А. Шотман
ЛЕНИН И ПОДПОЛЬЕ
Летом 1917 года, когда правительство Керенского после четырех месяцев своего господства убедилось в своей близкой гибели, вся его ненависть обрушилась на великого вождя рабочих и крестьян — Владимира Ильича Ленина, с первого же дня по приезде в Россию после Февральской революции призывавшего к свержению буржуазного Временного правительства.
Цепляясь за власть, буржуазия и ее прихвостни — меньшевики и эсеры — думали найти свое спасение в гибели Ленина. Просто арестовать его или убить они боялись, ибо чувствовали, что тогда им несдобровать, так как огромное большинство рабочих и солдат уже тогда беззаветно шло за своим вождем. Нужен был другой способ, чтобы избавиться от В. И. Ленина. Для этого был применен старый, испытанный буржуазией способ — клевета.
Когда рабочие и солдаты, изверившись наконец в двойственной, вредной для широких масс политике соглашательских партий, меньшевиков и эсеров, вышли 3 июля с оружием в руках на улицу с требованиями взять власть Советам, прекратить войну, передать землю крестьянам, а фабрики и заводы — рабочим, т. е. выступали с теми лозунгами, которые Ленин бросал в широкие массы с первых дней своего приезда, — этот момент буржуазия сочла наиболее для себя подходящим, чтобы нанести удар нарастающей пролетарской революции.
Для выполнения этого гнусного дела был выдвинут «бывший человек», бывший представитель петербургских рабочих во 2-й Государственной думе Г Алексинский. Этот прохвост совместно с министром юстиции «социалистом» Переверзевым и с одним международным шпионом составил документ, в котором было сказано, что Ленин является германским шпионом. Это обвинение было настолько диким, нелепым, что даже тогдашний меньшевистский ВЦИК запретил газетам печатать этот «документ». Но когда одна уличная черносотенная газетка, вопреки запрещению, все же напечатала его, то и другие, «солидные» буржуазные газеты не удержались и последовали ее примеру.
Поверили ей не только напуганные призраком гражданской войны обыватели, которым выгодно было опорочить большевиков в глазах шедших за ними широких масс, но и часть малосознательных, не разбиравшихся в политике солдат. Этим воспользовалась буржуазия и совместно с эсерами и меньшевиками пошла в наступление против революционных рабочих и солдат.
Ими были организованы многочисленные собрания и митинги, на которых взбесившиеся мелкобуржуазные ораторы разжигали ненависть к пролетариату.
На перекрестках центральных улиц города собирались потревоженные революцией мещане, среди которых разные темные личности распространяли всевозможные слухи о большевиках. Многие из рабочих, выступавших на этих уличных собраниях в защиту нашей партии, пострадали: были раненые и даже убитые.
Офицерство и юнкера выступили открыто с оружием в руках против рабочих. Редакция и типография «Правды» были разгромлены. Недалеко от типографии был убит тов. Воинов, рабочий-революционер, задержанный с большевистскими прокламациями.
Не только центральные части города были заняты офицерскими и юнкерскими отрядами, но и многие рабочие районы находились под прицелом буржуазных винтовок и пулеметов.
В довершение всего наши партийные комитеты в большинстве районов были разгромлены, многие партийные работники арестованы, в том числе было арестовано несколько членов ЦК нашей партии.
Пошли зловещие слухи о возможном расстреле арестованных товарищей. Такова была атмосфера после выступления рабочих и солдат 3 — 5 июля 1917 года.
Центральный Комитет нашей партии, учитывая положение, командировал ряд партийных работников в провинцию, чтобы там разъяснить смысл происшедших событий. Я, между прочим, был командирован в Финляндию, в Гельсингфорс. Гнусная клевета успела докатиться и сюда. Офицерство и чиновничество Балтийского флота пытались распространить ее среди матросов, но не имели успеха. Когда я выступил перед двенадцатитысячной массой моряков на Сенатской площади в Гельсингфорсе с докладом об июльских событиях, из задних рядов послышались провокационные крики: «Долой! Немецкий шпион!..» Но подавляющая масса собрания заглушила эти крики возгласами: «Да здравствуют большевики! Ура!»
Вернувшись 10 или 12 июля в Питер, я встретил в Таврическом дворце нескольких членов Центрального Комитета партии, в том числе тов. Орджоникидзе, который передал мне постановление ЦК о том, чтобы я переправил товарища Ленина в безопасное место.
До этого момента я, как и многие другие партийные работники, не знал, где находился товарищ Ленин, хотя все с беспокойством спрашивали об этом друг друга.
Тов. Орджоникидзе сообщил мне только, что Владимир Ильич находится за городом, в квартире сестрорецкого рабочего тов. Н. Емельянова, что квартира не совсем удобна для продолжительного проживания и что надо его оттуда увезти в более безопасное убежище. Тут же он направил меня к тов. Зофу, через которого наш ЦК имел в это время связь с Ильичем, чтобы тов. Зоф сообщил мне более подробный адрес.
Получив столь ответственное поручение, я решил в тот же день поехать по указанному адресу. Ехать нужно было по железной дороге до станции Разлив (километров 25 от города). Чтобы не плутать в дачной местности, тов. Зоф свел меня с одним из сестрорецких рабочих, который знал дом тов. Емельянова.
Уже смеркалось, когда мы приехали на станцию Разлив, около Сестрорецка. На одной из глухих улиц, среди дач, заселенных петербургскими дачниками, провожатый указал мне домик тов. Емельянова, и мы расстались. Самого хозяина дома не оказалось, встретила меня его жена. Сообщив ей пароль и цель своего приезда, я сел за стол и разговорился с ней. Мать семерых детей, старшему из которых было не больше 14 — 15 лет, тов. Емельянова стала рассказывать, как у них скрывается В. И. Ленин, как он себя чувствует, что делает и т. п.
