- В последнее время в советской печати появились публикации, в которых проводится мысль о существовании утопических моментов во взглядах Ленина. А советский философ А. С. Ципко даже утверждает, что Ленин, ведя беднейшие слои России на штурм Зимнего, руководствовался утопией Маркса. Есть ли серьезные основания для подобных выводов?
Б. Славин: Есть ли основания считать Ленина утопистом? В качестве аргумента, доказывающего утопичность взглядов Ленина, приводится утверждение о том, что идеи, которые он отстаивал в свое время, не осуществились на практике или осуществились в негативном виде.
Ссылаются также на взгляды Ленина времен «военного коммунизма», умалчивая о его взглядах периода нэпа. При этом считается, что идеи «военного коммунизма» Ленин заимствовал у Маркса, о чем якобы свидетельствует его работа «Государство и революция», где много цитируется «Критика Готской программы» Маркса.
Насколько справедливы эти утверждения? На самом деле Маркс и Ленин считали, что в далеком будущем, когда социализм достигнет зрелости и начнется непосредственный переход к коммунистическому обществу, товарно-денежные отношения отомрут. Однако они прекрасно понимали, что это может произойти лишь на очень высокой стадии развития общественного производства, когда труд перестанет быть экономической необходимостью и превратится в потребность каждого человека. До тех пор в обществе, которое выходит из капитализма, будут сохраняться и распределение по труду, товарно-денежные отношения.
Конечно, среди большевиков, окружавших Ленина, было немало людей, которые хотели быстро построить коммунизм, превратив вынужденные методы «военного коммунизма» времен гражданской войны в закономерность социалистического строительства. Порой и Ленин отдавал дань таким иллюзиям. Однако анализ кронштадстских событий, восстаний крестьян привел Ленина к мысли, что только долгой и кропотливой работой, учитывающей уровень развития страны, можно построить социализм. При этом экономической основой этой работы должно быть освоение коммунистами реальных рыночных и товарно-денежных отношений, приобретение культуры торговать. Новая экономическая политика и служила этим целям, целям не утопическим, а глубоко реалистическим, способствующим развитию производительных сил страны и отражающим глубинные интересы трудящихся как города, так и деревни.
Взгляды Ленина уточнялись и менялись в зависимости от исторической обстановки. Общие представления о социализме у Ленина и Маркса были тождественны, что же касается их конкретного преломления к российской действительности, то Ленин неоднократно говорил О том, что здесь наши учителя мало нам могут дать, надо учиться на практике самим строить реальный социализм. Существенные изменения, например, претерпели взгляды Ленина на экономическую основу строительства социализма. И в первую очередь потому, что Ленин ориентировался не на идеал, не на те или иные положения Маркса, и на действительность, тем самым демонстрируя реальный взгляд на жизнь, лишенный всякого утопизма.
Уже в 1918 г. Ленин предлагал ввести единый продналог на крестьянство, освободив его от всех других повинностей. Но тогда эта идея не могла реализоваться в связи с обострением гражданской войны. Вместо продналога появилась продразверстка. Однако эта мера, оправданная в условиях гражданской войны, исчерпала себя с ее окончанием. Ленина можно было бы назвать утопистом, если бы он продолжал настаивать на ней в условиях мира. Но мы знаем, что именно Ленин и его ближайшие соратники, В частности Троцкий, поставили вопрос о переходе к новой экономической политике, которая базировалась не на команде, а на экономических подходах. К сожалению, этого не поняли последователи Ленина, возродившие военно-коммунистические методы и утопические теории создания социализма. Они нанесли непоправимый вред нашему обществу, приведя страну к трагедии сталинщины и застою.
Сегодня, обновляя общество, мы должны усвоить уроки начального периода строительства социалистического общества, впервые осмысленные Лениным. Он, в частности, ставил вопрос о том, что к социализму нужно и можно двигаться, используя опыт всего человечества и прежде всего развитых стран капитализма. Причем опыт как технический (отсюда стремление перенять систему Форда, Тейлора), так и экономический: использование организационных достижений госкапитализма, концессий, банковского дела и т. п. Получалась нестандартная ситуация: Ленин предлагал, по сути дела, строить социализм с помощью капитализма и его достижений. Этот глубоко реалистический подход Ленина к созданию социалистической экономики и сегодня не потерял своего значения.
