НИКОЛАЙ ЖУКОВ

ВЕЛИКАЯ ТЕМА

Город Елец, где прошло мое детство и юность, расположен менее чем в четырехстах километрах от Москвы. Но в двадцатые годы нам, елецким ребятам, Москва казалась далеко-далеко. На каждого, кто приезжал к нам из Москвы, мы смотрели как на счастливца: подумать только, был в столице, где живет вождь революции, сам Ленин!

Имя Ленина с каждым днем Советской власти входило в жизнь людей все глубже, становилось дороже и родней. Вот почему день 21 января был самым холодным и горестным в памятный 1924 год.

Мне тогда было пятнадцать лет, и я, участвуя в оформлении школьных стенных газет, перерисовывал портреты Ильича. Это была моя первая встреча с образом Ленина. Делал я это с величайшей старательностью, любовью и каким-то тогда еще не осознанным волнением.

После, закончив художественную школу и пройдя действительную военную службу, я приехал в 1932 году в Москву и сразу понял, как мало я знаю и умею. А Москва обворожила меня, и я делал все, чтобы в ней остаться. Я не пренебрегал любой работой: сочинял товарные этикетки, рекламы, брал ретушь, чертежи и перерисовки, работал над внешним оформлением книг, пробовал свои силы в иллюстрировании небольших детских книжек. Работал я и над политическим плакатом; изображение Ленина было здесь частым и необходимым элементом, но работа моя, я бы сказал, тогда не была по-настоящему творческой, потому что образ Ленина я заимствовал из репродукций или фотографий.

Я ходил в студии, рисовал с натуры и, присматриваясь ко всему, сопоставлял свои силы и видел, что мне еще надо много, много работать, чтобы стать настоящим художником.

Вот в эту-то пору — это был 1938 год — я и получил предложение от художественного редактора издательства «Молодая гвардия» А. К. Андреаса иллюстрировать книгу «Воспоминания о Карле Марксе». Вначале я, естественно, отказался — уж слишком очевидным было несоответствие моих сил и возможностей с серьезностью и ответственностью темы. И вот неожиданное доверие, проявленное этим человеком, который тем самым сыграл немаловажную роль в моей дальнейшей творческой судьбе, победило мою робость и помогло победить себя.

Работа над образом Маркса требовала большой организованности, систематичности, настойчивости, я бы сказал, неутомимости, потому что трудностей и неудач было много, а сил не хватало. Нужно было изучить эпоху, прочесть произведения Маркса, переписку с Энгельсом, а она одна составляет семь томов, нужно было понять и осмыслить индивидуальные особенности Маркса. Иконографический материал был очень невелик, и до наших дней дошло всего не более десятка фотографий, и все они относятся к последнему периоду жизни, а мне необходимо было представить, каким был Маркс в 1844 году, когда он встретился в Париже с Фридрихом Энгельсом, и т. д. В общем, трудностей было много.

Но именно благодаря этой нелегкой работе характер мой совсем изменился. Я всегда был нетерпелив и неусидчив, а эта работа пригвоздила меня к столу и научила много читать, познакомила с художниками, иллюстраторами книг Диккенса и современниками Маркса.

Но когда я приступил непосредственно к передаче образа Карла Маркса, я пережил еще большие трудности. Кроме волос, все было неизвестным в его портрете, и работа доставила мне много мучений. К примеру, первый рисунок — Маркс у Лесснера — я переделывал 24 раза.

Вспоминая сейчас эту книгу, я могу сказать, что работа над рисунками к ней дала мне неизмеримо больше, чем мог дать я этой книге своим далеко не совершенным опытом молодого художника. Работа над книгой о Марксе и Энгельсе развила во мне интерес к революционно-исторической теме. Решать задачи с многими неизвестными стало для меня особенно увлекательным, я не пугался трудностей, и потому переход к ленинской теме был вполне закономерен. Он был подготовлен двухлетней работой над образами Маркса и Энгельса. Передо мной открылся вход в мир больших идей и мыслей величайших людей нашей планеты.

В конце 1940 года я приступил к работе над образом В. М. Ленина. Я был убежден, что ленинская тема, более близкая для меня по времени и событиям, по месту действия и окружающей среде, будет даваться мне легче. С той поры прошло уже четверть века, но с течением времени все интереснее, бесконечнее и значительнее представляется мне моя задача. Я убежден, что, живи хоть до ста лет, все равно одной жизни художника не хватит, чтобы исчерпать эту великую тему.

