Г

Г. Л. Соболев

Тайный союзник

Русская революция и Германия 1914-1918

 

В книге рассматривается целый ряд запутанных и пристрастно освещенных в современной исторической литературе вопросов: насколько были обоснованными выдвинутые еще в 1917 г. обвинения против большевиков в «преступных сношениях» с Германией? Был ли Ленин на самом деле немецким агентом? Какую роль в действительности сыграли Генеральный штаб Германии и немецкие дипломаты в возвращении русских эмигрантов в Россию? Какова была реальная финансовая помощь большевикам со стороны Германии в годы Первой мировой войны? Имел ли место «германский фактор» в Февральской и Октябрьской революциях? Кто был больше заинтересован в заключении сепаратного мира: Советская Россия или Германия? Был ли Брестский мир результатом немецкой дипломатии с позиции силы или тайным сговором с большевиками? Какова общая сумма, полученная большевистским правительством от Германии?

Отвечая на эти вопросы, автор опирается на обширный комплекс документов, опубликованных в последние годы как за рубежом, так и в нашей стране; рассматривает самые разные точки зрения — как объективно научные, так и политизированные, конъюнктурные. Автор приходит к выводу, что финансовая помощь Германии, оказанная большевикам через подставных лиц, не играла существенной роли в их приходе к власти.

Работа адресована не только специалистам, но и всем интересующимся историей России 1914-1918 гг.

 

История, по-видимому, только тогда и нравится,
когда представляет собой трагедию, которая становится томительной,
если ее не оживляют страсти, злодейства и великие невзгоды.

Вольтер

От автора

Сегодня было бы наивным отрицать, что политические партии могут обойтись без финансовой поддержки, особенно если они претендуют быть серьезной политической силой и победить в борьбе за власть. Не секрет также, что на исход этой борьбы всегда стремились повлиять внешние силы. Так было и в дореволюционной России, где политические партии получали по разным каналам финансовую помощь из-за границы. Хотя все это делалось в глубокой тайне, которая обрастала слухами и домыслами, со временем становились известны подлинные факты и документы. Особенно ярко это проявилось в годы Первой мировой войны, когда страны Антанты, с одной стороны, и Германия с Австро-Венгрией — с другой, в достижении своих целей сделали ставку на те или иные политические силы в России, оказывая им финансовую помощь. Укажем здесь в качестве примера на установленный факт финансирования правых социалистов-революционеров в 1917 г. директором Федерального резервного банка Нью-Йорка У. Томпсоном, находившимся тогда в Петрограде во главе миссии американского Красного Креста¹.

Вопрос о финансировании большевиков Германией в годы Первой мировой стал широко обсуждаться у нас только в последние годы XX в. Неудивительно поэтому, что эта закрытая для обсуждения в Советском Союзе тема остается одной из наиболее запутанных и политизированных в нашей новейшей истории, о чем мне уже приходилось писать ранее². С сожалением констатирую, что положение с ее изучением мало изменилось и в последние годы, хотя за рубежом появились важные документальные публикации и серьезные исследования. Внести ясность в этот запутанный вопрос мешает по-прежнему господствующий в современной отечественной литературе настрой, заранее обвинительный или оправдательный, нежелание принять во внимание аргументы обеих сторон. Неудивительно поэтому, что общественное мнение о «продавшихся немцам большевиках» формируется по преимуществу основанной на фальшивках и домыслах «исторической» публицистикой и такого же качества «документальными» фильмами.

Не претендуя на раскрытие «тайны века», я пытаюсь в своей книге ответить на вопрос, насколько обоснованны обвинения большевиков в «преступных сношениях» с Германией. Чтобы объективно ответить на него, необходимо изучить весь комплекс известных на сегодня документов и фактов, принять во внимание все достижения новейшей зарубежной и отечественной историографии. Главная трудность здесь состоит в том, чтобы не утонуть в этом море документов и мистификаций, фактов и мифов, не поддаться соблазну пойти за источником, увидеть и услышать в нем то, что очень хочется в нем обнаружить. Разумеется, я не питаю особых иллюзий и разделяю мнение французского историка Люсьена Февра о том, что «несмотря на благие порывы, нет и не может быть истинного понимания там, где все отмечено печатью неизбежных и роковых симпатий и антипатий»³. Именно такой проблемой все еще остается история Русской революции.

Примечания:

¹ Ганелин Р. Ш. Россия и США. 1914-1917. Л., 1969. С. 358-359; Саттон Э. Уолл-стрит и большевистская революция. М., 1998. С. 90-91.

² См., напр.: Соболев Г. Л. 1) Тайна «немецкого золота». СПб.; М., 2002; 2) Немецкий ключ к Русской революции // Россия в контексте мировой ис­тории. СПб., 2002; 3) Русское общество и «германское золото» // Власть, об­щество и реформы в России. СПб., 2004.

³ Февр Люсьен. Бои за историю. М., 1991. С. 66.

 

 

 

Глава первая

ИСТОЧНИКИ ВДОХНОВЕНИЯ и ФАНТАЗИИ НА ТЕМУ

Поиски «немецкого золота» большевиков начались еще в 1917 г. Его искали разведчики и контрразведчики, юристы и авантюристы, политики и журналисты, историки и литераторы. И хотя тогда этого «золота» обнаружить не удалось, поиски продолжались и дальше. В результате за многие годы в печати появилось немало расследований и исследований, различного рода материалов и документов, мистификаций и фальсификаций. Мы попытаемся в этой главе проследить их появление в контексте исторической эпохи, выявить главных действующих лиц, определить их намерения и цели.

 

 

 

1. Документы, подлоги и мистификации

В марте 1918 г. видный американский журналист Артур Буллард, находившийся в России после Февральской революции в качестве доверенного лица советника президента США полковника Э. Хауза, подготовил меморандум «О германском золоте». Предназначенный тогда для строго служебного использования этот документ спустя много лет благодаря научным изысканиям известного американиста В. Л Малькова стал достоянием общественности¹. Прежде чем познакомить читателя с этим несомненно заслуживающим внимания документом, следует сказать хотя бы кратко о его авторе. Занимаясь журналистикой, А. Буллард еще в начале XX в. проявил повышенный интерес к России, овладел русским языком, наблюдал своими глазами революцию 1905-1907 гг. Неудивительно, что и после Февральской революции он снова оказался в России, и будучи формально представителем Комитета общественной информации, выполнял секретное поручение полковника Хауза — периодически передавать по каналам дипломатической связи аналитические обзоры происходивших в России событий. Среди таких обзоров оказался и специально посвященный «германскому золоту», содержание которого выражалось в ряде тезисов.

1. Обвинение большевиков и Ленина в том, что они находились на «содержании» у Германии, не ново. Оно в виде слухов появлялось и исчезало и до октября 1917 г. После же прихода к власти большевиков «сомнительнее по виду и таинственные фигуры» стали буквально осаждать союзнические миссии в России с предложениями продать информацию о «германском следе». При ближайшем ознакомлении выяснилось, что эта информация не дает оснований для однозначного вывода с любым знаком.

2. Новая вспышка старого скандала не за горами и соответствует самой природе русского революционного движения, представители которого всегда полагали, что «цель оправдывает средства».

3. Правильное понимание ситуации с «грязными деньгами» может быть составлено только в связи с историей революционного движения в России. Личный опыт Булларда, приобретенный в годы первой русской революции на посту секретаря «американского общества друзей русской свободы» еще до приезда в Россию, говорит о том, что многие выдающиеся представители русского демократического движения (Е. К. Брешко-Брешковская, Н. В. Чайковский, П. Н. Милюков) не гнушались получать финансовую поддержку американцев при прямом посредничестве Булларда. Во время русско-японской войны партия эсеров с согласия японского правительства и на деньги еврейских банкиров в Нью-Йорке вела агитацию против самодержавия в японских лагерях для русских военнопленных... Почти все революционные партии России открыто брали японские деньги. Они не гнушались брать и английские деньги, и англичане, в период русско-японской войны, относящиеся враждебно к России, также вложили большие деньги в русскую революцию, в частности, в транспортировку оружия. Иными словами, в период с 1905 по 1908 г. все революционные партии были «одной миррой мазаны... ».

4. Ни одна из революционных, антицаристских партий, пропагандировавших поражение царизма после 1914 г., не была настроена прогермански. Действительно прогерманской партией в России была только дворцовая партия. Но именно потому, что антицаристские партии были настроены против кайзера, они легко соглашались использовать его деньги в собственных целях.

5. Едва ли Ленина занимал вопрос, откуда он получал деньги, и в то же время естественно, что немцы одобрительно относились к идее возвращения Ленина в Россию после революции. Получили ли они в обмен на согласие транспортировать Ленина на Восток какие- либо обещания, не имеет значения. Ленин все равно не чувствовал себя связанным ими. Конечно, для человека с Запада, оказавшегося в России, факт согласия большевиков взять деньги является доказательством того, что они — орудие в руках немцев. Для русского революционера все представляется иначе. Очень возможно, что Ленин принял деньги с намерением в подходящий момент «надуть» своих благодетелей. Одним словом, у немцев был свой расчет, у Ленина — свой.

6. Причиной снятия обвинения Временным правительством с сидящих в тюрьме большевиков является то, что эсеровская партия сама получала деньги от Антанты. Боясь скандальной огласки, ее руководители посчитали за благо снять вопрос с повестки дня.

7. Доказательства виновности большевиков в виде предания гласности документов было достаточно, чтобы любой американский штатный прокурор мог возбудить дело, но они не могли бы рассматриваться американским судом в качестве основания для разбирательства, а жюри присяжных вынесло бы свой оправдательный приговор за отсутствием необходимых улик.

8. Если даже большевики и получали «германское золото», их действия после того, как власть перешла к ним, показывает, что они перехитрили взяткодателей.

9. Генератором дела о «германском золоте» стала партия кадетов, которая финансировалась Антантой. Все материалы, поступившие в американское посольство, — из этого источника «Все они представляют собой копии с оригинала. Никто не видел оригинала»².

Выпукло представленная проницательным и, как видно, хорошо информированным (даже по современным представлениям) Буллардом история вопроса о «германском золоте» была связана с только что попавшими в США материалами, которые в скором времени получат название «Документов Сиссона», и была предназначена для того, чтобы помочь американскому правительству определить к ним свое отношение. Дело в том, что вопрос о целесообразности публикации этих материалов вызвал неоднозначную реакцию президента В. Вильсона и государственного секретаря Р. Лансинга. Сам автор меморандума, по вполне понятным причинам, занимал нейтральную и осторожную позицию. «Если эта коллекция доказательств в лучшем случае и имеет какую-либо ценность или даже их аутентичность окажется признанной, — писал он, — все это ничего не докажет, кроме разве того, что большевистские лидеры в прошлом получали деньги из Германии». Вместе с тем Буллард признавал, что «как газетная сенсация в Америке эта история могла бы стать страшным ударом по пацифистскому движению»³.

Последнее обстоятельство определенно повлияло на окончательное решение данного вопроса. Как позднее замечал по этому поводу американский профессор Э. Саттон, «в 1918 г. правительство США захотело повлиять на мнение американцев после непопулярной войны с Германией, и документы Сиссона, драматически доказывая исключительную связь Германии с большевиками, обеспечивали дымовую завесу... »⁴. Еще более важным фактором, побудившим американское правительство пойти на эту акцию, было негативное отношение к произошедшей в России Октябрьской революции. Образование Советской республики, пишет американский историк С.Ленз, «было не просто еще одной проблемой для государственных деятелей западного мира, а проблемой совершенно иного порядка... Утверждение большевизма в России намного усилило, сделало более реальной другую опасность — опасность революции. Теперь западные лидеры вынуждены были защищать свою безопасность с двух флангов, а не с одного, как это было прежде. Это была отнюдь не радужная перспектива»⁵. Объяснение новой революции в России «торжеством германских интриг» хотя бы на время снимало «головную боль», отсюда такая заинтересованность

правящих кругов в появлении компромата на большевиков. Тем более, что американский посол Д. Фрэнсис еще 10 декабря 1917 г. сообщал из Петрограда в Госдепартамент: «Только что узнал из заслуживающего доверия источника, что правительство в Смольном находится под абсолютным контролем германского генерального штаба»⁶. Американский историк К. Лэш пишет по этому поводу: «Нужда поверить в это предположение объясняет сильный интерес в США к так называемым документам Сиссона, которые имели целью доказать, что большевики были тайными агентами Германии. Ни одна другая союзная держава не придавала этим документам такого внимания, какое они привлекли в США, где они были изданы огромным для того времени тиражом в 137 тыс. экз. Только в США они были опубликованы правительством, одобрены самим президентом, заявившим об их полной аутентичности, хотя на самом деле они свидетельствовали об обратном. Только в США их аутентичность была удостоверена известными историками и большинством прессы»⁷.

Сразу же после публикации «Документов Сиссона» в США осенью 1918 г. возникли серьезные сомнения в их подлинности. Однако из-за недоступности засекреченных оригиналов этих «документов» в течение многих лет вопрос оставался открытым. Первым и, насколько мне известно, единственным исследователем, державшим в своих руках эти оригиналы, попавшие в 50-е годы из Белого Дома в национальный архив США, был видный американский дипломат и историк Джордж Кеннан, глубокие наблюдения которого над текстом этих оригиналов привели к вполне определенным выводам и положили конец многолетним спорам о подлинности этих документов. Главный вывод, к которому пришел Кеннан в исследовании, опубликованном в 1956 г. в «Журнале современной истории», состоял в том, что «Документы Сиссона» были составлены человеком, хорошо осведомленным об исторических событиях в освещении прессы⁸. В результате анализа собранных Госдепартаментом документов по делу о публикации «Документов Сиссона» он установил, что подлинным автором этих документов был петроградский журналист, специализировавшийся на германской тематике, Ф. Оссендовский, сумевший при помощи своего посредника Е. Семенова (Когана) убедить в их подлинности американского разведчика Э. Сиссона, который и приобрел их в марте 1918 г. за 25 тыс. долларов. Изучение образцов машинописи оригиналов привело Кеннана к выводу о том, что «документы якобы из русских источников были в действительности изготовлены в том же самом месте, где и документы, претендующие на то, что они исходят от германских учреждений — это признак обмана»⁹. Особенно убедительно он это показал на документах «Контрразведки при Ставке», которая должна была бы располагаться в Могилеве, а ее документы были почему-то написаны на тех же машинках, что и документы «Комиссара по борьбе с контрреволюцией и погромами» и «Разведовательного бюро Большого Генерального штаба», находившимся в Петрограде.

К этому остается добавить, что известный петербургский историк В. И. Старцев, признанный специалист в области источниковедения, работая в 90-е годы в Национальном архиве, обнаружил несколько десятков «документов», аналогичных «документам Сиссона». Проанализировав структуру и содержание обнаруженных в фонде Госдепартамента США документов, Старцев не только доказал их органическое сходство, но и указал на единый источник их происхождения — «мастерская» Ф. Оссендовского. Этот талантливый мистификатор, как установил Старцев, с ноября 1917 г. по апрель 1918 г. изготовил около 150 поддельных документов о «германо-большевистском заговоре»¹⁰. Им использовались напечатанные поддельные бланки с угловыми штампами трех германских учреждений: «Центрального отделения Большого Генерального Штаба Германии», «Генерального Штаба Флота открытого моря Германии» и «Разведовательного бюро Большого Генерального Штаба» в Петрограде. Ни одного из этих учреждений в Германии или в России в действительности не было. В связи с этим американский исследователь Э. Саттон писал: «Даже из поверхностного обследования германского бланка становится ясно, что лица, изготовлявшие эти подделки, были крайне неосторожны, возможно, работая на легковерный американский рынок. Немецкий текст усыпан ошибками, граничащими со смешными... »¹¹.

Казалось, после такой убедительной критики «Документы Сиссона» были настолько скомпрометированы, что должны были быть выведены из исторических источников. Если в западной историографии это так и произошло, то в России в 90-е годы они обрели свою вторую жизнь. Впервые познакомившиеся с «Документами Сиссона», публицисты, журналисты, писатели и даже историки нашли в них, как будет далее показано, неисчерпаемый кладезь сенсационных фактов и обвинений против большевиков как агентов германского генерального штаба. Далеко не последнюю роль в этом сыграло постоянное стремление советского руководства уберечь общественность и историков от тлетворного влияния западной пропаганды. С «Документами Сиссона» даже исследователь мог познакомиться в спецхране по письму-отношению из научного учреждения. О существовании русской версии «Документов Сиссона», опубликованной в Вашингтоне в 1919 г. под названием «Немецко-большевистская конспирация»¹², советские историки даже не подозревали. Разумеется, «Документы Сиссона» являются далеко не единственным подложным источником о «германско-большевистском заговоре». В этом можно убедиться обратившись к опубликованному в 1926 г. в издательстве Народного комиссариата иностранных дел сборнику «Антисоветские подлоги: история фальшивок. Факсимиле и комментарии». Современным открывателям «секретного» Ленина было бы полезно познакомиться с поучительной историей публикации подложного письма Ленина, датированного 21 июня 1921 г. и адресованного проживавшему в Берлине хорошо знакомому по швейцарской эмиграции¹³. Ознакомившись с поступившим от агента «письмом» еще до его публикации в газете «Рижский курьер», Ленин отреагировал на него немедленно. «Т. Чичерин, — писал он 27 июля 1921 г. наркому иностранных дел. — Это подлог. Кто прислал? Что предпринять? Верните с ответом»¹⁴. Чичерин незамедлительно ответил: «Возвращаю Вам “подлог”». Этот материал получается через Стокгольм. Не ручаюсь, что осведомитель сам не выдумал. Этот подложный документ никогда и нигде не был опубликован. Так что нечего его опровергать. Мы несчетное число раз заявляли, что теперь находится в обращении масса приписываемых нашим деятелям подложных документов. Если этот подлог где-нибудь попадет в печать, тогда займемся опровержением, но не за Вашей подписью, а просто от “Роста”»¹⁵. По ознакомлении с ответом Ленин распорядился передать это «письмо» в архив, где оно находилось в его фонде на секретном хранении вплоть до середины 1990 г. Тем не менее на этом основании еще нельзя считать это «письмо» подлинным. Здесь мы полностью разделяем мнение В. П. Козлова, который считает, что «для Ленина “письмо”, очевидно, представляло исторический интерес, как отражение представлений о нем в среде его политических противников»¹⁶. Как потом выяснилось, таких «документов» в секретном фонде Ленина оказалось немало, но, увы, от длительного хранения они не стали подлинными.

Появление и распространение подложных документов о продавшихся немцам большевиках было одной из форм политической борьбы против пришедших к власти Ленина и его сторонников. Все они имели своей целью показать широким массам неприглядное лицо новых правителей России, удовлетворить интерес общественности к этой закрытой для нее теме. «Фальсификации всегда обостряют наши представления об известных исторических явлениях, событиях, действиях и мыслях людей, позволяя выявить дополнительные черты их характеристик, — пишет известный историк - источниковед В. П. Козлов. — В подлогах, как в капле воды, отражаются не только исторические процессы, современные времени их изготовления, но в случае реанимации фальсификаций даже после разоблачения — современные и периодам их бытования, неожиданного “возвращения” из небытия»¹⁷.

Ярким примером такого «возвращения из небытия» являются так называемые «документы российской контрразведки». Особое впечатление на любителей сенсаций произвела «Сводка российской контрразведки, составленная из циркуляров Генерального штаба и Министерства иностранных дел», которая была «открыта» ими в бывшем Центральном партийном архиве¹⁸. Сам факт обнаружения этих «документов» в «секретном» фонде Ленина стал для таких специалистов по разоблачению большевиков как германских агентов единственным доказательством их подлинности.

Не задаваясь вопросом о происхождении этих документов, их подлинности и достоверности содержащихся в них сведений, эти авторы щедро черпают из них «факты», делают смелые выводы и строят целые концепции. Познакомившийся в архиве со «Сводкой российской контрразведки» А. А. Арутюнов, характеризующийся на обложках его сенсационных произведений не иначе как «известный историк и публицист», сразу же установил, что «значение содержащихся в ней документов трудно переоценить. Они чрезвычайно важны для установления истины самых драматических и трагических событий истории России и доказательства предательской деятельности Ленина и его сообщников в пользу кайзеровской Германии»¹⁹. Если это действительно так, то Арутюнов должен был бы прежде всего выяснить подлинность этих документов и их связь с другими, уже опубликованными источниками, а уж потом делать на их основании далеко идущие выводы. Тогда он обнаружил бы, что «Сводка российской контрразведки», составленная якобы из «циркуляров Генерального штаба и министерства иностранных дел Германии», опубликована почти полностью еще в 1918 г. Э. Сиссоном в его брошюре «Германо-большевистский заговор», на которую он многократно ссылается в своей книге. Но в данном случае Арутюнов почему-то «не заметил», что Сиссон в приложении к основной части брошюры напечатал «Документы, распространяемые антибольшевиками в России», те самые, которые Арутюнов «открыл» в «секретном фонде» Ленина. При этом Сиссон признавал, что «большое число подобных комплектов на русском языке было выпущено в Петрограде и в других местах России оппонентами большевиков зимой 1917-1918 гг.»²⁰. По свидетельству находившегося тогда в Петрограде американского журналиста А. Булларда, после прихода в октябре 1917 г. к власти большевиков союзнические миссии в России стали получать многочисленные предложения купить документы о связях большевиков с Германией²¹.

Неудивительно поэтому, что один из таких экземпляров «документов» под названием «Документы, находящиеся в российской контрразведке» попал в петроградскую Публичную библиотеку (ныне Российская национальная библиотека), где он хранится по сей день в «Русском фонде»²². Хотя составитель сборника «Тайна Октябрьского переворота» В. И. Кузнецов и считает, что эти «машинописные документы» требуют «специальной экспертизы», тем не менее он приводит их в качестве одного из доказательств «секретной германо-большевистской аферы»²³. Но прежде чем обратиться к экспертизе всех этих документов, следует отметить действительно удивительный и важный факт: один экземпляр таких документов достиг в апреле 1918 г. берегов Америки и был конфискован в Нью-Йорке сотрудником почтовой цензуры при досмотре багажа прибывшей на пароходе из России Л. Никифоровой, жены одного из российских специалистов, работавших в США. Конфискованный экземпляр, призывавший «способствовать наибольшему распространению» и озаглавленный «Документы о работе немцев, перехваченные в разное время и в разных местах и находившиеся в российской контрразведке», был передан по назначению в Госдепартамент. Позднее их обнаружил в Национальном архиве США известный петербургский историк В. И. Старцев, опубликовавший их как «Документы Никифоровой»²⁴.

Таким образом, нам известны сегодня, по крайней мере, четыре комплекта «документов», претендующих на то, что они принадлежат российской контрразведке: машинописные тексты на русском языке — «Сводка российской контрразведки» и «Документы, находящиеся в российской контрразведке», хранящиеся в РГАСПИ и РНБ, «Документы Никифоровой», представляющие собой копию фотостата русского машинописного текста, обнаруженные В. И. Старцевым в Национальном архиве, и английская версия этих «документов», попавшая в феврале 1918 г. к американскому разведчику Э. Сиссону и опубликованная им в том же году от имени Комитета общественной информации США.

Поскольку современные искатели «германского золота» предпочитают не знакомиться с достижениями своих коллег и предшественников и верят только тому, что нашли сами, попробуем путем текстологического анализа обнаруженных ими новых «документов» ответить на вопрос, могут ли они считаться таковыми. Тем более, что выявленные комплексы «документов российской контрразведки» не были предметом специального рассмотрения. Все они по составу имеющихся в них «документов» идентичны и представляют собой по форме как бы переведенные на русский язык одним и тем же лицом циркуляры генерального штаба и Министерства иностранных дел Германии. Самые полные из них — «Сводка российской контрразведки» и «Документы Никифоровой» содержат по 19 «документов», абсолютно совпадающих по содержанию и датировке начиная со 2 января 1914 г. и кончая 2 октября 1917 г.

Не имея здесь возможности проанализировать содержание всех 19 «документов российской контрразведки», остановимся на наиболее существенных из них, в особенности на тех, которые уже введены в «научный оборот» некоторыми авторами, полностью доверившимися этим «документам». Но прежде чем мы это сделаем, необходимо сказать о том общем впечатлении, которое они производят после знакомства с ними. Оно состоит в том, что начиная с первого документа невольно ловишь себя на мысли, что эти документы никогда и не переводились с немецкого языка, а были сразу же написаны на русском языке. В пользу такого предположения свидетельствует сам стиль этих «документов», типично русские построения фраз и словоупотребления, формы обращения и др. Однако обратимся теперь непосредственно к анализу содержания самых ярких «документов». Несомненно одним из них является циркуляр от 18 февраля 1914 г., адресованный «всем группам германских банков и по соглашению с Австро-Венгерским правительством “Остеррейхише-Кредитенанштальт”». В нем доводилось до сведения всех немецких банков, ведущих дела за границей, что «Имперское правительство признало крайне необходимым просить дирекции всех означенных кредитных организаций в срочном порядке учредить свои агентства в Люле, Хапаранде и Варде на границе с Финляндией, в Бергене и Амстердаме. Учреждение таких агентств необходимо для более действительного наблюдения за материальными интересами русских, французских и английских предприятий, что может потребоваться при некоторых обстоятельствах, изменяющих конъюнктуру промышленного и финансового рынка. Кроме того, усиленно рекомендуется дирекциям кредитных учреждений озаботиться установлением теснейших и совершенно секретных сношений с финляндскими и американскими банками. В этом направлении министерство позволяет себе рекомендовать шведский “Ниа-банкен” в Стокгольме, банкирскую контору “Фюрстенберг” и торговый дом “Вальдемар Ганзен” в Копенгагене, как предприятия, поддерживающие оживленные сношения с Россией»²⁵. Я специально процитировал почти полностью этот документ, чтобы не только показать не свойственный немецким документам стиль, но и характер заложенной в нем информации.

Дело в том, что среди действительно существовавших банков названа и банкирская контора «Фюрстенберг», которой не было и в природе. Я. С. Ганецкий (Фюрстенберг) жил в то время еще в Польше, перебиваясь с хлеба на воду, и даже вынужден был просить денег взаймы у В. И. Ленина, перебравшегося с его помощью в Швейцарию²⁶. Только в 1915 г. Ганецкий объявится в Копенгагене и станет директором-распорядителем экспортно-импортной фирмы, принадлежавшей Парвусу. Откуда же тогда появилась в «циркуляре» банкирская контора «Фюрстенберг» и с какой целью? Источником ее появления стала антибольшевистская пресса июля 1917 г., в которой она фигурировала вместе с реально действовавшим «Ниа-Банкен». Появление же в этом ряду фантастической вымышленной банковской конторы «Фюрстенберг» должно было убедить, что коварная Германия, готовясь к Первой мировой войне, уже имела план использования в своих целях «предателей-большевиков» и потому заблаговременно обеспечила их финансирование в нейтральных странах. И надо признать, что автор этого документа сумел убедить в этом не только разведчиков, журналистов и политиков того времени, но и даже некоторых современных историков. Комментируя «циркуляр» от 18 февраля 1914 г., Арутюнов приходит к собственному выводу о том, что «так называемый польский социал-демократ Яков Ганецкий почти за восемь месяцев до начала Первой мировой войны нанимается в немецкую разведку для работы против России, заправляя банковской конторой»²⁷.

Обличение Германии как главного виновника и инициатора Первой мировой войны и финансирование ею лидеров большевиков в их подрывной деятельности против России — основная тема «документов российской контрразведки». Но они, имея «благородную» цель — скомпрометировать Германию и ее «приспешников — большевиков», содержат грубые «проколы», свидетельствующие о том, что «документы» создавались ретроспективным методом, значительно позднее тех событий, о которых в них шла речь. Циркуляр Генерального штаба Германии от 9 июня 1914 г., адресованный «военным агентам в государствах, смежных с Россией, Францией, Италией и Норвегией», извещал их о том, что «во всех отделениях германских банков в Швеции, Норвегии, Швейцарии и в С.А.С. Штатах открыты специальные военные кредиты на вспомогательные нужды войны» и предлагал «пользоваться в неограниченном размере этим кредитом для уничтожения неприятельских фабрик, заводов и важнейших военных и гражданских сооружений»²⁸. Но, спрашивается, как в июне 1914 г., до начала войны, можно было в точности знать, какие именно страны останутся нейтральными? Как объяснить тот странный факт, что в составе антигерманской коалиции значится и Италия, в то время как в июне 1914 г. она была членом Тройственного союза и, следовательно, союзницей Германии? Объяснение может состоять только в том, что этот «циркуляр» составлялся позднее, когда Италия уже присоединилась к Антанте и стала союзницей России. Такой же ретроспективный характер носит и циркуляр Имперского банка представителям «Ниа-Банкен» и агентам «Дисконто-Гезельшафт» и «Дейч-Банк» от 2 ноября 1914 г. В нем сообщалось, что «в настоящее время закончены переговоры между полномочными агентами Имперского банка и русскими революционерами гг. Зиновьевым и Луначарским. Оба названных лица обратились к некоторым финансовым деятелям, которые, в свою очередь, обратились к нашим представителям. Мы согласны поддержать проектируемую ими агитацию и пропаганду в России, при одном непременном условии, чтобы агитация и пропаганда, намеченная вышеупомянутыми гг. Зиновьевым и Луначарским, коснулась армий, действующих на фронте. Если агенты Имперского банка обратятся к вашим банкам, просим открыть им необходимый кредит, покрытие коего будет совершено по первому вашему требованию в Берлине»²⁹. Опять же объяснить появление в «циркуляре» в одной связке Зиновьева и Луначарского можно только исходя из ситуации после 25 октября 1917 г., поскольку в 1914 г. Зиновьев вместе с Лениным жил в Швейцарии, а Луначарский во Франции сотрудничал с Троцким и Мартовым против Ленина и Зиновьева, вел фракционную борьбу в составе так называемых «отзовистов». Но этого не мог знать автор «циркуляра», далекий от внутрипартийной склоки между российскими социал-демократами, но после 25 октября Зиновьев и Луначарский оказались вместе у власти. Примечание к этому «циркуляру» также выдает неосведомленность его автора в деталях жизни российских социал-демократов в эмиграции и их возвращения в Россию после Февральской революции. «Продав свои услуги Германскому Имперскому банку, — говорилось в этом примечании, — гг. Луначарский и Зиновьев-Апфельбаум совместно с другими большевиками тотчас же по приезде в Россию в «запломбированном» вагоне после революции стали исполнять свой контракт с Германским банком. С этой целью они начали проповедовать братанье с немцами, чем в корне разрушили мощь русской армии... »³⁰. Какие титаны — вдвоем разрушили мощь русской армии! Если иметь в виду, что в начале апреля 1917 г. в «запломбированном» вагоне из Швейцарии через Германию вернулся только Зиновьев, а Луначарский добрался до Петрограда спустя полтора месяца через Англию и Скандинавию вполне легально, то можно только удивляться, как им так быстро удалось сговориться и разрушить мощь русской армии.

Еще менее правдоподобным, даже фантастическим представляется так называемый «Приказ 2 марта 1917 г. представителям германских банков в Швеции». Редко кто из пишущих на тему о германском золоте большевиков отказывает себе в удовольствии процитировать и прокомментировать этот «убийственный» для лидеров большевиков «документ». Не откажем себе в этом и мы: «Настоящим доводим до сведения, что из России через Финляндию будут поступать требования на отпуск денег на цели пропаганды в России. Требования эти будут поступать от следующих лиц: Ленина, Зиновьева, Каменева, Троцкого, Суменсон, Козловского, Коллонтай, Сиверса и Перкальна, счет которым был открыт в согласии с нашим предписанием за № 2754 в агентствах частных германских кредитных учреждений Швеции, Норвегии и Швейцарии. Все эти требования должны быть скреплены одной из двух подписей: Диркау или Молькенберг. При наличии этих удостоверительных подписей требования вышепоименованных деятелей из России считать правильными и подлежащими немедленному исполнению»³¹. Содержательная часть этого документа вне всякой критики. Начать с того, что набор лиц, которым немцы платили «за пропаганду мира» в марте 1917 г., производил впечатление более чем странной комбинацией имен, к тому же они находились в то время в разных концах Европы и даже в Америке и оказались вместе только после прихода к власти большевиков. Неувязка и с датой об открытии счета— 2 марта 1917 г. по новому стилю: «документ» исходил от германской стороны. Получается, что распоряжение появилось за 10 дней до Февральской революции, успело попасть из Германии в Петроград, где было перехвачено Охранкой. Остается только гадать, как мог уцелеть именно этот «документ», когда весь архив Охранного отделения был разграблен и сожжен в дни Февральской революции? Но даже если поверить в его чудесное спасение, то почему российская контрразведка, располагая таким убийственным документом, не арестовала этих лиц в июле 1917 г., ведь улики в этом «документе» против них были самые прямые. Единственное объяснение, по моему мнению, состоит в том, что этот «документ» был изготовлен в качестве компромата на уже пришедших к власти большевиков. Судя по тому, что этот «приказ Имперского банка» отсутствует в «Сводке документов российской контрразведки», хранящейся в Российской национальной библиотеке, он появился позднее других «документов», чтобы стать ударным документом, проданным позднее американскому разведчику Сиссону.

