МАВЗОЛЕЙ
Утром, часов в одиннадцать, 23 января 1924 г. я собрал первое заседание специалистов по вопросу об устройстве могилы для Владимира Ильича, хоронить которого решено было на Красной площади возле Кремлевской стены, а над могилой соорудить мавзолей.
На первое собрание, которое состоялось в кабинете тов. Тица, заведовавшего в Московском Совете Отделом внешнего устройства города, я пригласил архитектора Щусева. Приехали еще несколько человек, но не все, кого я вызывал. Открыв заседание, я сообщил о выборе места захоронения Владимира Ильича. Наступило сосредоточенное молчание, которое нарушил Щусев.
— Владимир Ильич вечен. Имя его навсегда, на вечные времена вошло в историю России, в историю человечества, — сказал Щусев. — Как нам почтить его память? Чем отметить его надгробие? У нас в зодчестве вечен куб. От куба идет все, все многообразие архитектурного творчества. Позвольте и мавзолей, который мы будем сейчас воздвигать в память Владимира Ильича, сделать производным от куба. Я представляю себе нечто подобное, — и он быстро набросал карандашом тот проект мавзолея, который после, в разработанном виде, был утвержден и Партией и Правительством. Он сначала был возведен из дерева, окрашенного в темно-сероватый цвет, а потом, через несколько лет, превращен в тот великолепный, каменный, мраморный, который и сейчас возвышается на Красной площади. По своему величию и красоте он является единственным в мире.
Импровизированный доклад Щусева был выслушан с глубоким, проникновенным вниманием. Все почувствовали высокую правду в словах этого вдумчивого зодчего, и все согласились с ним. От идеи мавзолея пришлось сейчас же перейти к ее осуществлению. Все сознавали сложность работ, которым изрядно будут мешать ужасные морозы.
На работу было брошено около ста рабочих, разделенных на бригады. Малый фронт земляных работ не позволял сразу работать большому числу рабочих. Мороз был трескучий. В ГУМе была устроена временная столовая для рабочих, куда они ходили отогреваться и где, помимо обеда и ужина, был готов им чай с хлебом. Более двух часов рабочие не выдерживали тридцатиградусный мороз, достигавший ночью почти сорока градусов, и уходили в столовую греться. Земляные работы натолкнулись на большие препятствия, так как почва оказалась крайне каменистой; кроме того, здесь встретились целые каменные фундаменты от каких-то довольно значительных построек очень старого времени.
Что было делать?
Я предложил крайнюю меру: взорвать это место динамитом, для чего немедленно снесся с начальником Московского военного округа и предложил выслать в мое распоряжение военного инженера Коростошевского, заведовавшего подрывными работами г. Москвы и Московской области. С трудом согласился взяться за эту рискованную и ответственную работу этот специалист: его страшила близость Кремлевской стены, на которой как раз в этом месте находилось аллегорическое изображение Свободы. Тут же, совсем близко, стояла фигура рабочего, а сзади между предполагаемым мавзолеем и стеной была расположена могила Я. М. Свердлова. Таким образом, подрывные работы надо было вести в окружении и поблизости таких памятников и мест, которые ни в коем случае не должны были быть повреждены.
Я переговорил с подрывниками-красноармейцами, вскоре прибывшими на работу, и они, прекрасно поняв всю ответственность работы, твердо заявили, что работу произведут в наилучшем виде, что все будет цело и сохранно.
И работа закипела. Целый день долбили они шурфы, куда закладывали взрывчатку.
— Все полетит на площадь, — говорили они мне. — Надо народ предупредить, чтобы подальше отходили. А вечером и ночью надо осветить площадь, чтобы мы могли работать.
Через начальника Московского военного округа были вызваны пехотные части, которые оцепили площадь, оттеснив толпы народа к зданиям ГУМа. Часов в шесть вечера привезли прожекторы и расположили их в разных частях площади. Громадные снопы света бросили они на место работ над могилой В. И. Ленина. Надвинулся морозный легкий туман, который прорезывался светом прожекторов, придавая всему таинственный, фантастический вид.
Вскоре раздались первые взрывы. Подрывники безбоязненно пробирались ползком к месту взрыва, осматривая, все ли патроны взорвались. Глыбы камня, щебня, земли падали на площадь. Город встревожился, прислушиваясь к неожиданной сильной, как казалось издали, артиллерийской канонаде.
Подрывники делали свое дело, все более углубляясь в землю. К рассвету 26 января работа была благополучно окончена, причем сделана была так искусно, что никто не пострадал, даже статуя рабочего не шелохнулась и осталась нетронутой на своем месте. Кинооператоры эту самоотверженную ночную работу запечатлели на своих лентах и после отрывок из них включили в картину похорон Владимира Ильича.
В процессе работы возник целый ряд новых и притом очень важных вопросов.
Временный мавзолей, как он был задуман ранее, превращался в постоянный, так как в эти дни было решено бальзамировать тело Владимира Ильича. Сначала думали дней на сорок, потом отвергли этот срок; вызвали специалистов, которым была поставлена задача процесс бальзамирования выполнить так, чтобы облик Владимира Ильича, лежащего в гробу, сохранился как можно долее, во всяком случае — десятки лет.