Владимир Ильич, по ее словам, сейчас живет под фамилией Иванова, а по имени и отчеству — Константин Петрович, чувствует он себя хорошо, жалуется только на плохую доставку газет.
Несмотря на огромную опасность, которой тов. Емельянова подвергала себя и своих детей, укрывая Ленина, она не выражала ни малейшего страха или даже волнения, когда рассказывала о скрывающемся у них Ленине, за голову которого буржуазия ничего не пожалела бы и за укрывательство которого никого не пощадила бы.
Из дальнейшей беседы выяснилось, что Владимира Ильича ради его безопасности пришлось переселить в лес, так как тут его могли бы встретить шпики, которые, по ее сведениям, шныряют кругом. Так как мне нужно было видеть Владимира Ильича во что бы то ни стало в тот же день, то хозяйка позвала своего старшего сынишку Александра и предложила ему отвести меня. Несмотря на поздний час (было около 11 часов вечера), мальчик с удовольствием согласился. Пройдя закоулками до берега залива, мы спустили на воду лодку и — я на веслах, мальчик на руле — поплыли среди зарослей при лунном свете к месту жительства Ильича. После путешествия около получаса по заливу и десятиминутной ходьбы среди болотного кустарника мы подошли к огромному стогу сена, сложенному на прогалине.
После данного мальчиком сигнала к нам вышел человек. Было уже темно, и только слабый свет луны освещал закутанную в зимнее пальто фигуру, в которой я едва узнал Владимира Ильича. После горячих приветствий мы уселись у стога сена, и он меня засыпал вопросами.
Странно было видеть Владимира Ильича бритым, без усов и бороды, так как я привык его видеть всегда с бородой и с усами.
Застал я Владимира Ильича в хорошем настроении, весело подшучивающим над своим положением. Перед тем как лечь спать, мы долго сидели у стога и беседовали на разные темы.
Перед поездкой к Ленину я зашел в Петербургский комитет нашей партии, помещавшийся в то время на Выборгской стороне. В Выборгский район, рабочие которого и расквартированный там Московский полк были целиком на стороне большевиков, офицерские и юнкерские отряды так и не рискнули показаться после 3 июля.
Оставшиеся на свободе члены ЦК также предпочитали собираться в Выборгском районе. Беседуя там на разные темы, коснувшись между прочим вопроса о дальнейшем развитии революции, покойный ныне М. М. Лашевич, помню, был очень оптимистически настроен, в то время как некоторые товарищи высказывали опасения, что Керенскому удалось загнать нашу партию в подполье на продолжительный срок. Защищая свой взгляд, Лашевич, между прочим, заявил: «Вот увидите, товарищ Ленин в сентябре будет премьер-министром».
Сообщая В. И. Ленину петербургские новости, я передал ему слова тов. Лашевича, на что Ильич очень спокойно ответил: «В этом нет ничего удивительного». От такого ответа я, признаться, немного опешил и поглядел на него с изумлением. Заметив мое удивление, Владимир Ильич стал обстоятельно мне объяснять, как будет развиваться русская революция. Я очень сожалею, что не записал тогда всего, что говорил он о судьбах революции. Но теперь, вспоминая беседу на берегу залива у стога сена, я убеждаюсь, что многое из того, что произошло после Октябрьской революции, Владимир Ильич предвидел еще тогда. Ведь знаменитые его брошюры «К лозунгам» и «Удержат ли большевики государственную власть?» были написаны в то время у стога сена.
Долго мы беседовали, сидя у стога сена, в мой первый приезд. Но, несмотря на июль, ночные болотистые испарения давали себя знать. Я дрожал в своем летнем костюме от пронизывающего холода. Спать мы легли в стогу, где заботливая рука тов. Емельянова устроила нечто вроде спальни. Я долго не мог уснуть от холода, несмотря на то, что лежал рядом с Владимиром Ильичем покрытый зимним пальто.
После этого я в продолжение двух с лишним недель через каждые один-два дня приезжал к нему из Питера, привозил различные газеты и пр., организуя в то же время надежное убежище для более продолжительного и приличного его существования. Кроме меня, насколько мне известно, провизию, белье и пр. возила ему из города только А. Н. Токарева — петроградская работница.
На газеты, которые доставлялись Ильичу в его временную штаб-квартиру в большом количестве, он набрасывался с лихорадочной поспешностью, делал на них какие-то пометки и затем начинал писать, сидя на траве.
Ни разу за все это время Владимир Ильич не просил привезти ему из города чего-либо съестного или из одежды, несмотря на то, что питание у него в стогу было весьма скудное, а ночные холода и сырость пронизывали до костей, и теплая фуфайка и шерстяные носки были бы весьма кстати. Я же, грешный человек, не догадался сделать это без его просьбы. Единственное, на чем он настаивал и что беспрерывно требовал, это аккуратной доставки всех без исключения газет и выпущенных по поводу июльских событий брошюр, листовок и пр.
При первой же встрече было принято решение переехать в Финляндию, где с помощью финских товарищей я рассчитывал устроить Ленина более или менее безопасно и удобно. Затруднения возникли в выборе способа переправы через границу, которая в то время охранялась с необычайной тщательностью.