Проведенный здесь даже выборочный анализ «документов российской контрразведки» 1914-1917 гг. дает основание полагать, что они, выражаясь научным языком, являются апокрифом, или, попросту говоря, подделкой на потребу политического момента. Лица, получившие возможность с ними ознакомиться в «секретном» фонде Ленина в бывшем Центральном партийном архиве и профессионально не подготовленные к их критическому анализу, стали жертвами архивного фетишизма. В связи с этим нельзя не согласиться с высказанным мнением известного петербургского историка члена-корреспондента РАН Р. Ш. Ганелина, который определяет понятие архивного фетишизма как «расхожее представление, согласно которому само обстоятельство, что документ попал в архив, удостоверяет истинность его содержания, а уж если он был или стал секретным, сомнений в ней не может и быть»³². Между тем известно немало примеров того, что архивный источник содержал заведомо недостоверную информацию. В случае с «документами российской контрразведки» жертвами архивного фетишизма стали не только поверившие в их подлинность, но и действующие в них лица³³.

Только с появлением в 1958 г. английской публикации «Германия и революция в России 1915—1918»³⁴, основанной на документах МИД Германии, попавших к союзникам в конце Второй мировой войны, стало возможным начать серьезное изучение окутанной тайной и запутанной стремившимися в нее проникнуть проблемы взаимоотношений правящих кругов Германии с русскими революционерами. Правда, эти документы носят фрагментарный характер и не столь впечатляют, как «Документы Сиссона» и «Документы российской контрразведки». Неудивительно поэтому, что современные искатели «германского золота» большевиков по-прежнему предпочитают вдохновляться источниками, отвергнутыми западными исследователями. Теперь, когда опубликованные документы МИД Германии находятся не в спецхране, а доступны всем желающим с ними познакомиться — они напечатаны в переводе на русском языке³⁵, появилась возможность получить конкретное представление о планах и действиях Германии в отношении русских революционеров как в эмиграции, так и в самой России.

Знакомство с опубликованными документами германского МИД показывает, что главной фигурой в отношениях между представителями Германии и русскими революционерами с самого начала был Парвус (А. И. Гельфанд), ставший тайным немецким агентом еще до Первой мировой войны. Впервые здесь опубликованный «Меморандум д-ра Гельфанда» содержит подробный план организации массовой политической забастовки в России весной 1916 г. с ее центром в Петрограде³⁶. Главная цель этой акции состояла в достижении сепаратного мира России с Германией, для чего Парвус среди прочих мер предлагал оказать «финансовую поддержку для группы большевиков в русской социал-демократической партии, которая борется против царизма», а также тем авторитетным русским социал-демократам и социал-революционерам в Швейцарии, Италии, Копенгагене и Стокгольме, которые выступают «за немедленные активные действия против царизма»³⁷. Как видно из документов, Германия положительно откликнулась на эти предложения³⁸. Показательно, что в документах МИД Германии не содержится сколько-нибудь убедительных сведений о стремлении лидеров большевиков и прежде всего Ленина к сотрудничеству с германскими представителями в Швейцарии. Активное содействие дипломатических и военных кругов Германии возвращению в Россию Ленина и его сторонников стало их первой реальной помощью, имеющей документальное подтверждение. Наиболее полная подборка документов об этом содержится в книге В. Хальвега «Возвращение Ленина. Документы», появившейся еще за год до выхода английской публикации³⁹. В 1990 г. эта книга вышла на русском языке⁴⁰.

Проделанный отечественным исследователем А. В. Ткачевым анализ книги В. Хальвега⁴¹ избавляет от необходимости на ней останавливаться. Как показывают документы МИД Германии, после Февральской революции германские правящие круги сделали ставку на «экстремистов», с которыми они в первую очередь ассоциировали большевиков во главе с Лениным. Однако вопрос о финансовой помощи большевикам до их прихода к власти из этих документов не столь очевиден, как это представляется некоторым историкам. Другое дело — после 25 октября 1917 г., когда Германия, крайне заинтересованная в заключении сепаратного мира с Россией, стала сразу же оказывать финансовую помощь большевистскому правительству, дабы оно удержалось у власти⁴². Эта помощь особенно усилилась после установления дипломатических отношений Советской России с Германией и прибытия в апреле 1918 г. в Москву германского посла графа Мирбаха⁴³. К сожалению, в интересной советской публикации «Документы германского посла в Москве Мирбаха»⁴⁴ сюжеты, связанные с финансовой помощью Германии Советской России, были опущены ввиду существовавшего тогда запрета на эту секретную тему.

В 90-е годы, когда цензура ушла в прошлое, на страницах отечественных журналов и газет появилась масса сенсационных «документов» все из того же старого арсенала. На этом фоне осталась почти не замеченной ценная публикация документов «Дело Ганецкого и Козловского», подготовленная известными архивистами Ю. Н. Амиантовым и Р. А. Ермолаевой⁴⁵. Как видно из этой публикации, возникшее летом 1917 г. персональное дело Я. С. Ганецкого в связи с появившимися в печати обвинениями в адрес В. И. Ленина и других руководителей большевиков «в преступных сношениях с Германией» было предметом неоднократного обсуждения в ЦК РСДРП (б). Однако в опубликованных протоколах ЦК РСДРП (б) за 1917 г. пункты, относившиеся к персональному делу Ганецкого,

были опущены как в первом издании (1929), так и во втором (1958). Хотя составители и мотивировали эти купюры недостаточно полным и ясным освещением этих вопросов в тексте протоколов, главная причина состояла в том, что все связанное с обвинением Ленина и большевиков в связях с Германским генеральным штабом, не могло появиться в советской печати (партийная тайна!). Ценность публикации Амиантова и Ермолаевой состоит во введении в научный оборот не только полностью восстановленных протоколов ЦК большевиков, но и материалов различных комиссий, создававшихся для рассмотрения дела Ганецкого. В связи с этим особый интерес представляет впервые публикуемое письмо К. Радека В. И. Ленину от 28 июня 1917 г. Отвергая выдвинутые против Ганецкого обвинения в спекуляции и контрабанде, Радек писал: «Раз считаем допустимым, чтобы члены партии занимались торговлей, то единственным ограничением можно считать только соблюдение общих правил юридического и морального характера. Если бы следователь, рассматривая коммерческие книги Ганецкого, нашел малейшее доказательство того, что он занимается нечестной спекуляцией или контрабандой, то Ганецкий был бы отдан под суд. Понятно, что на нашу точку зрения влияет тоже глубокая уверенность, что Ганецкий занимался вообще торговлей не для личной наживы, а для того, чтобы помогать материально партии. Последние два года Ганецкий не одну тысячу дал нашей организации, несмотря на то, что все рассказы о его богатстве пустая сплетня... »⁴⁶. Можно только удивляться, как искатели компромата на большевиков прошли мимо такого документа.

Осталось не замеченным и основанное на документах французской разведки блестящее исследование С. С. Поповой⁴⁷. Она убедительно доказала, что французская разведка сыграла определяющую роль в сборе компромата на большевиков. Именно французский министр по делам вооружений социалист Альберт Тома, прибывший в апреле 1917 г. в Петроград, чтобы поддержать Временное правительство, убедившись в опасности антивоенной пропаганды большевиков, поручил своей разведке заняться последними. «Нужно дать правительству Керенского возможность не только арестовать, но и дискредитировать в глазах общественного мнения Ленина и его последователей, а для этого необходимо выяснить, при каких условиях противники революции смогли проникнуть на территорию новой Республики, откуда поступают деньги, которые они так легко раздают, и кто за ними стоит, — наставлял он французского атташе в Стокгольме. — По моим первым сведениям, ключ проблемы в Швеции. Срочно направьте все ваши поиски в этом направлении и держите русское правительство в курсе ваших действий и поисков»⁴⁸. Мы еще вернемся к «действиям и поискам» французской разведки.

Еще одна сенсационная публикация — «Новые документы о финансовых субсидиях большевикам в 1917 году» — принадлежит американскому историку С. Ляндресу, который напечатал ее в 1993 г. в нашем журнале «Отечественная история»⁴⁹. Сенсационность этой публикации состоит в том, что представляет собой документы из так называемых «особых папок» Секретариата ЦК и Оргбюро за 1923-1927 гг., которые свидетельствуют о том, что члены Заграничного бюро ЦК большевиков в течение 1917 г. неоднократно получали денежные субсидии от швейцарского социалиста Карла Моора. Как позднее выяснилось, Моор был «особо доверенным агентом» Германии и являлся в 1917 г. посредником в сношениях с заграничным бюро ЦК большевиков в Стокгольме. В опубликованных документах названы точные суммы полученных от Моора на партийные нужды субсидий в иностранной валюте — всего 113926 шведских крон, или 32837 долл.⁵⁰ Возможно, искатели германских миллионов у большевиков будут удивлены и огорчены столь незначительной суммой, но ее ценность в том, что она зафиксирована в документах, которые, по мнению автора публикации, являются «на сегодня единственным строго документированным свидетельством получения большевистской партией денег от агента немецкого правительства в 1917 г.»⁵¹

К этому остается добавить, что полученные от Моора деньги, как и установил С.Ляндрес, в Россию не пересылались, а были использованы с ведома В. И. Ленина на организацию третьей Циммервальдской конференции, состоявшейся в сентябре 1917 г. «Принимая во внимание цели конференции и состав ее участников, — пишет в связи с этим С. Ляндрес, — можно с уверенностью сказать, что “немецкие деньги”, на которые она была устроена, были использованы в не меньшей степени против правительства кайзеровской Германии, чем против Временного правительства А. Ф. Керенского, предпринявшего неудачную попытку юридически доказать измену большевиков, организовавших на “немецкие деньги” антивоенную пропаганду в России»⁵².

Среди опубликованных в последние годы источников о «преступных сношениях большевиков с Германией» нельзя не обратить внимания на вышедший в 2001 г. сборник документов, статей и воспоминаний «Тайна Октябрьского переворота. Ленин и немецко-большевистский заговор». Во-первых, по причине его сенсационного и претенциозного названия. Во-вторых, из-за состава публикуемых источников, поскольку в аннотации подчеркивается, что «многие материалы этого уникального сборника взяты из спецхранов, вчера еще сверхсекретных архивов, иностранных и белоэмигрантских источников». Наконец, в-третьих, из-за категорического утверждения составителя В. И. Кузнецова, что его сборник «должен помочь выяснению истины»⁵³. Увы, должен предупредить тех, кто еще не знаком с этим «уникальным сборником», все, что касается «сверхсекретных архивов», сильно преувеличено. Начать с того, что вступительная статья В. И. Кузнецова «Они предали Россию» не помогает добраться до истины, поскольку ее автор, давно и бесповоротно уверенный в своей правоте, безапелляционно выносит в ней окончательный приговор Ленину и другим предателям-большевикам. Отсюда и предпочтение, отдаваемое составителем так называемой «немецко-большевистской переписке», все тем же «Документам Сиссона», в подлинность которых он свято верит. Сам факт помещения в сборнике воспоминаний Е. П. Семенова «Белые разведчики в Смольном» говорит о многом. Хотя теперь уже доказано, что «все рассказы Семенова о работе “группы” в Смольном и в Наркоминделе являются вымыслом»⁵⁴, и Кузнецов по-прежнему уверен, что этот «патриот-разведчик» действительно организовал «добычу» в Смольном подлинников и фотографий документов, изобличающих большевиков в тайных связях с германской разведкой. В чем, однако, можно согласиться с составителем, так это в том, что «немецко-большевистская переписка» на русском языке в сборнике напечатана впервые⁵⁵.

Из обзора опубликованных источников, как подлинных, так и подложных, можно сделать заключение, что они требуют дальнейшего осмысления и сравнительного изучения. Только такой подход, а не слепое доверие к одним источникам и неприятие других, может привести к разрешению «тайны Октябрьского переворота». При этом объективный исследователь не должен пройти мимо опубликованных ленинских документов, прямо или косвенно имеющих отношение к данной проблеме. Сегодня нет серьезных оснований полагать, что главные ленинские документы по этой теме еще могут быть обнаружены. По данным авторитетных специалистов Центрального партийного архива, к 1990 г. из 3700 неопубликованных ленинских документов на особом хранении находились 6 тыс., которые в 1990-1991 гг. были рассекречены и большая их часть опубликована в 1999 г. в сборнике «В. И. Ленин. Неизвестные документы. 1891-1922»⁵⁶. Позволю себе здесь не согласиться с рецензентами этого сборника, считающими вполне вероятным тот факт, что неизвестные документы по проблеме «Ленин и немецкие деньги» могут находиться до сих пор на секретном хранении в так называемом Кремлевском или Президентском архиве⁵⁷. Во-первых, Д. А. Волкогонов, возглавлявший президентскую комиссию по рассекречиванию партийных и советских документов и обследовавший весьма тщательно секретный фонд документов В. И. Ленина, по праву первого использовал наиболее существенные из них в своей книге о Ленине. Но, как будет показано, подлинных документов, содержащих сведения о «германском золоте» большевиков, не обнаружил. Во-вторых, на ниве рассекречивания ленинских документов немало потрудились члены созданной в 1991 г. «временной депутатской комиссии парламентского расследования причин и обстоятельств государственного переворота в СССР». По признанию одного из них, А. Г. Латышева, за 1991-1995 гг. только он «рассекретил» посредством публикации в газетах и журналах более 100 никогда не публиковавшихся ленинских работ⁵⁸. Правда, автор этих многочисленных публикаций настолько торопился (или впал в архивный фетишизм?), что не смог или не захотел отличить подлинные документы от подделок, о чем будет сказано ниже.

Проделанное в последние годы тщательное и даже пристрастное обследование фонда Ленина в бывшем Центральном партийном архиве, в результате которого были опубликованы ранее секретные ленинские документы, позволяет согласиться с мнением доктора исторических наук В. Т. Логинова о том, что «засекреченного Ленина» больше не существует⁵⁹. Со своей стороны, я даже уверен, что теперь незачем ломиться в бронированные двери, за которыми хранился секретный фонд Ленина, чтобы найти там то, что не обнаружил даже Д. А. Волкогонов. Задача исследователей, как она мне представляется, теперь состоит в том, чтобы объективно оценить содержание опубликованных ленинских работ, имеющих отношение к проблеме «немецкого золота» большевиков. В связи с этим существенный интерес, на мой взгляд, представляет конфиденциальная переписка В. И. Ленина и И. Ф. Арманд, содержащаяся в 49-м томе полного собрания сочинений Ленина. Внимательное изучение этой переписки помогло бы избежать многих домыслов, связанных с «контактами с немцами» в швейцарской эмиграции и возвращением в Россию через Германию. В 1996 г. американский историк Р. Пайпс опубликовал в подготовленном им сборнике документов «Неизвестный Ленин. Из секретного архива» письмо Ленина И. Ф. Арманд от 19 января 1917 г., которое, по его мнению, является прямым доказательством «контактов Ленина с немцами»⁶⁰. Основанием для такого утверждения послужила содержавшаяся в этом письме фраза: «Насчет немецкого плена и прочее все Ваши опасения чрезмерны и неосновательны. Опасности никакой. Мы пока остаемся здесь»⁶¹. Если бы Пайпс внимательно ознакомился с перепиской Ленина и Арманд этого времени, опубликованной еще в 1964 г., то он, вероятно, не сделал бы этого сенсационного открытия. Потому что он нашел бы там другое письмо Ленина той же Арманд от 16 января 1917 г., в котором он делился с ней своими опасениями относительно возможности вовлечения Швейцарии в войну, и не более того⁶².

Проблема германского вмешательства в дела революционной России в том или ином аспекте затрагивалась в воспоминаниях участников тех событий — политических деятелей, дипломатов, военных, разведчиков, журналистов, литераторов. Среди них — А. Ф. Керенский, П. Н. Милюков, В. Д. Набоков, Джордж Бьюкенен, А. И. Деникин, П. А. Половцов, Н. В. Валентинов, Б. Н. Никитин, Е. П. Семенов, Г. А. Алексинский и многие другие. Обращаясь к их воспоминаниям, нельзя забывать, что это были политические противники Ленина и большевиков, и потому они не могли не быть пристрастными. «Безусловно, каждый актер исторической драмы способен усилием мысли подогнать описания поведения и поступков современников и своих собственных к той приблизительной точке зрения, с которой их будут оценивать через десять, двадцать, тридцать и более лет, — признавал А. Ф. Керенский. — Но исторический очерк подобного рода не может претендовать на историчность, ибо для историографии необходима дистанция во многие десятилетия от произошедших событий»⁶³.

Существенный интерес для нашей темы представляет написанные в 20-е годы в эмиграции воспоминания бывшего начальника Петроградского охранного отделения, полковника К. И. Глобачева «Правда о русской революции»⁶⁴, которые, можно сказать, стоят особняком в этом жанре. По характеристике товарища министра внутренних дел В. Ф. Джунковского, Глобачев был «отличным во всех отношениях офицером, прекрасно разбиравшимся в розыскном деле»⁶⁵. Сам Глобачев в своих воспоминаниях писал: «Мне как лицу, близко стоявшему к правящим сферам, с одной стороны, и по роду своей деятельности имевшему непосредственное соприкосновение с разными слоями населения — с другой, приходилось много беседовать, наблюдать и видеть такого, что могло ускользнуть от внимания простого обывателя или мало компетентного в вопросах внутренней политики лица. Многие мелочи, конечно, ускользнули из моей памяти благодаря тому, что со времени совершившихся событий прошли годы, но все, что касается характеристики политических деятелей и характера и значения событий, это осталось живым в моей памяти. К большому моему сожалению, многого я не могу подтвердить документами, так как все дела Охранного отделения и личное мое имущество были частью сожжены, частью разграблены, а частью попали в руки новой революционной власти в первые дни переворота»⁶⁶. Тем большее значение приобретают свидетельства бывшего начальника Петроградского охранного отделения. Отвечая на вопрос о том, что привело Россию в 1917 г. к революции, Глобачев в особенности выделил роль ее руководителей: «В течение двух лет я был свидетелем подготовлявшегося бунта против верховной власти, никем не остановленного, приведшего Россию к небывалым потрясениям и гибели. Говорю “бунта”, а не революции, потому что русский народ еще до революции не дозрел и потому что в общей своей массе он в перевороте не участвовал. В самом деле, что необходимо для самого существа революции? Нужна идея. Ведь если заглянуть в историю, то мы увидим, что революции совершались под влиянием какой-либо идеи, захватившей всю толщу народа. Большая часть этих идей были патриотически-национальными. Была ли идея у руководителей русской революции? Была, если этим можно назвать личное честолюбие и своекорыстие главарей, вся цель которых заключалась лишь в захвате какой бы то ни было ценой власти в свои руки. Россия вела грандиознейшую войну. Казалось бы, для успешного ее окончания нужно было напрячь все силы, забыть все свои личные интересы и все принести в жертву отечеству, помнить только о том, что прежде всего необходимо выиграть войну, а затем уже заняться своими домашними делами. А между тем что делает цвет и мозг нашей интеллигенции? При первой же военной неудаче он старается подорвать у народа доверие к верховной власти и к правительству. Мало того, он старается уронить престиж носителя верховной власти в глазах серых масс, обвиняя его с трибуны представителей то в государственной измене, то в безнравственной распущенности. Государственная дума — представительный орган страны — становится агитационной трибуной, революционизирующей эту страну. Народные представители, к которым прислушивается вся Россия, не задумываясь о последствиях, решаются взбунтовать темные массы накануне перелома военного счастья на фронте, исключительно в целях удовлетворения своего собственного честолюбия. Разве здесь есть патриотическая идея? Наоборот, в существе всей работы этих людей заложена государственная измена. История не знает примеров подобного предательства. Вся последующая работа социалистов и большевиков по разложению России является лишь логическим последствием предательства тех изменников, которые подготовляли переворот, и последних нельзя так винить, как первых. Они по-своему были правы, они хотели преобразовать государственный и общественный строй России по своей программе — по тому рецепту, который являлся конечной целью их многолетней работы и мечтой, лелеянной каждым социалистом, какого бы он ни был толка. Это являлось существом их идеологии»⁶⁷.

Отвечая на вопрос о возможности участия Германии в Февральской революции в России, Глобачев писал: «Я положительно утверждаю, что Германия никакого участия ни в перевороте, ни в подготовке его не принимала. Для Германии русская революция явилась неожиданным счастливым сюрпризом»⁶⁸. «Русская февральская революция, — считал необходимым подчеркнуть он, — была созданием русских рук»⁶⁹.

Примечания:

¹ Мальков В. Л. О «документах Сиссона» (находки в США) // Первая мировая война. Дискуссионные проблемы истории. М., 1994. С. 280-289.

² Там же. С. 286-288.

³ Там же. С. 288.

⁴ Саттон 9, Уолл-стрит и большевистская революция / Пер. с англ. М., 1998, С, 44,

⁵ Lena S, The Futile Crusade. Chicago, 1965. P. 15,

⁶ Papers Relating to the Foreign Relation of the United States. 1918. Russia. Vol. 1. Washington, 1931. P. 289.

⁷ Lasch Chr. Tne American Liberals and the Russian Revolution. New York, 1962. P. 81.

⁸ Kennan G. The Sisson Documents // Jornal of Modern History. 1956. Vol. XXVII. N 2. P. 134.

⁹ Ibid. Р. 142-143.

¹⁰ Старцев В. И. Ненаписанный роман Фердинанда Оссендовского. СПб., 2001 С. 14, 157-175, 189-201 и др.

¹¹ Саттон 9, Уолл-стрит и большевистская революция / Пер. с англ. М., 1998, С, 43

¹² Немецко-большевистская конспирация // Тайна Октябрьского переворота. Ленин и немецко-большевистский заговор. Документы, статьи, воспоминания / Сост. В. И. Кузнецов. СПб., 2001.

¹³ См.: Козлов В. П. Обманутая, но торжествующая Клио. Подлоги письмен­ных источников по российской истории в XX веке. М., 2001. С. 7-13.

¹⁴ Там же. С. 12

¹⁵ Там же. С. 13

¹⁶ Там же.

¹⁷ Там же. С. 4.

¹⁸ Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ). Ф. 4. Оп. 3. Д. 52.

¹⁹ Арутюнов А. А. Ленин. Личностная и политическая биография. Т. 1. М., 2002 С. 74.

²⁰ The German-Bolshevik Conspiracy / Issued by the Commitee on Public Information. 1918. P. 26.

²¹ Мальков В, Л. Указ. соч. С. 283-284.

²² Российская национальная библиотека (РНБ). Русский фонд. №37582. 348.

²³ Тайна Октябрьского переворота. Ленин и немецко-большевистский заговор. Документы, статьи, воспоминания / Сост. В. И. Кузнецов. СПб., 2001. С. 351.

²⁴ Старцев В. И. Указ. соч. С. 267-275.

²⁵ Документы, находящиеся в российской контрразведке. (РНВ. Русский фонд. № 37.582.348). Док. № 2.

²⁶ См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 49. С. 7-8.

²⁷ Арутюнов А. А. Указ. соч. С. 75.

²⁸ Документы, находящиеся в российской контрразведке. Док. № 4.

²⁹ Документы Никифоровой. Док. № 6 // Старцев В. И. Ненаписанный роман Фердинанда Оссендовского. СПб., 2001. С. 269.

³⁰ Там же.

³¹ Там же. Док. № 12. С. 272.

³² Ганелин Р. Ш. Советские историки: о чем они говорили между собой. Страницы воспоминаний о 1940-х-1970-х годах. СПб., 2006. С. 116.

³³ Составитель сборника «Тайна Октябрьского переворота» В. И. Кузнецов уверен, что «Сводка российской контрразведки» «окончательно лишает Ленина почти мистического ореола неуловимого конспиратора» (Тайна Октябрьского переворота... С. 28).

³⁴ Germany and the Revolution in Russia 1915-1918. Documents from Archives from German Foreign Ministry / Ed. by Z. A. Zeman. London, 1958.

³⁵ См.: Германия и русские революционеры в годы Первой мировой войны. Документы // Николаевский Б. И. Тайные страницы истории. Ред.-сост. Ю. Г. Фелынтинский. М., 1995. С. 233-411; Тайные депеши из архивов МИД Германии // Тайна Октябрьского переворота. Ленин и немецко-большевистский заговор. Документы, статьи, воспоминания / Сост. В. И. Кузнецов. СПб., 2001. С. 293-348.

³⁶ Германия и русские революционеры в годы Первой мировой войны... С. 239 - 252

³⁷ Там же. С. 251.

³⁸ Там же. С. 255-257.

³⁹ Halweg Werner. Lenins Ruckknr nach Russland 1917. Die Deutcshen Akten. Leiden, 1957.

⁴⁰ Хальвег В. Возвращение Ленина в Россию в 1917 году. М., 1990.

⁴¹ Ткачев А. Делопроизводственные документы МИД Германии марта-апреля 1917 года как исторический источник // Политическая борьба в России в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции: Межвуз. сб. научных трудов. Л., 1987. С. 19-34.

⁴² Германия и русская революция в годы Первой мировой войны... С. 336, 341, 406.

⁴³ Там же. С. 383, 384, 387, 391.

⁴⁴ Документы германского посла в Москве Мирбаха / Предисловие и комментарии С. М. Драбкиной // Вопросы истории. 1971. № 9. С. 120-128.

⁴⁵ См.: Кентавр. 1992. № 1/2, 5/6.

⁴⁶ Амиантов Ю. П., Ермолаева Р. А. Дело Ганецкого и Козловского // Кентавр. 1992. № 1/2. С. 74-75.

⁴⁷ Попова С. С. Французская разведка ищет «германский след» // Первая мировая война. Дискуссионные проблемы истории. М., 1994. С. 264-273.

⁴⁸ Там же. С, 266

⁴⁹ Ляндрес С. Новые документы о финансовых субсидиях большевикам в 1917 году // Отечественная история. 1993, № 2, С. 128-142.

⁵⁰ Там же. С, 137-138,

⁵¹ Там же. С. 128.

⁵² Ляндрес С. Немецкое финансовое участие в Русской революции // Россия в 1917 году. Новые подходы и взгляды. Вып. 1. СПб., 1993. С. 63,

⁵³ Тайна Октябрьского переворота... С. 5.

⁵⁴ См.: Старцев В, И. Указ. соч. С. 109.

⁵⁵ Тайна Октябрьского переворота... С. 53 -54.

⁵⁶ В. И. Ленин. Неизвестные документы. 1891-1922. М., 1999. С. 5

⁵⁷ Ирошников М. П., Кулегин А. М. В. И. Ленин. Неизвестные документы. 1891-1922 [Рец.] // Вопросы истории. 2002. № 8. С. 161.

⁵⁸ Латышев А. Рассекреченный Ленин. М., 1996. С. 9.

⁵⁹ В. И. Ленин. Неизвестные документы... С. 581.

⁶⁰ The Unknown Lenin. From the Secret Archive / Ed. by R. Pipes. New Haven; London, 1996. P. 34.

⁶¹ B. И. Ленин. Неизвестные документы... С. 200.

⁶² Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 49. С. 367.

⁶³ Керенский А. Ф. Русская революция 1917. М., 2005. С. 6.

⁶⁴ Глобачев К. И. Правда о русской революции // Вопросы истории. 2002. № 7-10.

⁶⁵ Джунковский В. Ф. Воспоминания. Т. 2. М., 1997. С. 169.

⁶⁶ Глобачев К. И. Указ. соч. // Вопросы истории. 2002. №7. С. 114.

⁶⁷ Там же.

⁶⁸ Там же // Вопросы истории. 2002. № 9. С. 69.

⁶⁹ Там же.

 

 

 

2. Исследования, разоблачения, обвинения

Хотя поиски «немецкого золота» большевиков начались еще в 1917 г., напасть на «золотоносную жилу» удалось не сразу, что объяснялось в первую очередь тем, что поиски вели тогда не старатели-специалисты, а ярые противники большевиков, ослепленные своим политическим поражением. Но словесной «руды» было произведено столько, что она грозила похоронить в своих завалах тщательно упрятанное «немецкое золото». Одним из первых, кто встал на путь критического осмысления накопившейся массы различных материалов, был русский историк-эмигрант С. П. Мельгунов, выпустивший в 1940 г. в Париже книгу «Золотой немецкий ключ большевиков». Считая необходимым «отделить шелуху в том, что мы знаем», Мельгунов в результате критического анализа имевшихся на то время источников пришел к выводу о том, что «тайна “золотого ключа” едва ли будет когда-либо разгадана»¹. Тем не менее он указал направление поисков: «в кармане Парвуса, связанного и с социалистическим миром, и с Министерством иностранных дел, и с представителями Генерального штаба, надо искать тот “золотой немецкий ключ”, которым открывается тайна необычайно быстрого успеха ленинской пропаганды»². Но парадокс состоял в том, что, несмотря на это осторожное предположение, все писавшие затем о «немецком золоте», ссылались на Мельгунова как на открывшего эту тайну. Зато другое предположение известного историка — «Никогда, очевидно, не было момента, чтобы Ленину хотя бы в символическом виде в какой-то кованной шкатулке передали 50 миллионов немецких золотых марок»³ — в литературе замалчивается. Вместе с тем нельзя не отметить, что Мельгунов, располагая ограниченным кругом источников, воспринял ряд версий, которые затем были опровергнуты другими исследователями. Ошибочность поддержанной им версии о шифрованном характере телеграфной переписки между Ганецким, с одной стороны, и Козловским и Суменсон — с другой, была убедительно доказана американским историком С. Ляндресом.

Другой русский историк-эмигрант Г. М. Катков стал одним из первых исследователей обнаруженных документов Министерства иностранных дел Германии, опубликовав еще в 1956 г. специальное исследование «Документы о финансовой поддержке большевиков в 1917»⁴. Именно на этих «несомненных документальных уликах» была основана его книга «Россия 1917. Февральская революция», вышедшая в Лондоне в 1967 г.⁵ «История пособничества Германии (и Австро-Венгрии) русской революции во время Первой мировой войны, особенно в 1917 г., ни разу не была рассказана с начала до конца, — писал в связи с этим Катков. — И не мудрено, ведь многие были жизненно заинтересованы в том, чтобы утаить размах и методы германского вмешательства. Документов не было, их заменяли слухи и толки, обвинявшие русские революционные круги, и особенно большевиков, в том, что они действуют заодно с германским правительством и принимают его помощь»⁶. Хотя автор книги и в самом деле не придает серьезного значения «слухам и толкам» и акцентирует внимание на «несомненных документальных уликах», раскрыть подлинную историю взаимоотношений Германии с русскими революционерами, на мой взгляд, ему все же не удалось. И дело не только в том, что он не располагал для этого всеми необходимыми источниками, но и в его некритическом восприятии документов МИД Германии, о чем будет сказано ниже. Тем не менее подчеркнем еще раз, даже спорные выводы и наблюдения Каткова основаны, как правило, на документах или на их отсутствии. В отличие от наших доморощенных «охотников за шпионами», объявивших большевиков агентами Германии еще до начала Первой мировой войны, он полагает, что «сначала среди тех, кто добровольно поддерживал немцев, не было представителей русских революционных партий — ни социал-демократов обеих фракций, ни эсеров»⁷. Не имея в данном случае «несомненных документальных улик», автор книги пишет, что, «видимо, между Лениным и германскими властями прямого контакта никогда не было, хотя говорить об этом с полной уверенностью нельзя»⁸.

Ценное исследование опубликовал в 1957 г. Вернер Хальвег «Возвращение Ленина в Россию в 1917»⁹. Немецкий историк первым из исследователей получил возможность изучить главные документальные источники, относящиеся к проезду Ленина и его сторонников через Германию, а именно документы Министерства иностранных дел Германии, в основном материалы Главного архива и Архива германского посольства в Берне. По мнению автора книги, изученные им документы во взаимосвязи с уже имеющимися публикациями позволяют дать ответ на целый ряд вопросов, связанных с «политической подоплекой» проезда Ленина через Германию, а также с ее дипломатической и технической подготовкой¹⁰. Это тем более необходимо было сделать, что вокруг «запломбированного вагона» было нагорожено немало мифов и легенд на Западе, а выходившая в СССР литература также носила односторонний характер и мало что добавляла по существу проблемы.