Маркс и Энгельс жили в другую эпоху, в другой стране, и я, естественно, черпая материал для своих работ из литературы, мемуарных и различных иллюстрированных изданий XIX века, не мог сопоставить все, что рисовал, с окружающей жизнью и поэтому верил в первую свою удачу. Когда же я попытался изобразить В. И. Ленина, то мои рисунки оказались похожими на что-то уже созданное ранее.

В самом деле, мне не посчастливилось увидеть Ленина в жизни, я знакомился с его обликом по воспоминаниям его соратников, друзей и близких, по многочисленным и довольно разным фотографиям, кинодокументам, по произведениям живописи, по замечательным скульптурам и рисункам Николая Андреева, которому выпало счастье создавать их с натуры, и, наконец, по кинофильмам, где образ Ленина воплощен артистами Щукиным и Штраухом.

Я был в окружении этих произведений искусства, испытывал их влияние и был зависим от них. Увидев, к примеру, игру Щукина в фильме «Ленин в Октябре», я настолько поверил этому образу, он так меня увлек, что я невольно долгое время рисовал Щукина.

Самым трудным было найти свой самостоятельный взгляд, свое видение образа, вырастающее на основе собственного понимания темы, а это требовало большого времени и терпеливой, серьезной работы.

Глядя сейчас на свои рисунки сороковых годов, я стыжусь их несовершенства. А ведь я и тогда всеми силами старался постичь правду ленинского выражения, и как далек я был от истины.

Для человека искусства нет более увлекательной задачи, чем работа над воссозданием образа этого человечнейшего человека, мудрость, простота и обаяние которого и десятилетия спустя после смерти продолжают владеть сердцами миллионов людей. Всеми силами хочется добиться такого приближения к правде, чтобы показать Ленина таким, каким видели его рабочие и крестьяне, красноармейцы и интеллигенция на площадях во время митингов, в цехах заводов, в рабочих клубах, в общежитиях, в его рабочем кабинете, таким, каким он представал перед лицом иностранцев, дружественных, настороженных или враждебных.

Среди крестьян деревни Кашино. Рис. Худ. Н. Жукова

Общение с людьми, знавшими В. И. Ленина, их живые рассказы имели и имеют для меня огромное значение. Работал я, к примеру, над темой «Приезд Ленина в Кашино», где изобразил, как старик крестьянин от имени всей деревни благодарил Ленина и, прощаясь, жал ему руку. Дело происходило на улице в ноябре, мне не хотелось изображать Ленина без головного убора (уж очень казалось холодно), и поэтому я изобразил его в шапке, а крестьянина нарисовал с непокрытой головой. Показал этот эскиз товарищам, которые знали Ленина. Все они дружно советовали нарисовать Ильича без головного убора. Ощущая тепло дружеских чувств, видя обнаженную голову крестьянина, Ленин н е мог оставаться в шапке. Последующий эскиз я сделал так, как мне советовали. Образ Ленина стал правдивее, теплее, ближе.

Постоянное общение с товарищами, близко знавшими Владимира Ильича, помогало мне находить правду ленинского образа, точность жеста и выражения.

Вспоминаю, как в 1941 году я показал свои первые рисунки Владимиру Дмитриевичу Бонч-Бруевичу. Это был прекрасный для меня урок. Посмотрев рисунки, Бонч-Бруевич заметил:

— А вы, должно быть, не видели Владимира Ильича в жизни?

Я спросил его, почему он сделал такое заключение.

Да вот, как же получился у вас рисунок, где Ленин изображен с застывшей, напряженно вытянутой вперед рукой? Это неверно.

- Как так? Ведь скульпторы изображают Владимира Ильича именно с вытянутой вперед рукой,— ответил я.

Владимир Дмитриевич улыбнулся и сказал, что, по-видимому, это скульпторам для монументальности нужно, но это не вполне отвечает правде жизни, характеру жестов Владимира Ильича.

- Верно, бывало, когда Владимир Ильич, выступая, частенько, обращаясь в зал, выбрасывал вперед руку, чтобы правильно поставить акцент в речи, добиться большего контакта со слушателями. В движениях Ленин был очень подвижным, искрящимся, все жесты его рук были мягче, красноречивее, скорее были как бы «к себе», и именно в этом их характерная особенность.

