В. Мещерский
ПОЛИТИЧЕСКАЯ РАБОТА НА ФРОНТЕ
В 1919 году я приехал с путиловским бронепоездом № 6 в Петроград. Бронепоезд должен был стать на ремонт. Он участвовал в боях против немцев под Псковом, в подавлении Ярославского и Гжатского восстаний, исколесил немало на Южном фронте и на Дону, и после многочисленных боев его бронеплощадки и орудия изрядно поиспортились и требовали капитального ремонта. Не сразу мы стали на ремонт: когда мы подъезжали к Петрограду, были затруднения на Псковском участке, где нажимали на наши части белогвардейцы Балаховича, и наш поезд направили на помощь красноармейцам. Здесь, несмотря на то, что отдельные орудия совершенно расхлябались и отказывались стрелять, мы, всячески ремонтируя их, приспособляя и «изобретательствуя», наносили поражение врагу, помогали нашим пехотным красноармейским частям сдерживать натиск «балаховцев» до тех пор, пока не пришла к нам смена. После этого нас отправили в Петроград ремонтироваться. Остановились мы у Путиловского завода, на станции Пущино, площадки с орудиями направили на завод в пушечную мастерскую, которая должна была их «омолодить».
Команда бронепоезда, состоявшая из наиболее сознательных рабочих-путиловцев, закалившихся в боях на различных фронтах гражданской войны и состоявшая в большинстве из коммунистов, горела нетерпением скорее закончить ремонт и отправиться на фронт. Поэтому, чтобы ускорить ремонт бронепоезда, красноармейцы предложили свои услуги в работе и попросили, чтобы их взяли в мастерские. С этим предложением согласился командир бронепоезда тов. Шмай и военком тов. Газа, охотно согласилась и администрация завода, и несколько десятков (30 — 40) человек из команды послали на Путиловский завод работать в пушечной и других мастерских. Наибольшее количество из нас, в том числе и я, попали в пушечную мастерскую, «ведущую» мастерскую для того времени, выполнявшую наиболее важные заказы.
Придя в мастерскую, мы ближе познакомились с положением и настроением рабочих и столкнулись с неполадками, расхлябанностью и отсутствием труддисциплины в мастерских.
Приходили мы в мастерскую до начала работ, до гудка сидели и беседовали с рабочими около станков и верстаков, спорили с ними на разные политические и экономические темы, но гудел гудок, возвещавший начало работы, и каждый из нас, красноармейцев, принимался за работу.
Беседовали и спорили мы с рабочими частенько, некоторые рабочие жаловались на затруднения, на недостатки в питании, обуви, одежде и т. п.
Меньшевики и эсеры использовали эти настроения, но выступали скрытно, тонко, старались косвенными вопросами поставить нас в тупик, подорвать наш авторитет, а вместе с тем подорвать и авторитет партии большевиков. Выступали они под флагом «беспартийности», говорили, что «мы против всяких партий», «должна быть одна партия, объединяющая рабочих», и т. п.
Мы стойко отстаивали политику партии, разоблачали смысл разговоров о «недостатках демократии» и вымыслы о причинах затруднений в продовольствии, разоблачали прикрывающихся «беспартийностью» меньшевиков, эсеров, анархистов. И, нужно сказать, результаты нашей работы были заметны: наш личный пример в работе, наша агитация, пропаганда, наша искренность, наш пыл, наша готовность проводить политику партии на деле, авторитетность нашего бронепоезда — облегчали нашу работу. Рабочие невольно стали лучше рассуждать и лучше относиться к труду.
Недолго поезд простоял в ремонте на заводе. А мне и ряду других товарищей пришлось уйти из мастерской и расстаться с поездом еще раньше, «досрочно». Приехал в наш район начальник политотдела 7-й армии. Узнал, что мы стоит на Путиловском заводе, пришел к нам «в гости», посмотрел, как мы живем, побеседовал с нами (со многими из нас он был лично знаком по прежней совместной партийной работе), пришел к заключению, что ребята мы хорошие, работаем неплохо, но использованы нерационально, и он, конечно, был прав». В то время Красная Армия очень нуждалась в» партийных силах, а у нас на бронепоезде были сознательные ребята, хорошие коммунисты. Он пригласил нескольких товарищей к себе «в гости» в Детское село, где стоял политотдел 7-й армии. Наша группа в 7 — 8 человек поехала к нему. Поговорил он с каждым» из нас, расспросил, кто чем занимался на бронепоезде, а через несколько времени все мы получили назначение в разные части 7-й армии, на различные командно-политические должности. Возвратись, зашли мы к команде бронепоезда. Тов. Газа собрал всю команду, прочитал каждому из нас написанное им напутственное товарищеское слово.