К каким же выводам приходит Вернер Хальвег в результате изучения новых документов? Выясняя отношение кайзеровской Германии к русским революционерам-эмигрантам с начала Первой мировой войны, он полагает, что немецкое правительство занимает в этом вопросе пока выжидательную позицию, но в то же время стремится к установлению связей с русскими революционерами, чтобы быть в курсе их намерений. Немецкий историк обращает здесь внимание на появившийся в 1915 г. план германского посланника в Берне фон Ромберга, который предлагает воспользоваться пораженческой программой Ленина для воздействия на Францию¹¹. Как мне представляется, здесь следовало бы более критически оценить донесения эстонского националиста и тайного агента Германии Александра Кескюлы, которого Хальвег деликатно называет «доверенным лицом» фон Ромберга. Чтобы заработать расположение своего шефа и деньги тоже, Кескюла в своих донесениях явно преувеличивал свою близость к русским революционерам-эмигрантам и в особенности к Ленину.

В формировании политики Германии по отношению к русской революции Хальвег особо выделяет роль германского посланника в Копенгагене графа Брокдорфа-Ранцау. И прежде всего потому, что последний пользовался советами и информацией своего «доверенного лица» Парвуса, тайного агента Германии. Но роль самого Парвуса как инициатора проезда Ленина через Германию, если судить по опубликованным Хальвегом же документам, не столь очевидна, как это ему представляется¹². Если опираться на эти документы, то наиболее активной фигурой здесь был швейцарский социалист, национальный советник Роберт Гримм, тайно сотрудничавший с немецким правительством. Вместе с тем немецкий историк подчеркивает, что «решающая предпосылка для предстоящей немецко-большевистской «совместной акции» возникла в результате соответствующей позиции созданного с первых же дней русской революции “Центрального Комитета для возвращения на родину проживающих в Швейцарии русских эмигрантов”»¹³. Как правило, пишущие на эту тему авторы даже не упоминают об этом Комитете. Еще более важным представляется сделанный Хальвегом на основании изучения документов вывод о том, что русские революционеры, действуя в соответствии с предложенным Ю. О. Мартовым планом возвращения эмигрантов в Россию, «сами установили контакты с немецкими учреждениями»¹⁴. Этот вывод, разумеется, неприемлем для наших представителей «перестроечно-новаторской» историографии, рассматривающих организацию проезда русских эмигрантов через Германию сначала и до конца как акцию германского Генерального штаба. И потому они предпочитают не замечать работу Хальвега, основанную на подлинных документах, а не на подделках и подлогах.

И все же ценность работы Хальвега в первую очередь не в его комментариях и наблюдениях над документами, а в самом документальном комплексе — целых 100 документов, многие из которых имеют гриф «Секретно» и «Совершенно секретно»¹⁵. Изучая эти секретные и сверхсекретные документы, нельзя не обратить внимания на то, что в них не содержится и намека на денежные субсидии Германии возвращающимся из Швейцарии в Россию. Поэтому выдвинутая еще в 1917 г. версия о том, что «предприятие это, сулившее необычайно важные результаты, было богато финансировано золотом и валютой»¹⁶, остается не доказанной, хотя и часто востребованной теми, кому доказательства не требуются. Сам Хальвег по этому поводу замечает: «Для Ленина, стремящегося изо всех сил дать толчок большевистской мировой революции, решающим является как можно скорее достичь России; то, что эту возможность представляет ему противник, “классовый враг”, для него как раз никакой роли не играет. Вот почему большевистский вождь изъявляет готовность принять немецкое предложение, однако при этом ничем и ни в какой форме себя не связывая. Даже путевые расходы революционеры оплачивают из собственных средств»¹⁷. Не правда ли, это совсем другая версия, и ее автор достоин уважения за свое стремление оставаться на почве реальных фактов.

В середине 60-х годов в Германии и Великобритании почти одновременно была опубликована книга Збигнева Земана и Уинфреда Шарлау «Купец революции. Парвус-Гельфанд: политическая биография»¹⁸. Спустя четверть века, в 1991 г. она вышла в Нью-Йорке на русском языке под названием «Парвус — купец революции» и с этого времени стала более доступной для российских историков — специалистов по «германскому золоту» большевиков. Тем не менее создается впечатление, что никто из этих «специалистов» не прочитал ее от начала и до конца, предпочитая подкреплять свои прямолинейные выводы авторитетом авторов этой книги. В самом деле один из ее авторов — Земан был составителем и редактором вышедшего в 1958 г. в Лондоне сборника документов «Германия и революция в России 1915-1918», и эта книга была серьезной попыткой проследить политическую биографию Парвуса на основании опубликованных документов МИД Германии. По мнению авторов книги, эти документы позволили «хотя бы частично раскрыть загадочные обстоятельства, связанные с жизнью Гельфанда»¹⁹. Вместе с тем они считали необходимым признать, что имеющиеся в их распоряжении источники содержат «лишь самые отрывочные сведения», изучение которых породило новые проблемы и споры, а «загадка жизни Гельфанда осталась неразрешенной»²⁰. В связи с этим необходимо заметить, что из-за недостатка документальных материалов некоторые предположения и утверждения авторов книги носят весьма спорный и даже сомнительный характер, что будет показано ниже. Тем не менее еще раз следует подчеркнуть, что книга Земана и Шарлау — существенное достижение западной историографии, обратившейся к исследуемой проблеме еще в 60-е годы. Можно только выразить сожаление, что, издав в 2007 г. эту книгу на русском языке под интригующим названием «Кредит на революцию. План Парвуса» тиражом в 5 тыс. экземпляров, «Центрполиграф» не счел нужным сослаться на оригинал и дать его выходные данные, создавая тем самым впечатление, что он выпустил книгу только что вышедшую на Западе²¹.

В 1985 г. в Швеции была опубликована книга Ханса Бьёркегрена «Русская почта. Русские революционеры и Скандинавия 1906-1917 гг».²² На основе изучения документов шведских, датских, финляндских и норвежских архивов автору этой книги удалось значительно полнее раскрыть деятельность в Скандинавии таких видных русских революционеров, как А. Г. Шляпников, Н. И. Бухарин, А. М. Коллонтай, В. В. Боровский, Я. С. Ганецкий, М. Ю. Козловский, К. Б. Радек и др. Значительное внимание в книге уделено выяснению роли Парвуса в финансировании большевиков, хотя далеко не все наблюдения и заключения Бьёркегрена представляются здесь очевидными и убедительными по причине достаточно вольного толкования автором источников. Ссылаясь на сборник документов «Германия и революция в России 1915—1918 гг.», он, например, не сомневается, что «изыскания в архивах германского Министерства иностранных дел и Генерального штаба дали четкую картину деятельности “бюро” по содействию осуществлению революции в России, созданного на Вильгельмштрассе в Берлине вскоре после начала Первой мировой войны»²³. Во-первых архива Генерального штаба не существует: он, как уже отмечалось, был уничтожен, во-вторых из сохранившихся документов МИД Германии никак не вырисовывается «“четкая картина” деятельности “бюро” по содействию осуществлению революции в России». И каждый, кто обращается к этим документам, дорисовывает эту картину в силу своих профессиональных способностей и наклонностей.

Нужно отметить, что в свое время «Русская почта» осталась в нашей стране почти не замеченной как из-за отсутствия еще сколько-нибудь серьезного интереса к этой проблеме, так и по причине публикации этой книги только на шведском языке, что делало ее практически недоступной для специалистов. И только с переводом этой книги на русский язык она привлекла внимание не только исследователей, но и всех интересующихся этой проблемой. В русской версии она была выпущена в 2007 г. издательством «Омега» под названием «Скандинавский транзит. Российские революционеры в Скандинавии 1906-1917 гг.». К сожалению, издатели в своей аннотации сильно перехвалили «это захватывающее историческое исследование, основанное (в том числе) на документальных и неизвестных до сего времени материалах... ». Специалисты вряд ли могут согласиться с их утверждением о том, что «в книге тщательно исследован вопрос “немецких денег” и причастность к ним Гельфанда (Парвуса) и Фюрстенберга (Ганецкого), через которых финансировалась большевистская партия». Ханс Бьёркегрен, как выясняется из его книги, не знаком с многими документальными публикациями по этой теме, и потому его достаточно прямолинейная версия не может претендовать на «тщательное исследование вопроса». Если, как уверяют издатели, перевод «осуществлен с авторской рукописи, представляющей собой переработанный и дополненный вариант первого оригинального издания “Русской почты”», то почему в нем отсутствуют ссылки на работы, вышедшие после 1985 г., т. е. после выхода первого оригинального издания? Соглашаясь с тем, что книга Бьёркегрена в свое время значительно расширила документальную основу исследуемой проблемы, нельзя не отметить, что в ее русском переводе отсутствуют какие-либо признаки дополнения книги новыми источниками и литературой, вышедшими в последние 20 лет.

В 1994 г. в скромном издательстве «Минерва» Российского государственного педагогического университета им. А. И. Герцена тиражом в 300 экземпляров вышло блестящее исследование видного отечественного историка профессора В. И. Старцева под интригующим названием «Ненаписанный роман Фердинанда Оссендовского»²⁴. Именно герой этой книги является подлинным автором фальшивок «Документов Сиссона», и В. И. Старцев вводит нас в «мастерскую» этого талантливого журналиста и авантюриста, который в своих антибольшевистских сочинениях пытался нащупать и обнаружить слабости и промахи большевиков, умело соединяя для этой цели реальные факты с фантастическим вымыслом. Мастерство источниковеда, основанное на совершенном владении историческим материалом, позволило Старцеву проникнуть в тайны происхождения документов о «германо-большевистском заговоре» и не попасть в расставленные Оссендовским ловушки. Между прочим, когда Сиссон позднее узнал, что автором всех приобретенных им «документов» является один человек — Ф. Оссендовский, он этому не поверил²⁵. Не хотят этому верить и некоторые отечественные искатели «германского золота» большевиков, как не желают даже замечать этой книги В. И. Старцева, переизданной в 2001 г. уже посмертно в издательстве «Скарабей» тиражом в 3 тыс. экземпляров, вполне достаточным, чтобы найти ее и ознакомиться с ее содержанием. Настоятельно рекомендуя читателю это яркое по форме и глубокое по содержанию исследование, хочу обратить внимание на существенные выводы, к которым приходит автор в результате анализа тех же документов германского МИД за 1915-1918 гг. Во-первых, он полагает, что «до Февральской революции, всего вероятнее, большевики никаких денег ни в России, ни в Швейцарии от немцев не получали»²⁶. Во-вторых, по его мнению, «только с 8 ноября 1917 г. немцы стеши оказывать систематическую финансовую помощь большевистской партии, уже захватившей власть в Петрограде. Эта помощь оказывалась ими вплоть до октября 1918 г. и составила, по косвенным данным, до 50-60 млн золотых марок. Следовательно, обе революции сделаны не на “немецкие деньги”, а самими нашими русскими людьми под русским руководством». Вот здесь и содержится ответ на вопрос, почему тенденциозные авторы «не замечают» эту книгу весьма авторитетного историка.

Осталась не замеченной со стороны отечественных «знатоков» проблемы и опубликованная в 1995 г. в США книга профессора Питтсбургского университета С. Ляндреса «К пересмотру проблемы “немецкого золота” большевиков», вышедшая в трудах Центра русских восточноевропейских исследований этого университета²⁷. Американский историк впервые провел историческое и источниковедческое изучение всего комплекса перехваченной контрразведкой телеграфной переписки в мае-июне 1917 г. между Ганецким, находившимся в Стокгольме, и Козловским и Суменсон в Петрограде. Как выяснил Ляндрес, основная часть телеграмм с Петроградского телеграфа была получена контрразведывательным отделом Главного управления Генерального штаба, а не контрразведкой Петроградского военного округа, как это можно было понять из воспоминаний начальника петроградской контрразведки В. Б. Никитина, опубликовавшего 29 телеграмм из 66 перехваченных⁸.

Основываясь на источниковедческом анализе всех телеграмм, отобранных и подготовленных к публикации в июльские дни 1917 г., в первую очередь напечатанных тогда же в еженедельнике «Без лишних слов», американский историк пришел к чрезвычайно важному выводу о том, что их содержание не подтверждает июльские обвинения следственной комиссии Временного правительства в адрес большевиков. «В действительности, — пишет он в связи с этим,— телеграммы не содержат свидетельств о переводе каких- либо капиталов из Стокгольма в Петроград»²⁹. С. Ляндрес отвергает предположения о закодированном характере корреспонденции между Стокгольмом и Петроградом, настаивая на том, что деятельность фирмы Парвуса—Фюрстенберга носила «чисто коммерческий характер». Упоминающиеся в этих телеграммах переводы огромных по тем временам сумм денег — до 100 тыс. руб., подчеркивает он, представляли собой плату за товары, экспортированные фирмой Парвуса Фюрстенберга из Стокгольма в Петроград: «Товары направлялись в Петроград, а вырученные за них деньги— в Стокгольм, но никогда эти средства не шли в противоположном направлении»³⁰. Ляндрес раскрыл механизм взаимоотношений между экспортно-импортной фирмой Парвуса-Ганецкого в Стокгольме и ее финансовым агентом в Петрограде и тем самым снял завесу таинственности и секретности, которая создавалась вокруг нее начиная с 1917 г. Он показал, что Суменсон действительно занималась получением и распределением между перекупщиками на российском рынке поставляемых через Скандинавию товаров. Плата за импортируемую продукцию переводилась перекупщиками на текущие счета Суменсон в петроградских банках, а она, в свою очередь, переводила деньги фирме в Стокгольм на счета «Ниа Банкен». В связи с этим вряд ли теперь можно говорить о германском происхождении тех 2 млн руб., которые, по сведениям следствия, прошли по счетам Суменсон в Русско-Азиатском, Сибирском, Азовско-Донском и других банках. Без сомнения, выводы и наблюдения американского историка С. Ляндреса имеют принципиальное значение для пересмотра проблемы «германского золота» большевиков и всей литературы по этой проблеме.

В 1999 г. в журнале «Отечественная история» был опубликован обширный обзор материалов Особой следственной комиссии и Временного правительства об июльских событиях 1917 г., который подготовил известный специалист по истории Русской революции доктор исторических наук Г. И. Злоказов³¹. Ценность этого обзора состоит прежде всего в попытке автора рассмотреть эти материалы как единый комплекс документов, дать объективную характеристику всех 25 томов материалов Особой следственной комиссии, к счастью, не пропавших, а находившихся на особом хранении, как и другие документы, которые могли бросить хотя бы тень на партию большевиков и ее вождя. Не случайно некоторым авторам документы следственной комиссии представлялись «пропавшей грамотой», похоронившей тайну «немецкого золота». Получившие в 90-е годы возможность ознакомиться с этими материалами исследователи и просто искатели «германского золота» большевиков пытались найти прежде всего компромат, но ничего сенсационного в них не обнаружили. «Следствие пыталось создать версию прямого подкупа Ленина и его соратников немецкими разведовательными службами, — писал в связи с этим Д. А. Волкогонов. — Это, судя по материалам, которыми мы располагаем, маловероятно»³². Об этом свидетельствует и систематическое изучение материалов Особой следственной комиссии, проделанное Г. И. Злоказовым. Непредубежденный читатель обнаружит, что даже политические противники большевиков, давая показания в следственной комиссии, не верили выдвинутым против них обвинениям «в преступных сношениях с Германией». Так, один из лидеров меньшевиков Ф.И.Дан, утверждая, что большевики демагогически использовали народное недовольство и подлаживались к массовым настроениям, в то же время считал, что никаких данных для обвинения большевиков в уголовных деяниях или в «германском шпионаже» нет и не было³³. Г. В. Плеханов, допуская, что «неразборчивость» Ленина могла повести к тому, что для «интересов своей партии» он воспользовался средствами, «заведомо для него идущими из Германии», вместе с тем оговаривался, что считает так «только в пределах психологической возможности» и не знает ни одного факта о том, что эта возможность «перешла в преступное действие»³⁴.

Особый интерес в этом отношении представляют показания подполковника С. А. Филевского, служившего в особом отделе Департамента полиции, надзиравшего за деятельностью РСДРП в 1915-1917 гг. Ссылаясь на большой объем поступавшей информации, он отмечал, что «не имел возможности укрепить в своей памяти сведения о деятельности отдельных партийных работников, большевиков-пораженцев», но при этом признавал, что никакими сведениями о Ленине и его единомышленниках как агентов Германии и работающих на ее деньги во вред России он лично не располагал³⁵. Нельзя не согласиться здесь с автором обзора Г. И. Злоказовым, в том, что материалы Особой следственной комиссии Временного правительства являются существенным комплексом документов о политической истории России в 1917 г., который заслуживает дальнейшего всестороннего изучения³⁶, а не выхватывания из него отдельных фактов, соответствующих взглядам того или иного автора.

Обстоятельный обзор документов Особой следственной комиссии Временного правительства показывает также полную неосновательность утверждений о том, что основная часть этих документов была уничтожена большевиками. «Как теперь известно, — пишет А. Г. Латышев, — из нескольких шкафов с документами, перепиской большевиков, собранных в 1917 г. контрразведовательными органами Временного правительств, на сегодняшний день сохранилась лишь 21 папка с делами»³⁷. Между прочим, по свидетельству товарища министра юстиции Временного правительства А. Демьянова, «большевистское дело» обнимало 15 томов³⁸, а Г. И. Злоказов засвидетельствовал наличие целых 25! Так что из «шкафов», очевидно, ничего не пропало. Каждый сомневающийся теперь может это проверить — ведь фонд Особой следственной комиссии давно на открытом хранении.

Было бы наивно думать, что возникший в период гласности острый интерес общественности к проблеме «большевики и немецкое золото» мог быть удовлетворен научной литературой, о которой шла речь выше. Общественное мнение об этой таинственной в то время проблеме формировалось и направлялось мощным информационным потоком, в котором было все — и правда, и вымысел, и подлоги, но который воспринимался как абсолютная истина. С начала 90-х годов на страницах отечественных газет и журналов появились и сразу же привлекли внимание сенсационные документы о «германо-большевистском заговоре» в 1917 г. и комментарии к ним, но не историков, а журналистов и других любителей сенсаций, впервые приобщившихся к этой запретной ранее теме. В 1991 г. популярнейший еженедельник «Аргументы и факты», выходивший тогда тиражом почти в 26 млн экземпляров, напечатал «сенсационную заметку» находившегося в Вене журналиста В. Милосердова «Сколько стоила Октябрьская революция»³⁹. Автор заметки вдохновился «оригинальными документами немецкого министерства иностранных дел в Бонне, к которым удалось получить доступ австрийской писательнице Элизабет Хереш», и ее буйными фантазиями на эту тему. Попутно замечу, что австрийская писательница в силу своей исторической непросвещенности «открыла» в архиве то, что было открыто и опубликовано до нее историками 30 лет тому назад. Но магия «архивной находки» произвела впечатление, и в начале 1992 г. «Аргументы и факты», интригуя читателя заголовком «Достоянием гласности стали новые документы о революции 1917 г.», напечатал теперь уже большую статью А. Цыганова «Рейхсмарки для диктатуры пролетариата»⁴⁰. Статья предварялась редакционной вводкой: «Более 70 лет нам внушали, что Великая Октябрьская социалистическая революция делалась “чистыми руками” во имя светлого будущего. Сейчас история буквально перекраивается, мы узнаем все новые факты. Но выводы все-таки нужно делать нам самим». Однако эти выводы подсказывались следовавшей далее статьей А. Цыганова, написанной, по признанию автора, по следам только что вышедшей в Германии книги все той же Элизабет Хереш «Царская империя. Блеск и падение». В свое время мне пришлось прочитать это произведение в рукописи в качестве внутреннего рецензента для ее издания на русском языке, и я был потрясен историческим невежеством австрийской писательницы, равно как и удивлен готовностью непрофильных издательств печатать у нас такие «произведения». Некомпетентность восхищенного «открытиями» Э. Хереш автора статьи А. Цыганова имела своим следствием введение в заблуждение миллионов читателей — в качестве доказательства продажности и предательства Ленина и большевиков им преподносилась фальшивка из давно забракованных на Западе «Документов Сиссона», из которой явствовало, что еще 2 марта 1917 г. Ленину, Троцкому, Козловскому и Суменсон были открыты счета в Имперском банке Германии. Вот вам и вывод: революция в России, оказывается, делалась «грязными руками» да еще на немецкие деньги!

Массированную рекламу получила и следующая книга Э. Хереш «Купленная революция. Тайное дело Парвуса». В апреле 2001 г. «Комсомольская правда», одна из самых массовых отечественных газет, опубликовала интервью ставшей теперь историком Хереш, которое она дала почтенному журналисту В. Устюжанину⁴¹. Интервью был предпослан броский заголовок — «Октябрьскую революцию устроили немцы». Далее следовало сенсационное заявление о том, что «австрийский историк обнаружила уникальный документ — план подготовки революции в России: Германия вложила в Ленина миллионы марок». И в данном случае «австрийский историк», которую Устюжанин представляет как «известную фигуру» в научном историческом сообществе, показала свое полное невежество, открыв в очередной раз якобы новый документ, который на самом деле был известен и опубликован лет 40 тому назад. Речь идет о так называемом меморандуме доктора Парвуса от 9 марта 1915 г. — «Подготовка массовой политической забастовки в России». По собственному признанию Э. Хереш, она «отыскала» в архиве «редкий документ», который ее «потряс» и вдохновил на написание книги о Парвусе. Между тем этот «редкий документ» был впервые опубликован еще в конце 50-х годов XX в. в книге «Германия и революция в России 1905-1918». Если бы «австрийский историк» знала об этом, то, возможно, она не вдохновилась бы своим «открытием» и не загорелась желанием написать книгу, в которой столько нелепостей, ошибок, натяжек и фантазии. Так что известность Э. Хереш в научном историческом сообществе весьма сомнительна.

И все же всех и во всем превзошел литератор И. Бунич со своим «Золотом партии», ставшим главным пропагандистским «произведением», заполонившим в 90-е годы все книжные рынки. Тиражи «Золота партии» не снились даже авторам самых закрученных детективов. Впрочем и «Золото партии» написано, скорее, в жанре детективного романа, чем исторической хроники, на которую претендует автор. Какая уж там историческая хроника, если «творение» Бунича построено на буйной фантазии автора и вольном обращении с историческими фактами. С точки зрения историка оно ниже всякой критики, но обличительный пафос в адрес «преступной организации, именующей себя партией большевиков» находил живейший отклик даже у тех, кто не интересовался до этого ни политикой, ни историей. Публицистический запал автора, его умение придать даже выдуманным фактам характер как будто имевших место и убедить в этом читателя сделали «Золото партии» настольной книгой даже для тех, кто был далек от этой проблематики.

Знаковой фигурой в разоблачительной литературе о Ленине стал А. А. Арутюнов, рекламируемый в качестве «известного учено- го-историка и публициста». Скандальную известность этому «ученому-историку» принесли многочисленные статьи, опубликованные в 90-е годы в журналах и газетах: «Был ли Ленин агентом германского Генштаба?», «Родимое пятно большевизма», «Мертвому припарки», «Мещанин во дворянстве, или мифы новейшего времени», «Кайзеровские спонсоры Владимира Ильича», «Кто был настоящим отцом Ленина», «Резидент разведки Германского Генштаба» и др. Отзываясь об этих «отчетливо политизированных публикациях», американский историк С. Ляндрес назвал их автора в числе тех, кто «совершенно не стремится разобраться в существе этой далеко не однозначной темы»⁴². В выпущенной в 2002 г. двухтомной работе под претензионным названием «Ленин. Личностная и политическая биография. Досье без ретуши» Арутюнов стремится предстать в роли объективного исследователя, который поставил своей задачей «не только критически оценить идейные и научные взгляды авторов, стоящих на разных идеологических и политических позициях, но и выработать свою научную концепцию, опирающуюся на достоверные исторические факты, события и свидетельства современников об изучаемой личности, с тем чтобы исключить возможность проникновения в данную работу мыслей, суждений и выводов, могущих вызвать у читателя сомнение или недоверие». Сразу же хочу заявить, что у меня как читателя-историка вызывают сомнение и недоверие не только мысли, суждения и выводы автора, но и использованные им источники и приводимые в них факты. Я постараюсь это доказать в ходе дальнейшего рассмотрения тех или иных сюжетов, а здесь ограничусь только одним примером, связанным с достоверностью так называемых «документальных материалов», взятых, как уверяет Арутюнов, из личного архива М. В. Фофановой, укрывавшей у себя на квартире в октябре 1917 г. Ленина. Внимательно прочитав всю книгу Арутюнова, я никаких следов использованных документальных материалов из личного архива Фофановой не обнаружил, поскольку ссылки на «рассказы» Фофановой вряд ли можно принять за документальные материалы. Но «рассказы» стоят того, чтобы настаивать на их подлинности. Воспроизведу здесь главный из них: «Вечером 15 октября, в воскресенье, когда было уже темно, в сопровождении Эйно пришли к нам два товарища. Об их приходе я была предупреждена Владимиром Ильичем еще утром. Он сказал мне, что вечером придут из Финляндии два товарища — Рубаков и Егоров, и что они вместе со всеми совершили опасное путешествие из Цюриха в Петроград. Оба молодые, лет 30-35, высокие, стройные, чувствовалась военная выправка. Один из них, с усиками, похож был на актера Кторова. Они вежливо поздоровались, и я проводила их в комнату Владимира Ильича. Эйно прошел на кухню. Разобрать разговор при закрытых дверях было невозможно, да и не пыталась я это сделать. Но чувствовалось, что все трое говорят на немецком языке...»⁴³. Арутюнов тут же поясняет «рассказ» Фофановой комментарием о том, что эти два «товарища» были майорами разведовательного отдела германского Генштаба, которые, по-видимому, встречались с Лениным для «координации боевых действий немецких войск под Петроградом в период осуществления большевиками государственного переворота»⁴⁴. В этой сенсации поражает не столько факт, сколько его источник: Маргарита Васильевна Фофанова была активной деятельницей революционного движения с начала XX в., членом партии большевиков с 1917 г., депутатом Петроградского Совета, ее воспоминания, опубликованные в разное время, как мне казалось, были искренними, в особенности о личности Ленина. И вот теперь выясняется, что все, что она писала и говорила, все это неправда и фальсификация, а тайну, которую она носила в себе долгую жизнь (она прожила 93 года) доверила перед смертью только одному человеку — Арутюнову. Конечно, такое могло быть, но в данном случае, по многим причинам, это представляется, мягко говоря, сомнительным. Во-первых, так называемые «рассказы» Фофановой не вызывают доверия даже по формальным признакам: приводя в своей книге тот или иной сенсационный факт, Арутюнов каждый раз по-новому называет этот таинственный источник: «Из рассказов М. В. Фофановой», «Из беседы с М. В. Фофановой», «Запись рассказа М. В. Фофановой, сделанная автором»⁴⁵. Это дает основание предположить, что запротоколированных или застенографированных и удостоверенных автором рассказов Фофановой не существует. Во-вторых, немецкие разведчики с русскими фамилиями, которые на всю жизнь «запомнила» Фофанова, были придуманы еще в 1918 г. автором «Документов Сиссона» Ф. Оссендовским, который «ввез» их вместе с Лениным в «запломбированном» вагоне в Россию для того, чтобы помочь большевикам захватить власть. В-третьих, Ленин, будучи крайне осторожным и осмотрительным подпольщиком, не мог делиться секретными сведениями с человеком, исполнявшим его технические поручения (купить газеты, передать записку и т.п.). Наконец, сама Фофанова в своих подлинных воспоминаниях, опубликованных в 1971 г., когда (по совпадению) с ней познакомился Арутюнов, свидетельствовала: «В течение пребывания Владимира Ильича в конспиративной квартире никто не бывал здесь, кроме Надежды Константиновны, Марии Ильиничны и Э. Рахья. Никаких совещаний для встреч Ленина с руководящими деятелями партии здесь не проходило. Для этого он уходил в другие заранее подготовленные места»⁴⁶.

Итак, опубликованные широко разрекламированным «известным историком и публицистом» Арутюновым «новые сведения» о германских сообщниках Ленина по захвату власти в октябре 1917 г. носят сомнительный характер, зато они органически дополняют «Документы Сиссона», в подлинность которых свято верит Арутюнов. Об этом свидетельствует и второе «дополненное и уточненное» издание его книги в 2003 г. Единственное уточнение, которое мне удалось обнаружить в первом томе, это его подзаголовок — «Великий экспериментатор». Существенным дополнением стало отсутствующее в первом издании предисловие «Оружием правды», подготовленное В. Соколовым. Автор предисловия утверждает, что работа Арутюнова написана «правдиво, на высоком профессиональном уровне и на основе безупречных источников отечественного и зарубежного происхождения». А далее следует прямо-таки панегирик, которого не заслуживали и более маститые борцы за правду: «Не ошибусь сказав, что всем фальсификациям и измышлениям адептов ленинизма, лживым составлением биографии Ленина положили конец добросовестные и смелые научные исследования известного российского ученого-историка Акима Арутюнова. По сути, именно его труды вооружили широкую общественность оружием правды для изучения истинной личностной и политической биографии Ленина»⁴⁷.

Как оказалось, Арутюнов вооружил «оружием правды» не только широкую общественность, но и своих соратников по борьбе с большевиками. Автор вышедшей в 2003 г. книги «Ленин» В. Поцелуев, отнеся труды своего духовного наставника к «перестроечно-новаторской» историографии, считал необходимым подчеркнуть, что Арутюнов «привлек огромное количество документальных источников, ввел в научный оборот не использованные ранее архивные материалы, проделал критический анализ, пришел к аргументированным выводам»⁴⁸. Вполне понятно, что после таких дифирамбов автору не остается ничего другого, как воспроизвести вслед за Арутюновым весь набор обвинений в адрес Ленина и его окружения в «преступных сношениях» с Германией⁴⁹.

На фоне современной отечественной литературы о Ленине, откровенно воинственной и пристрастной, западная историография предпочитает исходить из реальных фактов и документов, не соблазняясь фальшивками и подлогами. Даже такой рьяный критик Ленина, как немецкий историк Георг фон Раух, указав на факт финансовой помощи Германии русским революционерам в швейцарской эмиграции⁵⁰, затем в развитии революционных событий в России не обнаруживает роль «немецкого золота». Для Рауха «события 25 октября представляют собой комбинацию организованного, тщательно подготовленного заговора меньшинства и всеобщего движения масс, имеющего, однако, неясные ориентиры и поэтому легко управляемого. Развитие событий в период с мая по октябрь 1917 г. принесло большевикам симпатии широких кругов населения, ибо Временное правительство и социалистические партии, представленные в правительстве, эти симпатии утратили, и лишь Ленин, как казалось, мог предположить то, что представлялось массам существенным»⁵¹.

Английский историк Роберт Сервис в опубликованной в 2000 г. книге «Ленин» стремится преодолеть односторонний взгляд на вождя большевиков. «Очевидно, ошибается Ричард Пайпс, изображая Ленина психопатом, для которого идеология не имеет существенного значения, а действия мотивированы в основном стремлением доминировать и убивать, — пишет он. — Нельзя согласиться ни с мнением Александра Солженицына и Дмитрия Волкогонова, убежденных, что Ленин и ленинизм абсолютно чужды русской традиции, ни с антисемитским подходом Владимира Солоухина, для которого ленинская идеология в значительной степени является следствием наличия в его родословной еврейского предка»⁵². Исход Русской революции в пользу большевиков Сервис объясняет в первую очередь неукротимой волей и огромным влиянием Ленина, сумевшего подчинить для достижения своей цели не только своих сторонников в партии, но и широкие массы. Что же касается роли «немецкого золота», то он, отметив факт финансирования Германией пропагандистской кампании в России в пользу мира⁵³, в дальнейшем к этой теме не возвращается. Не обнаружил Сервис и «германского следа» в Октябрьском вооруженном восстании⁵⁴. Нельзя также не обратить внимания на то, что английский историк не скрывает истинные причины развернувшейся широкой кампании по дискредитации Ленина как политика и человека. Он полагает, что образ Ленина еще много десятилетий будет сохранять значительное влияние на умы россиян. «Пытаясь его уничтожить, — пишет он в связи с этим, — политик Ельцин и многие антиленинские историки в России избрали оружие, давно привычное западным авторам. Почти всегда это попытка представить его фигуру в каком-то одном плане»⁵⁵. В последние годы, как мы уже видели, таким планом стало изображение Ленина как главного пособника кайзеровской Германии.