Несмотря на то, что со времени перехода тов. Ленина на нелегальное положение прошло около двух недель, газеты продолжали травлю с неослабевающей энергией, и как черносотенные, так и либеральные газетчики с пеной у рта требовали ареста Ленина во что бы то ни стало. Не только контрразведка и уголовные сыщики Керенского были поставлены на ноги, но даже собаки, в том числе знаменитая собака-ишейка Треф, были мобилизованы для поимки неуловимого Ленина. Наряду с охранниками и собаками в поисках Ильича принимали участие сотни добровольных сыщиков из среды буржуазных обывателей. В один прекрасный день в газетах появилась заметка, что 50 офицеров «ударного батальона» поклялись или найти Ленина, или умереть.
Пока охранники, собаки и сыщики были заняты поисками Ленина, я — изысканием способа надежной переправы его через границу, сам Ленин был занят работами VI съезда партии большевиков, которым он руководил из своего весьма неудобного убежища. Когда покойный Я. М. Свердлов, председательствовавший на съезде, ставя на голосование написанные рукой Владимира Ильича резолюции, имел неосторожность сообщить, что хотя Ленин и лишен возможности лично присутствовать на съезде, но невидимо он участвует и даже руководит его работами, все газеты подняли невероятный вой и с утроенной энергией стали требовать немедленного ареста Ленина. За делегатами съезда была усилена слежка, и мне, как делегату съезда, пришлось быть очень осмотрительным и обставлять свои поездки в Сестрорецк чрезвычайными мерами предосторожности, чтобы не навести шпиков на след.
Вместе с тем надо было торопиться с переездом Ильича в Финляндию, так как дальнейшее пребывание на болоте становилось опасным. Появлявшиеся время от времени вблизи убежища охотники могли случайно натолкнуться на Ильича; сидеть же целые дни внутри стога сена и выходить только по ночам становилось невыносимым. Общая же обстановка и атмосфера, созданные в городе арестами, газетной травлей и зловещими слухами, были таковы, что рассчитывать на убежище у прежде сочувствовавшей революции интеллигенции, имевшей удобные квартиры, не приходилось. Большинство активных, испытанных партийных работников было или арестовано, или разъехалось по постановлению ЦК партии в провинцию. За теми же товарищами, которые остались в Питере на свободе, была установлена строгая слежка. В подборе людей, которых необходимо было привлечь на помощь в выборе квартиры, способа переезда и пр., надо было быть чрезвычайно осторожным, ибо малейшая неосмотрительность могла привести к аресту, а в то время арест для Ленина был равносилен убийству его озверевшими агентами Керенского. Все это чрезвычайно затрудняло мою задачу и задерживало переезд.
Проектов перехода через границу было несколько. Каждый проект подвергался детальному обсуждению и проверке. В конце концов было решено перейти финляндскую границу под видом сестрорецких рабочих (многие сестрорецкие рабочие жили на финляндской территории и для перехода через границу пользовались упрощенными паспортами). Тов. Емельянову было поручено достать такие паспорта у своих товарищей по заводу. Паспорта были получены; оставалось только переменить на них фотографические карточки. Неожиданное затруднение встретилось при розысках парика для Владимира Ильича. Охранка Керенского, озабоченная поимкой тов. Ленина, запретила парикмахерским всякий прокат и продажу париков без предъявления удостоверения личности. Во избежание каких-либо недоразумений, я заручился удостоверением театрального кружка финляндских железнодорожников на Выборгской стороне и таким образом беспрепятственно получил два парика в парикмахерской на Бассейной улице.
Тов. Ленин в парике, без усов и бороды был почти неузнаваем. Приехавший с аппаратом тов. Лещенко сфотографировал Ленина в его «нелегальном виде».
Прежде чем переправиться через границу, мне было поручено проверить, насколько тщательно пограничники просматривают документы. С этой целью мне пришлось раздобыть для себя через Генеральный штаб Керенского разрешение на право свободного перехода через финляндскую границу туда и обратно. Как финляндскому гражданину, это разрешение было выдано мне без особых затруднений. Для большей верности я решил взять себе помощника. В качестве такового я пригласил беззаветно преданного революции тов. Эйно Рахья, рабочего-финна, впоследствии знаменитого комиссара финской Красной гвардии. Он исхлопотал себе в штабе такое же удостоверение, и мы отправились «проверять границу». Перейдя пешком в нескольких местах границу — от Белоострова на юг до Сестрорецка, — мы убедились, что этот способ ненадежен, так как при каждом переходе пограничники чуть ли не с лупой просматривали наши документы и чрезвычайно внимательно сличали наши физиономии с наклеенными на удостоверениях фотографическими карточками. При докладе В. И. Ленину о результатах рекогносцировки этот способ перехода был отклонен, и мы остановились наконец на плане, предложенном мною и тов. Рахья.
План, выработанный нами еще до «проверки границы», заключался в следующем: Владимир Ильич поедет в Финляндию на паровозе в качестве кочегара.
Было решено перебраться сначала из болота на квартиру тов. Кальске, там переночевать и оттуда пойти вечером на станцию Удельная, где Ленин сядет на паровоз, а мы с тов. Рахья в том же поезде будем сопровождать его на финляндскую территорию до станции Териоки, где в нескольких верстах от станции была приготовлена надежная квартира.
Машинист Г. Э. Ялава, согласившийся взять к себе на паровоз В. И. Ленина, был мне хорошо знаком еще с детства. И когда я рассказал Ялаве, какому большому риску он подвергается, он с истинно финским хладнокровием только улыбнулся и уверил, что «все пойдет очень хорошо».
Когда все было приготовлено, мы с тов. Рахья поехали в Сестрорецк, чтобы в тот же день вывести Ильича из болота. Тов. Емельянов с сыном были уже у стога и укладывали в лодку накопившиеся за три недели пребывания в стогу газеты, пальто, одеяла и пр.
