Ленин в воспоминаниях революционеров Латвии - Я. А. Берзинь-Зиемелис

Я. А. Берзинь-Зиемелис

ЛЕНИН И СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТИЯ ЛАТЫШСКОГО КРАЯ¹

Отмечу еще некоторые факты, касающиеся отношения Ленина к Социал-демократии Латышского края и его личного участия в деле консолидации большевистских сил нашей партии². На этом мне хотелось бы остановиться в особенности потому, что многие из соответствующих фактов уже забыты и мало освещены в литературе, а отчасти даже совсем неизвестны историкам ВКП(б) и историкам СДЛК. Мне кажется, можно определенно утверждать, что после партии большевиков из социал-демократических организаций Ленину была ближе всех Социал-демократия Латышского края. В доказательство этого можно привести много фактов. На некоторых из них я и хочу теперь остановиться.

С какого времени латвийское социал-демократическое движение стало привлекать к себе особенное внимание Ленина? По-видимому, сначала 1905года. Во всяком случае, можно считать установленным, что еще летом 1904 года латышские дела были для него довольно далекими и чужими. Это ясно показывают «Протоколы заседаний Совета РСДРП», напечатанные в пятнадцатом «Ленинском сборнике». На заседании Совета партии 13 июня (31 мая по ст. стилю) — значит, ровно за неделю до открытия учредительного съезда Латышской социал-демократической рабочей партии — обсуждался вопрос о приглашении национальных социал-демократических организаций на межпартийную конференцию различных революционных партий России. Протокольная запись показывает, что члены Совета, в том числе и Ленин, не знали точно, какие социал-демократические организации существовали в то время в Латвии и на каких позициях они стояли...

После некоторых фактических разъяснений члена ЦК Глебова Ленин поддержал в Совете предложение пригласить на упомянутую конференцию, а также на предварительное совещание всех социал-демикратических организаций России «Прибалтийскую социал-демократическую рабочую партию»³, предшественницу Латышской социал-демократической рабочей партии, о которой было известно, что она является марксистской организацией, имеющей широкие связи с массами.

В 1905 году, после январских событий в Риге, Ленин начинает уделять движению в Латвии очень большое внимание. В первой большевистской газете «Вперед», выходившей в Женеве, помещалось много корреспонденций о революционной борьбе латышских рабочих. Интересно отметить такой факт. Во время составления пятого номера газеты (выход его помечен 25 января ст. ст.) редакция «Вперед» еще не имела собственных сообщений о рижских демонстрациях и о последовавшем за ними расстреле рабочих, поэтому Ленин при помощи тов. Ольминского сам составил по телеграммам различных иностранных газет обширный обзор о рижских событиях — словом, выступил в роли «рижского корреспондента» газеты. Во время верстки этого номера газеты пришло из Риги письмо тов. Бонч-Бруевича, — Ленин поспешил поместить в газете и это письмо. Потом в целом риле номеров давались дополнительные сведения о «рижском мятеже», как названы январские события в передовой статье газеты «Вперед».

Центральный орган большевиков «Пролетарий», заменивший после III съезда газету «Вперед», также часто информировал русских рабочих о ходе революционного движения в Латвии. Например, о летних стачках 1905 года там было приведено много интересных данных. Но если вас спросить, то вряд ли кто-нибудь сразу отгадает, какое из дооктябрьских событий 1905 года привлекло к себе особенное, можно сказать, исключительное внимание Ленина. Старые товарищи, наверно, еще помнят знаменитое нападение наших партийных боевиков на рижскую тюрьму в начале сентября 1905 года, когда группа вооруженных товарищей (52 человека) ворвалась в центральную тюрьму, выдержала настоящий бой с тюремной охраной и солдатами, освободила двух товарищей, которым грозила смертная казнь⁴, и затем победителями ушла с поля боя. Ленин, находившийся в Женеве, прочел об этом сообщение петербургского корреспондента французской буржуазной газеты «Temps», пришел в восторг от блестяще проведенного боевого выступления наших товарищей и немедленно написал для «Пролетария» специальную статью под заглавием «От обороны к нападению». Он воспользовался ярким боевым актом латышских социал-демократов, для того чтобы разъяснить глубокую разницу между индивидуальным террором партии социалистов-революционеров и боевой тактикой массовой пролетарской партии.., Ленин писал: «Вот когда пионеры вооруженной борьбы не на

словах только, а на деле сливаются с массой, становятся во главе дружин и отрядов пролетариата, воспитывают огнем и мечом гражданской войны десятки народных вождей, которые завтра, в день рабочего восстания, сумеют помочь своим опытом и своей геройской отвагой тысячам и десяткам тысяч рабочих.

Привет героям революционного рижского отряда! Пусть послужит успех их ободрением и образчиком для социал-демократических рабочих во всей России. Да здравствуют застрельщики народной революционной армии!»⁵

Не правда ли, сегодня эти слова звучат как лучшее приветствие Ленина нашей партии по случаю ее 30-летия.

Неизвестно, имел ли Ленин в этот период более или менее тесный контакт с руководителями нашего движения, — в литературе я не нашел соответствующих данных. Из моих разговоров с Лениным, происходивших позже, в конце 1906 года, мне запомнилось, что он упоминал о своей встрече с Розинем в эмиграции и расспрашивал меня о книге Розиня «Латышский крестьянин». Вообще меня тогда поразило, как глубоко Ленин ознакомился с социально-политическими условиями Латвии, особенно с аграрными отношениями в нашем крае. Кажется, в 1905 году произошла и первая встреча Ленина с тов. Стучкой. Но в годы первой эмиграции у Ленина, по-видимому, не было постоянной связи с деятелями Латышской социал-демократической рабочей партии, таковая установилась у него только с 1906 года, особенно после того как Социал-демократия Латышского края вошла в состав РСДРП. Интересно отметить рассказ тов. Стучки о том, что Ленин хотел лично приехать на I съезд Социал-демократии Латышского края, но этому помешали какие-то случайные обстоятельства⁶. Со Стучкой Ленин тогда поддерживал регулярную связь. Кроме того, Ленин в тот период встречался также с представителями нашей партии в Центральном Комитете РСДРП и с ее делегатами на общепартийные конференции, в частности, с тов. Ленцманисом. Осенью 1906 года я познакомился с Лениным и поселился с ним в одной даче (в Финляндии, недалеко от Петербурга). Не вдаваясь сегодня далеко в область личных воспоминаний, я только замечу, что уже во время нашей первой встречи Ленин буквально засыпал меня вопросами о деятельности Социал-демократии Латышского края, а потом я должен был регулярно информировать его обо всем, что происходит в Латвии. Когда в Петербург поступали новые номера газеты «Циня» или других изданий нашей партии, я должен был сообщать Ленину об их содержании, переводить отдельные места и т. д.

Первая наша встреча состоялась вскоре после того, как в «Пролетарии» появилась известная статья Ленина «Партизанская война»⁷ в которой Ленин использовал некоторые данные о борьбе партизан в Латвии, взятые из газеты «Новое время», — других источников у него тогда не было под рукой. Так вот, во время нашего первого разговора Ленин меня особенно много расспрашивал о боевых выступлениях нашей партии, о «лесных братьях» и т. д. Тогда же он настойчиво просил меня написать статью об отношении СДЛК к партизанской борьбе. Составленная мною по «Цине» и другим печатным материалам статья вскоре была напечатана в «Пролетарии»⁸.

Стремясь к установлению возможно более тесного контакта с ответственными работниками Социал-демократии Латышского края, Ленин осенью 1906 года добился принятия Большевистским центром постановления об откомандировании в распоряжение ЦК СДЛК (кажется, по просьбе ЦК) одного из виднейших большевистских пропагандистов и литераторов — покойного тов. Свидерского. Некоторые старые товарищи, наверно, помнят, что Свидерский работал в Риге довольно продолжительное время. Латышский ЦК назначил его редактором одной из наших русских газет, не помню точно, была ли это «Борьба» или «Штык» (с мест раздаются голоса товарищей, что Свидерский был редактором газеты «Штык»). Но вместе с тем Свидерскому было поручено поддерживать постоянную связь между Большевистским центром и латышскими большевиками и помогать последним в проведении ленинской политики в Латвии.