Известный специалист по истории России почетный член Французской Академии наук Элен Каррер д’Анкосс в опубликованной в 1998 г. книге «Ленин» полагает, что «Ленин отныне принадлежит тем, кто размышляет, взвешивая заслуги людей и событий и не заботясь о политических требованиях и императивах»⁵⁶. Увы, наряду с теми, кто размышляет, есть и те, кто измышляет. Да и сама Элен Каррер д’Анкосс видит цель своей книги «в стремлении вырвать Ленина из “объятий” идеологических страстей и поместить его в историю уходящего века, который, хотим мы того или нет, находился под властью его идей и его воли»⁵⁷. Знакомство с книгой французского историка показывает, что она действительно стремится избегать бездоказательных обвинений и не делать выводов на основе сомнительных источников, хотя вырвать Ленина из «объятий» идеологических страстей, на мой взгляд, ей вряд ли удалось. Тем не менее Каррер д’Анкосс действительно стремится выяснить, какую роль сыграл Ленин в исходе Русской революции 1917 г. При этом она не пытается сколько-нибудь преувеличить значение финансовой помощи Германии за проведение в России пацифистской революционной пропаганды, о чем в ее книге упомянуто всего один раз⁵⁸. Отвечая на вопрос, почему в октябре 1917 г. взяли власть большевики под руководством Ленина, французский историк указывает в первую очередь на неспособность или нежелание Временного правительства удовлетворить основные требования народа — дать ему мир и аграрную реформу⁵⁹. Вернувшийся из эмиграции Ленин, отмечает она, увидел, что движущей силой революции в России стала стихийность, что общество не боролось ни за либерализм, ни за социализм, а защищало свои интересы: хлеб и мир для всех, земля крестьянам, рабочий контроль на предприятиях, самоопределение национальных меньшинств. «Без колебаний он встает на сторону всех стихийных требований, делает свою партию их рупором, — пишет Каррер д’Анкосс. — Лозунг “Вся власть Советам!” — лозунг, который с точки зрения ортодоксального ленинизма был неприемлем; с точки зрения революционной тактики он был гениальной находкой»⁶⁰. Вполне естественно, что в рамках такого понимания и объяснения характера революционного процесса в России 1917 г. фактору «немецкого золота» места не нашлось.

Как видно даже из этого беглого обзора новейшей западной историографии, она далеко «отстает» от нашей «перестроечноноваторской» литературы. В то время как современные зарубежные историки отказались от многих мифов и легенд и в первую очередь от концепции «германо-большевистского заговора» в России в 1917 г., отечественные «историки-новаторы» ухватились за них, выдавая их общественному мнению за свои собственные открытия. Известный американский историк Александр Рабинович в своей новой книге «Большевики у власти» по этому поводу пишет: «Октябрьскую революцию в Петрограде часто рассматривают как блестяще организованный военный переворот, не имевший опоры в народных массах и осуществленный тесно сплоченной группой профессиональных революционеров под блистательным руководством фанатичного Ленина на германские деньги. Эта трактовка, развенчанная западной “ревизионистской” школой социальной истории в 70-80-е годы, обрела второе дыхание после роспуска Советского Союза, несмотря на тот факт, что данные из рассекреченных в годы горбачевской гласности советских архивистов подтвердили догадки и выводы ревизионистов»⁶¹. Увы, наши доморощенные «ревизионисты» предпочли довериться старым мифам и легендам.

Примечания:

¹ Мельгунов С. П. Золотой немецкий ключ большевиков. Париж, 1940.

² Там же. С. 171.

³ Там же.

⁴ Katkov G. German Foreign Office. Documents on Financial Support to the Bolsheviks in 1917 // International Affairs. 1956. N 32.

⁵ Katkov G. Russia, 1917. The February Revolution. London, 1967. — На русском языке книга вышла в 1984 г. в Париже и в 1997 г. в Москве.

⁶ Катков Г. Россия 1917. Февральская революция. М., 1997. С. 230-231.

⁷ Там же. С. 236.

⁸ Там же. С. 238

⁹ Halweg Werner. Lenins Ruckkehr nach Russland 1917. Die Deutschen Akten. Leiden, 1957. — На русском языке книга вышла в 1990 г. в издательстве «Меж­дународные отношения» со вступительной статьей д-ра истор. наук А. М. Совокина тиражом в 16 тыс. экземпляров.

¹⁰ Хальвег Вернер. Возвращение Ленина в Россию в 1917 году. С. 25.

¹¹ Там же. С. 26-28.

¹² Там же. С. 31.

¹³ Там же. С. 32-33.

¹⁴ Там же. С. 34.

¹⁵ Там же. С. 54-154.

¹⁶ См.: Деникин А. И. Очерки русской смуты. Т. 1. Крушение власти и армии. Париж. 1921. С. 71.

¹⁷ Хальвег Вернер. Указ. соч. С. 49.

¹⁸ Zeman Z. A., Scharlau W. В. Freibeuter der Revolution Parvus-Helphand: Eine Politische Biographic, Koln, 1964; Zeman Z.A., Scharlau W.B. The Merchant of Revolution. London, 1965.

¹⁹ Зем.ап 3., Шарлау В. Парвус — купец революции. Нью-Йорк, 1991. С. 7.

²⁰ Там же. С. 8.

²¹ Зем.ан 3., Шарлау В. Парвус — купец революции. Нью-Йорк, 1991. С. 7.

²² Bjorkegren Hans. Ryska posten. De ryska revolutinarerna i Norden 1906-1917. Stockholm, 1985.

²³ Бьёркегрен Ханс. Скандинавский транзит. Российские революционеры в Скандинавии. 1906-1917 гг. М., 2007. С. 297.

²⁴ Старцев В. И. Ненаписанный роман Фердинанда Оссендовского. СПб., 1994.

²⁵ Там же. С. 13.

²⁶ Там же. С. 6

²⁷ Там же. С. 6-7.

²⁸ Lyandres S. The Bolsheviks’ “German Gold” Revisited. An Inquiry into 1917 Accusations. Pittsburgh, 1995.

²⁹ Никитин В. Б. Роковые годы (Новые показания участника). Париж, 1937. С. 110-114.

³⁰ Lyandres S. Op. cit. P. 94.

³¹ Ibid. P. 94-95.

³² Злоказов Г. И. Материалы Особой следственной комиссии Временного правительства об июльских событиях 1917 года // Отечественная история. 1999. № 5. С. 73-87.

³³ Волкогонов Д. А, Ленин. Кн. 1. М., 1999. С. 200-231.

³⁴ Там же. С. 82.

³⁵ Там же. С. 84

³⁶ Там же. С. 86.

³⁷ Латышев А. Г. Указ. соч. С. 95.

³⁸ Демьянов А. Моя служба при Временном правительстве // Архив Русской революции. Т. IV. Берлин, 1922. С. 94.

³⁹ Аргументы и факты. 1991. № 29/30.

⁴⁰ Там же. 1992. 3.

⁴¹ Комсомольская правда. 2001. 4 апр.

⁴² Там же. С. 132.

⁴³ Там же. С. 200.

⁴⁴ Там же.

⁴⁵ Там же. С. 432, 437, 439.

⁴⁶ В огне революционных боев. Ч. II. М., 1971. С. 24.

⁴⁷ Арутюнов А. А. Личностная и политическая биография. Т. 1. Великий экспериментатор. 2-е изд., доп. и уточн. М., 2003. С. 5-6.

⁴⁸ Поцелуев В. Ленин. М., 2003. С. 38-39.

⁴⁹ См.: Там же. С. 406-416.

⁵⁰ Раух Г. Ленин / Пер. с нем. Ростов-на-Дону, 1998. С. 73-74.

⁵¹ Там же. С. 103.

⁵² Сервис Роберт. Ленин / Пер. с англ. Минск, 2002. С. 17.

⁵³ Там же. С. 334.

⁵⁴ Там же. С. 340-349.

⁵⁵ Там же. С. 561.

⁵⁶ Каррер д’Анкосс Элен. Ленин / Пер. с фр. М., 2002. С. 8.

⁵⁷ Там же.

⁵⁸ Там же. С. 147.

⁵⁹ Там же. С. 186.

⁶⁰ Там же. С. 339-340.

⁶¹ Рабинович Александр. Большевики у власти. Первый год Советской эпохи в Петрограде / Пер. с англ. М., 2007. С. 39.

 

 

 

Глава вторая

ОТ ГЕРМАНОФИЛЬСТВА К БОРЬБЕ С «ГЕРМАНИЗМОМ»*

«В начале 1914 г. в русском военном министерстве войны не ожидали, — вспоминал бывший в то время военным министром В. А. Сухомлинов. — В главном управлении генерального штаба в конце зимы 1913/1914 гг. расписания лагерных сборов составлялись как обыкновенно: отдельные части у отдаленных округов, в том числе и западного пограничного района, должны были прибыть в Красное Село»¹. Если в военном ведомстве за несколько месяцев до начала Первой мировой войны ее не ожидали, то наиболее дальновидные политики ее предвидели и даже предупреждали о ее негативных последствиях для России. Один из самых влиятельных царских сановников, бывший министр внутренних дел П. Н. Дурново обратился в это же время к Николаю II с, запиской², в которой предупреждал, что англо-русское сближение «сулит нам неизбежно вооруженное столкновение с Германией». Отвечая на вопрос, в каких условиях произойдет это столкновение, П. Н. Дурново в своей записке определил основные группировки — Россия, Франция, Англия, с одной стороны, и Германия, Австро-Венгрия и Турция — с другой. При этом он обращал внимание царя на тот очевидный для него факт, что в достижении своих жизненных целей «Германия не отступит перед войной и, конечно, постарается даже ее вызвать, выбрав наиболее выгодный для себя момент». Одновременно царский сановник отмечал, что «борьба с Германией представляет для нас огромные трудности и потребует он нас неисчислимых жертв». Убеждая царя в том, что России во всех отношениях не выгодна война с Германией, П. Н. Дурново обращал особое внимание на важность экономического сотрудничества с немецкой стороной. «Что же касается немецкого засилья в области нашей экономической жизни, то едва ли это явление вызывает те нарекания, которые обычно против него раздаются, — полагал он. — Россия слишком бедна и капиталами, и промышленною предприимчивостью, чтобы могла обойтись без широкого притока иностранных капиталов. Поэтому известная зависимость от того или другого иностранного капитала неизбежна для нас до тех пор, пока промышленная предприимчивость и материальные средства населения не разовьются настолько, что дадут возможность совершенно отказаться от услуг иностранных предпринимателей и их денег. Но пока мы в них нуждаемся, немецкий капитал выгоднее для нас, чем всякий другой... В отличие от английских или французских, германские капиталисты, большею частью вместе со своими капиталами, и сами переезжают в Россию. Этим же свойством в значительной степени и объясняется поражающая нас многочисленность немцев-промышленников, заводчиков и фабрикантов, по сравнению с англичанами и французами. Те сидят себе за границей, до последней копейки выбирая из России вырабатываемые их предприятиями барыши. Напротив того, немцы-предприниматели подолгу проживают в России, а нередко там оседают навсегда. Что бы ни говорили, но немцы, в отличие от других иностранцев, скоро осваиваются в России и быстро русеют. Кто не видел, напр., французов и англичан, чуть не всю жизнь проживающих в России и, однако, ни слова по-русски не говорящих? Напротив того, много ли видно немцев, которые бы хотя с акцентом, ломаным языком, но все-же объяснялись по-русски? Мало того, кто не видал русских людей, прославленных, до глубины души преданных русским государственным началам и, однако, всего в первом или во втором поколении происходящих от немецких выходцев?».

Свидетельством глубокого проникновения немцев в Россию стало и то, что к лету 1914 г. из 1,5 тыс. генералов русской армии этнические немцы составляли пятую часть, а в гвардейских войсках выходцы из немецких знатных родов занимали треть командирских должностей. По подсчетам немецких историков, более 300 тыс. немцев — подданных Российской империи, сражались в русской армии против Германии и Австро-Венгрии³.

Главное предостережение П. Н. Дурново состояло в том, что война России с Германией может закончиться социальной революцией для обеих. «Слишком уж многочисленны те каналы, которыми за много лет мирного сожительства, незримо соединены обе страны. Чтобы коренные социальные потрясения, разыгравшиеся в одной из них не отразились бы и в другой, — писал он. Особенно благоприятную почву для социальных потрясений представляет, конечно, Россия, где народные массы, несомненно, исповедуют принципы бессознательного социализма».

Однако в августе 1914 г. ничто не предвещало предсказанного П. Н. Дурново исхода событий. В ответ на объявление войны Германией Россия ответила взрывом патриотизма. По свидетельству князя А. В. Оболенского, «подъем народного энтузиазма был огромным; казалось, что государь и народ были единодушны»⁴. Когда Николай II сразу же после подписания манифеста об объявлении войны Германии появился вместе с императрицей Александрой Федоровной на балконе Зимнего дворца, «то вся толпа, запрудившая площадь Зимнего дворца, так что еле можно было дышать, как один человек, упала на колени, и все разом подхватили “Боже, царя храни”. Всем видевшим события 1917 и 1918 гг. трудно поверить, что это была все та же толпа тех же рабочих, солдат и чиновников»⁵. Передавая свои впечатления от первых дней после начала войны, английский посол Джордж Бьюкенен писал: «В эти чудесные дни начала августа Россия оказалась совершенно преображенной. Германский посол предсказывал, что объявление войны вызовет революцию. Он даже не послушался совета своего друга отослать его коллекцию художественных ценностей на хранение в Эрмитаж, поскольку полагал, что Эрмитаж будет разгромлен одним из первых. К несчастью для него, единственным проявлением беспорядков стало полное разграбление посольства Германии 4 августа. Вместо того, чтобы вызвать революцию, война лишь скрепила связь между государем и народом»⁶. Расположенное в центре города, на Исаакиевской площади, посольство Германии и в самом деле было взято толпой штурмом и, несмотря на присутствие на площади министра внутренних дел Н, А. Маклакова и эскадрона жандармов, было «разнесено в щепки».

Что же касается «скрепления связи между государем и народом», то это было хотя и ярко проявленное, но мимолетное впечатление, которое быстро улетучилось. Пройдет не так уже много времени, и худшие опасения П. Н. Дурново начнут сбываться в ходе длительной и кровопролитной войны: Россия и Германия сами загонят себя в тупик, выход из которого будет пролегать через социальные потрясения и революции.

Война стала последним испытанием царизма, показала его неспособность спасти от катастрофы страну, которая к этой войне не была готова. На первые поражения русской армии в августе 1917 г. царь смог ответить только переименованием Петербурга в Петроград. Как признавал позднее начальник штаба Ставки генерал Н. Н. Янушкевич, вопрос о недостатке снарядов, винтовок и патронов возник в первые же месяцы войны. Мобилизационный запас снарядов, например, был израсходован в первые четыре месяца войны. Программа перевооружения была рассчитана на выполнение к 1917 г. Казенная военная промышленность не могла в достаточной степени обеспечить армию вооружением и боеприпасами, а переход частной промышленности на их производство был начат с опозданием. В результате русская армия оказалась неподготовленной к ведению крупномасштабных наступательных операций. В ноябре 1914 г. председатель Центрального военно-промышленного комитета А. И. Гучков сообщал с фронта, что «войска плохо кормлены, плохо одеты, завшивлены в конец, в каких-то гнилых лохмотьях вместо белья»⁷. В связи с этим А. Ф. Керенский позднее писал: «Реакционеры, утверждающие, будто русскую армию сгубила революция, будто армия, героически сражавшаяся в 1914-1915 годах, разбежалась в 1917-м, совершенно искажают факты. Армия неотвратимо утрачивала боеспособность. Она все более напоминала недисциплинированную, плохо экипированную толпу»...⁸

Война легла непосильным бременем на экономику страны. «В то время как Англия вступила в войну, имея одних иностранных ценностей на 150 миллиардов франков, а Франция на 115 миллиардов франков, с чем, с какими запасами накопленных в долгие годы мира богатства, вступила в эту войну Россия?» — задавался вопросом член Государственной думы А. А. Бубликов в 1917 г. И сам отвечал: «С отрицательным запасом, с иностранными долгами государственными и промышленными»⁹. В 1914 г. суточные расходы на войну составляли 9 млн руб., а в 1915 — 24 млн руб., в 1916 — 40 млн руб., в 1917 г.— 55 млн, а всего военные расходы России за 1914-1917 гг. составили около 50 млрд руб. Именно таким был государственный долг, по данным министра финансов Временного правительства А. И. Шингарева, на середину 1917 г.¹⁰ Экономическая неподготовленность к войне была усугублена острым социально-политическим кризисом, расколом российского общества, нежеланием царизма пойти на уступки либеральной оппозиции. «... Наступил момент, когда для всех стало ясно, что довести войну до конца, победить при старом строе невозможно, и для тех, кто верил, что революция гибельна, для тех явилось долгом и задачей сделать революцию сверху, — говорил один из видных деятелей кадетской партии В. А. Маклаков на частном совещании членов Государственной думы 4 мая 1917 г. — Вот та задача, которую мы не исполнили. И если, господа, потомство проклянет эту революцию, то она проклянет и тех, которые вовремя не поняли, какими средствами можно было бы ее предотвратить»¹¹.

Однако Николай II, убежденный в абсолютной преданности ему народных масс, полагал, что успешное решение обострившихся внутриполитических проблем зависит только лишь «от единения царя со своим народом», который стремится не к ограничению царской власти, а к оказанию ей безусловной поддержки. Перманентная оппозиционность Государственной думы заставляла царя искать «единения с народом» в общении не с ее депутатами, а с черносотенными деятелями. Когда однажды председатель Думы М. В. Родзянко обратил внимание Николая «на растущее недовольство в народных массах, царь возразил ему, показав объемистую пачку телеграмм черносотенцев: “Это неверно. У меня ведь тоже есть своя осведомленность. Вот выражения народных чувств, мною ежедневно получаемые: в них высказывается любовь к царю”»¹². Встречаясь во время войны с рабочими и солдатами, Николай пытался снова и снова доказать себе и другим, что проявившееся в начале войны «единение царя и народа» существует по-прежнему. Если судить по восторженному приему подданных, то оно так и было. «Его величество посетил сегодня Путиловский завод,— записал в своем дневнике военный министр В. А. Сухомлинов. — Рабочие высказали такой энтузиазм и патриотический подъем, что государь был до глубины души тронут»¹³. Трудно сказать, насколько искренни были здесь обе стороны. Во всяком случае именно путиловцы выступили одними из первых в феврале 1917 г. против царской власти. Охранное отделение сообщало, что 3 февраля 1917 г. рабочие кричали у Путиловского завода: «Долой самодержавную власть, так как государь не знает, кто правит страной и ее продает»¹⁴.

По мере ухудшения положения в стране думская оппозиция все решительнее протестовала против политики царской власти. Выступая 1 ноября 1916 г. на заседании Государственной думы, лидер партии конституционных демократов П. Н. Милюков назвал царское правительство главным виновником развала в стране как на фронте, так и в тылу. «Во французской “Желтой книге”, — говорил он, — был опубликован германский документ, в котором преподавали правила, как дезорганизовать неприятельскую страну, как создать в ней брожение и беспорядки. Если бы наше правительство хотело намеренно поставить перед собою эту самую задачу или если бы германцы захотели употребить на это свои средства — средства влияния или средства подкупа, то ничего лучшего они не могли бы сделать, как поступать так, как поступало русское правительство». Тем не менее в этой речи будущего министра иностранных дел Временного правительства удивляет то, что тезис о дезорганизаторской работе противника выражен в предположительной форме («если бы германцы захотели... »), и нам, в свою очередь, остается предположить: либо П. Н. Милюков действительно ничего не знал об этой подрывной работе, либо для него было важнее «свалить» собственное правительство, которое он обвинял в «глупости» или «измене».

Показательно также с этой точки зрения и выступление в Москве в декабре 1916 г. соратника П. Н. Милюкова — В. А. Маклакова. «Династия ставит на карту самое свое существование, — говорил он, — не разрушительными силами извне, а ужасною разрушительною работою изнутри она сокращает срок возможного, естественного существования на доброе столетие... Безумная власть пришла бы в величайший ужас, если бы она знала, услыхала, каким языком и что говорит деревня. Бог весть, какими путями, но ей немедленно стало известно все то, что знают в Петрограде каждая кухарка и дворник. И ужасное зерно истины деревня стала облекать в невероятные одежды легенды. И получается поистине кошмар. Интеллигенция, силясь понять явление, в ужасе перед развалом, все-таки не теряет до конца великодушия и говорит о болезни, о патологии, о психозе; деревня решает проще: она знает в оценке происходящего одно ужасное слово: ’’измена, предательство русского народа германцам”»¹⁵.

Но так думала не только деревня. Как показало изучение материалов перлюстрации в годы Первой мировой войны, треть всех корреспондентов связывала кризисное состояние России с закулисным влиянием, считала его даже решающим фактором политической и экономической жизни России. Образ «темных сил» эксплуатировался и левыми, и правыми политическими кругами, вкладывающими в него различное содержание. Более половины тех, кто писал о «вражеском влиянии», понимали под этим действия «немецких агентов»¹⁶. «Слухи заполнили собою обывательскую жизнь, — отмечалось в отчете Петроградского охранного отделения в ноябре 1916 г., — им верят больше, чем газетам, которые по цензурным условиям не могут открыть всей правды. Общество жаждет вести разговоры на “политические” темы, но не имеет никакого материала для подобных бесед. Всякий, кому не лень, распространяет слухи о войне, мире, германских интригах и пр. Не видно конца всем этим слухам, которыми живет изо дня в день столица»¹⁷.

Главным персонажем слухов становится императрица. Александра Федоровна была заподозрена с самого начала войны в германофильстве: она де радуется, «когда бьют наших, и плачет, когда бьют врагов». И хотя распространителей подобных слухов даже привлекали к суду, остановить их хождение было невозможно¹⁸.

Возник устойчивый слух о «немецкой партии», сплотившейся вокруг императрицы. Неудивительно, что в такой обстановке русский генерал мог сказать английским офицерам в начале 1917 г.: «Что мы можем поделать. У нас немцы везде. Императрица — немка»¹⁹. В докладе военной цензуры о настроениях в русской армии в начале 1917 г. отмечалось, что офицеры все неустройство приписывают влиянию «немецкой партии», при этом многие относятся к царице враждебно, считая ее «активной германофилкой»²⁰. Во время визитов Александры Федоровны в Ставку принимались экстренные меры секретности — утверждали, что после каждого такого посещения русская армия терпела поражения. Начальник штаба Верховного главнокомандующего генерал М. В. Алексеев заявил, что у царицы имелась секретная карта с расположением войск, которая должна была существовать только в двух экземплярах, хранящихся у него и императора²¹.

Другим персонажем слухов стал великий князь Николай Николаевич, назначенный царем Верховным главнокомандующим. Первые слухи об измене Верховного главнокомандующего были зафиксированы еще осенью 1914 г. Некий волостной писарь и его помощник рассказывали крестьянам в волостном управлении, что Николай Николаевич де «сделал измену» и продал Варшаву за 16 пудов золота, но один солдат на него донес, и великого князя будут судить. Слухи о «пудах золота» распространялись и потом. Пьяный торговец из Тамбова в ночь на 1 января 1916 г. поведал посетителям трактира, что «бывший Верховный Главнокомандующий Великий князь Николай Николаевич продал Карпаты и Россию за бочку золота, и теперь война проиграна»²². Даже московский градоначальник не мог не отметить, что в народе складывается убеждение, что победы достигнет не правительство, а народ своими собственными усилиями и после войны посчитается с правительством за ту кровь, которая пролилась напрасно, благодаря его потворству немцам»²³.

В подобных слухах отразились сомнения в различных слоях российского общества относительно патриотической позиции династии Романовых. Показательно, что созданная Временным правительством Чрезвычайная следственная комиссия для расследования преступлений царского режима была ориентирована на поиск доказательств преступной связи Романовых с Германией. Председатель этой комиссии Н. К. Муравьев первоначально считал, что Николай II намеревался открыть фронт немцам, а царица передавала кайзеру Вильгельму II сведения о дислокации русских войск²⁴. Объяснение этому феномену лежит, между прочим, не только в прежних отношениях Николая II и Вильгельма II, но и в тех новых политических и идеологических установках, которые были приняты царем и его правительством с началом войны против Германии.

Примечания:

¹ Сухомлинов В. Воспоминания. Берлин. 1924. С. 283.

² 3аписка П. Н. Дурново // Красная новь. 1922. №6 (10). С. 182-189.

³ Меленберг А. А. Немцы в Российской армии накануне Первой мировой войны // Вопросы истории. 1998. № 10. С. 128-130; Хаген М. фон. Великая война и искусственное усиление этнического самосознания в Российской империи // Россия и первая мировая война. СПб., 1999. С. 402.

⁴ Цит. по: Куликов С. В. Император Николай II в годы Первой мировой войны // Английская набережная, 4. СПб., 2000. С. 287.

⁵ Там же.

⁶ Бьюкенен Джордж. Моя миссия в России. Воспоминания английского дипломата. 1910-1918 / Пер. с англ. М., 2006. С. 170.

⁷ Кризис самодержавия в России. 1895-1917. Л., 1984. С. 543.

⁸ Керенский А. Ф. Русская революция 1917. М., 2005. С. 91

⁹ Буржуазия и помещики в 1917 г. Частные совещания членов Государственной думы. М.; Л., 1932. С. 133.

¹⁰ Там же. С. 248.

¹¹ Там же. С. 17.

¹² Куликов С. В. Указ. соч. С. 285.

¹³ Дневник генерала Сухомлинова // Дела и дни. Кн. 1. Пг., 1920. С. 230.

¹⁴ Февральская революция и охранное отделение / / Былое. 1918. № 1 (29). С. 160.

¹⁵ Донесения Д. К. Кумашша из Министерского павильона Государственной думы. Декабрь 1911 — февраль 1917 года // Вопросы истории. № 5. С. 28-29.

¹⁶ Измозик В. С. К вопросу о политических настроениях российского общества в канун 1917 г. // Россия и Первая мировая война. СПб., 1999. С. 166.

¹⁷ Буржуазия накануне Февральской революции / Подгот. Б. Б. Граве. М.; Л., 1927. С. 125-126.

¹⁸ Колоницкий Б. И. К изучению механизмов десакрализации монархии (слухи и «политическая порнография» в годы Первой мировой войны) // Историк и революция. СПб., 1999. С. 72-73.

¹⁹ Там же. С. 73

²⁰ Там же. С. 73-74.

²¹ Там же. С. 74.

²² Колоницкий Б. И. Великий князь Николай Николаевич в оскорблениях и слухах эпохи Первой мировой войны // Отечественная история и историческая мысль в России ХІХ-ХХ веков: Сб. статей к 75-летию А. Н. Цамутали. СПб., 2006. С. 446, 450

²³ Савинова Н. В. Антинемецкие настроения населения Российской империи в 1914-1917 гг. // Вестник СПбГУ. Сер. 2. 2007. Вып. 2. С. 181.

²⁴ Завадский С. В. На великом изломе // Архив русской революции. Т. XI. Берлин, 1923. С. 50.

 

 

 

1.Борьба с «немецким засильем»

С вступлением России в Первую мировую войну получившее в России широкое распространение немецкого землевладения и землепользования, а также предпринимательской активности в торгово-промышленной сфере встретило серьезные препятствия. Пресловутое «засилье немечества» стало слишком привлекательной во всех отношениях темой, чтобы ее не использовать и не свалить на вчерашних союзников ответственность за все беды страны и не попытаться решить за их счет свои насущные проблемы. Справедливости ради отмечу — для этого были и объективные основания: еще до начала войны в Департамент общих дел МВД стали поступать из Департамента полиции сведения о деятельности в России немецких организаций «Союза для охраны германизма за границей» и «Общества попечительства о немецких переселенцах, возвращающихся в Германию». Берлинский «Союз для охраны германизма за границей» рассылал по немецким колониям на окраинах России эмиссаров, которые пропагандировали среди немцев-колонистов, в особенности среди солдат-немцев русской службы, идею пангерманизма. Союз оказывал своим соотечественникам материальную помощь для скупки русских земель вдоль железных дорог, выгодных для германских интересов. «Общество попечительства о немецких переселенцах, возвращающихся в Германию», занималось распределением немецких колонистов по стратегически важным районам Российской империи и собирало при посредничестве немцев-колонистов сведения военного характера¹.

«Высочайшим» указом от 28 июля 1914 г. о правилах, которыми Россия будет руководствоваться во время войны, прекращалось действие всяких льгот и преимуществ, предоставленных в свое время подданным «неприятельских государств». Органам власти предписывалось задерживать тех из них, которые состоят на действительной военной службе или подлежат призыву, в качестве военнопленных, а также предоставлялось право высылать «вражеских подданных» из пределов России и отдельных местностей. Проживавшие в России лица немецкой национальности уже не рассматривались в качестве одной из категорий иностранцев русскоподданных, а как подданные воюющей с Россией державы или как потомки таковых. В связи с этим во внутриполитической конъюнктуре произошли серьезные изменения, и вчерашним высокопоставленным германофилам пришлось срочно открещиваться от прежних взглядов и искать поводы для демонстрации своего патриотизма. Шумиха вокруг «немецких привилегий» подходила для этого как нельзя лучше. Инициативу проявило Министерство внутренних дел, что свидетельствовало об организованном и официальном характере кампании по борьбе с «немецким засильем». 10 октября 1914 г. министр внутренних дел Н. А. Маклаков препроводил в Совет министров докладную записку «О мерах к сокращению немецкого землевладения и землепользования». С первых строк документа его авторы безапелляционно утверждали, что «стремительное увеличение немецкого землевладения... должно было всячески содействовать подготовке германского военного нашествия на... западные окраины». Как непреложный факт провозглашалось и то, что проживавшие в приграничной полосе немцы обязаны были при наступлении германской армии «предоставить в ее распоряжение квартиры и фураж, а при требовании последнего для нужд русской армии — сжечь его», нисколько не смущаясь тем, что установлено это было «по неподдававшимся проверке данным». Согласно столь же достоверному источнику информации, в Бессарабии новая железная дорога прошла исключительно по немецким колониям и даже «образовала особый угол для того, чтобы прорезать их центр», в то же время «минуя русские села с такой тщательностью, что ни одно из них не оказалось к ней поблизости». Объяснялось подобное безобразие происками местного земства, «всецело находящегося в руках немецких колонистов»².

Конкретные предложения Н. А. Маклакова предусматривали, во-первых, распространение ограничительных мер в отношении немецких колонистов на все западные губернии, во-вторых, содержали не только запрет на приобретение указанной категорией собственников нового земельного имущества, но и впервые вводили в государственную практику принцип принудительного отчуждения уже существующих владений на основании национальной принадлежности их собственников. При этом авторы проекта признавали, что ими предусматривается «доселе не свойственное России» начало обратного действия ограничительных законов, но, не отрицая суровости планируемых шагов, считали их необходимыми³. В качестве обоснования правомочности подобных действий приводилась ссылка на то, что в Германии к этому времени уже конфискованы русские денежные вклады в правительственных и частных банках. Имущество же немецких поселенцев в России, по заверениям чиновников МВД, будет не отобрано безвозмездно, а «приобретено на условиях, напоминающих общий порядок принудительного отчуждения для государственных целей»⁴.

Анализируя докладную записку Н. А. Маклакова, нельзя не заметить, что «реформаторы» из МВД всячески старались обосновать правомочность и жизненную необходимость предлагаемых ими действий, объектом которых должна была стать святая святых — частная собственность на землю. Однако в этих целях они не нашли ничего лучшего, как воспользоваться различными «не поддававшимися» (а скорее всего, и не поддающимися) проверке данными, т. е. перенести на страницы правительственного документа полный набор антинемецких слухов и сплетен, которые к этому времени уже вовсю муссировались в прессе всех направлений и в обществе. Кроме того, проектируемые меры касались лишь ликвидационной политики в аграрной сфере, ни словом не упоминая германских капиталах в торговле и промышленности. Подобную избирательность можно, очевидно, объяснить целями, которые преследовали авторы проекта, — избавить «русских помещиков на сто лет от аграрных беспорядков»⁵, и не более того. Помимо всего прочего, так же как и упоминавшиеся выше разработки, проект Н. А. Маклакова не предусматривал никаких механизмов реального воплощения содержавшихся в нем предложений в жизнь, т. е. как осуществить «принудительное отчуждение для государственных целей». Необходимо отметить, что утопичность предлагавшихся Н. А. Маклаковым мер признавали и последующие вдохновители кампании по борьбе с «немецким засильем». Так, будущий министр внутренних дел А. Н. Хвостов, критикуя в августе 1915 г. Совет министров за то, что он «растоптал, разбил и подмял под себя» проект Н. А. Маклакова, тут же признавал, что «он был несерьезен»⁶.

Однако приоритет в постановке вопроса о необходимости борьбы с «германизмом в русской жизни» принадлежал прессе. Наступательный характер здесь задавало «Вечернее время», которое 1 сентября 1914 г. напечатало открытое письмо «группы русских» с призывом к «бескровной борьбе с немецким началом в России». Один из активных сотрудников этой газеты Ф. Оссендовский (мы еще встретимся с ним неоднократно) впоследствии писал, что он «вел борьбу с германцами во всех отраслях нашей жизни, пользуясь материалами и денежными средствами, предоставленными Н. А. Второвым, А. И. Гучковым, польскими деятелями и др».⁷ Столь же воинственные позиции занимало и «Новое время», наиболее значимым вкладом которого в борьбу с германизмом стала публикация списков сенаторов с немецкими фамилиями летом 1915 г. По свидетельству современников, «эффект этой публикации был тот, что Сенат подавляющим большинством высказался за лишение германских подданных судебной защиты»⁸. Большой общественный резонанс получили и напечатанные в «Русском Слове» две обширные статьи А. И. Куприна об «исконном бесправном 10-миллионном населении Прибалтийского края», попранном «господской пятой» нескольких «десятков баронских родов» и почти миллионом немцев-горожан. В действительности все население прибалтийских губерний к этому времени не достигало и 3 млн, а проживавших там немцев насчитывалось около 150 тыс.⁹ В сознании обывателя настойчиво формировался образ внутреннего врага, повинного во всех бедах страны.

