СЕРГЕЙ БОРЗЕНКО
КАВАЛЕР ОРДЕНА ЛЕНИНА
В апреле 1965 года в редакции «Правды» на встрече прославленных военачальников танковых армий называлось имя полковника Владимира Максимовича Куликова. О нем говорили как о человеке творческом, способном преподавателе Бронетанковой академии, молодом ученом. Я знал этого храброго офицера по войне, просмотрел свои фронтовые записи о нем, а затем отправился к нему домой на Ново-Хорошевское шоссе, к Серебряному бору.
В гостях у Куликова застал генерала Василия Гладкова и полковника Дмитрия Ковешникова, знакомых по фронту, Героев Советского Союза. Как всегда, когда сходятся товарищи по войне, встреча была трогательной. Хозяин дома познакомил нас со своей милой женой — Марией Тимофеевной и сыном Анатолием, комсомольцем, десятиклассником. За бокалами сухого грузинского вина мы вспоминали великие дела, отделенные от сегодняшнего дня двумя длинными десятилетиями.
— А помнишь, Володя, Новороссийск? — спрашивал Ковешников.
- Как не помнить,— отвечал Куликов, закрывая темные, мечтательные глаза. И я знал: перед мысленным взором его, как кадры на экране кино, один за другим проходят эпизоды одного из самых продолжительных и напряженных сражений Великой Отечественной войны.
Вспомнили Малую землю, Бугазскую косу, Таманские кручи, форсирование Керченского пролива, бои на крымской земле, в Карпатах, освобождение Чехословакии...
Встреча происходила в день 95-летия В. И. Ленина. Окончилась телевизионная передача торжественного заседания из Кремлевского Дворца съездов. И мы заговорили о только что прослушанном докладе, вспомнили гвардейские знамена с изображением В. И. Ленина, под которыми нам довелось воевать.
В просторной комнате у портрета Ильича стояли в хрустальной вазе первые весенние цветы. На столе лежал раскрытый том ленинских сочинений, переложенный закладками и испещренный пометками Куликова.
- Хорошее у тебя имя, Володя, — заметил генерал.
Полковник улыбнулся, показал любопытный документ, потертый от времени, покрытый машинописным текстом листок бумаги — постановление общего собрания комячейки судоремонтного завода «Коминтерн» в Баку. В документе было написано:
«В знак принятия Ваших детей под наше коммунистическое знамя ячейка дает им имена: сыну Куликовых — Владимир, в честь имени мирового вождя рабочего класса товарища Ленина, и сыну Капустиных — Михаил, в честь имени Всероссийского и СССР старосты тов. Михаила Калинина.
Комиссия по изучению быта:
Меньшиков, Евсеев».
Этот бесподобный документ, сохранивший аромат революционной эпохи, вызвал оживленный разговор, в котором выяснилось, что отец полковника — Максим Иванович — по профессии механик был коммунистом ленинского призыва. Тогда, после смерти В. И. Ленина, в партию приняли сто тысяч рабочих. Партия послала молодого коммуниста на село, и он стал организатором первой коммуны на Мугани. Мать всю свою недолгую жизнь работала на заводе. Родители Куликова давно умерли, но память о них жива в семье. Сохранились редкие фотографии и письма, сбережены кое-какие вещи.
Участник гражданской войны Максим Иванович хотел, чтобы единственный наследник его стал красным командиром, и хотя скончался, когда Володе исполнилось три года, сын сделал так, как завещал отец: после десятилетки поступил в военное училище. Окончил его во время войны и был направлен в парашютно-десантный батальон.
Владимир Максимович оборвал свой рассказ на полуслове и улыбнулся доброй улыбкой. Стоит ли военным людям рассказывать о войне? Все, что случилось с Куликовым после этого, было известно нам. Мы, трое его гостей, встретились с мальчишески юным черноглазым лейтенантом в 1943 году под Новороссийском, обратили на него внимание и сразу полюбили, разгадав в нем человека, сочетающего ум и мужество.