Отмечу еще другой факт, относящийся к тому же времени и вряд ли кому-нибудь известный. Когда началась подготовка к Лондонскому съезду РСДРП Ленин проявлял большой интерес к тому, пошлет ли Социал-демократия Латышского края на съезд настоящих, выдержанных большевиков. Поскольку Свидерский в то время уже находился в тюрьме, Ленин предложил мне съездить в Ригу, повидаться с товарищами, прежде всего со Стучкой, и привезти точную и исчерпывающую информацию о положении дел в Социал-демократии Латышского края. К сожалению, я приехал в Ригу, когда выборы на съезд там уже были закончены, а информация, которую я привез Ленину, была не особенно утешительной. Она состояла приблизительно в следующем: явных меньшевиков среди латышских делегатов на съезд, вероятно, не будет; во всяком случае, никто из кандидатов не решался открыто защищать меньшевистскую платформу; подавляющее большинство делегатов избраны как большевики, но среди них много колеблющихся «нефракционных» элементов.

Во время Лондонского съезда РСДРП Ленин постоянно находился в контакте с большевистской частью латышской делегации. Подробнее об этом я сегодня рассказывать не буду, замечу только, что участники Лондонского съезда, в частности, тов. Ленцманис и Гавен-Доннер, могут поделиться об этом интересными воспоминаниями⁹. Мне кажется, что они обязаны это сделать. Я же сегодня остановлюсь на другом вопросе — расскажу об участии Ленина в нашем, латышском съезде, который, как я уже упоминал, состоялся там же, в Лондоне, вслед за V съездом РСДРП¹⁰.

Самый факт участия Ленина во II съезде Социал-демократии Латышского края до сих пор оставался неизвестным даже лучшим знатокам истории ВКП(б) и биографии Ленина. Во всяком случае, этот факт не отмечен ни единым словом ни в «Сочинениях» Ленина, ни в изданной Институтом Маркса—Энгельса—Ленина книге «Даты жизни и деятельности Ленина», содержащей наиболее полную сводку выступлений Ленина.

Еще во время съезда РСДРП латышская делегация на одном из своих делегатских заседаний постановила пригласить на свой съезд Ленина. Этот же вопрос всплыл на первом заседании латышского съезда, и по нему произошла первая острая стычка между нашими большевиками и меньшевиками, причем последних поддерживали также многие примиренцы. В конце концов предложение о приглашении Ленина было принято 16 голосами (всего было 25 делегатов).

Приглашая Ленина на свой съезд, латышские большевики имели в виду предложить ему прочесть доклад по вопросу о текущем моменте и уже заранее договорились с ним об этом. Здесь отчасти сказывалось желание латышских большевиков взять реванш за то поражение, которое в этом вопросе потерпела большевистская фракция на съезде РСДРП, где голосами меньшевиков, бундовцев и примиренцев было провалено большевистское предложение о включении в повестку дня общеполитического доклада о текущем моменте. На латышском съезде этот пункт при обсуждении повестки дня также вызвал резкое столкновение и прошел, но в результате ожесточенной фракционной борьбы. За включение этого пункта в повестку дня — другими словами, за то, чтобы Ленин получил возможность выступить на нашем съезде не только с обычным, формальным приветствием, но и с политическим докладом, — было подано только 14 голосов. Остальные голосовали против или воздержались. Это голосование явилось, пожалуй, наилучшим показателем соотношения сил фракций на II съезде Социал-демократии Латышского края: поскольку в тот момент на съезде было 26 делегатов с решающим голосом, то выходит, что объединенная оппозиция меньшевиков и центристов располагала на съезде 12 голосами, т. е. она составляла почти половину съезда.

Доклад Ленина состоялся на вечернем заседании 6 июня¹¹. К сожалению, в дошедшей до нас протокольной записи съезда доклад изложен слишком неудовлетворительно, и по ней нельзя получить даже приблизительного представления об этом докладе, чрезвычайно богатом по содержанию и блестящем по форме. Окончив доклад, Ленин зачитал составленный им проект резолюции и, согласно протокольной записи, предложил съезду решить вопрос: обсуждать ли этот проект немедленно или отложить его обсуждение до завершения других, более срочных пунктов повестки дня, или же совсем не обсуждать его на данном съезде, но по затронутым в докладе и резолюции вопросам открыть дискуссию в печати и на партийных собраниях Социал-демократии Латышского края. После краткого обсуждения было принято предложение двух большевиков — Пельше и Якова Янсона: прений на съезде не устраивать, а проект резолюции Ленина присоединить к протоколам.

Нужно отметить, что на съезде присутствовал также покойный тов. Вячеслав (Н. А. Рожков), который на первом заседании приветствовал съезд от имени большевистской фракции РСДРП, а потом, на седьмом заседании, выступил докладчиком по вопросу «О кризисах, локаутах и безработице», внес проект соответствующей резолюции и принял активное участие в прениях. Данные факты показывают, какой тесный контакт существовал в то время между большевистской фракцией РСДРП и Социал-демократией Латышского края. Это продолжалось все время, пока в Центральном Комитете Социал-демократии Латышского края решающая роль принадлежала большевикам. Я не буду сейчас касаться отдельных фактов, подтверждающих это, отмечу только, что в этот период наши представители в Центральном Комитете Российской социал-демократической рабочей партии, на всех общепартийных конференциях, в Заграничном комитете, в протокольной комиссии Лондонского съезда и т. д. решительно поддерживали большевиков. С другой стороны, в большевистских органах в эти годы уделялось много места информации о съездах, конференциях Социал-демократии Латышского края и т. д. Кроме того, я расскажу один факт, как мне кажется, совсем не известный другим товарищам.

Когда в результате больших провалов 1908 года стало невозможно регулярно выпускать в Риге газету «Циня», за границей был создан новый орган «Социалдемократияс Вестнесис» («Вестник социал-демократии»). Он выходил в 1909 году как издание Заграничного комитета Социал-демократии Латышского края, по важнейшим вопросам тактики он отстаивал большевистскую позицию. Так вот — этот орган был создан при непосредственном содействии Большевистского центра и лично товарища Ленина, средства на покупку шрифта для набора этого органа СДЛК получила от большевиков. После того как в Заграничном комитете СДЛК стали хозяйничать меньшевики, они пользовались тем же шрифтом для набора своей ликвидаторской газеты «Циня». Курьезнее всего то, что несколько позже, когда мы создали свою большевистскую газету «Билетенс» («Бюллетень»), меньшевики бросили нам обвинение, что мы получаем субсидию от Ленина; они полагали, что это особенно сильно подействует на нефракционных латышских рабочих. Отмечу еще одно обстоятельство, которое вам теперь, наверно, покажется довольно странным: как «Циню», так и нашу газету «Билетенс» набирал один и тот же наборщик, большевик Карлсон (Огриетис), ныне ответственный работник Украинской ССР. Работу для «Цини» он выполнял по горькой обязанности: он состоял платным работником типографии. А кроме того, мы же тогда все состояли членами «единой» Социал-демократии Латышского края. Но как тов. Карлсон проклинал свою работу для ликвидаторской газеты! Зато работу для газеты «Билетенс» и по организации большевистской фракции он выполнял как приятнейшую партийную нагрузку.

Я уже упомянул в первой части своей речи, что, создавая в 1912—1914 годах свою большевистскую фракцию внутри Социал-демократии Латышского края, мы все время действовали в контакте с Лениным. Я не могу теперь останавливаться на всех фактах, характеризующих отношение Ленина к большевистской оппозиции в рядах СДЛК. Но об участии Ленина в подготовке и проведении Брюссельского съезда¹² я должен сказать еще несколько слов.

