ЭЛЛА РЫЖОВА

ЧЕЛОВЕК СЧАСТЛИВОЙ СУДЬБЫ

Среди извечных и полных таинственного смысла понятий жизни — любовь, верность, благодарность — существует и понятие счастья. Каждый житель планеты и по сей день понимает его по-своему. Великая революция, победившая полвека назад в России, родила нового человека и новое понятие счастья. Революция закалила в боях и испытаниях, вылепила характеры, мировоззрение ленинской гвардии. Гвардия эта состояла из людей ясных, цельных, открытых, бескорыстных, гордых и несгибаемых. В этой гвардии быстро редели ряды, редели потому, что бойцы гибнут первыми, но она тут же пополнялась. Эстафета передавалась младшим. Были ли эти люди счастливы? Да! Потому что жили единственно возможным для себя образом. Идеалы, за которые они боролись, не потускнели со временем, не оказались ложными, не изменили им самим. Служение этим идеалам исключало все низкое, мелкое, своекорыстное. Творить революцию, осуществлять идеи Ленина можно было только с гордо поднятой головой, и они не склоняли головы: ни перед разрухой, ни перед войной, болезнями, врагами, предателями, искушениями сладкой жизни за счет других. Если бы всех, кто жив сегодня и кто погиб без времени, спросили, как бы они прожили свою жизнь, если бы им пришлось жить заново, они бы ответили: «Так же».

Человек, о котором пойдет речь, провоевал три войны. И ни разу не был ранен. Он сражался с испанскими и немецкими фашистами, но никогда не попадал к ним в плен. Он никогда не был в тюрьме. Его никогда не пытали. В жизни его были свои ухабы, свои тяготы, но она была и есть счастливая, потому что идет он по ней с высоко поднятой головой...

Своего хлеба хватало только до рождества. Москва лежала в 120 верстах. Мужики — плотники, каменщики, ткачи — уходили туда на заработки. На рождество и на пасху «москвичи», нагруженные ситцем, полусапожками, платками, ситным с изюмом, чаем да сахаром, являлись на побывку. И только один Михайло-ткач прибывал на петров день — к покосу. Питер не Москва, не ближний свет. Но уж когда появлялся «питерский», собиралась вся деревня. Радовалась тогда дочь Михайлы Мария и ее сироты. Словом, жили, по деревенским понятиям, сносно — как все.

Умер кормилец — дед Михаил. И семья сразу же оказалась на грани нищеты. В 1914 году Мария с двумя ребятишками — Василием, 12 лет, и Николаем, 9 лет, перебралась в Москву. В волостном управлении ей выдали паспорт на имя Марии Михайловны Питерской.

В подмосковном селе Черкизове Мария устроилась на кустарную фабрику ткачихой. Подручным у ломового извозчика стал работать Коля. Первую получку, 15 рублей, он принес матери, когда ему было 11 лет. Весной 1919 года умерла мать. Брат уехал в деревню, где вскоре тоже умер от жестокой простуды. И Коля остался один. Все, что было мало-мальски ценного, он постепенно снес на Сухаревку.

Однако в его судьбу вмешался старый большевик Бураков, и Коля стал работать во Всероссийском совете снабжения железнодорожников. Вскоре комсомольцы «Продпути» приняли Колю в члены российского комсомола. И выбрали в бюро. Осенью 1919 года Николай поступил на вечерние рабочие Пречистенские курсы. В 1921 году курсы преобразовались в рабфак. Партийные, комсомольские и профсоюзные организации посылали сюда на учебу самых лучших, самых достойных. Это было большой честью.

В связи с пятой годовщиной Великой Октябрьской революции Колю Питерского рекомендовали в партию. Тогда это называлось «передача от комсомола в подарок партии». Все кандидаты сначала прошли через общее партийное собрание рабфака. И тут Николая чуть не отвели. Довод был единственный, но веский: ему было всего семнадцать. Но затем все решили, что, «если он хорошо работал в комсомоле, значит, будет хорошо работать и в партии». И единогласно рекомендовали его кандидатом в партию с шестимесячным стажем. Хамовнический райком организовывал прием очень торжественно. Все передаваемые, человек двадцать, сидели в президиуме, в зале был собран партийный актив района. О каждом из ребят рассказывали собранию. А потом вчерашним комсомольцам вручалась кандидатская карточка и десять разных книг по политическим вопросам. А в те годы это была настоящая драгоценность. Среди этих книг были ленинские: «Две тактики социал-демократии в демократической революции», «Материализм и эмпириокритицизм», «О национальной гордости великороссов».

В книге «Материализм и эмпириокритицизм» он тогда мало что понял. Зато понял, как ему необходимы настоящие знания. Необходимы не только для того, чтобы насытить собственную любознательность, но прежде всего потому, что партии нужны образованные коммунисты. Зато «Две тактики» — книга, в которой Ленин создал новую стройную теорию социалистической революции, введя как обязательный момент социалистической революции союз пролетариата и крестьянства, была обращена непосредственно к нему — сыну рабочего и внуку крестьянина. Ленинская же работа «О национальной гордости великороссов» стала для Николая основополагающим учебником жизни: она помогла становлению его мировоззрения — патриота и интернационалиста. Частичка великого ленинского дара находить ключ к сердцам трудящихся любой национальности как бы перешла к нему и помогла потом в его борьбе за свободу народов Испании и Югославии.

В 1923 году Николай Питерский получил свидетельство об окончании технического отделения рабфака. Теперь он имел право поступить в любое высшее учебное заведение без экзаменов.

В апреле 1923 года состоялся XII съезд Российской коммунистической партии (большевиков), который призвал молодежь овладевать наукой и техникой, чтобы ее революционная энергия и энтузиазм нашли наилучшее применение в строительстве Советской республики. Это были трудные годы становления и развития первого рабоче-крестьянского государства, ему очень нужны были верные, преданные и знающие работники. Книги, полученные Николаем, мудрыми словами Ленина раскрывали перед ним светлые дали, и впервые будущее обрело для него свои ощутимые формы в слове «коммунизм».

