АФРИКАН БАЛЬБУРОВ
«Я СЕБЯ ПОД ЛЕНИНЫМ ЧИЩУ»
Эти слова из поэмы Маяковского долгое время казались мне странными и даже кощунственными. Ощущение это было не только результатом того, что их слишком часто повторяли. А повторяли строфы Маяковского порой даже до полной утраты понимания подлинного значения, которое вкладывал в них сам автор. Человеческое восприятие — так уж устроено самой природой — имеет свойство автоматически выключаться, когда начинают бесконечно повторять одно и то же.
Долгое время мне казалось, что так писать о Ленине, как это сделал Маяковский, нельзя. Но с годами, с опытом, со зрелостью мышления и чувств пришло и понимание глубокого смысла, мудрости этих слов.
Я
себя
под Лениным чищу,
Чтобы плыть
в революцию дальше.
Вернусь на три десятилетия назад.
После окончания школы ФЗУ имени Постышева я, пятнадцатилетний бурятенок, был зачислен слесарем пятого разряда в паровозо-механический цех Улан-Удэнского паровозо-вагоноремонтного завода. Бригада слесарей по ремонту станков — вот моя первая школа жизни. И мне очень повезло. Бригадиром у нас был Аркадий Васильевич Тимофеев, старый рабочий-коммунист, оренбургский слесарь, посланный вместе со всей бригадой из своих родных мест, чтобы помочь молодому заводу стать на ноги. В Бурятии тогда не было рабочего класса. Его надо было создать.
Было много такого, о чем я вспоминаю с любовью, с благодарностью. Было немало и такого, о чем не могу не вспомнить с краской стыда на лице: немалых трудов стоило моим воспитателям из драчунишки-фабзайчонка сделать настоящего рабочего! Обо всем этом, возможно, я когда-нибудь напишу.
В Аркадии Васильевиче я открыл для себя первого человека, который видел и слышал живого Ленина.
Обычно, окончив рабочий день и прибрав свой верстак, я отправлялся домой. Нередко рядом шел Аркадий Васильевич, седой, высокий, немного сутулый, часто покашливающий. Он рассказывал мне о том, о сем, вспоминал, как все пожилые люди, свою молодость. Так я узнал, что в партии он давно.
- Аркадий Васильевич,— спросил я однажды его,— а вы видели Ленина?
Аркадий Васильевич приостановился, внимательно посмотрел на меня и ответил:
- Видел, и не раз. И Якова Михайловича Свердлова тоже. Они всегда в революции с Ильичем были рядом.
И он в скупых словах рассказал, на каких собраниях и митингах видел и слышал Владимира Ильича. Я по мальчишьему легкомыслию не запечатлел в памяти дат и деталей, но на всю жизнь запомнил такие его слова:
- Помни, сынок,— сказал тогда Аркадий Васильевич,— Ленин завсегда должен быть первым. Завсегда!..
И потом не раз при самых разных обстоятельствах я имел случай видеть и чувствовать его отношение к Ленину, ко всему, что связано с именем Ильича. Как показал мой дальнейший жизненный опыт, точно таким же было и есть отношение к нему самых рядовых людей, самых рядовых граждан нашей страны, то есть людей, которые никогда не клялись именем Ленина, а хранили это великое имя в душе, как святыню, и не просто хранили, а шли за дело Ленина, когда это требовалось, на смертный бой.
С большой нежностью и огромной благодарностью вспоминаю и буду вспоминать я моего первого учителя жизни — старого русского коммуниста и слова его о Ленине, сказанные с такой неподдельной гордостью мне, пятнадцатилетнему мальчишке...
...1944 год. Третий год войны, а я уже отвоевался. И работал в Бурятском обкоме партии, сначала лектором, а затем руководителем лекторской группы. В конце лета меня назначили корреспондентом «Правды» по Бурятской республике. И вот я в Москве. В небе висят аэростаты воздушного заграждения. Их много. Днем Москва оживлена. По улицам течет народ, снуют машины — все, как обычно. А ночью город показался мне страшным: обезлюдевший, словно вымерший, скрытый непроглядной тьмой, фантастичный.
Тогда не было такси. От станции метро у Белорусского вокзала до здания «Правды» я шел со своим тяжеленным чемоданом пешком. Но мне было всего двадцать пять лет, и я не заметил, было ли это далеко. Помнится, я прочел почти все плакаты, что висели на стенах домов. Окна домов — заклеенные крест-накрест белой бумагой. Я знал, почему это делалось. Предосторожность не лишняя — стекло тогда доставалось с большим трудом. Было тяжко смотреть на полуразрушенные кое-где авиабомбами дома.