Как показывают письма Ленина, о которых я уже говорил, перед съездом он был очень озабочен тем,

окажутся ли большевики на съезде в большинстве и сделают ли они все для того, чтобы сплотить свою фракцию. С целью договориться о проведении съезда с руководящими работниками нашей фракции Ленин в конце 1913 года предпринял поездку в Берлин, где жили тогда тов. Герман и Рудис¹³, а потом он приехал ко мне в Париж. В Брюсселе Ленин до съезда и во время него принимал участие в заседаниях нашей фракции, помогал нам наметить тактическую линию, составить проекты резолюций и т. д., а также выступил одним из докладчиков по вопросу об отношении Социал-демократии Латышского края к РСДРП. К сожалению, стенограмма выступлений на съезде не велась, а протокольная запись не сохранилась. В американской латышской газете «Страдниекс» («Рабочий») в 1915 или 1916 году было напечатано краткое изложение доклада Ленина¹⁴, по чрезвычайно неудовлетворительное. Не входя теперь в подробности, я должен подчеркнуть, что личное участие Ленина в Брюссельском съезде имело колоссальное значение для консолидации нашей фракции и для всего дальнейшего развития латышского большевизма.

После Брюсселя у Ленина еще остались — и это было вполне естественно — сомнения относительно того, сумеют ли латышские товарищи преодолеть в своей среде первородный грех Социал-демократии Латышского края — примиренчество. Эти сомнения стали у Ленина рассеиваться, когда новое руководство Социал-демократии Латышского края показало на деле, что оно намерено, вопреки стеснительным резолюциям съезда, идти рука об руку с большевиками, поддерживать большевистскую линию до конца. Я уже говорил о своем выступлении на конференции, созванной Международным социалистическим бюро. Добавлю лишь, что вскоре после конференции Ленин прислал мне письмо с горячими поздравлениями по поводу моего поведения на конференции. К сожалению, это письмо, как и остальные письма Ленина ко мне за довоенный период, погибло во время войны в Бельгии. Помнится, что так же горячо Ленин приветствовал в моем лице Социал-демократию Латышского края в начале 1915 года в связи с нашим выступлением на Лондонской конференции социалистов союзных стран. Как известно, на этой конференции тов. Литвинов зачитал декларацию большевиков и после этого передал в президиум мое заявление, что Социал-демократия Латышского края целиком присоединяется к большевистской декларации.

Теперь еще о Циммервальде. Когда мы в Лондоне получили первые сообщения о подготовке какой-то международной конференции, мы к этому отнеслись скептически. Нам казалось, что эта конференция окажется или социал-патриотической, или же центристски-пацифистской. Но затем пришло письмо Ленина, в котором он сообщал, что на конференции будут представлены также левые элементы международного социалистического движения и поэтому необходимо принять в ней участие. Поскольку вначале не было никакой уверенности в том, что мне, беспаспортному эмигранту, удастся попасть в Швейцарию, — подобные передвижения во время войны стали почти невозможными даже для людей, имевших самые солидные документы в кармане, — я немедленно послал мандат СДЛК Левину с просьбой представлять машу партию. В конце концов в результате невероятных мытарств я все-таки пробрался в Швейцарию, и таким образом посланный мною мандат оказался практически неиспользованным, но самый факт выдачи нашего мандата вождю большевиков РСДРП ясно показывает, какой громадный путь проделала наша партия от примиренчества и колебаний довоенного периода к большевизму. Я думаю, что по случаю

юбилея нашей партии следует привести слово в слово первый мандат, полученный Лениным от Социал-демократии Латышского края. До сих пор он еще нигде не был опубликован.

Мандат написан на официальном бланке нашего Заграничного комитета. В его заголовке значится (по-латышски и по-английски):«Российская социал-демократическая рабочая партия. Социал-демократия Латышского края. Заграничный комитет». На документе дата: 16 июля 1915 года. Там же в заголовке приведен адрес секретаря Заграничного комитета (мы тогда в Лондоне еще могли существовать совершенно легально). Далее следует текст:

«Товарищу Ленину

Дорогой товарищ!

От имени Заграничного комитета Социал-демократии Латышского края прошу Вас выступить в качестве представителя нашей организации на предстоящих совещаниях социалистов разных стран.

Наша организация, как Вам известно, вполне примыкает к той позиции, которую занял ЦК РСДРП в своем первом манифесте о войне и которая потом выразилась в заявлениях его представителей на конференциях Лондонской и женской.

Из материалов, которые Вам посылаются, Вы увидите, как наша организация работает и проводит в жизнь взгляды революционно-интернациональной социал-демократии.

С товарищеским приветом

П. Винтер¹⁵

секретарь ЗК СДЛК».

Признаюсь, возможность огласить этот архивный документ на сегодняшнем собрании доставила мне

большое удовольствие. Я уверен, что и вы испытываете то же самое, — ведь этот документ свидетельствует, что наша партия еще тогда встала, наконец, открыто на путь, ведущий к большевизму, что она перестала бояться дурацких обвинений во фракционности и т. д.

Мне пора кончать. Попутно еще замечу, что подобные же мандаты были нами посланы большевистским делегатам и на Кинтальскую конференцию¹⁶, и так как туда нам самим уже не удалось пробраться, то нашу партию на этой конференции представлял ЦК партии большевиков.

В только что приведенном документе упоминаются какие-то «материалы», которые были посланы мною Ленину для ознакомления с борьбой латышских рабочих против империалистической войны. Это место нуждается в расшифровке. Речь тут идет о выпущенных нашей партией воззваниях против войны. В течение первого года империалистической войны, когда Заграничный комитет СДЛК находился в Лондоне, у нас была регулярная и довольно тесная связь с Ригой. Мне неизвестно, что из посылавшихся нами писем и других документов получали рижские товарищи, но мы в Лондоне получали нелегальную почту сравнительно часто. Между прочим, нами было получено за это время очень много — свыше 40 — антивоенных прокламаций Социал-демократии Латышского края, изданных, главным образом, на латышском, отчасти на русском и других языках. Подумайте только, товарищи: за первые 12 месяцев войны, когда в Латвии свирепствовало военное положение, ЦК и Рижский комитет Социал-демократии Латышского края выпустили больше 40 воззваний против войны! Это свидетельствует о громадной подпольной работе, которая велась нашей партией в невероятно тяжелых условиях того времени. Следует полагать, что полученные нами воззвания составляли только часть воззваний, выпущенных на местах, вряд ли нам посылалось все, выходившее из подпольной типографии, и вряд ли все, посылаемое в Лондон разными нелегальными путями, попадало в наши руки. Так вот, по этим воззваниям я составил тогда обзор об антивоенной деятельности Социал-демократии Латышского края, и, по-видимому, об этом обзоре и идет речь в тексте мандата.

Добавлю еще, что, отправляясь на Циммервальдскую конференцию, я захватил с собой часть воззваний. Внешне они производили внушительное впечатление именно подпольным происхождением: плохая, серая бумага, истертый шрифт и т. д. И когда на конференции германские центристы с Ледебуром во главе пытались доказать, что во время войны немыслимо развернуть широкую подпольную работу, я, возмущенный, вскочил и, потрясая пачкой воззваний, выпущенных нашей партией, гордо заявил: вот как работают революционные интернационалисты во время войны! Смотрите и учитесь!

Упомянутый мною обзор деятельности Социал-демократии Латышского края во время империалистической войны был напечатан во 2-м номере большевистского журнала «Сборник «Социал-Демократа»», вышедшем в Женеве в конце 1916 года. Редакция журнала, во главе которой стоял Ленин, сопроводила статью следующим кратким примечанием:

«От редакции. С величайшим удовольствием печатаем мы статью, которая рисует громадную интернационалистическую работу, выполненную нашими латышскими товарищами и друзьями. Честь и слава революционным латышским пролетариям!

Мы надеемся в ближайшем будущем ознакомить русских товарищей с работой латышских социал-демократов и за последние месяцы войны».

Для нас такое заявление очень важно. Оно показывает, как оценивал Ленин нашу работу во время войны. Навряд ли эти слова приветствия звучали бы так признательно и тепло, если бы Ленин не считал тогда нашу организацию особенно близко стоящей к большевизму.

К сожалению, Ленин не оставил нам такой развернутой характеристики деятельности Социал-демократии Латышского края за этот период, какую он дал в своей статье 1910 года¹⁷... Поэтому мы должны особенно внимательно собирать и изучать все его заметки, даже если они невелики и носят случайный характер. В середине сентября 1915 года, составляя план статьи о Циммервальдской конференции, Ленин включил в него как пункт 7-й «Доклад латыша»¹⁸, но эта статья, кажется, не была написана¹⁹. Но вот еще один, с виду как будто мелкий и незначительный факт, на самом деле, однако, проливающий некоторый свет на отношение Ленина к Социал-демократии Латышского края во время войны.