О реалистичности Ленина свидетельствует и его подход к кооперации. К своей формуле социализма — «строй цивилизованных кооператоров»1 — он пришел тоже не сразу. Первоначально он считал кооперацию идеей и практикой мелкобуржуазного толка. Но затем сделал вывод о ее прогрессивности в условиях Советской власти. В кооперации Ленин увидел постепенный переход от индивидуального хозяйства крестьянина к коллективному, к приобщению крестьянской России к коллективистским методам работы, соединяющим общий и частный интересы. Механизм использования частного интереса в интересах коллектива и общества был, по мнению Ленина, самым слабым звеном в работах многих социалистов. Это, с его точки зрения, было необходимо для создания реального, а не выдуманного, социалистического общества. Идея кооперации по сути своей явилась новаторской идеей. Она была рождена из осмысления опыта масс. Ленин не фантазировал, не сочинял, а открывал то, что уже существовало в реальности и что следовало использовать в интересах всего общества.
Можно много говорить о том, как Ленин рассматривал проблему развития социалистической демократии, искал пути совершенствования государственного аппарата, вел борьбу против бюрократизма и взяточничества, как высказывал актуальную и по сей день идею соединения Советской власти с американской техникой и прусским порядком железных дорог. Однако сказанного вполне достаточно, чтобы понять, что Ленин не был утопистом, как его теперь пытаются представить некоторые критики из числа современных «демократов» и национал-патриотов.
В каждом конкретном шаге своей политики Ленин пытался отстаивать интересы трудящихся масс. В удовлетворении этих интересов он видел главный критерий социалистичности. Вместе с тем Ленин никогда не упускал из виду и конечных целей рабочего движения, которые служили для него всегда ориентирами. Интересы и идеалы он не противопоставлял друг другу: они находились для него в органическом взаимодействии. Представления о социализме и коммунизме для Ленина не были застывшими. Они проверялись практикой и соответствующим образом корректировались. В этом Ленин был последователем Маркса, для которого учение о социализме также было не утопией, а выводом из реальных тенденций и фактов общественного развития.
Ю. Коргунюк: В работах многих зарубежных, а с недавних пор и советских авторов Ленин изображается крайним утопистом, фанатиком несбыточной идеи.
С другой стороны, его зачастую рассматривают как холодного расчетливого политика, прагматика, сумевшего с помощью сравнительно небольшой организации «потрясти» если не весь мир, то, по крайней мере, Россию. Источник такой парадоксальности, проявляющейся в изображении Ленина одновременно и утопистом, и прагматиком, очевиден. С одной стороны, жизнь, Практика раскрыла нереальность ряда ожиданий Ленина. Он, например, питал не только надежду, но и уверенность, что после уничтожения частной собственности на средства производства, после уничтожения эксплуатации человека человеком освобожденный труд рабочих даст такое повышение производительности труда, которое поможет решить многие из труднейших проблем, связанных с тяжелым экономическим положением России. Жизнь не подтвердила эту уверенность. После установления рабочего контроля над предприятиями, а позже и полной их национализации, производительность труда на этих предприятиях не только не возросла, но, напротив, упала столь резко, что и без того катастрофическое положение российской экономики ухудшилось до крайних пределов. Не оправдались и надежды Ленина на то, что победившему пролетариату удастся легко заменить громоздкую государственную машину царского самодержавия на гораздо более эффективную систему управления государства диктатуры пролетариата. Уже первые годы существования Советской власти привели к резкому увеличению численности служащих государственного аппарата, сопровождавшемуся столь же резким понижением его эффективности. Можно упомянуть и не оправдавшиеся надежды на мировую революцию и т. п.
Но, с другой стороны, логика здравого смысла говорит о том, что взять и удержать власть в тех чрезвычайных обстоятельствах, внести колоссальные изменения во всю жизнь общества могли только люди, обладающие действительно незаурядными способностями истинных политических лидеров, в том числе и весьма немалой тактической гибкостью при анализе и оценке сложившейся политической ситуации. Так что противоречие между утопизмом и прагматичностью в деятельности Ленина это противоречие не надуманное, не возникшее в результате путаницы и логической непоследовательности авторов. Это противоречие самой жизни, самой объективной действительности.
Но поставим вопрос по-другому: так ли уж исключителен факт сочетания в деятельности той ли иной исторической личности элементов утопизма и прагматичности? Столь ли уж это редкое явление? Как мне кажется, явление это не только не редкое, но, мало того, практически обязательно присутствует в любом случае, когда мы имеем дело с крупным, эпохальным моментом в истории человечества. Обыденное сознание привыкло смотреть на утопизм как на нечто, лишь изредка проявляющее себя в истории. На самом же деле утопизм столь увязан с самим фактом существования общества, что там, где мы говорим об историческом процессе, мы должны говорить и о роли утопии в прогрессивном развитии человечества.