Новороссийск — во время войны вторая база Черноморского флота, родина советского цемента — претерпел те же страшные муки, что и города-герои, и значение его для судьбы войны было не менее важно, чем судьба Одессы и Севастополя.
Владимир Куликов участвовал в первом десанте в Новороссийск.
В молодую цепкую память его навсегда врезалась метельная ночь на 3 февраля 1943 года, четырехбалльный, до костей пронизывающий ветер, обледеневшая палуба транспорта «Райкомвод», на котором лейтенант, сжимая холодный автомат, во главе взвода таких же безусых, еще не обстрелянных ребят шел навстречу нелегкой своей судьбе, своей славе. Издалека доносился обвальный грохот артиллерийской канонады. Крейсеры «Красный Кавказ» и «Красный Крым» орудиями главного калибра «обрабатывали» песчаный берег, давили вражеские батареи в Южной и Северной Озерейке, поддерживая основной десант. Куликов хотел быть там, с главными силами морской пехоты, но ему выпала иная доля, и, стиснув зубы от нетерпения, шел он с небольшим отрядом — отвлекающим десантом через Цемесскую бухту в пригород Новороссийска — Станичку. Куликов смутно помнит, как охваченный огнем пароход пришвартовался к разбитой рыбачьей пристани, как он спрыгнул на каменистый берег и, очутившись в водовороте кровопролитного боя, повел свой взвод в атаку на лагерный сад, как кто-то довольно метко назвал отвоеванный клочок берега Малой землей.
— Малая земля, Малая земля! Скольких людей ты сделала героями, скольким солдатам закалила характер, научила ценить жизнь, дружбу, войсковое товарищество, — вздохнув, проговорил Куликов. - И мы — трое его друзей — увидели перед собой Малую землю, окантованную крутым берегом и горами, покрытыми горящим лесом, увидели такой, какой она предстала перед нами два десятилетия назад.
Командующий Черноморской группой войск Закавказского фронта генерал И. Е. Петров, придавая огромное значение захваченному плацдарму, направил туда несколько бригад морской пехоты, стрелковую дивизию, с которой прибыл полковник Василий Федорович Гладков. Туда же, прорываясь через извилистую линию фронта, выходили остатки рот неудавшегося десанта в Южную Озерейку.
Люди и техника переправлялись на Малую землю темными ночами. Сухари и даже воду подвозили с Большой земли. Каждый вечер из Геленджика под охраной сторожевых катеров выходила к десантникам эскадра сейнеров и мотоботов, которую матросы прозвали «тюлькин флот». На фарватере вражеские летчики сбрасывали на парашютах морские мины с сахарными предохранителями. Сахар таял в воде, парашют уплывал, а мина на взводе оставалась, и не дай бог зазевавшемуся суденышку коснуться ее.
Малая земля, расширенная 83-й бригадой морской пехоты, с фланга угрожала фашистам, удерживающим Новороссийск, мешала немецкому флоту использовать для перевозок удобную Цемесскую бухту. Клочок земли, захваченный в тылу противника, стал ахиллесовой пятой многочисленного немецкого гарнизона, окопавшегося в Новороссийске, надежно защищенного с фронта горами и морем.
Гитлер лично приказал утопить дерзких десантников в море. Разгорелись ожесточенные бои, не затухавшие ни днем, ни ночью в продолжение семи длинных месяцев. Люди надежно зарылись в землю и несли потери только от прямых попаданий в окопы бомб и снарядов.
Бой клокотал на море, на земле и в небе. Владимир Куликов со своим взводом оборонял Станичку, где линия фронта проходила через Азовскую улицу, в одном ряду домов находились немцы, а в другом — наши солдаты. Он был свидетелем ожесточенных воздушных схваток. Над Малой землей дрались советские асы Александр Покрышкин и братья Глинки. Больше сотни «Мессершмиттов» и «Юнкерсов» упали на эту землю, сбитые нашими летчиками и зенитчиками.
