпринимал практические меры для решения этой проблемы**.

История «пещерного совещания» вкратце такова. В конце июля — начале августа 1923 г. Зиновьев и Бухарин, находившиеся в отпуске в Кисловодске, инициировали обсуждение группой членов ЦК планов реформы ЦК РКП(б). Совещание происходило в одной из «пещер», отсюда и название, которое оно получило. Зиновьев на XIV съезде ВКП(б) дал свою версию происшедшего. «Присутствовал там целый ряд товарищей, находившихся на отдыхе, а часть, кажется, была приглашена из товарищей ростовцев, которые были близко. Дело шло о том, как нам наладить работу впредь до восстановления здоровья Владимира Ильича. Все тогда еще, как я помню, уехали в отпуск с надеждой, что Владимир Ильич вернется к работе. Вот и думали: как же нам все-таки продержаться, если болезнь затянется (опасения тоже были), как нам поддержать равновесие. На этом совещании были представлены два мнения. Все участники совещания понимали, и всем им одинаково было ясно, что Секретариат при Владимире Ильиче это одно, а Секретариат без Владимира Ильича — это совершенно другое. При Владимире Ильиче, кто бы ни был секретарем, кто бы ни был в Секретариате, все равно и тот и другой играли бы ограниченную служебную роль... И вот тогда у нас возникли два плана. Один план — сделать Секретариат служебным, другой — "политизировать" Секретариат в том смысле, чтобы в него вошли несколько членов Политбюро и чтобы это было действительное ядро Политбюро. Вот между этими двумя планами мы и колебались. В это время назревали уже кое-какие личные столкновения — и довольно острые столкновения — с тов. Сталиным. Вот тут возник план, принадлежавший Бухарину... План был такой... политизировать Секретариат таким образом, чтобы в него ввести трех членов Политбюро, чтобы это было нечто вроде малого Политбюро... В числе этих трех называли: Сталина, Троцкого, меня или Каменева или Бухарина. Вот этот план обсуждался в "пещере", где были покойный Фрунзе, Лашевич, Евдокимов, Ворошилов, где был ряд товарищей совершенно различных настроений, совершенно различных личных связей и т.д. Насколько я помню, решения никакого принято не было и не могло быть принято. Помню живо, что Ворошилов возражал, другие склонялись к этому. Было решено, что Серго Орджоникидзе должен поехать в Москву, и ему, как другу Сталина, поручили сказать последнему, что вот были такие-то разговоры. Было, кажется, и письмо послано через него (Орджоникидзе с места: "Через меня")... Были большие споры по этому вопросу и многие рассчитывали (в том числе и я), что тов. Троцкий будет работать с нами, и нам совместно удастся создать устойчивое равновесие»[1497].

Зиновьев, не говоря прямо о контактах с Троцким, вместе с тем и не отрицал их. Он лишь возражал против интерпретации этих контактов как попытки установления с ним политического блока, направленного против Сталина. Оценивая «пещерное совещание», Зиновьев говорил, что «это были поиски, нащупывание новых методов в работе нашего руководящего коллектива», и протестовал против того, чтобы эту историю истолковывали как «сговор мой с тов. Троцким против тов. Сталина»[1498].

Ворошилов на XIV съезде напомнил членам ЦК, что «тов. Серебряков на открытом заседании пленума ЦК, в ноябре 1923 года, заявил, что тов. Зиновьев предлагал союз с тов. Троцким. Тов. Троцкий этого не отрицал. Однако от блока категорически отказался. Предложение тов. Зиновьева было сделано тов. Троцкому в 1923 г. перед самой острой схваткой нашей с тов. Троцким и его единомышленниками»[1499].

Бухарин на июльском (1926) Объединенном Пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) в заявлении по личному вопросу в целом поддержал версию Зиновьева, дополнив ее рядом важных деталей: «В Кисловодске я принимал участие в разработке планов реорганизации Секретариата и Оргбюро. Я лично исходил из желания объединить в верхушку ЦК наиболее крупных работников ЦК, а именно Сталина, Троцкого и Зиновьева. Я полагал, что перед партией вырисовывается опасность атомизации руководства и всеми силами стремился обеспечить мир внутри партии, путем увязки разных оттенков в руководстве (опять "буфер". — B.C.). Этот план потерпел полное крушение. И в Кисловодске т. Зин[овьев] колебался, а вскоре, заняв позицию бешеной атаки Троцкого, сорвал этот план. Т. Троцкий со своей стороны сделал все возможное, чтобы обострить отношения»[1500].

В исторической литературе высказывались сомнения относительно этого заявления Зиновьева, отрицавшего сговор с Троцким, направленный против Сталина[1501]. Последняя фраза указывает на то, что Бухарин, в отличие от Зиновьева, не отрицавшего причастности Троцкого к этой истории, определенно обозначил ее. Со слов Бухарина ясно — что-то не получилось. Следовательно, что-то задумывалось. Что-то было! Противостояние Троцкого и Зиновьева в этот период в литературе преувеличено. Между ними (через посредников) в это время существовал канал связи для обмена мнениями и предложениями***.

Рассказ Зиновьева вызвал на съезде ряд возражений и уточнений также по другим вопросам. Ворошилов — участник этого совещания — описал его так: «Я в Ростове получил от тов. Зиновьева телеграмму — приехать в Кисловодск. Были тогда там т.т. Зиновьев, Бухарин, Евдокимов, Лашевич и другие товарищи. Приехал я в Кисловодск и на одном из частных совещаний вместе с т.т. Зиновьевым, Бухариным, Евдокимовым и Лашевичем мы обсуждали вопрос о коллективном руководстве. Как бы вы думали, какое коллективное руководство предлагали тогда т.т. Зиновьев, Лашевич, Бухарин? Тогда т.т. Зиновьев и Лашевич мечтали о том, чтобы Секретариат перестроить, говорили о том, что существовавшая в то время организация руководства не может быть терпима и ее надо изменить... Тов. Зиновьев выдвинул тогда идею организации Секретариата из т.т. Сталина, Троцкого и кого-нибудь из них — Зиновьева, Каменева или Бухарина. Тов. Бухарин в этой комбинации играл роль миротворца: ему казалось тогда, что наступают страшные дни потрясений, против Сталина собираются тучи и необходимо что-то такое сделать, что примирило бы наших вождей.

Я на этом совещании, происходившем, между прочим, в пещере, заявил товарищам мое мнение, сказав, что из этаких комбинаций, кроме вреда, кроме конфуза, ничего не получится, самым решительным образом вступил против этого, сказав: "Я считал и считаю, что комбинация, искусственно склеенная, ничего не даст»[1502].