Это замечание Бонч-Бруевича имело для меня большое значение.

Многие фотоснимки, на которые я ранее не обращал особого внимания, приобрели ценность. Например, такой: Ленин, присев на ступеньках, записывает что-то в блокнот во время заседания конгресса Коминтерна. Или же: неожиданно подняв голову, весь превратившийся во внимание. Советы В. Д. Бонч-Бруевича помогли мне находить новые варианты ленинских жестов и придать рисункам живость и выразительность, которых прежде им частенько не хватало.

Ценной для меня была встреча с финской писательницей Хеллой Вуолийоки. В 1907 году Ленин жил в местечке Огльбю у машиниста Блумквиста и работал в библиотеке, где часто бывала и брала книги X. Вуолийоки.

- Все мы,— вспоминает она,— наблюдая Ленина, поражались его умению слушать людей. Со стороны нам казалось, что человек, с которым беседовал Ленин, самый нужный ему человек на свете. Как будто именно его он искал всю свою жизнь и наконец нашел. Так активно, внимательно он умел слушать собеседника, так дорог он ему был и необходим!

Об удивительной внимательности Ленина к людям говорят многие воспоминания, но так, как выразила эту черту Ленина Вуолийоки, я услышал впервые, и это очень помогло мне в моих поисках.

* * *

Достигнуть наибольшего сходства — первое и обязательное условие при работе над образом Ленина; оно дает прочность, жизнь всем другим качествам. Без этого, как бы ни был талантлив создатель произведения искусства, в его творчестве не будет главного элемента — правды.

Меня всегда восхищает закономерность природы, ее гармония и цельность. Отсутствие сходства — отсутствие закономерности. В процессе работы я заметил, что, чем больше мне удается приблизить изображение Ленина к истинному его облику, тем активнее проступает эта закономерность. Сходство — это тысячи малых, очень малых величин, изображающих целое, и стоит нарушить или потерять что-либо одно, как рушится целое.

Лицо и голова Ленина поразительны по своим пропорциям; когда мне удается найти верность всех элементов, слагающих сходство, я всегда испытываю огромное эстетическое наслаждение.

Но, добиваясь наибольшего сходства, нельзя допускать и натурализма. Работал я однажды над рисунком к рассказу Кононова «Субботник». Рисовал натурщика, стараясь как можно точнее уловить движения человека, несущего на плече бревно. После многих попыток я нашел наконец положение, более всего меня удовлетворявшее. Оно, как мне казалось, правдиво передавало состояние физического напряжения фигуры, которое, естественно, должен испытать человек, несущий бревно. Проверяя результаты работы, я показал рисунки многим друзьям. Всем почему-то казалось, что бревно излишне большое, что Владимиру Ильичу, должно быть, тяжело нести его, что лучше изобразить бревно поменьше... После таких замечаний я брал резинку и, как рубанком, стругал бревно, облегчая его вес. Но и новый вариант не удовлетворял товарищей, они снова говорили: «Не тяжело, а?» — и, не дождавшись моего ответа, сами отвечали: «Пожалуй, тяжело! Нет, нет, не годится!»

И тогда я понял, что все эти замечания объяснялись не тем, что бревно действительно было большим и не соответствовало фигуре, а тем, что каждый, испытывая огромную любовь к Ленину, ощущал досаду и огорчение от тяжелого напряжения его фигуры. Несколько раз перечитав воспоминания о том, как проходил субботник, я остановил свое внимание на следующем эпизоде.

Выйдя из здания Совнаркома и увидев стоящих в строю людей, собравшихся на субботник, Владимир Ильич попросил у коменданта разрешения стать в строй и стал на правом фланге. И вот, когда я представил Ленина стоящим в одном ряду с народом, держащим на плечах лопаты, кирки и ломы, на фоне старого Кремля, мне сразу стало ясно, что тему субботника надо решать именно так. Прежнее решение казалось теперь уже натуралистическим, иллюстративным.