Особенно ценно для меня было заключительное пожелание тов. Газа: «Не бойся ошибок, а учись на них».
Ведь тогда успех дела во многом зависел от личной инициативы, от самодеятельности, и, конечно, подчас можно было ошибиться.
А ведь я ехал в распоряжение 6-й стрелковой дивизии работать среди пехотных частей, не имея ясного представления о предстоящей работе, не имея представления о построении, структуре пехотных частей и т. д.
Нам выдали (вне очереди) нагрудные знаки по поводу годовщины бронепоезда «23/II 1918 г. — 23/II 1919 г.». Выдали и удостоверение на право ношения этого нагрудного знака.
Этот значок был красив, обращал внимание каждого, имел дату годовщины и надпись: «Бронепоезд № 6, путиловцы».
Распрощались мы с командой бронепоезда, распрощались с родными и знакомыми, распрощались между собой, обещали писать друг другу о своей работе в новой обстановке — и поехали каждый по своему назначению, разыскивать свою часть.
Я поехал на Ямбургский участок, в 6-ю стрелковую дивизию, явился в политотдел, поговорил, и меня направили в 51-й стрелковый полк организатором коллектива партии. Разыскал я свой полк, оформился и приступил к работе. Командиром полка был беспартийный старый офицер, но добросовестно и честно служивший советской власти; знал он свое дело неплохо, пользовался авторитетом среди красноармейцев, сам к красноармейцам также относился хорошо, берег красноармейцев, старался всякие оперативные задания выполнять аккуратно и с наименьшими человеческими жертвами. Военком был товарищ, служивший раньше в старой армии, что в то время очень ценилось. Познакомился я еще с комендантом — это был здоровый парень и очень хороший товарищ и коммунист — и с другими работниками штаба полка, командирами батальонов, рот, команд и организаторами ротных и командных ячеек.
В ротах я встретил между прочим и «вездесущих» путиловцев и многих рабочих-коммунистов Нарвского района.
Дивизия вскоре закрепилась в определенном положении по линии расположения озер: Копенское, Глубокое, Бобинское и рек: Луга, Плюсса, Желча. Наш полк также закрепился правее Ямбурга, между озером и болотом, — позиция очень неудобная для боевых операций как для красных, так и для белых. Были у нас стычки с противником, перестрелки передовых частей; отдельные, выдвинувшиеся позиции, расположенные среди болот, иногда переходили из рук в руки. Наша разведка забиралась в тыл противника, наводила там иногда панику или приводила оттуда «языка», т. е. пленного белогвардейца, чтобы выведать о расположении, состоянии и намерении боевых частей. Бывали случаи, когда белые подступали к нашим выдвинувшимся высотам-позициям, обстреливали пулеметным и винтовочным огнем, и мы даже слышали их крики: «Сдавайтесь, красные сволочи» и т. п. Когда наши «прохлопают», «прозевают», — белые неожиданным нападением заставляют наших уходить с занятой высоты, но через несколько времени наши контратаки заставляли белых вновь очищать занятую было ими позицию.
Бывали случаи, когда противники во время приближения белых отрядов занимались взаимной агитацией. Белые, главным образом их комсостав, иногда кричали нашим частям, засевшим в окопы, чтобы сдавались, говоря, что «все равно вам крышка», «с голоду помрете» и пр. и пр. Но в каждом нашем самом маленьком отряде находились товарищи, которые давали отпор белогвардейской агитации и предлагали рядовым белым переходить к нам, чтобы лупить генералов, помещиков, капиталистов и т. п.
Между нашими и белогвардейскими позициями была так называемая «нейтральная» зона, где бродили среди леса и болот и наша и белогвардейская разведки. Наши разведчики в таких местах оставляли белым агитационные письма и записочки, разъясняя в них, за что борется Красная Армия, кто такие коммунисты и к чему они стремятся, почему рабочие и трудящиеся у нас идут за коммунистами и т. д., и многие белые солдаты сочувственно относились к этим письмам, выражая это сочувствие в своих письменных ответах. Жаловались они на тяжелый режим в их частях и говорили, что боятся своих офицеров. Наши распространяли и специальные листовки, обращенные к белым солдатам.