В письменном заявлении в адрес съезда Ворошилов еще раз вернулся к вопросу о составе «пещерного совещания», уточнил круг его участников: «на указанном совещании в "пещере" было всего лишь пять человек, а именно: т.т. Зиновьев, Бухарин, Евдокимов, Лашевич и я. Ни тов. Фрунзе, ни кого-либо другого из "ряда товарищей, совершенно различных по настроению", не было. Тов. Фрунзе был вызван из Железноводска, где он отдыхал, и приехал только на второй день после "пещерного" заседания. В день приезда тов. Фрунзе я уехал из Кисловодска и, насколько мне известно, второго заседания в пещере не было»[1503].

Орджоникидзе в заявлении XIV съезду писал: «Ни в каком "пещерном" совещании я не участвовал и на него не приглашался. Что касается письма, то оно действительно было мне передано при моей встрече с тов. Зиновьевым, спустя несколько дней после указанного совещания, при поездке моей в Берлин на лечение через Минеральные Воды»[1504]****.

Политический интерес Зиновьева и Бухарина в их предложениях просматривается достаточно ясно. Зиновьев в случае политизации Секретариата мог рассчитывать на значительное усиление своего влияния, играя роль той силы, которая решает судьбу любого спора между Сталиным и Троцким. В составе «тройки» (Сталин, Каменев, Зиновьев) ему вряд ли бы удалось занять такое положение ввиду близости политических позиций Сталина и Каменева. Возможно, поэтому он и не дорожил этой политической конструкцией («тройка»). Новое положение, создаваемое политизированным Секретариатом с его участием, в соединении с должностью председателя Коминтерна давало бы ему дополнительные шансы вести борьбу за лидерство в партии. Бухарин опять, как и в период дискуссии о профсоюзах, — «буфер», на этот раз между Троцким и Зиновьевым. И опять он «буферил» в пользу Троцкого, позволяя ему выйти из определенной политической изоляции, в которой тот оказался. Бухарин благодаря этому плану также мог упрочить свое политическое положение, перейдя не только в состав членов Политбюро, но и, возможно, войдя в состав новой руководящей группы на правах ее активного создателя. Троцкого такая перспектива, видимо, не устраивала, и поэтому он остался равнодушным к предложениям Зиновьева и Бухарина, а в октябре 1923 г. начал открытую борьбу за устранение сторонников Ленина (в том числе и «тройки») от руководства партией. Для Сталина эта комбинация не давала ничего, кроме уменьшения власти и новых трудностей в проведении того курса, который вырабатывался в течение последних 2—3-х лет. То же можно сказать и о Каменеве, который, как будет показано далее, остался равнодушен и к критике, исходившей от Зиновьева и Бухарина, и к их предложениям. Все это приводит нас к выводу, что наиболее заинтересованными лицами в ней были Зиновьев и Бухарин.

Обсуждение этих вариантов реорганизации ЦК РКП (б) означало, что «тройка» — Сталин, Зиновьев, Каменев — изначально несла в себе противоречия, которые делали ее политически нестабильным блоком, обреченным на разрушение из-за борьбы за лидерство, инициируемой Зиновьевым и направленной против Сталина.

Вот та политическая ситуация, в которой впервые появилось «письмо Ильича о секретаре» (диктовка 4 января 1923 г.) в качестве средства открытого политического давления на Сталина.

После обсуждения вопроса о реорганизации Секретариата ЦК в ходе «пещерного совещания» Зиновьев и Бухарин направили Сталину письмо со своими предложениями, а также поручили Орджоникидзе, ехавшему в Москву, передать ему на словах свои предложения и аргументацию. Тогда же Зиновьев и Бухарин начали переписку с Каменевым и со Сталиным по этим вопросам. Переписка заслуживает того, чтобы на ней остановиться подробнее. Прежде чем приступить к анализу писем, необходимо решить вопрос о хронологии переписки. В публикации (Известия ЦК КПСС. 1991. № 4. С. 192—207) она нарушена, что искажает картину начальной фазы борьбы. Насколько можно судить по содержанию, первым по времени возникновения является письмо Бухарина Каменеву (док. № 12), датированное публикаторами неопределенно: июлем или августом 1923 г.[1505] Поскольку в нем отсутствуют следы полемики, которая составляет содержание последующих писем, то есть основание считать, что оно указывает на самую начальную фазу развернувшегося позднее конфликта и было написано до 29 июля 1923 г., т.е. до первого письма Зиновьева и Бухарина Сталину и Каменеву (док. № 3), в котором недовольство Политбюро и особенно Секретариатом соединено с требованием коренных перемен и серьезными угрозами. Документы № 1 и 2 — письма, отправленные из Москвы Сталиным Зиновьеву 25 и 27 июля, т.е. до получения им первой информации о предложениях Зиновьева и Бухарина, поэтому они имеют к последующей переписке только косвенное отношение.

В этом первом письме Бухарин***** сообщает Каменеву, что протоколы Политбюро (они отправлены из Москвы до письма Сталина Зиновьеву от 25 июля), которые присылались в Кисловодск, производят на Бухарина «удручающее впечатление». Секретариат ЦК «о главном» не думает, его политика — «политика "рыцаря на час", мягко выражаясь». Он считает, что «так дальше дело идти не может», придется поднять «знамя протеста». Высказывается за "коренное" изменение «оргметодов». Очевидно, Бухарин пишет о согласованном с Зиновьевым мнении: «Мы тут такого напридумаем, что толстый ус Каменюги станет дыбом». Поскольку это письмо, в котором главным отрицательным «героем» является Сталин, направлено Каменеву, то, возможно, оно преследовало цель побудить его политически дистанцироваться от Сталина, психологически подготовить его к предстоящей борьбы.

Одновременно с письмом Бухарина или вслед за ним Зиновьев 29 июля 1923 г. вместе с отъезжавшим в Москву Орджоникидзе направил письмо Сталину и Каменеву. Орджоникидзе также было поручено переговорить со Сталиным и Каменевым. Зиновьев писал: «Серго расскажет Вам о мыслях, которые бродят в головах двух кисловодских обывателей». Бухарин припиской уточнил: «относительно "обывательства" — это Григорий только из скромности»[1506]. Последнее может быть истолковано как намек на то, что, во-первых, дело не в двоих «обывателях», они представляют мнение более широких кругов, и, во-вторых, что они не шутят. В любом случае Бухарин ориентировал Сталина в том смысле, что предлагаемый план вполне серьезен, и поэтому просит «по возможности быстро» сообщить ответ******. Из письма не ясно, в чем состояла суть предложений. Их должен был устно изложить Орджоникидзе.