В десанте Владимир Куликов командовал взводом разведки. А на войне, пожалуй, самое трудное быть разведчиком. Тут нужны ловкость, сила, живой ум, сообразительность, исключительное зрение и слух и, конечно, мужество. Надо многое уметь: в совершенстве владеть своим и трофейным оружием, сливаться с цветом земли, терпеливо, иногда по нескольку суток, ждать, а главное, ничего не бояться. Сколько раз разведчики Куликова оставались один на один с большими подразделениями врага и всегда из любой схватки выходили победителями.
Линия фронта на Малой земле быстро упрочилась, и ни одной стороне не удавалось захватить у другой ни одного метра земли. Правда, невдалеке от мыса Любви, где до войны встречались влюбленные пары, на бугре стояла четырехэтажная кирпичная школа. Полуразрушенное здание гибло на ничейной земле от ежедневных бомбежек. Ночами его посещали немецкая и наша разведки, и часто случалось так, что на первом и третьем этажах находились фашисты, а на втором и четвертом — наши. Грохот стоял страшный, обе стороны, не жалея патронов, прошивали потолки и полы пулеметным огнем.
Куликов хорошо знал немецкий язык, и это помогало ему в охоте за «языками».
Его разведчики в районе кладбища, в траншеях, в каменных домах на Азовской улице благодаря умению своего командира выжидать и мгновенно пользоваться решающей секундой брали зазевавшихся немцев и, забив их рты кляпами, волокли через линию фронта в наши траншеи.
В то время я писал в армейской газете «Знамя Родины», что Малая земля стала родиной мужества и отваги. Со всех сторон спешили туда отважные воины. Тот, кто попадал на плацдарм под Новороссийск, становился героем. Трусам на обгорелой земле не было места. Там не было метра площади, куда бы не свалилась бомба, не упала мина или снаряд. Семь месяцев вражеские самолеты и пушки вдоль и поперек перепахивали землю, на которой не осталось ничего живого — ни зверей, ни птиц, ни деревьев, ни травы. Никого, кроме советских воинов, оказавшихся крепче камней и железа. Моряки с боевых кораблей просились на Малую землю, где день и ночь, не затухая ни на один час, мела огненная метель трассирующих пуль.
По и на этой прокаленной земле жизнь торжествовала над смертью: выходила дивизионная газета, выступал армейский ансамбль, моряки влюблялись в медсестер. Ничто не могло изменить привычной жизни. В боях проявлялся массовый героизм, почти всех защитников Малой земли наградили орденами и медалями.
Бойцы подавали заявления с просьбой принять их в партию, командиры прикладывали к этим документам боевые характеристики. Вступая в партию, люди с радостью брали на себя великую ответственность — находиться всегда там, где всего труднее. Владимир Куликов тоже подал заявление, клялся в нем до конца жизни быть верным великому делу Ленина. В рекомендации, которую ему дали старшие товарищи, была фраза: «Участвовал в десанте на Малую землю», подтверждающая мужество и бесстрашие.
На Малой земле сочиняли песни и музыку к ним.
Спустя двадцать два года Владимир Максимович запел песню, написанную командиром взвода автоматчиков поэтом Борисом Котляровым. Он пел, а мы вполголоса ему подпевали, воскрешая в памяти полузабывшиеся волнующие слова:
Опаленный камни седые...
День и ночь не смолкает прибой...
И печальные чайки морские
Пролетают над Малой землей.
Ты прошел по дорогам немало,
Горный ветер тебя обжигал,
Леденила вода у причала...
Но такой ты земли не видал,
Где б разрывы от края до края
И траву, и деревья смели,
Где бы люди дрались, не сгорая,
Среди огненной этой земли.
Нам она и очаг, и Отчизна,
Нам она и любовь и семья,
Небывалой живущая жизнью
Наша Малая чудо-земля.
Но полны мы горячей мечтою,
Что приказ прозвучит боевой,
И рванутся в атаку герои,
Чтобы Малую сделать Большой.
...И когда-нибудь русую косу
У лозы виноградной склоня,
Здесь девчонка споет про матросов,
Про смертельные ночи огня.
