Ленин в воспоминаниях революционеров Латвии - К.-Ю. Х. Данишевский

 

К.-Ю. Х. Данишевский

ВСТРЕЧИ С ЛЕНИНЫМ В ГОДЫ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ¹

(1918—1921 гг.)

В конце 1917 и первой половине 1918 года я находился в оккупированной немецкой армией Латвии на подпольной работе. Группа «Спартак»² вела революционную работу среди рабочих и крестьян, а также среди немецких солдат. Издавались газеты, листовки, прокламации на латышском, немецком и русском языках. «Спартак» имел непосредственные связи с отдельными немецкими солдатами, и влияние его среди немецких частей, расположенных в Риге, Курляндии и Лифляндии, было достаточно заметно. Немецкие части «разлагались». Особенно это было заметно в начале и весной 1918 года. Из-за этого неоднократно немецкое командование перемещало «зараженные» части, отводило их в далекий тыл (Кенигсберг и т. п.).

Немецкая контрразведка и охранка свирепствовали против спартаковцев. Сотни революционных рабочих были арестованы, особенно после массовой рижской демонстрации рабочих³, когда имело место также и братание рабочих с немецкими солдатами. Концентрационные лагеря были переполнены арестованными большевиками. Многие .погибли, но революционная работа продолжалась, расширялись и усиливались связи с войсковыми частями.

Латвийские меньшевики открыто и цинично стали на сторону кайзера Вильгельма, они послали его сыну⁴ вместе с представителями буржуазии верноподданнейшее ходатайство о включении Латвии в сферу влияния Германской империи под видом создания автономной Латвии. Латвийские меньшевики стали «кайзер-социалистами», — они были изгнаны из рядов революционной Социал-демократии Латвии.

О работе спартаковцев и о политической обстановке в тылу немецкой армии сообщалось (хотя и нерегулярно, через фронт) Центральному Комитету РСДРП (б) в Петроград. В курсе этой работы, безусловно, был Ленин.

Это было время борьбы большевиков за мир с Германией, против революционной фразы Троцкого и «левых» коммунистов, стоявших за «объявление революционной войны», а по существу — за авантюру, которая сорвала бы укрепление Советской власти, диктатуры пролетариата.

Группа с.-д. «Спартак» безоговорочно отстаивала в своих выступлениях точку зрения Ленина. Безусловно, Владимир Ильич знал об этом. Поэтому, когда по постановлению организации я в двадцатых числах июня 1918 года вернулся в Советскую страну нелегально, вместе с пленными и беженцами, Владимир Ильич телеграммой предложил мне немедленно выехать в Москву и зайти к нему.

Десять лет я не видел Владимира Ильича — с «финляндского периода» работы ЦК РСДРП (1907 года). Владимир Ильич внешне мало изменился. Те же острые, пронизывающие и вопрошающие глаза; в их блеске чувствуется вопрос и настороженное и предупреждающее прислушивание. Его глаза как будто говорят: говори правду, только правду и только то, что хорошо тебе лично известно и тобою проверено.

Бодро улыбаясь, Владимир Ильич поднялся мне навстречу, крепко пожал руку.

- Герман⁵, как вы помолодели за эти десять лет!

Значит, Владимир Ильич вспомнил меня. Было хорошо, приятно. Ведь прошло десять лет подпольной работы, арестов, этапов, ссылки. Нарым, бегство, февральские дни, работа на фронте в XII армии, борьба с керенщиной, снова подпольная работа.

Каково положение на фронте, у немцев? Настроение солдат? Что делают большевики —вот основные вопросы, которые интересовали Владимира Ильича.

Я кратко обрисовал положение: немцев лихорадит, командование не доверяет солдатам, плохо со снабжением; солдаты чрезвычайно недовольны, но дисциплина еще достаточно крепка, командование все еще имеет власть над армией, может двинуть ее и против нас; не исключена возможность для немцев дойти до Москвы. Немецкие с.-д. ведут агитацию под лозунгом: сперва победа, потом революция; так говорят еще и солдаты. Латышские большевики работают много, организация небольшая, но крепкая, хорошо сколоченная.

Информация, видимо, удовлетворила Владимира Ильича.

- Вам надо выступить на съезде Советов⁶, — тут же заявил Владимир Ильич, — левые эсеры, да и некоторые «левые» коммунисты настроены на авантюру. Вы в курсе этих настроений?

Владимир Ильич дал мне ряд указаний к выступлению на съезде. Я изложил свою речь в кратком конспекте. Она была сказана 4 июля.

Политическую обстановку съезда уже сгустили контрреволюционные призывы меньшевиков и правых эсеров к железнодорожным рабочим начать забастовку 2 июля. Забастовка не началась, но положение было тревожное. На съезде открыто перешли на сторону контрреволюции и левые эсеры.

До меня выступил левый эсер Александров (от Украины); он яростно нападал на большевиков, призывал к военной авантюре против Германии.

Левые эсеры явно шли на провокацию.

Я в своем выступлении обрисовал действительное положение вещей, действительное соотношение сил, с которым необходимо было считаться при выборе средств борьбы и установлении тактики борьбы.

От имени трудящихся Латвии я заявил о том, что, как ни жесток для нас Брестский мир, оставляющий, между прочим, и пролетарскую Латвию на растерзание империалистическим бандам и местным баронам и капиталистам, мы отлично понимаем, что эта жертва необходима, чтобы дать возможность рабоче-крестьянской России покончить с разрухой и контрреволюцией и собрать силы для продолжения борьбы с империализмом.

В сохранении и укреплении Советской России — залог нашей победы. Не будет свободной трудовой Латвии до тех пор, пока Россия окружена бандами империализма.

Сопротивление со стороны эксплуататоров ожесточенное, и ожесточение это все усиливается; силу империалистов можно сломить лишь организованной силой пролетариата, ее может сломить лишь социалистическая армия. Эту армию надо организовать, она еще не готова для этой борьбы, а неподготовленной бросать ее в дело — нелепо и преступно. Еще не время это делать, а когда это время придет и Советская Россия решится на вооруженную борьбу, в Латвии призыв к борьбе будет подхвачен небольшим, но стальным отрядом коммунистов-борцов.

Уже 5 июля «Правда» следующим образом характеризовала речь левого эсера Александрова и мою.

«... Первая (речь) — бурливая, от сердца, не знающего удержу, не сдерживаемого сознанием, рвущегося в бой со стихийным порывом, вопреки всему, ради сочувствия, в спасении немногих, невидящего гибели всех. И другая — сознательного, выдержанного, стойкого и отчетливо представляющего положение дел борца.

Первая пришлась по вкусу любителям сердечных излияний и героических бунтарских порывов — эсерам. Вторая — пролетарски мыслящим коллективистам, разящим врага не порывами идеализма, а дисциплинированным, организованным натиском»⁷.