На следующий день, 30 июля, Бухарин и Зиновьев, каждый отдельно, послали письма Каменеву, в которых они аргументируют свои предложения. Бухарина, оказывается, возмутило то, что Политбюро отстранило от работы в редакции газеты «Правда» Преображенского и назначило до возвращения Бухарина из отпуска временную редколлегию, не согласовав с ним этого вопроса. И все! Больше ничего конкретного в обоснование своего гнева Бухарин не привел[1507]. Между тем этому решению предшествовал конфликт, возникший между Преображенским и Политбюро. В ответ на выступление в печати Троцкого против продажи водки Политбюро решило запретить публичную дискуссию в «Правде» по этому поводу. Преображенский*******, поддерживавший в этом вопросе Троцкого, обратился в Политбюро с протестом, который был отклонен. Политбюро было против дискуссии до окончания работы комиссии, созданной Пленумом ЦК. Преображенский заявил, что из-за вопроса о продаже водки «дело может дойти до раскола», и поставил вопрос о своем уходе из редакции «Правды». Его просьба была удовлетворена[1508]. Бухарин и Зиновьев знали об этом.

«Масло в огонь», возможно, «подлило» письмо М.И. Ульяновой Бухарину (июль 1923 г.), в котором она писала: «Вы, вероятно, уже знаете из письма B.C.******** какую Женечка и ЦК (имеются в виду Е.А Преображенский и Центральный Комитет партии. — B.C.) выкинули (данное слово вставлено по смыслу, так как в тексте оно не прочитывается. — B.C.) штуку. Все мы полны беспокойства за "Правду". В редакции полное смятение и публика уже подумывает о том, чтобы бежать. За короткое время Бубнов и К^о смогут так повести дело, что от старой "Правды" мало что остается. Только вы можете спасти положение. Ради бога, Н.И., дорогой, придумайте что-нибудь, чтобы не дать им хозяйничать как они захотят. Ждем от Вас каких-ниб[удь] шагов в этом направлении». На обороте листа с текстом письма написано: «С И[льи]чем по-прежнему хорошо, даже, пожалуй, лучше». «P.S. Бубнов — отв. редактор "Правды" — как Вам это нравится?!»[1509]*********

Эта история могла быть выдвинута в качестве одного из основных пунктов обвинения Сталину только при очень большом желании начать открытый бой. Удар явно не по цели, так как решало Политбюро, и оно не должно было идти на поводу у члена редколлегии газеты «Правда» и не было обязано согласовывать свое решение с отсутствующим кандидатом в члены Политбюро и главным редактором газеты. Тем более что это была временная мера — до возвращения Бухарина из отпуска. Зиновьев в своем письме солидаризировался с недовольством Бухарина по поводу перестановок в «Правде» и выражал недовольство тем, что Сталин, не спросив «нас, назначил уполномоченными ЦК (инструкторами)» по национальным делам «людей противоположной линии», т.е. тех, с кем прежде вели борьбу именно по национальному вопросу, а также тем, что без согласования с Зиновьевым и Троцким была подписана конвенция с Турцией о проливах (Босфор и Дарданеллы), против которой возражали некоторые члены ЦК. Недоволен он был и тем, что в вопросах Коминтерна Сталин прислушивается к мнению Троцкого и Радека, а не Зиновьева и Бухарина.

Интересно, что в письмах Зиновьева и Бухарина указываются конкретные решения Политбюро, с которыми они не согласны, но о методах работы Сталина, которым они недовольны, ничего конкретного не говорится.

Если в письме Сталину от 29 июля 1923 г. Зиновьев и Бухарин «с шуткой» запустили «пробный шар», заявляя, что «само собой разумеется, что об этом (т.е. об их предложении. — B.C.) нужно нам всем 20 раз переговорить раньше, чем на что-нибудь решиться», то 30 июля в письме к Каменеву от этого намерения у Зиновьева не осталось и следа. Он обозначил фронт борьбы и выбрал позицию (вместе с Бухариным и Троцким против Сталина) и заявляет: «Мы этого терпеть больше не будем. Если партии суждено пройти через полосу (вероятно, очень короткую) единодержавия Сталина — пусть будет так. Но прикрывать все эти свинства я, по кр[айней] мере, не намерен. Во всех платформах говорят о "тройке", считая, что и я в ней имею не последнее значение. На деле нет никакой тройки, а есть диктатура Сталина. Ильич был тысячу раз прав. Либо будет найден серьезный выход, либо полоса борьбы неминуема**********. Ну, для тебя это не ново. Ты сам не раз говорил то же (! — B.C.)». Значит, разговоры на эту тему шли и прежде, следовательно, недовольство какими-то решениями Сталина и Политбюро без согласования с Зиновьевым — не более чем предлог, а не причина.

Чтобы подтолкнуть Каменева занять более решительную позицию, Зиновьев прибегает к дезинформации: «Но что меня удивило — так это то, что Ворошил[ов], Фрунзе и Серго думают почти так же. Напиши, пожалуйста, что ты об этом думаешь... Твое хладнокровие — прекрасная вещь. Но не до бесчувствия. Право». Из письма также явствует, что Каменев уже ранее был осведомлен о взглядах и настроениях Зиновьева и в какой-то мере разделял их. Зиновьев желает, чтобы он занял более жесткую и решительную в отношении Сталина позицию. На это указывает и приписка к этому письму, сделанная, возможно, несколько позднее, в связи с получением писем от Сталина. В ней говорится: «Отвечаю Сталину, стараясь не портить отношений упреками». Зиновьев, видимо, не уверен, что Каменев будет активно поддерживать его позицию, поэтому предупреждает: «Если и на это письмо не ответишь, больше не буду писать»[1510].

Зиновьев обманывал Каменева и в отношении Ворошилова, Серго и Фрунзе. Как было показано выше, Орджоникидзе и Ворошилов отказались от «чести» быть включенными в число участников «пещерного совещания»[1511], Ворошилов, кроме того, определенно отрицал участие Фрунзе в нем. Об интриге, которую вел Зиновьев, говорит также его письмо Ворошилову, в котором он сообщает ему заведомую неправду относительно Каменева и Сталина, извещая его, что «Каменев вполне поддерживает наши предложения» и что Коба «после громов» тоже на него согласится. При этом Зиновьев ссылается на свое письмо Каменеву, которого среди опубликованных документов нет, как нет никаких других упоминаний о нем ни в известных документах, ни в литературе. Примечательно, что вслед за этой дезинформацией Ворошилов получает приглашение приехать «к нам на денек». Не исключено, что Зиновьев пытался склонить Ворошилова, прибегнув к примитивной дезинформации и связав его предварительным соглашением, и лишить Сталина еще одного сторонника в ЦК. Как бы то ни было, ясно, что перед нами следы интриги Зиновьева внутри ленинской группы в ЦК.