Согласно нашему плану, мы с тов. Рахья предлагали добраться до квартиры тов. Кальске таким путем: по Сестрорецкой железной дороге до станции Озерки, а оттуда пешком по Выборгскому шоссе или полотну Финляндской железной дороги до квартиры тов. Кальске (около шести километров). Тов. Емельянов предложил другой путь: пройти пешком до станции Левашово, а оттуда поездом по Финляндской железной дороге поехать до станции Удельная (от станции Удельная до квартиры около одного километра). После недолгого обсуждения, взвесив все за и против, большинством было принято предложение тов. Емельянова.
Наконец вещи были уложены, мальчик сел в лодку и поехал домой, а мы вчетвером пошли вдоль залива, сквозь кустарник по направлению к Финляндской железной дороге. Идти нужно было верст 10 — 12. Было около девяти с половиной часов вечера, уже смеркалось. Шли гуськом, молча, тов. Емельянов, как знающий дорогу, — впереди. По выходе на проселочную дорогу стало веселей, дорога пошла хорошая, навстречу — ни души. Следом за тов. Емельяновым свернули с дороги на тропинку. В одном месте из-за темноты сбились с дороги: наткнулись на речку, которую перешли вброд, для чего пришлось раздеться. Разыскивая дорогу, попали на болото, обходя которое незаметно очутились среди торфяного пожарища. После долгих поисков дороги, окруженные тлеющим кустарником и едким дымом, рискуя ежеминутно провалиться в горящий под ногами торф, набрели на тропинку, которая и вывела нас из пожарища. Пройдя, как говорится, огонь и воду, почувствовали, что окончательно заблудились. В полной темноте, ощупью, руководимые тов. Емельяновым, который утешал нас тем, что он здесь первый раз заблудился, двигались мы вперед.
Наконец где-то прогудел паровозный гудок, тт. Емельянов и Рахья отправились на разведку, а мы тут же уселись под деревом ждать их возвращения. У меня в кармане были три свежих огурца, но хлеба и соли мы не догадались захватить. Съели так. Минут через 10 — 15 вернулись наши разведчики с сообщением, что мы находимся близ станции, кажется, Левашово. Надо отдать справедливость Владимиру Ильичу, ругал он нас за плохую организацию пресвирепо: нужно-де было приобрести карту-трехверстку; почему предварительно не изучили дорогу? и пр. За «разведку» тоже досталось: почему «кажется», а не точно узнали, какая станция. Всячески оправдываясь, мы двинулись по направлению к станции. Станция оказалась не Левашово, а Дибуны, всего в 7 верстах от финляндской границы. Положение не из приятных. В лесу мы могли каждую минуту нарваться на разведку пограничной стражи и быть арестованными как подозрительные лица, ибо не будут же порядочные люди шляться в час ночи в стороне от жилых мест, около границы! У железнодорожного сторожа узнали, что последний поезд в Питер пойдет в 1 час 30 мин. ночи. Оставалось ждать минут 15. В ожидании поезда мы уселись на конце перрона, на противоположной стороне станции, послав тов. Рахья на станцию, проверить на всякий случай, нет ли чего подозрительного. Вернувшись со станции, он с озабоченным лицом сообщил, что там стоит патруль из 10 вооруженных до зубов юнкеров. Дело плохо. Могут подойти, поинтересоваться, что за люди вдруг появились на пустынном перроне. Я предложил В. И. Ленину и Рахья уйти под откос, в темноту, а сам с Емельяновым остался сидеть на месте. Не успели они спуститься вниз, как к нам подошел вооруженный винтовкой юнкер и обратился к тов. Емельянову с вопросом, что он тут делает. Тов. Емельянов к такому вопросу, по-видимому, не был подготовлен и дал ответ, который юнкера не удовлетворил, так как после фантастических объяснений Емельянова юнкер предложил ему следовать за ним. Моя особа, как более прилично одетая, по-видимому не возбудила в юнкере подозрений, так как он очень вежливо осведомился, не дачник ли я местный и не жду ли поезда, идущего в Петроград; я ему, тоже очень вежливо, это подтвердил. Затем он молодцевато звякнул шпорами, повернулся и повел с собой арестованного Емельянова. Не успел я очухаться, как подошел поезд. «Как же мне быть?» — думал я, и решил остаться, чтобы назавтра, проведя остаток ночи и дня в лесу, увезти Ленина в Удельную. Только я успел прийти к этому решению, как передо мной появился человек с винтовкой, на этот раз в форме ученика реального училища, и вежливо, но настойчиво доложил: «Это последний поезд, сегодня больше не будет. Вы на этом едете?» Мне ничего больше не оставалось, как подняться на площадку вагона, что я и сделал. Все это произошло так неожиданно, что я был буквально ошеломлен, до того ошеломлен, что выскочил из поезда не на станции Удельная, где должен был сойти, чтобы предупредить тов. Кальске о случившемся, а на станции Озерки, т. е. не доезжая 6 километров. Заметил я свою ошибку только тогда, когда поезд уже ушел. Около трех часов утра я добрался до тов. Кальске. Когда я вошел к нему в комнату, я не верил своим глазам: на полу лежали и хохотали над моим растерянным видом Ленин и Рахья. Оказывается, они, сидя под откосом, видели, как арестовали Емельянова и как меня реалист чуть не штыком подсаживал в вагон. А они в это время быстро вскарабкались по откосу, сели в вагон, остановившийся как раз напротив них, и доехали до станции Удельная.