Обстановка на съезде с каждым выступлением становилась все более и более напряженной. Случайный взрыв (вечером 5 июля) ручной гранаты на одном из ярусов Большого театра вызвал некоторую панику. Абсолютное спокойствие Я. М. Свердлова, председательствовавшего в тот момент, и выдержка остальных большевиков быстро успокоили съезд. Заседание продолжалось без малейшего перерыва.

Во время моего выступления Владимира Ильича на съезде не было, но на другой день, при встрече в Кремле, он отозвался о нем одобрительно, что показывало, что он знакомился со стенограммой моей речи и отзывами. Особенно второй отзыв о моем слове, помещенный в «Правде» (6 июля 1918 г.), совпадает с тем, что сказал о моем выступлении Ильич.

«Правда» писала: «Делегат с Украины Александров (левый эсер) бил на чувства, говорил страстно, почти истерично. Речь Данишевского, представителя Красной Латвии (коммунист), напротив, обращалась к разуму, революционному сознанию, к ясному и точному учету сил и к неуклонному собиранию этих сил для окончательного боя».

«... Александров, малоизвестный, малоответственный и, может быть, случайный представитель Украины, требовал, чтобы русский народ поставил на карту все свои силы, все свое будущее сейчас же, немедленно. Данишевский, наоборот, взвешивая все значение Российской Советской Республики для грядущей мировой революции, от имени своего народа предостерегал от преждевременных вспышек и от безрассудной игры ва-банк на явно неизбежное поражение».

«... В политике нет места истерикам» — вот что ответил представитель Латвии делегату Украины»⁸.

То, что имело место в немецкой армии к июню— июлю 1918 года, обязывало нас маневрировать, чтобы кончить с империалистической войной, чтобы хотя бы на время выйти из боя, организационно и материально себя подкрепить и вместе с тем дать вполне созреть революционной ситуации в тылу австро-немецкой армии и в ней самой.

А события на съезде Советов и в Москве развивались. Левые эсеры решились на авантюру, чтобы провокацией вызвать военные столкновения Советской страны с Германией, что, безусловно, поставило бы под удар самую Советскую власть и завоевания русских рабочих...

При голосовании большевистской резолюции против авантюристов и провокации войны левые эсеры демонстративно оставили заседание. Остались большевики и небольшая группа примыкающих к ним (контрреволюционные правые эсеры и меньшевики к этому времени уже были удалены из Советов).

5 июля выступил Владимир Ильич с докладом о деятельности и политике Совета Народных Комиссаров. Доклад резко и заостренно был направлен против левых эсеров, поведение которых становилось явно антисоветским, т. е. контрреволюционным.

Владимир Ильич заявил:

«Когда нам здесь говорят о бое против большевиков, как предыдущий оратор говорил о ссоре с большевиками, я отвечу: нет, товарищи, это не ссора, это действительный бесповоротный разрыв, разрыв между теми, которые тяжесть положения переносят, говоря народу правду, но не позволяя опьянять себя выкриками, и теми, кто себя этими выкриками опьяняет и невольно выполняет чужую работу, работу провокаторов»⁹.

И провокаторы — левые эсеры, предатели и изменники, — уже на другой день выполнили эту «чужую работу», совершенно сознательно порываясь вовлечь молодую трудовую республику в войну с германским империализмом.

6 июля около 15 часов по поручению Центрального Комитета левых эсеров его представитель Блюмкин бросил бомбу в Германское посольство и убил посла графа Мирбаха.

Это было сделано также по прямому поручению левого эсера Александровича, товарища председателя комиссии по борьбе с контрреволюцией¹⁰. В то же время левый эсер Попов, начальник отряда комиссии по борьбе с контрреволюцией, приводил в боевую готовность отряд, натравливая его против Советского правительства. Более подлого предательства и провокации нельзя было и представить. Левые эсеры не останавливались ни перед чем, чтобы только вызвать новую войну и подставить под прямой удар империалистических войск неокрепшую республику труда и всю пролетарскую революцию.

Сейчас же после убийства Мирбаха батареей мятежников был дан выстрел по Кремлю. Удар пришелся по Благовещенскому собору. Но левые эсеры, очевидно, боялись продолжать обстрел рабоче-крестьянского правительства. У авантюристов, оторванных от масс, не хватило решительности перейти немедленно в наступление.

Выстрел по Кремлю сигнализировал начало восстания левых эсеров (6 июля около 15 часов).

Уже до этого было дано секретное указание делегатам съезда, членам РКП (б), оставить помещение съезда (Большой театр) и направиться в рабочие районы, на предприятия и пр. для организации рабочих масс против контрреволюционного мятежа левых эсеров.

В Большом театре левые эсеры оказались арестованными, в том числе и Спиридонова, которая настаивала на аресте т. Дзержинского.

Еще днем левые эсеры захватили тт. Дзержинского, Смидовича, а позже и Лациса, пришедших в штаб левых эсеров для расследования дела об убийстве Мирбаха. Телефонную станцию и телеграф они держали в своих руках лишь часа два. Восставшие укрепились единственно в районе Трехсвятительского переулка, в особняке Морозова (Чистые пруды).

7 июля было опубликовано правительственное сообщение: «... Советской властью задержаны как заложники все бывшие в Большом театре делегаты V съезда Советов из партии левых эсеров, а равно приняты все меры для немедленного военного подавления и ликвидации мятежа новых слуг белогвардейских замыслов и скоропадчины.

Все, кто понимает безумие и преступность вовлечения России теперь в войну, поддерживают Советскую власть. В быстрой ликвидации мятежа нет ни тени сомнения.

Все на свои посты! Все под оружие!

Долой слуг белой гвардии и Скоропадского!»¹¹

Партия большевиков быстро организовала подавление восстания. И непосредственно во главе организации и руководства рабочих дружин и красноармейских частей стал Владимир Ильич. Он подсчитывал силы, следил за мятежниками, давал оперативные указания штабу и руководителям пролетарских сил.

К вечеру 6 июля Владимир Ильич вызвал меня к себе. Вопросов было немного, разговор длился несколько минут.

— Каково настроение латышских стрелков? Они вас знают. Вы работали в латышских частях. Надо ввести в город латышские части, находящиеся за городом (на Ходынском поле).

Я ответил, что, начиная с августа 1917 г., почти не виделся с латышскими стрелками, но полагаю, что они по первому призыву Совнаркома поднимутся против мятежников. При этом я высказал мысль, что было бы полезно, если бы Владимир Ильич хоть на несколько минут принял командный состав латышского полка, расположенного в Кремле, и сказал несколько слов.

После возвращения в Москву я успел побывать только на собрании 1-го Латышского стрелкового советского артиллерийского дивизиона 1 июля; тогда было принято решение всемерно бороться за Советскую власть против меньшевиков и правых эсеров. Встрече Ленина с командирами латышского стрелкового полка я придавал большое значение.

Мы знали о некоторой, хотя и напрасной, надежде левых эсеров на латышских стрелков. В латышских полках, видимо, вели подрывную работу и левые эсеры, и агенты Антанты (Франции и Англии). Недаром (по докладу в Совнаркоме т. Дзержинского) левые эсеры Черепанов и Саблин при аресте Дзержинского в помещении ЦК левых эсеров с триумфом ему заявили, что «латыши 1-го стрелкового полка с нами, делегаты уже были».