* * *

Я долго искал новое решение к теме «План ГОЭЛРО». Все, кто писал на эту тему ранее, изображали кабинет Ленина и беседующих на фоне карты ГОЭЛРО Ленина и Кржижановского, и, как я ни старался внести что-либо новое, ничего не удавалось. Тогда я пошел в Кремль и посмотрел в натуре ленинский кабинет. Мой взгляд остановился на подсвечнике, стоявшем на письменном столе Ленина. Я живо представил себе, как этот подсвечник с огарком свечи в момент горячей беседы мог стоять в единственном числе на зеленом сукне стола, примыкавшего к письменному столу Ленина, как герой дня, а Владимир Ильич, указывая на него рукой, мог говорить своему собеседнику Г. М. Кржижановскому о том, что оставила пролетариату царская Россия, что история, новая история России обязательно должна затушить этот огарок свечи и лучины и осветить страну миллионами электрических огней...

Однажды, приводя в порядок свой архив, я остановился на некоторых рисунках пером, изображающих Владимира Ильича за телефоном. Делал я эти рисунки в 1941 году. Мне очень хотелось, изображая Ленина у телефона, передать напряжение, занятость. В правой руке — телефонная трубка, а в левой — переложенный в момент звонка карандаш. Тогда все это называлось «Одну минутку». Однако такое название, как мне показалось, обедняло замысел рисунка, его тему.

«Одну минутку»,— говорим мы все. Выражение это очень общо. В поисках более острой, характерной и образной формулировки темы я перечитал ряд воспоминаний, писем и других материалов, где говорилось о замечательной ленинской черте — его умении беречь время, по-деловому использовать каждую минуту.

Изучая литературу о днях Великого Октября, я представил, как была дорога в то напряженное время для вождя революции каждая минута. И вот здесь пришло новое решение этой темы, с другим названием — «Не теряйте минуты!». В этом случае тема выражена активнее и, как мне кажется, точнее передает замысел.

Рисунок сразу приобрел большую серьезность, я почувствовал необходимость придать больше энергии, динамичности фигуре Ильича. Зритель должен был ярче ощутить важность момента: по телефонному проводу летела директива Ленина — «Не теряйте минуты!»

Кстати говоря, прежняя редакция давала ощущение частного случая, а новая формулировка, мне думается, воспринимается зрителем и в наше время как мудрый совет Ленина каждому советскому человеку.

Знакомясь с фактами ленинской жизни, легче и точнее представляешь внутренний мир Ленина, его психологическое состояние, а это особенно важно в работе художника.

Существенную помощь в этом оказал мне Г. М. Кржижановский, который знал Ленина с юношеских лет.

Помню, моя встреча с ним состоялась 11 февраля 1958 года. Утро этого дня было на редкость солнечным.

Я шел к Глебу Максимилиановичу объятый каким-то особым чувством хорошего. Года два назад, увидев мои рисунки Ленина, напечатанные в журнале «Огонек», он выразил весьма лестное о них мнение и пообещал встретиться со мной, но из-за внезапной болезни предполагаемое свидание было отложено на столь дальний срок.

Я с нетерпением ждал этой встречи, так как при личном свидании мог почерпнуть много живых впечатлений для своей работы над образом В. И. Ленина от близкого и самого давнего его друга и в то же время нашего современника.

Дом, где жил Кржижановский,— старый небольшой особняк в центре города, в окружении новостроек.

Кржижановский встретил меня ласково и, желая сразу сделать приятное, торопливо высказал то, что прежде передал через других о моих рисунках.

Внешность Кржижановского была такова, что в продолжение двух часов моего пребывания я испытывал страстное желание рисовать его самого. Сухощавое, очень подвижное, пергаментного цвета лицо, с глазами, впитавшими в себя жизнь века, поразило меня своей мудростью. Глаза его были настолько выразительны, что они поглотили все. После, часто возвращаясь к его портрету, я пытался вспомнить очертание рта, ушей, подбородка, но так и не мог этого сделать — одни только глаза прочно вошли в мою память.

Кабинет, где мы сидели, был очень типичен для старого ученого. Большой рабочий стол, деревянный, с полированным верхом. На нем лежали высокие стопы книг. С левой стороны стоял старый кожаный диван, покрытый клетчатым пледом. Возле него была вертушка с книгами той же конструкции, как в кабинете у Ленина. Стены были закрыты полками книг, и среди них в разных местах стояли фотографии. Всюду было много небольших вещиц, которые, видимо, имели свою примечательную историю.