Месяца три продолжалась моя практика в «Правде». За это время я ездил в Калининскую область с умным, талантливым журналистом Алексеем Ивановичем Колосовым Были беседы в ЦК. Особенно врезались слова: «В «Правду» пишут только правду».
В конференц-зале «Правды» часто устраивались встречи с деятелями культуры. Помню, с каким вниманием и волнением слушали правдисты поэму Михаила Дудина об Ильиче. На меня эта поэма, напряженная, страстная, произвела огромное впечатление. Я тогда наивно полагал, что талантливое произведение о Ленине, так понравившееся правдистам, должно быть обязательно напечатано в «Правде». Но поэма так и не появилась. О ней я и потом не слышал ни слова.
Однажды в том же конференц-зале состоялась встреча с Владимиром Яхонтовым. До сих пор помню я в мельчайших подробностях, как он читал Маяковского. Раньше, бывало, слушаешь какого-нибудь чтеца и единственное, что уносишь с собой,— это что-то рычащее, кричащее, а потому и нечто грубое, порой даже неприятное. Может быть, это мое личное ощущение, но читать стихи Маяковского мне при всем желании было трудно: и эта бесконечная разбивка строк, и эти странные инверсии, и эта нарочитая грубоватость — все это, как мне казалось, не облегчает, а утяжеляет зрительное восприятие его стихов при чтении. А впечатление от дурного исполнения со сцены всевозможными «мастерами художественного чтения» — увы! — никак не располагало к тому, чтобы считать Маяковского поэтом лучшим и талантливейшим нашей эпохи.
Но вот я услыхал Яхонтова. Он читал поэму «Владимир Ильич Ленин». И я впервые почувствовал, что такое настоящий Маяковский. Обжигающее дыхание революции, нечто исполинское от передачи движения народных масс, организованных и потому непобедимых, образ Ильича, словно освещаемый вспышками прожекторов громадной мощности, то на трибуне перед тысячами бойцов революции, то один, весь в раздумье, то с друзьями и близкими — человечнейший из людей,— все это прошло в моем воображении, пока читал Яхонтов. Да, это было именно так: Яхонтов, человек необыкновенного, совершенно неповторимого таланта, этот волшебник слова, открыл мне Маяковского. Я проникся вечной любовью к великолепному «Во весь голос» — этой могучей поэтической исповеди агитатора, горлана, главаря революционной литературы, исповеди, в которой сквозь страстный мажор глухо отдается душевная боль.
Я жил в гостинице «Москва». Дня через два совершенно случайно встретился с Яхонтовым в коридоре у своего номера. То ли потому, что он приветливо и мягко улыбнулся (вероятно, моему наивно-восторженному виду — не иначе!), то ли еще почему, я вдруг расхрабрился и пригласил знаменитого артиста к себе в номер. И я почему-то нисколько не удивился тогда, что он с подкупающей естественностью принял мое приглашение.
Яхонтов внимательно и доброжелательно слушал. Я не скрыл от него того, как относился к некоторым стихам Маяковского, и в частности к строчке «Я себя под Лениным чищу». Слегка прищурив левый глаз, он остановил на мне долгий, испытующий взгляд. Потом Яхонтов расспросил о моем крае, об Улан-Удэ, о Байкале, об охоте и рыбалке в наших местах, о театрах. От души расхохотался, когда я передал, как обычно читают у нас Маяковского, какое свирепое, зверское выражение придают они лицу, произнося: «Я волком бы выгрыз бюрократизм!..»
- А вы не пытались подумать за автора, почему он так написал: «Я себя под Лениным чищу...»? — спросил он меня.— Не пытались проникнуть в смысл этой строчки, имея в виду кристальную чистоту всей жизни Маяковского?
Я ничего не мог ответить.
- Наша революция, очистительная и мудрая,— сказал Яхонтов,— нашла в Маяковском достойного поэта. Наидостойнейшего. Это был в подлинном смысле слова поэт революции. Оглянитесь и поищите сейчас поэта такой одержимой веры, такой политической страсти, как Владимир Маяковский. Он имел основание писать, что он наступал на горло собственной песне. Он имел право писать, что ему рубля не накопили строчки. Он не оставил после себя никаких банковских счетов, но оставил тома своих партийных книжек. Вы думаете, он хотел создать поэму-памятник, когда писал «Владимир Ильич Ленин»? Нет, поэт великолепно видел, что происходит вокруг. Его поэма имела и имеет сейчас функцию активную. Он хотел, чтобы Лениным не только клялись, но и поступали бы по-ленински. Не о себе он говорил, когда писал свои знаменитые «Я себя под Лениным чищу». В этой фразе заключен громадный смысл. Поэт хотел, чтобы все коммунисты и наши партийные руководители действительно чистили себя под Лениным.
Яхонтов говорил необыкновенно взволнованно. Эти слова его запали мне в душу. Их же я вспомнил, как только до меня дошла страшная весть о его гибели...
