В. Бонч-Бруевич
КАК ПИСАЛ ВЛАДИМИР ИЛЬИЧ ДЕКРЕТ О ЗЕМЛЕ
После того как наконец Зимний дворец был взят революционными большевистскими войсками и Владимир Ильич, сильно волновавшийся медлительностью действий наших военных вождей, наконец вздохнул свободно, он тотчас снял свой незатейливый грим и явился, окруженный своими давнишними политическими друзьями, на ожидавшее завершения событий заседание перевыбранного Петербургского Совета рабочих и солдатских депутатов. Нельзя сказать: гром, а нечто большее, воистину потрясающее, вихрь человеческих чувств пронесся по залу, когда Владимир Ильич показался на кафедре...
Наконец все дела закончены, и поздно-поздно ночью мы двинулись ко мне на квартиру на ночевку. Поужинав кое-чем, я постарался предоставить все для отдыха Владимира Ильича, который хотя и был возбужден, но, видимо, крайне переутомлен. Я еле уговорил его занять мою постель, и лишь подействовал тот аргумент, что я спал в отдельной небольшой комнате, где к его услугам был письменный стол, бумага, чернила и библиотека.
Наконец Владимир Ильич согласился, и мы разошлись. Я лег в соседней комнате на диване и твердо решил заснуть только лишь тогда, когда вполне удостоверюсь, что Владимир Ильич уже спит. Я запер входные двери на все цепочки, крючки и замки, привел в боевую готовность револьверы и подумал: «Ведь могут вломиться, арестовать, убить Владимира Ильича, — ведь только первая ночь наша, все можно ожидать. Ну что же, тогда померимся силами. Я на всякий случай тотчас же записал на отдельную бумажку все известные мне телефоны товарищей, Смольного, районных рабочих комитетов и профсоюзов. «Чтобы впопыхах не перезабыть», — подумал я. Наконец я потушил электрическую лампочку. Владимир Ильич у себя в комнате погасил ранее меня. Прислушиваюсь: спит ли? Ничего не слышно. Начинаю дремать, и когда вот-вот должен был заснуть, вдруг блеснул свет там, у Владимира Ильича. Я насторожился. Слышу, почти бесшумно встал он с кровати, тихонько притворил дверь ко мне и, удостоверившись, что я сплю, еле слышными шагами, на цыпочках, подошел к письменному столу, чтобы никого не разбудить. Сел за стол, открыл чернильницу и углубился в работу, разложив какие-то бумаги.
Конечно, я не спал. Сердце мое сжалось, забилось, и я подумал: «Вот он, творец революции, истинный революционер, умеющий совершенно забывать себя для блага нашей страны. Как устал он! Какой был напряженный день, полный тревог и волнений! И вот он превозмог себя, откинул всю неимоверную усталость и силой несокрушимой воли поднял себя с постели и отогнал сон, так нужный ему теперь. Вероятно, что-либо особо важное засел он писать, когда не нашел возможным даже дать себе вполне законный отдых».
И он писал, перечеркивал, читал, делал выписки, опять писал и наконец, видимо, стал переписывать начисто. Уже светало, стало сереть позднее петроградское осеннее утро, когда наконец Владимир Ильич потушил огонь и лег в постель и тихо-тихо заснул, или задремал, так что его совсем не было слышно. Забылся и я.
Утром, когда надо было встать, я предупредил всех домашних, что надо быть потише, так как Владимир Ильич работал всю ночь и, несомненно, крайне утомлен. Наконец он, когда его еще никто не ждал, вдруг показался из комнаты совершенно одетый, энергичный, свежий, бодрый, радостный, шутливый.
— С первым днем социалистической революции! — поздравлял он всех, и на его лице не было заметно никакой усталости, как будто он великолепно выспался, а на самом деле спал-то он разве два-три часа, самое большее, после такого ужасного, двадцатичасового трудового дня. Когда собрались все пить чай и вышла Надежда Константиновна, ночевавшая у нас, Владимир Ильич вынул из кармана чистенько переписанные листки и прочел нам свой знаменитый «Декрет о земле».
