ЮСТАС ПАЛЕЦКИС
САМОЕ ДОРОГОЕ В ЖИЗНИ
Мне хочется рассказать тем, кто моложе меня, а таких сейчас в стране куда больше, чем людей моего поколения,— рассказать о том, какое счастье иметь в жизни настоящую, большую цель и как бессмысленна и горька жизнь без путеводной звезды. Лично я к пониманию своей настоящей цели пришел не сразу и нелегко. Но когда обрел ее, то испытал огромную радость, огромное удовлетворение, ибо нашел наконец смысл своей жизни. И то, что это радостное открытие связано с именем Ленина — с его идеями, учением, с созданным при его непосредственном участии и руководстве новым обществом и новыми человеческими отношениями,— наполняет мое сердце особой гордостью.
В Советской стране прошла меньшая часть моей жизни. А начинать ее, выбирать себе жизненный путь и проделать его большую часть мне довелось в совсем другом мире. Расскажу сначала о своем отце.
У него тоже была заветная цель. И ему даже посчастливилось достичь ее, дожить до исполнения самого сокровенного своего желания. Однако счастья это ему не принесло.
Дело в том, что отец мой, Игнас Палецкис, кузнец из литовского городка Тельшяй, всю жизнь стремился «выбиться в люди» — стать домовладельцем. Но как говорится в старой народной пословице: «От трудов праведных не наживешь палат каменных». А вот мой отец — человек, преисполненный силы, способный по четырнадцати — шестнадцати часов подряд работать в жаркой кузнице, возмечтал опровергнуть эту пословицу. Желание стало у него манией. Чтобы приблизить его исполнение, отец жил впроголодь: хлеб покупал черствый, на полушку дешевле, селедку — с душком. И всех ребятишек в нашей семье с детства приучал жить впроголодь. Да только из четверых выжил лишь я один. Отец строил дом «ради детей», чтобы обеспечить их. А дети умирали из-за того, что строился этот дом.
В конце концов отцу удалось все же накопить некоторую сумму, он влез в долги и построил в Риге небольшой двухэтажный дом. Сколько раз во сие и наяву грезил он об этих днях! Когда же они наконец пришли, то принесли с собою только глубокое разочарование. Дом стоял в рабочем квартале, и его жильцы — мастеровые — были отчаянно бедны. Плата за квартиры поступала с перебоями. И волчий закон старого мира поставил отца перед неизбежным выбором: либо стать бездушным хозяйчиком, выжимающим у бедняков последние гроши, либо разориться самому, потерять все нажитое ценой тяжелого труда и лишений.
Среди наших жильцов был Янсон — рабочий фабрики игрушек, социал-демократ. В 1905 году вместе с боевой дружиной он сражался на рижских баррикадах. К этому человеку, бедному, но исполненному радостной уверенности в своих силах, в конечной победе, нередко захаживал отец, делился с ним своими сомнениями и жалобами. Я помню простые, даже мне, мальчишке, понятные слова Янсона о классовой борьбе, о необходимости изменить порядки.
— Нет, не надо так говорить,— укоризненно качая головой, заявлял отец. — У царя сила, за него бог (в бога он верил неколебимо). Что толку дуть против ветра?
Много лет спустя я узнал восточную поговорку: «Если дунуть всем народом - ураган будет». Но и тогда я чувствовал, что правда на стороне Янсона и его товарищей-рабочих.
Когда отец умер, мне пришлось задуматься, как строить свою жизнь. И я решил, что отцовскую ошибку не повторю: в деньгах счастья нет. Но в чем же счастье? Этого я тогда еще не знал.
К сожалению, в годы моей юности со мной рядом не было такого человека, как Янсон. Некому было растолковать мне, «за кем идти, в каком сражаться стане». Я работал в типографии рабочим, потом рассыльным, писарем, плотником. В свободные часы читал что придется, сначала главным образом «сыщицкую» литературу. О, это очень хитрое изобретение — держать молодежь на такой вот духовной пище! Копеечные выпуски про благородных разбойников и почти столь же благородных сыщиков отвлекали юношей от настоящей борьбы, отучали думать.
В великом 1917 году, изменившем судьбы человечества, наступил перелом и в наших юношеских судьбах. После свержения царя на многочисленных бурных митингах мы слушали речи, будоражившие наши сердца, звавшие на борьбу. В те дни мы взялись за книжки посерьезней...