Было решено через некоторое время открыть его гроб для обозрения останков нашего великого вождя всеми трудящимися, которые стали стекаться тысячами со всего нашего Союза для лицезрения покойного.
Идея эта быстро охватила всех, была всеми одобрена, и лишь я один, подумав, как бы сам Владимир Ильич отнесся к этому, высказался отрицательно, будучи совершенно убежден, что он был бы против такого обращения с собой и с кем бы то ни было: он всегда высказывался за обыкновенное захоронение или за сожжение, нередко говоря, что необходимо и у нас построить крематорий. Надежда Константиновна, с которой я интимно беседовал по этому вопросу, была против мумификации Владимира Ильича. Так же высказались и его сестры Анна и Мария Ильиничны. То же говорил и его брат Дмитрий Ильич. Но идея сохранения облика Владимира Ильича столь захватила всех, что была признана крайне необходимой, нужной для миллионов пролетариата, и всем стало казаться, что всякие личные соображения, всякие сомнения нужно оставить и присоединиться к общему желанию.
— Ну что же! — подумалось мне. — Такова его счастливая и великая судьба! Пускай и после смерти, как и при жизни, послужит он пролетарскому делу, делу рабочего класса.
Тысячи клятв у его гроба, произнесенных в Колонном зале Дома Союзов, тысячи клятв, произнесенных после у его гроба в мавзолее, — живое и вековечное оправдание тому решению, в силу которого мы и до сего времени видим смертный облик того, кто дал жизнь нашему социалистическому отечеству.
Все эти решения и перерешения не могли не отзываться на строительстве мавзолея. Из временного он перешел в разряд более или менее постоянных сооружений, а потому и прочность его должна была быть совершенно иной. Необходимо было думать о внешних и грунтовых водах, о пожарной охране, об отоплении мавзолея, чтобы поддерживать определенную круглосуточную температуру, о таком его размере, который дал бы возможность тысячам людей войти в него, обойти катафалк с гробом и спокойно, без давки и толкотни, выйти.
Все эти колебания и перемены отчасти отразились в протоколах строительной комиссии, которая продолжала свои работы после похорон Владимира Ильича, совершившихся 27 января 1924 г. в четыре часа дня, когда гроб его торжественно был перенесен при сотнях тысяч народа, пришедшего его проводить, из Дома Союзов в мавзолей на Красной площади.
Во время спешной стройки мавзолея, который был возведен в четверо суток, постоянно бывали летучие собрания строительной комиссии. Никаких протоколов не велось. Все директивно важное обсуждалось в похоронной комиссии в Доме Союзов или разрешалось мною единолично. Так, рано утром 27 января мне представили проект надписи на мавзолее. У меня сохранился подлинный листок. На нем было написано:
Предлагается на фасаде:
1924
СССР
ВЛАДИМИРУ ИЛЬИЧУ
ЛЕНИНУ
Все это я перечеркнул накрест синим карандашом и ниже написал:
ЛЕНИН
Вопрос о венках возник к концу первого дни, после объявления о смерти Владимира Ильича. Самым первым венком был венок из ветвей елок и можжевельника, перевитый брусничной травой, принесенный крестьянами соседнего с Горками села и возложенный у ног Владимира Ильича, когда он еще покоился на столе и когда гроб еще не был доставлен.
В Москве в этот же день к вечеру стали уже доставлять венки в Колонный зал Дома Союзов, хотя гроб с телом Владимира Ильича туда еще не прибыл.
Похоронная комиссия предвидела, что венков будет прибывать очень много, и мы решили сосредоточить все венки, кроме тех, которые будут оставлены у гроба, в Георгиевском зале Кремлевского дворца, полагая, что там они будут временно храниться, впредь до передачи их в Музей имени Ленина. Действительность превзошла все наши ожидания: венков со всех сторон — из Москвы и из провинции — прибывало такое великое множество, что для них огромный Георгиевский зал становился мал. Депутации рабочих с фабрик, заводов и шахт, железных дорог, воинских частей, флота, общественных учреждений, различных групп, дипломатический корпус и отдельные лица несли и несли венки в Дом Союзов, возлагая их на гроб всесветного борца и мирового гения. Не успевали мы отвезти поступившие венки в Георгиевский зал, как новые их горы вырастали у подножья и вокруг гроба. Многие из них были весьма оригинальны, красиво и художественно сделаны. Необходимо было сохранить их изображение на память потомству. Для этого нужно было прежде всего отобрать все венки, имевшие наибольшее художественное и политическое значение. К этому делу разбора венков был приставлен тов. Митерев. Я снесся с Гознаком, и оттуда были командированы лучшие фотографы, которые должны были все, что им будет указано, заснять трехцветной фотографией. Таких отобранных венков оказалось более 1070. Из фотографий образовался великолепный альбом, изданный Гознаком, нигде не отмеченный в литературе. Альбом представляет значительный памятник траурных дней похорон Владимира Ильича.