Прошел год. Я с горячностью и искренностью новопосвященного журналиста-коммуниста всматривался в окружающую меня жизнь и сражался пером с тем плохим, неверным, нечестным, что замечал.
В июне 1946 года в «Правде» была напечатана моя статья «Плоды формального руководства». В ней содержалась резкая критика руководства сельским хозяйством в Бурятии. Был назван конкретный виновник многих вопиющих безобразий — первый секретарь обкома партии Кудрявцев. Бездушное и формальное отношение к порученному делу, непрерывное вранье перед руководящими инстанциями, грубое пренебрежение и помыкание подчиненными, ханжество и фарисейство в вопросах идеологии — таков был стиль руководства Кудрявцева. А это в свою очередь было результатом того, что он — типичный чиновник — утратил партийную убежденность, окончательно оторвался от народа, перестал не только жить его интересами, но даже понимать эти интересы. Все это я и высказал в лицо Кудрявцеву, когда обсуждали в обкоме статью, и меня потом исключили из партии.
После, когда я жил в крошечном рабочем поселке Забитуй с трехмесячным временным удостоверением вместо паспорта, я черпал силу в мыслях о том, что все происходящее — это грубое извращение ленинских норм партийной жизни. Больно и тяжело было думать об этом, но я неколебимо верил, что все это исчезнет со временем.
Через восемь лет я был восстановлен в партии. Продолжал заниматься журналистской и литературной деятельностью, затем стал редактором нашего литературного журнала «Байкал».
Во втором номере его за этот год напечатаны устные народные рассказы о Ленине. Готовя их к печати, я хотел было отказаться от рассказа под названием «Ленин на Байкале». Трудно было согласиться с чрезмерной смелостью безыменных авторов рассказа, приписавших Ленину непосредственное участие в боях с белыми на берегах Байкала.
Известный фольклорист доктор филологических наук Л. Е. Элиасов, предоставивший нам записи этих рассказов, был задет за живое. Через час — полтора он положил мне на стол книгу Надежды Константиновны Крупской о Ленине и раскрыл как раз на той странице, где Надежда Константиновна комментировала рассказ точно под таким же названием, записанный иркутским фольклористом А. Гуревичем у рабочего завода имени Куйбышева, участника боев на байкальских берегах в гражданскую войну. Надежда Константиновна указывала, что это не единственный рассказ такого рода. Речь шла о том, что широкие массы красноармейцев были искренне убеждены, что Ленин лично руководит всеми крупными сражениями и что делает это он тайно.
— Я записал один из вариантов этого рассказа,— сказал мне ученый-фольклорист.
Л. Е. Элиасов записал в разные годы более двух десятков народных рассказов о Ленине. Каждый из них представляет собой живое свидетельство народной любви к вечно живому Ильичу. Поистине, он навсегда вошел у нас, в Бурятии, как и везде, по всей стране, в каждый дом, в каждую юрту, в каждый эвенкийский чум.
Народ настолько бережно хранит все, что относится к имени Ленина, что даже когда-то и кем-то рассказанное и поныне передается из уст в уста. Ничто не исчезает, если речь идет об Ильиче.
Жил когда-то учитель из крещеных бурят Виктор Леонтьевич Егоров из Нукутского района Иркутской области. В 1918 году он ездил в Москву и в Питер. Ему посчастливилось слушать речь В. И. Ленина. По приезде он, само собой разумеется, рассказывал всем о том, как видел и слушал Ленина. И вот прошло уже много лет с тех пор, давно уже нет самого учителя Егорова, но его рассказы о Ленине не забыты. Эти рассказы охотно передавали знаменитые в свое время нукутские сказители Папа Тушэмилов и Парамон Дмитриев.
Примерно лет семнадцать-восемнадцать назад у меня гостил Парамон Дмитриев, которого мы звали «дедушка Парамон». У него поэт Данри Хилтухин записал один из унгинских вариантов «Гэсэра», и старый сказитель, знавший поразительно много улигеров, сказок, песен, преданий, различных легенд, хотел, пока он в добром здравии, чтобы записали все, что он хранил в своей феноменальной памяти.
Худой и жилистый, с жиденькой бородкой, дедушка Парамон долго не приступал к теме, ради которой — я чувствовал — он и зашел ко мне. Он задавал бесконечные церемонные вопросы, наподобие тех, коими традиционно обменивались буряты при встречах полтора — два века назад. Тогда, приехав к кому-нибудь по делу, бурят заговаривал об этом деле не иначе как через четыре-пять часов. Прятать поглубже свои истинные намерения было очень важно в обществе, где человек человеку волк.