— Вот только бы объявить его и широко распубликовать и распространить. Пускай попробуют тогда взять его назад! Нет, шалишь, никакая власть не в состоянии была бы отнять этот декрет у крестьян и вернуть земли помещикам. Это важнейшее завоевание нашей Октябрьской революции. Аграрная революция будет совершена и закреплена сегодня же, — говорил, радуясь и спеша, Владимир Ильич.
Когда ему кто-то сказал, что на местах еще будет много всяких земельных непорядков и борьбы, он тотчас же ответил, что все это уже мелочь, все это приложится, лишь основу поняли бы и проникнулись бы ею. И он стал подробно рассказывать, что этот декрет потому будет особенно приемлем крестьянами, что в основу его он положил требования всех крестьянских наказов своим депутатам, которые отсылались в общих наказах на Съезд Советов.
— И все это были эсеры, вот и скажут, что мы от них заимствуем, — заметил кто-то.
Владимир Ильич улыбнулся.
— Пускай скажут. Крестьяне ясно поймут, что все их справедливые требования мы всегда поддержим. Мы должны вплотную подойти к крестьянам, к их жизни, к их желаниям. А если будут смеяться какие-либо дурачки, — пускай смеются. Монополию на крестьян мы эсерам никогда не собирались давать. Мы — главная правительственная партия, и, вслед за диктатурой пролетариата, крестьянский вопрос — самый важный вопрос.
Мы условились сегодня же вечером провозгласить на съезде этот декрет, сейчас же переписать его на машинке и тотчас же сдать в набор в наши газеты, чтобы завтра же он был распубликован. Также, после принятия, немедленно разослать его вообще по всем газетам с предложением напечатать. Тут возникла мысль о распубликовании декрета об обязательном печатании во всех газетах всех правительственных сообщений, о котором Владимир Ильич просил меня ему напомнить в ближайшие дни.
Я предложил ему декрет о земле напечатать сейчас же отдельной книжкой не менее пятидесяти тысяч и раздавать его прежде всего солдатам, возвращающимся в деревни, ибо через них-то декрет быстрей всего дойдет в самую глубокую массу.
Владимир Ильич согласился с этим планом, и мы в ближайшие дни великолепно его выполнили.
Мы вскоре пешком двинулись в Смольный, потом сели в трамвай. Владимир Ильич сиял, видя образцовый порядок на улицах. С нетерпением дожидался он вечера, когда сам с особой четкостью прочел, после вступительной речи, декрет о земле, с восторгом единогласно принятый всеми. Как только декрет был принят, я тотчас разослал его по всем петроградским редакциям с нарочными, а в другие города сейчас же по почте и по телеграфу. Наши газеты его заверстали предварительно, и наутро декрет о земле читали уже сотни тысяч и миллионы людей, и все трудящееся население принимало его с восторгом. Буржуазия шипела и лаяла в своих газетах. Но кто на них тогда обращал внимание? Читатель их все уменьшался и обращался в бега.
Владимир Ильич торжествовал.
— Только это одно, — говорил он, — уже оставит след в нашей истории на долгие, долгие годы.
Эпоха богатейшего революционного творчества началась весьма удачно. Владимир Ильич еще долгое время интересовался, всегда желая знать, сколько экземпляров, помимо газет, распространено среди солдат, среди крестьян — декрета о земле. Мы перепечатывали его много раз книжечкой и бесплатно разослали во множестве экземпляров не только в губернские и уездные города, но и во все волости России.
Декрет о земле стал действительно общеизвестен, и, пожалуй, ни один закон не распубликовывался у нас так широко, как закон о земле, один из самых основных законов нашего нового социалистического законодательства, которому Владимир Ильич отдал так много сил и энергии и которому он придавал такое огромное значение.