ЕВГЕНИЙ КРИГЕР
ДОБЛЕСТЬ И ЧЕЛОВЕЧНОСТЬ
Ленин вошел в жизнь нашего народа навечно. О нем думают, его глазами стараются смотреть на мир. В годы войны мысль о нем неотступно следовала за нами. В окопах, в землянках солдаты толковали о своих делах, о солдатском житье-бытье, о том, одобрил бы их дела на фронте Ленин. Свой воинский труд каждый невольно соразмерял с делом Ленина, с правдой Ленина.
Я знаю человека, для которого вся жизнь есть служение ленинскому делу. Это военный энтузиаст, генерал артиллерии, дважды Герой Советского Союза Василий Степанович Петров. Он считает, что военным может быть только в высшей степени достойный человек, честный и доблестный, одухотворенный высокой идеей. Генерал Петров после войны посвятил себя, помимо чисто военных наук, изучению истории России, Советского государства. Весь ход развития страны с древнейших времен, по его мысли, доказывает высокую правоту ленинских идей. Он неколебимо, сердцем убежден в этом. Армия призвана защищать все, что создано у нас по Ленину. Познакомьтесь с судьбой генерала Петрова. И вы поймете, что не только сердцем и мыслью, а и самой жизнью своей, делом своим, мужеством и доблестью Петров доказал свою верность Ленину. Судьба его необыкновенна. Я расскажу о ней скупо, просто, строго. Красноречие тут излишне. Жизнь генерала Петрова говорит сама за себя.
* * *
Тонкое, нервное, чуть сумрачное лицо. Впалые щеки, резко очерченный подбородок, что особенно заметно благодаря тому, что генерал несет голову высоко, будто держит равнение в строю. Он худощав и строен, как юноша. Тонкая талия туго стянута армейским ремнем. Рукава гимнастерки заправлены в карманы брюк...
Дом генерала обставлен со спартанской, даже аскетической простотой. Кресла, сколоченные, видно, простым плотником, покрыты жесткой, зеленовато-бурой тканью. Вы ловите себя на том, что она очень знакома вам, эта пятнистая, шершавая, болотного колера ткань. Ну да, конечно же это немецкие армейские плащ-палатки!
В рабочей комнате — стол такой же грубой плотничьей работы. Набитые книгами полки в углу. На уровне глаз — длинные шеренги книг в одинаково синих переплетах. «Ленин. Полное собрание сочинений» вытиснено золотом на корешке. Еще и еще книги, уложенные прямо на полу,— Клаузевиц, Твардовский, Чехов, Гудериан, Уайльд, Черчилль и труды полководцев, наших и зарубежных теоретиков военного искусства. В другом углу — офицерская сабля, артиллерийские приборы, патроны и снаряды мелкого калибра, главным образом противотанковые. Толстое, как броня, исхлестанное пулями стекло от немецкой штабной машины. Это, кажется, единственные украшения в квартире Василия Степановича Петрова.
Генерал не любит говорить и никогда не говорит о своей тяжелой беде. И всем молчаливо внушает помалкивать об этом. Всем своим поведением — и в воинском соединении, и дома — он как бы начисто устраняет самый факт тяжелого ранения, лишившего его обеих рук.
Но у него ум и сердце солдата, он оставался в строю, он сражался и побеждал.
Может быть, самая трудная и важная победа его — это победа над самим собой.
Он не рассказывал и, вероятно, никогда не расскажет о том, что пережил в госпитале, когда с суровой, беспощадной ясностью отдал себе отчет в том, что произошло, какой страшный удар нанесла ему фронтовая судьба.
Он был тогда в расцвете молодости: ему пошел только двадцать первый год! Разумом, сердцем, волей он принадлежал жизни — такой внутренний жар бушевал в нем, такая жажда действия, подвига обуревала его. Так много успел он совершить на фронте до этого рокового ранения,— первая Золотая Звезда Героя дана ему за доблесть во многих боях до Днепра. Но этот проклятый немецкий металл непоправимо и зло искалечил его,— человек ли он теперь? Что он может? На что способен? Какую пользу может принести армии, людям?
Там, в госпитале, он был холодно уверен, что жизнь кончена. Кончена жизнь. И, отрезая пути к жизни, он обдуманно сделал так, чтобы родные, когда-то уже получившие, по ошибке, похоронную с фронта, не мучались второй раз, не знали, что он уцелел, не оплакивали его снова, раз уж все равно пришла ему пора кончать расчеты с жизнью.