Молодой коммунист понял, что до последнего дыхания своего будет он неразделен с партией, вплоть до окончательной победы ее идей.

Кем быть? Вопрос этот рано или поздно встает перед каждым. Если сказать честно, призвания, выношенного, взлелеянного в мечтах, того единственного, на всю жизнь избранного призвания, которое исключает всякие колебания, у Коли не было. Коля знал, что быть врачом почетно. Но прежде чем отнести свои документы в медицинский институт, он решил совершить экскурсию в анатомический театр. Когда дрожащие ноги вынесли его на улицу и он прислонился к стене, чтобы вдохнуть свежего воздуха, он понял, что врачом никогда не будет.

Николай поступил в Институт народного хозяйства имени Г. В. Плеханова, на злектропромышленный факультет.

Вскоре после начала занятий из всех комсомольцев, членов и кандидатов партии были вызваны к секретарю комитета комсомола 26 человек. Секретарь сказал: «Нам нужно послать в военно-морские учебные заведения тринадцать человек. Программы этих учебных заведений вы можете получить. Прошу ознакомиться, и, кто желает, записывайтесь!» В этот вечер записалось пять человек. Николая не было в их числе. Он вернулся в общежитие. Там шло горячее обсуждение. Пришли к единодушному решению: так как совершенно очевидно, что накалившаяся международная обстановка и грядущая революция в Германии приведут к мировой революции, всем нам, коммунистам и комсомольцам, все равно придется взяться за оружие. Уж лучше тогда умеючи драться на флоте. Так деревенский паренек, отродясь не видавший моря, нашел в морях свою дорогу.

Московские комсомольцы посылали в Ленинград 60 курсантов. Это был второй комсомольский призыв в военно-морские учебные заведения.

Провожали их очень торжественно. В день отъезда площадь у трех вокзалов заполнили комсомольцы. Были песни, напутствия, колыхались знамена. Отъезжающих одаривали подарками, пирожками, фруктами. Эти проводы особенно вспоминались в тяжкие минуты. Уже в училище Питерский получил групповую фотографию. На снимке прямо на здании, возле которого амфитеатром расположилось свыше трехсот человек, было написано: «Ячейка РКСМ рабфака при II МГУ — 17.11— 1924 г.»

На обороте фотографии в стиле эпохи значилось: «Дорогому тов. Питерскому, Красному Военмору. Пусть эта группа комсомольцев напоминает тебе о твоей великой задаче быть коллектива достойным строителем нашего революционного флота — гробовщика капиталистических морей».

Будущих курсантов разместили во втором флотском экипаже. Матрацев на койках не было. Вместо одеял парням выдали сигнальные флаги. Они удивили сухопутных ребят. Неужели же это те самые, такие маленькие издали флажочки, что мелькают на кораблях? Для прочности их ткали из грубой шерсти. Размером они были с одеяло. Под ними действительно было тепло.

Экзамены начались только через две недели. Эти две недели были сказочным подарком судьбы. Ленинград потряс Николая. Сначала он ужаснулся тому, что до сих пор не знал, как прекрасен камень, здание, скульптура, архитектурные ансамбли. Ужаснулся своему невежеству. Ужаснулся, что жил без всего этого. И на всю жизнь проникся жадной любовью к искусству. К живописи, архитектуре, литературе. Это потом, много лет спустя, он обойдет знаменитейшие музеи мира, пройдет по картинным галереям Парижа, Лондона, Рима, Флоренции, Нью-Йорка. Это потом он сможет повесить в своей гостиной подлинное полотно Айвазовского. Тогда он еще и не помышлял, что искусство войдет в его жизнь и поселится в его квартире.

В руках у него червонец, выданный на дорогу. И днем и ночью он бродит по Ленинграду. Он не старается запомнить и не мечтает осознать, пока он только смотрит, впитывает. Это потом он начнет читать книги по искусству, это потом он постарается понять законы прекрасного. Это потом он напишет книгу о скульптурных памятниках, восславляющих подвиги русского и советского флота. Сейчас он даже не покупает открытки. Да и писать некому!

Экзамены он сдавал в Военно-морском училище — ныне Высшее военно-морское училище имени М. В. Фрунзе. От второго флотского экипажа пятнадцать минут ходьбы.

С самого начала решили завести порядок — ходить строем. «Старшиной» выбрали самого горластого. На обратном пути проходили через площадь Труда. Строй рассыпался. Кто пошел за булками, кто за конвертами, в общем, кто за чем. И вдруг на голову еще не нюхавших морской воды абитуриентов посыпались «соленые выражения». Новоявленный командир зычно, на всю площадь наводил порядок. Такого нарушения комсомольской этики ребята не простили. Сразу же в казарме состоялось комсомольское собрание. В разгар страстей появился какой-то командир.

- Что это за сборище, кто разрешил?

Председатель собрания спросил, согласны ли комсомольцы выслушать внеочередное заявление командира. Собрание великодушно разрешило. Командир сказал:

- Курсанты не имеют права устраивать какие бы то ни было собрания без моего разрешения.

- Какие будут предложения по данному заявлению? — спросил председатель.

- Отклонить,— решило собрание.

Командир удалился.

Затем «обвиняемому» вынесли строгий выговор, и собрание было закрыто.

Только успели ребята усесться на свои безматрацные койки, как в казарму прибыл взвод вооруженных матросов. Однако «разгонять» было уже некого. На следующий же день приехал сам начальник Управления военно-морскими учебными заведениями.

- Вы обязаны выполнять все приказания вашего командира роты,— сказал он.

- А откуда мы знали, что это командир роты? Комсомольское собрание мы имеем право провести, когда сами считаем нужным,— ответили ему ребята.

- Вы разве не объявили им, что вы командир роты? — удивился начальник управления.

И командир роты вынужден был сознаться, что он не представился курсантам.

На следующий день в шесть часов утра будущие военморы были разбужены корабельными дудками. Последовала команда:

- Пятнадцать минут на умывание и всем построиться!