Полк, когда я прибыл, был не вполне укомплектован, но в своем большинстве состоял из обстрелянных уже, боевых ребят. Много можно было встретить добровольцев, но значительная часть полка состояла из незадолго до меня присланных бывших дезертиров, главным образом «псковичей», добровольно или вынужденно явившихся в армию. Это были ребята тоже «не трусливого десятка», ребята боевые, закалившиеся за время скитания в лесах, но они не были политически сознательными, многие из них в глубине души переживали сомнения, колебания, а главное — очень недоверчиво относились к коммунистам, опасались их, боялись высказываться при них. Коммунистам пришлось немало поработать среди них, чтобы изжить это недоверчивое, неприязненное отношение к себе...
Большое значение придавалось в полку, как и в дивизии, личному примеру коммунистов. Коммунисты не только агитировали, но и шли впереди красноармейцев в бой. В крупных, наиболее серьезных сражениях ответственные партийные работники полка выступали вместе с красноармейцами, с винтовками шли в наступление. И то, что в самые опасные минуты красноармейцы, шедшие в бой, видели среди себя организатора коллектива, членов бюро, это поднимала их дух и настроение.
Однажды, после обхода частей, стоявших на позиции, я возвращался лесом по болотистой местности и увяз в болоте и в грязи. У меня, как это не раз бывало, отлетели от сапог подметки, я их подобрал и положил в карман. Пришел к себе в коллектив поздно ночью, лег спать, решив утром сходить в сапожную мастерскую при комендантской команде и починить свои сапоги. Но рано утром всем пришлось подняться. Поступило распоряжение полку спешно сняться и перейти в новое расположение, правее к Ямбургу и за Ямбург, а на наши позиции вставал другой полк. Передвижение шло вдоль фронта в спешном порядке: каждая рота, команда, как только могла сняться, должна была идти в место нового назначения, не дожидаясь других частей. Я побежал в мастерскую подколотить подметки к сапогам, но оказалось поздно, натянул голенища без подметок, так и отправился.
Части, стоявшие на позиции, ждали смены, поэтому весь полк передвигался очень распыленно. Вдруг узнаем, что части Юденича прорвались и наши части в беспорядке отступают, к тому же со стороны белых появились танки, которые забираются в тыл и наводят панику. Части нашего полка вынуждены были тоже отступать. Началось отступление Красной Армии. Наш полк распылился и потерял связь между своими подразделениями, потому что отступление застало его во время спешного передвижения по фронту. Белые не давали опомниться. Только остановишься где-либо на ночь передохнуть, белые пускают ракеты и при их свете открывают стрельбу, врезаются в наше расположение...
Отступали мы почти до самого Петергофа. Носились слухи, что белые взяли уже Лигово и мы оказываемся отрезанными. Настроение у нас было тревожное, неспокойное. Не хотелось верить, что Петроград будет сдан белым. Стыдно было за себя, за своих, что не можем сдержать противника.
Что было в это время в Петрограде?
Привожу письмо моей матери ко мне, которое рисует — правда, очень наивными словами, с упованием на бога и пр. — отношение наших семей к нам, бойцам, и помимо этого дает некоторое представление о положении в Петрограде, в особенности за Нарвской заставой.
«Здравствуй, дорогой наш сын Вася, — говорится в письме, — во-первых, кланяемся тебе и от всей души желаем тебе быть здоровым и в делах скорый и счастливый успех, чтобы благополучно скорей кончить и победить всех врагов и с почестью вернуться домой, чтобы свободно вздохнуть после всего пережитого мучения.
Боже мой, дождемся мы этого времени, когда все успокоится. Как видится, Вася, тебе очень трудно в походах, сколько верст приходится проходить, да к тому же еще в худых сапогах, как тебя господь несет, недаром мы все про тебя думаем, как ты, здоров ли, ведь можно простудиться, самое главное ноги, но что об этом говорить, такое положение военное, не будешь разбирать. Сохрани тебя господь за твое справедливое дело, которое ты исполняешь. Никогда не ропщешь, тебе все хорошо, никогда не скажешь, что худо. Мы все тебя поджидаем, что не приедешь ли хоть на несколько деньков отдохнуть, хоть бы повидались. Об себе скажем, что пока живы и хоть не очень здоровы, но ничего — бродим.