На историю нельзя смотреть с позиции фатализма, как на процесс, разворачивающийся стихийно и автоматически. История начинается именно тогда, когда сознательный и сознающий себя человек пытается вырваться за рамки уже сложившихся до него отношений, когда он пытается воплотить в действительность «свою сознательную цель» (Маркс)2. Только благодаря наличию у человека этого стремления к выходу за сложившиеся рамки, непосредственно данные ему природой и традицией, только благодаря наличию у него этой самой сознательной цели, этого проекта (а другими словами, утопии) и может совершаться исторический процесс. И пусть в этом проекте реально осуществима только какая-то небольшая часть — без таких проектов немыслима сама история, ибо история есть «не что иное, как деятельность преследующего свои цели человека» (Энгельс)3.
Даже если мы выберем в качестве предмета анализа индивидуальное сознание любого члена общества, никогда не помышлявшего ни о каких исторических свершениях, то и в нем мы найдем массу не только утопических, но и прямо мифологических представлений и помыслов. Речь идет, кстати, и о сознании деятелей общественной науки, утопические преставления которых отличаются от утопических представлений других членов общества разве что тем, что они созданы гораздо более богатым воображением. Но пока тот или иной индивид «варится в собственном соку», его утопии мало влияют даже на его собственную личную жизнь, не говоря уж об их влиянии на ход исторических событий — они просто никак себя не проявляют. Когда же речь идет о незаурядной исторической фигуре, пытающейся внести изменения в общественную жизнь, стремящейся осуществить в исторической действительности свой «проект», то стоит ли удивляться Тому, что утопичность многих его ожиданий и представлений оказывается видной даже невооруженному взгляду. Разумеется, можно привести массу примеров, когда тот или иной политический деятель никаким особенным утопизмом не отличался. Но в данном случае речь идет не о тех фигурах, которые ограничивали свою деятельность функционированием в рамках определенной сложившейся структуры, а о деятелях типа Ленина, пытающихся кардинально изменить действительность путем осуществления в ней своего социального проекта.
Но ведь для воплощения в жизнь того или иного Проекта мало наличия в нем рационального зерна, мало даже существования определенных объективных предпосылок. Необходима также определенная деятельность, направленная на его реализацию, причем деятельность, достаточно хорошо осознанная и гибкая, иначе деятель, осуществляющий свой проект, рискует оказаться на обочине истории. Наличие у Ленина такой гибкости — факт неоспоримый. О политической гибкости Ленина говорили не только его соратники, но и его политические противники, в принципе не принимавшие ленинских взглядов, зачастую указывавших на утопизм его воззрений.
Между тем следует указать и на тот факт, что к 20-м гг. представления Ленина о будущем и путях его достижения претерпели значительные изменения не только в деталях, но и в своих принципиальных основах. Через несколько лет после революции Ленин пересмотрел многое из того, что ранее казалось ему безусловно истинным. Недаром все более скептическим становилось его отношение ко всякого рода прожектерствам, например к идее о непосредственном введении социализма. В книге «Новая экономическая политика и кризис партии после смерти Ленина» Н. Валентинов, говоря об эволюции Ленина как политика, подчеркивал, что в 1921 г. Ленин уже являлся человеком, «пережившим в четыре года грандиозный опыт социально-экономического строительства, проверившим в нем социалистические схемы, освободившимся от множества иллюзий и, с высоты поста правителя-диктатора России, познавшим и увидевшим то, чего прежде не знал, чего совсем не понимал (не только Ленин, а все мы тогда очень многое и очень важное не знали и не понимали)». Весьма характерно это последнее признание Валентинова, что утопии и иллюзии Ленина — это утопии и иллюзии целого направления общественной мысли, целого поколения революционеров.
Но все величие и гибкость Ленина в том, что в последние годы жизни, столкнувшись с новыми жизненными реалиями, он осуществил заметную трансформацию в сторону большего реализма, отказался от элементов утопизма.
Примечания:
1 Ленин. В. И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 373.
2 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 23. С. 189.
3 Там же. Т. 2. С. 102.
4 Валентинов (Вольский) Н. Новая экономическая политика и кризис партии после смерти Ленина. Стэнфорд, 1971. С. 33—34.