Когда все построились, новый (не вчерашний) командир объявил:

- Я ваш вновь назначенный командир роты. В кубрике у вас грязь. Снять ботинки! Произвести генеральную приборку! С этого вы начнете флотскую практику. Я научу вас, как обращаться с уборочным инструментом!

Пришедшие с командиром роты боцманы налили на цементный пол по щиколотку воды, и обучение началось. Оно было нелегким. «Студентам» (так стали называть бывших рабфаковцев курсанты, пришедшие с флота) приходилось особенно тяжко на всех практических занятиях. Зато предметы теоретические «студентам» давались легче, чем «матросам». И «студенты» решили заниматься морской практикой дополнительно, по вечерам. Они снова повторяли то, что услышали днем, и парусное и шлюпочное дело, и устройство корабля, организацию корабельной службы, морские узлы, тросы и многое другое. Наконец наступил день, когда, окончив первый курс, они получили парусиновые мешки, уложили в них свое обмундирование и перешли на корабли.

Это были «Аврора» и «Комсомолец». Николай Питерский впервые увидел военный корабль и море. На корабле курсанты несли службу наравне с матросами. За время учебы каждый курсант должен был перебывать в «шкуре» всех корабельных специалистов и стоять вахту у котлов, машин, динамо-машин, на сигнальном мостике, держать в образцовом порядке свое заведование (так назывался участок корабля со всеми находящимися на нем машинами, вооружением или оснасткой, целиком порученный заботам курсанта) и одновременно заниматься с преподавателями морской астрономией, штурманским делом, лоцией. Курсанты привлекались и ко всем корабельным работам: покраске корабля, погрузке угля, чистке трюмов, стирке шлюпочных парусов. Ребята страшно уставали и постоянно недосыпали. И все-таки они считали свою жизнь великолепной. После голодных лет, ночных работ, холодных общежитий они получили налаженный быт, идеальную чистоту, разумную и заманчивую цель.

Николай Питерский был назначен на крейсер «Аврора» командиром отделения. Получил под начало семерых своих товарищей по классу и в свое «заведование» верхнюю палубу полубака (надстройка носовой части корабля). На корабле иметь при себе спички запрещалось. Фитиль для прикуривания всегда тлел на полубаке. Держать этот беспрерывно посещаемый «клуб» в идеальной чистоте было постоянной и обременительной заботой.

На корабле все не легко и не просто. Даже убрать постель.

Спали на подвесных парусиновых койках. Надо было научиться за десять минут увязывать койку с пробковым матрацем, подушкой и прочим в круглый зашнурованный тюк, точно соответствующий требуемым размерам. А затем уже увязанные койки укладывались в коечные сетки, расположенные по бортам на верхней палубе. В «заведование» Николая входила и историческая пушка. Именно из нее во время Октябрьского восстания был произведен холостой выстрел по Зимнему дворцу — выстрел, возвестивший миру начало новой эры. Когда корабль, простившись с голубыми дорогами, приходит к месту своей последней и вечной стоянки, он перестает быть боевым кораблем. Он превращается в благоговейно посещаемый, бережно хранимый музей.

В те годы «Аврора» была кораблем, хоть и знаменитым, но родным, домашним, собственным.

В 1924 году Франция, Норвегия, Швеция, Англия, Дания, Италия, Австрия и Мексика признали Советское правительство и установили дипломатические отношения с СССР.

Впервые после революции «Аврора» и «Комсомолец» в конце июля 1924 года вышли в заграничное плавание.

Корабли обогнули Скандинавский полуостров, побывали в норвежских портах Бергене и Тронхейме и вернулись домой.

Перед приходом кораблей в Берген горожанам был продемонстрирован наш документальный фильм «Скорбь бесконечная» — о голоде в Поволжье. Кое-кто позаботился переменить название: фильм назвали «До чего довели Россию большевики!». Утром, когда корабли ошвартовались у пристани, на берегу были только несколько полицейских. Жители Бергена сидели по домам. После обеда курсанты были уволены на берег. Когда горожане увидели нарядных, разутюженных здоровяков, которые никого не обижали, все россказни о «большевистских ужасах» были забыты, и народ высыпал на пристань. Все приветствовали моряков, жали им руки и всячески старались выказать свое расположение.

Когда матрос сходит на берег, он счастлив. Но каждый раз особым образом. Если на этом берегу его дом, он счастлив, что увидит любимых. Если это берег свой, советский, но там его никто не ждет, он счастлив, как школьник, который вырвался на перемену,— он бегает, шумит, резвится, но в меру: учительская рядом.

А если этот берег «заграничный», если твой корабль — это первый советский корабль, бросивший якорь в этом порту, да еще если этот корабль «Аврора», а тебе всего восемнадцать!

Тогда ты гордишься и чуть-чуть важничаешь, тогда одежда твоя сверкает чистотой, тогда ты любопытен, как щенок, но осторожен, как опытный дипломат. Что купит моряк в заграничном порту? Естественно то, чего нет у него дома. Теперь покупки двадцать четвертого года выглядят смешными, тогда они казались роскошными. Ни ночные клубы, ни злачная жизнь курсантов не соблазняли, об этом они просто не имели ни малейшего понятия. Их положила на обе лопатки пышная витрина кондитерской. Их детство было богато только горьким. Сначала покупали на пробу. Каждый сорт печенья шумно одобряли. Покупали понемногу. Потом просили добавки. На стойке росла груда пакетиков. С хозяйкой объяснялись жестами, а вслух обменивались между собой впечатлениями: до чего же хороша! А глаза-то какие большущие! А ножки, а фигура! Все перечислялось громко и подробно, а один из морячков, за особую миловидность прозванный Крокодилом, заявил, что, встреть он такую кралю в нашем порту, он тут же на ней женился бы. Наконец вышли. Прошли несколько шагов и вдруг слышат:

- Морячки, морячки!

Обернулись. На пороге кондитерской стоит хозяйка и держит в руках еще два пакетика.

- Морячки! — кричит она на чистейшем русском языке.— Вы забыли ваши покупки!

С громким топотом морячки понеслись прочь: как тут вернуться!