- А вы еще совсем молодой человек! Можно сказать, внук мне,— проговорил Г. М. Кржижановский, усаживая меня за стол, и, значительно постучав пальцем, добавил: — А знаете, здесь бывал Ленин.

При этих словах стоящая слева от меня вертушка с книгами показалась мне еще более подлинно ленинской и все как бы сразу стало еще существенней.

Я высказал Глебу Максимилиановичу цель своего прихода, после чего он взял мою папку с рисунками и медленно начал перекладывать листы, а я буквально впился в него, следя за выражением лица, на котором для меня памятно отражались первые его впечатления.

Посмотрев шесть-семь листов, Кржижановский отложил их и, взглянув на меня, сказал:

- Когда мне показывают Ленина художники или актеры вот таким — с засунутыми за жилетку пальцами, — Кржижановский изобразил этот жест, — то я не верю в успех дела. Это чтецы-декламаторы, которые запомнили один очень распространенный и часто повторяющийся прием внешней похожести и злоупотребляют им... Вот артист Плотников — слышали? — разгадал тайну Ленина. Он просто в разговоре, как бы сам не замечая, ткнет палец вот так — в карман жилета или пиджака, и я вижу — передо мной живой Володя.

С последним его словом я вздрогнул и только сейчас понял, насколько близко знал Глеб Максимилианович Ленина: с юных лет, с Петербурга, с первых рабочих кружков. Я с удвоенной жаждой слушал его.

- Из всех актеров, которых я видел, — продолжал Кржижановский,— Плотников наиболее близок к истине. В пьесе «Человек с ружьем» я его без слез смотреть не мог: — стоит передо мной живой Ленин, и даже страшно как-то становится. И голос у него, знаете, очень верный... Ведь иные, узнав, что Ленин грассировал, нажимают на это и переигрывают. А Плотников нет, у него все в меру, все верно. Вот посмотрите!

Кржижановский поднялся со стула, достал с полки фотографию Плотникова в роли Ленина и дал ее мне. Действительно, даже по внешнему сходству это был отличный портрет.

- Сейчас, — продолжал Кржижановский, — многие, к сожалению, берутся изображать Ленина, не имея для этого достаточного понимания.

Из шестидесяти рисунков, которые я показал Г. М. Кржижановскому, пятьдесят один рисунок не встретил с его стороны замечаний, а остальные были им отложены как спорные, о которых он имел, по его выражению, субъективное мнение.

Особое внимание в будущей работе Кржижановский посоветовал мне обратить в портрете на лобную, как он сказал, площадку.

- Это место у Ленина было, знаете, особенным, удивительным, и не у всех художников это выходит, и дело тут не только в размере лба, его высоте, а в красоте пропорций — обратите внимание,— предостерегающе указал Глеб Максимилианович.

Беседа наша протекала около двух часов, и я, желая оставить хороший о себе след, не стал его больше утомлять своим присутствием, рассчитывая в скором времени еще раз побывать в этом чудесном доме.

Выйдя на улицу, когда солнце слепило глаза, когда повсюду смотрели на меня наши московские новостройки, я вспомнил все, что знал о плане ГОЭЛРО, подумал об огнях Игарки, о Волгоградской и Куйбышевской ГЭС и о первой «лампочке Ильича», которая зажглась как чудо в деревне Кашино в 1920 году. Я живо представил себе стоящих благоговейно, со снятыми шапками чудесных наших крестьян, завороженно смотрящих первый раз в жизни на электрический свет, освещающий их лица, и, как бы в ответ на это, глаза их излучали надежду и веру в их будущую жизнь, а у электрического выключателя стоял мальчонка в отцовском пиджаке и с радостью сотворял чудо. В этот час я понял главное об энергии света, который шел с поразительной силой все эти годы по нашей земле. Этим светом для всех нас был Ленин!

После этой встречи с Глебом Максимилиановичем мне удалось решить много новых ленинских тем.

Вот, например, рисунок «Рассказ о буденовцах». Началом этого рисунка было то, что Кржижановский рассказал мне о мечте Ленина об электрификации страны, о смелой мысли пересадить русского крестьянина с лошади на стального коня — на трактор.