Я имею здесь в виду заметку Ленина о составе делегатов и подсчете голосов на Циммервальдской конференции²⁰. В этой заметке российские делегаты разбиты на 5 групп, или фракций: меньшевики с бундовцами, социалисты-революционеры, отдельно Троцкий — один в своей «фракции», отдельно Балабанова — тоже одна. Далее следует большевистская группа, в которую зачислен также делегат Социал-демократии Латышского края Винтер. И заметьте: из 8 участников так называемой «циммервальдской левой» в большевистскую фракцию включен только представитель Социал-демократии Латышского края. Разве не ясно, что Ленин тогда считал нашу партию большевистской? Поэтому, мне кажется, неправы те товарищи, которые и в этот период находят в деятельности Социал-демократии Латышского края одни только ошибки и в своем чрезмерном самокритическом рвении доходят до таких утверждений, что мы и во время войны не были большевиками.

«Latvijas Komuni&tiskas partijas frisdestnit gadi. Biedra Berzi#a Zieme{a referats un runas jubilejas sapulce I934. gada 30. junijn»

М., I935, стр. 38—50.

Примечания:

¹ Доклад, прочитанный Я. А. Берзинем-Зиемелисом 30 июня 1934 г. в Москве на юбилейном собрании, посвященном 30-летию Коммунистической партии Латвии. Печатается в сокращенном виде. Заголовок дан составителями. Ред.

² Имеется в виду СДЛК- Ред.

³ Имеется в виду Прибалтийская латышская социал-демократическая рабочая организация. Ред.

⁴ Боевики освободили из Рижской центральной тюрьмы члена Рижского комитета ЛСДРП Я. Лациса и Ю. Шлессера. Ред.

⁵ В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 11, стр. 268—269. Ред

⁶ См. «Пролетарская революция», 1922, № 12, стр. 54. Ред.

⁷ См. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 14, стр. 1—12. Ред

⁸ См. «Пролетарий» № 7 и 7, 29 октября и 10 ноября 1906 года. Ред.

⁹ См. воспоминания Ю. Гавена, стр. 86—89 настоящего сборника. Ред.

¹⁰ Речь идет о II съезде СДЛК. Ред.

¹¹ В. И. Ленин выступил с докладом «О задачах пролетариата о современный момент буржуазно-демократической революции». Ред.

¹² Речь идет о IV съезде СДЛК, состоявшемся в Брюсселе в январе 1914 года. Ред

¹³ Рудис — Я. Гипслис. Ред

¹⁴ См. газету «Страдниекс» (орган Латышской объединенной организации Американской социалистической партии), 1915, № 37, 14 мал. Ред.

¹⁵ П. Винтер — псевдоним Я. Берзина-Зиемелиса. Ред.

¹⁶ Кинтальская конференция состоялась в апреле 1916 года. Ред.

¹⁷ Автор имеет в виду статью В. И. Ленина «Юбилейному номеру «Zihija»». См.: В И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 19, стр. 305—309. Ред.

¹⁸ См. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 54, стр. 462—463. Ред.

¹⁹ Циммервальдской конференции В. И. Ленин посвятил статью «Революционные марксисты на международной социалистической конференции 5—8 сентября 1915 г. См.: В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 27, стр. 43—47. Ред..

²⁰ См. «Ленинский сборник», XIV, стр. 186. Ред.

 

Я. А. Берзинь-Зиемелис

ПЕРВЫЕ ВСТРЕЧИ С ЛЕНИНЫМ

Осень 1906 года, конец сентября или первые дни октября. Куоккала — дачное селение в Финляндии, кажется, вторая остановка за Белоостровом. Дача «Ваза» — небольшой деревянный дом, во дворе полуобвалившийся колодец, дальше какой-то сарай, где лежат дрова... Стоит эта дача уединенно, в стороне от деревни Куоккала, стоит на опушке леса, кругом сосны, одинокие и угрюмые. Дальше в лесу разбросаны другие дачи, но тут их немного: главная дачная местность по другую сторону железной дороги, за деревней, ближе к морю...

Как все это запомнилось! Многое, что потом в жизни встречалось, исчезло из памяти, а вот станция Куоккала, ее окрестности, тропинка, ведущая от вокзала к лесу, уединенная дача среди редких финских сосен — все это перед глазами до сих пор, как будто только вчера побывал там. А на самом деле прошло больше 20 лет.

На даче «Ваза» в 1906—1907 годах жили Владимир Ильич с Надеждой Константиновной. И мне посчастливилось: меня, молодого латышского большевика, рядового работника партии, недавно вышедшего из тюрьмы и нелегально скитавшегося по питерскому подполью, заботливые товарищи поселили на этой даче. И суждено было мне прожить несколько месяцев в ближайшем соседстве с нашим Лениным.

Нанимал дачу тов. Линдов (Лейтейзен), старый «искровец», потом большевик, занимавший ответственные посты в нашей партии (был, например, членом ЦК в 1909—1910 г.), погибший впоследствии, в 1919 году, на Восточном фронте в борьбе против Колчака. Он жил там со своей семьей, свободные комнаты внизу занимали Владимир Ильич с Надеждой Константиновной, а наверху, в мезонине, жил виднейший тогда работник партии, член ЦК и редакции «Пролетария» А. А. Богданов с женой. Пустовала осенью одна комнатка, которая и досталась мне.

Нужно заметить, что летом 1906 года, после разгона I Думы, многие из руководящих работников всех революционных партий поселились в дачных местностях по Финляндской железной дороге. Реакция в России к этому времени наступала все решительнее, столыпинская полиция становилась все наглее; видным товарищам, много выступавшим открыто в период послеоктябрьских и перводумских «свобод», трудно стало жить в самом Петербурге. Поселившись под видом дачников в Финляндии, куда реакция еще не докатилась и где еще существовали свои конституционные порядки, они могли время от времени приезжать в Петербург, для чего требовались только особые меры и особая бдительность на Финляндском вокзале и на пограничной станции Белоостров.

Пришли мы на дачу вместе с тов. А. И. Свидерским, который устраивал мне эту квартиру. Насколько помню, он не сказал мне, кто живет на даче, и я знал только, что там все «свои». С хозяйкой (это была жена Линдова) я быстро договорился о плате за комнату и обо всем прочем и начал устраиваться на новом месте.

Позвали меня к чаю. В столовую приходили какие-то товарищи, пили чай, разговаривали, уходили, — я не имел ни малейшего представления, кто они такие.

Попозже пришел еще какой-то человек: роста небольшого, но крепко сложенный. С первого взгляда он мне показался неинтересным, даже неинтеллигентным. Поразили только глаза: здороваясь со мною, он быстро и легко, но вместе с тем чрезвычайно проницательно оглядел меня. Мне показалось, что он видит меня насквозь.

Пришел он с газетой в руках, продолжал читать ее за чаем. Дочитав начатую статью, отложил газету в сторону. Лицо как будто посветлело. Заговорил со мною, и сразу же посыпались на меня вопросы:

- Вы латыш?.. Давно ли из Латышского края?.. А, только недавно вышли из тюрьмы. Где сидели?..

Узнав, что после тюрьмы я побывал в имении своего товарища по ссылке В. А. Кугушева, у которого работал в то время в качестве управляющего имением другой товарищ по ссылке А. Д. Цюрупа, незнакомый собеседник начал расспрашивать меня про них:

- Разве Кугушев по-прежнему сочувствует меньшевикам? А я думал, что он совсем перешел к кадетам. Нам, большевикам, он денег не дал бы?.. Я знаю, что Цюрупа остался большевиком. Надо бы извлечь его из деревни, у нас тут нашлась бы работа для него...

А потом — и больше всего — о латышских делах:

- Ваш родной язык латышский? .. Но вы хорошо говорите по-русски. Вы где учились русскому?.. Акцент все-таки слышен. Особенно звук «л» у вас не русский. Скажите «лапландец»... Нет, не так. Надо вот так...