На следующий год новое плавание. В Гётеборг пришли рано утром. Начальник курса недовольно осмотрел шеренгу трепетно ожидавших его решения юношей. Нагнув голову и уставившись на свои ботинки, он еще раз перечислил все то, что «не положено» на чужом берегу. Томясь, они покорно внимали. «В 22.00 быть на борту». Это было главным.

Вчетвером медленно побрели по улице, вытянувшейся вдоль фиорда. Наслаждались незыблемостью камня под ногами. Устали. Уселись на скамейку на берегу. И их сейчас же облепили ребятишки. Они гладили бляхи, щупали тельняшки и лежащие на плечах воротники форменок, дергали ленточки бескозырок. Самым храбрым, конечно, оказался самый маленький. Он взобрался к Николаю на руки. Обхлопал его толстыми ладошками, сел к нему на ногу и подпрыгнул. Ребята засмеялись, а Николай, догадавшись, что от него требуется, стал его подбрасывать. Малыш повизгивал от удовольствия. Начал накрапывать дождь, и матери позвали ребятишек. Моряки отправились за покупками.

Они искали часы. Теперь, когда наши часы экспортируются во многие страны мира, когда слава русских марок превзошла славу швейцарских фирм, это кажется удивительным. Тогда это были первые часы, которые ребята с восхищением надели себе на руки. Хозяин лавки был «русский еврей», как он представился. Увидев ребят, он просиял: «Русские! Бог мой! Настоящие русские!» Он давно уехал из России, где было всякое, но душа у него оставалась там, в маленьком уездном городишке, на границе Малороссии. Там был поп, исправник, гимназия, кабаки, злые куры, добродушные свиньи, беленые хатки, груши «дули», певучий язык, соседи, которые прятали его детей во время погромов и говорили о нем «наш Исак». Здесь не было погромов. Здесь вежливо приподнимали шляпу и называли его «господин». Но здесь не говорили «наш». Узнав, что ребята отпущены до самого вечера и им надо где-то пообедать, хозяин растолковал им, где находится ресторан, написал записку и сказал: «Отдадите записку официанту, и вас отлично накормят, без всяких там фокусов».

Такого сверкающего великолепия они еще не видывали. В зале был не один, а целых два оркестра. Они получили обед из четырех блюд. На десерт им подали клубнику со сливками. Это тоже было впервые в жизни.

На другой день они решили обедать там же. Но вчерашнего официанта они уже не нашли. Им принесли меню. Внизу после длинного перечня неведомых названий виднелись четыре отдельно напечатанные строчки. Решив, что, вероятно, это именно и есть тот обед, что был вчера, Николай ткнул пальцем именно в эти строки. Официант кивнул и ушел. Оркестр заиграл «Лучинушку». Морячки радовались: подумать только — их всего четверо, а вот какое им оказывается внимание. Когда «Лучинушку» сменил «Стенька Разин», затем «Очи черные», а они все сидели перед пустым столом, они поняли, что заказали оркестр. Они молча расплатились с официантом и голодные вышли на улицу.

«Пойдем сюда», — сказал Николай, увидев скромную вывеску. Вошли в маленький зал, где было всего четыре столика. В полуоткрытую дверь виднелась кухня. Ребята убедись за столик, и тут же к ним вышла хозяйка. Она приветливо улыбнулась и что-то спросила. Но что? Тогда Николай сказал: «Ребята, я пойду на кухню и покажу, что нам надо». Он встал и проследовал мимо изумленной хозяйки на кухню. Она бросилась за ним. Николай подошел к столу, где были разложены продукты, и жестом показал ей, что надо отрубить кусок мяса, облить яйцом и поджарить. Потом он поднял кверху четыре пальца. Хозяйка странно как-то ахнула и выбежала из кухни. Обескураженный Николай вернулся в зал. Пока он объяснял друзьям, что произошло, с улицы вбежало человек двадцать во главе с хозяйкой. Хозяйка схватила Николая за руку и потащила на кухню. Там жестами она попросила повторить пантомиму. Николай уныло повторил. Раздался хохот. Смеялись хозяйка и соседи, которым она решила показать бесплатный спектакль.

Скоро на столе дымились бифштексы, а вокруг уплетающих еду морячков сидели шведы. Они восхищались их аппетитом и их довольными лицами. Кто-то из присутствующих протянул курсантам газету. В ней был рисунок: подняв курносые носы, идут два морячка, за ними крадущейся походкой следуют две прехорошенькие дамы. Провожали ребят, как самых дорогих гостей, хозяйка жестами просила заходить и улыбалась им, как родным.

На корабле газету прочитали, под рисунком оказалась заметка, ее перевели всем.

В ней выражались радость и одобрение по поводу прихода русского корабля. Говорилось, что курсанты так отлично воспитаны и держатся с таким достоинством, точно это специально отобранные сливки дворянских родов. А одеты так, точно они из самой богатой страны мира. (Тут надо отдать должное запасливости морских интендантов царского времени.) Говорилось, что никто не знает их гортанного языка, но вот дети, с которыми они охотно играют, отлично их понимают. Удивление вызывает только одно: они совершенно не ухаживают за дамами. Неужели женщины Швеции им нисколько не понравились?..

В июле 1935 года после окончания Военно-морской академии Николай Алексеевич Питерский во главе дивизиона торпедных катеров с приданными им самолетами, личным составом и семьями офицеров прибыл в Советскую Гавань.

Великолепный залив с зеркальным плесом почти в десять квадратных километров и тремя глубокими бухтами сразу же очаровал его своей первозданной красотой. Деревянные домишки на берегу и строящиеся судоремонтный и консервный заводы терялись в сосновых лесах.

Главная улица города — просека с торчащими пнями. Пристань и эллинги для самолетов строились. Один жилой дом был уже готов. В нем разместили детей. Шестьдесят родительских сердец сразу успокоились. Два сарая приспособили под столовые, поставили палатки.