Мне бы очень хотелось иметь право рассказать, как я, услышав о партии большевиков, вступил в ее молодую гвардию. Но — увы! — этого тогда не было. Не сумел я, как и многие тысячи моих сверстников, не прошедших суровую и прекрасную школу борьбы, сделать сразу правильный выбор. В те годы десятки, даже, может быть, сотни партий и партиек боролись за душу простого человека. И почти у каждой из них было завлекательное название и своя программа.
Это звучит курьезно, но я должен признаться, что на девятнадцатом году жизни я оказался членом сразу трех партий. Услышал, что создается национальная демократическая организация «Союз литовцев». Я ли не литовец, я ли не демократ? Записался. Потом повели меня на собрание партии прогрессистов. Там я тоже услышал очень хорошие слова. Я ли не за прогресс? Записался. Вечером — собрание католиков, заверявших, что они за социализм, ибо Христос был первым социалистом. Я ли не социалист? Еще Янсон мне говорил, что социализм — это хорошо. Словом, меня записали и здесь. Мне казалось тогда, что наконец я обрел цель, знаю, какой избрать путь.
Но потом к нам в Прибалтику, на радость национальной буржуазии, пришли немцы — они пришли как оккупанты. Тут я, так же как и многие другие мои молодые земляки, немножко «поостыл» и не приходил, как прежде, в восторг от лозунгов «свободы, равенства и братства». Даже младенцам стало ясно, что у буржуазных партий слово и дело — не одно и то же.
Но именно «при немцах», во время тягостнейшего душевного кризиса, сомнений и разочарований я впервые услышал имя, которому впоследствии суждено было стать для меня путеводным — таким же, каким оно стало для миллионов и миллионов людей, — имя Ленина. Я был гражданским пленным и работал в Латвии рядом с русскими военнопленными, читал им газеты. По тому, как ругали Ленина его враги, по тому, за что его ругали и кто были эти обвинители и хулители, мои опытные и зрелые товарищи по плену определяли: это хороший человек, он за народ.
А так важно, так необходимо было доискаться, какие силы в мире не на словах, а на деле могут принести справедливость и счастье простым людям, таким, как я и мои товарищи. Когда в нашей Прибалтике в 1919 году утвердились с боями народные Советы, он казался уже совсем близким — желанный ответ на самый важный из всех волновавших нас вопросов, И я, юный сотрудник новорожденной коммунистической газеты рижских литовцев, с огромным волнением, как произведение высокой поэзии, переводил Манифест Третьего Интернационала. Ленинские слова вдохновляли на борьбу и, казалось, на совсем уже близкую победу.
Но не выстояли тогда молодые Советы Прибалтики под напором вражеских сил. Вспоминаю Ригу мая 1919 года. По улицам и площадям топают немецкие роты. И тут же лежат тела убитых рабочих, которых для устрашения жителей не разрешали хоронить по нескольку дней. Победители — англичане — упросили побежденных немецких генералов не уходить из Прибалтики. Кайзеровскими штыками англичане и американцы хотели окончательно убить Советскую власть в Прибалтике.
Когда образовались «независимые» прибалтийские буржуазные республики, кое у кого возродились надежды на национальный расцвет. Но вскоре крестьяне, гордившиеся тем, что состоят в одной партии с президентом республики, убедились, что их «партийный товарищ», их «крестьянский президент» увеличил размеры неотчуждаемой помещичьей земли вдвое, что в промышленности хозяйничают иностранцы— англичане, немцы, французы, американцы, бельгийцы, шведы.
«Независимые» Литва, Латвия и Эстония были созданы при покровительстве держав-победительниц первой мировой войны для того, чтобы служить «буфером», «санитарным кордоном» против «красной опасности».
Напрасно трубили буржуазные вожди о каких-то «национальных» силах, якобы совершивших антисоветский переворот, о том, что их цель — «свободная Прибалтика». Переворот этот совершили чужеземные империалисты. А буржуазные армии Литвы, Латвии и Эстонии вначале являли собой нечто смехотворное. Так, скажем, в Вильнюсе литовские буржуазные правители за два месяца смогли набрать в свою армию лишь 133 молодчика.
Во всех трех прибалтийских республиках существовала видимость «демократий», созданных по образу и подобию западных. В Таллине чинно заседала Государственная дума, в Каунасе и Риге — сеймы. Вели мышиную возню десятки буржуазных и кулацких партий (в Латвии их было тридцать пять). У каждой своя платформа, свои громкие декларации. Тут и христианские демократы, и ляудиники (разновидность эсеров), и социал-демократы, и крестьянский союз, и еще социалисты какого-то другого оттенка. Но, несмотря на различие деклараций, все эти партии, по сути дела, отличались друг от друга не более, чем пуговицы с одного мундира. А мундир-то был английский.