Разгоревшаяся на фоне взрыва шовинистических настроений кампания по борьбе с «немецким засильем» не обошла стороной и крупнейшие петроградские банки. 14 сентября 1914 г. «Петроградская газета» напечатала заметку «Петроградский Международный банк — германо-австрийская колония», в которой утверждалось, что в этом банке «наблюдается настоящее засилье немцев и австрийцев». Здесь же назывался и ряд руководителей банка, носивших немецкие фамилии. В переданной одному из самых влиятельных членов дирекции Международного банка А. И. Вышнеградскому «бумаге» список нежелательных членов руководства был расширен до 26 человек! Вышнеградский был вынужден оправдываться перед директором Кредитной канцелярии Д. И. Никифоровым. «Часть поименованных лиц хотя и носят немецкие фамилии, — писал он, — являются лицами происхождения не немецкого». И далее Вышнеградский приводил целый ряд фамилий, среди которых был заведующий отделением банка г. Немус — «шведского происхождения и ярый ненавистник немцев»¹⁰.

Особенно жесткая кампания, причем на международном уровне, была развернута против Русского для внешней торговли банка. Осенью 1914 г. русский посол в Риме посчитал «долгом указать на необходимость смещения» директора отделения Русского для внешней торговли банка «швейцарца немецкого происхождения» О. Векерлина, который «в разговоре в нашим генеральным консулом в Генуе осмеливается возлагать ответственность за войну не только на русское правительство, но и выше... ». Английский посол в Риме, в свою очередь, сообщал, что «по дошедшим до него сведениям, за точность коих он не ручается», указанное отделение Петроградского банка занималось контрабандой в пользу Германии. Об этом же сигнализировал в Петроград и агент русского Министерства торговли и промышленности, по сведениям которого отделение Русского для внешней торговли банка открыло кредит в 20 млн франков некоему Калькеру, «представителю германской фирмы и, по-видимому, даже германского интендантства», осуществлявшему транзитные перевозки из Италии через Швейцарию в Германию хлебных грузов¹¹. В результате дело не ограничилось «величайшим осуждением» и «единогласным увольнением» управляющего генуэзского отделения Векерлина, в дело вмешалось Министерство внутренних дел, которое заявило, что «из поступивших вполне определенных сведений» можно сделать вывод, что Русский для внешней торговли банк занимается переводами денег в Германию через Centralbanken for Norge в Христиании¹². Естественно, такое обвинение (даже не доказанное) в условиях войны было чревато серьезными последствиями.

Неудивительно поэтому, что кампанией против Русского для внешней торговли банка пытались воспользоваться недобросовестные предприниматели для того, чтобы не платить по счетам. В октябре 1914 г. в «Вечернем времени» появилась статья анонимного «русского промышленника», обеспокоенного тем, что, оплачивая векселя, приходящие ему из Германии через Швецию на Русский для внешней торговли банк, он должен «увеличивать бюджет Германии»¹³.

Известный специалист в области финансовых отношений в годы Первой мировой войны С. Г. Беляев не исключает, что подобные проявления «общественного негодования» могли быть инспирированы властями¹⁴. Указом 15 ноября 1914 г. было запрещено без разрешения министра финансов пересылать деньги и ценные бумаги учреждениям и лицам в страны центрального блока. Указ 31 мая 1915 г. воспрещал выдачу подданным неприятельских держав денежных вкладов и производство им платежей¹⁵. Проблемой «немецкого влияния» в отечественных банках был обеспокоен и Николай II. В отправленной в августе 1916 г. телеграмме английскому королю Георгу V он называет «серьезным явлением, требующим борьбы с ним, влияние некоторых наших банков, которые были до войны в германских руках и влияние которых сильно, но невидимо чувствуется, в особенности в медленном исполнении заказов на изготовление военных материалов, амуниции и пр.»¹⁶

С первых же дней войны на страницах российской прессы стал формироваться неприглядный образ беспощадного и коварного врага. Кампания началась в связи с жестоким обращением немцев с оставшимися в Германии иностранцами. С началом крупномасштабных военных действий рассказы и слухи о «немецких зверствах» умножились. Поступавшие в связи с этим из Ставки в МИД России обширные материалы обрабатывались, а составленные на их основе памятные записки распространялись за границей¹⁷. Неудивительно поэтому, что в России имели место уличные эксцессы вроде разгрома здания немецкого посольства в Петербурге. Министерство иностранных дел в своей докладной записке Николаю II назвало этот факт «ужасающим и прискорбным событием».

«Весной 1915 г., когда, после блестящих побед в Галиции и на Карпатах, российские армии вступили в период “великого отступления”, — писал А. И. Деникин, — русское общество волновалось и искало “виновников, 5-ю колонну”, как теперь выражаются. По стране прокатилась волна злобы против своих немцев, большей частью давным-давно обруселых, сохранивших только свои немецкие фамилии. Во многих местах это вылилось в демонстрации, оскорблениях лиц немецкого происхождения»¹⁸.

Огульное отрицание всего немецкого перекинулось и на интеллигенцию: различные научные общества стали исключать из своей среды германских и австрийских ученых. Очень быстро это обличение всего немецкого обратилось и против немецких элементов внутри России. «В одно мгновение, — вспоминал современник тех событий, — изменилось положение немцев России, обитателей русских городов, торговцев, ремесленников, литераторов, гордых культурными достижениями своими и своих отцов, не особенно любимых русскими, но все-таки уважаемых. В одну ночь они превратились в гонимые парии, людей низшей расы, опасных врагов государства, с которыми обращались с ненавистью и недоверием»¹⁹.

Увы, в условиях нагнетания антинемецкой истерии борьба с «немецким засильем» скоро вышла из рамок «бескровной». Наиболее сильным проявлением антинемецких настроений стали майские события 1915 г. в Москве. «Во второе лето Великой европейской войны, в конце мая 1915 года, в первопрестольной столице бывшего российского государства в Москве, произошел грандиозный погром. Били немцев, — вспоминал позднее чиновник особых поручений при МВД Н.П.Харламов. — Погром продолжался три дня, с 27 мая по 29 мая, и сопровождался зверским убийством пяти лиц немецкого происхождения в том числе четырех женщин. На лучших улицах Москвы: Тверской, Петровке, Кузнецком мосту, Мясницкой и многих других, а также в роскошных зданиях торговых рядов были разгромлены все торговые помещения, имевшие иностранные вывески»²⁰. Всего было разгромлено 732 помещения: магазины, склады, конторы и частные квартиры, а нанесенный ущерб составил более 50 млн руб.²¹ От погрома пострадали не только австро-немецкие подданные: толпа громила все магазины и конторы с иностранными вывесками, независимо от подданства или национальности их владельца, а в некоторых случаях и «даже чистокровных русских»²². По мнению Харламова, именно пресса «подготовила и воспитала то чрезвычайное озлобление, которое немцы и все немецкое встречали в московских низах. Он также упрекал и правительство, которое, «вступив в войну с Германией, либо не сумело, либо не пожелало объяснить, что война объявлена Германии, а не немцам. Также не уяснили себе это ни главноначальствующий в Москве генерал-адъютант Юсупов, ни редакторы “Нового” и “Вечернего времени”. Чего же было ожидать от московского мастерового, разгромившего в достопамятные майские дни 1915 года свою первопрестольную?»²³.

Не стояла в стороне от начавшейся антинемецкой кампании и российская «общественность». Начало войны явилось толчком к появлению в стране различных «патриотических» обществ, из которых наиболее выделялись столичные. В Петрограде действовало «Общество 1914 года», ставившее своей целью содействие «самостоятельному развитию производительных и творческих сил России, ее познанию и просвещению», а также стремление освободить «русскую духовную и общественную жизнь, промышленность и торговлю от всех видов немецкого засилья»²⁴. К началу 1916 г. Общество насчитывало, по утверждениям его руководства, 6500 членов²⁵, проводило ежемесячные заседания, собиравшие, к примеру, в октябре-ноябре 1916 г. 800-900 наиболее активных сторонников, среди которых были члены Государственной думы М. А. Караулов и С. П. Мансырев, издатель «Былого» В. Л. Бурцев, народоволец Г. А. Лопатин²⁶. В Обществе функционировали 17 отделов (торгово-промышленный, сельскохозяйственный, учебный, пропаганды, юридический и т.д.), устраивавшие еженедельные заседания.²⁷ Кроме того, петроградские «патриоты» пытались открывать отделения и в других городах России²⁸.

С 19 февраля 1916 г. Общество приступило к изданию журнала «1914 год (Известия Общества 1914 года)»²⁹. «С ужасом» делая вывод о том, что «нет ни одного уголка в России, нет ни одной отрасли, так или иначе не тронутой немецким засильем»³⁰, идеологи Общества полагали, что покоится оно на «покровительстве немцам и всему немецкому со стороны правительственных кругов, на стеснении самодеятельности русских путем устарелого законодательства и недоверии к творческим силам русского народа и на неорганизованности русской жизни»³¹. Главная мысль, пропагандировавшаяся Обществом, сводилась к тому, что одним только властям задача ликвидировать «немецкое засилье» не под силу. Комментируя, к примеру, учреждение весной 1916 г. Особого комитета по борьбе с немецким засильем, «патриоты» выражали надежду, что «новое ведомство признает за общественными организациями огромное значение в деле ликвидации немецкого засилья и предоставит широкое поле для проявления общественной инициативы»³².

В Москве такая же деятельность била ключом в обществе «За Россию», которое постоянно публиковало списки «вражеских германских фирм» в Москве, «желая выяснить размеры в городе немецкого засилья»³³. Был издан специальный справочник «Германские и австрийские фирмы в Москве на 1914 год», в котором были приведены домашние адреса и телефоны и даже местоположение подмосковных дач хозяев и руководителей фирм. Так же как и их петроградские коллеги, московские «патриоты» бомбардировали правительственные органы письмами и телеграммами с информацией о своей деятельности, требованиями закрепить то или иное предприятие, поздравлениями или протестами, выражали «твердую уверенность в том, что в государственных интересах — немедленная ликвидация всех вражеских предприятий вне зависимости от формальных условий их учреждения и способов деятельности, а также передача этих предприятии в твердые русские руки»³³.

Хотя обвинения в «покровительстве немцам и всему немецкому со стороны правительственных кругов» были крайне преувеличены, они способствовали нагнетанию в обществе антинемецкой истерии, в связи с чем министр внутренних дел Н. Б. Щербатов был даже вынужден обратиться в августе 1915 г. к Государственной думе с просьбой «помочь прекратить травлю всех лиц, носящих немецкую фамилию», поскольку «многие семейства сделались за двести лет совершенно русскими»³⁴. Дело доходило до того, что видным политикам приходилось менять фамилию. Так, бывший обер-прокурор Синода В.К.Саблер стал Десятовским. Известно, что пытался взять фамилию Панина (по матери) и Б. В. Штюрмер, назначенный в январе 1916 г. председателем Совета министров, в связи с чем французский посол в России М. Палеолог не преминул заметить в своем дневнике: «Происхождения он немецкого, как видно по фамилии. Он внучатый племянник того барона Штюрмера, который был комиссаром австрийского правительства по наблюдению за Наполеоном на острове св. Елены»³⁵.

Полную поддержку взятого правительством курса на ликвидацию в стране «засилья немечества» выразил черносотенный лагерь. При этом правые совершенно не смущались тем обстоятельством, что вплоть до 1914 г. германофильские настроения бурно процветали именно в их среде, а черносотенные лидеры и идеологи неоднократно, причем в свойственной им ультимативной форме, предостерегали правительство от конфронтации с западным соседом, видя в «старинных отношениях с Германией... могучий оплот монархического принципа среди кругом бушующего моря революций»³⁶. Разразившаяся война в корне изменила ситуацию, превратив прежних умилявшихся всем немецким черносотенцев в наиболее рьяных обличителей «германизма». Причины столь резкой переориентации кроются не только и не столько в желании правых лишний раз продемонстрировать верноподданнические чувства и столь свойственный им «истинно русский патриотизм». Борьба с «немецким засильем», особенно с обширным колонистским землевладением, давала русским помещикам шанс хоть как-то решить аграрную проблему, оттянуть на возможно более долгий срок постановку вопроса о перераспределении в той или иной форме находившихся в их руках десятков миллионов десятин земель. Именно поэтому правые развернули вокруг «немецкого вопроса» столь лихорадочную шумиху, неустанно призывая правительство как можно скорее покончить с «германизмом». После массированной подготовки в печати центр тяжести был перенесен ими в Государственную думу, где 3 августа 1915 г. 37 ее членов из правого лагеря внесли предложение об образовании специальной «комиссии о всех мероприятиях по борьбе с немецким засильем во всех областях русской жизни». Глашатаем черносотенцев выступил А. Н. Хвостов, использовавший в своем продвижении к власти именно борьбу с «немецким засильем». И хотя его речь в Думе не содержала реальных доказательств подрывного влияния «германизма», она произвела нужное впечатление. Хвостов обвинил правительство В. Н. Коковцова в том, что «по русской территории победно шествуют синдикаты, которые захватили нашу металлургическую, электрическую, электротехническую промышленность», а Министерство финансов во главе с П. Л. Барком в том, что оно «отдает предпочтение интересам банков, а не интересам России» и «оставляет население в полной власти хищников, работающих на немецкие капиталы, а потом удивляется, что население не довольно»³⁷.

Обсуждение предложения правых в Думе вылилось в бурную полемику. В их поддержку выступил избранный в Думу от Прибалтики активный член «Общества 1914 года» С. П. Мансырев. По его мнению, одной из главных задач предполагаемой комиссии должна была стать необходимость «раз и навсегда отметить, в чем же заключается это немецкое засилье, с которой стороны оно опасно и как с ним нужно бороться»³⁸. В качестве подтверждения тотального характера «германского влияния» С. П. Мансырев привел, в частности, фантастические цифры о принадлежности большинства служащих российского Министерства иностранных дел как внутри страны, так и за границей, к немецкой национальности³⁹. Нужно спешить с законопроектом (о борьбе с немецким засильем), — пугал он членов Думы, — иначе вы раздразните аппетиты народные... дождетесь нового пугачевского восстания с криком “земли дай!”»⁴⁰. Между тем цифры, приведенные С. П. Мансыревым касательно русского внешнеполитического ведомства, мягко говоря, не соответствовали действительности и были документально опровергнуты товарищем министра иностранных дел, будущим членом Особого комитета по борьбе с немецким засильем В. А. Арцимовичем⁴¹. Впрочем, обличитель «германизма» оскандалился подобным образом не в первый раз. Еще в ноябре 1914 г. в прессе появилось сообщение о том, что «член Государственной думы князь Мансырев с цифрами и фактами в руках дал новые доказательства о чудесах немецкого засилья в Прибалтийском крае», поведав об имевшем место факте обнаружения в окрестностях имений немецких баронов базы аэропланов⁴². Между тем единственным «документом», которым располагал С. П. Мансырев, была заметка в латышской газете «Лидиумс» от 14 ноября 1914 г., а приведенный в ней разговор с одним из уездных начальников был измышлением ее автора.⁴³ Все эти случаи как нельзя лучше раскрывают механизм предания на суд «общественности» разоблачительных материалов и «доказательств немецкого засилья».

Против образования комиссии по борьбе с немецким засильем решительно выступили трудовики, заявив устами А. Ф. Керенского, что считают предложение правых «самой плохой и вредной демагогией». «В социально-экономических отраслях жизни, — продолжал Керенский, — никаких национальных засилий быть не может». Далее он советовал черносотенцам «поостеречься с немецким засильем», так как эта тема «слишком опасна... для тех, кому вы служите»⁴⁴. Общий смысл его выступления сводился к тому, что крики о «немецком засилье» — всего лишь «стремление отвести глаза народа в сторону от истинных виновников всего происходящего»⁴⁵. «Новое время» ехидно замечало в связи с этим, что «крайний левый фланг испугался того, что этих виновников нашли, и также пытается... отвлечь от того, что совершается у нас, в Петрограде, и в России»⁴⁶. Полностью солидаризировались с трудовиками социал-демократы. «Нам предлагают бороться с немецким засильем, да еще во всех областях русской жизни, — заявил М. И. Скобелев.- Теперь, когда исчерпана тема засилья еврейского... нам преподносят  новую теорию немецкого засилья»⁴⁷.

В результате давления правых и равнодушия Прогрессивного блока в августе 1915 г. в Государственной думе была создана Комиссия «по борьбе с немецким засильем во всех областях русской жизни». В свою очередь, Совет министров выступил в марте 1916 г. с инициативой создания Особого комитета по борьбе с немецким засильем, во главе которого Николай II поставил сторонника решительной борьбы с германизмом генерал-адъютанта Ф. Ф. Трепова. Впрочем, в июне 1916 г. по настоянию Б. В. Штюрмера во главе Комитета был поставлен член Государственного Совета А. С. Стишинский, роль которого, по мнению одного из членов этого комитета, «заключалась в том, чтобы свести к минимуму всю борьбу с “немецким засильем” и служить предохранительным клапаном для националистической печати. Как будто правительство учреждением комитета объявляло решительную борьбу “германизму” в России, а на самом деле комитет сдерживал слишком усердных чиновников, которые могли понять буквально широковещательные меры правительства против германских подданных. Учреждением этого комитета и участием в нем представителей МИД достигалась и дипломатическая цель — успокоить союзников насчет намерений правительства в германском вопросе»⁴⁸.

Резюмируя, следует признать, что проблема так называемого «немецкого засилья» оказалась, безусловно, в центре внимания российской общественности и прессы в годы Первой мировой войны. При этом печать, освещая вопросы, так или иначе имеющие отношение к указанной проблеме, усердствовала в основном в поисках сенсаций, зачастую просто выдуманных «патриотами» или самими газетчиками, при отсутствии даже попытки хоть сколько-нибудь серьезного анализа сложившегося положения в области немецкого землевладения и предпринимательства в России. В сознание обывателя настойчиво внедрялся образ внутреннего врага, повинного во всех бедах страны. Подавляющее большинство партий, организаций, периодических изданий, политических деятелей поддерживали в той или иной форме идею ликвидации «германизма в русской жизни», а одинокие голоса противников антинемецких мер тонули в мощном хоре одобрения. Но если крайне правые предавались обличению ужасов «немецкого засилья» с упоением, используя благоприятную для них ситуацию как один из последних способов выжить экономически, политически и идеологически, то представители буржуазного лагеря присоединялись к ним далеко не во всех случаях и с существенными оговорками. Они неоднократно пытались охладить ликвидационный пыл черносотенцев, указывая, что «неудачные приемы борьбы с немецким засильем повели пока лишь к сокращению площади посевов и к разорению хозяйственной жизни в отдельных местностях»⁴⁹, язвительно отмечая при этом, что правые «как только коснутся до сущности настоящего момента в народной жизни, так сведут к борьбе с немецким засильем»⁵⁰. Разумеется, русская буржуазия получала исторический шанс раз и навсегда избавиться от конкурентов немецкого происхождения, но в этом была заинтересована в основном мелкая и средняя ее часть. Крупные же предприниматели, в особенности банковские магнаты, имели с германскими коллегами многолетние деловые отношения, хотя некоторые из них и предпринимали попытки «обойти» немецкую сторону при помощи ограничительных правительственных мер, особенно в таких традиционно «немецких» отраслях русской экономики, как электроиндустрия и электрический транспорт⁵¹.

И все же, по моему мнению, буржуазные партии поддерживали кампанию по ликвидации «немецкого засилья» скорее вынужденно, чем добровольно. Противостоять мощной, «высочайше» поощряемой антинемецкой кампании означало бы для них обречь себя на политическую смерть, прослыть в «общественности» друзьями немцев, а то и германскими шпионами. «Вопрос поставлен прямо и определенно, — утверждало «Новое время», — на нем яснее, чем где-нибудь, выяснится и определится, кто является истинным защитником и другом русской свободы, кому дорога русская независимость и какими путями она должна быть обеспечена»⁵². Поэтому торгово-промышленные круги предпочитали темы «немецкого засилья» вообще по мере возможности не касаться (не случайно в программе думского Прогрессивного блока о борьбе с «германизмом» не было сказано ни слова, на что буржуазным партиям все время обличительно указывали правые) и не раз предпринимали попытки свернуть или хотя бы сузить ликвидационные мероприятия⁵³.

Что же касается так называемой «общественной инициативы» по ликвидации «немецкого засилья», то она пышно расцвела лишь на поприще организации лекций о чертах характера Бирона, публикации списков «вражеских фирм» и организации их погромов, а также поисков по лесам и болотам баз немецких аэропланов. К разработке же законодательных мер, ограничивающих в России немецкое землевладение и предпринимательство, «общественность» и близко не подпускали. Самодержавие и в последние месяцы существования свято охраняло свои законотворческие прерогативы, и все без исключения «антинемецкие» законодательные акты благополучно миновали Думу, появившись на свет по 87-й статье Основных законов, вносились же в них только планы весьма незначительных изменений и дополнений.

Уже в первые месяцы практического воплощения в жизнь намерений правящих кругов избавиться от «германизма» в земельной области властям стали поступать индивидуальные и коллективные жалобы собственников немецкого происхождения, искавших у центрального правительства защиты от несправедливых, по их мнению, действий местной администрации. Помимо тысяч жалоб на включение имущества в ликвидационные списки, поступивших в 1915-1916 гг. в Сенат, многие колонисты и помещики немецкого происхождения искали решения своих проблем «на путях монаршего милосердия». Сопровождаемые в большинстве случаев множеством нотариально заверенных справок и заключением губернаторов, эти прошения первоначально оседали в дворцовой канцелярии, и их рассмотрением никто не занимался. О существовании подобного рода «всеподданнейших» прошений власти «вспомнили» только после учреждения Особого комитета по борьбе с немецким засильем, передав функцию решения их судьбы новому ведомству. До этого, правда, бумаги уже успели пройти экспертизу в МВД и с его мнением (а в некоторых случаях и с заключением военных властей) были отправлены на Миллионную, 23.

Рассмотрению прошений на «высочайшее» имя Особый комитет посвятил значительное количество своих заседаний. При этом, решая их судьбу, ведомство принимало за основание для их удовлетворения следующие критерии:

1) полная благонадежность просителей и отсутствие неблагоприятных сведений о них со стороны военных и гражданских властей;

2) принадлежность наследников каждого из просителей к православному вероисповеданию;

3) «особо полезная» общественная или служебная деятельность просителей⁵⁴.

Сопровождавшие прошения заключения губернаторов, чиновников МВД и военных были большей частью неблагоприятными для просителей даже в тех случаях, когда последние признавались не только «лояльными русскими подданными», но даже «полезными общественными деятелями»⁵⁵. Местные власти и МВД в основном рекомендовали Особому комитету либо вовсе отклонить прошения, либо удовлетворить их частично.

Деятельность Особого комитета по борьбе с немецким засильем по рассмотрению подобных прошений нередко оказывалась в центре политической борьбы между правительством и критиками его политики, поводом для взаимных обвинений и «разоблачений», причем особое недовольство проявляли, как обычно, крайне правые. Весьма показательна в связи с этим известная и наделавшая много шума речь одного из черносотенных лидеров В. М. Пуришкевича в Государственной думе 19 ноября 1916 г. Помимо всего прочего В. М. Пуришкевич обрушился на Особый комитет и его председателя с обвинениями в полном бездействии и стремлении удовлетворить все «немецкие ходатайства». В целом речь была выдержана в традиционном для черносотенцев истерично-демагогическом духе и содержала прямые выпады лично против А. С. Стишинского как чуть ли не главного пособника лиц, стремящихся укрыть «немцев» от «ответственности»⁵⁶. Однако многоопытный А. С. Стишинский, фигура на политической сцене России не менее одиозная, чем сам Пуришкевич, в свою очередь не остался в долгу, решив использовать столь удобный случай для демонстрации перед «общественностью» своих заслуг на поприще борьбы с «германизмом», что и сделал 22 ноября 1916 г., направив председателю Государственной думы М. В. Родзянко письмо с подробным их перечислением. Копии письма им были препровождены также в «Правительственный вестник» и «Новое время»⁵⁷.

Обвиняя Особый комитет в пособничестве собственникам немецкого происхождения, нужно было либо сильно кривить душой, либо рассматривать каждый из единичных случаев удовлетворения прошений чуть ли не государственным преступлением. Из рассмотренных ведомством к концу 1916 г. 630 прошений «заслуживающими уважения» были сочтены лишь 17, а 613 отклонены по тем или иным причинам.⁵⁸ Столь мизерное количество случаев изъятия отдельных лиц из-под действия ликвидационных законов не оказало сколько-нибудь существенного влияния на правительственную политику в области «неприятельского» землевладения, не изменяло ее, да и не могло изменить. Правительство, Особый комитет по борьбе с немецким засильем, а в особенности местная администрация и военные власти относились к «русским немцам» с большой подозрительностью и даже враждебностью, не желая идти по отношению к ним ни на малейшие уступки. Последнее заседание Особого комитета по рассмотрению прошения состоялось 16 февраля 1917 г., и материалы были направлены А. А. Чернявским уже Временному правительству⁵⁹.

Что же представляли собой владельцы тех 44 285 земельных владений, которые к 1 января 1917 г. были включены в ликвидационные списки? Основная тяжесть законов от 2 февраля и 13 декабря 1915 г. обрушилась на так называемых «выходцев» — лиц немецкого происхождения, перешедших в русское подданство или принадлежавших к нему с момента рождения. Многие из них в качестве доказательства лояльности царизму высылали вместе с прошениями и увольнительные свидетельства о выходе из прусского, саксонского, а также других «неприятельских» подданств⁶⁰, в основном датированные 1880-1908 гг. Подавляющее большинство этих землевладельцев были крестьянами, жившими в составе больших колонистских обществ, попадались и хозяева крупных земельных участков, жившие и содержавшие свои владения отдельно и больше подходившие в российской терминологии под определение кулаков, а также немцы-помещики. Невозможно достоверно определить, каково же было соотношение в ликвидационных списках помещичьих и колонистских земель, так как власти не производили (как представляется, совершенно сознательно) подобной конкретизации.

Что же в итоге принесло России стремление властей избавиться от немецкого землевладения? На 1 января 1917 г. к отчуждению было предназначено 3 517688 десятин земель «неприятельских» подданных и выходцев. Остается непонятным, каким образом идеологи ликвидационной политики пытались решить с их помощью аграрный вопрос, если в то же время (на 1 января 1917 г.) площадь крестьянских (надельных и частновладельческих) земель в стране составляла более 188 млн десятин, частновладельческих (без крестьянских) — 63 млн десятин (из них — 43 млн десятин помещичьих), а земель государственных, церковных и ведомственных — 154 689 513 десятин⁶¹. Затеянная главным образом ради спасения земель русских помещиков, попытка ликвидации «немецкого засилья» в земельной области не только не выполнила этой задачи, но и способствовала прямо противоположным результатам. Между тем о возможных печальных итогах борьбы с «германизмом» инициаторов ликвидационной кампании предупреждали задолго до ее провала. «Бросьте ему (русскому народу) кость немецких колоний, бросьте ему кость доброго имени русских немцев, быть может, он на этом успокоится... это опасный путь. Если вы со страха начинаете делать такие шаги, этот страх вас погубит»⁶². И ведь прав оказался барон А. Ф. Мейндорф, высказавший это предостережение летом 1915 г. Как скоро выяснится, крестьяне сразу после Февральской революции стали «брать» помещичьи земли. И далеко не последнюю роль сыграла в этом процессе проводившаяся в течение двух лет на глазах русского крестьянства, противозаконная с точки зрения «нормального буржуазного права» (хотя и оформленная соответствующими законодательными актами) кампания по принудительному отчуждению земельных владений, именовавшаяся как борьба с «германизмом» в аграрной сфере.

Примечания:

¹ Базина Н. Г. VII Отделение Департамента общих дел Министерства внутренних дел России накануне и в годы I мировой войны / / Вестник молодых ученых. 2002. Сер. «Исторические науки». №2. С. 34.

² Российский государственный исторический архив (РГИА). Ф. 1483. On. 1. Д. 30. Л. 35 об.-37.

³ Там же. Л. 37-39 об.

⁴ Там же. Л. 40.

⁵ Дякин В. С. Первая мировая война и мероприятия по ликвидации так называемого немецкого засилья // Первая мировая война. 1914-1918. М., 1968. С. 228.

⁶ РГИА. Ф. 1483. On. 1. Д. 29. Л. 7 об.

⁷ Старцев В. И. Ненаписанный роман Фердинанда Оссендовского. СПб., 1994. С. 28.

⁸ Михайловский Г. Н. Записки. Из истории внешнеполитического ведомства. Август 1914 —октябрь 1917. Кн. 1. М., 1993. С. 91.

⁹ См.: Русское слово. 1914. 29 и 30 окт.

¹⁰ Беляев С. Г. Министерство финансов и международные связи петроградских коммерческих банков в годы Первой мировой войны // Проблемы социально-экономической и политической истории России ХІХ-ХХ веков. СПб., 1999. С. 397.

¹¹ Там же. С. 397-398.

¹² Там же. С. 398.

¹³ Вечернее время. 1914. 28 окт.

¹⁴ Беляев С. Г. Указ. соч. С. 398-399.

¹⁵ Там же. С. 399.

¹⁶ Монархия перед крушением. 1914-1917. Из бумаг Николая II. М.; Л., 1927. С. 13. '

¹⁷ Михайловский Г. И. Указ. соч. С. 91.

¹⁸ Деникин А. И. Путь русского офицера. М., 1990. С. 245.

¹⁹ Дённгенхаус В. Немцы в общественной жизни Москвы: симбиоз и конфликт (1494-1941). М., 2004. С. 329.

²⁰ Харламов Н. П. Избиение в Первопрестольной: немецкий погром в Москве в мае 1915 года // Родина. 1993. № 8/9. С. 127.

²¹ Там же.

²² Там же.

²³ Там же. С. 132.

²⁴ 1914 год (Известия Общества 1914 года). 1916. № 1. С. 3.

²⁵ Там же.

²⁶ 1914 год (Известия Общества 1914 года). 1916. 22 дек.

²⁷ Там же. 1916. 19 марта.

²⁸ Там же. 1916. 21 марта.

²⁹ Несмотря на провозглашение редакцией своего детища журналом, издание не превышало объема ежедневной газеты.

³⁰ 1914 год (Известия Общества 1914 года). 1916. 19 февр.

³¹ Там же. 1916. 19 марта

³² Там же. 1916. 21 апр.

³³ РГИА. Ф. 1483. On. 1. Д. 34. Л. 443 и об.

³⁴ Государственная дума. Созыв четвертый. Сессия четвертая: Стеногр. отчеты. Т. 1. Пг., 1915. Стб. 436-437.

³⁵ Палеолог М. Царская Россия накануне революции. М., 1991. С. 120.

³⁶ Письмо В. М. Пуришкевича С. Д. Сазонову от 14 января 1914 г. // Исторические записки. 1965. Вып. 75. С. 50.

³⁷ Государственная дума. Созыв четвертый. Сессия четвертая: Стеногр. отчеты. Т. 1. Стб. 362-363, 369-370.

³⁸ Там же. Стб. 384.

³⁹ Там же. Стб. 393-394.

⁴⁰ Там же. Стб. 398.

⁴¹ Там же. Стб. 438.

⁴² Вечернее время. 1914. 21 нояб.

⁴³ РГИА, Ф. 1483. On. 1. Д. 31. Л. 20 и об.

⁴⁴ Государственная дума. Созыв четвертый. Сессия четвертая: Стеногр. отчеты. Т. 1. Стб. 426-434.

⁴⁵ Там же. Стб. 434.

⁴⁶ Новое время. 1915. 4 авг.

⁴⁷ Государственная дума. Созыв четвертый. Сессия четвертая: Стеногр. отчеты. Т. 1. Стб. 404-411.

⁴⁸ Михайловский Г.Н. Указ. соч. С. 157-158.

⁴⁹ Государственная дума. Созыв четвертый. Сессия четвертая: Стеногр. отчеты. Т. 2. Пг., 1915. Стб. 3024.

⁵⁰ Там же. Стб. 3017.

⁵¹ Дякин В. С. Германские капиталы в России. Л, 1971. С. 223-242, 249-251.

⁵² Новое время. 1915. 4 авг.

⁵³ Дякин В. С. Первая мировая война и мероприятия... С. 233.

⁵⁴ РГИА. Ф. 1483. On. 1. Д. 1. Л. 11-15.

