ВЕЛИКИЙ ШТУРМ
М. Кольцов
КАК БЫЛО ДЕЛО
…И было утро, и день первый.
Преображенский полк прибыл в Таврический дворец. Промаршировал в Екатерининский зал. Остановился. Выстроился ниткой. Стал требовать к себе Родзянку.
Председатель Государственной думы вышел высоким, торжественным старым петухом. Он поднял голову повыше и гаркнул в полный голос.
Полк испугался. С разбегу ответил грохочущим нестройным верноподданным рыком, лязгом штыков, тушем оркестра:
«Здрра жлла ррра грра стввооо-оо!!»
Я спросил у солдата рядом:
— Что это вы такое кричите?
Он пожал плечами:
— А черт его знает. Мне и невдомек, как его величать. Превосходительством, что ли?
Рядом стоящий, в серой шинели, в серой шапке, с серым лицом, с серыми шальными глазами, задумчиво предложил:
— Его величать бы надо по-русски. Как умеем.
Солдаты согласились с этим созвучным моменту разрешением трудного вопроса. Передали по рядам.
Родзянко кончил речь о вере, отечестве и войне до победного конца. Опять обвел тусклым взором шеренги. Опять гаркнул на весь Екатерининский зал;
— Спасибо, маладцы прреображенцы!
На этот раз ответ был быстрый и стройный. Слов не было четко слышно, но они угадывались:
— Оооо ввваааа ммааа!!
Председатель Думы ушел довольный. Он сказал адъютантам:
— Армия с нами. Она не пойдет с Советом. Она будет воевать.
Впоследствии, перед смертью, в эмиграции Родзянко разъезжает из города в город в качестве регента церковного хора. Это меня удивляет. Ведь у Родзянки был плохой слух. Ведь он не слышал тогда, в первый день, что именно кричал ему Преображенский полк.
И было утро, и день второй.
В Таврический дворец явился Кирилл Романов.
Он был одет в морскую форму и в большой красный бант. Больше ни во что не был одет Кирилл Романов.
Он прошел по всем комнатам и во всех комнатах всех поздравлял с радостным днем свержения самодержавия. И во всех комнатах министры, журналисты, депутаты и кандидаты в министры и в депутаты приветливо улыбались в ответ поздравляющему великому князю.
Владимир Бурцев, двадцать лет писавший и печатавший разоблачения о русском царизме, выскочил откуда-то сияющий. Захлебываясь, сообщил толпе:
— Небывалая победа! Даже великие князья с нами!
Прав оказался Бурцев. Хотя и с оговорками. Через три года, вне России, на парижских тротуарах, он оказался вместе с великими князьями.
Прав был Бурцев, хотя и с оговорками. Князья оказались с ними...
И было утро, и день третий.
Милюков говорил речь. Его слушали внимательно.
Спрашивали:
«Как представляете себе будущий строй?»
Милюков отвечал:
- Мы представляем себе новую форму государственного строя в России как парламентарную и конституционную монархию. Власть от Николая Романова перейдет к регенту Михаилу, а наследником будет Алексей Романов.
Как оказалось, Милюков плохо представлял себе новую форму государственного строя в России. Он не догадывался не только о ЦИКе, но не представлял себе даже обыкновенного жилтоварищества.
Вообще многое представлял себе очень плохо Милюков.
Он представлял себе обязательную, непременную победу союзников и был отъявленным немцеедом.
Когда же дела Антанты пошатнулись, он сразу стал вполне отчетливо представлять себе победу немцев и поехал на поклон к кайзеру Вильгельму. Победили все-таки Франция с Англией. И Милюков немедленно представил себе это очень ярко, поехав кланяться в Париж.
Такое бывает с людьми.
И было утро, и день четвертый.
Керенский состоял в Совете. Ему хотелось во Временное правительство. Совет его не пускал.
Керенский решил:
— Ежели рассудить — выходит, что правительство, хотя оно и временное, но не только временное, а и правительство. Совет же хоть и не временный, но только Совет. Войду-ка я в правительство и плюну на Совет.
Так и поступил. Ошибся только наполовину.
Правительство в самом деле оказалось временное, и даже очень. Но и Совет тоже оказался временный. Вскоре, как мы знаем, вместо него появился Совет настоящий, не временный. Да и правительство мы имеем теперь постоянное. Даже очень.
И было утро, и день пятый.
Пришло время царю отрекаться.
Никто не решался поехать к нему по этому маленькому дельцу.
Взял это поручение Шульгин.
— Царю будет приятно, — решил Шульгин, — если он выпьет сию чашу из рук монархиста, из рук дворянина.
Не из рук же мужика или, боже упаси, рабочего будет царь принимать для подписи указ об отречении!
Так и поступил Шульгин, и был совершенно прав со всех точек зрения.
Дворянство поднесло царю Николаю Кровавому на прощание от себя легкую чашу.
А рабочие и крестьяне отдельно тоже попрощались с царем позже.
Показали ему чашу потяжелее.
И было утро, и день шестой.
Народ беседовал по кучкам. Тогда всюду на улицах собирались кучками и разговаривали.
Обсуждали, что будет дальше с царствующим домом.
— Этак Николай в Ливадию уедет и там будет на бобах сидеть без всякой власти!
— Ему, чего доброго, скажут и билет купить на поезд, как всякому человечку!
— Пассажир!
— С него и за квартиру теперь драть будут!
— В булочную посылать будут!
— Хо-хо-хо! В трамвай садиться с передней площадки — ни-ни! Штраф!
— В театр ходить без контрамарок. Ха-ха-ха!
Кучка веселилась. Были это все студенты, ремесленники, случайные барышни. Один рабочий — он тоже улыбался и подхихикивал. Сковырнул ногтем какой-то прыщик со лба и вставил свое замечание:
— А я располагаю, что он в театр и в булочную не пойдет.
— Почему же?! Никаких привилегий, обыкновенный гражданин.
— А я так располагаю, что его повесят.
Кучка замолчала. Задумалась. Исчерпав тему, стала таять.
Ошиблись в кучке все. Но рабочий все-таки был ближе к истине. Царя, конечно, не повесили. Что вы, что вы! Где это слыхано! Не повесили царя, а расстреляли.
И было утро, и день седьмой.
Родзянко, Милюков, Кирилл, Бурцев, Шульгин — почли революцию сотворенной. Прилегли на отдых. Так и не встали до сих пор.
Это правильно. Поработали — дайте другим.
Пусть один класс приляжет. А другой поднимется на ноги.
Один прилег, а другой поднялся и шагает. После Февраля наступил Октябрь. Именно так было дело. Я твердо помню. Удостоверят и другие.