Встреча Владимира Ильича с командирами латышского полка должна была рассеять всяческие подозрения.

После секундного колебания (видимо, не до разговоров было, время было дорого, шли также недобрые слушки об отдельных командирах латышских стрелков) Владимир Ильич согласился. Поздно ночью несколько человек из командного состава латышских стрелков вместе со мной явились в приемную председателя Совнаркома. Недолго пришлось ждать. Вышел Владимир Ильич. Лицо усталое, серое от утомления. Но он быстро подошел к группе военных. Поздоровался. Сказал немного: о провокаторах войны, о восставших контрреволюционерах, предателях, которых следует быстро и беспощадно уничтожить, чтобы спасти страну от новых военных потрясений. Командиры ответили согласием. Беседа кончилась. Владимир Ильич быстро повернулся и ушел в другую комнату: предстояла еще большая и нервная ночная работа.

Я вместе с комиссаром Латышской стрелковой дивизии т. Петерсоном немедленно уехал к стрелкам (во 2-й полк), расположенным на Ходынском поле. По пути туда и обратно нашу машину несколько раз останавливали патрули левых эсеров. Но всегда они отходили в сторону при первом заявлении, что едут латышские стрелки. С латышскими стрелками ссориться они не хотели, а может быть, и на самом деле они немного надеялись на то, что латышские стрелки примкнут к ним или останутся хотя бы нейтральными.

Было уже половина первого ночи. Ночь была темная. Только что прошла гроза, накрапывал еще дождь. Вокруг казарм было грязно. Часть стрелков уже расположилась на ночной отдых. Была дана тревога выстроиться, и быстро, через 20 минут, стрелки собрались, вышли в темноту перед казармой и выстроились. Многие узнали меня, вспомнили наши выступления в 1917 году, при Керенском. Я кратко объяснил в чем дело: в Москве мятеж кучки авантюристов, толкающих страну против воли съезда Советов и правительства на войну. Убит германский посол Мирбах. Надо быстро уничтожить мятежников, отстоять власть рабочих.

Латышские стрелки изъявили согласие немедленно двинуться в Москву. Только несколько вопросов было задано. Собирались бодро, «по-стрелковски» шутили, балагурили, грозились. Острили по поводу незаконченного празднования Иванова дня (23 июня по старому стилю), обещая закончить его в Москве.

Дана команда. Стрелки в полном военном снаряжении. У каждого ручные гранаты. Прошли к артиллеристам и вместе двинулись в город — батальон 2-го латышского стрелкового полка с батареей инструкторской школы и частью инструкторов под общим руководством командира 2-го латышского стрелкового полка Рекста.

Мятежный отряд Попова к 9 часам вечера 6 июля был сосредоточен в районе Трехсвятительского переулка. В его распоряжении было около 2 тысяч пехотинцев, 4—8 орудий, 60 пулеметов, бомбометы и ручные гранаты.

В ночь на 7 июля советские части железным кольцом охватили этот район (храм Христа спасителя, Арбатская пл., Кремль, Страстная пл., Советская пл., затем Лубянская пл.). Латышские стрелковые части перешли в распоряжение Московского городского военкомата (военные комиссары тт. Берзин, Пече); временно по ВЧК т. Дзержинского заменял т. Петерс. Штабом руководил Муралов, всеми операциями — Подвойский (начальник войск гарнизона) и начальник Латышской стрелковой дивизии — Вацетис.

Электрическую станцию отстояла рота 9-го латышского стрелкового полка.

Рано на рассвете, в 5—6 часов, 7 июля начался артиллерийский обстрел штаба левых эсеров.

Судьба безумного мятежа была решена. К 11 часам эсеры были отовсюду загнаны в Трехсвятительский переулок. В 12 часов начинается паника в штабе мятежников. Они отступают на Курский вокзал по Дегтярному переулку, а также на Сокольники.

В 13 часов 7 июля Владимир Ильич дает телефонограмму районным Совдепам Москвы: «... выслать как можно больше вооруженных отрядов, хотя бы частично рабочих, чтобы ловить разбегающихся мятежников.

Обратить особое внимание на район Курского вокзала, а затем на все прочие вокзалы. Настоятельная просьба организовать как можно больше отрядов, чтобы не пропустить ни одного из бегущих.

Арестованных не выпускать без тройной проверки и полного удостоверения непричастности к мятежу»¹².

В 13 часов 30 минут 7 июля уже выяснилось, что левые эсеры бегут. И в тот же день председатель Совнаркома тов. «Ленин дает телефонограмму: «... всем волостным, деревенским и уездным Совдепам Московской губернии.

Разбитые банды восставших против Советской власти левых эсеров разбегаются по окрестностям. Убегают вожди всей этой авантюры. Припять все меры к поимке и задержанию дерзнувших восстать против Советской власти. Задерживать все автомобили. Везде опустить шлагбаумы на шоссе. Возле них сосредоточить вооруженные отряды местных рабочих и крестьян. Есть сведения, что один броневик, который был у восставших, бежал за город. Принять все меры к задержанию этого броневика»¹³.

И уже в 16 часов 7 июля дается последнее (третье) правительственное сообщение об окончательной ликвидации мятежа, о разгроме левых эсеров¹⁴.

Уже после подавления мятежа, на собрании фракции большевиков V съезда (Малая Дмитровка, 6) в 18 часов 7 июля, я докладывал о поведении латышских стрелков.

«Не как представитель пролетариата Латвии я выступаю теперь, а как представитель латышских стрелков...

Вчера у латышей был Иванов день, праздник.

Мы думали, что латыши будут заняты празднеством и будут неохотно выступать по приказу Совнаркома. Но вышло наоборот: всякий хотел быть в Москве, поднялся спор, никто не хотел остаться, а все хотели защищать революцию».

Фракция большевиков выразила свое одобрение революционной бдительности латышских стрелков нескончаемыми аплодисментами и криками: «Да здравствует революционная Латвия!»¹⁵

Латышские стрелки вместе с другими войсковыми частями рвались в бой, никто не хотел ждать, инициатива всецело была на стороне наших войск. Левые эсеры были быстро смяты.

8 июля продолжается ловля рассеявшихся банд. В этот же день расстрелян один из предателей — левый эсер Александрович.

Все эти ночи и дни, пока шла борьба, вместе с московским пролетариатом бодрствовал и Владимир Ильич. Из штаба Муралова, из штаба Латышской дивизии на его частые запросы все время давались пояснения о продвижении наших частей и подготовке решительного удара по мятежной банде. Голос Владимира Ильича по телефону звучал решительным приказом ускорить операции. Он был недоволен слишком «военспецовской» стратегией и тактикой¹⁶ и требовал быстроты, решительности и беспощадности. Ленин требовал артиллерийского огня по предателям и провокаторам (особенно после того, как узнал об аресте Дзержинского).