⁵⁵ Там же. Д. 7. Л. 18. Журнал заседания Особого комитета по борьбе с немецким засильем 16 октября 1916 г.

⁵⁶ Государственная дума. Созыв четвертый. Сессия пятая: Стеногр. отчеты. Иг., 1916. Стб. 277-278.

⁵⁷ РГИА. Ф. 1483. On. 1. Д. 1. Л. 16-19 об.

⁵⁸ Там же. Д. 16. Л. 11 и об.

⁵⁹ Там же. Д. 12. Л. 293.

⁶⁰ Там же. Д. 7. Л. 18 об.

⁶¹ Пестржецкий Д. И. Около земли (из курса лекций сельскохозяйственной статистики). Берлин, 1922. С. 11, 19-21.

⁶² Государственная дума. Созыв четвертый. Сессия четвертая: Стеногр. отчеты. Т. 1. Стб. 469-470.

 

 

 

 

2. Германская агентура в России: реальная опасность и шпиономания

С объявлением всеобщей мобилизации русская контрразведка приступила к запланированным ранее арестам. Эти аресты сразу же приобрели массовый характер, в особенности в западных округах. Контингент подозреваемых, а следовательно, арестованных и высланных определялся не имевшимися у контрразведки компрометирующими то или иное лицо сведениями, а в первую очередь национальной принадлежностью. Самой распространенной формой борьбы со шпиономанией стала административная высылка подозреваемых. Высочайшим указом от 20 июля 1914 г. западные губернии России были объявлены на военном положении, и главные начальники губерний получили право высылать всех неблагонадежных во внутренние губернии. Стараниями военных властей очень скоро высылка «подозреваемых в шпионаже» превратилась в массовую высылку немецких колонистов из западных губерний в Западную Сибирь¹.

Наряду с немцами в число «подозреваемых» попали и все китайцы, проживавшие к началу войны на территории Российской империи. В циркуляре от 28 июля 1918 г. Департамент полиции предупреждал всех начальников жандармских управлений о том, что, «рассеиваясь и проживая без всякого надзора по всей стране, китайцы представляют собой элемент, из которого могут легко вербоваться военные разведчики в пользу иностранных держав. Обычно китайцев рассматривали в России как вероятных агентов японской разведки, но с началом войны Департамент полиции посчитал, что те же китайцы могут быть и агентами Германии. Чтобы объяснить столь резкую смену оценки потенциальной угрозы, исходящей от китайских торговцев, Департамент полиции ссылался на то обстоятельство, что китайцы в обеих столицах живут группами, из «коих каждая представляет собой правильную тесно сплоченную дисциплинированную организацию», а торговлей, причем явно убыточной, занимаются лишь «для отвода подозрений». Но прямых доказательств связи китайских коробейников с германской или австрийской разведками не было. Крутые меры принимали по отношению к китайцам столичные власти. В августе 1914 г. из Петрограда в Китай были насильственно отправлены 114 китайских подданных, а к началу сентября из Петрограда и Петроградской губернии были высланы все китайские торговцы как подозреваемые в шпионаже. Обязательной высылки китайцев из других городов Европейской России не было, но повсеместно власти открыли на них настоящую охоту, так как видели в них неразоблаченных германских агентов. У обосновавшихся в Москве китайцев жандармы периодически проводили обыски, в уездных городах и на железнодорожных станциях их арестовывали по малейшему подозрению или просто «на всякий случай». В Сибири вероятность работы китайцев на Германию не вызывала со стороны властей ни малейшего сомнения. Начальник штаба Иркутского округа 4 августа телеграфировал начальникам жандармских полицейских управлений Сибирской и Забайкальской железных дорог: «Германия направила из Китая партии и одиночных китайцев для внезапных разрушений... мостов и тоннелей»².

Прибегая к таким грубым методам работы, органы контрразведки не могли добиться существенных достижений. Не был здесь исключением и Петроград. По свидетельству одного из сотрудников петроградской контрразведки, «не обладая средствами к раскрытию германского шпионажа, не имея для этого ни способного руководителя, ни опытных агентов, ни дельных сотрудников, контрразведовательное отделение было вынуждено заниматься делами, не имеющими абсолютно никакого отношения к раскрытию германского влияния»³. В контрразведку поступала масса доносов на «подозрительных лиц», что было связано в первую очередь с культивирующейся на страницах газет шпиономанией. Поэтому «почти всякий грамотный человек почитал своим долгом сообщать, кого он считает шпионом или германофилом: обвиняли в шпионаже министра Григоровича, Сувориных, Путилова, почти всех начальников заводов, работающих на оборону, всех генералов с немецкими фамилиями и пр. Фантазия обывателей работала невероятно: о радиотелеграфах, подготовке взрывов и пожаров сообщали ежедневно, что при проверке ни разу не подтверждалось»⁴.

По доносам и обвинениям в германофильстве у контрразведки были тысячи подозреваемых в шпионаже, среди которых, как свидетельствует ее сотрудник, были «директора заводов, генералы, инженеры, присяжные поверенные, студенты наряду с рабочими, людьми неопределенных профессий; были католики, православные, лютеране, буддисты, были русские, эстонцы, латыши, китайцы (евреи, конечно, попадали в списки заподозренных без различия, по какому поводу написан донос)... Для 9/10 этой публики не было абсолютно никаких причин к занесению их в списки германофилов, но для высшего начальства величина списков служила признаком продуктивности работы...⁵

Поток доносов на немцев хлынул в канцелярии губернаторов и в жандармские управления. В основном посредством доносов люди сводили со своими обидчиками старые счеты. Доносили на немцев-колонистов, чиновников с немецкими фамилиями, их знакомых и родственников. Обилие доносов, не имевших под собой, как правило, реальных фактов создавало благоприятную возможность для фабрикации «шпионских дел»⁶.

Более перспективным направлением борьбы с немецким шпионажем могла стать «разработка» иностранных промышленных предприятий. Если иметь в виду, что к 1915 г. в России было выявлено около 3 тыс. предприятий, частично или полностью принадлежавших германским или австрийским подданным⁷, то станет ясно, какое урожайное поле открывалось перед контрразведкой, равно как и широкие возможности для карьеристов. Практически все крупные иностранные фирмы, имевшие свои правления в Петрограде и Москве, открывали свои филиалы в провинции и, следовательно, получали потенциальную возможность собирать разведывательные сведения. Но и здесь было не так все просто и успешно, несмотря на кажущуюся очевидность подрывной деятельности этих фирм и кампаний.

Показательна в этом отношении история с разоблачением «шпионской» компании «Зингер», в кронштадтской конторе которой при обыске был обнаружен циркуляр центрального управления от 26 сентября 1909 г. с запросом о количестве нижних чинов в армейских частях и матросских экипажах⁸. Против шпионской деятельности фирмы «Зингер» развернула бурную кампанию столичная и провинциальная печать. К делу подключился и «главный специалист» по германскому шпионажу начальник штаба VI армии генерал-майор М. Д. Бонч-Бруевич, утверждавший впоследствии, что он «постарался нанести по разведовательной деятельности германского Генерального штаба несколько чувствительных ударов»⁹. Не располагая конкретными данными, Бонч-Бруевич тем не менее «раскрыл» методы работы «шпионской» компании «Зингер»: «У каждого агента имелась специальная, выданная фирмой географическая карта района. На ней агент условными значками отмечал число проданных в рассрочку швейных машин и другие коммерческие данные. Контрразведка установила, что карты эти весьма остроумно использовались для собирания сведений о вооруженных силах и военной промышленности России. Агенты сообщали эти данные ближайшему магазину, и там составлялась сводка. Полученная картограмма направлялась в Петроград в центральное управление общества «Зингер». Отсюда выбранные из картограмм и интересующие германскую разведку сведения передавались за границу¹⁰.

Чтобы разом «накрыть» всю германскую агентуру, работавшую под прикрытием «Зингер», 6 июля 1915 г. по предложению Бонч-Бруевича практически во всех военных округах были одновременно произведены обыски в конторах и магазинах фирмы. Обысков не было только на территории Московского военного округа. Вероятно, власти не хотели провоцировать повторение майских погромов, учиненных толпами хулиганов в Москве и других городах центра России под влиянием антинемецкой пропаганды. К тому же большая часть московских магазинов «Зингер» в ходе погромов была разрушена. Результаты всероссийской «облавы» оказались весьма скромными. Только в двух отделениях компании — в Петрограде и Гельсингфорсе — контрразведка нашла документы, которые можно было условно принять за инструкции по сбору информации о промышленности России. Зато удалось выяснить, что многие циркуляры правления и центральных отделений «Зингер» за 1913-1914 гг. были уничтожены. Ссылкой на это военные, с одной стороны, оправдывали неудачу своей операции, а с другой — доказывали обоснованность своих подозрений. По требованию военных магазины «Зингер» были закрыты, начались аресты служащих. В ответ правление компании подало прошение министру внутренних дел с ходатайством «об открытии магазинов, закрытых в разных городах властями с возникновением военного дела». Комиссия, образованная из представителей Земского и Городского союзов в августе 1915 г. признала, что фирма «Зингер», основанная американскими и британскими подданными, не может быть закрыта как германское предприятие¹¹.

В разоблачении подрывной деятельности германских фирм в России активную роль играли журналисты, среди которых следует особо выделить заведующего иностранным отделом «Вечернего времени» А. М. Оссендовского. Последний не только писал обличительные статьи, но и подготовил специальный доклад «Торговопромышленная агентура Австро-Германского Генерального штаба»¹². Вместе со своим шефом Б. А. Сувориным он представил в заинтересованные организации докладную записку «Военно-политический элемент в германской торгово-промышленной программе и борьба с ним»¹³. Правда, реальной и полезной информации в этих «документах» было не густо, зато фантазий хоть отбавляй. Именно буйная фантазия, основанная на знании шпионской тематики, позволит Оссендовскому позднее изготовить не один десяток «документов», якобы исходивших из Генерального штаба Германии. Среди них был и циркуляр от 14 июня 1914 г., которым военные агенты информировались об открытии «специальных военных кредитов на вспомогательные нужды войны» и уполномочивались «пользоваться в неограниченном размере этим кредитом для уничтожения неприятельских фабрик, заводов и важнейших военных и гражданских сооружений»¹⁴. Как убедительно доказалВ. И. Старцев, этот «циркуляр» составлен ретроспективным методом на основе реалий 1917 г.¹⁵

В действительности успехи российских спецслужб были гораздо скромнее. Они так и не смогли до начала Первой мировой войны «добыть» планы стратегического развертывания войск Германии и ведения первых военных операций, не говоря уже о специальных мероприятиях, содержавшихся, например, в упоминавшемся выше «Циркуляре» 9 июня 1914 г. По мнению современного исследователя Б. А. Старкова, предложения таких документов неоднократно поступали, но отклонялись по причине сомнений в подлинности этих документов¹⁶. К сожалению, эти сомнения редко посещают тех, кто сегодня эксплуатирует тему «германского золота» и готов принять даже грубую фальшивку за настоящий документ. Тем не менее следует признать заслугой российской контрразведки то, что она в меру своих сил и возможностей пыталась еще до начала Первой мировой войны выявить и нейтрализовать германскую агентуру. В Петрограде под наблюдением контрразведки находилось 14 крупных акционерных обществ, которые были или могли стать источником информации вражеской разведки. Среди них были «Сименс-Шуккерт», «Сименс и Гальске», «Артур Коппель», «Карл Герц», «Гуго Стиннес», «Кунст и Альберс», «Общество Пу- тиловских заводов», «Путиловские верфи», «Общество соединенных кабельных заводов» и др.¹⁷

Собранный контрразведкой материал позволил инкриминировать администрации «Института Шиммельпфенга» участие в военно-промышленном шпионаже. И он был закрыт со всеми его филиалами в первые же дни войны¹⁸. В сентябре 1914 г. был задержан директор «Путиловских верфей» К. А. Орбановский, у которого при аресте были изъяты документы секретного характера, предназначенные для передачи главной германской фирме в Приморском крае «Кунст и Альберс»¹⁹. Казалось бы, эта фирма, имевшая свои отделения в Петрограде, Москве, Одессе, Ревеле, Варшаве, Владивостоке, Благовещенске, Николаевске-на-Амуре, Николаевске-Уссурийском, на Сахалине²⁰, должна была бы немедленно перестать существовать, тем более, что в справке Департамента полиции она характеризовалась как действующая «во вред государственным и военным интересам России... До войны фирма являлась правильно организованным отделением германского Генштаба, покрывшего целой сетью хорошо обученных шпионов весь Приамурский военный округ». Но, по мнению Приамурского генерал-губернатора, закрывать эту фирму не следовало, поскольку она имела «очень большие сношения с торговыми домами Европейской России и в ней были тысячи служащих», при этом, как уверял генерал-губернатор, немцы и австрийцы, подозревавшиеся в шпионаже, давно высланы в Иркутскую губернию²¹. Экономические интересы в данном случае брали верх над военными. Однако в скором времени положение стало меняться в пользу военных.

Весной и летом 1915 г. власти предприняли ряд решительных шагов, которые придавали борьбе с «немецким засильем» в торгово-промышленной сфере более жесткий характер, чему способствовали неудачи на фронте и ухудшение внутриполитической обстановки в стране. Военные круги, усилившие в этот период свое вмешательство в дела государственного управления²², подталкивали самодержавие на усиление борьбы с «немецким засильем» в экономике, обосновывая это тем, что «организация немцами в России предприятий под видом русских акционерных обществ — враждебная деятельность, борьба с ней должна быть смелой и решительной», так как «подобные предприятия все время будут приносить глубокий вред армии и государству», а также обвинениями служащих «немецких компаний» в причастности к военному шпионажу²³. Усилила свою «антинемецкую» активность и определенная часть русской буржуазии. В то время как финансовые олигархи относились к борьбе с «германизмом» в промышленности в целом негативно, как опасаясь неблагоприятных последствий для экономики (оттока иностранных капиталов), так и защищая в принципе частную собственность, средняя и мелкая буржуазия (особенно московская) была настроена шовинистически и стремилась избавиться от конкурентов германского происхождения, главным образом в торговле²⁴. В области промышленности рассчитывали на солидный куш при дележе «германского наследства» и некоторые крупные предприниматели²⁵. Правящие круги учитывали эти настроения и старались подыграть им по мере возможности.

Положением Совета министров от 16 марта 1915 г. вводилось право назначения на принадлежавшие германским подданным предприятия правительственных инспекторов²⁶. 10 мая 1915 г. «неприятельские» подданные были очередным нормативным актом правительства исключены из состава членов обществ взаимного кредита и городских кредитных обществ. 12 мая 1915 г. Министерству внутренних дел было предоставлено право до окончания войны вносить принадлежавшие благотворительным обществам «вражеских» подданных денежные капиталы в особый фонд Государственного банка, недвижимые имущества конфисковывать, а на движимые налагать арест, а указом от 22 мая 1915 г. этим лицам воспрещалась выдача платежей и вкладов кредитными установлениями²⁷. Но все эти меры представляются не столь существенными по сравнению со следующим шагом властей: Положение Совета министров от 10 мая 1915 г. о представлении ему права ликвидировать торгово-промышленные предприятия, функционировавшие по германским уставам, было 1 июля 1915 г. «высочайше» распространено и на фирмы с русским уставом, в которых участвовали германские капиталы²⁸. Закон от 1 июля 1915 г. существенно расширял сферу деятельности борцов с «германизмом»: если в период Первой мировой войны в России функционировало всего 34 общества с иностранным уставом, в которых действовали германский и австрийский капиталы²⁹, то обществ с русским уставом и участием германского капитала было выявлено более 600³⁰.

С июля 1916 г. в реализацию ликвидационных мер в торговопромышленной области активно включился Особый комитет по борьбе с немецким засильем, направивший свои усилия на «освобождение русской торговли и промышленности от засилья немечества»³¹ и стремившийся «путем неуклонного применения действующих узаконений» добиться «полного очищения предприятий, непосредственно принадлежавших германским подданным», а также ликвидации «русских по форме, а по существу немецких акционерных обществ и товариществ»³². Законотворческой инициативы Особый комитет не проявлял, а ограничивался контролем за осуществлением ранее принятых правительственных постановлений и решением судьбы отдельных торговых и промышленных предприятий. Чиновники стремились максимально использовать благоприятную политическую конъюнктуру, подбадривая друг друга тем, что «те события, которые происходят сейчас в Европе, случаются раз в столетие, и поэтому стоит использовать переживаемую эпоху в целях освобождения русской промышленности от нежелательных капиталов»³³.

Наибольшие проблемы и дебаты вызвал вопрос о ликвидации «немецкого засилья» в электроиндустрии. Особый комитет уделял этой отрасли пристальное внимание, исходя из того, что она, во-первых, «почти полностью принадлежит в более или менее скрытой форме немецким капиталам и состоит в непосредственной зависимости от германского электрического треста»³⁴ , во-вторых, имеет особо важное значение в системе военного производства. Внимание к электроконцернам усиленно подогревалось «патриотической» прессой, сообщавшей, к примеру, еще в декабре 1914 г., что фирмой «Сименс и Гальске» при заключении договоров с городами «допущен ряд правонарушений, и МВД ввиду этого предложило губернаторам произвести проверку договоров, заключенных настоящей фирмой»³⁵. Вопрос о судьбе электротехнических обществ был поставлен Советом министров еще 12 июля 1916 г., однако дело оставалось без движения до 21 октября 1916 г., когда председатель Совета министров Б. В. Штюрмер обратился к Особому комитету с просьбой ускорить рассмотрение дел обществ «Сименс —Шуккерт», «Сименс и Гальске» и «Всеобщей компании электричества» «с ходатайствами от них об увеличении основных капиталов в целях расширения деятельности и привлечения новых русских акционеров»³⁶.

Весьма характерно, что военные, на словах ратовавшие за решительную борьбу с «германизмом» в экономике, на деле, узнав о планах ликвидации электротехнических обществ, первыми бросились спасать их. Морской министр И. К. Григорович 11 января 1916 г. сообщал Совету министров, что, по его мнению, борьба с «германизмом» должна быть не только решительной, но и осмотрительной. Принятые до этого к обществам меры (очевидно, правительственный надзор) он считал вполне достаточными, а их деятельность — не заслуживающей упреков³⁷. Глава военного ведомства Д. С. Шуваев от имени Особого совещания по обороне 16 июня 1916 г. информировал Особый комитет по борьбе с немецким засильем, что все заводы упомянутых обществ заняты почти исключительно выполнением казенных заказов, связанных с обороной³⁸. Начальник Главного артиллерийского управления генерал А. А. Маниковский высказывал мнение, что ликвидация обществ и переход их предприятий в другие руки (если он будет иметь место) должны быть быстрыми и безболезненными, так как перерыв в их работе был бы для обороны «крайне нежелателен»³⁹.

С беспокойством относился к возможному закрытию обществ и министр торговли и промышленности В. С. Шаховской, 3 февраля 1916 г. уверивший кабинет, что случаев перевода ими денег за границу, которые не оправдались бы получением товаров (одно из главных обвинений в доказательство «измены» обществ), обнаружить не удалось⁴⁰. Шаховской предложил в качестве вариантов решения проблемы три системы возможных мероприятий: 1) установление для обществ особого режима работы; 2) выкуп их в полном составе в казну; 3) частичное участие казны в обществах⁴¹.

Решением судьбы электротехнических фирм Особый комитет по борьбе с немецким засильем занялся в октябре 1916 г., посвятив этому вопросу полных пять заседаний. Несмотря на вышеперечисленные заступничества, Особый комитет объявил, что «перечисленные общества хотя и действуют по русскому уставу, но руководятся и направляются из Берлина» и самостоятельны только на бумаге. Деятельность фирм была признана вредной и представляющей опасность для государственных и экономических интересов России, так как они «являются источником средств для врага»⁴². В итоге Особый комитет принял решение ликвидировать общества «Сименс—Шуккерт», «Сименс и Гальске» и «Всеобщую компанию электричества», заменив их новыми, учреждаемыми «исключительно с целью приобретения ликвидируемых предприятий»⁴³.

Совет министров утвердил мнение большинства членов Особого комитета, а «Сименс-Шуккерт» и «Сименс и Гальске» были объединены в одно новое общество, с оставлением за казной 35% акций⁴⁴. Не меньше осложнений вызвала и ликвидация дел электроэнергетических обществ: «Общества электрического освещения 1886 года», «Электропередачи» и «Русского общества электрических районных станций», спасти которые пытались и буржуазные круги, и даже распутинское окружение⁴⁵. Деятельность созданного специально для обсуждения вопроса о ликвидации обществ Особого междуведомственного совещания при Министерстве юстиции закончилась фактически безрезультатно, так как мнения его членов на этот счет резко разделились. Меньшинство Совещания вообще выступило против ликвидационных мер: наряду с признанием факта учреждения этих обществ немцами подчеркивалось преобладающее значение в них швейцарских капиталов. Кроме того, противники ликвидационных мер делали упор на то, что сношения с Берлином, перевод денежных средств в Германию и фиктивность Петроградского правления «Общества 1886 года» документально не установлены, а также пугали коллег тем, что передача предприятий в руки города Москвы увеличит стоимость электроэнергии⁴⁶.

Сторонники ликвидации обществ утверждали, что их закрытие не может оказать влияние на приток иностранного капитала, преследующего экономические интересы, а капиталы, «преследующие цели политические, не только не нужны, но и опасны». Они настаивали также на фиктивности Петроградского правления «Общества 1886 года», получении им «указаний из Берлина» и утечке средств в Германию, а также ссылались на то, что часть швейцарских банков на деле — чисто германские. Переход предприятий к городу Москве они также не считали опасным⁴⁷.

В итоге полному осуществлению планов царизма ликвидировать «германизм» в торгово-промышленной сфере так и не суждено было сбыться. Между тем Особый комитет по борьбе с немецким засильем еще осенью 1916 г. объявил, что ему удалось «путем неуклонного применения действующих узаконений» добиться «почти полного очищения» русской торговли и промышленности от «засилья немечества»⁴⁸. Каково же было реальное положение дел? По подсчетам В. С. Дякина, участие германского или австрийского капитала было обнаружено или заподозрено в 611 акционерных обществах, а решение о ликвидации было принято, по его же исчислениям, в отношении 96⁴⁹. При учете того, что к 1915 г. в России было выявлено 2941 частное предприятие, частично или полностью принадлежавшее германским или австрийским подданным⁵⁰, результаты борьбы с «германизмом» в области торговли и промышленности следует оценить как более чем скромные. Российские правящие круги, бичевавшие «воинствующий германизм» как главного виновника развала экономики страны в военные годы и ратовавшие на словах за решительную и бескомпромиссную борьбу с ним, на практике действовали с оглядкой на реальное положение дел и вынуждены были не только значительно умерить свои первоначальные замыслы, но и во многих случаях вовсе отказаться от них.

Развернувшаяся с началом Первой мировой войны в России «шпионская кампания» в самых различных ее формах не была сугубо Российским феноменом. «Эпидемия стихийной шпиономании» охватила все воюющие страны. Среди населения Германии, например, с самого начала войны стали распространяться самые невероятные слухи, наподобие того, что по стране разъезжают вражеские автомобили, полные золота, предназначенного шпионам и диверсантам. В результате начавшейся охоты на одиночные легковые автомобили было убито несколько находившихся в них правительственных чиновников. Подобная картина наблюдалась и в Австро-Венгрии, но австрийские и германские власти приняли решительные меры по пресечению слухов, способных повлиять на моральное состояние армии и обстановку в тылу, и они пошли на спад⁵¹.

Иначе обстояло дело в России, правящие круги которой увидели в широко развернувшейся кампании против «германизма» спасительное средство в борьбе с внешними и внутренними угрозами империи. В условиях сильно угасшего патриотизма первых дней войны и обострившейся социально-экономической обстановки в стране царские власти сделали ставку на антинемецкую пропаганду и поощрение шпиономании. Командные верхи, в свою очередь, пытались свалить вину за неудачи на фронте на «германских шпионов», которых стали искать среди своих офицеров и даже в высших эшелонах власти. Яркий тому пример — состоявшиеся в 1915 г. судебные процессы над полковником С. Н. Мясоедовым и военным министром В. А. Сухомлиновым. Показателен сам факт, с которого началось дело об измене Мясоедова, еще до войны обвиненного в шпионаже и затем оправданного⁵². В декабре 1914 г. в Петроград из Швеции вернулся подпоручик 23-го Низовского полка Я. П. Колаковский, который для того, чтобы выбраться из немецкого плена, предложил свои услуги в качестве шпиона. Вернувшись в Россию, Колаковский явился с повинной и дал подробные показания по поводу полученного им задания. Он рассказал, что ему было поручено взорвать мост через Вислу за 200 тыс. руб., убить верховного главнокомандующего Николая Николаевича за 1 млн руб. и убедить коменданта крепости Новогеоргиевск сдать ее тоже за 1 млн руб. На третьем допросе Колаковский «вспомнил», что отправивший его в Россию с заданием сотрудник немецкой разведки лейтенант Бауэрмейстер советовал ему обратиться в Петрограде к отставному жандармскому полковнику Мясоедову, у которого он мог бы получить много ценных сведений для немцев. На следующем допросе Колаковский заявил, что «особо германцами было подчеркнуто, что германский Генеральный штаб уже более 5 лет пользуется шпионскими услугами бывшего жандармского полковника и адъютанта военного министра Мясоедова». «В этом рассказе, — комментировал впоследствии начальник Петроградского охранного отделения К. И. Глобачев, — весьма странным являлось то обстоятельство, что, отправляя его в Россию с такими целями, немцы не дали ему ни явок, ни пароля, словом ничего такого, что могло бы для Мясоедова, если бы он был действительно шпион, служить удостоверением, что Колаковский — действительно лицо, посланное германским Генеральным штабом»⁵³. По свидетельству Глобачева, Главный штаб поначалу не придал серьезного значения этим показаниям и никаких распоряжений на этот счет не поступило. «Между тем Колаковский стал трубить по всему Петрограду о важности своих разоблачений и что со стороны военных властей никаких мер не принимается, — вспоминал Глобачев. — Слухи об этом деле дошли до бывшего в то время товарища министра внутренних дел В. Ф. Джунковского, который приказал мне разыскать Колаковского и подробно его допросить. На допросе Колаковский ничего нового не показал, и сущность его рассказа была повтореньем того, о чем он заявлял первый раз в Главном штабе. Протокол допроса Колаковского был отправлен Охранным отделением в контрразведывательное отделение Главного штаба по принадлежности, и с этого, собственно говоря, момента и началось дело Мясоедова, о котором уже знал чуть ли ни весь Петроград, комментируя его на всевозможные лады. Главным штабом дело было передано на фронт, Мясоедов был арестован и началось следствие, длившееся довольно долго. Единственным материалом, собранным следствием по этому делу, была переписка с лицами, участвовавшими с Мясоедовым в торговых делах довоенного времени, его отношения к ген. Сухомлинову и к дамам, бывшим с ним в переписке, как то: Магеровская, Столбина и др. Все они также были арестованы, и им инкриминировалась связь с полковником Мясоедовым и получение от него некоторых предметов из военной добычи, взятой в Восточной Пруссии путем мародерства. Таким образом, следствие не добыло материала, уличающего Мясоедова в военном шпионстве, и оставалось одно лишь голословное заявление Колаковского, но общественное мнение было до того возбуждено этим делом, что ничего не оставалось другого, как предать Мясоедова военному суду. На этом деле играли все левые элементы, обвиняя Мясоедова, военного министра, правительство и командный состав чуть ли не в пособничестве государственной измене»⁵⁴.

Известный историк К. Ф. Шацилло, проводивший впоследствии уже историческое расследование этого «дела», в своем резюме пишет: «Итак, ничем не подтвержденным и явно сомнительным показаниям Колаковского поверили сразу же и безоговорочно. Особенно охотно с ними согласился верховный главнокомандующий Николай Николаевич. Человеку очень экспансивному, было очень лестно, что за его голову немцы обещали 1 млн рублей»⁵⁵. На самом деле при обыске квартиры Мясоедова ничего подтверждающего обвинения в шпионаже обнаружено не было; бесспорных фактов, уличавших Мясоедова в шпионаже, не было выявлено и в ходе следствия. Тем не менее по делу Мясоедова было арестовано 19 его близких и дальних знакомых. Арестовали и обвинили в шпионаже даже его жену. В марте 1915 г. над Мясоедовым состоялся суд, который приговорил его к смертной казни через повешение. Предъявленные ему обвинения были бездоказательны и одно нелепее другого (например: «через посредство не обнаруженных лиц довел до сведения германских властей данные о перемещении одного из русских корпусов»⁵⁶). Интересно, что позднее руководитель кайзеровской разведки Вальтер Николаи показал, что он не верит утверждениям, будто было доказано сотрудничество Мясоедова с германской разведкой⁵⁷. Тем не менее слухи о том, что сведения о предательстве Мясоедова получены из вражеских источников, имели тогда широкое хождение. Заслуга в захвате трофейных документов приписывалась французским союзникам, что было связано с прибытием в Россию миссии французского генерала По. Как утверждалось в письме одной столичной жительницы, «генерал По привез и вручил лично Государю список 42 лиц изменников, продающих своих собратьев за немецкое золото. Сведения французы забрали у одного из важных пленных. Во главе стоит Мясоедов, близкий человек военному министру, который давал немцам знать расположение войск и указывал, где их мало»⁵⁸.

Затем пришла очередь военного министра В. А. Сухомлинова, которого связали с казненным «германским шпионом» Мясоедовым и приговорили к пожизненной каторге. Его сделали главным виновником тяжелых поражений русской армии в Восточной Пруссии, отступления весной 1916 г. из Галиции, прорыва фронта в Польше. Общественное мнение, настроенное с начала войны на борьбу с «немецким влиянием» и всем «германизмом», было удовлетворено хотя бы на время. Удовлетворен был и верховный главнокомандующий Николай Николаевич, давно ненавидевший Сухомлинова, который в свое время приложил немалые усилия, чтобы ликвидировать возглавляемый Николаем Николаевичем государственный Совет обороны. Осуждение Сухомлинова, по справедливому суждению современных исследователей, нанесло «страшный удар по авторитету армейского командования»⁵⁹. Министр иностранных дел Англии лорд Грей в беседе с заместителем председателя Государственной думы А. Д. Протопоповым заметил по этому поводу: «Ну и храброе у вас правительство, раз оно решается во время войны судить за измену военного министра»⁶⁰. После осуждения военного министра в измене и связях с вражеской разведкой можно было обвинить без всяких оснований кого угодно, даже руководителей контрразведки Северо-Западного и Северного фронтов Н. С. Батюшина и М. Д. Бонч-Бруевича⁶¹.

Увы, очень скоро выяснилось, что дело было не в «продажном» военном министре и его подчиненных, а в гораздо более глубоких причинах. А. А. Поливанов, назначенный военным министром вместо В.А. Сухомлинова, на секретных заседаниях Совета министров в августе 1915 г. признавал: «На театре военных действий беспросветно. Отступление не прекращается... Вся армия постепенно продвигается вглубь страны, и линия фронта меняется чуть ли не каждый час. Деморализация, сдача в плен, дезертирство принимают грандиозные размеры... По-прежнему ничего отрадного, бодрящего. Сплошная картина разгрома и растерянности. Уповаю на пространства непроходимые, на грязь непролазную и на милость угодника Николая Мирликийского, покровителя святой Руси»⁶².

Тем не менее командующие фронтами и армиями по-прежнему были склонны винить в своих неудачах вражескую агентуру, борьбу с которой они считали первоочередной задачей. После ожесточенных и кровопролитных боев в Прибалтике командующий Северным фронтом генерал Н. В. Рузский наставлял командующего 12-й армии генерала Р. Д. Радко-Дмитриева: «В Риге вновь внедрился в широких размерах шпионаж. Это обязывает штаб Вашей армии принять самые решительные меры. Прошу Вас дать по этому поводу необходимые указания начальнику штаба армии, на ответственность которого я возлагаю более интенсивную борьбу с этим злом»⁶³. Руководитель разведки Макс Ронге не без оснований писал: «Чем хуже было положение русских на фронте, тем чаще и громче раздавался в армии крик: “предательство!”»⁶⁴. На могучей волне шпиономании ведомство не встречало препятствий в Государственной думе на получение все возраставших кредитов на борьбу со шпионажем и контршпионажем, а контрразведка все больше становилась органом политического сыска. «Наблюдение за политическими течениями в армии всегда производилось, — свидетельствовал военный министр Временного правительства А. И. Гучков о ситуации в армии в 1917 г., — но только оно не было организованным, оно шло через штабы корпусов, военных округов, поступало в Военное министерство тоже по Главному штабу. Все это было недостаточно оформлено. Пришли к заключению, что нужно создать специальный орган, иметь штаб офицеров, который концентрировал бы сведения, и создать при военном министре такой центр»⁶⁵. Указывая на факт «широчайшей политической слежки» в армии в этот период, А. Ф. Керенский писал: «Все офицеры были обязаны участвовать в работе особых политических отделов, шпионивших в войсках и среди народа. В ряды солдат и матросов внедрялись агенты полиции и провокаторы. Армейское командование должно было следить и доносить на своих подчиненных»⁶⁶. По признанию жандармского генерала П. Г. Курлова, «ужас состоял в том, что контрразведовательные отделения далеко вышли за пределы специальности, произвольно включив в круг своих обязанностей борьбу со спекуляцией, дороговизной, политической пропагандой и даже рабочим движением»⁶⁷.

