УКРЕПЛЕНИЕ ВЛАСТИ
А. М. Коллонтай
ДЕКРЕТ НА СТЕНЕ
Многие ли поняли в великие дни Октября, что на их глазах совершается величайшее в мире событие, что социальная революция становится фактом?
Понимали это рабочие, чуяли это, силой желания, передовые отряды солдат. Но обывательщина старого Питера, вся мелкобуржуазная масса в вялом унынии встретила великие дни.
Недовольство было велико правительством Керенского, не верили, что справится оно с войной, с продовольственной задачей. Изнемогали «в хвостах». Но и большевиков не любили. Не понимали и потому боялись.
Когда съезд провозгласил власть Советов, трудовое человечество переступило порог, за которым ждало его не только новое будущее, но и долгие годы борьбы и лишений. Этого обыватель столицы не знал. И весть о переходе власти к Советам он принял в первые дни более равнодушно, чем враждебно.
Утро, раннее, промозглое, сырое утро питерской осени. Ночью совершился великий акт: Второй съезд провозгласил переход власти к Советам. Популярнейший клич последних месяцев стал фактом, вошел в жизнь. Возвращаюсь после бессонной ночи домой. Автомобиля не дождалась. Пошла пешком по городу от Смольного.
Казалось, выйду из Смольного — и весь город встретит праздником. То, что желал народ, — совершилось: правительства Керенского больше нет. Есть власть трудящихся.
Но старый Питер еще не понял, не учуял, не уразумел всего величия совершившегося. Город по-прежнему живет своими буднями. Там — в Смольном — кипит котел красной революции, там и ликованье, и настороженность, и сознание ответственности сливаются в многозвучный хор ощущений. А на улице Питера в это осеннее, серое, сырое утро люди равнодушно спешат по своим маленьким, будничным делам, служат своим привычным заботам. Кто на работу, кто «в очередь», «в хвост» за продуктами... На углах по стенам наклеен кратенький, очень скромный по размерам бумаги декрет Советского правительства о составе народных комиссаров. Спешат прохожие по своим делам. Не замечают объявления.
Кое-кто покосится — и дальше. Новое правительство. Уже столько раз садились и пересаживались меньшевики да эсеры при Керенском, что новое по составу правительство никого не удивит. Одной переменой больше, одной меньше... Хочется остановить прохожих, крикнуть им: «Да поглядите-ка повнимательнее... Власть-то советская!..»
Но прохожие спешат мимо декрета о новом правительстве. Остановился наконец старенький отставной военный с палочкой. Прочел внимательно и покачал головою: «Никогда таких имен не слыхал. И откуда теперь народ в правительство берется? Да и что за народные комиссары такие? На войну, что ли, их пошлют?» Поворчал старик себе под нос и пошел, стуча палочкой, дальше. За ним подошла женщина в очках, учительница или служащая. Прочла и сердито на носу очки поправила. Ясно — не одобрила декрета. Чего это большевики всюду лезут? Каких-то народных комиссаров себе завели. И пошла дальше, по своему привычному, будничному делу. Какое ей дело до большевиков. До правительства. Знает она свое дело, а до всего остального — наплевать.
Двое студентов заинтересовались декретом. Ничего не сказали, только друг на друга поглядели. И в этом взгляде было ясно: вот тебе и большевики... Что же теперь будет?
Толстый господин в теплом пальто, с портфелем под мышкой, перебежал дорогу, чтобы прочесть скромный листок на стене, величиной с писчий лист. Нахмурился. Еще раз прочел. И вслух выругался:
— Такие да сякие большевики, правительство свое провозгласили. Да кто с такими да сякими разбойниками, шпионами и предателями считаться будет... Тоже выдумка. Правительство свое объявить, — мы им покажем. Мы им хвосты поприжмем. Мы им такое закатим...
Взволновался господин в теплом пальто с блестящим, новеньким портфелем под мышкой. Стоит перед декретом и слюной все так и брызжет. А рядом с ним уныло-равнодушно читает декрет худой да чахлый мелкий чинуша в стареньком, ветром подбитом пальто.
— Вы понимаете, до какого нахальства дошли эти шпионы германские — большевики, — пристает к нему господин с портфелем.
— Оно конечно, большевики народ ненадежный... А только не нам судить, не наше дело. — И улепетнул за угол мелкий чинуша.
Новые идут прохожие мимо декрета, идут не глядючи.
Мальчишка из овощной, в фартуке, с корзиной, в картузе, подошел вплотную и читает громко и внятно:
«Совет Народных Комиссаров...»
И вдруг мальчонка засиял: «Власть Советов... вот так фунт... Власть Советов. Ну и молодцы же большевики! Сказали — сделали. Эй, Ванька! Погляди-ка, большевики-то власть Советов взяли...» Ванюха-разносчик прибежал. А за ним рабочий. Женщина в платочке. Солдат. Еще не совсем верят, не совсем понимают, что такое случилось. Но чутьем пролетарским смекают: не к добру буржуям эта власть. Для рабочих же и крестьян — она избавленье.
— Народные комиссары — это что же такое будет? — вопрошают рабочие один у другого.
— Да просто тебе комиссар, но не как прежний, а от народа комиссар, от народа. Понял?
— Уж коли власть Советов — конец войне, — решает солдат, луща семечки. — Ни по чем на фронт не поеду. Прямо в деревню, на землю.
А работница молодая, в платочке, решает:
— Нет, это не конец войне. Без боя они власти не сдадут. Не слышали, что ли, всю ночь палили. Я в санитарки пойду. К большевикам.
Повязала платочек потуже и побежала в сторону Смольного. Эта уже тогда знала, что в великие дни Октября бой только еще начался. Знала и сознательно ринулась в бой.