Мы не знали тогда, что Владимир Ильич с группой ближайших друзей ночью сам обходил военные посты по кремлевской стене и всматривался и прислушивался к тому, что делается в городе.

Владимир Ильич руководил подавлением мятежа и определял тактику наступления и уничтожения врага пролетарского государства. Ом подсчитывал наши силы и силы противника. Учитывал его беззубую и пугливую тактику (неактивиость левых эсеров). Давал лично распоряжения, телефонограммы горсоветам, сельсоветам, штабу. Владимир Ильич в конечном итоге санкционировал метод ликвидации мятежников (короткий беспощадный артиллерийской огонь по штабу противника).

Это и было осуществлено.

Ленин давал также самые конкретные указания относительно ликвидации бегущих в панике левых эсеров.

*   *   *

В июльские дни 1918 года я впервые видел Ленина непосредственным руководителем вооруженной борьбы пролетариата. И это руководство соединяло в себе все элементы, необходимые для успеха: удивительную быстроту ориентации в обстановке, точность указаний как действовать, учет сил, средств и характера действий противника. И вместе с этим им не упускалась ни одна деталь, которая могла бы оказать влияние на исход операций (направление удара, характер боя, подбор людей, подбадривание беседой, подготовка к предотвращению возможности бегства противника, мобилизации масс рабочих и крестьян и пр.).

Безусловно, Владимир Ильич весьма остро воспринял гнусное предательство левых эсеров, их удар в спину рабочего государства. Но внешне Ленин был спокоен. Только по крайней бледности лица, особому грозному блеску глаз, угловатым быстрым движениям, когда он задавал вопросы и особенно когда получал не удовлетворяющие его ответы, можно было судить о том внутреннем горении, которое переживал Владимир Ильич. Он знал, что провокаторы поставили под ужаснейший удар военного наступления молодое пролетарское государство и миллионные массы рабочих. И он был до крайности разгневан. Он был беспощаден. Ибо интересы пролетарской революции ставились на карту группкой зарвавшихся авантюристов, притом из партии, допущенной к власти. Это было предательство самого подлого пошиба. Уничтожить предателей и мятежников — такова была сущность всех письменных и устных указаний Владимира Ильича в июльские дни 1918 года.

После июльских дней 1918 года мне было совершенно ясно, что Ленин является центром руководства всеми нашими операциями на фронтах; он мобилизовал рабочие массы, расставлял людей по фронтам, давал исчерпывающие указания командованию относительно ближайших и более отдаленных задач того или другого фронта.

*   *   *

Вскоре после левоэсеровского мятежа Владимир Ильич вызвал меня к себе и задал вопрос о моей дальнейшей работе. При этом в форме вопроса было выдвинуто предложение перейти на работу в редакцию «Правды». Это совершенно не соответствовало моим тогдашним настроениям. Я считал, что всеми средствами в первую очередь надо покончить с фронтами, создать крепкую боеспособную рабочую Красную Армию, так как было ясно, что поход белогвардейцев и империалистов на нас в ближайшее же время расширится и усилится. Об этом говорили контрреволюционные группировки генералов на юге, десанты англичан на севере (Архангельск, Мурманск)... и т. д.

Июльский мятеж левых эсеров в Москве не явился единичным изолированным контрреволюционным событием того времени. Левые эсеры стремились поднять восстание повсюду. Их контрреволюционные выступления совпадали по времени с активизацией интервенционистских намерений Антанты, что превращало левых эсеров в буквальном смысле слова в прямых агентов империалистов в борьбе против рабоче-крестьянской республики, против пролетарской революции.

Уже при возвращении в РСФСР я решил перейти на военную работу и об этом моем желании сказал Владимиру Ильичу- Он немедленно согласился, отметив мимоходом мои связи с Латышской стрелковой дивизией. У меня создалось впечатление, что предложение перейти на работу в «Правду» было лишь поводом заставить меня самого высказаться о своей дальнейшей работе. Вскоре (10 июля) я был назначен одним из комиссаров Латышской стрелковой дивизии. Уже 11 июля за нашими подписями (начальника Латышской стрелковой советской дивизии — Вацетиса, комиссаров — Петерсона, Данишевского, Дозита, председателя Исколастрела Зарина) выпускается воззвание к латышским стрелкам с призывом быть начеку в борьбе против контрреволюции и интервенции...

12 июля Вацетис был назначен главнокомандующим Восточным (Чехословацким) фронтом, а я — членом Реввоенсовета фронта. Назначение исходило непосредственно и лично от Владимира Ильича. Лично Владимир Ильич вел по этому вопросу переговоры с Петерсоном (комиссаром Латышской дивизии, старым партийным товарищем, работником дивизии в предоктябрьские и октябрьские дни)¹⁷. Владимир Ильич считал полезным для дела, если рядом с начальником Латышской дивизии Вацетисом во главе самого серьезного тогда фронта будет военный комиссар — ответственный работник Латышской дивизии, так как в силу создавшегося положения особо ответственные задачи возлагались на латышские стрелковые полки. Почти все они перебрасывались к Волге, к Казани. Мое назначение в основном именно этим и было обосновано Владимиром Ильичем.

Было условлено, что по решающим вопросам мы будем обращаться лично к нему. И уже 1 августа 1918 года Владимир Ильич пишет нам, членам Реввоенсовета Восточного фронта (Кобозеву, Данишевскому, Мехоношину и Раскольникову):

 

«Товарищи!

Пользуюсь оказией, чтобы черкнуть несколько слов.

Достаточно ли энергично работают военные руководители и Вацетис? Хорош ли контроль комиссаров за ними?

Какие отзывы о Блохине? Правда ли, что он превосходен. Если да, достаточно ли ему дают ходу?

Я, конечно, сужу со стороны и легко могу ошибаться. Но боюсь, не душат ли «штабы» живую работу внизу, массовую? Достаточно ли связи в военном деле с массами бедноты?

Делается ли все для ее подъема и привлечения?

Сейчас вся судьба революции стоит на одной карте: быстрая победа над чехословаками на фронте Казань—Урал—Самара.

Все зависит от этого.

Достаточно ли энергично командование? Достаточно ли энергично наступление?

Прошу мне ответить хоть несколькими словами и по телеграфу и оказиями.

Привет! Ленин»¹⁸.

Реввоенсовет Восточного фронта непосредственно обращался к Владимиру Ильичу с сообщениями о положении на фронте, с указанием на необходимость ускорения посылки подкрепления, с просьбами назначить расследование, почему так медленно идет помощь. Владимир Ильич зорко следил за положением на Восточном фронте. Без замедления мы получали точные ответы на все наши запросы относительно пополнений, снабжения, снаряжения, политработы. Об этом свидетельствуют и краткие, к сожалению, чрезвычайно скупые, протоколы Совета Обороны.

Владимир Ильич в личных письмах к нам, политработникам фронта, требует почаще его информировать о положении фронта, об отдельных командирах и пр. и дает указания, как надо действовать.