Весь этот разговор начал сильно волновать меня. Я чувствовал, что этот незнакомый товарищ, так просто и дружески беседующий со мною, уже возымел надо мной особую власть, которой я не могу сопротивляться. Я отвечал ему свободнее и откровеннее, чем я, молодой и строгий конспиратор, привык даже в разговорах с близкими товарищами. Было ясно, что он не зря задает вопросы, что всеми своими расспросами он клонит к какой-то определенной, мне неизвестной цели. Было похоже на то, что меня экзаменуют, но я не испытывал от этого ни малейшей неловкости.

- А связь с латышским движением у вас сохранилась? .. В тюрьме оторвались от него?.. Вот как! Вы будете работать у нас в латышском районе¹, это хорошо. Но за «Циней» (название ЦО латышской социал-демократии) вы следите? Последние номера видели?..

- Что слышно о партизанском движении, идет на убыль?.. Вы сами не были «лесным братом»?.. Да, вы сели уже в декабре. Но как они существуют в лесу, чем же питаются?.. Значит, крестьяне все- таки поддерживают. Это важно... Но к экспроприациям тоже приходится прибегать? Но как же в отношении контроля со стороны партии?

Мне пришлось рассказывать о всех подробностях партизанской борьбы. И запомнилось, что особый интерес у моего собеседника вызвал мой рассказ о том, что наши «дружинники» еще летом 1905 года, производя конфискации казенных денег, выдавали квитанции со штемпелем партийного комитета, что отчеты о собранных суммах печатались открыто в партийных органах...

В ходе разговора у меня мелькнула мысль: не Ленин ли? По всей вероятности, это было тогда, когда мой собеседник, в связи с разговором о партизанском движении, начал говорить о некоторых особенностях земельного вопроса в Прибалтийском крае. А может быть, это произошло, когда я услышал, что окружающие называют его «Владимир Ильич», — во всяком случае, со времени своей ссылки я знал хорошо, что «В. Ильин» — псевдоним Ленина для легальных изданий... Но все мои сомнения рассеялись окончательно, когда этот-товарищ предложил мне написать статью для ближайшего номера «Пролетария».

Я был смущен, сильно стеснялся и упорно пытался отвертеться от писания статьи, ссылаясь на то, что у меня нет никаких материалов, что я никогда не писал по-русски.

- Это пустяки. Вы изложите все, что вы сегодня рассказывали о партизанском движении, приведите по «Цине» ваши споры с меньшевиками по этому вопросу, больше и не требуется... Язык вы знаете великолепно, а если будут ошибки, мы их исправим...

Так, по настоянию Владимира Ильича, появилась на свет моя первая политическая статья на русском языке (в одном из осенних номеров «Пролетария» финляндского периода).

Итак, с этого незабвенного разговора в осенний вечер на даче «Ваза» началось мое знакомство и — решаюсь сказать — моя дружба с Владимиром Ильичем.

*   *   *

В эту зиму я часто, временами почти ежедневно, встречался с Владимиром Ильичем, иногда мы подолгу беседовали, но все эти разговоры слабо запечатлелись в памяти, а большинство стушевалось совершенно. Запомнились только общие контуры этих разговоров, из продолжительных бесед сохранились одни лишь обрывки.

В первое время Владимир Ильич часто возвращался к латышским делам. Он живо интересовался ходом революционного движения в Прибалтике, особенно работой латышской социал-демократии.

Вообще Владимир Ильич восхищался борьбой латышских рабочих в период революции 1905—1906 годов, часто ставил ее в пример русским товарищам. Сочетание борьбы городского пролетариата с революционным движением крестьянства, как оно проводилось в Прибалтийском крае с лета 1905 года, он считал одним из величайших достижений первой революции. Он интересовался всеми, даже мельчайшими подробностями этой борьбы и подолгу расспрашивал о ней. Когда я утверждал, что наше крестьянское движение целиком шло не только под знаменем, но и под непосредственным организационным руководством с.-д. партии, Владимир Ильич восклицал с некоторым скептицизмом, который, однако, не мог скрыть его восхищения:

- Да не может быть!.. Ну, уж это вы преувеличиваете.

Особенно он не хотел верить, что наши латышские с.-р. не пользовались никаким влиянием не только в городе, но и в деревне.

- Как же это так?.. В этом сказывается ваш партийный патриотизм. Но я же слышал от Ролава...

И он начал передавать свои разговоры с этим видным латышским эсером.

Я начинал горячиться, нападал с жаром на наших с.-р., говорил о их шарлатанстве... Потом я начал понимать, что своими скептическими замечаниями Владимир Ильич подзадоривает меня, желая услышать побольше подробностей.

Были также разговоры о роли рижской большевистской организации в событиях 1905 года. С некоторым сожалением и раскаянием я как-то рассказывал Владимиру Ильичу, что по возвращении из ссылки летом 1905 года я имел твердое намерение работать не у латышей, которых считал недостаточно выдержанными большевиками, а войти в большевистскую организацию в Риге, но потом отказался от этой идеи, убедившись, что обе русские организации, меньшевистская и большевистская, весьма слабо связаны с массами. Владимир Ильич задумался, поморщился, потом сказал:

- А пожалуй, вы поступили правильно. У нас там была хорошая группа, но вряд ли они могли играть крупную роль среди латышских рабочих. Они иногда хвастали своими успехами, но, наверно, прибавляли лишнее.

Больше всего меня поражало всестороннее знакомство Владимира Ильича с земельными отношениями Прибалтики. Он, по-видимому, читал все основные труды по этому вопросу на русском, а может быть, и на немецком языке, но ему были недоступны работы на латышском языке. Иногда он обращался ко мне с разными вопросами из этой области, во всяком случае, помню, что как-то мне пришлось переводить ему выдержки из книги покойного тов. Азиса (Ф. Розния) «Латышский крестьянин».

При обсуждении различных внутрипартийных вопросов в этот период от Владимира Ильича часто можно было услышать замечание:

- Ну, на латышей можно положиться, они же все большевики.

Когда же из Латвии стали приходить сообщения об усилении меньшевистского крыла латышской партии, Владимир Ильич говорил с недоумением:

- Как же так! Движение у вас по-настоящему революционное, партия пролетарская по составу, и все-таки меньшевизм пускает корни. Нужно дать этому отпор.

Должно быть, к этому времени и относится решение БЦ (Большевистского центра) о назначении в Ригу, по соглашению с ЦК латышской партии, особого представителя большевиков, в качестве какового туда и уехал зимой 1906 года тов. Свидерский.

Наряду с другими литературными планами, в Куоккале этой зимой обсуждался вопрос об издании большевистской «Социал-демократической энциклопедии». Я обещал для нее несколько статей о с.-д. движении в Латвии, но, будучи сильно загружен делами ПК (Петербургского комитета), в котором я состоял членом руководящей «пятерки» и секретарем, я не сдал в срок своих статей. Узнав об этом от Линдова, главного редактора «С. Э.», Владимир Ильич накинулся на меня:

- Говорят, латыши народ аккуратный, а вы запаздываете с такой важной работой. Вы подрываете репутацию целой нации... В чем у вас затруднения?

И Владимир Ильич начал учить меня, как работать, как составить себе план статьи, подобрать материалы и т. д.

Сам он усердно писал и для упомянутой энциклопедии. Сохранились ли эти рукописи?

Помимо общего интереса к революционному движению в Латышском крае и стремления использовать «латышский опыт» для дальнейшей борьбы российского пролетариата, особое внимание Владимира Ильича к латышским (а также к польским) делам было вызвано и соображениями внутрипартийного характера. После Стокгольмского съезда², на котором в партию вошли «национальные» организации, польская и латышская партии и Бунд, паша партия стала своего рода федерацией, в которой решение всех важнейших вопросов зависело от голоса «националов». Для проведения большевистской линии важно было привлечь этих «националов» на свою сторону, установить с ними возможно более тесный контакт, большевизировать их. Это было тем более важно, что предстоял созыв нового съезда партии, чему всеми силами сопротивлялись меньшевики. Владимир Ильич не раз говорил с полной уверенностью, что на пятом съезде латыши и поляки будут с большевиками и что нам удастся отвоевать партийное руководство у меньшевиков и бундовцев.