Очевидно, в конце июля Зиновьев и Бухарин посчитали, что время уже пришло и Сталина пора «ставить на место». Каменев либо не считал, что время пришло, либо не был уверен в политической целесообразности этой комбинации лично для себя. Отношения Зиновьева, Каменева и Сталина, как они вырисовываются из этих писем, свидетельствуют о том, что «тройки» как дружно работающей, политически сплоченной группы летом 1923 г. не существовало. Она стала разваливаться, едва сложившись.

Уже после того, как Зиновьев отправил 29 июля письмо Сталину, о котором шла речь выше, он получил от него два письма, написанные 25 и 27 июля 1923 г.***********, в которых Сталин сообщал о последних решениях Политбюро, а также объяснял причины принятия решения об изменении редколлегии газеты «Правда», по германскому вопросу и по другим волновавшим Зиновьева вопросам[1512]. На эти письма Сталина Зиновьев ответил ему на следующий день, 31 июля, обозначив почти по всем вопросам, по которым Политбюро приняло решения, особое мнение, выразил, где прямо, где косвенно, свое неудовлетворение и высказал пожелание: «В оч[ень] ответственных делах хорошо бы, если дело терпит, советоваться». В общем письмо выдержано в спокойно-дружественных тонах. Напряженность и серьезность положения ощущается в приписке к письму, в которой проявляется политическая суть его: «Вашего мнения по поводу разговора Серго жду с нетерпением. Не примите и не истолкуйте это в дурную сторону. Обдумайте спокойно»[1513].

О том, что происходило в Москве, известно из писем Орджоникидзе и Сталина. Орджоникидзе 3 августа 1923 г. писал Ворошилову, что Сталин расценил предложение Зиновьева и Бухарина как «назначение политкомов, и, конечно, соответственно реагирует». Каменев «считает, что 3[иновьев] и Б[ухарин] преувеличивают»[1514]************. Сталин рассказал о плане Зиновьева — Бухарина Рудзутаку и Куйбышеву — «они решительно отвергают и хохочут»[1515]. О реакции Сталина можно также судить по его рассказу на XIV партсъезде: «В 1923 г., после XII съезда, люди, собравшиеся в "пещере", выработали платформу об уничтожении Политбюро и политизировании Секретариата, т.е. о превращении Секретариата в политический и организационный руководящий орган в составе Зиновьева, Троцкого и Сталина. Каков смысл этой платформы? Что это значит? Это значит руководить партией без Рыкова, без Калинина, без Томского, без Молотова, без Бухарина. Из этой платформы ничего не вышло не только потому, что она была в то время беспринципной, но и потому, что без указанных мной товарищей руководить партией невозможно. На вопрос, заданный мне в письменной форме из недр Кисловодска, я ответил отрицательно, заявив, что, если товарищи настаивают, я готов очистить место без шума, без дискуссии, открытой или скрытой, и без требований гарантий прав меньшинства»[1516].

3 августа Сталин написал Зиновьеву и Бухарину о получении их письма, отправленного 29 июля, и о разговоре с Орджоникидзе. Копию своего письма Сталин направил Ворошилову, видимо пытаясь таким образом сообщить ему правду об этой интриге. «Не пойму, — писал Сталин, — что именно я должен сделать, чтобы вы не ругались и в чем, собственно, тут дело». Это слова. Само же письмо Сталина свидетельствует о том, что он понял истинную подоплеку их предложений и ведущуюся Зиновьевым и Бухариным двойную игру: «Не думаю, чтобы интересы дела требовали маскировку. Было бы лучше, если бы прислали записочку, ясную, точную. А еще лучше, если переговорим при первой возможности. Все это, конечно, в том случае, если вы считаете в дальнейшем возможной дружную работу (ибо из беседы с Серго я стал понимать, что вы, видимо, не прочь подготовить разрыв, как нечто неизбежное). Если же не считаете ее возможной, — действуйте, как хотите, — должно быть, найдутся в России люди, которые оценят все это и осудят виновных». К письму Сталин сделал приписку, которая дает представление о его общей оценке затеянной Зиновьевым и Бухариным борьбы: «Счастливые вы люди: имеете возможность измышлять на досуге всякие небылицы, обсуждать их и пр., а я тяну здесь лямку, как цепная собака, изнывая, причем я же оказываюсь "виноватым". Так можно извести хоть кого. С жиру беситесь вы, друзья мои»[1517].

Все потуги Зиновьева замаскировать свои намерения и тактику пошли насмарку. Сталин понял затеянную ими игру и принял вызов*************. Судя по всему, именно так расценили сталинский ответ Зиновьев с Бухариным и попытались успокоить его. 6 августа они направили Сталину письмо, выдержанное в примирительно-успокоительном тоне: «Получили В[аше] письмо (от 3 августа. — B.C.) после разговора с Серго. При свидании переговорим и, разумеется, найдем удовлетворительное решение. Разговоры о "разрыве" — это ж, конечно, от В[ашей] усталости. Об этом не может быть и речи»[1518]. Это письмо — проявление политического двурушничества и интриги. Трудно понять, на что рассчитывали они, пытаясь на такой «мякине» провести Сталина.

На письмо Зиновьева от 31 июля 1923 г. Сталин ответил письмом, содержащим развернутую и жесткую отповедь «по пунктам обвинения». Он информировал Зиновьева, что его предложения он истолковал именно «в другую сторону»¹⁴*. Иначе говоря, Сталин дал понять, что прекрасно понял смысл их предложений. В письмах Зиновьева и Бухарина он усмотрел критику его работы как генсека. До этого времени никто, в том числе и Троцкий, не подвергал его критике за работу именно на этой должности. Не было такой критики и на XII съезде партии. Первопроходцами здесь выступили именно Зиновьев и Бухарин, они же первые более или менее определенно аргументировали свою критику. Троцкий и его сторонники лишь позднее, в ходе осенней (1923 г.), дискуссии начали критиковать Сталина как проводника «секретарской политики» и покровителя партийной бюрократии. В данном случае Троцкий шел вослед Зиновьеву и Бухарину.