Все, что относилось к главной задаче — приведению в полную боевую готовность торпедных катеров, было привычным, ясным, кровным, своим делом. Но если можно было бы заниматься только этим! На командира свалились тысячи хозяйственных забот. Именно они отнимали все время, требовали выдумки, терпения, хитрости, крестьянской запасливости, а главное — любовной заботы о людях.

Во время навигации сюда завозили только консервы, даже картофель доставлялся в сушеном виде. Надо было раздобыть коров, чтобы обеспечить детей и летчиков молоком. Закупить поросят, чтобы иметь свежее мясо. Наладить регулярную ловлю рыбы. Заготовить дрова. Даже пресная вода была проблемой. Ее возили за пять километров из ручья. Зимой этот ручей промерзал до дна. Приходилось растапливать снег. Попытка прорыть артезианский колодец ни к чему не привела: вода не держалась в скалистом грунте.

Но были и свои радости, песни, шутки. Общее дело объединило и сдружило всех. Свободные от вахты матросы, офицеры, жены офицеров не покладая рук трудились, готовились к зиме, строили свой город, строили и «объекты» типа свинарника, не предусмотренные ни планом строительства, ни сметой. К началу ледостава все бытовые проблемы были в основном решены. Выкорчевали пни на просеке. Пустили в действие электростанцию. Сделали мебель для казарм и квартир. Отстроили клуб.

Наступила зима. Татарский пролив замерз. Прекратилась всякая связь с Большой землей. Теперь, когда до Арктики «рукой подать», кажется странным, что в те годы самолеты еще не летали в Советскую Гавань. Даже радиопередачи можно было слушать только глубокой ночью. Комсомольцы создали свою радиогазету. Дежурные ночью записывали тексты последних известий и к утру, отпечатав на машинке, вывешивали. Много раз смотрели одни и те же фильмы. Расчистили каток, где по субботам и воскресеньям до позднего вечера играл самодеятельный духовой оркестр. Этот первый в жизни окрестных школьников каток имел такую силу притяжения, что директор поселковой школы специально приходил к командиру объясняться — у ребят снизилась успеваемость. По была у командира и еще одна забота. Цинга. Нашел он управу и на нее. Приказал завезти двадцать мешков сухой черники. Чернику варили, смешивали с хвойным отваром, добавляли много сахара. Было приказано: «витамин» пить веем. Дети просили добавки — им особенно нравился сладкий напиток. Случаев цинги не стало.

Лето 1936 года отряд провел в напряженной боевой подготовке.

Когда командующий флотом спросил у Питерского, не хочет ли он перебраться во Владивосток, он ответил: «Я создавал эту часть и хочу служить только в ней».

Тридцать лет спустя контр-адмирал Питерский получил из Советской Гавани письмо. В нем моряки просили его рассказать, в каких условиях создавался дивизион, что собой представляла Советская Гавань тех времен, так как их интересует «история и боевая деятельность 5-го отдельного сахалинского дивизиона торпедных катеров, первым командиром которого были Вы. В боевых делах наших катерников в годы Великой Отечественной войны и в период разгрома империалистической Японии мы видим и Вашу заслугу»...

7 ноября 1937 года Н. Питерский вышел из вагона поезда Владивосток — Москва.

Предстояла новая, незнакомая работа — военно-морским атташе в Японии. Но вышло иначе. В Москве он особенно остро почувствовал жаркое дыхание испанской революции, тревогу за нее. Там, на Дальнем Востоке, он и представить себе не мог, что ему и еще нескольким его товарищам дадут возможность воевать в армии республиканской Испании. Но тут пришло решение: он пойдет к командующему с просьбой разрешить ему поехать добровольцем в Испанию. Он будет воевать, он сумеет быть полезным, он кровью своей будет приобщен к великому коммунистическому братству. Просьба его была удовлетворена. И вот вместе с Николаем Ильиным и еще одним летчиком они выехали через Ригу, Берлин и Париж в Испанию. «Путешествие» их прошло сравнительно гладко и благополучно. Испания оказалась далеко не такой, какой они ее себе представляли. Выжженная солнцем каменистая земля, невероятная нищета, за воду приходилось платить дороже, чем за вино. Но веселые, гостеприимные, храбрые, шумные, бескорыстные и непосредственные испанцы сразу стали близкими, родными. Хотелось защищать их, драться и победить

Политическая обстановка в республиканской Испании была крайне тяжелой и смутной. Политические партии и группировки, входившие в Народный фронт, своими распрями, борьбой за главенство подрывали единство армии.

Не хватало боеприпасов, вооружения, продовольствия. Солдаты республиканской армии получали двести граммов хлеба в день, а гражданское население — сто граммов.

В главную базу республиканского флота — Картахену — Н. Питерский прибыл в конце ноября 1937 года. Через несколько дней он был назначен советником к командующему флотом Луису Гонсалесу де Убиетта. Переводчиком при нем состоял аргентинец Армандо Герра (все его звали просто Хосе). Он оказался умным и храбрым человеком, последовательным коммунистом и замечательным товарищем, близко принимавшим к сердцу судьбу испанского народа.

От офицеров республиканского флота, потомков дворянских родов, в огромном большинстве преданных монархии, толку было мало. Агенты «пятой колонны» неутомимо рыскали среди беспечных, не умеющих, а иногда и не желающих хранить тайны офицеров.

Подготовка личного состава кораблей была слабой, потому что в основном его обучали чисто внешней парадной стороне флотской службы. Испанские офицеры удивлялись, что советники так тщательно осматривают материальную часть и требуют содержания ее в порядке. Однажды командующий флотом спросил Питерского: «Неужели Ильин — офицер, он лазает под торпедными аппаратами и сам проверяет исправность торпед? »

Под тем предлогом, что корабли не имели полного запаса снарядов и торпед, командующий флотом не желал проводить какие-либо операции, кроме обеспечения прибрежных коммуникаций.

Положение советника было сложным. Никаких прав он не имел. Однако каждому советнику хотелось, чтобы его рекомендации выполнялись. Необходимо было завоевать авторитет и доверие. И Николас — так звали здесь Н. А. Питерского — этого добился.