Время было горячее. Несмотря на усиление реакции, работа партии велась широко и интенсивно.

Внутри партии наша фракция энергично вела агитацию за созыв нового съезда, который должен был решить все спорные вопросы и создать твердое и принципиально выдержанное партийное руководство.

Приближались выборы во II Государственную думу, и наша партия оживленно обсуждала вопросы избирательной тактики. Выявились глубочайшие разногласия между обоими течениями в партии: меньшевики стали все определеннее высказываться за соглашение с либерально-буржуазной партией кадетов, большевики не менее решительно стояли за самостоятельное выступление партии пролетариата и только в исключительных случаях допускали «технические соглашения», притом только с теми партиями, которые признавали необходимость вооруженного восстания и вели борьбу за демократическую республику. Чем ближе подходили выборы, тем острее становились споры по первостепенным вопросам пролетарской тактики.

Ленин весь целиком уходил в эту борьбу. Если он вообще работал не щадя себя, то в подобные периоды острой и решительной борьбы он не знал ни минуты отдыха.

(Писал он с утра до поздней ночи, писал брошюры, листовки, воззвания, резолюции, предисловия к чужим работам, наконец — бесчисленные статьи как для нелегальных, так и для тех большевистских легальных изданий, которые все еще время от времени возникали. И нередко слышны были замечания ближайших товарищей: «Ильич опять писал всю ночь... Ильич сегодня накатал целую брошюру...»

А затем — заседания, совещания, беседы, почти беспрерывно происходившие на даче «Ваза»!

Там более или менее регулярно собирался БЦ, там часто заседала редакция «Пролетария», там происходили совещания с ответственными работниками питерской организации. А помимо этих собраний, там вечно происходили совещания и беседы Владимира Ильича с руководителями нашей издательской, технической и прочей работы, а также с партийными работниками, приезжавшими к нему за советами и указаниями.

Надежда Константиновна в то время состояла секретарем БЦ, и к ней приходили по делам не только работники центра, но и «провинциалы». Закончив свои дела с Надеждой Константиновной, эти товарищи тоже всегда добивались свидания с Лениным. Не проходило и дня, чтобы на даче не появлялись посетители, а иногда, особенно в связи с расколом Петербургской организации, а потом весной, перед Лондонским съездом партии³ на даче стояла настоящая толчея.

Несмотря на загруженность работой и невзирая на усталость, Владимир Ильич всегда охотно беседовал с приезжавшими товарищами. Особенно он ценил разговоры с «практиками», с партийными работниками с мест, с которыми он обсуждал не только принципиальные вопросы, но и все детали повседневной организационной работы.

Чаще всего на даче появлялись, конечно, работники центра и ответственные руководители питерской организации. Многие появились раз-другой, потом исчезали надолго — уезжали на работу в провинцию или же попадали в тюрьму, другие становились постоянными посетителями нашей дачи.

Видал я там Красина (Никитича), который всегда приходил с деловым видом и после разговора с Ильичем наедине сразу же исчезал. Мельком только видел я там Воровского (Орловского) и Гольденберга (Мешковского). Чаще приходили Свидерский, Лядов, Рожков, Бонч-Бруевич. Из питерских работников того периода бывали Теодорович (Платок) и Зиновьев (Григорий), приходили также А. П. Смирнов (Фома), Войтинский (Сергей Петров), Стасова, Алексинский. Из польских товарищей я там встречал Барского, из латышей — Ленцманиса (Грике) и Дауге. Довольно часто появлялся на даче покойный Могилевский, брат жены Линдова... Большинства же приходивших я не знал и тогда, а многие, которых я там встречал, изгладились из памяти впоследствии.

Запомнился один приезд тов. Лядова. Он привез Владимиру Ильичу на просмотр первую часть своей «Истории Российской социал-демократической рабочей партии». Ильич читал ее с большим интересом, отзывался о пей хорошо, говорил, что нужно торопиться с изданием и нужно приняться за писание второй части.

Запомнились обрывки каких-то споров Владимира Ильича с Рожковым по вопросам философии. Началось, должно быть, с книги Богданова об эмпириомонизме. Той зимой Владимир Ильич усердно читал третью часть «Эмпириомонизма», некоторое время ежедневно приходил с этой книжкой в столовую, сильно хмурился и что-то ворчал про себя, читая ее, делал на полях какие-то пометки... Я убежден, что план его собственной книги по философии («Материализм и эмпириокритицизм») зародился у него уже зимой 1906 года...

В упомянутых спорах Рожков, как мне запомнилось, отрицал необходимость особой марксистской философии и теории познания, а Владимир Ильич горячо возражал ему, с возмущением говорил о «махизме» Богданова, не жалея при этом крепких слов вроде «брехня», «галиматья» и т. п.

Той же зимой, но, должно быть, уже ближе к весне, пришел как-то т. Луначарский. Он собирался за границу, говорил о своих планах изучения новейших явлений в жизни западноевропейского пролетариата, особенно синдикализма, а Владимир Ильич давал ему советы и указания, за что приняться сначала, что для нас важнее и что менее важно.

Перед отъездом за границу заходил также покойный Станислав Вольский, в речах которого уже тогда чувствовалось большое разочарование революцией и упадок духа. Политика ему надоела, работа стала будничной, нужно новых впечатлений, и он решил уехать в Аргентину с целью изучения тамошних аграрных отношений... С иронической усмешкой слушал его Владимир Ильич, даже не спорил с ним, а после его ухода с грустью говорил:

- Ну, что же, устал человек, нервы не выдержали. .,

Из людей непартийных я видел на даче «Ваза», кажется, одного только — трудовика Седельникова. Он, если не ошибаюсь, приходил во время избирательной кампании во II Думу для каких-то разговоров о создании «левого блока». Об этом периоде я буду говорить подробнее в дальнейших статьях, тут только отмечу, что этого представителя другой «левой» партии Владимир Ильич принимал несколько иначе, чем своих товарищей, — в его разговоре с Седельниковым чувствовалась некоторая официальность и слегка подчеркнутая любезность. Особенно мне запомнилось, что этого гостя, рослого казака в высокой белой папахе, Владимир Ильич провожал до дверей, как в дипломатическом мире обычно провожают представителей дружественной державы.

*   *   *

Еще кое-что из этого же периода.

Уже в это время Владимир Ильич страдал головными болями и бессонницей, поэтому он вставал сравнительно поздно и почти всегда мрачный и угрюмый. Он начинал свой день с чтения газет, всегда выходил в столовую с большой кипой в руках. Я как-то задал ему наивный вопрос: сколько нужно времени, чтобы прочитать столько газет? Он взглянул на меня с лукавой усмешкой, а потом начал серьезно объяснять:

- Чтобы прочитать все это, нужно, наверно, много времени, но нам этого не требуется. Журналист должен уметь читать газеты по-особому. Нужно завести такой порядок: выбрать себе одну газету и в ней прочитать все наиболее важное, потом другие можно просмотреть легко и быстро. Из них берешь только то, что нужно для специальной работы. Потом создается привычка, перелистываешь номер и сразу находишь, что нужно.

И действительно, у Владимира Ильича это выходило очень ловко, он успевал просмотреть массу газет за утренним чаем.

После чая он уходил к себе и садился за работу, писал 4—5—6 часов подряд, а если не было никаких заседаний, то по вечерам писал он еще долго.

Перед сном он устраивал себе перерыв и часто, а может быть и ежедневно, уходил гулять. Обыкновенно это бывало поздно ночью. Чаще всего он, кажется, гулял один или же вдвоем с Надеждой Константиновной. А позже, зимой, он стал приглашать меня с собой на прогулку.

- Павел Васильевич⁴ вы еще не ложитесь? Не хотите немножко пройтись перед сном?

Эти ночные прогулки вдвоем были светлым моментом в моей жизни.

Выходим с заднего крыльца, нащупываем в темноте тропинку. Идем по соснам — сначала по тропинке, потом теряем ее и попадаем в снег. Бредем медленно, обмениваемся редкими словами. Огибаем какие-то темные дачи, заворачиваем налево и выходим к железной дороге. Дальше уж по рельсам — там светлее и там легче идти. И разговор там легче вяжется... Навстречу товарный поезд, сворачиваем в сугроб, пропускаем мимо поезд и снова дальше по рельсам...