По Николаевской железной дороге прерваны пути, и в Петроград въезд воспрещен, даже письма не ходят. Вот только что сегодня получили письмо, в течение трех недель... в Петрограде страшный голод... даже в столовых нечего готовить. Вася, у нас очень теперь изменилась местность. Счастливой улицы (за Нарвской заставой) нет, дома все сломали — их жгли, — немного что до нас дошли, настроены окопы и проволочные заграждения, вот где были страсти при сильной стрельбе, да еще дома горят, вот я и подумала, а каково там, где настоящая война, где льется кровь, измученные и голодные падают на чужой стороне. Вот уже две недели, как Михаил (второй сын, служивший на бронепоезде путиловцев. — В. М.) дома, ихний поезд на ремонт пригнали, наверно скоро уедут. Вася, сегодня был солдатик, который передал от тебя хлебца и банку консервов, очень тебя благодарим, но напрасно, тебе самому надо, ведь не лишнее, спасибо тебе, папа даже прослезился, говорит, что Вася это последнее присылает, нам бы надо ему послать, да нечего. Приезжай, Вася, хоть ненадолго, ведь приезжают на отдых, и ты, если можно, похлопочи; да вот еще наш дом назначают на сломку, не знаю, куда выберемся, в другой дом не хотелось бы, привыкли, нам перетаскиваться трудно, ведь мы с папой одни, Николая считать нечего, он плохой помощник по домашнему делу, ну — на улице жить не будем.
Вася, мы от тебя на этой неделе сразу четыре письма получили, только в разное время, очень довольны, что ты жив и здоров, посылаем тебе с солдатиком обмотки и папиросочек, хотела кой-что из белья потеплее, да ты строго наказал, чтобы тебя не обременять, а больше посылать нечего, хотелось бы из съестного, да положительно ничего нет, да и достать трудно. Михаил посылает тебе письмо да немного папирос; ну пока желаем тебе всего хорошего, будь здоров, приезжай, если можно, хоть ненадолго. Остаемся папа, мама и Коля. Все тебе желаем быть здоровым и счастливо вернуться домой. Пиши почаще.
Папа и мама»
Пролетариат Петрограда стал на защиту города. Да и не только пролетариат Петрограда: партия, правительство решили отстоять Петроград во что бы то ни стало, и усталая, дезорганизованная отступлением Красная Армия стала получать помощь и поддержку. На фронт стали прибывать свежие силы.
Наш полк отступил под самый Петергоф. В это время на наш участок прибыл на помощь отряд моряков. Белые, видимо, тоже стали выдыхаться и не тревожили нас два дня. Моряки и часть пехотинцев заняли позицию. Наш полк получил возможность передохнуть, обмыться в банях; подвезли обмундирование и продовольствие, коммунисты усилили работу среди красноармейцев...
Пошли в наступление. И хоть белые хорошо закрепились в занятых окопах и встретили наших огнем, но дружным натиском наши части, хотя и с значительными потерями, вытеснили противника, заняли окопы и погнали белых дальше. Впервые после долгих дней отступления наши одержали победу, захватили пленных, значительные трофеи — оружие, обмундирование и т. д. Эта первая победа после периода отступления окрылила красноармейцев, подняла еще более их боевой дух, а главное — возродила уверенность в своих силах, вселила убеждение, что белых бить можно. Мне комендант полка принес пару здоровых американских ботинок из захваченных трофеев, и я их с удовольствием! натянул на босые ноги.
После этого наши части уже окончательно перешли в наступление, стали теснить белых, и опять часть стала превращаться в боевую единицу, способную проявлять мужество и отвагу в боях; стали поступать сведения о наступлении красных и на других участках Петроградского фронта...
В большинстве комбаты, комроты и комиссары пользовались авторитетом, любовью красноармейцев, и отношения были самые товарищеские. Например, комбат тов. Ефимов, коммунист, веселый боевой командир, хороший товарищ, которого красноармейцы очень любили, отступал со своей частью в Красное село и ночью во время внезапного налета белых попал в плен вместе с красноармейцами. Расправа грозила ему неминуемая, если бы красноармейцы, взятые с ним в плен, сказали, что он комбат, коммунист. Но сколько белые ни пытали, сколько ни спрашивали, кто из пленных коммунисты, беспартийные коммунистов не выдавали, не выдали и любимого комбата Ефимова. Белые назначили его начальником какой-то команды, и он, при первом случае, ухитрился вместе с группой белых солдат в полном вооружении перебежать лесные тропинки к красным. Команда разведчиков вместе с командиром тов. Зайцевым и комиссаром Таракановым была одной дружной, боевой, спаянной дисциплиной и подчинением командиру семьей. В бою, при выполнении заданий, они действовали дружно, смело, забираясь в тыл противника, наводя иногда панику, приводя «языки» или вступая в бой с более сильным противником. Находясь на отдыхе в резерве, они всегда были вместе. Помню, эта команда, сложившись «коммуной», купила себе гармошку и в свободное время ходила по деревне, наигрывала песни, подпевала хором под гармонь, развлекая себя и окружающих крестьян и красноармейцев.