Когда я, измученный волнением и ходьбой, опустился на пол рядом с Лениным, он, охватив голову мою и Рахья, прижал нас к себе и, как-то по-отечески нас пожурив, стал весело припоминать отдельные моменты наших только что пережитых приключений. В этот вечер Владимир Ильич был в очень хорошем настроении и часто заразительно хохотал, представляя себе физиономии Керенского и других временных правителей, когда они узнают, какую дичь они прозевали.
Судьба тов. Емельянова очень беспокоила Владимира Ильича. В первую очередь надо было предупредить жену тов. Емельянова, чтобы она на случай возможного обыска скрыла всякие следы пребывания у них товарища Ленина.
Так как, по сведениям Владимира Ильича, квартиру тов. Емельянова знала проживавшая на Широкой улице Петроградской стороны тов. Полуян, то он предложил мне немедленно отправиться к ней и передать ей, чтобы она с первым же поездом поехала в Разлив и помогла тов. Емельяновой произвести уборку квартиры.
Наспех закусив, я отправился по указанному адресу. Был уже шестой час утра, когда я добрался до квартиры Полуян. Объяснив ей, что надо делать, я опять пешком отправился на Выборгскую сторону на квартиру машиниста тов. Ялава, который, по нашему плану, должен был в этот же день перевезти на своем паровозе тов. Ленина в Финляндию.
Наступил вечер. Мы втроем — Ленин, Рахья и я — направляемся к станции. С замиранием сердца ждем мы у перрона прихода поезда. Наконец он подходит. Видим, на паровозе мелькнула знакомая фигура машиниста, жмем руку Ильичу и направляемся к паровозу. Ильич, бритый, в парике, похож на настоящего финна. Вскочив на паровоз и засучив рукава, он берет полено за поленом и бросает в топку. Все идет хорошо. На каждой остановке мы с тов. Рахья выскакиваем из вагона, наблюдаем за паровозом, сердце екает. Поезд подходит к границе, к станции Белоостров, предстоит двадцатиминутная остановка и тщательная проверка документов, а иногда и обыск. Поезд едва остановился, как находчивый тов. Ялава отцепляет свой паровоз и уводит его куда-то в темноту за станцию... набирать воды. Мы чуть не аплодируем. И пока жандармы Керенского проверяли документы, тов. Ялава «набирал воду». Перед самым третьим звонком подходит паровоз, дает гудок, и минут через пятнадцать мы почти в полной безопасности на финляндской территории. Мы с тов. Рахья спешим к паровозу, радостно жмем руки Ильича.
Перед тем как подняться на паровоз на станции Удельная, Владимир Ильич передал мне тетрадь в синей обложке. Как теперь известно, в этой тетради были записаны основные мысли книги «Государство и революция». Передавая ее, он несколько раз повторял, чтобы я берег ее пуще глаза своего и в случае его ареста передал бы тетрадь кому-либо из членов ЦК. Как только мы подбежали к Владимиру Ильичу, он первым делом спросил, цела ли тетрадь, и, получив ее от меня в сохранности, поспешно засунул себе за пазуху.
Около станции Териоки нас ожидал с коляской брат Лидии Парвиайнен, у отца которой в 14 километрах от станции была приготовлена надежная квартира.
Оставив Владимира Ильича на попечении тт. Рахья и Парвиайнен, я с первым же поездом отправился в Гельсингфорс, чтобы подготовить квартиру и дальнейший переезд по железной дороге до Гельсингфорса.
Через несколько дней я послал в Териоки двух финских товарищей, которые доставили Ленина в небольшой городок Лахти в 130 километрах от Гельсингфорса. Здесь Ильич прожил два дня в квартире финского рабочего, где о нем особенно внимательно заботилась хозяйка, бывшая петербургская работница. Отсюда при помощи старого знакомого Владимира Ильича, депутата финляндского сейма (парламента), она устроила дальнейшую переправу Ильича поближе к Гельсингфорсу.
Последним убежищем перед приездом в Гельсингфорс была квартира этого депутата в дачной местности, километрах в 15 от города.
Как в Лахти, так и на даче депутата по прибытии туда товарища Ленина я лично навещал его, проверял, все ли правила предосторожности выполняются. К чести финских товарищей, нужно сказать, что все мои указания они выполняли аккуратно, так что Владимир Ильич был очень доволен окружавшими его в те дни людьми.
Однажды только он выразил свое недовольство, когда один из приехавших за ним из Гельсингфорса в Териоки товарищей загримировал его.
Придя в вагон и увидев себя в зеркале, Владимир Ильич пришел в ужас от своего грима и поспешил, хотя и с большим трудом, ввиду отсутствия соответствующих средств, смыть его. Впоследствии он говорил смеясь, что если бы в вагоне встретил его в то время самый захудалый шпик, то обязательно арестовал бы или, в лучшем случае, отправил бы в сумасшедший дом.
Выбирая у своих знакомых в Гельсингфорсе надежную и удобную квартиру для Владимира Ильича, я остановился на квартире моего старого питерского друга — рабочего Густава Ровио. Он в то время был, как мы его в шутку называли, «полицмейстером» города Гельсингфорса.
Дело в том, что после Февральской революции финским социал-демократам удалось провести своих людей на ответственные должности в городском самоуправлении, в том числе заменить гельсингфорсского полицмейстера своим человеком, переименовав его в начальника милиции.
Когда я рекомендовал Владимиру Ильичу тов. Ровио как гельсингфорсского полицмейстера, Владимир Ильич без малейшего смущения или удивления пожал тов. Ровио руку, перекинулся с ним несколькими словами и накинулся с какой-то поспешностью на очень прилично подобранную марксистскую библиотеку на русском языке. Тов. Ровио предоставил в распоряжение тов. Ленина свою хорошо обставленную комнату, где Владимир Ильич проводил целые дни за работой, пользуясь прекрасной библиотекой тов. Ровио.