Жизнь на Малой земле была суровой. Ежедневно с утра со стороны моря волна за волной накатывались вражеские бомбардировщики и с небольшими перерывами, во время которых била фашистская артиллерия, сбрасывали смертоносный груз. Обед бойцам приносили в термосах холодным, когда начинало темнеть, да и то не всегда. Не хватало воды для питья. За малейшую оплошность расплачивались ранением, а то и жизнью. Спали в траншеях и землянках настороженно, не раздеваясь, не снимая сапог, ежечасно просыпаясь от выстрелов.
На Малую землю приезжал герой Одессы и Севастополя генерал Иван Ефимович Петров. Угощая трофейными сигаретами, он часами разговаривал с рядовыми матросами и солдатами, стараясь дознаться у них о причинах неудачи десанта в Южную Озерейку, чтобы не повторить их при штурме Новороссийска.
— Не было достаточной артиллерийской поддержки... Корабли, сопровождавшие десант, постреляли, да и ушли на базу... Получился разрыв между огневым налетом и высадкой пехоты,— пояснил командующему лейтенант Куликов, и генерал занес эти слова в свою записную книжку, с которой никогда не расставался.
Больше половины работников политотдела 18-й армии жили с войсками на огненном клочке земли.
В ночь на 24 августа 83-я бригада бесшумно сменила 255-ю бригаду морской пехоты, которой командовал полковник А. С. Потапов, и в районе Станички, у самого моря, заняла окопы, надолго ставшие их кубриками.
Потапов со своими людьми отбыл в Геленджик на отдых. Там его бригада целый месяц готовилась к дерзкому десанту. С сожалением покинул Малую землю и Владимир Куликов. Его перевели в 318-ю дивизию, державшую оборону от моря до Сахарной головы — господствующей на местности высоты, занятой немцами. По отрывочным разговорам начальства у него создавалось впечатление — готовится крупная операция. Похоже, что перед войсками Северо-Кавказского фронта ставится задача: разгромить 17-ю немецкую армию, не дать ей отойти в Крым. Из опросов пленных Куликов знал,— эта армия насчитывала 440 тысяч солдат и офицеров. Командовал ею генерал инженерных войск Эрвин Енике — крупнейший специалист по строительству оборонительных сооружений.
Как и ожидали в штабе 318-й дивизии, командующий генерал-полковник И. Е. Петров принял весьма дерзкое решение: прорывая фронт, нанести главный удар по Новороссийску. Операцию эту должны были осуществлять войска 18-й десантной армии генерал-лейтенанта К. Н. Леселидзе во взаимодействии с Черноморским флотом под командованием вице-адмирала Л. А. Владимирского и Азовской военной флотилией контр-адмирала С. Г. Горшкова.
10 сентября 1943 года после двухчасовой артиллерийской подготовки, во время которой стреляло свыше тысячи пушек и минометов, на рассвете начался беспримерный штурм Новороссийска. У шоссе, идущего вдоль моря от Новороссийска до Туапсе и дальше до самого Батуми, противника атаковала 318-я стрелковая дивизия полковника Вруцкого, но ее задержала Сахарная голова — гора, прозванная Кровавой. Упираясь вершиной в облака, она стояла, как крепость. С нее простреливалась каждая лощинка и бугорок.
Пять суток, не затихая ни на один час, продолжался неистовый штурм города, потонувшего в дыму сражения, словно в тумане. Усилия десятков тысяч храбрых, сильных людей направлялись на то, чтобы разрушить бетонные укрепления, порвать колючую проволоку, опутавшую кварталы, уничтожить как м-ожно больше врагов, ожесточенно сопротивлявшихся в укрытиях. Командование, помня о Южной Озерейке, добилось такого соотношения, что на каждый десяток атакующих солдат была одна пушка или миномет, стрелявшие без перерыва весь день.
55-я гвардейская Иркутская дивизия генерала Аршин- цева вначале обошла, а потом и овладела ключом позиции — Сахарной головой. Советские артиллеристы получили возможность простреливать дороги, ведущие в город. Солдаты полковника Вруцкого штурмом овладели цементным заводом «Пролетарий» и пригородом Мефодиевкой, угрожая ударом во фланг отрезать и затем, соединившись с частями на Малой земле, окружить город.