Настала пора горьких разочарований. Литовская народная писательница Юлия Жемайте, вернувшаяся на родину из Америки, писала тогда: «Я приехала в Литву, но Литвы здесь не нашла». В республике началась эпидемия самоубийств. Почти в каждой записке, объяснявшей причину ухода из жизни молодых, цветущих людей, повторялись два страшных слова: «бесцельность» и «безработица». Фашисты, пришедшие к власти в Литве, загнали в глубокое подполье коммунистическую партию — единственную партию, последовательно боровшуюся за народные интересы. Казнями, тюремными одиночками, запретом какой бы то ни было деятельности правители стремились задушить ее. Но борьба продолжалась с великим упорством. Печатавшаяся нелегально коммунистическая газета «Тиеса» призывала рабочих готовиться к бою.
А я переехал из Латвии в Литву и, насмехаясь над своими прежними мечтаниями, принялся за стихи, за переводы Райниса, за журналистскую работу. Мне нравилось, что за мной утвердилась репутация «левого» литератора, и я тогда глубоко уважал себя за то, что при встрече с президентом — фашистом Сметоной отважился в знак протеста не подать ему руку. Но каким же жалким и беспомощным показался мне самому этот мой жест, когда однажды жизнь столкнула меня с молоденькой девушкой-коммунисткой! Она постучалась ко мне глубокой ночью и попросила одолжить пишущую машинку. Доверившись мне, она сказала, что ее сестра Марите во время выборов была заподозрена в коммунистической агитации и арестована. Нужно напечатать воззвание по поводу ее ареста, нужно предупредить друзей.
Много горького пришлось мне передумать в ту ночь. «Кто же добывает счастье народу? — спрашивал я себя.— Ты ли со своими вольнодумными, но, по-видимому, вполне безопасными для правительства «левыми» статьями или вот такие хрупкие девушки, ведущие прямую борьбу с фашизмом, борьбу не на жизнь, а на смерть, готовые идти в тюрьму, на пытки ради великого дела? »
Многих литовских интеллигентов, как и меня, совесть да и сама жизнь влекли к коммунистам. Все наиболее смелые, решительные шли к большевикам и вместе с ними героически боролись с фашизмом. Мы знали, как бесстрашно пошел на казнь один из руководителей литовских коммунистов, Каролис Пожела. Нас глубоко волновала стойкость коммуниста Антанаса Снечкуса, превратившегося на судебном процессе из обвиняемого в сурового обвинителя, обличавшего гнилость режима. Эти люди ясно видели свою цель в жизни, знали, чего они хотят, за что сражаются.
Как и многие мои друзья — писатели Саломея Нерис, Петрас Цвирка, Антанас Венцлова,— я стал искать общения с коммунистами. Мы участвовали в нелегальных рабочих маевках, выступали со статьями, критиковавшими правительство. Нередко наши статьи печатались нелегально на гектографе. С каждым годом желание наше вести непосредственную борьбу за перестройку жизни в республике становилось все больше. В наших спорах о том, за что мы должны сражаться, какой должна быть эта новая жизнь, примером, путеводной звездой всегда был Советский Союз.
И вот мне довелось приехать на родину Ленина — в Страну Советов. Тогда была в разгаре вторая пятилетка. Советские люди, отказывавшие себе в самом необходимом, с энтузиазмом, полные радостных надежд, строили заводы, электростанции, фабрики и совхозы. Мы почувствовали в каждом из них хозяйскую гордость за все создаваемое их трудом, уверенность в том, что они строят прекрасное будущее, и не только для себя, но и для всего человечества. Они знали, ради чего преодолевают трудности и терпят лишения.
Как мне было не вспомнить здесь вещие ленинские слова, совсем незадолго до того мною «открытые»: «Мы, партия большевиков, Россию убедили. Мы Россию отвоевали — у богатых для бедных, у эксплуататоров для трудящихся». Перед нами была вот эта убежденная в своей правоте страна.
На московском «Шарикоподшипнике», в совхозе «Гигант», на ленинградских заводах и фабриках мы встречали людей разных возрастов — они все были не похожи на нас, особенно молодежь,— у них была ясная и прекрасная цель, они уверенно шли по пути, на который их вывел Ленин.