На претензии к его деятельности как генерального секретаря Сталин в письме от 7 августа дал короткие пояснения относительно обстоятельств принятия Политбюро решений по проливам, Германии и другим вопросам, а также отповедь по поводу замечаний, направленных лично против него. Сталин утверждал, что все решения санкционируются «той или иной инициативой ЦК» и он готов документально подтвердить это. «Не правы вы, говоря, что секретарь единолично решает вопросы». Повестка дня Политбюро составляется «на основании всех поступивших вопросов на заседании Секретариата (Сталин, Молотов, Рудзутак.—B.C.) плюс Каменев (председательствовавший в П.Б.)¹⁵*, плюс Куйбышев (пред. ЦКК)». И продолжал: «Можно только приветствовать, если все члены группы (т.е. "тройки": Сталин, Каменев, Зиновьев. — B.C.) или Пол. Б. захотят присутствовать при его составлении. Ни один вопрос не может быть "положен под сукно" не только потому, что на это есть инструкция, но и потому, что указанные лица представляют достаточную против этого гарантию»[1519].

Самое же главное, Сталин еще раз дал понять, что он не обманывается относительно истинных намерений Бухарина и Зиновьева и возражает по сути предложенного варианта реорганизации ЦК партии, что он готов покинуть пост генерального секретаря, но боя не боится и готов вести борьбу на почве принципиальной позиции за тот политический курс, который считает верным. «Одно из двух: либо дело идет : о смене секретаря теперь же, либо хотят поставить над секретарем специального политкома. Вместо ясной постановки вопроса, вы оба ходите вокруг да около вопроса, стараясь обходным путем добиться цели и рассчитывая, видимо, на глупость людей. Для чего понадобились эти обходные пути, если действительно существует группа и если есть минимальная доза доверия? Для чего понадобились ссылки на  неизвестное мне письмо Ильича о секретаре, — разве не имеется доказательств тому, что я не дорожу местом и, поэтому, не боюсь писем (выделено нами. — B.C.)? Как назвать группу, члены которой стараются запугать друг друга (чтобы не сказать больше)? Я за смену секретаря, но против того, чтобы был учинен институт политкомов (политкомов и так не мало: Оргбюро, Политбюро, Пленум)»[1520].

Письмо Сталина откровенно, но не враждебно. Оно вынудило Зиновьева и Бухарина сбросить маску лицемерного дружелюбия и написать 10 августа Сталину в откровенно враждебном духе. Письмо было написано Бухариным, однако по каким-то причинам не было отправлено¹⁶*. Мы остановимся на нем, так как для нас это интересно с точки зрения динамики конфликта и поведения сторон. В нем Зиновьев и Бухарин собирают вместе и повторяют все основные упреки, содержавшиеся в предыдущих письмах, направленных не только Сталину, но и Каменеву. Что ж скрывать, если Сталин понял их замысел и их тактику? Но самым главным для нас является то, что в своем письме они раскрывают содержание «письма Ильича»¹⁷*. Из письма становится ясно, что вспыхнувший конфликт имеет свою историю, что те решения Политбюро, за которые Зиновьев и Бухарин критиковали Сталина, были использованы ими лишь как повод для атаки на Сталина. Что тактика борьбы против Сталина была выработана ими до их отъезда в отпуск, а «пещерное совещание» и предложенная реформа ЦК фактически являются спланированной политической акцией, начатой тогда, когда они сочли ее достаточно подготовленной. «В Москве не раз подымались разговоры, но разговаривать было трудно из-за раздражительности Вашей. Мы давно уже недовольны, но нарочно решили в Москве: сначала отдохнем, пусть нервы отойдут, потом поставим вопрос»[1521]. Последнее утверждение — негодная попытка прикрыть истинные обстоятельства выбора момента для атаки или для эскалации борьбы¹⁸*.

Перед нами начало открытой атаки на Сталина как генсека с использованием всех имеющихся средств давления. Но при этом опять лукавство с целью успокоить и дезориентировать противника: «О "разрыве" зря говорить. Его партия не допустит. Мы его не хотим¹⁹*. Максимум — отойдем в сторонку. Другого ядра нет. И оно вполне справится, если Вы захотите. Без Вас его себе не мыслим... Ни минуты не сомневаемся, что сговоримся». В этом письме Зиновьева и Бухарина отчетливо прорисовывается интерес, который ими двигал, — потеснить Сталина у руководства партией и страной. Именно этой цели служит в письмах Зиновьева и Бухарина упоминание о «письме Ильича о секретаре».

Далее они писали: «Письмо Ильича. Да, существует письмо В.И., в котором он советует (XII съезду) не выбирать Вас секретарем. Мы (Бух[арин], Камен[ев] и я) решили пока Вам о нем не говорить. По понятной причине: Вы и так воспринимали разногласия с В.И. слишком субъективно, и мы не хотели Вас нервировать»[1522].

Интересно утверждение Зиновьева и Бухарина, что это «письмо Ильича о секретаре» является письмом к XII съезду. Если принять на веру утверждение, что «характеристики» от 24—25 декабря предназначались для съезда, который должен был состояться уже после смерти Ленина, а записи от 4 января — для XII съезда, то рушится вся легенда о «Письме к съезду», состоящем из диктовок 24—25 декабря 1922 г. и 4 января 1923 г. Выше говорилось, что пожелание автора «диктовки» от 4 января 1923 г. «обдумать способ перемещения» имеет смысл при обращении не к съезду партии, а к группе единомышленников. Зиновьев и Бухарин поступают не просто в соответствии с общей установкой автора этого документа, но и сообразно с теми действиями, которые в нем подразумеваются. Они стремились обсудить этот вопрос в рамках группы единомышленников — членов ЦК и объединить их на базе своих предложений, имея в виду потом провести соответствующее решение через Пленум ЦК РКП(б).

Свои предложения они аргументировали так: «Суть: Ильича нет. Секретариат ЦЕКА поэтому объективно (без злых желаний В[аших]) начинает играть в ЦК ту же роль, что секретариат в любом Губкоме, т.е. на деле (не формально) решает все. Это факт, который отрицать нельзя²⁰*. Никто не хочет ставить политкомов (Вы даже Орг[бюро], Политбюро и Пленум зачисляете в Политкомы!). Но действительное (а не формальное) существование "группы" и равноправное сотрудничество и ответственность при нынешнем режиме невозможны... А положение (и с Троцким] и с разными "платформами") осложняется и недовольство в партии растет (не смотрите на поверхность). Отсюда — поиски лучшей формы сотрудничества (выделено нами. — B.C.).

О "местах" и пр[очем] зря говорить. Ни Вам, ни нам они не нужны кон[ечно]»[1523].