Десантная бригада полковника Потапова, снятая с Малой земли, и десантные полки подполковников Каданчика и Пискарева, а также батальон морской пехоты капитан-лейтенанта Ботылева, погруженные на морские суда, прошли развороченный торпедами мол. Старший лейтенант Владимир Куликов шел с десантом Сергея Каданчика — командира 1139-го стрелкового полка, высаживающимся в район электростанции. Он находился на одном мотоботе со своими друзьями — начальником штаба полка майором Дмитрием Ковешниковым и комсоргом полка Иваном Алексеевым. Катера, словно сквозь дождь, прошли через стену заградительного огня и ворвались в Цемесскую бухту. Десантники высадились на пирсах и повели бой.
Прорыв военных кораблей в Цемесскую бухту, осуществленный моряками контр-адмирала Георгия Никитовича Холостякова при поддержке летчиков генералов Вершинина и Ермаченко, принадлежит к лучшим операциям, проведенным советским флотом в дни Великой Отечественной войны. Сторожевые катера полным ходом подходили к берегу и высаживали морскую пехоту и солдат 318-й дивизии, которые тут же вступали в бой с танками 17-й немецкой армии. В этом сражении отличились корабли капитан-лейтенанта Сипягина. Он стал Героем Советского Союза. Это высокое звание было присвоено также Каданчику, Куникову, Ботылеву и Пискареву. Владимир Куликов за этот бой получил орден Красного Знамени.
Среди развалин города трещала барабанная дробь автоматных выстрелов, бухали короткие хлопки гранатных разрывов. В облаках цементной пыли и дыма разгорался рукопашный бой.
В ночь на 16 сентября подразделения Малой земли прорвали фашистскую оборону, стремясь соединиться с частями, наступающими со стороны Мефодиевки.
Были разгромлены 73-я пехотная дивизия, 4-я и 101-я горнострелковые дивизии фашистов. Противник, оставив в заслоне батальоны смертников, начал отход.
Разрушенный почти так же беспощадно, как Сталинград, Новороссийск снова стал советским городом. Победа далась дорогой ценой. На центральной площади похоронили командира полка подполковника Сергея Николаевича Каданчика и майора Леженина. Много товарищей Куликова остались лежать в братской могиле, вырытой в почве, где железных осколков было больше, чем камней.
318-я дивизия продолжала наступление, и вместе с дивизией шел вперед окрепший и возмужавший в боях Владимир Куликов. На прокопченной порохом, много раз залатанной гимнастерке его алел орден боевого Красного Знамени, о котором мечтал он еще сидя за школьной партой.
Храбрый человек заместитель командира по политчасти майор Абрам Мовшович как-то сказал Куликову:
— Хорошо бы, Володя, к твоей награде да еще орден Ленина.
Командир дивизии полковник Василий Гладков, бывший при этом разговоре, добавил:
— Будет у него орден Ленина. Володя заслужит.
Старшие офицеры дивизии называли Куликова по-отечески: Володя. Он был всегда уравновешен, никогда не унывал, и мягкая детская улыбка почти не слетала с его румяных губ.
Орден Ленина! Высшая награда Отечества. Разве мог двадцатилетний паренек мечтать о столь высокой награде в начале войны?! Но теперь, после бессонных ночей на Малой земле, после десанта в Новороссийск, он знал, на что способен, как и то, что впереди еще много сражений, битв и боев. Война стала для него ежедневным трудом без праздников и выходных.
18-я десантная армия очищала от врага Таманский полуостров. 318-я дивизия брала Гайдук, Волчьи Ворота, в кровопролитном сражении овладела окруженной виноградниками тихой Анапой. А затем по узкой песчаной косе вдоль Черного моря пробивалась к воспетой Лермонтовым Тамани, на высокие берега Керченского пролива.
Владимир Максимович, закрыв глаза, припомнил, как «Юнкерсы» бомбили длинную песчаную косу, докапываясь до воды, как установленные на высотах у села Веселовка пушки обстреливали батальоны, атакующие по колено в липкой грязи, как контратаковали танки, меченные синими крестами.