Вернувшись после поездки по стране социализма, мы не могли после свежего воздуха Советского Союза не почувствовать тягостную атмосферу нашей жизни. В Каунасе, Шяуляе, Тельшяе все было по-прежнему. В газетах печатались объявления о том, что «девушка с высшим музыкальным образованием ищет места официантки», а «молодой человек согласен на любую работу, можно в отъезд». Рассказывали то об одном, то о другом общем знакомом, решившем покинуть родину и искать работы и счастья где-то в Бразилии, в Аргентине, в Южной Африке. А то шепотом пересказывали горькие слова из предсмертной записки молодой художницы Марцеле Катилюте, покончившей с собой.
Народная поэтесса Саломея Нерис писала тогда:
Нам были все пути заказаны,
И родина была тюрьмой,
И были руки крепко связаны,
И вся страна была немой.
Горько было смотреть на подрастающее поколение! Школы, университеты, консерваторию — все учебные заведения мертвой хваткой держала церковь. Церковники старались забрать в свои сети детскую душу. От «ангелочков» из детской католической организации до студенческой организации «Атейтининкай», потом в христианские демократы — вот тот путь, на который наставляли молодое поколение ксендзы. Они вели свои дела с отменной ловкостью. При костеле организовывали хоры, драматические кружки со своим душеспасительным репертуаром, даже спортивные команды. «Ловцы душ» умели использовать в своих целях тягу юношества к романтике. В союзе скаутов каждый поход, каждый вечерний костер, каждое баскетбольное состязание в конечном счете должно было утверждать истину: бойся бога, уважай власть имущих.
Но мы не могли не заметить и того, как год от года нарастала, усиливалась воля к борьбе тех, кто выступал против антинародных сил на моей родине. Коммунисты возглавляли их. Ленинская правда сквозь все преграды пробивала и находила путь к сердцам людей.
Коммунисты, с которыми я познакомился, попав в концентрационный лагерь Димитрава,— такие закаленные борцы, как Каролис Диджюлис, Владас Нюнка, Мотеюс Шумаускас, Хаймас Айзенас, Владас Банайтис,— помогли мне окончательно осознать силу и мудрость ленинских идей, понять главную мою цель в жизни. Никогда не забуду прекрасный образ отважной и жизнерадостной Сони Глезерите, первой нашей лагерной певуньи. Она героически погибла на подпольной работе в дни гитлеровской оккупации.
Месяцы заключения были большой жизненной школой, дополнившей мое политическое образование. А в концлагерь я попал при таких обстоятельствах. В октябре 1939 года была устроена манифестация для восхваления «мудрости» правительства по случаю возвращения Литве ее столицы — Вильнюса. А мы разъясняли, что не оно вернуло Литве Вильнюс, а Советский Союз, и призывали рабочих требовать свержения этого правительства. Вместе с участниками этой манифестации, принявшей столь неожиданный для правительства оборот, мы, активисты Народного фронта, руководимые коммунистами, отправились к президентскому дворцу и высказали Сметоне все, что о нем думает народ.
Летом 1940 года народ послал нас, депутатов первого свободно избранного парламента — Народного сейма, в Москву просить Верховный Совет СССР о приеме Литвы в братскую семью народов Советского Союза. Прибалтика стала советской, навсегда встала под ленинское знамя.
«Вот она, победа!» — говорили литовские рабочие, вспоминая завещание своего вождя — Каролиса Пожела, казненного сметоновцами. Он писал накануне казни: «Товарищи! Работал сколько мог, умираю за наше общее дело. Желаю и вам работать, работать, бороться до победы».
Вот так через годы борьбы, мучительных исканий мы пришли к ясному пониманию своей настоящей цели в жизни.
Уже в первые месяцы после победы советского строя в жизни республики, в жизни литовцев, особенно литовской молодежи, наступили знаменательные перемены. Тем, кто родился и вырос при советском строе, трудно даже понять, с каким радостным удивлением и ликованием смотрели тогда наши юноши и девушки на ставшие теперь самыми обычными объявления о наборе рабочей силы: «Требуются шоферы», «Срочно требуются работники строительных профессий», «Завод приглашает на работу металлистов всех разрядов»...