Так он думал долгими ночами в госпитале.
...Генерал сидит в кресле напротив меня, прямой, собранный, необычайно отчетливый в каждом движении и очень еще молодой. Ему сорок лет. Ему было девятнадцать лет, когда, окончив военное училище, за восемь дней до начала войны он прибыл в артдивизион одного из укрепленных районов близ западной границы.
Девятнадцать лет! Жизнь по-настоящему еще не начиналась. Что он мог вспомнить тогда? Детские годы, любимые книги... Андрея Болконского, перехватившего знамя из рук убитого офицера и увлекшего за собой батальон, чтобы спасти атакованную французами батарею... Комдива Чапаева... Рано сложившееся убеждение, что он, Вася Петров, будет военным, только военным, будет офицером Советской Армии, будет защищать свою Родину, единственную на свете Родину социализма, революции, государства рабочих и крестьян, жаждущего мира, дорогие с детских лет приятия: Советская власть, Ленин, социализм... Первую попытку определиться в военное училище и безжалостный отказ: ему только шестнадцать лет! Он терпеливо ждал и, когда пришел срок, стал курсантом Сумского артиллерийского училища имени Фрунзе.
Мечта стать офицером была порождена не только юношеским романтическим порывом. Она сложилась как стойкое, на всю жизнь, убеждение: военная профессия — это призвание сильных. Пережив войну против фашизма, пережив тяжелое свое ранение и множество других, менее страшных ранений, генерал Петров говорил мне:
- Я всегда любил книги по истории. И хорошо знаю историю нашей страны. На протяжении многих столетий наш народ вынужден был прибегать к оружию. Я знаю, конечно же тяжесть войн несет весь народ. Но я убежден также, что, только став настоящим солдатом, человеком строжайшей дисциплины и высокого понимания своего воинского долга, ты можешь принести наибольшую пользу армии и своей стране. Кадровый офицер — наследник воинских традиций многих поколений. Он должен знать прошлое своего народа и всегда, везде поступать так, чтобы передать опыт и традиции армии молодым солдатам, молодым офицерам, новому поколению армейцев. В том числе — опыт и традиции своей части, своего соединения. Старое, для многих потерявшее свой прежний смысл выражение «честь мундира» — это не пустые слова.
Генерал подошел к окну, задумался о чем-то своем. Потом обернулся ко мне и сказал:
- В моем понимании, профессионал-военный должен обладать наивысшими и наилучшими человеческими свойствами. Должен быть Человеком с большой буквы. Всегда и во всем. Он должен быть кристально честным, справедливым, решительным, смелым. Он должен уметь вести за собой, своим поведением влиять на развитие событий в сражении.
Несколько дней подряд я слушал рассказ генерала о минувшей войне — день за днем, рубеж за рубежом, начиная от западной нашей границы до берегов Дона и с обратными волнами нашего наступления до вражеского логова за Одером. Толстые блокноты заполнены записями от корки до корки. Ни времени, ни места не хватит, чтобы воспроизвести весь боевой путь юного лейтенанта, а ныне генерала Петрова. И когда я вижу его перед собою сегодня, в памяти встают лишь самые яркие картины: родословная его доблести.
...Ночь под воскресенье 22 июня 1941 года. Лишь восемь дней назад лейтенант Петров прибыл сюда из училища. В памяти еще бродят воспоминания о выпускном вечере, традиционном ужине и прощании с преподавателями-командирами, о прогулках по Львову на пути к границе, о том, как молоденькие лейтенанты сунули свои чемоданы под сиденье в трамвае и тут же вскочили, уступая местом женщинам, и потом терзались, не зная, как вытащить из-под их ног чемоданы, и проехали из-за этого лишний круг.
Все это взорвано было под утро на воскресенье. Петров проснулся от чудовищного гула и грохота. На голову валилась штукатурка, со звоном вылетали стекла из окон, дым и пыль столбом вздымались в здании бывшего монастыря, где размещался штаб артдивизиона. Вскочив с койки, Петров успел взглянуть на часы: 2.30 ночи. С этой минуты началась для него война. С этой минуты каждый день и каждую ночь, исключая тяжкие госпитальные дни и ночи, он находился в бушевавшем котле войны — до ликующей победной весны 1945 года. С той минуты кончилась юность лейтенанта Петрова. Настала пора испытаний, сделавших его зрелым человеком, волевым, беспощадно строгим к себе и к другим офицером.