Был ли он храбрым человеком? Безусловно. Но задумываться об этом было некогда. Он воевал. И мысль о собственной безопасности просто не приходила в голову. Надо было активно нападать и разумно защищаться — этому отдавались все силы.

Вот наиболее важные операции испанского республиканского флота, инициатором проведения и непосредственным участником которых был Питерский: потопление фашистского крейсера «Балеарес» и операция по перевозке 1400 тонн золота и серебра из Картахены в Барселону (май — июнь 1938 года).

Перевозку золота и серебра могли более или менее надежно осуществить только быстроходные корабли, эскадренные миноносцы. Они имели возможность за очень короткую летнюю ночь успеть пройти расстояние между Картахеной и Барселоной, не вступая в соприкосновение с кораблями фашистов.

В ответ на решение испанского республиканского правительства об эвакуации ценностей комфлот ответил: «Военные корабли не могут заниматься перевозкой грузов». Но по настоянию советника комфлот все же разрешил перевозку грузов: «Тогда берите всю ответственность на себя. Я не желаю отвечать за потерю золота». Питерский согласился. Через несколько дней четыре эсминца приняли груз. Питерский дважды отменял выход кораблей, поскольку был уверен, что о дне и часе их выхода франкисты неминуемо будут оповещены. Наконец советник разрешил кораблям выйти в море. В Барселону эсминцы прибыли благополучно и сразу же начали разгрузку, но, не закончив ее, подверглись яростной бомбардировке. Эсминцы немедленно отошли от пирсов и стали маневрировать на рейде. Ни одна бомба не попала в цель. Закончив разгрузку, эсминцы вышли в обратный путь, и так они ходили еще четыре раза. Время их походов было известно одному советнику, а он столько раз назначал и отменял выход в море, что франкисты так и не смогли напасть на корабли.

В светлое время суток франкистский флот имел преимущество перед республиканским благодаря своему перевесу в артиллерии; республиканский же флот был сильнее в ночное время благодаря значительному перевесу в торпедном вооружении. Корабли республиканцев, стоявшие на главной базе, не имели истребительной авиации для прикрытия с воздуха, зенитные батареи не имели звукоуловителей. Флот франкистов серьезно мешал республиканцам.

Прекратился подвоз продовольствия и оружия в республиканские порты. Значительное число пароходов — испанских, советских и других стран, — шедших с грузами для республиканской Испании, перехватывались флотом франкистов. Захватив несколько советских пароходов, фашисты отвели их на свою базу Пальма (остров Мальорка). Необходимо было либо уничтожить, либо хотя бы значительно ослабить флот противника. Морские советники решили организовать атаку торпедных катеров на бухту Пальма, где стояли крейсеры противника.

5 марта около 18 часов в море вышли главные силы флота. Питерский вместе с командующим находился на крейсере «Либертад». Эскадра в составе двух крейсеров и пяти эсминцев шла тремя кильватерными колоннами. 6 марта слева за кормой показались дымы кораблей противника.

Командующий отказался идти на сближение с вражескими кораблями. И только после того, как представители команды крейсера приняли решение передать всю полноту власти советнику, комфлот был вынужден принять рассчитанный советником новый курс и вести эскадру в бой. Была объявлена боевая тревога. В 2 часа 13 минут с левого борта Николас увидел силуэты трех крейсеров, среди которых был «Балеарес». Один из кораблей противника открыл огонь.

«Либертад» дал по «Балеаресу» пять залпов. На «Балеаресе» раздался взрыв. Это взорвались торпеды, выпущенные атакующими республиканскими эсминцами. Огненный столб стоял над крейсером 45 секунд.

А далее произошло невиданное, по мнению советника, в истории морских боев: сразу после взрыва «Либертад» прекратил артиллерийский огонь. Матросы выбежали на палубу, крича: «Вива республика!» Командующий флотом бросился к советнику и начал его обнимать. Советник тряс командующего за плечи и кричал по-испански: «Fuego! Fuego!» — «Огонь! Огонь!» Командующий спокойно ответил: «Bastante» — «Баста! Идем в Картахену».

Если бы республиканские эсминцы произвели повторную атаку, то крейсер «Канариас», который получил попадание торпеды в винты и остался без хода, был бы потоплен, а это коренным образом изменило бы соотношение сил флотов, но комфлот не дал завершить победу. Он не хотел рисковать.

Несмотря на героизм бойцов, республика задыхалась. Задыхалась от предательства анархистов и социалистов, которые тайком сговаривались с фашистами. Задыхалась от того, что все меньше и меньше оставалось у нее бойцов. Фашисты торжествовали победу.

Сидя у приемника в маленькой парижской гостинице, Питерский слышал их хвастливые вопли, сообщения о массовых расстрелах республиканцев, слышал поздравления генералу Франко. Он понимал, что главный, решающий бой с фашизмом — впереди. Не предполагал только, что бой начнется так скоро.

22 июня 1941 года Николай Алексеевич Питерский, заместитель начальника штаба Балтийского флота, находился в Таллине. Здесь и застала его война. В августе Военный совет флота поручил Питерскому перевести огромный турбоэлектроход из Таллина в Ленинград. На судне были три тысячи пассажиров и Эстонский банк со всеми его ценностями. На рассвете турбоэлектроход вышел из Таллина. Охраняли его два сторожевых корабля, два корабля — охотника за подводными лодками и катер штаба, на который Питерский приказал погрузить малые глубинные бомбы. Через несколько миль суда попали в густой туман. Питерский обрадовался: караван не будет виден авиации противника. Однако, когда туман рассеялся, обнаружилось, что корабли охранения потеряли турбоэлектроход. Только штабной катер неотступно следовал за кораблем. Питерский решил идти без охраны полным ходом. Курс корабля оказался на фарватере, обставленном вешками. Вешки были не наши, корабль шел каким-то немецко-финским фарватером, в минных немецких заграждениях. Прошли половину пути и получили известие, что в проливе, которым Питерский намеревался пройти в Нарвский залив и далее в Кронштадт, на мине подорвался наш пароход. По существующим наставлениям командир корабля не имел права идти этим проливом. Дилемма была такова: либо корабль возвращается в Таллин и затем проходит пролив за тральщиком, либо идет дальше, но в случае подрыва на мине командира будут судить, а в случае возвращения обратно в Таллин кораблю грозила атака авиации и торпедных катеров противника. Транспорт не только не был вооружен, но был выкрашен в белый цвет и вследствие этого становился завидной мишенью для противника.