- Вы помните, товарищ генерал? — обратился он к Гладкову.
- Помню, все помню, — ответил генерал, дважды бравший Анапу: в 1920 году — у белых и в Великую Отечественную войну — у немцев. Анапа оказалась крепким орешком, но дивизия быстро расколола его.
Работая в штабе полка, Куликов умело допрашивал немецких офицеров, захваченных в плен. Он знал, что надо спрашивать, и ставил вопросы так, что не отвечать на них было нельзя. Пленные показывали: немецкая армия уходит через Керченский пролив, берега Крыма укреплены неприступными инженерными сооружениями, созданными из бетона, замешанного на новороссийском цементе. Ни одна армия в мире не способна с моря ворваться на полуостров.
Тамань взяли с ходу.
Дивизии Гладкова была поставлена задача — преодолеть бурный Керченский пролив, по которому свирепый осенний ветер гнал крутые волны. Первым уходил в десант 1139-й полк под командованием майора Дмитрия Ковешникова.
Владимир Куликов знал: самое трудное дело на войне — форсирование водных преград, в этом убедил его Новороссийск. Тяжело было переправляться через Днепр, но ширина там — километр, от силы два километра, а тут от семи до двадцати километров воды, которую моряки называют «суп с клецками» — столько плавало в ней мин, своих и чужих.
Операцию начали в глухую ночь на 1 ноября 1943 года. Куликов шел в первом эшелоне, на мотоботе вместе с Ковешниковым и Мовшовичем. Отправились с десантом и полковник Гладков и я, но на других судах.
В полночь отчалили от разбитой пристани. Дул сильный северный ветер. Далеко-далеко, по всему горизонту, проносились лезвия прожекторов: немцы ждали десант.
По дороге, напоровшись на минное поле, подорвались три катера. Ни один человек не уцелел.
В пяти километрах от берега эскадру, состоявшую из мелких судов, обнаружили, осветили прожекторами и ракетами, тут же накрыли плотным артиллерийским огнем. Все пушки береговой обороны палили по кораблям. «Вот она, моя Вальпургиева ночь»,— подумал тогда Куликов. Многие суда загорелись в море, пошли на дно, но десантники, хоть и с трудом, все же зацепились за землю. Взвод разведки Владимира Куликова по мелководью вышел к первому ряду колючей проволоки. Левее уже дралась морская пехота из батальона капитан-лейтенанта Николая Белякова.
Под пулеметным огнем разведчики разметали колючую проволоку, ощупью прошли прибрежное минное поле, ворвались в покинутый людьми поселок Эльтиген.
Майор Ковешников приказал Куликову и комсоргу полка Алексееву разведать высоты, примыкавшие с тыла к рыбачьим домикам, освещенным разноцветным светом пожаров и ракет. Они прошли через кладбище, развороченное снарядами, и на открытом бугре атаковали похожий на курган огромный дот, оказавшийся немецким командным пунктом, с великолепным обзором прилегавшей местности. После короткой автоматной перестрелки разведчики ворвались в дот, захватили в плен перепуганных офицеров. Куликов быстро допросил их, записал номера и названия частей, обороняющих берег, узнал, что из города Керчи и села Марфовки вышли танковые части с категорическим приказом подавить дерзкий десант русских. Это известие насторожило офицера. У высадившейся на берег пехоты не было ни одной пушки, ни одного миномета, вся артиллерия или утонула, или, не выдержав огня, ушла обратно в Тамань.
Быстро светало. Связной самолет, уклоняясь от зенитных разрывов, сбросил белый вымпел, упавший на ничейной полосе. Под огнем противника Куликов подобрал записку, в которой командование армии запрашивало обстановку, интересовалось, где командир дивизии полковник Гладков, куда делся командир полка Блбулян.
Штаб дивизии из-за сильного огня не смог высадиться и повернул обратно в Тамань. Где Гладков и Блбулян, никто не знал.