Всякая медлительность и нерешительность его возмущают, он требует действий решительных и быстрых для ликвидации чехословацких банд, которые становятся организаторами контрреволюции на востоке, мобилизирующими против молодой Советской республики, против пролетарской революции силы враждебных классов.

Однако мы не сумели осуществить указаний Владимира Ильича, не сумели быстро организовать крепкий, боеспособный красный фронт, не сумели поднять против чехословаков пролетариат Поволжья и в первую очередь Казани..

Владимир Ильич лично занимался укреплением Восточного фронта. 29 июля 1918 года социалистическое отечество объявлено в опасности. Все время Владимир Ильич торопит Высший Военный Революционный Совет оказать помощь Восточному фронту. Еще 10 августа он дает прямое распоряжение о переброске на Восточный фронт с Западного наибольшего числа частей. Железным дорогам дается предписание немедленно пропускать уже идущие на фронт части.

Но было уже поздно. Казань пала 6 августа, о чем сообщается особой телеграммой Ленину.

6 августа, поздно вечером (около 9 часов), я с т. Раскольниковым и с присоединившимся к нам за городом отрядом ВЧК направился в Царевококшайск¹⁹ где мы организовали первую (недостаточно устойчивую) оборону. Сами мы направились через Кукарку²⁰, Котельничи в Вятку²¹, а оттуда поездом в Москву (Раскольников направился в Ярославль и Нижний Новгород, чтобы собрать боевую Волжскую флотилию, организовать оборону Нижнего Новгорода).

В Москве я явился к Владимиру Ильичу для доклада о положении на Восточном фронте. Он был недоволен. К людям, потерпевшим поражение, Владимир Ильич относился настороженно и сдержанно. Он выяснял, какова доля вины в поражения самого потерпевшего поражение, какие допущены ошибки, сделано ли все для предотвращения поражения. Он хотел знать все малейшие подробности падения Казани и обстановки падения; что было сделано нами, чтобы предотвратить падение; каково настроение татарских деревень, рабочих Казани и т. д. и пр. Были заданы вопросы о новых рабочих пополнениях, о том, чем объяснить опоздание их прибытия к Казани, достаточно ли помогал фронту Комиссариат по военным делам...

Я рассказал, что партийная работа по заводам Казани не была налажена, что связь фронта с местными партийными организациями недостаточно крепка, что поэтому рабочих не удалось поднять на защиту Казани. Рассказал о белогвардейском восстании в Казани, которое, несмотря на всю энергичную работу т. Лациса, мы не могли предотвратить; говорил и о том, что при нашем отступлении через татарские деревни кулачество активно выступало против красных частей, арестовывало одиночек-красноармейцев и небольшие группки их; указал, что татарская деревня под влиянием кулачества держится в лучшем случае нейтрально, но что марийские деревни с нами и помогают нашим частям; что некоторые части (конный отряд Трофимова, так называемый интернациональный отряд — сербы и др.) вели себя предательски и даже повернули оружие против нас; в штабе было предательство, на фронте — трусость, дезертирство. Крепко держались лишь некоторые красноармейские части, рабочие отряды и латышские стрелки. Заявил, что жестокими мерами приходится бороться с трусами и дезертирами, приходится выставлять против них даже пулеметы.

Владимир Ильич слушал внимательно, изредка прерывал вопросом, выясняющим какую-нибудь подробность или какой-нибудь его интересующий, но им открыто не задаваемый вопрос. Он прислушивался к рассказу, направляя его своими вопросами в сторону, ему желательную, его интересующую, для выяснения тех вопросов, которые ему необходимы для установления его дальнейших планов и действий.

При рассказе о трусах и дезертирах Владимир Ильич вплотную приблизился ко мне и, смотря на меня в упор с жестким, не допускающим возражений блеском глаз, немного прищурившись, сдавленным голосом сказал:

- Правильно — если необходимо, то расстрелять, чтобы видели трусы и дезертиры!

Этим Владимир Ильич давал указания, что военную дисциплину надо создать во что бы то ни стало; что только при этих условиях мы победим; что нам Нужна крепкая, железной дисциплиной спаянная Красная Армия...

Из Москвы я немедленно выехал в Арзамас, куда после падения Казани переехал штаб Восточного фронта...

И началась своеобразная переписка с Владимиром Ильичем о положении на фронте, о недостатках, о болячках фронта. Я писал Петерсону (комиссару Латышской дивизии, старому большевику, теперь уже покойному) часто по-латышски; он передавал письма (прямо или в переводе) Владимиру Ильичу.

Владимир Ильич внимательно следил за всем тем, что происходило на фронте. На каждое более или менее заслуживающее внимания явление или деловую просьбу он быстро реагировал своим личным распоряжением или ставил вопрос на обсуждение в Совете Обороны.

Петерсон по этому поводу писал мне (к сожалению, не все письма сохранились):

31 августа 1918 г. «В своем последнем письме ты говоришь, что нелегко там, у Вас. Нелегко также и здесь... Вчера утром убийство Урицкого, вечером — нападение на Владимира Ильича. Подробности прочтешь в газетах. О ранении узнал поздно вечером. Дал распоряжение оставшимся здесь стрелкам быть готовыми на случай, если негодяи попытаются организовать восстание. Конечно, ничего подобного не случилось; наши противники слишком слабы, чтобы начать здесь открытую борьбу...

Сегодня в час дня Ильич лежа читал газеты, и пока все еще есть надежда, что он выздоровеет.

Твое последнее письмо не успел передать Ильичу. Я должен был встретиться с ним сегодня, но... Предыдущее письмо он попросил меня перевести и перевод передать ему. Так и сделал. Он очень внимательно несколько раз прочел, также вместе со Свердловым: кое-что в связи с твоим письмом уже сделано. Сегодня вечером содержание твоего последнего письма передам Свердлову.

На террор ответим подобающе. Чтобы только Ильич выздоровел! Не могу даже в мыслях допустить, что этого не случится».

9 сентября. «... Сообщи о положении на фронте, информируй о всех недостатках, которые можно было бы устранить отсюда. Что смогу, сделаю...

Ильич чувствует себя совсем хорошо и хочет через неделю уже встать, хотя врачи хотят его еще удержать в постели несколько недель».

18 сентября 1918 г. «Ильич уже встал, и скоро начну его снова регулярно посещать. Тогда все пойдет лучше...»

В конце 1918 года (октябрь—ноябрь) штаб из Арзамаса переехал в Серпухов. Было создано главное командование всеми вооруженными силами РСФСР. Штаб стал ближе к Совету Обороны. Я часто, иногда буквально ежедневно получал те или другие указания по телефону непосредственно (или через секретаря) от Владимира Ильича или т. Свердлова. Основные стратегические задания фронтам разрабатывались ЦК партии при непосредственном участии Владимира Ильича. Помощь фронту организовал Совет Рабоче-Крестьянской Обороны также при самом активном и буквально непосредственном участии Владимира Ильича.