Не забыть ему — и никому не следует забывать! — страшную сумятицу первых дней внезапной войны. Не забыть отвагу и упорство приграничных частей нашей армии, обреченных на бои в окружении, обреченных на гибель и все же прорывавшихся сквозь стальные клещи немецкого наступления. Не забыть, что в первый день войны дивизион нетерпеливо ждал приказания открыть огонь и, хотя уже нес потери, так и не получил этого приказания.
К вечеру 23 июня батарею, где Петров был старшим офицером, атаковали фашистские танки. И после первого своего боя, когда немцы на флангах прорвались далеко на восток, дивизион, без боеприпасов, без горючего, без связи с командованием, действовал уже в полном окружении.
Передо мной сидит и неторопливо ведет рассказ заслуженный во многих сражениях генерал. Но, слушая его и возвращаясь в огненный 1941 год, я вижу девятнадцатилетнего лейтенанта, только-только вступавшего в жизнь, еще не вкусившего ее радостей и ходом событий ввергнутого в бурю войны. Я вижу его в ту минуту, когда в строю офицеров он слышит безжалостные слова майора, командира дивизиона. Немцы в нашем тылу. Боеприпасов и горючего в дивизионе нет. Связи с пехотными частями нет. Командир одной из дивизий покончил с собой. В этой сложной обстановке майор принимает решение, за которое полностью несет ответственность перед государством и партией, и от выполнения своего приказа не потерпит никаких отклонений. Орудия привести в негодность! Автомашины сжечь! Соблюдая строжайшую дисциплину, сохранив все знаки воинского звания, до конца оставаясь верными закону чести советских солдат, люди дивизиона будут прорываться на восток!
В родословную доблести офицера Петрова первым и вечно памятным примером входит поведение командира дивизиона, майора Фарафонова.
— Если бы не он, мы бы не вырвались из клещей,— вспоминает генерал.— Он спас всех нас железным соблюдением дисциплины. Он вдохнул в нас уверенность в том, что мы пробьемся, должны пробиться, не можем не пробиться, пусть даже навалится на нас вся фашистская свора. Мы пробивались несколько суток, без отдыха, без пищи, без сна. И засыпали на ходу, и я помню, как однажды повалился в болото, лежал в гнилой воде и думал: хоть бы минуту еще остаться вот так, в этой жиже, с закрытыми глазами! Но майор поднял нас, и мы шли, шли, шли, и никто не знал, когда же сам- то майор даст себе передышку, хоть на минуту забудется? Он был строг беспощадно. И он спас людей своего дивизиона...
Я вижу юного лейтенанта Петрова в тот миг, когда майор Фарафонов, обнаружив у одного из младших командиров явное проявление трусости, приказал расстрелять его, охраняя закон дисциплины, охраняя своих людей от малейших признаков малодушия.
Тот, кого расстреляли, был знаком лейтенанту Петрову. Вместе с ним он окончил училище, вместе с ним ехал к границе. И вот он лежит на земле, и майор Фарафонов проводит дивизион мимо его бездыханного тела, и Петров подавляет в себе чувство жалости: на войне нет и не может быть жалости к малодушным!
Дивизион вышел из окружения. Его офицеры получили новые назначения. Перед их строем майор прощался с теми, кто обязан ему спасением и воинской честью. Все испытывали чувство огромного уважения к этому человеку: он стал для них первым учителем на войне. Вскоре они узнали, что майор Фарафонов погиб смертью храбрых в бою под Новоград-Волынском.
Так началась для Петрова война. Так начались бесконечные дни и ночи, наполненные неизвестностью и тревогой, новые и новые бои в окружении до самого Днепра и дальше, дальше. Отчаянно смелая атака у моста через реку Сулу, и внезапный ответный удар немцев, и снова болото под жестоким вражеским огнем. И рядом мертвые тела, умирающие молят добить их, и ты не можешь поднять головы, в тебя бьют и бьют с высокой дамбы. Так прошло несколько часов, прошла ночь — в болоте, в сентябрьской воде.
И Петров решил, что с него достаточно. Ждать смерти недостойно солдата! Он сам должен овладеть положением, пусть даже безвыходным.