Разумеется, революционные организации в полной мере использовали и тяжелые поражения русской армии и разоблачение «шпионов» в своей агитационной деятельности. Так, в одной из большевистских листовок, распространявшихся в Петрограде, говорилось: «Правительства воюющих стран никогда не прерывали дружеских отношений между собою, и, в случае революции в одной из них, они всегда соединятся для подавления рабочего класса и трудового крестьянства. Это подтверждает громкое дело полковника Мясоедова, начальника жандармской охраны на прусской границе, полковника Спиридовича, начальника личной охраны царя, генерала Фрейгат, бывшего редактора “Вестника полиции”, генерала Фредерикса, барона Карпуса, чиновника болгарского посольства и 40 офицеров генерального штаба, продававших русскую армию немецкому правительству. Пусть каждый рабочий подумает, где нужно искать наших врагов: среди ли австрийских и германских солдат или среди русского и германского правительства...»⁶⁸. В связи с этим работа контрразведки по борьбе с германской агитацией на военных заводах столицы была, по свидетельству ее сотрудников, бесполезной⁶⁹. «Кому вы рассказываете свои басни о немецких деньгах и агитаторах? — отмечалось в другой большевистской листовке. — Если рабочему классу, так он только посмеивается над вашим завираньем, так как эти агитаторы работают рядом с ним за одним станком, а немецкие деньги рабочие урывают из своего скудного заработка. Быть может, вы хотите скрыть, что Россия подготовляется и уже накануне второй революции?»⁷⁰.

Приближение этой революции теперь предчувствовали все, правда, по-разному. «К концу 1916-го года предчувствие надвигающейся катастрофы сделалось почти всеобщим, — вспоминал профессор Петербургского политехнического института М.В. Бернацкий. — Различное настроение в разных группах создавалось этим предчувствием. Разложившийся старый порядок, несомненно, заражал миазмами атмосферу общественной жизни, порождая апатию и психологию отчаяния; с другой стороны, будил негодование и заставлял приветствовать всякую перемену, лишь бы рассеялся невыносимый моральный аспект. Однако сильно развившееся за время войны национальное чувство упорно предрекало великие испытания для государственной мощи России от грядущей катастрофы»⁷¹. И она явилась в многоликом облике Февральской революции.

Примечания:

¹ Греков И. В. Русская контрразведка в 1905-1917 гг.: Шпиономания и реальные проблемы. М., 2000. С. 230-231.

² Там же. С. 232-233.

³ Былое. 1924. № 26. С. 228-229.

⁴ Там же. С. 232

⁵ Там же. С. 237.

⁶ Греков Н. В. Указ. соч. С. 244-245.

⁷ Дякин В. С. Первая мировая война и мероприятия... С. 234.

⁸ Греков Н. В. Указ. соч. С. 256.

⁹ Бонч-Бруевич М. Д. Вся власть Советам. М., 1958. С. 79.

¹⁰ Там же.

¹¹ Греков Н.В. Указ. соч. С. 256-257.

¹² Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА). Ф. 2000. Оп. 15. Д. 701. ЛЛ. 1-50.

¹³ РГИА. Ф. 49. On. 1. Д. 236. Л. 241-250. — Первым обнаружил этот документ петербургский исследователь В. О. Зверев.

¹⁴ Документы, находящиеся в российской контрразведке. Российская национальная библиотека (РНБ). Русский фонд. 37. 58. 2. 348. Док. № 4.

¹⁵ Старцев В. И. Указ. соч. С. 63-64.

¹⁶ Старков Б. А. Охотники на шпионов. Контрразведка Российской империи. 1903-1914. СПб., 2006. С. 258.

¹⁷ Зверев В. О. Противодействие германскому военно-промышленному шпионажу в Санкт-Петербурге накануне Первой мировой войны (1910-1914): Авто- реф. дис. ... канд. ист. наук. СПб., 2004. С. 18.

¹⁸ Старков Б. А. Указ. соч. С. 208-209.

¹⁹ Там же. С. 212-213.

²⁰ Яковлев Л. С. Контрразведка России накануне и в годы Первой мировой войны // Исторические чтения на Лубянке. 1997 год. Великий Новгород, 1999. С. 33.

²¹ Греков Н. В. Указ. соч. С. 263.

²² Подробнее об этом см.: Флоринский М. Ф. Кризис государственного управления в России в годы Первой мировой войны. Л., 1988. С. 167-192.

²³ РГИА. Ф. 1483. On. 1. Д. 7. Л. 61 об.

²⁴ Дякин В. С. Первая мировая война и мероприятия... С. 231-233.

²⁵ Там же. С. 237.

²⁶ Дякин В. С. Германские капиталы в России. С. 219.

²⁷ РГИА. Ф. 1483. On. 1. Д. 36. Л. 7 и об.

²⁸ Дякин В. С. Германские капиталы в России. С. 219.

²⁹ Дякин В. С. Первая мировая война и мероприятия... С. 232.

³⁰ Там же. С. 235.

³¹ ргиА. Ф. 1483. On. 1. Д. 1. Л. 10 об.

³² Там же. Л. 8.

³³ Там же. Д. 7. Л. 74 об.

³⁴ Там же. Д. 1. Л. 8 и об.— Мнение Особого комитета на этот счет было в высшей степени ошибочным (см.: Дякин В. С. Германские капиталы в России. С. 5-7).

³⁵ Новое время. 1914, 30 дек.

³⁶ РГИА. Ф. 1483, On, 1, Д, 7. Л. 60

³⁷ Там же, Л. 61 об.

³⁸ Там же.

³⁹ Там же. Л, 63.

⁴⁰ Там же. Л. 62.

⁴¹ Там же. Л. 62 об.

⁴² Там же. Л. 63. и об. Журнал заседаний Особого комитета по борьбе с немецким засильем 6, 13, 20, 27 октября 1916 г.

⁴³ Там же. Л. 64-65 об.

⁴⁴ Дякин В. С, Германские капиталы в России. С. 222.

⁴⁵ Там же. С. 225-227.

⁴⁶ РГИА. Ф. 1483. On. 1. Д. 7. Л. 139.

⁴⁷ Там же. Л. 139 об.

⁴⁸ Там же. Д. 1. Л. 8.

⁴⁹ Дякин В. С. Первая мировая война и мероприятия... С. 235.

⁵⁰ Там же. С. 234.

⁵¹ 0б этом см.: Греков Н. В. Указ. соч. С. 270-271.

⁵² См.: Шацилло К. Ф. «Дело» полковника Мясоедова // Вопросы истории. 1967. № 4. С. 103-116.

⁵³ Глобачев К. И. Правда о русской революции // Вопросы истории. 2002. №> 8. С. 65.

⁵⁴ Там же. С. 66.

⁵⁵ Шацилло К. Ф. Указ. соч. С. 112.

⁵⁶ Там же. С. 114-115.

⁵⁷ Тайные силы. Откровения руководителя кайзеровской разведки, сделанные на Лубянке. Публикация А.Здановича // Родина. 1993. № 9/9. С. 47.

⁵⁸ Колоницкий Б. И. «Дело Мясоедова» в общественном сознании (1915-1917) / / Старцевские чтения 2006. СПб., 2007. С. 137.

⁵⁹ Греков Н. В. Указ. соч. С. 275.

⁶⁰ Там же, С. 276.

⁶¹ Там же,

⁶² Яхонтов А. Тяжелые дни // Архив Русской революции. Т. 18. Берлин, 1926. С. 37.

⁶³ Греков Н. В. Указ. соч. С. 279

⁶⁴ Роте Макс. Война и индустрия шпионажа / Пер. с нем. М., 2000. С. 271.

⁶⁵ Александр Иванович Гучков рассказывает... Воспоминания Председателя Государственной думы и военного министра правительства. М., 1993. С. 94.

⁶⁶ Керенский А. Ф. Указ. соч. С. 137-138.

⁶⁷ Курлов П. Г. Конец русского царизма. Воспоминания бывшего командира корпуса жандармов. М.; Пг., 1923. С. 253.

⁶⁸ Шляпников А. Г. Канун семнадцатого года. М., 1920. С. 157-158.

⁶⁹ Былое. 1924. № 26. С. 235.

⁷⁰ Шляпников Л. Г. Указ. соч. С. 163.

⁷¹ Воспоминания М.В. Бернацкого о событиях 1917 г. Предисловие Б. В. Ананьича // Английская набережная, 4. СПб., 2000. С. 372-373.

 

 

 

 

3. Проблема сепаратного мира в тайной дипломатии германского и русского дворов

Глубочайший социально-экономический и политический кризис, охвативший Россию в годы Первой мировой войны, стимулировал и облегчал проведение против нее подрывной работы со стороны Германии, хотя и другие воюющие страны, разумеется, занимались такой же деятельностью. «Наряду с аэропланами, танками, удушливыми газами и прочими чудесами военной техники в последней мировой войне появилось новое могучее средство борьбы — пропаганда, — писал генерал А. И. Деникин. — Широко поставленные технически, снабженные огромными средствами органы пропаганды Англии, Франции и Америки, в особенности Англии, вели страшную борьбу словом, печатью, фильмами и ... валютой, распространяя эту борьбу на территории вражеские и нейтральные,  внося ее в области военную, политическую, моральную и экономическую»¹. Разумеется, каждая из воюющих сторон стремилась обвинить в подрывной работе противоположную. Если А. И. Деникин сожалел впоследствии, что Россия не использовала это «новое могучее средство борьбы», то министр иностранных дел Австро-Венгрии О. Чернин утверждал в своих мемуарах, что Россия стала укреплять свое влияние в Румынии еще до начала Первой мировой войны. «Задолго до войны, — писал он, — она не жалела миллионов для того, чтобы создать настроение в свою пользу. Большинство газет было закреплено за русскими; многие лица, игравшие выдающиеся роли в политической жизни страны, были связаны с русскими интересами, в то время как Германия и Австро-Венгрия совершенно пренебрегали этими подготовительными работами. Оттого-то Россия и имела с самого начала войны громадное преимущество перед центральными державами, — преимущество, которое впоследствии стало труднее отбить, что с первого же дня войны Россия еще шире раскрыла свои золотые шлюзы, и Румыния была затоплена рублями»². Но если это и правда, то всего лишь частный случай в сравнении с той пропагандистской кампанией, которая была развернута Германией. Она потратила на так называемую мирную пропаганду по крайней мере 382 млн марок, причем до мая 1917 г., на Румынию и Италию средств было потрачено больше, чем на Россию, что не помешало, между прочим, и Румынии и Италии выступить потом в войне на стороне Антанты. Десятки миллионов марок были истрачены на подкуп четырех газет во Франции³.

Не имея возможности соперничать с английской и французской пропагандой, Германия сконцентрировала свои усилия на Восточном фронте, против России. Эта подрывная работа шла в самых различных направлениях — политическом, военном, социальном и др., немецкие спецслужбы вели активную революционную и.сепаратистскую пропаганду в лагерях военнопленных. С этой целью были созданы «Комитет революционной пропаганды» в Гааге, «Союз освобождения Украины» в Австрии, «Комитет интеллектуальной помощи русским военнопленным в Германии и Австрии» (Женева). Одновременно предпринимались попытки наладить издание и распространение пропагандистской литературы в самой России. Но особых успехов, если судить по документам, здесь достигнуто не было. Руководитель германской контрразведки Штейнвакс, отчитываясь в мае 1916 г. о полученных им в апреле 1915 г. 130 тыс. марок, выданных Министерством иностранных дел на русскую пропаганду, мог указать на ряд информационных листков и небольших брошюр, которые были переправлены его агентами в Россию. Глава контрразведки ставил себе в заслугу организацию «информационной службы на вокзале и в Стокгольме, которая информирует русских, едущих из Америки и Канады, как избежать мобилизации в русскую армию, или, если мобилизация неизбежна, убеждает их иллюстративными материалами и устно, что русские пленные в Германии находятся в хороших условиях». Испрашивая очередные 130 тыс. марок на русскую пропаганду, Штейнвакс, между прочим, включил в них и «расходы на перевод и издание на нескольких языках книги, описывающей положение в России на основании выступлений русских членов Думы»⁴.

Особые усилия Германии были направлены на достижение сепаратного мира с Россией. Начальник германского генерального штаба генерал Фалькенгайн в ноябре 1914 г. признавался: «Пока Россия, Франция и Англия выступают вместе, мы не можем победить наших противников так, чтобы обеспечить себе достойный мир. Или Россия, или Франция должны быть отколоты. Прежде всего мы должны стремиться к тому, чтобы вынудить к миру Россию». В то же время статс-секретарь иностранных дел фон Ягов обращается к бывшему послу Германии в Петербурге Пурталесу с просьбой найти возможность связаться с кем-нибудь из хорошо знакомых русских с тем, чтобы попытаться внести разлад между вдовствующей императрицей, царем, великими князьями и генералитетом. При этом он предупреждал: «Само собой разумеется, мы не должны даже показать, что мы хотим заключить мир»⁵. В конце декабря в Берлин поступило сообщение из Петрограда о том, что «влияние графа С. Ю. Витте вновь растет», а рейхсканцлер Бетман-Гольвег просит генерального директора судостроительной кампании «Гамбург—Америка лайн» А. Баллина установить контакт с Витте и передать ему «голубя с оливковой ветвью»⁶. Баллин обещал связаться с Витте через доверенное лицо, которое, по его утверждению, уже много лет находится «на нашем содержании»⁷. С такой же просьбой обратился к немецкому банкиру 3. Мендельсону и статс-секретарь иностранных дел фон Ягов. Заметив, что Витте вряд ли откликнется, Мендельсон тем не менее представил Ягову проект письма, в котором после сетований на невозможность из- за «этой ужасной войны» распоряжаться финансовыми фондами в России и обещаний «сохранить в неприкосновенности» вклады Витте в Германии следовал вопрос — не считает ли бывший премьер- министр России, что он мог бы убедить общественное мнение своей страны в том, что «война длится уже достаточно долго»⁸. Витте в своем ответе был достаточно осторожен и единственное средство приблизиться к миру видел в «чистосердечном объяснении двух императоров» и в предложениях, которые могли бы дать «удовлетворение и полные гарантии на будущее России и Франции»⁹.

Посланный в феврале 1915 г. с посреднической миссией в Петроград государственный советник Дании Андерсен вернулся с неутешительными новостями. Он сообщил, что после его бесед с Николаем II, министром иностранных дел С. Д. Сазоновым, С. Ю. Витте и вдовствующей императрицей Марией Федоровной лишь последняя заверила его в своей готовности «работать» в пользу мира, а все другие — «от царя до министра иностранных дел — идею сепаратного мира с Германией напрочь отвергают»¹⁰.

Для работы в пользу сепаратного мира была привлечена и фрейлина императрицы Александры Федоровны княгиня М. А. Васильчикова, которая с начала войны осталась в своем имении в Австрии. В марте-мае 1915 г. она обратилась к Николаю II с тремя письмами, в которых сообщала о стремлении Германии восстановить мир с Россией на выгодных для нее условиях и предлагала организовать в какой-либо нейтральной стране сепаратные переговоры о мире между ними. Все три письма остались без ответа. А на телеграмму датского короля Христиана X дать ответ на его предложение направить в Копенгаген доверенное лицо для переговоров в начале июня 1915 г. был получен «негативный ответ»¹¹. Так же безрезультатно закончился и второй визит в Петроград в июле 1915 г. государственного советника Дании Андерсена, снова встречавшегося с царем и министром иностранных дел С. Д. Сазоновым. Как сообщал из Копенгагена немецкий посланник Брокдорф-Рацау в МИД Германии, «склонности к сепаратному миру Андерсен не нашел»¹². Прибывшая в декабре 1915 г. в Петроград с посреднической миссией княгиня М.А. Васильчикова не только не была принята царем, но и лишена придворного звания и выслана в Черниговскую, а затем в Вологодскую губернию¹³.

По свидетельству английского посла Джорджа Бьюкенена, министр императорского двора Фредерикс получил в декабре 1915 г. письмо от своего давнишнего друга гофмаршала берлинского двора графа Эйленбурга, в котором содержался призыв «положить конец прискорбному недоразумению, произошедшему между государями, и способствовать сближению, которое позволит их правительствам начать переговоры о мире на почетных условиях». Ознакомленный с этим письмом Николай II поручил министру иностранных дел С. Д. Сазонову подготовить ответ графу Эйленбургу в том смысле, что предложение Германии о заключении мира должно быть обращено ко всем союзникам, а не только к России. Однако, по размышлении, царь решил оставить это письмо без ответа, «поскольку любой ответ, каким бы он ни был, может быть принят как свидетельство готовности вступить в переговоры»¹⁴.

Определенные надежды на достижение сепаратного мира с Россией у немецкой стороны забрезжили в связи с отставкой министра иностранных дел С. Д. Сазонова и назначением на этот пост в июле 1916 г. Б. В. Штюрмера, известного своими германофильскими настроениями. Барон Б. Э. Нольде, возглавлявший юрисконсультскую часть МИД, считал это назначение Штюрмера «темным» с точки зрения дипломатического смысла и связывал это с какими-то планами в отношении сепаратного мира. В конфиденциальном разговоре с другим высокопоставленным сотрудником юрисконсультской части МИД в сентябре 1916 г. Штюрмер без обиняков спросил, «сколько времени потребовалось бы нашей части на изготовление мирного договора»¹⁵. Интересно в связи с этим отметить, что еще в мае 1916 г. в Стокгольме объявился известный авантюрист И. И. Колышко, сделавший в свое время карьеру под покровительством князя Мещерского и бывший чиновником по особым поручениям у Витте в бытность последнего министром путей сообщения и его литературным агентом. В частных беседах с сыном крупного немецкого промышленника Гуго Стиннеса Колышко заявил, что накануне своего отъезда в Стокгольм он имел две встречи с Штюрмером, с которым обсуждались приемлемые для России условия мира¹⁶. Хотя некоторые исследователи и склонны верить, что за спиной Колышко действительно стоял Штюрмер, специально добившийся отставки С.Д. Сазонова с поста министра иностранных дел, чтобы развязать себе руки в вопросе о сепаратном мире с Германией, есть серьезные основания в этом сомневаться. «Как реакционер с прогерманскими симпатиями, Штюрмер никогда не сочувствовал идее создания союза с демократическими правительствами Запада из страха, что такой союз может открыть доступ в Россию либеральных идей, — замечал по этому поводу Джордж Бьюкенен. — Однако он был слишком хитер, чтобы защищать идею сепаратного мира с Германией. Он знал, что такое предложение не найдет сочувствия ни у императора, ни у императрицы и почти наверняка будет стоить ему места»¹⁷. Что же касается роли Колышко, то его шеф, С. Ю. Витте, писал о нем в своих воспоминаниях, что будучи несомненно способным чиновником, он «держит себя при этом по-хлестаковски, т. е. придает положению, которое он имеет в Петербурге, совсем несоответствующее значение; он играл роль человека, как будто имеющего большое влияние, одним словом, изображал из себя очень важного петербургского чиновника, чего на самом деле, конечно, не было»¹⁸. Точно так же, по-хлестаковски, Колышко вел себя и на переговорах в Стокгольме. Как отмечается в немецких источниках, он представился германскому послу в Стокгольме Люциусу как «русский статский советник Иосиф фон Колышко, заместитель министра финансов при графе Витте и личный доверенный последнего, живущий с начала войны в Стокгольме и пользующийся славой либерального русского писателя... »¹⁹. Слава «либерального русского писателя» не помешала Колышко предложить свои услуги в качестве платного германского агента: он выразил готовность вести в России через газету «Русское слово» пронемецкую мирную пропаганду, но находившийся в Копенгагене немецкий посланник Брокдорф-Ранцау рекомендовал осторожно отнестись к Колышко и его планам.²⁰ В июле 1916 г. Колышко снова появился в Стокгольме, на этот раз вместе с князем Бебутовым. В ходе переговоров с немецким резидентом Бокельманом они предложили организовать в России издательство, которое стало бы центром пронемецкой пропаганды. Вовлеченный во все детали борьбы за достижение сепаратного мира Гуго Стиннес согласился одолжить МИД Германии 2 млн руб. на финансирование такого издательства в России²¹. Но точных данных о том, как и на что были истрачены эти деньги, нет. Высказанное же заинтересованными лицами предположение о том, что часть этих денег была передана М. Горькому на издание газеты «Новая жизнь»²², представляется необоснованным. Однако Колышко на этом не остановился: в марте 1917 г. он запросил о срочной встрече в Стокгольме с членом рейхстага М. Эрцбергом на том основании, что «новое русское правительство потребовало, чтобы он немедленно вернулся в Россию, где он будет введен в состав правительства»)²³. На прощание этот «почти член правительства» давал заочно несколько советов рейхсканцлеру для выступления в рейхстаге: «1. Германия не вмешивается во внутренние дела России. Русский народ, завоевавший сейчас политическую свободу, может не опасаться Германии. 2. Немецкое правительство не ведет войну против русского народа как такового. 3. Германия не навязывает России позорного мира. По крайней мере при таком положении нельзя слишком настойчиво выдвигать на первый план идею сепаратного мира, скорее следует работать в другом направлении: чтобы Россия пришла к выводу, что она получит почетный мир, тогда она будет вести разговор со своими союзниками. И все прочее тогда уладится само собой»²⁴. Выражая готовность сотрудничать и в дальнейшем именно с М. Эрцбергером, Колышко заявил, что он «ни в коем случае не желает иметь дела с господином Стиннесом, который уже не раз посещал его и предлагал ему 15 млн на создание русских газет²⁵. Остается только добавить, что летом 1917 г. этот соискатель миллионов был арестован в России по обвинению в шпионаже в пользу Германии.

Состоявшаяся встреча в Стокгольме в июле 1916 г. неофициального представителя германского МИД банкира Варбурга с товарищем председателя Государственной думы А. Д. Протопоповым и членом Государственного совета Д. В. Олсуфьевым, возвращавшимися из Парижа и Лондона в составе парламентской делегации, также не прибавила оптимизма германской стороне в вопросе о возможности заключить сепаратный мир с Россией. В отчете об этой встрече Варбург мог лишь высказать свое впечатление о том, что его собеседники были согласны с ним в том, что «продолжение войны бессмысленно», предпочитая при этом задавать вопросы и воздерживаться от изложения собственной позиции²⁶. По ознакомлении с отчетом об этой встрече статс-секретарь иностранных дел Ягов высказал свое мнение: «Эти русские полностью выдоили Варбурга, а сами так ничего и не сказали»²⁷. В свою очередь Протопопов позднее рассказывал, что Варбург имел официальные полномочия передать государю императору условия сепаратного мира, которые в основном сводились к тому, что «русская территория остается неприкосновенной»²⁸. Как не без оснований полагают исследователи, Протопопов «несколько приукрасил германские условия мира»²⁹, поскольку Варбург, со своей стороны, утверждал, что он заявил о необходимости аннексий Германией не только Курляндии, но и Литвы и части Польши. Теперь можно только гадать, что в действительности передал Протопопов Николаю II во время аудиенции 19 июля 1916 г., в заключение которой царь будто бы сказал: «Да, я вижу, враг силен. Я согласен, при нынешнем положении те условия, которые вы передали, для России были бы идеальными условиями. Но разве может Россия заключить сепаратный мир? А как отнеслась бы к этому армия? А Государственная дума?»³⁰.

Однако осенью 1916 г., после разгрома австро-германскими войсками Румынии, в результате чего русская армия была вынуждена почти целиком взять на себя румынский фронт, положение России стало более уязвимым. Теперь уже она начинает интенсивный зондаж при посредничестве голландского журналиста барона де Круифа, выступавшего от имени «русского двора». 16 октября 1916 г. он передал в Берлин и Вену, что Россия, понеся в войне большие жертвы во имя союзников, оставляет за собой свободу действий по вопросу о мире. В качестве условий мира выдвигались: нейтрализация проливов, превращение Турецкой Армении в буферное государство, совместный протекторат трех империй над Польшей. Но германское Верховное командование настояло, чтобы эти предложения были отвергнуты. 24 января 1917 г. с русской стороны последовало новое обращение, упрекавшее центральные державы в нежелании идти на уступки и содержавшее угрозу мощного весеннего наступления Антанты на всех фронтах. В начале марта 1917 г. обращение было сделано от имени Николая II, при этом отмечалось, что предыдущее послание было им одобрено³¹, В послании обращалось внимание на то, что «требование массами мира растет с каждым днем» и что его игнорирование может дорого стоить правительствам воюющих сторон. Одновременно в послании выражалась готовность России пойти на серьезные уступки. Однако германская сторона отвергла и эти предложения, полагая, что рост антивоенных настроений и экономических трудностей заставят Россию принять мир на еще более выгодных условиях для Германии³².

Таким образом, расширение круга источников, предпринятое исследователями еще в 70-80-е годы прошлого века, позволили по- новому взглянуть на политику царизма по вопросу о сепаратном мире с Германией, определить самые различные факторы и обстоятельства, влиявшие на его позицию в этом вопросе, показать ее эволюцию от однозначно негативного отношения к заключению сепаратного мира в 1915 г. до желания его заключить в конце 1916 г. — начале 1917 г.³³ Известный исследователь В. В. Лебедев полагает, что попытки царского двора и самого царя заключить в последний момент сепаратный мир с Германией потерпели неудачу не только из-за упорного нежелания германского военного руководства пойти навстречу мирной инициативе России, но еще и потому, что, «находясь на краю гибели, сам Николай II то демонстративно отстаивал аннексионистские требования, то грозил совместно с союзниками разгромить из-за германской несговорчивости Турцию, то намеревался заключить сепаратный мир с Болгарией. При этом русский двор в последние недели своего существования все более смягчал свои условия мира. Но и здесь он не пошел настолько далеко, чтобы Германия и ее союзники решились сесть за стол переговоров. Алчность и имперские амбиции, похоже, оказались непреодолимы»³⁴. Разумеется, мы и сегодня многого не знаем, ибо выяснить «все хитросплетения тайной дипломатии», по признанию одного из самых авторитетных специалистов В. П. Семеникова, крайне трудно, а во многих случаях «совсем невозможно»³⁵. Показательно, как ошибался А. Ф. Керенский, будущий глава Временного правительства, в своих предположениях о возможном участии царской семьи в подготовке сепаратного мира: «Надо, пожалуй заметить, что Николай II тут ни при чем, — писал он. — Правительство попросту собиралось в определенный момент поставить его перед свершившимся фактом и вынудить подписать сепаратный мир. Не могу сказать, причастна ли как-нибудь к этому Александра Федоровна. Ее ближайшее окружение можно подозревать в чем угодно, а германские агенты без конца вертелись вокруг нее и госпожи Вырубовой. Но я не в праве судить, принимала ли императрица с друзьями какое-то участие в подготовке к заключению сепаратного мира, хотя, придя к власти, всеми силами старался узнать правду»³⁶. И по всей видимости, тогда он ничего не узнал.

В свою очередь, «русский двор» и сам Николай II, весьма вероятно, не знали истинных причин, по которым «германский двор» и Вильгельм II, проявлявшие поначалу такую заинтересованность в заключении сепаратного мира с Россией, проявили затем демонстративную несговорчивость, отказавшись даже обсуждать предложения «русского двора». Политическое и военное руководство Германии к этому времени выбрало другой путь достижения сепаратного мира с Россией — через русскую революцию, план «организации» которой был предложен Парвусом-Гельфандом.

Примечания:

¹ Деникин А. И. Очерки русской смуты. Т. 1. Крушение власти и армии. Февраль — сентябрь 1917. Париж, 1921. С. 65.

² Чернин О. В дни мировой войны: Мемуары / Пер. с нем. М.; Л., 1923. С. 123.

³ Фелъштинский Ю. Крушение мировой революции. Брестский мир. Октябрь 1917— ноябрь 1918. Лондон, 1991. С. 53.

⁴ Германия и русские революционеры в годы Первой мировой войны // Николаевский Б. И. Тайные страницы истории. М., 1995. С. 262-263.

⁵ L’Allemagne et les problems de la paix pendant la premiere guerre mondiale: Documents extracts des archives de l’Office allemande des Affaires etrangeres. Publ. et annotes par Scheres et Grunewald. T. 1. Paris, P. 10-14.

⁶ Ibid. Р. 37.

⁷ Ibid. Р. 39-40.

⁸ Ibid. Р. 38-39.

⁹ Ibid. Р. 62, 64.

¹⁰ Ibid. Р. 70, 72, 73.

¹¹ Ibid. Р. 110, 111, 113-114.

¹² Ibid. Р. 145.

¹³ См.: Семенников В. П. Политика Романовых накануне революции. От Антанты к Германии: по новым документам. М.; Л., 1926. С. 32-35; Евдокимова Н. П. Между Востоком и Западом. Проблемы сепаратного мира и маневры дипломатии австро-германского блока в 1914-1917 гг. Л., 1985. С. 47-65.

¹⁴ Бьюкенен Джордж. Указ. соч. С. 197-198.

¹⁵ Михайловский Г. Н. Записки. Из истории внешнеполитического ведомства. Кн. 1. Август 1914 — октябрь 1917. 1993. С. 194, 198.

¹⁶ L’Allemagne et les problems de la paix pendant la premiere guerre mondiale... T. 1. P. 371-372.

¹⁷ Бьюкенен Джордж.. Указ. соч. С. 213.

¹⁸ Витте С.Ю. Воспоминания. Т. 3. М., 1960. С. 577.

¹⁹ Германия и русские революционеры в годы Первой мировой войны. С. 287.

²⁰ Там же. С. 399.

²¹ Там же.

²² Там же.

²³ Там же. С. 287.

²⁴ Там же. С, 290.

²⁵ Там же. С. 292.

²⁶ L’Allemagne et les problems de la paix pendant la premiere guerre mondiale... T. 1. P, 393,

²⁷ Ibid. P. 391.

²⁸ См,: Соколов В, В. К вопросу о возможности русско-германского сепаратного мира в феврале 1917 г. / / Февральская революция. От новых источников к новому осмыслению, М., 1997. С. 40-41.

²⁹ Там же. С, 41.

³⁰ Там же

³¹ Там же. С. 41-42.

³² Там же. С. 42.

³³ См.: Ганелин Р.Ш. Сторонники сепаратного мира с Германией в царской России //Проблемы истории международных отношений. Л., 1972; Дьякова И. А. Сепаратные контакты царской России и кайзеровской Германии в Первую мировую войну // Вопросы истории. 1984. № 8; Емец В. А. Очерки внешней политики России в период Первой мировой войны. 1914-1917. М., 1977; Васюков В. С. Внешняя политика России накануне Февральской революции 1916 —февраль 1917 г. М., 1980; Лебедев В. В. Проблема выхода из войны и кризис самодержавия // Февральская революция. От новых источников к новому осмыслению. М., 1997. С. 45-58.

³⁴ Лебедев В. В. Указ. соч. С. 53.

³⁵ Семенников В. П. Романовы и германские влияния во время мировой войны. Л., 1929.

³⁶ Керенский А. Ф. Указ. соч. С. 96.

 

 

 

Глава третья

ЛЕНИН И ПАРВУС: НЕПРИМИРИМЫЕ ПРОТИВНИКИ ИЛИ ТАЙНЫЕ СОЮЗНИКИ?

Отказавшись даже обсуждать последние инициативы царского двора, правящие круги Германии имели к этому времени новый тайный канал, который при стечении благоприятных обстоятельств мог открыть более прямой путь к сепаратному миру с Россией — путь «организации» там революции. Теперь их надежды были связаны с использованием в этих целях радикальных элементов русской эмиграции, к «разработке» которых были привлечены политики, дипломаты, военные, журналисты, общественные деятели и, конечно же, разведка и контрразведка. «Германия смотрела на русских революционеров как на подрывной элемент и рассчитывала использовать их для вывода России из войны, — пишет в связи с этим известный специалист в этой области Ю. Г. Фельштинский. — Удержание социалистов у власти после окончания войны, видимо, не входило в планы германского правительства. Революционеры же смотрели на помощь, предложенную германским правительством, как на средство для организации революции в России и во всей Европе, прежде всего в Германии. Германское правительство знало, что главной задачей социалистов была организация революции в Германии. Революционеры знали, что правительство Германии не желает допустить прихода к власти немецких социалистов, а русских революционеров рассматривает как орудие для реализации собственных империалистических планов. Каждая из сторон надеялась переиграть другую. В конечном итоге в этой игре победила ленинская группа, переигравшая всех, в том числе и Парвуса, родоначальника идеи германо-большевистского сотрудничества¹. Кажущаяся на первый взгляд убедительной логика этой концепции все же основана на ретроспективном подходе, исходящем из конечного результата, т. е. победы Ленина и большевиков в октябре 1917 г.