Характерно отношение Владимира Ильича к нашей (Вацетиса, Данишевского и Аралова) телеграмме от 7 декабря 1918 года о сформировании десяти дивизий, о продовольствии, вооружении, одежде, квартирах, политическом воспитании и пр.

Уже 8 декабря эта телеграмма рассматривается в Совете Рабоче-Крестьянской Обороны. А потом Владимир Ильич возвращается к этим же вопросам на заседании Совета Обороны 11 и 15 декабря. Он проверяет, что сделано, все ли необходимое для формирования дивизий дано, на слово не верит, проверяет перекрестно и разными путями.

*   *   *

В конце 1918 года, после революции в Германии, началось энергичное революционное движение в Латвии. Было создано Советское правительство, и мне было предложено занять место заместителя председателя Совета Народных Комиссаров Советской Социалистической Латвии²².

В конце декабря группа работников во главе с тов. Стучкой направилась в Латвию.

Владимир Ильич с чрезвычайным вниманием следил за событиями на этом новом Западном фронте. Лично я в непосредственные сношения с Владимиром Ильичем по вопросам Советской Латвии не вступал. Связь поддерживал Стучка. На VIIІ съезде РКП (б) он был избран членом ЦК РКП (б). Я должен был его заменять и был избран кандидатом в члены ЦК РКП (б). Во время всей трагической борьбы пролетариата Латвии против мировой и своей национальной контрреволюции я почти не выезжал за пределы фронта.

Только в июле 1919 года я выступил перед ЦК РКП (б) с докладом о положении на фронте и резкой критикой главного командования. Это совпало с критикой его и со стороны большевиков других фронтов, причем эта критика круто и заостренно была направлена также против Троцкого (относительно которого на Западном фронте циркулировал слух о сказанной им будто бы фразе: «Латвийский фронт теперь и выеденного яйца не стоит, поэтому помощь ему не оказывать»). В это же время я получил извещение о назначении меня на Восточный фронт членом Реввоенсовета 2-й армии. Приехал в Москву, но здесь по предложению ЦК партии задержался. В ЦК РКП (б) в это время был резко поставлен вопрос о смене главного командования.

Для ознакомления с положением в штабе Реввоенсовета Республики была направлена в Серпухов 5 и б июля 1919 года особая комиссия ЦК РКП (б). В своей записке (7 июля) на имя ЦК РКП (б) я категорически настаивал на срочной смене главного командования и отстранении от работы ряда ответственных штабных работников. Я считал, что штаб в данном его составе не заслуживал больше политического доверия и что ему нельзя было доверить ведение крупнейших операций при колоссально развернувшихся фронтах. Надо было поставить во главе вооруженных сил молодой пролетарской республики командующего и начальника штаба, уже непосредственно на опыте фронтового командования доказавших умение ориентироваться в гражданской войне и на деле изучивших стратегию и тактику противника и успешно противопоставивших этой стратегии и тактике — советскую революционную стратегию и тактику, с учетом всех особенностей классовой войны...

На заседании ЦК партии особенно резко и убедительно выступал Гусев. Указывалось, что объем операций перерос способности существующего главного командования; что с его стороны продолжается мелочное вмешательство в операции, неизбежное в начале войны (1918 год), но ставшее вредным в 1919 году; что фронты уже выдвинули новых стратегов и тактиков, которым надо дать возможность свой опыт перенести в штаб главного командования, где в основном сконцентрировались люди старого уклада, не бывавшие непосредственно на фронтах гражданской войны...

Все реплики Владимира Ильича указывали на то, что он уже твердо стоит за смену главного командования и за то, что именно командование Восточного фронта необходимо назначить на этот ответственный пост, потому что оно уже научилось бить противника и вполне показало свою преданность делу революции.

Так и было решено...

После заседания я поехал к себе в вагон на Виндавский²³ вокзал. Там я собирался проводить свой первый десятидневный отпуск.

Но на другой день и вечеру мне сообщили из Транспортной ЧК, чтобы я подошел к телефону. Я взял трубку. Говорит Ленин, просит немедленно приехать к нему по очень срочному и важному делу. Я сейчас же направился в Кремль. Владимир Ильич уже ждал, он сразу принял меня. И опять: близко-близко, почти вплотную подходит, смотрит в глаза зорким взглядом, чуть прищурившись. Большие пальцы засунуты под жилетку.

- Герман, вам надо немедленно поехать в Серпухов по вопросу о подготовке смены командования.

Мне был дан Владимиром Ильичем ряд самых точных указаний, как действовать в Серпухове. Перед уходом Владимир Ильич сообщил мне, что Троцкий уехал на юг, что он против этих мероприятий.

В ту же ночь вместе с несколькими товарищами я на автомобиле направился в Серпухов. Все произошло так, как намечалось.

8 июля 1919 года был объявлен новый состав Реввоенсовета Республики...

*   *   *

Владимир Ильич лично вникал во все общие и частные вопросы гражданской войны, в каких бы формах она ни проявлялась в то или другое время.

Помню период 1920 года, когда чрезвычайно остро стоял вопрос о борьбе с бандитизмом, дезертирством и охране военных складов.

19 февраля Владимиром Ильичем было подписано постановление СНК, которое «в целях решительной борьбы с усилившимся бандитизмом» устанавливает, что «лиц, обвиняемых в вооруженных грабежах, в разбойных нападениях, в налетах, предавать суду военно-революционного трибунала.., Приговоры реввоентрибуналов безапелляционны, окончательны и никакому обжалованию не подлежат».

В начале мая была создана под моим председательством... особая комиссия СТО²⁴ по охране складов и пересмотру личного состава военных складов. Мне, председателю Реввоентрибунала Республики, были даны специальные указания по линии карательной политики.

Имеется ряд телеграмм-распоряжений Владимира Ильича по этому вопросу. Владимир Ильич не раз давал мне указания, и всегда эти указания носили характер, направляющий работу.

«Бандитов карать беспощадно!»

«Дезертирам не давать пощады!»

И в то же время: «Следите внимательно за социальным составом дезертиров, рядом с карательной политикой ведите работу разъяснительную, политико-воспитательную и пр.».

*   *   *

1920 год является наиболее напряженным годом гражданской войны. Но этот год является также началом выхода Страны Советов из полосы войн, навязанных ей белогвардейцами, интервентами и панской Польшей.

Красные войска отбросили войска Пилсудского, стояли уже под Варшавой и частично даже на леном берегу Вислы. Однако и при этих условиях страна пролетарской диктатуры немедленно приняла предложение о мирных переговорах. Уже в последних числах июля намечалась первая встреча с поляками. Но они все время оттягивали эту встречу. Они чего-то ждали: инструкций ли из Парижа, контрудара своих армий или дальнейшего вмешательства Англии и Франции, но так или иначе они старались встречу делегаций оттянуть.