Я так и изобразил двух мечтателей — Ленина и деревенского мальчугана, который в образе свистульки, игрушечного коня, лежащего на ладони Ленина, легко представляет себе, по увлекательным словам рассказчика, и Чапаева, и Буденного. И сам, надев отцовский шлем, мечтает стать таким же смелым и отважным, как они. А Владимир Ильич, рассказывая об этом малышу, думает о своей мечте, о тех стальных конях, о тракторах, которые сейчас, в наше время, возделывают землю, преображают советскую деревню.

* * *

Когда читаешь воспоминания родных, близких друзей и соратников Ленина, то прежде всего представляешь его необычно глубокий и обаятельный человеческий образ.

Сердце тает от примеров душевного тепла и благородства, которыми так обильно была наполнена жизнь Ленина. Поражаешься примерами удивительной ленинской простоты, ясности ума, нравственной чистоты и цельности всей его натуры.

Отражения именно вот этих мудрых ленинских свойств, дающих каждому из нас как бы личный пример житейской мудрости, явно недостает в нашем искусстве. И мне по духу своего творчества именно эти черты всегда особенно понятны и дороги. Вот почему они легли в основу всех решаемых мною тем. Работать над образом Ленина для меня великое счастье и гордость.

Равнение на примеры ленинской жизни постепенно станет правилом в поведении каждого советского человека. Осознанно, а чаще всего неосознанно это проявляется пока в отдельных поступках, привычках.

Недавно я был на встрече учеников Суворовского училища города Уссурийска с художниками студии имени Грекова. Пока суворовцы заполняли зал — это длилось всего минут десять,—я заметил, что почти все, кто уже сидел в зале, держат в руках книги и, пользуясь каждой свободной минутой, читают. Вот истинное наследие Ленина. Именно он умел так беречь время и использовать каждую минуту с пользой, работая в любых условиях.

А необычайное умение Ленина и в малом увидеть большое, всегда удивлявшее тех, кто знал его! Как бесконечно интересно для художника искать такие решения, посредством которых можно было бы выразить эту черту ленинского характера.

Один участник III съезда комсомола передает следующий эпизод. Когда Ленин кончил свою речь, ему было задано много вопросов. Крестьянский парень, прибывший на съезд из далекой деревни, спросил: «Где бы достать сейчас деготь, чтобы колеса у телеги смазывать, а то ведь нужда в этом в деревне большая».

Этот вопрос, заданный в такой торжественный вечер кормчему революции, удивил собравшихся, иным показался нелепым, вызвал дружный смех: думай, мол, что спрашиваешь!.. Ленин жестом остановил смеющихся, назвал вопрос крестьянского паренька хорошим, справедливым вопросом, весьма существенным для разоренной после войны деревни. «Как вы думаете, — сказал он, обращаясь к молодежи,— будет ли успешно вращаться колесо революции, о котором мы каждодневно говорим и заботимся, если остановится столь нужная в крестьянском хозяйстве телега?»

Какая тесная зависимость явлений была вскрыта Лениным в этом метком сравнении! Как мгновенно преобразилось настроение зала, какой открылся сразу простор!

Поэт А. Жаров, который был участником III съезда комсомола, рассказывает, как В. И. Ленин, сидя за столом президиума, рисовал, в ожидании своего выступления, ладный домик и когда закончил карандашом его строительство, то с удовольствием пометил в его середину надпись — «Школа».

В этой речи, все знают, Ленин поставил перед молодежью как основную задачу времени — учиться, учиться, учиться!

Я вспомнил этот эпизод, когда недавно был в одной школе и меня обступила детвора с просьбой оставить им память — подписи на репродукциях, которые я им подарил. И все подходившие: Лены, Нади, Сережи, Алеши, Светланы и Тани — все просили меня: напишите нашему классу — пятому «В» или восьмому «Б», напишите нашему отряду, нашему звену и т. д.

Никто из ребят не сказал — напишите мне. Вот это новое, коллективное, то, что я услышал в школе, было истинно ленинским. Как радостно сознавать, что для нашего юного поколения эта коллективная черта уже кажется само собой разумеющейся. И как хорошо, что сейчас все больше и больше в наших школах ленинских уголков, исторических кружков, потому что, изучая великого Ленина, каждый будет невольно впитывать в себя примеры ленинской жизни, ленинского поведения.

Я знаю по себе: работа над образом Ленина помогает мне жить, быть лучше, чище, она постоянно подвергает меня самоконтролю во всем.