— Есть живые? — крикнул Петров, и болото ответило молчанием. Тогда он поднялся, побежал зигзагами, и кто-то живой поднялся за ним. Петров кричал, чтобы тот не ложился, ни за что не ложился, лежачего немцы добьют. В укрытии двое живых отдышались, потом обнаружили еще двух молоденьких офицеров, только что окончивших курсы, искавших свою часть, еще не знакомых с настоящей войной.
И теперь пришел черед Петрову выводить людей из окружения, быть старшим, быть строгим и хладнокровным в опасности, каким был майор Фарафонов. И он вывел людей из вражеской петли, наталкиваясь на немцев на каждом шагу, даже совершая налеты на них и захватывая трофеи.
В ходе войны вышло так, что Петров, служивший в корпусной артиллерии, был определен затем в истребительную противотанковую артиллерию Резерва Главного командования. Это — служба особого рода. Противотанкистов РГК, как правило, перебрасывали туда, где назревал зловещий кризис, где врагу удалось опрокинуть наши части, где нет уже пехотных сил для отпора и только подоспевшие батареи огнем с открытых позиций могут спасти положение — в одиночестве, без поддержки пехоты, одни против огнедышащей лавины наступающих вражеских танков.
«Ствол длинный, а жизнь короткая!» — с суровым юмором говорили фронтовики о противотанкистах РГК. И лейтенант Петров всем складом своей натуры, самообладанием и бесстрашием, быстротой мысли и действия как будто рожден был для службы в этих войсках.
Перелистываю страницы записей и вижу снова и снова, как Петров, опережая пехоту, выходит к немецкой проволоке под огонь вражеских и наших батарей, чтобы своим присутствием поднять дух пехотинцев перед атакой. То он колесит ночами в тылу у врага, разыскивая, подтягивая отставшие батареи, то где-то на пылающем мосту, уже разбитом немецкими бомбами и подвергающемся новым и новым налетам авиации, спасает отставшее орудие и чудом, сквозь пламя и зияющие на мосту провалы, все же вытаскивает его на тот берег. Я вижу его с машинами и орудиями, вклинившимися во мраке ночи в походную вражескую колонну, потому что другой проезжей дороги нет для орудий и нужно продвигаться вместе с ничего не подозревающими гитлеровцами, пока не представится случай выскользнуть в сторону и пробиться к своим.
Выбирая наугад страницы из блокнота, я вижу наблюдательный пункт Петрова на окраине Воронежа, под самым носом у гитлеровцев, на самом острие нашего берегового плацдарма, в зоне ураганного вражеского огня. Всем своим существом он принадлежит бою, нет у него других помыслов, кроме боя. Однажды в кромешном аду переправы тяжелый снаряд вздымает дыбом машину и рухнувший грузовик подминает под себя Петрова. У него сломаны ребра, глаза выходят из орбит, но, придя в сознание, он остается в строю.
Уже тогда он — один из лучших командиров-артиллеристов. Это он упорной тренировкой обучил свою батарею стрельбе по вспышкам — ошеломляющему приему, когда все четыре орудия безостановочно бьют с быстротой чуть ли не пулеметов, каждое орудие — по выстрелу в каждые три секунды, а вся батарея извергает по 80 снарядов в минуту. Пленные гитлеровцы признавались: дьявольский огонь этой батареи они приняли за испепеляющие залпы гвардейских минометов — «катюш».
И эта петровская выучка сделала свое дело в дни наступления: в боях за Воронеж, в штурме Касторной, в битве под Соколово, где его батарея сражалась плечом к плечу с героями чехословацкого соединения командира Свободы.
И в те страшные дни, когда гитлеровцы снова захватили освобожденный нами Харьков и Петров с частью уцелевших орудий долго удерживал центр города, площадь Дзержинского с гигантским зданием Госпрома, хотя фашисты обстреливали батарейцев из окон, с балконов, нависших над площадью. И в урагане нашего грандиозного контрнаступления в районе Курской дуги, и в легендарном сражении на днепровском плацдарме, где Петров командовал уже не батареей, а полком истребительной противотанковой артиллерии РГК.
...И вот этот человек лежит в госпитале, сраженный ночными мыслями о том, что на великом и радостном переломе войны он выбыл из строя, он абсолютно беспомощен и бесполезен для армии.