Наконец, уже за столом, мой собеседник, изрядно повеселевший, тесно придвинулся ко мне и заговорил:
— Ты, должно быть, не знаешь. А ведь по материнской линии ты мне приходишься родственником...— Старик замолчал и долго пытливо, внимательно всматривался в меня.— Я зашел к тебе попрощаться. Уезжаю. Не знаю, увидимся еще или нет. Все выше лезут мои годы. Скоро уж мне не дотянуться до них и кончится моя жизнь, иссякнет запас отпущенных мне лет. Зашел я к тебе, чтобы рассказать об одном учителе. Его звали Виктором, он сын Леонтия Егорова. В восемнадцатом году ездил в Москву, в Петроград. Ленина слушал. Так вот, я и хочу передать тебе, что тогда Ленин говорил. Может, этого и нет в книгах, может, и не найдешь там этих слов. Не все ведь бывает в книгах, потому что их пишут люди. А люди бывают разные. Тот, у кого я слышал эти слова, не умел врать. Он всем тогда рассказывал. Даже самому бессовестному лгуну не хватит смелости врать всем. А Леонтий Егоров был у нас, как я тебе сказал, учителем. Почти что святой он человек. Не зря и посылали-то в Москву, к Ленину.
Старик вдруг задумался, слегка отодвинулся от меня и словно бы застыл на мгновение. Я увидел такую глубокую грусть в его глазах, удивительно живых для старого человека, что мне стало не по себе.
— Слушай,— горячо, как бы обжигая дыханием, обратился он ко мне,— слушай и запоминай. Ленин сказал тогда, а Виктор Егоров слышал: новая власть навсегда пришла; такой власти никогда не бывало на всей земле; эта власть на место самых больших нойонов, на место даже царя и даже на место бога ставит простого человека — все для этого человека из народа! Все ему должно служить, для его здоровья, для его нужд, для его ума. Берегите эту власть — так сказал Ленин и так передавал его слова Егоров. Ленин велел рабочим и крестьянам не только оружием отстаивать свою власть. Он сказал тогда, что нет такой силы на свете, которая смогла бы победить народ и отобрать у крестьян землю, у рабочих фабрики и заводы. На свете нет такой силы, чтобы сломать Советскую власть, потому что это власть рабочих и крестьян. Этой власти ничто не страшно. Не страшно потому, что есть партия коммунистов. Эта партия вся состоит из людей, поклявшихся служить народу, вести народ и, если надо, отдать жизнь за народ. Вот в этом-то и сила Советской власти, сила народная, наша сила. И Ленин сказал, что в этой силе может оказаться и слабость наша. Велел он зорко смотреть, настоящие ли коммунисты перед тобой, не пролез ли в коммунисты какой-нибудь шкурник, не тянется ли к власти под видом коммуниста какой-нибудь негодяй, — вот на что велел Ленин смотреть. И не только смотреть велел. Ленин указал коммунистам: раз тебе доверено вести народ, становись время от времени перед этим самым народом да откройся ему, как ты ему служишь, как несешь великое звание коммуниста. Если этого не будет, сказал Ленин, партия может другой стать, в нее налезет столько всякой швали — никакой лопатой не выгребешь. Вот что тогда рассказывал нам учитель Егоров Виктор Леонтьевич.
Старик долго еще сидел у меня, рассказывал интереснейшие легенды и предания. Большую их часть я включил тогда в сборник «Унгинский фольклор», который я готовил для института культуры. Через два-три дня дедушка Парамон уехал, и я его больше не видел. Вскоре он, по слухам, умер, так и не дождавшись, чтобы записали у него все, что было запрятано в его обширной памяти.
Много раз я потом убеждался в удивительнейшей вещи: то, что говорил Яхонтов, расшифровывая строфу Маяковского, почти слово в слово повторяли люди самые разные и в самых разных местах! Народ хранит главный завет Ленина — о чистоте партии, об образе настоящего коммуниста — в самых сокровенных глубинах своего общественного сознания. Всегда хранит, несмотря ни на что. Хранит и верит коммунистам.
Мне кажется, вера народа в Ленина, в его учение, в чистоту рядов созданной им партии, вера в коммуниста — эта великая и жизнетворная вера очень и очень недостаточно отражена в нашей литературе и искусстве.
Да, в большом долгу мы, писатели и деятели искусств, перед нашим народом — все испытавшим, все вынесшим, все преграды ломающим и все лучшее на земле создающим, перед нашим народом, ради счастья которого жил, боролся, трудился, отдал жизнь Ленин!
Все ли полностью сознают всю глубину смысла, вложенного Владимиром Маяковским в его слова: «Я себя под Лениным чищу»?
Я верю, что если сейчас еще не все могут с чистой совестью повторить эти слова, то со временем их будут торжественно и всенародно повторять все коммунисты.