Владимир Ильич первым делом занялся организацией надежной связи с Петроградом и доставкой ему русских газет. Тов. Ровио прекрасно организовал это дело, и как газеты, так и письма Владимир Ильич стал получать аккуратно. Здесь Владимир Ильич, будучи в полной безопасности, дописал книгу «Государство и революция» и все время вел усиленную переписку с ЦК партии, с Надеждой Константиновной и другими.
Первые сведения о революционном подъеме среди питерских рабочих после июльского поражения Владимир Ильич получил в Гельсингфорсе. Оттуда Владимир Ильич следил за выборами питерских и московских рабочих в городские и районные думы. Как известно, наша партия на этих выборах получила большинство голосов рабочих избирателей. С каким восторгом Владимир Ильич показывал мне составленные им таблички с подсчетом поданных на этих выборах голосов за партию большевиков! Кроме этих признаков подъема среди рабочих, выносимые ими на фабриках и заводах резолюции с требованием перехода власти в руки Советов также указывали, что нарастает новая революционная волна. В армии все громче и громче стали раздаваться голоса за немедленное прекращение войны. Все эти вести, доходившие до Владимира Ильича, чрезвычайно возбуждающе действовали на него. Он стал настойчиво требовать, чтобы я устроил ему обратный переезд в Петроград, так как решающие бои надвигаются быстро и он не может быть вдали от них. Это его настойчивое требование я сообщил в ЦК. Помню, вопрос этот в ЦК обсуждался очень тщательно. Все высказывались за немедленный приезд Владимира Ильича в Петроград, и только когда я подробно рассказал, какому риску подвергался Владимир Ильич при переезде в Финляндию и как тщательно охраняется граница, с какой тщательностью проверяют документы всех переезжающих границу, особенно приезжающих из Финляндии, ЦК постановил до поры до времени задержать Владимира Ильича, поручив мне подготовить его переезд с полной гарантией безопасности.
В один прекрасный день, без ведома ЦК и моего, Владимир Ильич при содействии Э. Рахья переехал из Гельсингфорса в Выборг, по-видимому намереваясь пробраться в Петроград.
Узнав об этом, я немедленно поехал в Выборг и застал Ленина на квартире финского товарища, Латука, в чрезвычайно возбужденном состоянии. Одним из первых вопросов, который он задал мне, как только я вошел к нему в комнату, был: «Правда ли, что Центральный Комитет воспретил мне въезд в Петроград?» Когда я подтвердил, что такое решение действительно есть, что в интересах его личной безопасности ему необходимо пока оставаться в Финляндии, он потребовал у меня письменное подтверждение этого постановления. Я взял листок бумаги и в полушутливой форме написал приблизительно следующее:
«Я, нижеподписавшийся, настоящим удостоверяю, что Центральный Комитет РСДРП(б) в заседании своем от такого-то числа постановил: Владимиру Ильичу Ленину, впредь до особого распоряжения ЦК, въезд в гор. Петроград воспретить» (подпись).
Взяв от меня этот «документ», Владимир Ильич бережно сложил его вчетверо, положил в карман и затем, заложив руки за вырезы жилета, стал быстро ходить по комнате, повторяя несколько раз: «Я этого так не оставлю, так этого я не оставлю!»
Немного успокоившись, он стал подробно расспрашивать, что делается в Питере, что говорят рабочие, что думают отдельные члены ЦК о выборах в районные думы, о настроении в армии и пр. Показывал мне составленные им различные таблицы с цифрами, ясно рисующие огромный рост сторонников большевиков не только среди рабочих и солдат, но и среди городской мелкой буржуазии. Вопли Керенского о развале армии и о крестьянских волнениях также показывают, говорил Ленин, что страна явно на нашей стороне, поэтому основной нашей задачей в данный момент является немедленная организация сил для захвата власти. Я старался доказать, что захват власти в настоящий момент еще невозможен, говорил, что технически мы еще не подготовлены, что людей, умеющих управлять сложным государственным аппаратом, у нас нет, и пр. и пр.
На все эти возражения он, по-видимому нарочито упрощая вопрос, отвечал одно: «Пустяки! Любой рабочий любым министерством овладеет в несколько дней; никакого особого уменья тут не требуется, а техники работы на первых порах и знать не нужно, так как это дело чиновников, которых мы заставим работать так же, как они теперь заставляют работать специалистов», — и т. п.
Несколько раз я принимался спорить с Владимиром Ильичем на эту тему. Считая совершенно невозможным в то время захват нами власти, я приводил сотни доказательств, подтверждающих, как мне казалось, правильность моего взгляда. Но Владимир Ильич как-то просто разбивал их, и мне все трудней становилось ему возражать. Некоторые его объяснения казались мне настолько фантастическими, что я не считал нужным даже спорить по поводу их, — мне казалось, что и сам Владимир Ильич несерьезно к ним относится. От некоторых моих назойливых вопросов по поводу могущих возникнуть затруднений на практике Владимир Ильич отмахивался, говоря: «Там видно будет!»
Каюсь, «придирался» я к Владимиру Ильичу по всякому пустяку, благо времени свободного было много, и он охотно пускался со мною в споры. Особенно, помню, меня смущало почему-то его предложение аннулировать денежные знаки, как царские, так и керенские.
— Откуда же мы возьмем такую уйму денег, чтобы заменить существующие? — спрашивал я его, наперед торжествуя победу в этом вопросе.
— А мы пустим в ход все ротационные машины и напечатаем в несколько дней такое количество, какое потребуется, — отвечал не задумываясь Владимир Ильич.