Косвенные, но интересные свидетельства о связи «письма Ильича о секретаре» именно с этой фазой внутрипартийной борьбы (после XII съезда РКП(б)) содержит рассказ Зиновьева на XIV съезде РКП(б) о «пещерном совещании». Зиновьев: «Без Владимира Ильича стало всем ясно, что Секретариат ЦК должен приобрести абсолютно решающее значение. Все думали, как бы это сделать так... чтобы мы имели известное равновесие сил и не наделали больших политических ошибок, выходя в первое наше большое политическое плавание без Владимира Ильича... В это время назревали уже кое-какие личные столкновения — и довольно острые столкновения — с тов. Сталиным...»[1524].

Отсюда вывод, что Сталин в качестве генерального секретаря как фактор, осложняющий дружную работу Политбюро и ЦК  и грозящий расколом ЦК и партии, стал рассматриваться не ранее окончания XII съезда партии. До этого времени никто ни в выступлении на съезде, ни в других документах не фиксировал эту опасность. Следовательно, и «добавление» к «характеристикам» (диктовка 4 января 1922 г.), в котором фиксируется данная угроза как исходящая от Сталина, не могло появиться ранее окончания съезда (25 апреля 1923 г.). Иначе говоря, оно не могло принадлежать Ленину, а ее автора надо искать в очерченном круге политических деятелей: членов и кандидатов в члены Политбюро и политически сочувствующих им лиц из ближайшего окружения Ленина (члены семьи, секретари).

Многие упреки Зиновьева и Бухарина в адрес Сталина перекликаются с теми, что имеются в диктовке 4 января 1923 г. Вот как они идут из письма в письмо. Бухарин: Сталин «меня вывел из терпения тем, что изменил состав редакции "Правды", даже не запросив меня». Зиновьев: Сталин «прямо издевается», «он назначает» уполномоченных ЦК, «своя рука владыка», «пришел, увидел и разрешил», «нас даже не удосуживают ответом», Сталин не может «так обращаться» с Бухариным, «мы этого терпеть больше не будем», «единодержавие Сталина», «эти свинства» «есть диктатура Сталина». «Либо будет найден серьезный выход, либо полоса борьбы неминуема», «давно уже недовольны», «все обижены», «вы ставите нас перед свершившимся фактом, нельзя не поднять "знамя протеста"», Сталин «нас надувает», «водит за нос», «нужно коренное изменение оргметодов»[1525].

Конечно, можно сказать, что эти оценки служат доказательством правильности тех замечаний Сталину, которые были сделаны Лениным в «добавлении» к «характеристикам». Но ни ленинское авторство этого «письма Ильича о секретаре» нельзя считать доказанным, ни время его создания нельзя считать установленным. Значит, такой ответ нельзя признать аргументированным. Все известное нам о содержании и истории введения этого «письма Ильича о секретаре» в политический обиход позволяет предположить, что в нем проявились настроения, имевшиеся среди ряда членов Политбюро и ЦК, заинтересованных в изменении баланса политических сил в ЦК и лишении Сталина тех дополнительных возможностей в деле руководства партией, которые давала ему должность генсека и фактическое руководство работой Оргбюро.

Между «письмом Ильича о секретаре» и предложениями Зиновьева—Бухарина по реорганизации Секретариата и Оргбюро имеется и более глубокая связь. В «письме о секретаре» говорится о личных качествах Сталина, представляющих опасность на должности генсека, а в предложениях Зиновьева и Бухарина акцент делается на должности генсека и сопряженных с ней опасностях, исходящих от Сталина. В «письме о секретаре» в общем виде сформулирована задача «обдумать» способ перемещения Сталина с поста генсека, что позволило бы лишить его «необъятной власти». В предложениях Зиновьева и Бухарина предлагается вариант реализации этой общей установки (т.е. «товарищами» «обдумывается» «способ перемещения»): Сталин пока оставался генеральным секретарем, но благодаря введению в Секретариат Зиновьева и Троцкого должность Генерального секретаря ЦК утрачивала свое прежнее политическое значение. Это — шаг первый, сразу лишающий Сталина изрядной доли политической власти. Шаг второй может сделать сам Сталин, покинув эту должность. Цель, поставленная в «письме Ильича о секретаре», достигалась. Сталин заявил о готовности сделать этот шаг. Но в итоге не сделал. Тот факт, что эти предложения, провоцировавшие Сталина, исходили от Зиновьева и Бухарина, а Троцкий не проявил никакого видимого участия в этом и, как выясняется, в конце концов не поддержал их, приводит к выводу, что он, Троцкий, скорее всего не имеет отношения к созданию «письма о секретаре»²¹*. Если учесть различную степень близости политических и личных отношений Зиновьева и Бухарина с Крупской, то есть смысл внимательнее присмотреться к фигуре Зиновьева как человека, наиболее заинтересованного в такой перегруппировке сил внутри руководства партии, какая предписывалась Автором «письма».

История первого обнародования «характеристик» и «письма Ильича о секретаре» позволяет увидеть еще одно важное отличие «добавления» к «характеристикам» от самих «характеристик», которые принято считать органическими частями одного целого — «Письма к съезду». Во-первых, если «характеристики» были рассчитаны на публикацию, то «письмо Ильича о секретаре» вводится в политический обиход как документ настолько большой секретности, что его до времени утаивали даже от Сталина и он имел хождение лишь в узком кругу части членов Политбюро. Во-вторых, «Письмо Ильича о секретаре» использовалось причастными к нему людьми как средство давления на Сталина — сначала в форме извещения о его существовании, а потом и для указания на свою солидарность с «письмом» и свое давнишнее желание реализовать его установки.

Успех не сопутствовал этой затее. План Зиновьева и Бухарина никакого энтузиазма у Каменева не вызвал, возможно, потому, что в случае его осуществления тот политически больше терял, чем приобретал, так как весь реальный выигрыш доставался бы Троцкому. Каменев уклонился от поддержки плана Зиновьева-Бухарина и, таким образом, оказал поддержку Сталину. Не поддержал их и ряд других авторитетных членов ЦК и ЦКК. Позиции Сталина в ЦК оказались сильнее, чем думали Зиновьев и Бухарин. Он не поддался на шантаж.