Но в последнем случае командир поступил бы по уставу, и, если бы остался жив, его не могли бы привлечь к ответственности. И все-таки командир решил следовать дальше, но проходить пролив по мелководью, имея не больше полуметра от киля. На мелководье обычно мин не ставили. И ему удалось «проползти пролив».

Выйдя в Нарвский залив, сразу же обнаружили перископ подводной лодки и, развернувшись к ней носом, увидели след торпеды, прошедшей вдоль борта.

Подводная лодка перископ не убрала и, видимо, решила атаковать судно еще раз. Питерский отдал приказ штабному катеру атаковать подлодку глубинными бомбами. Катер пошел на перископ, который при его подходе скрылся, и забросал бомбами район нахождения подлодки. Затем шли дальше, пока не увидели идущую в пролив базу наших подводных лодок в охранении охотников и тральщиков. И Питерский повел корабль в кильватере этой базы. При прохождении пролива тральщики затралили две мины.

В Ленинград прибыли благополучно. С судна сошли ЗОН невредимых пассажиров.

Затем Питерский выполнял ряд других заданий командования; он только чудом остался жив и вернулся в Таллин, где включился в организацию по подготовке к эвакуации войск и кораблей из Таллина. Назначили его начальником штаба специально сформированного отряда прикрытия. Отряд должен был прорваться из Таллина в Кронштадт.

Наши войска уже оставили город, но немцы еще не успели в него войти. Питерский ликвидировал заторы на улицах, ведущих в западный торговый порт, установил порядок при посадке войск на военные транспорты. А затем ему надо было вернуться в военную гавань, где его ждал специальный катер, на котором он должен был добраться до лидера «Минск», флагманского корабля отряда прикрытия. Через весь город в случайной легковой машине, которую вел матрос, с автоматом в руке мчался он по пустынным улицам. До пристани оставался километр, но машина дальше идти не смогла — все пространство было забито легковыми и грузовыми автомобилями. Набрав в ведро бензин, Питерский и матрос начали поджигать машины, постепенно отходя к морю. Стали взрываться бензобаки машин. Когда добрались до самой пристани, там стоял эсминец «Энгельс». Он заканчивал посадку курсантов Военно-морского училища. Питерский сам отдал швартовы «Энгельса» и поспешил к стоявшему у мола катеру. На лидере «Минск» его встретил командир отряда прикрытия Ю. А. Пантелеев. «Я думал,— сказал он,— что мне придется просить другого начальника штаба». Питерский ответил, что остался жив, не желая доставлять ему лишние хлопоты.

Наконец по сигналу командующего флотом корабли стали сниматься с якоря и длинной цепочкой вслед за тральщиками двинулись на восток.

Протраленный фарватер не успевали обозначать вешками, и некоторые корабли, сходя с него, подрывались на минах. Тонущих подбирали катера — малые охотники. Торпедные катера противника предприняли две атаки на отряд. Эти атаки артиллерия лидера «Минск» успешно отразила. С наступлением темноты корабли вошли в плотное минное заграждение. Все чаще стали подрываться на минах суда. Подорвался и «Минск». Был затоплен носовой отсек, но, к счастью, в котельное отделение вода не поступала.

Один из эсминцев взял корабль на буксир. Однако он тут же подорвался на мине. Командир отряда прикрытия в связи с тяжелой минной обстановкой приказал всем судам и военным кораблям стать на якорь. Вокруг плавали мины. Матросы до этого времени видели только учебные мины и, облепив борта, с ужасом следили за рогатой смертью. Капитан I ранга Питерский приказал боцману спустить шлюпку. Боцман греб, а начальник штаба, которому вовсе не положено было этим Заниматься, опустив руки в воду и нежно обхватив мину, отводил ее от корабля. Шлюпка тихо отплывала. Когда они отошли на безопасное расстояние, Питерский отпустил мину, и она закачалась на волнах. Таким образом он отвел четыре мины. Затем вернулся на корабль и приказал: «Боцман! Возьмите людей и займитесь этим! Вы видели, как это просто».

На рассвете отряд снялся с якоря и снова начал движение на восток. Это были для Питерского третьи сутки без сна.

«Минск» шел своим ходом. С 8 часов начались атаки немецких бомбардировщиков.

Переход кораблей закончился сравнительно благополучно.

Замерз Финский залив. Все корабли флота были расставлены в Кронштадте и Ленинграде, и в течение всей зимы они своей артиллерией оказывали поддержку войскам Ленинградского фронта.

Военный совет флота поручил Питерскому эвакуировать из Ленинграда через Ладожское озеро личный состав Военно-морской медицинской академии. С этой целью его назначили помощником начальника академии по строевой части.

Маршрут пролегал через Ладожское озеро по льду, по «дороге жизни», как она потом стала называться, и далее между двумя фронтами — Финским (Петрозаводским) и Волховским — в Тихвин, который к этому времени был освобожден. Шли пешком, шли на лыжах, шли женщины и дети — семьи профессорско-преподавательского состава. Шли предельно истощенные голодом люди. Многих из них приходилось, угрожая всеми карами, поднимать со снега. При переходе через Ладожское озеро колонна неоднократно подвергалась бомбежке. Много долгих мучительных дней заняла дорога до Тихвина. От Тихвина до Вологды добирались группами на попутных машинах. Из Вологды в теплушках добрались до Кирова. Питерский энергично принялся за устройство быта слушателей и преподавателей и организацию нормального учебного процесса.

Через три недели он был вызван в Москву за новым назначением. Ему предложили выехать в США. Надо было наладить конвоирование торговых судов, идущих с грузами в Советский Союз.