— Да ведь их каждый жулик подделает сколько угодно! — доказывал я.
— Ну, напечатаем различным сложным шрифтом. Да, впрочем, это дело техников, чего тут спорить, там видно будет!
И опять начинал доказывать мне, что дело не в этом, а в том, чтобы провести в жизнь такие законы, чтобы весь народ увидал, что это его власть, а раз народ это увидит, он нас поддержит; остальное само собою приложится. Как только возьмем власть, сейчас же прекратим войну. Как только мы это сделаем, армия, которая явно устала от войны и воевать не хочет, будет безусловно за нас. У царя, дворян, помещиков и попов земли отберем, передадим их крестьянам, — ясно, крестьянство будет поддерживать нас целиком. Фабрики и заводы также отберем у капиталистов и передадим их в руки самих рабочих, их рабочего государства. «Кто же тогда будет против нас?» — восклицал он, близко наклонясь ко мне и пристально смотря мне в глаза, чуть-чуть улыбаясь, прищурив левый глаз.
— Только бы не пропустить момент! — повторял он десятки раз и опять настаивал, чтобы я скорее организовал ему переезд в Петроград.
Отправляясь однажды в очередную поездку в Выборг навестить Владимира Ильича, я встретил на Финляндском вокзале Эйно Рахья, который, хитро улыбаясь, сообщил мне, что нет смысла ехать в Выборг, так как Владимир Ильич переехал в Петроград.
Проживая с 7 октября в Лесном, Владимир Ильич время от времени встречался с некоторыми членами ЦК то на квартире М. И. Калинина, то на квартире Н. Кокко, рабочего завода «Айваз». Выходил из дому Владимир Ильич обычно, когда стемнеет. В парике, без усов и бороды, его трудно было и днем узнать. По приезде в Петроград непосредственное руководство подготовкой Октября Ильич взял в свои руки. С этого времени ни один более или менее важный вопрос не решался в ЦК без согласования с Владимиром Ильичем.
10 октября ЦК вынес постановление о непосредственной технической подготовке вооруженного восстания, которое к этому времени вполне назрело и стало неизбежным. В октябре же были созваны три партийных конференции: Петроградской городской, окружной и военной организаций. На всех этих конференциях основным вопросом был вопрос о захвате власти. Хорошо помню, что все споры на них вертелись вокруг одного: захватить власть немедленно или отложить до созыва II съезда Советов, который должен был собраться недели через две. В принципе все три конференции высказались за взятие государственной власти в ближайшее время.
По выяснении итогов работ конференций было решено созвать экстренное заседание ЦК, пригласив на это заседание ряд ответственных партийных работников.
Кому принадлежала мысль созвать такое собрание, я не знаю, вероятнее всего Владимиру Ильичу. Организовать такое собрание Я. М. Свердлов поручил мне.
Подыскивая подходящее помещение, куда могли бы незаметно собраться человек тридцать и куда мог бы прийти все еще скрывавшийся В. И. Ленин, я остановился на помещении районной городской думы в Лесном, недалеко от Муринского проспекта. В этой думе председателем был М. И. Калинин, и от него зависело предоставить в наше распоряжение это помещение, на что тов. Калинин после некоторого колебания и согласился. Собрание я решил устроить вечером, когда стемнеет, так как вечером было удобнее Владимиру Ильичу пройти туда незамеченным. Когда вопрос о помещении был благополучно разрешен, я рано утром пошел в ЦК, помещавшийся тогда на Фурштадтской улице, в доме № 19, где я предложил созвать совещание в тот же день. Надо было наметить список товарищей, которых необходимо пригласить на это собрание, и успеть своевременно всех оповестить.
Так как собрание, которому предстояло вынести чрезвычайно ответственное решение, должно было быть немноголюдно и очень конспиративно обставлено, то составление списка требовало особой тщательности. Список было поручено составить Л. М. Свердлову.
Тов. Свердлов, как всегда, с раннего утра был окружен толпящейся публикой, приходившей из районов и приезжавшей со всех концов России. Мне стоило большого труда вытащить его из этой сутолоки и увести в отдельную комнату, чтобы не мешали составить список. В комнатке, куда я его затащил, не было ни стула, ни стола. Разыскав небольшой стол, вырвав из-под кого-то пару стульев и втащив их в комнату, куда успел проскочить и покойный ныне Иван Рахья, я запер комнату изнутри на ключ. Тут мы и составили список, который затем был дополнен двумя-тремя товарищами. Был ли этот список затем официально утвержден ЦК или нет, сейчас хорошо не помню.
Составив план местности и уточнив адрес дома, где должны вечером собраться, мы разделили между собой обязанности, кто кого должен известить, и я уехал.
Около шести часов вечера мы с Эйно Рахья разошлись недалеко от станции Ланская: он пошел за Владимиром Ильичем, а я направился в другую сторону, условившись встретиться с ними в 7 часов на углу Выборгского шоссе и Муринского проспекта. Вечер был темный, шел дождь, дул сильный, порывистый ветер. Ровно в 7 часов подошли Владимир Ильич и Э. Рахья. Не доходя районной думы свернули в небольшой переулок и там решили предварительно осмотреть окружающую местность — нет ли чего подозрительного, а также узнать, собралась ли публика. Тут, в пустынном переулке, Эйно Рахья рассказал нам о небольшом приключении, которое только что произошло с Владимиром Ильичем по пути от его квартиры. Оказалось, что когда они переходили где-то улицу, сильный порыв ветра сорвал с головы Владимира Ильича фуражку вместе с париком. К счастью, было темно, никого близко не было, и этот небольшой инцидент был Владимиром Ильичем быстро ликвидирован; пострадал только носовой платок, которым Владимир Ильич вытер приставшую к парику грязь.