Обсуждение этого вопроса было продолжено с его участием. Зиновьев на XIV съезде ВКП(б) рассказывал, что в Кисловодске «состоялось у нас несколько разговоров²²*. Было решено в конце концов, что Секретариат не будем трогать, а для того, чтобы увязать организационную работу с политической, введем в Оргбюро трех членов Политбюро. Это тоже не особенно практическое предложение внес тов. Сталин, и мы на него согласились»[1526]. Сталин не возражал, значит, согласился с версией Зиновьева. Следовательно, начавшийся конфликт был урегулирован на основе предложения Сталина, а не Бухарина. Произошла «политизация» не Секретариата, а Оргбюро. 25 сентября 1923 г. Пленум ЦК РКП(б) заслушал доклад Молотова о пополнении состава Оргбюро ЦК и постановил: «Пополнить состав Оргбюро двумя членами Политбюро тт. Зиновьевым и Троцким, а число кандидатов Оргбюро тт. Коротковым и Бухариным»[1527]. Короткову было отдано первенство перед Бухариным²³*. «Письмо Ильича о секретаре» как средство давления на Сталина оказалось неэффективным. Сталин знал, кому и что он предлагал! В Оргбюро надо работать — через него проходило огромное количество вопросов. Сталин остался «при своих», а они получили не дополнительную власть, к которой стремились, а дополнительный объем работы. Желание участвовать в ней, выраженное в их письмах, оказалось на поверку не более чем камуфляжем истинных намерений. Они получили не то, чего хотели в действительности. Зиновьев признавался: «Я посетил заседание Оргбюро, кажется, один или два раза, т.т. Бухарин и Троцкий как будто не были ни разу. Из этого ничего не вышло. И эта попытка оказалась ни к чему»[1528].

Сталин отбил атаку, направленную не только против него лично, но и против решений недавно закончившегося XII съезда партии, ведь предлагаемая Зиновьевы и Бухариным реорганизация центральных органов партии ломала ту схему, которая была выработана совместно накануне съезда и принята им. Было предотвращено изменение политического курса, так как в случае успеха этого замысла произошло бы усиление политических позиций Троцкого.

Бурные события осени 1923 г. — назревавшая революция в Германии и начавшийся экономический кризис в СССР, а также вспыхнувшая острая общепартийная дискуссия — отодвинули внутренние противоречия внутри «тройки» на задний план, лишив их на время политической актуальности.

* В таком случае нарушение последней политической воли Ленина со стороны Крупской и секретарей стало нормой. Первое нарушение выразилось в передаче записок «К вопросу о национальностях или об "автономизации"», второе — «характеристик», третьим стало вбрасывание в политический обиход «письма Ильича о секретаре».

** Молотов, вспоминая об этом времени, говорил что Зиновьев «затеял интригу против Сталина и всей нашей группы, которая сколачивалась вокруг Сталина» (Сто сорок бесед с Молотовым. Из дневника Ф. Чуева. С. 183).

*** Васецкий приводит очень интересное письмо А.А. Иоффе Г.Е. Зиновьеву, датированное 23 января 1924 г., обоснованно предполагая, что сама его идея обговаривалась с Троцким прежде. Иоффе предлагал после Ленина не назначать Председателя СНК, а создать Президиум СНК в составе: Троцкий, Зиновьев, Каменев. Если это не будет принято, то Председателем СНК предлагался Троцкий, следующий за ним кандидат — Зиновьев, а за ним — Каменев (см.: Васецкий Н.А. Троцкий. Опыт политической биографии. М., 1992. С. 193). Это предложение означало, что вопросы управления государством, в том числе и хозяйственные, естественно, «уйдут» из Политбюро. В итоге реализуется та схема разделения власти между партией и государством, на которой давно настаивал Троцкий и против которой боролся Ленин.

**** По свидетельству Молотова, Орджоникидзе в середине 20-х годов находился под заметным влиянием Зиновьева и испытывал политические колебания между ним и Сталиным, когда началась борьба с новой оппозицией, возглавляемой Зиновьевым и Каменевым (Известия ЦК КПСС. 1991. № 4. С. 196; Сто сорок бесед с Молотовым. Из дневника Ф. Чуева. С. 190—191).

***** Был ли он инициатором обсуждения этого вопроса или просто взял на себя задачу первым «надавить» на Каменева, мы, видимо, не узнаем. Может быть, Бухарин взял на себя этот труд потому, что Зиновьеву в бытность его в Москве не удалось склонить Каменева на свою сторону? Не исключено, что инициатива в активизации вопроса о реорганизации органов ЦК РКП (б) принадлежала Бухарину, а не Зиновьеву.

****** Переписка показывает, что Бухарин был не только более жестко и решительно настроен на бой, но и более открыт. Зиновьев более скрытен, он лишь по необходимости сбрасывает камуфляж и начинает открытый бой. Что за этим? Только ли характер? Может быть, Бухарин провоцировал конфликт, который бы гарантировал развал «тройки»?

******* 15 июля 1923 г. Политбюро решило, что на время отпуска Бухарина в «Правде» его заменит Преображенский (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 363. Л. 1).

******** О ком идет речь — неясно.

********* Хорошо просматривается политическая позиция Ульяновой. «Они» — это Политбюро, назначившее А.С. Бубнова. «Мы» и «они». Очевидно, имеет место противостояние «им», т.е. Политбюро, не только Ульяновой, но и Бухарина.

********** Интересно сравнить эти заявления Зиновьева с распространенным в историографии мнением, согласно которому в «тройке» Сталин занимал самое скромное, подчиненное положение, а ее лидером был Зиновьев.

*********** В публикации они идут под номерами 1 и 2, что в искаженном виде представляет историю развития конфликта, фактически представляя более ранние письма Зиновьева и Бухарина как реакцию на эти письма Сталина.

************ Эта информация является дополнительным свидетельством в пользу вывода, что в это время Сталин и Каменев находились в более тесных деловых отношениях, чем Сталин и Зиновьев. Однако политически Каменев, видимо, был ближе к Зиновьеву, чем к Сталину. Он был посвящен в замыслы Зиновьева, но, судя по всему, не посвящал в них Сталина. Возможно, он «буферил». Зиновьев метил в вожди, и поэтому Сталин был для него прямой помехой. Вождистские устремления у Каменева не заметны, но определенная «ревность» к усилению политических позиций Сталина у него, очевидно, была.

************* Сталин понял то, чего не поняли (или сделали вид, что не поняли) публикаторы этих документов в «Известиях ЦК КПСС». Нельзя согласиться с ними в том, что цель предложений Зиновьева и Бухарина состояла в «большей консолидации в работе ЦК» (Известия ЦК КПСС. 1991. № 4. С. 196). Зиновьев и Бухарин желают не консолидации, а совершенно определенного изменения баланса сил и готовы ради него начать борьбу за реализацию своих представлений о том, каким этот баланс должен быть.

¹⁴* Видимо, описка. У Зиновьева: «в дурную сторону». Следовательно, Сталин истолковал предложения Зиновьева именно в «дурную сторону».