На этих судах по соглашению о ленд-лизе надо было организовать перевозку боевых средств и продовольствия, предоставленных нам США. На это предложение Питерский ответил:

- Я имею опыт войны в Испании. На фронте я принесу больше пользы. Прошу назначения во флот. Я не хочу отсиживаться в Америке.

Но нарком Военно-Морского Флота Н. Г. Кузнецов ответил:

- Организация конвоев — это сейчас первостепенная задача. Считайте себя на фронте. Приказ подписан.

Свою резиденцию Питерский организовал в Вашингтоне, другие офицеры были размещены во всех крупных портах восточного и западного побережья США. Раз в месяц Питерский облетал и объезжал все эти порты, наблюдал за ходом работы офицеров, следил за подготовкой наших капитанов для плавания в конвоях, следил за вооружением судов артиллерией и обучением команд.

К Питерскому, веселому, доброжелательному, невольно тянулись все, с кем он общался. Это были и американцы, и русские эмигранты, и все те, кто хотел узнать правду о России и правду о войне. Зная, что названия наших городов неведомы американцам, он возил с собой карту СССР и показывал им расположение фронта.

Наши офицеры не только пользовались помощью военно-морского флота США, но, в свою очередь, сделали ряд предложений тактического характера, которые, судя по действиям флота США, были приняты.

В Майами Питерский предложил командирам и офицерам штаба оборонительного района Мексиканского залива метод борьбы с немецкими подводными лодками, действовавшими у восточного побережья США. Он был осуществлен с большим эффектом.

Все, что ему поручали, Питерский выполнял с необыкновенной тщательностью, с большим знанием дела. Поэтому, когда уже в мирное время Советское правительство вынуждено было вернуться к вопросам ленд-лиза, Питерский снова был командирован в Соединенные Штаты. Последний раз он был там в 1958—1959 годах в качестве военно-морского атташе. Не мудрено военному или торговому моряку посетить «заморские» страны. Питерскому довелось побывать в Швеции, Норвегии, Франции, Греции, Канаде, Германии, Турции, Палестине, Югославии, Египте, Польше, Китае, Болгарии, Румынии, Чехословакии, Венгрии, Англии, Италии.

В некоторых странах его корабль только заходил в порт, в другие он прилетал с дипломатическими поручениями, в третьих участвовал в маневрах, в четвертых был только советником в мирное время, в Испании и Югославии воевал и, наконец, в Италии был участником международной конференции «круглого стола» «Восток — Запад».

За тридцать восемь лет безупречной службы в Военно-Морском Флоте Советское правительство наградило его орденом Ленина, тремя орденами Красного Знамени, двумя орденами Отечественной войны I степени, орденом Красной Звезды и девятью медалями. Югославское правительство наградило его орденом «Партизанская Звезда».

Одна человеческая жизнь может вместить удивительно много. Тебе известно, что человек проделал огромную работу, но вдруг ты узнаешь, что это еще далеко не все. Оказывается, что он успел написать и защитить кандидатскую диссертацию. Опыт использования флота в Великой Отечественной войне — вот ее тема. И написать четыре книги по разным проблемам военно-морского дела и отредактировать ряд книг своих товарищей, моряков и военных историков.

И написать десятки статей в журналы, газеты, Большую Советскую Энциклопедию. И выступить на нескольких конгрессах сторонников мира, выступить горячо, искренне, увлекательно. Говорить он тоже умеет. И ему есть что сказать.

С марта 1961 года Питерский стал научным сотрудником сектора экономических и политических проблем разоружения Института мировой экономики и международных отношений АН СССР.

Профессиональный военный, участник трех войн, свидетель гибели тысяч людей и бесчисленных разрушений, он непреклонно убежден, что можно исключить войну из жизни человечества, и он работает над тем, чтобы добиться этого. Мирное сосуществование государств с различным социальным строем — вот ради чего живет и трудится сегодня истинный сын своего народа Николай Алексеевич Питерский.

Ему не довелось лично знать В. И. Ленина, не пришлось бороться плечом к плечу с ним. Он жадно ловил каждое слово об Ильиче. Он впитывал революционный дух эпохи. Он учился днями и ночами. И все это вместе формировало и закаляло его собственный характер — характер революционера второго поколения. Его восхищала ленинская забота о людях. И он сам стал трогательно заботлив ко всем. В нем всегда жило доброе, мягкое начало любви и привязанности к людям. И к своим матросам особенно. А на льду Ладоги от этого свойства души зависели человеческие жизни.

Он всегда оставался самим собой, сдержанным и спокойным, приветливым и улыбчивым, безукоризненно вежливым, сильным и стойким, гордым и мальчишески непосредственным, обаятельным и непоколебимым. И это любили и понимали все — и командующие флотами, и матросы, и американские капитаны, и мальчишки из Картахены.

Он умел быть агитатором-политработником, просветителем и наставником, потому что сам был убежденным человеком. Человеком, не уступившим ни пяди своих убеждений коммуниста.

Он скромен. Скромен в общении с людьми. Скромен в своих личных вкусах. Он умеет стрелять из орудий и торпедных аппаратов, ставить минные заграждения и обезвреживать мины, вести корабли и командовать соединениями, писать книги и любить животных, плотничать и шить, быть огородником и дипломатом, пламенным оратором и спортсменом.

Как истинный ленинец, он полностью лишен тщеславия. Получая новое трудное и опасное задание, он никогда не старался уклониться от него, передать другому, никогда не ссылался на то, что это не его прямое дело. Всюду, где требовалась инициатива, храбрость, умение, где нужен был личный пример, он шел первым.

Все, что он делает, он делает талантливо, широко, ловко. Мысли о том, как лучше и точнее выполнить очередное задание командования, настолько поглощали его, что не оставляли места заботам о личной безопасности. И, может быть, поэтому-то все смерти войны обошли его стороной.

Он прост и надежен. Надежен во всем, и, пожалуй, это есть самое точное о нем слово. Это человек того поколения, которое вынесло все, что обрушило на них время, построило все, что досталось нам, и продолжает работать сегодня. Это человек ленинского склада.