Лениво плетется ночной разговор. О чем — неизвестно. Обо всем, о всяких пустяках, только не о политике: от политики нужно отдохнуть.

Стерлись из памяти эти разговоры, остались только бледные, очень бледные наметки...

Из далекого тумана прошлого смутно всплывают некоторые темы этих разговоров, — темы, казавшиеся необычными для Ильича, темы интимные: о лесной тишине, о луне, о поэзии, о любви...

Вероятнее всего, что эти романтические разговоры начинал я, но мой спутник принимал в них участие. И помнится — услышав от меня об осложнениях и неудачах в моей личной жизни, он чутко и деликатно утешал меня.

Как-то, зайдя в мою комнату, Владимир Ильич увидел у меня на столе новейшие стихи Бальмонта или Блока.

- Как, и вы увлекаетесь этой белибердой! Это же декадентщина. Что вы в ней находите?

Я смутился, начал возражать, начал показывать ему какие-то, по моему мнению, замечательные стихи. Ильич заглянул в книгу.

- Гм, звучит неплохо, плавно написано, но смысла в этом все-таки мало.

Узнав, что я беру книги из библиотеки Поповой, Владимир Ильич просил меня принести и ему что-нибудь по беллетристике.

- Только не из этих новых, что-нибудь старое. Вот если найдете какой-нибудь роман Джорджа Элиот⁵...

За весь этот период я редко видел Ильича совсем бодрым, еще реже веселым. По-видимому, его изводили не только головные боли и чрезмерная работа, но и политические затруднения: усиление реакции, ослабление революционного движения, назревавший раскол внутри партии.

Веселее он становился, играя с детьми.

С Морисом, восьмилетним сыном Линдова, он иногда по вечерам вел серьезнейшие разговоры, расспрашивал про школу, про его товарищей, задавал ему какие-то задачи. А то, бывало, начнет с ним и его младшими сестренками играть на дворе в снежки — тут он становился совсем неузнаваем: бегает, прячется за деревья, смеется громко, весело и молодо.

Через несколько месяцев мне пришлось переехать в город, но и потом мне часто приходилось бывать на даче «Ваза», особенно в связи с выборами в Думу и историческим расколом Петербургской организации, а позже в связи с подготовкой к Лондонскому съезду. Воспоминания об этом времени — в другой раз.

«Правда», 1928,

№ 18, 21 января.

Примечания:

¹ В Петербургской организации тогда, наряду с территориальными районами, существовали два национальных района — латышский и эстонский, оба большевистские.

² Имеется в виду IV съезд РСДРП, состоявшийся в апреле 1906 года в Стокгольме. Ред.

³ Имеется в виду V съезд РСДРП, состоявшийся в Лондоне с 30 апреля по 19 мая 1907 г. Ред.

⁴ Павел Васильевич — одна из подпольных партийных кличек Я. Берзиня-Зиемелиса. Ред.

⁵ Псевдоним английской писательницы Мэри Анн Эванс. Писала романы в 60-х и 70-х годах прошлого столетия. Кратко ее можно охарактеризовать как «английский Тургенев».

 

Я. А. Берзинь-Зиемелис

О ЛЕНИНЕ¹

(Из воспоминаний)

На даче «Ваза»

Больше года (с июня 1906 года по июль 1907)² Ленин прожил в Финляндии на даче «Ваза» в курортной местности Куоккала. На той же даче одно время, в октябре и ноябре 1906 г., жил и я, ежедневно виделся и говорил с Владимиром Ильичем. Об этих первых встречах с ним я уже рассказал в другом месте (в «Правде» от 21 января 1928 года)³; в данный момент я хочу восстановить лишь одну небольшую сцену, относящуюся к середине зимы 1906/07 года.

В конце ноября или в начале декабря мне пришлось покинуть дачу «Ваза»: по условиям своей партийной работы я должен был переселиться в Петербург.

Ничего не сохранилось в памяти о том, как мы тогда расстались с Владимиром Ильичем, — возможно, что он отсутствовал в то время и мне не удалось попрощаться с ним. Но запомнились некоторые детали одной из последующих встреч, когда я приехал к Владимиру Ильичу по делам Петербургской организации. (Был я членом и секретарем Петербургского комитета).

Я рассказал Владимиру Ильичу о работе Петербургского комитета и о подготовке к той исторической общегородской конференции, на которой должен был решаться вопрос о тактике на выборах во II Государственную думу и которая потом, как известно, привела к открытому расколу в Петербурге между большевиками и меньшевиками. Ленин во время моего доклада сидел озабоченный, хмурился: он не вполне разделял мой оптимизм относительно того, что на конференции нам, большевикам, обеспечено подавляющее большинство. Он слушал внимательно, задавал много вопросов, делал указания,— какие районы необходимо подтянуть, кого из ответственных работников бросить на более слабые места.

Под конец он спросил:

- Ну, а как обстоят дела в вашем районе?

Речь шла о существовавшем тогда в Петербурге экстерриториальном латышском районе, в котором я работал пропагандистом. И так как у нас дела обстояли вполне благополучно, то я мог порадовать Владимира Ильича категорическим утверждением, что от нас на конференцию не пройдет ни один меньшевик.

Кончился деловой разговор. Я встаю, собираюсь уйти. Но Владимир Ильич останавливает меня, начинает расспрашивать со всей подробностью о моей жизни в Петербурге.

- Как у вас с паспортом?.. Думаете, что надежный. От кого вы получили его? От Дмитрия Сергеевича? (Или, может быть, это был Михаил Сергеевич?) Ну, смотрите, чтобы он не подсунул вам плохой. Он, говорят, очень прижимистый, хорошие документы неохотно выпускает из рук...

- Какая же у вас теперь будет кличка?.. Но можно будет вас и по-прежнему называть Павлом Васильевичем?.. Это хорошо, я уже привык к этому. А то трудно уследить за всеми переменами.

Так я и остался для Владимира Ильича на всю жизнь Павлом Васильевичем: от случайного, весьма сомнительного паспорта, с которым я приехал в Куоккалу в конце сентября и который я должен был сменить уже через пару недель, у меня надолго сохранились имя и отчество в виде партийной клички. Владимир Ильич запомнил ее крепко и потом считал, что это мое настоящее имя и отчество. Еще в 1918—1919 годах он так обращался ко мне и в письмах, и в разговорах. Был случай: в кремлевские уже годы Владимир Ильич как-то при мне стал писать какую-то деловую бумагу, в которой назвал меня П. В. Берзиным, и очень удивился, когда я ему пояснил, что теперь я называюсь иначе. По-видимому, ему трудно было запомнить мое настоящее имя и отчество — в дальнейшем он все чаще переходил на менее интимное обращение — товарищ Берзин.

Но вернемся к нашему разговору в Куоккале.

Особенно подробно расспрашивал .меня Владимир Ильич, как я устроился с квартирой. Когда я рассказал ему, что живу в одной комнате с молодым латышским рабочим, работающим в ночную смену, отчего получается большое удобство — можем обходиться одной кроватью, на которой и спим по очереди: один днем, другой ночью, — Владимир Ильич пришел в сильное волнение:

- Ну, как же так можно! Это ведь неудобно. Как же вы высыпаетесь, если ваш товарищ приходит с работы в 6 часов утра? Да и заниматься нельзя в таких условиях. Нет, это никуда не годится. .. Сколько же вы платите за комнату? По три рубля каждый. И кипяток дает хозяйка? Да, это дешевка. Но долго так жить нельзя. Вам нужно устроиться удобнее.

Я стал расхваливать удобства квартиры в конспиративном отношении: товарищ, у которого живу, совсем «чист» в полицейском смысле, а хозяйка у нас — старая финка, почти ни слова не понимает по-русски... Все это Владимир Ильич Оценил вполне, но все-таки продолжал настаивать, чтобы я подыскал себе более удобную комнату.

Спрашивал он также о моих денежных делах и, узнав, что я, как пропагандист, получаю от своего района 25 рублей в месяц, нашел, что этого мало.