2 августа Советское правительство предложило представителям Польши назначить встречу с нами, получив мандат по радио, но поляки уехали. Только 5 августа польское правительство по радио сообщило, что оно согласно .встретиться для личных переговоров. Эту радиотелеграмму в Москве получили лишь 7 августа. Наш ответ был дан немедленно. 10 августа часть польской делегации и парламентеров была обнаружена в Седлеце после занятия города красными войсками, и тотчас же начались предварительные переговоры о времени и месте мирной конференции.

Польская делегация приехала в Минск только в ночь на 17 августа. 16 и 17 августа польская армия начала жесточайшее контрнаступление. В подготовке этого удара — причина проволочек и оттяжки начала мирных переговоров со стороны Польши.

Я был назначен 28 июля председателем мирной делегации РСФСР и УССР, а в дальнейшем также и БССР, в составе Скрыпника и Смидовича. В оформлении моих полномочий лично участвовал Владимир Ильич. Между прочим, помню, что при составлении мандата Владимир Ильич предложил включить в мандат все мои «чины» (член ВЦИК, комиссар полевого штаба Реввоенсовета и пр.), и когда на его вопрос о моих военных должностях я заявил, что являюсь председателем Реввоентрибунала Республики, он, смеясь, блестя глазами, указывая пальцем на бумагу, предложил включить и эту должность.

- Именно так и надо, пусть знают, что мирные переговоры ведет председатель Революционного военного трибунала Республики.

Так это и было записано, но не помню, осталось ли это указание в последней официальной редакции мандата.

Перед моим отъездом в Минск (в ночь на 10 августа) Владимир Ильич подробно информировал меня о положении в Англии и Германии, о нашей мирной политике, о нашем решении жестоко покарать тех, кто идет войной против нашей страны. Представленный мною проект вступительной речи Владимир Ильич заслушал, делал исправления, дополнял. (Кроме того, мне давал указания и т. Чичерин.) А во время переговоров в Минске почти еженощно по прямому проводу Владимир Ильич давал мне дополнительные указания, предлагал твердо держаться занятой линии, давал формулировки предложений для следующих заседаний, разрешал споры между мной и членами делегации, а также Реввоенсоветом Западного фронта. Одним словом, из Москвы Владимир Ильич непосредственно руководил политикой и тактикой делегации. И мне приятно здесь отметить, что все более или менее серьезные споры были Владимиром Ильичем разрешены в мою пользу. Мне было даже сообщено, что выступления других членов делегации допустимы исключительно при моем разрешении и контроле (это было сделано после моего сообщения о постоянных мелких придирках Скрыпника).

Уже на другой день (11 августа 1920 года) после моего отъезда из Москвы Владимир Ильич дает мне телеграмму:

«От Чичерина Вы узнаете о нашем большом дипломатическом успехе в Англии насчет Польши. Надеюсь, Вы вполне сумеете учесть это... как мы говорили с Вами…²⁵

О ходе переговоров, разных привходящих обстоятельствах, о моих сомнениях и пр. я вел почти ежедневные записи в дневнике.

12 августа 1920 г. я записал:

«... Получил целый ряд телеграмм от Чичерина и от Ленина, где рисуется изменение международного положения в пользу Россия».

16 августа началось усиленное наступление белополяков.

18 августа мною записано:

«2 часа ночи... Обстановка пока им (полякам) благоприятна. Трудно нам твердо держаться намеченной линии. Психологически чувствуешь себя ослабленным. А наше отступление все продолжается и может продолжаться недели 3—4. Перегруппировку проделать не так легко.

Ленин в только что полученной телеграмме говорит, чтобы я был архитверд, чтобы не волновался и был хладнокровен. Таким буду, но трудно быть таковым при данной обстановке».

События на фронте повернулись против нас. Поляки также и в переговорах в Минске начали путь на разрыв. 28 августа председатель польской делегации уехал для свидания со своим правительством в Брест. В тот же день и я выехал в Москву.

31 августа после ряда совещаний с тт. Чичериным, Караханом и Крестинским я имел свидание с Владимиром Ильичем.

Большая комната. Владимир Ильич сидел за письменным столом и что-то рассматривал на карте. Видимо, он отмечал расположение наших частей на Западном фронте. Я подошел, поздоровался. Он взял свой карманный атлас. Показал мне страничку польской и германской границ, предложил указать, где находятся наши части и части противника. Я был в большом затруднении: масштабы этой «военной карты» были чрезвычайно мизерны. Трудно было ориентироваться. Мы пользовались «трехверсткой». Я волновался, трудно было по этой карте отмечать требуемые Владимиром Ильичем пункты.

Я снова повторил свои прежние высказывания, что наши части оторвались от тылов, устали, что фронтом был допущен ряд ошибок в смысле организации войск при таком серьезном походе, что не были учтены особенности польского фронта. Владимир Ильич слушал, задавал вопросы относительно расположения наших тылов и боевых частей, настроения красноармейцев. Большими шагами он ходил по диагонали комнаты.

Наконец он поставил вопрос о дальнейшей судьбе мирных переговоров. С тем, что при новой обстановке необходима смена председателя нашей делегации, он соглашался, но для него еще не бил решен вопрос о времени, когда целесообразнее эту смену произвести, чтобы ее не истолковали как результат давления Польши. Владимир Ильич еще не отказывался от мысли возобновить движение на запад, от контрудара по белополякам.

31 августа Владимир Ильич, хотя и высказывался, ввиду изменившейся обстановки, против того, чтобы я оставался в составе нашей делегации при новом председателе (Иоффе), но допускал, что в крайнем случае можно мне остаться заместителем председателя, но дать мне отпуск. При этом Владимир Ильич; улыбаясь, заметил:

- Это будет как бы напоминанием полякам: не сговоритесь с Иоффе, вернется Данишевский.

Он имел в виду различные задачи, продиктованные различной обстановкой, которые были поставлены мне и ставились Иоффе.

1 сентября, поздно ночью, Центральный Комитет решил освободить меня и председателем назначить Иоффе.

Этим и закончилась моя дипломатическая деятельность. Только один месяц. Но как невыразимо многому я научился, будучи в этой работе буквально еженощно непосредственно связан с Владимиром Ильичем. Его советы, его товарищеская поддержка, его твердые указания и предупреждения против колебаний, против нервничания, его указания быть твердым, спокойным при всякой обстановке, быстрая реакция на изменения международной ситуации и на все явления международной жизни и конкретные советы, как все это использовать при сложнейших и труднейших условиях мирных переговоров, — это хорошая политическая школа. Быть большевистски реальным политиком, отбросить в сторону личное «настроением, симпатии, личные желания и прочие субъективные моменты; решать вопросы исходя из учета реального соотношения классовых сил, и вместе с этим со всей энергией снова и снова пытаться изменить соотношение сил в пользу своего класса, класса пролетариев, — вот сущность учебы, пройденной в августе 1920 года.

