- В ряде публикаций (Волга. 1989. № 1—2; Вопросы философии. 1989. № 10; Наука и жизнь. 1989. № 8) проводится мысль, что политика «военного коммунизма» не обусловливалась конкретно-историческими обстоятельствами, не была вынужденной, а в большей мере явила собой попытку осуществления на практике Марксовых теоретических представлений о социализме. Правильны ли такие выводы?
А. Чепуренко: Эти выводы правильны лишь с формальной точки зрения. В рамках «военного коммунизма» можно, действительно, выделить целый ряд моментов, внешне созвучных идеям, скажем, «Манифеста Коммунистической партии» — о централизации кредита и транспорта в руках государства, увеличении числа государственных фабрик, одинаковой обязательности труда для всех (трудовая повинность) и т. д. При этом, однако, необходимо учесть ряд таких деталей, которые делают прямое сопоставление политики «военного коммунизма» с «Марксовыми теоретическими представлениями о социализме» по меньшей мере некорректным.
Во-первых, у Маркса и Энгельса речь шла все же не о социализме. Эти и ряд других мероприятий они считали возможным осуществить на том этапе революции, который впоследствии был определен как переходный от капитализма к социализму период, причем подчеркивали, что меры эти «экономически кажутся недостаточными и несостоятельными», но они неизбежны «как средство для переворота во всем способе производства». Во-вторых, речь шла о том, чтобы применить эти меры в наиболее передовых странах, где революция должна была, по их предположениям, победить одновременно. В-третьих, написано это было за 70 лет до Октябрьской революции, в совершенно иных общественных условиях, и упрекать Маркса и Энгельса в том, что они обосновали необходимость «военного коммунизма» в России, по меньшей мере смешно: не они ли сами неоднократно говорили о том, что все их выводы не могут быть рассматриваемы вне своего исторического контекста, не они ли сами высмеивали доктринеров и догматиков? В-четвертых, необходимо учитывать, что взгляды основоположников марксизма, а это естественно для настоящих ученых, с течением времени уточнялись, а иногда и менялись. Поэтому, когда говорят об их «теоретических представлениях о социализме», всякий раз возникает вопрос: а какие именно представления имеются в виду — периода «Манифеста» (1848), или Марксова «Капитала» (60-е гг.), или энгельсовского «Анти-Дюринга» (1876—1878)?
В-пятых, следовало бы принять во внимание, что помимо черт сходства, имелись и несомненные черты различия между мероприятиями, намеченными Марксом и Энгельсом в тот ранний период их теоретической деятельности, когда они надеялись на возможность победы пролетарской революции в ближайшем будущем, и «военным коммунизмом» Так, ни Маркс, ни Энгельс не считали возможным, централизуя экономическую жизнь, одновременно вести дело к свертыванию товарно-денежных отношений, что стало одним из основных отличительных признаков советского хозяйственного строя в период с 1918 по 1921 г. Более того, первый чертовой набросок будущего «Капитала», экономическую рукопись 1857—1858 гг. Маркс и начал-то с критики прудонистской концепции социализации общества посредством упразднения денег и введения так называемых часовых бонов, показывая, что невозможно перестроить на безденежной основе обмен, пока сохраняется прежний способ производства.
Наконец, в-шестых, оставаясь на позициях материалистического понимания истории (и просто в ладах с отечественной историей), едва ли можно всерьез говорить о том, что «военный коммунизм» стал воплощением какой-то априорной концепции общественного развития. Скорее, придется признать, что милитаризация экономики не могла не привести к ее «огосударствлению» и соответствующие формы и структуры организации народного хозяйства отнюдь не были ни воплощением чьих-то заветов, ни выдумкой большевиков. Начало «военному коммунизму» положило... еще царское правительство: именно оно в 1916 г. приняло решение о введении продразверстки в основных хлебных губерниях европейской части империи (но оказалось уже не в состоянии его реализовать). Временное правительство на основании закона о хлебной монополии в марте 1917 г. начало создавать продовольственные комитеты для учета заготовки и распределения хлеба и других продуктов, которые уже тогда встали кое-где на путь изъятия продовольственных запасов, захвата земли и т. д. Таким образом, ничего «специфически марксистского» в продразверстке, деятельности продотрядов и многих других мерах военно-государственного регулирования экономики не было.
Это хорошо понимал, например, такой убежденный противник большевизма, как П. Б. Струве. Вот что он писал в 1921 г.: «Необходимо вообще отметить, что советский коммунизм в некоторых отношениях есть прямой наследник того, что принято называть военным хозяйством, военным социализмом или военным регулированием... Но объективно-экономически, не в формальном, а существенном отношении военный социализм не имеет ничего общего... с тем социализмом, который предполагался марксистской теорией имеющим неизбежно родиться из капиталистического процесса... Военный социализм регулировал большую или меньшую относительную скудость, вызванную специальной временной причиной, экономическим напряжением, требуемым войной, призван был бороться с недопроизводством. Программно-исторический, научный социализм марксизма, наоборот, мыслился регулирующим не скудость, а обилие, призывался побороть именно перепроизводство надлежащим, рациональным приспособлением богатых производительных сил капитализма к действительным потребностям общества»2. Нынешним критикам Ленина и большевиков не грех обратиться к серьезным, глубоким работам их предшественников.
Примечания:
1 См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 4. С. 446.
2 Струве П. Б. Размышления о русской революции: (Фрагменты из работ). М., 1991. С. 42—43.