Нужно отметить особенность Петроградского фронта в отношении продовольствия. Спросите красноармейца, побывавшего на разных фронтах, и он скажет, что в смысле «кормежки» Петроградский фронт был наихудшим. На Южном фронте, на Волге, в Сибири красноармейцы иногда могли прикупить у крестьян или приработать. А здесь население было бедно, земля была малоплодородна, многие крестьяне занимались отхожими промыслами. Картошки трудно было достать у крестьян, большинству не хватало самим, а у кого и была, тот, особенно если жил недалеко от железной дороги, стремился «спекульнуть» или обменять на промтовары рабочим Петрограда. Я помню, наша коммуна (бюро коллектива) сложилась вместе с комендантской командой, и мы купили сообща у крестьянина подбитую лошадь, и были очень счастливы. На Петроградском фронте в первое время гражданской войны белые старались переманить к себе красноармейцев обещаниями изобилия продуктов, товаров и «белого хлеба», если уйдут к ним от большевиков. И кое-кто из наиболее отсталых и темных, политически неграмотных, попадался на удочку, но, побывав в плену, оценивал по-настоящему обещания белых и уходил из белогвардейского плена навсегда к большевикам. Много трудностей еще пришлось преодолеть красноармейским частям, пока они не разгромили армию Юденича и не прогнали остатки ее с советской земли. Все эти трудности были преодолены главным образом потому, что парторганизация неустанно вела большую массовую политическую работу среди красноармейцев, повышая их политический уровень, их сознательность. Армия готова была вновь и вновь отстаивать завоевания революции.
Помню, выбирали делегатов на VII съезд Советов. Выбранным оказался начальник подива, а кандидатом, на всякий случай большинством голосов был выбран я. Закончив все дела, я уже собрался и поехал в свою часть, как вдруг меня догоняют и возвращают в подив. В подиве мне сказали, что начальник политотдела 7-й армии дал распоряжение, чтобы начподив оставался в дивизии, а на съезд послать кандидата в делегаты, т. е. меня.
От имени представителей частей 6-й стрелковой дивизии мне вручили наказ VII съезду Советов следующего содержания:
«Наказ нашему депутату на Всероссийский съезд Советов. Мы, представители всех частей 6-й стрелковой дивизии, избираем нашего представителя на Всероссийский съезд Советов и Поручаем ему стоять за следующее:
1. Если английские, французские и американские разбойники и их подручные — мелкие хищники соседних стран и белогвардейцы — согласятся вести переговоры о мире, пойти на мирные переговоры.
2. Ни в коем случае не идти на мир с уступками империалистам. Время нашей беззащитности было, да прошло. У нас есть теперь Красная Армия. Нового Бреста мы теперь не повторим: все то, что было взято красноармейскими штыками, все то, за что лилась кровь рабочих и крестьян, не должно быть уступлено врагам трудового народа...»
Когда я вернулся со съезда, было устроено большое собрание, я сделал доклад о решениях съезда. Мне задавали много вопросов. Подробности всего у меня изгладились из памяти. Но не забыть одного: много спрашивали о Ленине, о том, что он говорил. Я должен был им подробно все рассказать, даже как он сидел в президиуме съезда в стороне и беседовал с какой-то крестьянкой, внимательно выслушивая ее и в свою очередь что-то разъясняя ей.
А в середине января 1920 года я был на партийной конференции 7-й армии в Смольном. В последний день конференции, когда я вернулся ночевать к родным, чтобы утром уехать с делегатами в дивизию, дома узнал, что отец мой умер. Он тоже, несмотря на свои 58 лет, побывал на фронте, верно не в боях, но на ответственном участке — в продотряде на Волге, будучи послан туда кузнечной мастерской Путиловского завода. Так как наступали чехословаки и ему пришлось некоторое время нести караульную службу, он захворал, простудился, получил ревматизм, вернулся в Петроград, работал через силу, пока не свалился, и умер. Мне разрешили остаться похоронить его, я распрощался в последний раз с своим батькой, — жаль было мне его, мне все хотелось, чтобы он дожил до нашей победы и до лучших времен, которые — мы были все в том уверены — настанут, но не пришлось ему дожить. Я опять поехал в свой полк. Вскоре белых окончательно вытеснили с советской земли. Эстония с нами вынуждена была заключить перемирие, а затем и мир. Красная Армия вместе с рабочим классом и трудящимися нашей страны при сочувствии к нам и поддержке пролетариев других стран покончила еще с одним генералом и не допустила его занять первый город пролетарской революции — Красный Петроград.