*   *   *

В начале января 1921 года ЦК РКП(б) назначил меня членом, а впоследствии секретарем Сибирского бюро РКП (б). Я направился в Омск (в то время краевой центр был в Омске, переезд в Новосибирск только подготовлялся). Это была тяжелая, жуткая полоса для Западной Сибири. При разгроме Колчака много колчаковцев, в том числе и офицеров, осело по городам и особенно станицам Сибири. Велась осторожная, но достаточно активная контрреволюционная подпольная работа. Организовалось кулацкое крестьянское общество, многие из членов которого были связаны с членами РКП (б) и влияли на них. Появилась в сибирской организации рядом с «рабочей оппозицией» и «крестьянская оппозиция». Объективно выступления этих оппозиций активизировали работу колчаковцев среди казачества и кулачества. В этом направлении были также безобразия и преступления отдельных продовольственных работников.

Началось восстание, которое охватило всю полосу от Урала до Омска (повстанческие отряды подходили к Омской железнодорожной станции). В течение примерно полутора месяцев не было регулярных сообщений с Москвой, связь была только по радио. На X партийный съезд сибирская делегация поехала вооруженная, готовая пробиваться с боем. Но никаких инцидентов уже не было. Повстанцы были разбиты красными войсками, захваченные колчаковцы приговорены к расстрелу, и жестоко были наказаны отдельные разложившиеся продработники.

Сибирская делегация привезла и передала Владимиру Ильичу богатый материал по вопросу о безобразиях продразверстки, выставила предложение о продналоге. Несколько раз во время съезда Владимир Ильич обращался к делегации за дополнительными справками, материалами, касающимися положения в Сибири, и за характеристикой отдельных явлений из крестьянской жизни. И эти материалы Владимиром Ильичем были использованы в его докладе о новой экономической политике.

*   *   *

Восстания в Западной Сибири и Кронштадте послужили основанием для ускорения перехода к новой экономической политике; особенно эти события обусловили необходимость резко и жестко повернуть государственный руль в сторону допущения частного товарооборота в целях накопления пролетариатом опыта, средств и сил для перехода в дальнейшее наступление по всему фронту на более развернутой индустриальной базе против кулачества, за социалистическое строительство.

Но в начале 1921 года положение было тяжелое. X съезд под руководством т. Ленина был превращен в ударный кулак против кронштадтских контрреволюционеров. Владимир Ильич был повсюду: он быстро, неожиданно появлялся в президиуме съезда, брал вне очереди слово, когда замечал, что съезд может принять неправильное решение; не засиживался в президиуме, куда-то уходил, накинув пальто (старенькое, изношенное) на плечи; выступал в комиссиях по резолюциям, по оргвыводам, относящимся к рабочей оппозиции; совещался с руководителями отдельных делегаций, с отдельными товарищами, ближайшими друзьями. Владимир Ильич был весь в движении, быстр, иногда даже нервен, зол, резок. Эти настроения сменялись в течение короткого времени в зависимости от темы разговора, от собеседника, получаемых сведений. И в то же время — внимательное, сосредоточенное наблюдение за работой съезда, за отдельными выступлениями.

И вот продолговатая комната. В ней собрались старые подпольщики для товарищеской беседы о положении в партии и в стране, об опасности для пролетарской революции. Большинство товарищей уже собралось, расселись. Чувствуется напряженность. Говорят полушепотом, как когда-то на подпольном собрании. Старая гвардия ждет своего вождя.

Владимир Ильич быстро, пальто внакидку, прошел зал до места президиума, на мгновение, мельком вскинул глаза на кафедру и сел на ступеньки лестницы, ведущей на эстраду для президиума. Так просто это было, так сближающе. Все сразу почувствовали себя в общей старой боевой подпольной среде.

Владимир Ильич говорил о партии, об оппозиции, о сути Кронштадта, о необходимости поворота в экономической политике. О необходимости крепко держать диктатуру пролетариата. О большевистском единстве партии. Вождь, великий стратег и тактик пролетарской революции, гений восставшего и победившего труда, строящего социализм, давал боевые указания своим ближайшим соратникам-ученикам.

После съезда я остался в Москве. По решению ЦК РКП (б) демобилизовался. Владимир Ильич вызвал меня к себе и заявил, что решено ряд военных работников перебросить на хозяйственную работу.

- Топливный фронт, — говорил Владимир Ильич, — теперь один из наиболее серьезных.

Нужна энергия, военная дисциплина, решительность, точность. Есть решение ЦК, — продолжал Владимир Ильич, — о вашем назначении начальником Главного лесного комитета (впоследствии ЦУЛП²⁶). Сейчас главное — дрова, топливо. - И, приблизившись ко мне, спросил: — Вы когда-нибудь имели отношение к лесной промышленности, к лесу? Справитесь?

Я, смеясь, ответил, что до сих пор работал в лесу только на нелегальных массовках и собраниях, ни думаю, что справлюсь.

Владимир Ильич одобряюще засмеялся и сказал:

- Тогда прекрасно. Справитесь. Принимайтесь за работу.

я перешел на работу по организации и восстановлению лесной промышленности СССР.

К. Данишевский, С. Каменев.

Воспоминания о Ленине. М., 1934, стр. 7—41.

Примечания:

¹ Воспоминания печатаются с сокращениями. Ред.

² Группой «Спартак» в оккупированной немецкими войсками Латвии называлась подпольная Рижская организация Социал-демократии Латвии. Ред.

³ Демонстрация состоялась 6 января 1918 года. Ред.

⁴ Неточность. Должно быть: главнокомандующему германскими войсками Восточного фронта принцу Леопольду Баварскому. Ред.

⁵ Герман — одна из подпольных кличек К.-Ю. X. Данишевского. Ред.

⁶ Речь идет О V Всероссийском съезде Советов. Ред.

⁷ «Правда», 1918, № 136, 5 июля. Ред.

⁸ «Правда», 1918, № 137, 6 июля. Ред.

⁹ В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 36, стр. 497. Ред.

¹⁰ Имеется в виду Всероссийская Чрезвычайная Комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем. Ред.

¹¹ «Правда», 1918, № 138, 7 июля. Ред.

¹² В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 50, стр. 114—115. Ред.

¹³ В. И. Ленин. Полн. собр. соч., г. 50, стр. 115. Телефонограмма предназначалась Московскому Совету для передачи «всем волостным, деревенским и уездным Совдепам Московской губернии». Ред.

¹⁴ «Правда», 1918, № 139, 8 июля. Ред.

¹⁵ «Известия ВЦИК», 1918, № 141, 8 июля. Ред.

¹⁶ Имеется в виду стратегия и тактика старых военных специалистов. Ред.

¹⁷ Неточность. Латышская стрелковая дивизия как особое соединение была создана лишь в апреле 1918 года. Ред.

¹⁸ В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 50, стр. 133. Ред.

¹⁹ Ныне Йошкар-Ола Ред.

²⁰ Ныне Советск. Ред,

²¹ Ныне Киров. Ред.

²² Неточность. Должно быть: товарища председателя Советского правительства Латвии. Ред.

²³ – ныне Рижский

²⁴ Совета Труда и Обороны. Ред

²⁵ В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 55, стр. 255. Ред.

²⁶ Центральное управление лесной промышленности. Ред.