Над этим происшествием мы весело смеялись, Владимир Ильич — больше всех.
Оставив их в переулке, я пошел осмотреть окружающую думу местность, ничего подозрительного не нашел, зашел в дом, но застал там всего человек пять-шесть. Минут через пятнадцать пошел тов. Рахья и сообщил, что собралось человек десять. Затем ходил опять я, потом опять Рахья. Прождали мы таким образом около часа, гуляя по пустынным улицам Лесного. Владимир Ильич весьма крепко ругался по поводу неаккуратности ответственнейших товарищей. Когда наконец Э. Рахья, вернувшись с разведки, сообщил, что собралось человек двадцать, мы решили войти в дом. Задним ходом пробрались мы во второй этаж и прошли в отдельную комнатку, куда сейчас же пришли тт. Свердлов, Сталин, Иван Рахья и еще кто-то, не помню, кто именно.
Ввиду того, что народу собралось достаточно, решили открыть собрание.
Обсудили, войти ли Владимиру Ильичу на собрание в парике или без него. Решили — парик снять. Большинство собравшихся не видало Владимира Ильича с июльских дней, и все, зная, что будет Владимир Ильич, с нетерпением ждали его прихода. Когда Владимир Ильич вошел в комнату, где собрались товарищи, все наперебой бросились пожимать ему руки, некоторые расцеловались с ним, закидали его вопросами. Владимир Ильич весело улыбался, шутил и наконец предложил открыть собрание.
Водворилась тишина. Владимир Ильич уселся в конце комнаты на табуретке, вынул из кармана исписанные мелким почерком листочки, по привычке поднял руку, чтобы погладить парик, и, спохватившись, улыбнулся. Все с напряженным вниманием ждали его доклада «по текущему моменту».
— Слово имеет товарищ Ленин, — произнес тов. Свердлов.
Владимир Ильич начал с того, что назрел момент, когда перед партией встал ребром вопрос о захвате государственной власти. Он обрисовал подробно положение дел в стране, несомненное сочувствие огромной части рабочего класса большевикам, что подтверждал с цифрами в руках, приводя результаты голосований в городские и районные думы в Питере и Москве. Из событий на фронте и в тылу ясно видно, что армия воевать не хочет, но мир стране может дать только пролетарская власть. Многочисленные случаи разгрома помещичьих имений говорят о том, что крестьянство больше ждать с землей не будет, а дать ее крестьянам может только пролетарская власть.
Говорил Владимир Ильич сначала как-то сдержанно, спокойно, затем, понемногу оживляясь, продолжал в обычном для него духе, время от времени острил, иногда больно ударяя по инакомыслящим товарищам, взгляды которых на захват власти он знал. Временами он вставал и, заложив за вырез жилета большой палец, ходил взад и вперед, изредка останавливаясь при особенно острых местах.
Речь Ленина, продолжавшаяся около двух часов, была выслушана всеми с величайшим вниманием. Когда он кончил, все были как бы под влиянием гипноза. Много я слышал в течение 20-летнего моего знакомства с Владимиром Ильичем его докладов и речей, но из всех этот доклад был самый лучший. Это тогда же подтвердили присутствовавшие на этом собрании, много лет хорошо знавшие Владимира Ильича. Закончил Владимир Ильич этот свой доклад, повторив несколько раз, что власть надо брать немедленно, сейчас же; каждый потерянный день — смерти подобен. «История не простит нам, если мы не возьмем власть теперь же!» — заявил он.
Как только Владимир Ильич кончил, я взял слово и, грешный человек, выступил против его предложения взять власть немедленно. Я вновь и вновь доказывал, что технически мы совершенно не подготовлены, что у нас «в случае чего» не будет даже телефонной связи или хотя бы лошадей. Все это надо и можно подготовить, если Владимир Ильич даст хотя бы неделю на подготовку. Но взять власть немедленно, т. е. завтра же, ведь это же совершенно невозможно, мы провалимся! Ведь конференции-то этот вопрос обсуждали подробно. Никто же не против захвата власти, но все против немедленно. Спросите военную организацию, она вам скажет, готова ли она. Конечно, нет! Словом, я пытался охладить Владимира Ильича и убедить его выбросить из резолюции, которую он предложил, слово «немедленно».
После моего выступления Владимир Ильич взял слово и... разнес меня в пух и прах! Весьма остроумно он проехался насчет «лошадиной связи», доказывая, что если с моим методом подходить к революции, то нужна не неделя, а годы, ибо в неделю никаких своих телефонов из подполья не создашь, и т. д. Чувствовал я себя после его реплики препогано.
По докладу Владимира Ильича высказывались почти все присутствовавшие. Говорили горячо и за и против. Владимир Ильич чрезвычайно внимательно слушал, делал пометки, покачивал иногда головою, улыбался, хитро поглядывая на оратора. Прения затянулись до 7 часов утра! Некоторые товарищи, разойдясь по другим комнатам и растянувшись кто на столе, кто просто на полу, сладко похрапывали. Около 7 часов утра поставили предложенную Владимиром Ильичем резолюцию на голосование. За резолюцию, т. е. за немедленный захват власти, голосовало 19 человек, против — 2, и 4 человека воздержались.
Первым с этого собрания ушел Владимир Ильич, которого мы с Э. Рахья проводили до квартиры, затем — все остальные. Оставшиеся дни после этого собрания прошли в лихорадочной подготовке восстания, но о них у меня сохранились очень смутные воспоминания.