К десяти утра немцы из Керчи подвезли батальон автоматчиков. Подошли танки и самоходки и, построившись в боевые порядки, ринулись в атаку на окопавшуюся роту раненого капитана Мирошника. Куликов находился в этой роте и командовал отражением противника. Затем он оказался в роте штрафников лейтенанта Плешакова и, вернувшись, рассказал, что штрафники дерутся, как гвардейцы.
Мы сидели за столом, накрытым белой скатертью, уставленным яствами, и пили золотистое «Цинандали». Домашняя обстановка, о которой так сладко мечталось на фронте, располагала к размышлениям и воспоминаниям. Война осталась где-то за тридевять земель, двадцать лет отделяли ее от сегодняшнего дня, и все же огонь ее все еще жег сердца.
Я спросил:
—- А помните первую танковую атаку, когда бронированные машины, давя раненых, валявшихся на земле, полезли на наши окопы?
— Такое не забывается,— в один голос ответили трое мужчин — трое бесстрашных воинов и, как один, закрыли глаза. Зажмурив глаза, видишь в памяти своей куда больше.
...Вихрем заклубились темные тучи сухой пыли, смешанной с пороховым дымом и выхлопными газами. И каждый из них снова увидел себя в ненадежном, наспех отрытом окопе, с накалившимся автоматом в руках. От танков отбивались не приспособленными для этого гранатами, стреляли из противотанковых ружей, били из автоматов по узким смотровым щелям, и пули отскакивали от брони, как сухой горох. Нам здорово помогала тяжелая артиллерия, бившая через пролив. В тяжелые минуты выручали наши штурмовики, расстреливающие немецкую пехоту, пристроившуюся за танками, а мы даже не знали имен летчиков и артиллеристов, как и они не знали тех, кого выручали, рискуя жизнью.
- В память мою навсегда врезалась последняя, девятнадцатая атака,— сказал Куликов.
- А бомбежки? — напомнил генерал.
- А жажда, а голод, а тоска тяжелораненых, которым мы не могли помочь, не могли успокоить даже словом, потому что не было времени? — сказал Ковешников.— А прорыв немецкого кольца, выход на тылы немцев, захват горы Митридат?!
Женщина и мальчик, опустившись рядышком на диван, молча слушали воспоминания мужа и отца, и товарищей, видевших его в бою — в часы наивысшего проявления человеческого духа.
Десант продержался с 1 ноября до 6 декабря, круглосуточно ведя бои с танками, гренадерами и морской пехотой противника. И все это время Владимир Куликов по ночам уходил в разведку, а днем выполнял роль переводчика, допрашивал пленных и читал немецкие документы.
Командир дивизии приказал ему разведать путь через поросшее камышом соленое Чурбашское озеро. На это потребовалось несколько ночей, благо, ночи по-зимнему удлинились. Работать приходилось в холодной воде и липкой грязи, но задание выполнили. Куликов нанес на карту-двухкилометровку пути возможного отхода десанта. Просмотрев карту, суровый, давно небритый полковник расцеловал разведчика, и Куликов подумал, что поцелуй этот такая же награда, как орден. А Гладков пожал его потрескавшуюся, разъеденную соленой водой ладонь и сказал:
— Поздравляю тебя, Володя, с высшей наградой — орденом Ленина,— и, не удержавшись, добавил: — Поздравь и меня: я теперь Герой Советского Союза. Дмитрий Ковешников тоже Герой, а Мовшовичу дали орден Ленина.
Куликов обнял Гладкова и подумал, что скорей всего никто из них не получит своих наград. Слишком мало шансов. Впереди немцы, позади море, и люди тают в десанте, как свеча, зажженная с двух сторон.
Вскоре Гладков принял дерзкое решение прорвать окружение, захватить гору Митридат и с тыла ударить по керченской обороне противника. Скрепя сердце отдал полковник приказ. Его удерживали раненые, которых невозможно было взять с собою. Но пришла делегация от них, и люди, перевязанные окровавленными бинтами, сказали:
— Уходите... Мы прикроем ваш отход.