Его навещают полковые друзья. Он даже не может протянуть им руку. У него нет рук. Он больше не солдат. Он не может сделать самостоятельно даже то, что доступно ребенку. Поднять упавшую вещь. Перевернуть страницу книги. Обнять весь этот прекрасный и любимый мир, чью прелесть и красоту он не успел еще ощутить, потому что на пороге жизни стал солдатом, человеком войны.
Пытаясь пробиться через его молчаливую отрешенность от жизни, полковые товарищи напомнили ему, ведь он сам всегда учил их: достоинство настоящего человека проявляется в том, что в самый безвыходно трудный свой час он способен подняться над собой, стать сильнее и выше своей судьбы. Да, размышлял он, это —в трудный час. А если не один час, а всю свою жизнь, день за днем, год за годом, обречен человек на каждом шагу терзаться своей физической беспомощностью? Слабый духом еще способен вынести это. А сильный? Сильному это труднее во сто крат.
Тогда друзья сказали ему то, что сразу вызвало в нем крутой душевный переворот. Вернись на фронт! Вернись в свой полк! Тебя ждут!
Дружеский толчок всколыхнул то, что и раньше неясно, смутно бродило в его сознании. Или человек способен стать выше самых трагических обстоятельств. Или он капитулирует перед ними, и тогда он недостоин имени человека. Он же всегда был убежден в этом. Он же сам действовал на фронте, руководствуясь этим железным правилом. Разве теперь он отступит, склонит голову перед страшной бедой?
Он не отступил. И это вскоре почувствовали на себе враги, еще злобно оборонявшиеся в своем логове, сражавшиеся с упорством обреченных. В летописи нашей военной славы навсегда войдут подвиги артиллерийского полка, которым командовал Петров в боях на Одере в районе Гросс-Нойкирх и в тяжелой двухдневной схватке, когда только силами своих пушек он выдержал внезапный натиск пехоты и танков дивизии СС «Герман Геринг». И сам атаковал занятое немцами село, атаковал силами своих батарей, и ворвался в село, и дерзкой операцией помешал врагу перерезать дорогу нашего наступления на Дрезден.
Можно книгу написать только об этом бое. Но, может быть, простые слова официального документа будут красноречивее самых картинных описаний. Вот эти слова:
«Три раза он лично водил своих солдат в рукопашную. Его фигура с рукавами в карманах брюк не гнулась ни под каким огнем и воодушевляла гвардейцев на подвиг. Презрение к смерти и непреклонное упорство Петрова были лучшими агитаторами стойкости». За этот подвиг Петров был вторично удостоен звания Героя Советского Союза.
...Генерал Петров служит в армии и сегодня. Он по-прежнему требователен и строг в заботах о воинской дисциплине и выучке. Но подчиненные знают, что редко можно встретить человека более беспристрастного и справедливого в своих решениях. Я видел, с какой душевной радостью вспоминает генерал своих фронтовых товарищей, своих прежних командиров. У этого сурового солдата нежное сердце.
Он беспощадно строг прежде всего к самому себе. Я видел пустынную вершину в Карпатах, где он четыре года жил один с ординарцем и двумя связистами, хотя внизу, в долине, были прекрасные дома для офицеров. Он регулярно возвращался к себе пешком, нарочно выбирая самый трудный, крутой подъем в горах, а зимой каждый день принимал снежную ванну. Он выработал для себя строжайший режим, и теперь мало кто может сравниться с ним физической выносливостью.
Генерал избрал для себя нелегкий путь. Службу в армии он совмещает с научной работой. Несколько лет назад он окончил экстерном исторический факультет Львовского университета. За большой теоретический труд о современном военном искусстве Ученый совет Артиллерийской академии присвоил ему ученую степень кандидата военных наук.
В этом труде Петров отстаивает важные принципы воспитания воинов, свято преданных своему долгу, способных высоко нести честь советского солдата и офицера. Думая об этом, я вспоминаю случай, когда Петров, человек жестокий в бою, с пистолетом в руках защищал пленных немецких солдат от наших танкистов, взбешенных и чуть не плакавших от того, что в бою с этими немцами погибли лучшие их товарищи. Петров остановил танкистов, и через минуту они поняли его, ибо и сами знали, что в понятие о чести мундира свято входит великодушие к обезоруженному врагу.
...Я вижу генерала Петрова, вижу, как высоко несет он голову, словно держит равнение в строю. Равнение на доблесть, на высокий идеал долга воинского и долга человеческого. Равнение на Человека с большой буквы!