¹⁵* Молотов на XIV съезде говорил, что «председателем Политбюро состоял в течение последних лет неизменно тов. Каменев» (XIV съезд Всесоюзной Коммунистической партии (б). Стенограф. отчет. М: Л., 1926. С. 484).

¹⁶* Вопрос о посылке и неполучении этого письма возник на июльском (1926) Объединенном Пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б). В ответ на заявление Зиновьева о посылке письма Сталину он заявил: «Никакого письма Бухарина и Зиновьева из Кисловодска от 10 августа 23 г. я не получал, — мнимая цитата из мнимого письма есть вымысел, сплетня» (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 2. Д. 246. IV вып. С. 105). Он был вправе так заявить. Ясность в этот вопрос внес Бухарин, который в заявлении по личному вопросу, направленном в адрес июльского (1926) Объединенного Пленума ЦК и ЦКК, писал: «Что касается письма от 10 авг. 1923 г., то я решительно отрицаю, что такое письмо было отослано» (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 2. Д. 246. IV вып. С. 104). Почему оно не было отправлено — Бухарин не поясняет.

¹⁷* Видимо, прежде, через посредничество Серго, они этого не делали, а ограничивались еще более общей информацией, наращивая силу удара с помощью не только самого «письма Ильича», но и за счет дозирования информации о нем.

¹⁸* Нельзя не обратить внимание на внутреннюю нелогичность этого утверждения. У кого должны отдохнуть нервы? С одной стороны, именно у Сталина, который неадекватно воспринимал критику, с другой — Сталин продолжал работать в Москве и истощать нервную систему, а Бухарин и Зиновьев занимались ее укреплением... Когда они находились вдали от Москвы, сумели провести соответствующую обработку ряда членов ЦК. Возможно, что делалось все это в преддверии очередного Пленума ЦК РКП(б).

¹⁹* «Мы» противопоставляются Сталину. Это свидетельствует об уже сформировавшемся втором фронте раскола: Сталин против Зиновьева и К°.

²⁰* С этим утверждением никак нельзя согласиться. Все принципиальные решения шли через Политбюро, в котором те же Троцкий, Зиновьев или Каменев могли оспорить любое решение Секретариата или Оргбюро и потребовать вернуться к этому вопросу, провести его через Политбюро.

²¹* Это предположение сделано на основе доступного материала. До получения ответа на вопросы, кто, когда и кому передал текст «письма», мы не может полностью исключить причастности к появлению и использованию этого документа Троцкого в качестве истинного руководителя этой интриги, стоящего за спиной Зиновьева и Бухарина и использовавшего Зиновьева с помощью Бухарина для разложения «тройки». Технически это было осуществимо, поскольку Троцкий в это время также отдыхал в Кисловодске (Известия ЦК КПСС. 1991. № 4. С. 196).

²²* Когда именно Сталин приезжал в Кисловодск — пока установить не удается. 9 августа 1923 г. Политбюро предоставило Сталину отпуск с 15 августа на 1,5 месяца (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 370. Л. 7). Начало отпуска, вероятно, пришлось отложить, т.к. 16 и 21 августа Сталин присутствует на заседании Политбюро. Только с 4 сентября Сталин в течение непродолжительного времени не участвует в работе Политбюро. Возможно, этот вопрос обсуждался 21 и 23 августа 1923 г., когда Троцкий, Зиновьев и Бухарин, прервав отпуск, приехали в Москву для обсуждения вопросов, связанных с назревавшей в Германии революцией (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 374. Л. 1; Д. 375. Л. 6).

²³* Интересно, что публикаторы документов по истории «пещерного совещания» решили «исправить» «ошибку» Пленума ЦК в отношении Бухарина и, излагая это решение, отдали первенство Бухарину, поставив его в списке на первое место (Известия ЦК КПСС. 1991. № 4. С. 196).

Примечания:

[1495] Известия ЦК КПСС. 1991. № 4. С. 205.

[1496] 3 июля 1923 г. Политбюро утвердило отпуск Зиновьеву с 10 июля на 6 недель и Бухарину с 10 июля на два месяца (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 362. Л. 5).

[1497] XIV съезд Всесоюзной Коммунистической партии (б). Стенограф. отчет. С. 455-456.

[1498] Там же. С. 456-457.

[1499] Там же. С. 399.

[1500] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 2. Д. 246. IV вып. С. 104.

[1501] Р. Такер пишет о каких-то попытках Зиновьева сблизиться с Троцким. Троцкий их отверг (Такер Р. Сталин. Путь к власти. 1879—1929. История и личность. М., 1991. С. 276). Н.А. Васецкий не верит Зиновьеву и пишет: «Интрига здесь была, и направлялась она против Сталина». «План ограничить власть Сталина провалился» (Васецкий Н.А. Сталин и другие: борьба за лидерство в партии // АиФ. 1988. № 26. С. 5).

[1502] XIV съезд Всесоюзной Коммунистической партии (б). Стенограф. отчет. С. 398— 399.

[1503] Там же. С. 950.

[1504] Там же. С. 953.

[1505] Известия ЦК КПСС. 1991. № 4. С. 206-207.

[1506] Там же. С. 196.

[1507] Там же. С. 196-197.

[1508] Там же. С. 193.

[1509] РГАСПИ. Ф. 14. Оп. 1. Д. 419. Л. 1-1 об.

[1510] Известия ЦК КПСС. 1991. № 4. С. 196-199.

[1511] XIV съезд Всесоюзной Коммунистической партии (б). Стенограф. отчет. С. 950, 953.

[1512] Известия ЦК КПСС. 1991. № 4. С. 192-195, 198.

[1513] Там же. С. 200.

[1514] Там же. С. 201.

[1515] Там же.

[1516] XIV съезд Всесоюзной Коммунистической партии (б). Стенограф. отчет. С. 506.

[1517] Известия ЦК КПСС. 1991. № 4. С. 201-202.

[1518] Там же. С. 202.

[1519] Там же. С. 203-204.

[1520] Там же. С. 203.

[1521] Там же. С. 205.

[1522] Там же. С. 205, 206.

[1523] Там же. С. 206.

[1524] XIV съезд Всесоюзной Коммунистической партии (б). Стенограф. отчет. С. 455 — 456:

[1525] Известия ЦК КПСС. 1991. № 4. С. 197–198, 205, 206, 207.

[1526] XIV съезд Всесоюзной Коммунистической партии (б). Стенограф. отчет. С. 456.

[1527] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 2. Д. 103. Л. 2.

[1528] XIV съезд Всесоюзной Коммунистической партии (б). Стенограф. отчет. С. 456.