В полночь пулеметчики, оставленные в прикрытии, повели огонь по всей линии, и десантники, построенные в колонны, покинули огненную землю. Лейтенант Владимир Куликов, идя в головном дозоре, уверенно повел смертельно уставших людей через болото по разведанным тропам.
Вместе со своими разведчиками он принял участие в разгроме двух немецких зенитных батарей, повстречавшихся на пути десанта. Среди плененной прислуги оказался насмерть перепуганный власовец. От него узнали пароль.
У села Солдатское немецкие мотоциклисты остановили десантников. Идущий впереди в наброшенном на плечи трофейном плаще Владимир Куликов на чистейшем немецком языке сказал, что ведет на оборонительные работы колонну военнопленных, назвал пароль и для убедительности прочел строфу из Гейне. Немцы пропустили вооруженных советских солдат.
На рассвете Куликов вместе со стрелками и морскими пехотинцами, вооруженный, трофейным автоматом, не кланяясь осколкам и пулям, шел в атаку на южные склоны горы Митридат. Рядом с ним бежали солдаты, и попутный ветер надувал, словно паруса, их плащ-палатки. Он знал — путь к Берлину лежал через эту розовую от зари, словно облитую кровью гору, на вершине которой командный пункт артиллерийского управления керченской обороной немцев.
— Побывать на огненной земле — все равно что окончить три университета,— сказал Володя, принимая из рук жены чашку с дымящимся чаем.
Я знал — он предпочитал чашку крепкого чая стакану хорошего вина. Он прошел войну, стал полковником, но так и но научился пить. Мы помнили — на фронте свои сто граммов водки Володя отдавал раненым. Отхлебнув глоток чаю, он поцеловал Марию Тимофеевну. Можно было безошибочно утверждать: в этот момент он думал, что, взбираясь на опутанный колючей проволокой склон горы Митридат, он мог никогда не встретиться со своей Машей. Куликов украдкой взглянул на ручные часы, и мы, его друзья, поняли — время позднее, пора уходить. Но мы, попав в плен воспоминаний, не могли уйти не наговорившись досыта.
До конца войны Владимир Максимович Куликов прослужил в 318-й Новороссийской дивизии начальником полковой разведки, все в том же полку, с которым врывался на пирсы Новороссийска и форсировал Керченский пролив.
Было еще много боевых схваток и наград. Один орден Отечественной войны II степени он получил за освобождение Севастополя, второй такой же орден — в Карпатах. Он мужал от боя к бою и всякий раз чувствовал болезненно, что ему не хватает специальных военных знаний.
Много раз дивизии приходилось наступать при поддержке танков. Куликова увлекали танки. Как-то после сражения на Дуклинском перевале, уже на земле Чехословакии, он поделился с Гладковым своей мечтой:
- Хочу окончить Бронетанковую академию.
- Приветствую и благословляю, — ответил Гладков — превосходный психолог, ставший к тому времени генералом и хорошо изучивший решительный характер настойчивого офицера, который — он знал это — носил в походной сумке учебник высшей математики и томик сочинений В. И. Ленина.
Войну Владимир Куликов окончил в городе Оломоуц. Затем служил в Карпатах, в Сваляве — небольшом местечке лесорубов и пастухов, все в той же 318-й дивизии под началом генерала Гладкова. Там он встретил Марию Тимофеевну— первую советскую учительницу в Закарпатье. Молодые люди полюбили друг друга и поженились.
В 1948 году Куликов выдержал экзамен в Бронетанковую академию, а через пять лет окончил ее с отличием. Его послали в Одесский военный округ на должность комбата.
В декабре 1961 года он поступил в адъюнктуру, написал диссертацию. Ему присвоили ученую степень кандидата военных наук и назначили преподавателем оперативно-тактической кафедры.
Он настоящий военный, гордящийся своим делом. Его любят молодые танкисты, которым он передает знания и боевой опыт.
Он настоящий коммунист, а поэтому ценит и защищает мир, любит жизнь и хочет увидеть осуществление тех великих идеалов, во имя которых беззаветно сражался в свои молодые годы и заслужил высокую честь называться кавалером ордена Ленина...