Но самое главное, что определило отношение народа к новой власти,— это чувство своей причастности ко всему, что делается в республике, что строится и создается в ней. Вот почему в дни Отечественной войны, когда Литва была захвачена гитлеровцами, наш народ оказал такое дружное сопротивление оккупантам, всем сердцем жаждал возвращения своей Советской власти.
Теперь уже каждый честный литовец знал, во имя чего ему надо жить, за что сражаться. Я расскажу об одном из многих, о рабочем Клеменсасе Жуте из местечка Седа. Этот тихий трудолюбивый человек еще в первую неделю Советской власти впервые в жизни произнес речь на собрании. Он говорил о счастье жить под советским солнцем. Когда пришли фашисты, они вменили ему в вину эту его речь.
Тюремщик, вводя Клеменсаса в камеру, издевательски спросил:
- Эй, Жута, светит тебе еще советское солнце?
Товарищи, находившиеся в камере вместе с ним, рассказывали, что при этих словах Клеменсас выпрямился и спокойно, твердо ответил:
- Светит и будет светить!
Несколько фашистов специально собрались в камере, чтобы на глазах у товарищей заставить непокорного отречься от этих слов. Они прострелили ему руку и спросили:
- Светит?
- Светит,— ответил он.
Его пытали больше часа, а он все твердил одно и то же слово:
- Светит, светит, светит!
С ним и умер Жута.
Страна никогда не забудет подвиги литовских партизан, таких, как юная Марите Мельникайте, Герой Советского Союза, отдавшая жизнь во имя великой цели.
Мы помним, как уходила на фронт литовская дивизия, покрывшая себя славой в самых тяжелых боях, с честью пронесшая свои знамена до Вильнюса, до древней башни Гедимина, возвышающейся над городом.
Помню, что в последний месяц войны в одном из городов Восточной Пруссии, только что очищенном от фашистов, я встретил молодых немцев, проклинавших Гитлера, исковеркавшего судьбу их поколения.
И тут мне припомнилась иная картина: Берлин 1936 года и я, литовский корреспондент, стою в толпе немцев на Унтер ден Линден, слушаю их сбивчивую восторженную речь. Все они возбуждены: только что здесь проехал фюрер, сам «гениальный фюрер», указавший немецкой нации путь к звездам. И я подумал в ту минуту: какая же трагедия зарождается в этом ослеплении!
И вот в 1945 году в разрушенном «катюшами» прусском городке я вспоминал горящие глаза мальчишки из «гитлер-югенда», разглагольствовавшего с чужих слов о миссии, которую возложил на его поколение Гитлер. Как жестоко расплатилась германская нация, ее молодежь за веру в неправое, человеконенавистническое дело, за неверную цель! Счастье, что человечнейший из народов — советский народ — уничтожил фашистскую чуму, вернул немецкой молодежи сердце, зажег ее благородным своим примером.
Мне довелось бывать в Югославии и Бразилии, Польше и Японии, Индии и Мексике, Финляндии и еще во многих странах. И всюду для людей труда имя Ленина звучит символом надежды.
В последние годы, встречаясь с молодежью, я старался в откровенных дружеских беседах узнать, какими надеждами она живет, какими мечтами окрылена. Неодинаково сложились судьбы у молодого индийца Вишну Датта, с которым мы ездили на строительство электростанции в Бхакра Нангал, и молодого черногорца Гойко Краповича, с которым мы встретились в югославском городе Будва, на берегу Адриатического моря. Но и тот и другой были полны желания мирно трудиться, строить, а не разрушать. И Гойко, с тринадцати лет участвовавший в партизанских боях, только при народной власти сумевший стать студентом Белградского университета, сказал мне:
-— Мы строим социализм. Мы — коммунисты, и цель, указанная Лениным, дает нам такую силу, которая горы может сдвинуть. Когда я думаю о Ленине, я забываю слова «неодолимые препятствия».
За рубежом меня, как и всех посланцев Советского Союза, всегда расспрашивают о нынешнем поколении, о советской молодежи — о тех, кто должен воплотить, завершить осуществление ленинских идей. И я счастлив, что с гордостью могу говорить повсюду на земле о чудесных делах и чудесной судьбе и нашей литовской молодежи, и всех советских девушек и юношей. Когда я думаю о тех, кто сегодня молод, мне хочется вновь и вновь повторять: помните, что счастье ваше не только в богатстве страны, которое завтра станет еще большим, не только в ваших личных удачах и радостях, но прежде всего в том, что вы с юных лет знаете великую и прекрасную цель своей жизни, которую вам указал Ленин. Цените это счастье!