- Больше они не могут платить?.. Тогда нужно сочинить для вас что-нибудь другое. Как относительно литературного подработка? Пишете вы хорошо. ..

Я был ошеломлен, такая неожиданная заботливость обо мне сильно смутила меня. Считал я себя маленьким работником и был доволен судьбой; мне казалось непонятным, что такой человек, как Ленин, может проявлять столько интереса к моей жизни. Я в душе упрекал себя, что разговорился так откровенно и наивно с Владимиром Ильичем о житейских мелочах, но в то же время я сознавал: разве от него скроешь что-нибудь.

И выходило все это у Владимира Ильича просто и естественно — забота старшего товарища о младшем. А в его практических советах мне чувствовалась какая-то пленительная наивность.

И еще помню, что при дальнейших встречах Владимир Ильич несколько раз спрашивал, переменил ли я квартиру, а когда я, наконец, перешел в отдельную комнату и рассказал ему об этом, он искренне обрадовался. А на мое сказанное в шутку приглашение «в гости» ко мне он весело рассмеялся, а потом, в более серьезном тоне, сказал:

- Да, было бы недурно съездить как-нибудь в город, но говорят, что мне нельзя, сцапают сразу...

 

На закате жизни

То был эпизод из далекого прошлого, из начального периода нашего знакомства. Потом, на протяжении 17 лет, мне пришлось наблюдать много подобных случаев. Даже в самые трудные годы революционной борьбы наш непреклонный и с виду суровый вождь не переставал проявлять нежнейшую заботу о своих товарищах-соратниках.

Об этом еще много придется рассказывать. Некоторые факты я отметил уже в своей первой статье после смерти Ленина, где и приведены весьма характерные выдержки из его писем ко мне (см. «Правду» от 21 января 1925 года)⁴. Теперь я не буду касаться этого, а добавлю лишь одну небольшую картинку, относящуюся к последним годам жизни Владимира Ильича.

В то время я жил в Лондоне. Вначале мы обменялись с Владимиром Ильичем несколькими коротенькими письмами, но после того как он заболел, наша переписка прервалась. Но и в последние годы своей жизни, будучи сам больным, Владимир Ильич не переставал заботиться и о таком пустяке, как состояние моего здоровья.

Знаю об этом со слов покойного т. Красина. Часто наезжая из Лондона в Москву, Леонид Борисович почти всегда видался с Владимиром Ильичем и по возвращении в Лондон передавал мне от него приветы. По его словам, Владимир Ильич каждый раз расспрашивал его о моей жизни и, главное, о моем здоровье.

- Опять Владимир Ильич приставал ко мне с расспросами, я должен был рассказать ему все, как вы живете, почему вы поселились в самом городе, а не в Маргейте⁵. Спрашивал, лечитесь ли вы серьезно, даю ли я вам достаточно денег на лечение, и просит, чтобы вы сами написали ему об этом.

Я не писал Владимиру Ильичу. Думал: он болен, зачем я буду тревожить его. И еще думал: это он вспоминает обо мне, когда видится с Красиным, а потом, наверно, забывает — и лучше не напоминать о себе, пусть будет ему одной заботой меньше.

И по уговору со мною Красин должен был всегда давать Владимиру Ильичу самые утешительные сведения о моем здоровье.

Он так и делал. Но однажды Владимир Ильич заявил ему:

- Я вам плохо верю. Вы чересчур завалены своими делами и не хотите позаботиться о больном товарище. Сделайте вот что: снимите Павла Васильевича и пришлите мне его карточку, я хочу сам посмотреть, поправился он или нет.

Это было, должно быть, зимой 1922—23 года или весной 1923. Кажется, Красин ездил к Владимиру Ильичу в Горки. И, по всей вероятности, это была последняя весточка, полученная мною лично от Владимира Ильича.

Помню, как ревностно принялся Леонид Борисович за исполнение поручения Владимира Ильича В тот раз мы встретились с Красиным в Берлине,— его там задержали торгпредовские и концессионные дела, — ия должен был приехать к нему в Берлин по каким-то делам лондонского полпредства. И помню, как Леонид Борисович настаивал:

- О делах успеем переговорить, но сняться вам нужно сейчас же.

А когда я отказался пойти к фотографу и предлагал ему какие-то старые карточки, Леонид Борисович заставил своего личного секретаря Швеца сиять меня в нескольких видах, потом сам оценивал пробные карточки — главным образом с той точки зрения, выгляжу ли я на них здоровым и полнощеким. И браковал их:

- Ну разве такую можно послать Владимиру Ильичу! Он же скажет, что я вас заморил голодом. .. Жаль, нет с собой моей зеркальной камеры, я сам снял бы вас, как нужно.

Была ли послана моя карточка больному Владимиру Ильичу или нет, я не знаю. Но уверен — если бы он узнал, что потом в Лондоне, куда Владимир Ильич не хотел пустить меня летом 1921 года из-за вредных английских туманов, я вполне залечил свои легкие, — это доставило бы ему большую радость.

 

«Самый главный большевик»

Еще одна картинка, но несколько иного рода.

Зимой 1918 года, когда правительство переехало в Москву⁶, Владимир Ильич первые дни жил в I Доме Советов, кажется, еще называвшемся гостиницей «Националь». Я как-то в лифте встретил его вместе с тов. Бонч-Бруевичем. Они были в шубах, куда-то спешили.

Запомнились короткие, отрывистые фразы Владимира Ильича:

- Вы тоже тут живете? Вместе с семьей? И ваша дочь тут?.. У нее какое-то странное имя? Помню. Майя. Наверно, большая. Я видел ее совсем маленькой. .. Приведите показать ее.

Моя отцовская гордость заговорила: Владимир Ильич запомнил Майю. А видел ее один раз всего — в Париже в 1913 году, когда девочке было только три года.

На следующее утро говорю дочке:

- Хочешь видеть Ленина? Пойдем знакомиться.

Почему-то раньше зашли к Свердлову. Там толкалось много народу, я сам разговорился и забыл объяснить девочке, что к Ленину зайдем потом. И должно быть позже, когда мы пошли к нему, я тоже не успел объяснить ей, куда заходим.

Застали дома Надежду Константинову и Владимира Ильича. Они обрадовались—больше девочке, чем мне.

Сначала оба говорили с нею, потом у Владимира Ильича начался какой-то длинный и серьезный разговор с девочкой. О чем они говорили, не помню, но говорили оживленно, с увлечением. А потом вдвоем начали играть в прятки.

И вот картина.

Мы с Надеждой Константиновной сидим у столика, беседуем, семилетняя девочка стоит в углу с закрытыми глазами, а Владимир Ильич ищет, куда бы ему спрятаться от нее...

Перед нашим уходом у Майи опять серьезный разговор с Владимиром Ильичем. Не могу поручиться за достоверную передачу, но всплывает в памяти такой обрывок:

- А ты большевичка?

Спрашивает мужской голос. А в ответ — серьезный голосок маленькой девочки:

- Конечно, большевичка. Большевики против войны. Я — тоже.

Идем домой по коридору. Майя спрашивает с недоумением:

- А разве к Ленину не пойдем? Ты же мне обещал.

Объясняю, что мы только что были у него.

Девочка остановилась, уставилась на отца широкими глазами. Кажется, не может поверить. А потом говорит медленно, с расстановкой:

— Так это и был самый главный большевик?

«Известия», 1930, № 21,

21 января.

Примечания:

¹ В воспоминаниях, публикуемых в настоящем сборнике, опущена вводная часть, где автор говорит о необходимости написания биографии В. И. Ленина. Ред.

² В. И. Ленин жил на даче «Ваза» в Куоккале с августа 1906 г. Ред.

³ См. настоящий сборник, стр. 26—40. Ред.

⁴ См. настоящий сборник, стр. 202—212. Ред.

⁵ Перед моим отъездом в Англию (летом 1921 г.) Владимир Ильич давал мне много советов, в том числе и относительно здоровья. Он усиленно настаивал, чтобы я поселился не в Лондоне, а в курортном городе Маргейт, — ему, по-видимому, особенно запомнилось это место, потому что там когда-то жил и лечился К. Маркс.

⁶ Советское правительство переехало из Петрограда в Москву 11 марта 1918 г. Ред.