В реальности все обстояло гораздо сложнее, и «германо-большевистское сотрудничество» не было столь очевидным, как это представляется тем, кто клеймит большевиков как агентов германского Генерального штаба, а их вождя В. И. Ленина — еще и в тайном сговоре с Парвусом (И. Л. Гельфандом). Все эти утверждения носят скорее аксиоматический характер или строятся в значительной степени на догадках, предположениях и даже на искажении фактов, в особенности когда речь идет о взаимоотношениях Ленина и Парвуса. Впервые они встретились в начале 1900-х годов в Германии, куда И. Л. Гельфанд, родившийся в России и эмигрировавший затем в Швейцарию, перебрался по окончании Базельского университета. Вступив в социал-демократическую партию Германии, Гельфанд очень скоро стал одним из видных ее деятелей, в первую очередь благодаря своим острым критическим выступлениям в социал-демократической печати под псевдонимом Парвуса, что в переводе с латинского означает «молодой», «скромный», «незаметный». На самом деле он никогда не был скромным, зато бесспорно стал весьма заметной фигурой в социал-демократическом движении. В 1897 г. Парвус стал главным редактором «Саксонской рабочей газеты», на страницах которой резко выступил против «ревизиониста марксизма» Э. Бернштейна. Эти статьи получили одобрение и поддержку Г. В. Плеханова, Ю. О. Мартова, А. Н. Потресова и В. И. Ленина. Последний обратил внимание и на вышедшую книгу «талантливого германского публициста, пишущего под псевдонимом Парвуса», — «Мировой рынок и сельскохозяйственный кризис», опубликовав на нее в 1899 г. весьма одобрительную рецензию, в которой усиленно рекомендовал ее «всем читателям, интересующимся отмеченными вопросами»².

Именно Парвус убедил редакторов «Искры» издавать ее в Мюнхене, где нелегально, по болгарскому паспорту, жил Ленин. Неудивительно, что «талантливый германский публицист» очень скоро стал ее сотрудником. В письме П. Б. Аксельроду Ленин специально отмечает, что в четвертом номере «Искры» есть статья Парвуса «Самодержавие и финансы»³. Опубликованная Парвусом в 1904 г. в «Искре» серия статей «Война и революция» утвердила за ним репутацию проницательного публициста и политика. Он предсказал неизбежное поражение России в войне с Японией и как следствие грядущую русскую революцию, которая, по его мнению, должна была расшатать основы капиталистического мира, а русский рабочий класс должен был выступить в роли авангарда в мировой социальной революции. Марксистская теория «перманентной революции» обрела таким образом под пером Парвуса новое и конкретное содержание, и познакомившийся с ней молодой Л. Д. Троцкий сразу же стал ее пламенным поборником, а сам Парвус открылся ему как «выдающаяся марксистская фигура». Так считал не только Троцкий, но и сам Парвус, который попытался даже примирить лидеров социал-демократов меньшевиков и большевиков, став посредником в их переговорах. Правда, из этого ничего не получилось, и биографы Парвуса полагают, что здесь он совершил большую ошибку. «Он свел лидера большевиков с его оппонентами и отчитал их как подростков с завышенной самооценкой, — пишут 3. Земан и У. Шарлау. — Это, естественно, никому не понравилось. Ленин был не тем человеком, чтобы принимать советы и выслушивать критические замечания в свой адрес и наотрез отклонил предложение войти в редколлегию “Искры”»⁴. Неуступчивость Ленина привела к тому, что Парвус, стремившийся до этого соблюдать нейтралитет в отношениях с большевиками и меньшевиками, стал склоняться в сторону последних. Показательно, что один из меньшевистских лидеров А. Н. Потресов писал в это время своему коллеге по партии П. Б. Аксельроду: «Еще вопрос, как победить Ленина. Я думаю, что надо натравить на него таких авторитетов, как Каутский, Роза Люксембург и Парвус»⁵.

Однако «натравить» Парвуса на Ленина тогда не удалось — 9 января в России разразилась народная революция, а в развернувшихся ожесточенных спорах о тактике социал-демократии в этой революции он не поддержал ни большевиков, ни меньшевиков. «Моя тактика в революции 1905 года в России основывалась на следующем: проложить путь для революционной энергии пролетариата, — писал впоследствии Парвус. — Хотя я очень хорошо понимал, что в то время в России было невозможно добиться социализма, было понятно, что победившая революция, поддержанная рабочими массами, дает власть пролетариату, и я требовал, чтобы пролетариат использовал эту власть в интересах установления демократии рабочих. И если разговор возвращается только к установлению буржуазной парламентской системы, сказал я своим русским друзьям, тогда я спокойно останусь в Германии, где парламентская система имеет довольно долгую историю»⁶. Но бурный темперамент и бьющая через край энергия позвали Парвуса в Россию, где в октябре 1905 г. началась всеобщая стачка. Выпросив аванс в счет будущей книги, он по подложному паспорту приехал в конце октября в Санкт-Петербург, оказавшись в столице Российской империи раньше Ленина и Мартова, вернувшихся из эмиграции после объявления политической амнистии в ноябре 1905 г. В результате Парвус вместе с Троцким оказались в числе главных действующих лиц в революционном Петербурге. Удивительно, но это факт, что в советской историографии Первой русской революции Парвус был начисто вычеркнут из ее участников. Между тем для Парвуса это был «звездный час» в его революционной карьере: вместе с Троцким он вошел в состав Исполнительного комитета Петербургского Совета рабочих депутатов, его пламенные речи и радикальные призывы к борьбе против царизма снискали ему большую популярность. Тираж «Русской газеты», редактором которой стал Парвус, достиг 500 тыс. экземпляров, превысив тираж большевистской «Новой жизни» в 10 раз. Стоившая одну копейку, «Русская газета» пользовалась огромным спросом, и в первую очередь среди рабочих. Как один из организаторов революционных выступлений в Петербурге и руководителей Совета рабочих депутатов Парвус был арестован, правда, позднее, в апреле 1906 г., а затем сослан на три года в Сибирь, откуда ему удалось бежать сначала в Петербург, а затем перебраться в Германию. Свои приключения он описал в яркой форме в книге «По тюрьмам во время революции. Побег из Сибири».

Не игравший сколько-нибудь заметной роли в революции 1905 г., Ленин был вынужден петь дифирамбы «меньшевику Парвусу» за «прекрасную статью» в «Искре», за «якобинскую постановку вопроса об организации революции»⁷. Впрочем, лидер большевиков не упустит в октябре 1905 г. представившегося случая одернуть Парвуса за парламентские иллюзии в эпоху революционной борьбы, за «тактику мелочных сделок» и даже назовет его за это «пошляком»⁸. Несколько позднее Ленин подвергнет Парвуса резкой критике за «полнейшее незнание русских политических вопросов», за отказ бойкотировать так называемую Булыгинскую думу⁹, и с этого времени между ними начнется расхождение и охлаждение, хотя близких отношений у них не было никогда, разве что во время пребывания Ленина в Мюнхене.

Если же говорить о том, с каким политическим багажом вышли Парвус и Ленин из Первой русской революции, то Парвус в первую очередь потерпел серьезное поражение, и не только потому, что, по образному выражению его биографов, «ударная волна русской революции не покатилась на Запад»¹⁰, но еще и потому, что его авторитет в Петербургском Совете в решающие дни революционной борьбы резко упал и ему даже пришлось выйти из его состава в знак протеста против принятого Советом решения о прекращении забастовки. Ленин же, не сумевший предвидеть развитие событий в России в 1905 г. и занимавшийся в основном критикой своих оппонентов в вышедшей тогда работе «Две тактики социал-демократии в демократической революции», понес меньший морально-политический урон, хотя и он как лидер большевиков призывал рабочих к вооруженному восстанию, которое в декабре 1905 г. было жестоко подавлено в Москве, не будучи поддержанным рабочими других промышленных центров, в том числе и Петербурга. Тем не менее Парвус остался оптимистом, который не утратил веры в дело революции, в то время как Ленин пребывал вплоть до 1917 г. в унынии относительно перспектив Русской революции.

Примечания:

¹ Фельштинский Ю.Г. От редактора-составителя // Николаевский Б. И. Тайные страницы истории. М., 1995. С. 235.

² Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 4. С. 61.

³ Там же. Т. 48. С. 101.

⁴ Земан 3. Л., Шарлау У. Б. Купец революции Парвус-Гельфанд. Политическая биография. М., 1991. С. 77.

⁵ Социал-демократическое движение в России / Под ред. А. Н. Потресова и Б. И. Николаевского. М., 1928. С. 125.

⁶ Парвус. В борьбе за справедливость. Берлин, 1918. С. 9-10.

⁷ Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 9. С. 264-273.

⁸ Там же. Т. 47. С. 87.

⁹ Там же. Т. 11. С. 251.

¹⁰ Земан З.А., Шарлау У. Б. Указ. соч. С. 110.

 

 

 

1. «Меморандум доктора Гельфанда», или как устроить революцию в России

8 января 1915 г. германский посол в Константинополе Курт фон Вагенхейм направил в Берлин телеграмму следующего содержания: «Известный русский социалист и публицист д-р Гельфанд, один из главных лидеров русской революции 1905 г., который был выслан из России и несколько раз высылался также из Германии, в течение определенного времени активно работает здесь как публицист, занимающийся главным образом вопросами экономики Турции. С самого начала войны Парвус настроен совершенно явно пронемецки. Он помогает д-ру Циммеру в поддержке украинского движения, а также оказывает полезные услуги в организации газеты Бацариса в Бухаресте. В беседе со мной, о которой он просил через Циммера, Парвус сказал, что русские демократы смогут достичь своей цели только при полном уничтожении царизма и разделе России на малые государства. С другой стороны, политика Германии не может быть совершенно успешной, если она не будет способствовать проведению главной революции в России. Россия будет опасна для Германии даже после войны, если русская империя не будет разделена на ряд отдельных частей. Поэтому интересы правительства Германии и русских революционеров, которые уже действуют, совпадают. Однако пока еще отсутствует необходимая координация между различными фракциями. Меньшевики еще не объединили свои силы с большевиками. Он считает своей задачей создать организацию по подготовке восстания и действовать в широком масштабе. Для достижения этой цели прежде всего необходимо созвать конгресс лидеров движения, возможно, в Женеве. Он готов предпринять первые шаги в этом направлении, но ему понадобятся немалые деньги... »¹. В заключение германский посол выразил пожелание, чтобы Парвус был принят в Берлине статс-секретарем иностранных дел Яговым и тот ознакомился с его планом². Но прежде чем проследить, как развивались дальнейшие события, необходимо объяснить, почему Парвус оказался в это время в Константинополе. Причиной тому стал финансовый скандал, который разгорелся после возвращения Парвуса из революционной России в Германию. Дело в том, что будучи с 1902 г. успешным литературным агентом М. Горького, он собрал за постановку пьесы «На дне» значительную сумму, большая часть которой должна была поступить в партийную кассу РСДРП и самому автору. «За четыре года пьеса обошла все театры Германии, в одном только Берлине была поставлена свыше 500 раз, у Парвуса собралось, кажется, 100 тысяч марок, — вспоминал потом Горький. — Но вместо денег он прислал в “Знание” К. П. Пятницкому письмо, в котором добродушно сообщал, что все эти деньги он потратил на путешествие с одной барышней по Италии»³. Тем не менее и большевистское руководство во главе с Лениным, и сам Горький потребовали от Парвуса вернуть причитающиеся им суммы, а Горький даже обратился с жалобой на Парвуса в Исполком социал-демократической партии Германии. Дело Парвуса рассматривал в начале 1908 г. авторитетный третейский суд в составе А. Бебеля, К. Каутского и К. Цеткин, который морально осудил Парвуса, поставил его вне рядов российского и германского социал-демократического движения. «Трудно сказать, что было правдой, а что вымыслом в этой истории с Горьким, но для Гельфанда она имела самые серьезные последствия,— пишут его биографы. — Он окончательно запутался и не видел никакого выхода из сложившейся ситуации. Одно ему было ясно: он не может больше оставаться в Германии»⁴.

В результате недавний триумфатор оказался в 1910 г. в Константинополе, началась новая, покрытая тайной глава жизни Парвуса. Об этой главе длиною в пять лет подлинно известно немного даже его биографам; а все остальное — из области слухов и предположений. По имеющимся сведениям, Парвус с 1911 г. стал агентом немецкого Генерального штаба и в качестве такового был послан как военный корреспондент в Константинополь, где был прикомандирован к немецкому генералу Лиману фон Сандерсу. Здесь ему была предоставлена возможность заключать выгодные контракты по хлебным поставкам и зарабатывать на этом большие деньги⁵. Он гордился заключенной сделкой с Россией по доставке зерна, которая, по его утверждению, спасла режим младотурок от катастрофы. Возможно, поэтому он стал не только миллионером, но и советником правительства «младотурок», а совсем не потому, что один из его лидеров Мехмет Талаат, с которым Парвус был хорошо знаком, являлся великим мастером ложи «Великий Восток Турции», образованной в 1909 г. Одновременно Парвус занимался и контрабандой немецкого оружия устаревших образцов, пользовавшегося на Балканах большим спросом. С началом Первой мировой войны он стал активно работать в пользу Германии, агитируя общественное мнение Турции за участие в войне на стороне центральных держав. Как бы то ни было, надо отдать должное его острому уму, практической хватке, предприимчивости и авантюрному характеру. Как представляется, финансовые успехи Парвуса есть блестящее подтверждение мысли Ф. М. Достоевского о том, что «из правдоискателей и бунтарей такие деловые шельмы вдруг вырабатываются, что понимающие люди только языком на них в остолбенении пощелкивают». Переход Парвуса в новое качественное состояние изменил весь его образ мыслей и поведения, обнажил скрываемые ранее черты характера, сделал его в глазах бывших товарищей по социал-демократической партии «сутенером империализма» (К. Цеткин), «негодяем и авантюристом» (Ленин), «политическим Фальстафом» (Троцкий), а для будущих биографов он станет «таинственной фигурой». Всей своей предшествующей трудной жизнью и бурной деятельностью Парвус был подготовлен к любым превратностям судьбы, в том числе и к очередному резкому повороту, который произошел в его жизни с началом Первой мировой войны.

Эхо артиллерийской канонады еще не докатилось до Константинополя, а Парвус уже утратил интерес к турецкой экономике и вновь ударился в политику, чтобы не только напомнить о себе, но и извлечь пользу из новой ситуации. Он открыто принимает сторону Германии и начинает активно действовать в ее пользу. В своем обращении к русским революционерам и социалистам он призывает их способствовать поражению России в интересах европейской демократии. Поэтому нет ничего удивительного в том, что в январе 1915 г. Парвус добился встречи с германским послом в Константинополе фон Вагенхеймом, которого первым посвятил в свой план действий. Этот план произвел на германского посла должное впечатление, и потому, реагируя на просьбу Парвуса предоставить ему возможность ознакомить Берлин с его планом, Вагенхейм немедленно телеграфировал своему руководству о желательности контакта с «доктором Гельфандом». Германское руководство сразу же заинтересовалось этим планом, и статс-секретарь иностранных дел Ягов прямо из Ставки сообщил в МИД, что на встречу с Парвусом в Берлине будет направлен сотрудник Имперской канцелярии Рицлер⁶, авторитетный специалист по делам России.

На состоявшейся в конце февраля 1915 г. в Министерстве иностранных дел Германии встрече с Парвусом статс-секретаря иностранных дел Ягова и Рицлера, которая по соображениям строгой секретности даже не протоколировалась, «известный русский социалист и публицист» представил основные положения своего плана борьбы против царской России⁷. Судя по всему, этот план был тогда одобрен, поскольку 9 марта 1915 г. Парвус направил в МИД Германии меморандум на двадцати страницах, содержавший подробный план организации революции в России. Этот документ, известный в литературе как «Меморандум доктора Гельфанда», был впервые опубликован в 1958 г. в сборнике документов «Германия и революция в России 1915-1918».

Хотя после этого «Меморандум доктора Гельфанда» многократно перепечатывался и комментировался в зарубежных и отечественных изданиях, его снова и снова открывают для себя и своих читателей как «новый источник» те, кто считает Русскую революцию 1917 г. результатом «злонамеренных козней Германии». Но это в первую очередь своеобразный литературный памятник революционной эпохи, исторический источник, который нужно оценить в контексте времени. В самом деле, представленный в меморандуме план действий поражал своей масштабностью, грандиозностью своего замысла и вместе с тем не казался на первый взгляд фантастическим, поскольку основывался на конкретно-историческом анализе социально-политической обстановки в России того времени. Надо отдать должное его автору: он использовал в нем не только личный опыт 1905 г., но и новую ситуацию, возникшую в годы войны. Документ начинался с главной цели — подготовить и провести в России весной следующего — 1916 г. массовую политическую забастовку под лозунгом «Свобода и мир». «Центром движения, — говорилось далее, — будет Петроград, а в самом Петрограде — Обуховский, Путиловский и Балтийский заводы. Забастовка должна прервать железнодорожное сообщение между Петроградом и Варшавой и Москвой и Варшавой и парализовать Юго-Западную железную дорогу. Железнодорожная забастовка будет проведена прежде всего в крупных центрах с большим количеством рабочих и железнодорожных мастерских. Чтобы сделать забастовку всеобщей, следует взорвать железнодорожные мосты, как это было во время забастовочного движения 1904-1905 годов»⁸. В меморандуме подчеркивалось, что этой цели можно достигнуть «только под руководством русских социал-демократов» и тут же содержались конкретные предложения, как привлечь их к этому на основе компромисса между политическими партиями и течениями⁹. Особое внимание предлагалось уделить революционной агитации через печать. Автор документа не боялся дать прогноз и на будущее: «Если революционное движение достигнет значительных масштабов и даже если у власти в Петрограде останется царское правительство, можно сформировать временное правительство для обсуждения вопроса о перемирии и мирном договоре и для начала дипломатических переговоров»¹⁰. Наряду с рекомендациями по технической подготовке восстания в России (послать в Сибирь несколько энергичных и хорошо обученных и снаряженных агентов со специальным заданием взорвать железнодорожные мосты, чтобы помешать поставке оружия из Америки, разработать план сопротивления восставшего населения Петрограда и др.) в меморандуме содержалось предложение о финансовой поддержке «для группы большевиков в российской социал-демократической партии, которая борется против царизма всеми доступными средствами». И прямо указывалось, что «ее вожди находятся в Швейцарии»¹¹. Интересно, что среди 11 пунктов приложения к своему меморандуму, переданному в МИД Германии несколькими днями позже, Парвус поставит предложение о финансовой поддержке большевиков на первое место¹². И все же главное внимание в самом меморандуме было уделено анализу революционного движения в России. Правда, Парвус не открывал ничего нового, утверждая, что дальнейшие события в России зависят от течения войны. «После восторгов первых дней войны в России наступило отрезвление, — отмечал он. — Царский режим нуждается в быстрых победах, а на деле терпит кровавые поражения. Даже если русская армия останется на зиму на теперешних позициях, по всей стране прокатится волна недовольства»¹³. В случае поражения русской армии, предрекал Парвус, «антиправительственное движение приобретет невиданный размах» и «при мобилизации имеющихся сил согласно выше изложенному плану можно рассчитывать на массовую забастовку весной»¹⁴.

«Для полной организации русской революции», назначенной на январь 1916 г., Парвус запросил 20 млн руб., а пока согласился удовлетвориться 1 млн для проведения подрывной работы в Петрограде¹⁵. План Парвуса получил одобрение в Министерстве иностранных дел Германии и в Генеральном штабе¹⁶, а опекавший Парвуса в Копенгагене немецкий посланник Брокдорф-Ранцау уверял своего шефа в том, что агент Парвуса «сразу же по возвращении начнет устанавливать связи между разными революционными центрами, но это невозможно без довольно больших материальных ресурсов»¹⁷.

Было бы однако наивным полагать, что, одобрив план Парвуса, немецкие дипломаты и все, кто за ними стояли, были готовы выбросить деньги, и немалые, на ветер. Можно согласиться с высказанным в литературе мнением о том, что первоначально МИД Германии рассматривало поддержку радикальных элементов русской эмиграции и свои подрывные действия в России в целом как способ давления на царя в целях заключения сепаратного мира¹⁸. Это понимал и сам Парвус, предупреждавший немецких дипломатов об опасности заключения сепаратного мира с Россией и предлагавший вместо этого «организовать» революцию. Его всецело поддерживал германский посланник в Копенгагене Брокдорф-Ранцау. «Теперь я лучше узнал Гельфанда, и я считаю, что это, несомненно, необыкновенно важный человек, — писал он в августе 1915 г. заместителю статс-секретаря иностранных дел, и мы должны использовать его необыкновенные способности, пока идет война, и, если это будет возможно, после нее, независимо от того, разделяем мы лично его взгляды»¹⁹. Пытаясь развеять возникшие опасения скептиков в отношении плана Парвуса, Брокдорф-Ранцау здесь же разъяснял необходимость поддержки плана Парвуса: «может быть это и рискованно — использовать силы, стоящие за Гельфандом, но отказ от их услуг, вызванный опасением, что мы не сможем контролировать эти силы, был бы безусловно признанием нашей слабости. Я еще не расстался с этой надеждой. Те, кто не понимает знамений нашего времени, никогда не поймут, куда мы идем, что поставлено на карту в данный момент»²⁰.

МИД Германии хотя и сомневался, но все же поверил в «силы, стоящие за Гельфандом». Но проблема состояла в том, что финансами распоряжались не дипломаты. 6 июня 1915 г. статс-секретарь иностранных дел Ягов обращается к министру финансов Фрелиху с просьбой выделить 5 млн марок «на революционную пропаганду в России», по статье «непредвиденные расходы», поскольку МИД не имел такой суммы в своем распоряжении²¹. И хотя эта просьба была удовлетворена в июле 1915 г., тем не менее министр финансов заметил, что «могут возникнуть затруднения в соблюдении полной тайны»²². В декабре 1915 г. Фрелих принял Парвуса, ознакомившего его со своим грандиозным планом. Сообщая МИД о своем впечатлении об этой встрече, министр финансов писал: «По-моему он слишком нафантазировал в своих планах, особенно в так называемом финансовом плане, в котором мы вряд ли сможем участвовать. С другой стороны, стоит обсудить вопрос о предоставлении в его распоряжение 1 млн руб., который он просит для пропаганды. Если Министерство иностранных дел считает этот расход оправданным и полезным, я не буду возражать»²³. Только после этого статс-секретарь иностранных дел Ягов направил 26 декабря 1915 г. телеграмму германскому посланнику в Копенгагене Брокдорфу-Ранцау с разрешением выплатить 1 млн руб. из кассы миссии. При этом Ягов счел необходимым сделать следующую приписку: «Следует сообщить графу Ранцау, что д-р Гельферих (вице-канцлер. — Г. С.) относится к фантастическому финансовому плану Гельфанда отнюдь не так сочувственно, как тот думает»²⁴. Наконец-то Парвус получил свой миллион, разумеется, под расписку для отчета: «Мною 29 декабря 1915 получен один миллион рублей в русских банкнотах для поддержки революционного движения в России от германского посланника в Копенгагене. Д-р А. Гельфанд»²⁵. Как видно из этого, далеко не все гладко было с финансированием плана Парвуса, как это обычно представляется в современной отечественной литературе.

Свидетельством доверия немецких властей к Парвусу стало и аннулирование существовавшего еще с 1893 г. запрета жить в Германии, и он получил возможность свободного передвижения по стране, а также паспорт, с которым мог посещать нейтральные страны²⁶. Но в самой Германии Парвус встретил более чем холодный прием со стороны бывших своих товарищей по социал- демократической партии, в том числе и ее видных деятелей — Карла Либкнехта, Клары Цеткин и Розы Люксембург. Последняя даже не пожелала с ним разговаривать, хотя их связывала давняя дружба. Один из членов руководства СДПГ Г. Хаас предостерег против каких-либо контактов с Парвусом и высказал предположение, что он является русским агентом (!)²⁷. Другой социал-демократ Э. Давид записал в это время в своем дневнике: «Совершенно невероятный случай: ультрадикальный революционер, русский реформатор, негодяй, обманщик (дело Горького), а теперь еще турецкий агент и спекулянт»²⁸. Интересно, как бы реагировали его бывшие товарищи по партии, если бы узнали, что на самом деле он был немецким агентом.

Не менее холодный прием встретил Парвус и в Швейцарии, куда он приехал в мае 1915 г. Здесь его главной целью была встреча с Лениным, от которого зависел успех планов Парвуса. Эта встреча состоялась в конце мая 1915 г. на квартире лидера большевиков. «Я изложил ему мои взгляды на последствия войны для социал-демократии и обратил внимание на то, что, пока продолжается война, в Германии не сможет произойти революция, что сейчас революция возможна только в России, где она может разразиться в результате поражений от Германии, — вспоминал затем Парвус. — Однако он мечтал об издании социалистического журнала, с помощью которого, как он полагал, он сможет немедленно направить европейский пролетариат из окопов в революцию»²⁹. По свидетельству А. Р. Зифельда, которому Ленин рассказал об этой встрече, лидер большевиков заявил Парвусу, что тот агент Шейдемана и остальных немецких социалистов-шовинистов, и потому он предпочитает не иметь с ним никаких дел³⁰. Трудно судить, как проходила эта встреча на самом деле, но факт остается фактом — Парвусу не удалось договориться с Лениным. «Планы, которые он изложил в Берлине в начале марта, лишились основной составляющей, — пишут в связи с этим его биографы. — Без Ленина Гельфанд не мог ни создать единой социалистический фронт, ни действовать в надежде на успех в России. Теперь ему предстояло сделать выбор: он мог информировать МИД о его неудаче в Швейцарии и ограничиться в этом случае, по договоренности с немецкими дипломатами, социалистической пропагандой в Западной Европе или попытаться создать свою организацию, достаточно сильную, чтобы она могла действовать в России»³¹. Он не сделал ни того, ни другого, а предпочел импровизировать, создавая при этом видимость бурной деятельности по организации революции в России.

Потерпев фиаско в Швейцарии, Парвус решил остаться в Скандинавии, которая в силу своего нейтралитета стала центром торговли между воюющими странами. С ведома своих покровителей из МИД Германии он обосновался в Копенгагене, где организовал институт научного и статистического анализа (Институт по изучению причин и последствий мировой войны), для работы в котором в качестве научных сотрудников Парвус не без умысла привлек ряд русских эмигрантов как из меньшевиков, так и большевиков — А. Г. Зурабова, М. С. Урицкого, Г. И. Чудновского и др. Однако обвинения прессы в том, что образованный Парвусом институт является всего лишь легальным прикрытием его конспиративной деятельности, не подтвердились, и, как уверяют его биографы, «институт занимался тем, чем и должен был заниматься, — исследовательской работой»³².

Тем не менее отношение русской эмиграции к этому «научному учреждению» было скорее подозрительным, чем положительным, в особенности после того, как небезызвестный Г. А. Алексинский, издававший в Париже журнал «Россия и свобода», выступил в нем со статьей, в которой утверждал, что Институт по изучению причин и последствий мировой войны основан на деньги германского правительства. Не случайно от предложения работать в этом Институте отказался Н. И. Бухарин, проживавший тогда в Скандинавии и находившийся, как и многие русские эмигранты, в тяжелом материальном положении. Правда, некоторые исследователи, не приводя никаких доказательств, считают, что он отказался от этого предложения «под сильным давлением Ленина»³³. По моему мнению, это было самостоятельное решение Бухарина, который, несмотря на свои молодые годы, занимал тогда независимую позицию. К тому же опубликованная переписка не дает оснований утверждать, что этот вопрос между ними обсуждался.

Не принял предложения сотрудничать в институте Парвуса и Я. С. Ганецкий (Фюрстенберг), хотя и он находился в отчаянном материальном положении, настолько отчаянном, что осенью 1914 г. был вынужден обратиться к Ленину с необычной просьбой ^выслать ему денег взаймы³⁴. Сам Ганецкий в своих показаниях в ЦК РСДРП(б) в 1917 г. писал: «Еще до выезда своего из Цюриха я слыхал, что Парвус организует в Копенгагене научное общество. Там я мог получить место, равно как и моя жена. Но так как было опасение, что политические противники будут демагогически ставить упреки, что сотрудники этого научного общества работают совместно с Парвусом политически, то во избежание всяких лишних недоразумений решил места там не принимать»³⁵.

Впрочем, деятельность организованного Парвусом Института по изучению причин и последствий мировой войны мало интересовала и его самого, и он занялся своим любимым делом — коммерцией, проворачивая многомиллионные сделки с продовольствием, углем, медикаментами. Копенгаген был для этого самым подходящим местом. Посетивший в 1915 г. этот город один из видных деятелей большевиков А. Г. Шляпников свидетельствовал: «Русских граждан в Копенгагене этой осенью было очень много. Сюда съехались все спекулянты, все мародеры и богачи военного времени. Спекулировали главным образом предметами питания и немецкими фабрикатами (краски, лекарства, канцелярские принадлежности и т.п.). Появился особый слой богачей — гуляшники, это спекулянты особого рода военными консервами, умевшие сбывать их в Германию. Социалисты также не отставали от военных доходов. Так немецкий социалист, известный в свое время в России, Парвус уже нажил не один миллион и начал жертвовать и учреждать полезные предприятия»³⁶.

Самым полезным предприятием, учрежденным Парвусом, стала экспортно-импортная компания, которая специализировалась на торговле между Германией и Россией. Как это ни покажется удивительным, но Германия и Россия сохранили торговые отношения во время Первой мировой войны: за период с августа 1915 по июль 1916 г. торговый оборот между ними составил 11 млн 220 тыс. руб.³⁷. Так что не один Парвус поставлял товары в Россию. Что же касается его экспортно-импортной компании, то она закупала необходимые для германской военной экономики медь, олово, каучук, а также зерно, а в Россию поставляла машинное оборудование, химикаты, медикаменты и даже презервативы. Одни товары пересекали границу легально, другие — контрабандой³⁸. В августе 1915 г. компанию Парвуса инспектировал уполномоченный германского правительства доктор Циммер, который был знаком с Парвусом еще по Константинополю. Инспектор остался доволен работой компании и в отчете своему правительству особо выделил характер ее закулисной деятельности: «В организации, созданной Гельфандом, сейчас работает восемь человек в Копенгагене и приблизительно десять человек, которые ездят в Россию. Эта работа служит цели установления контактов с различными людьми в России, поскольку необходимо объединить различные, не связанные между собой движения. Центр в Копенгагене поддерживает с ними постоянную связь. Гельфанд выделил средства на административные расходы, которые тратит довольно экономно. До настоящего времени он настолько осторожно ведет дела, что даже те, кто работает на него, не понимают, что за всем этим стоит наше правительство»³⁹. Чрезвычайно важное признание, которое следует иметь в виду при оценке вовлеченных в эту компанию лиц как германских агентов и пособников Парвуса в его секретной миссии.

Это в равной степени относится и к управляющему экспортноимпортной компанией Я. С. Ганецкому (Фюрстенбергу), которого, оказывается, Ленин внедрил как своего человека к Парвусу. «Когда Ленин в 1915 г. откомандировал Фюрстенберга в организацию Гельфанда, — пишут 3. А. Земан и У. Б. Шарлау, — они оба оказались в выигрыше: Ленин смог получать информацию о том, как обстоят дела в Скандинавии, а Гельфанд, благодаря Фюрстенбергу, получил связь с большевистским штабом»⁴⁰. Без единого факта авторы намертво связали Парвуса с «большевистским штабом», о существовании которого тогда не подозревал даже Ленин. Но давайте послушаем самого Ганецкого. Вот что он писал по этому поводу в своих показаниях, адресованных в ЦК РСДРП(б): «Парвуса лично я не знал. Мельком встречал его раза два в 1900 году в Мюнхене у тов. Карского. Познакомился я с ним только в 1915 году, в июле месяце в Копенгагене. Уже в Швейцарии слыхал, что он сделался немецким социал-демократом. Но знакомые социал-демократы давали о его политической личности и личной честности самые лучшие отзывы... Будучи в тяжелом материальном положении, узнав, что Парвус и в Копенгагене делает дела, я обратился к нему и предложил свои услуги. Парвус сначала предложил мне деньги для моего личного оборудования в коммерции. Но, не имея опыта, я не хотел лично вести дела с чужими деньгами. Немного спустя было сорганизовано акционерное общество, и я был управляющим. Я получал очень скромное жалованье, 400 крон в месяц (до войны 200 рублей). Но должен был получать тантьему (вознаграждение за счет процентов от прибыли. — Г. С.), причем имел право получать в счет этой тантьемы, что позволило мне содержать мою семью из 5-ти лиц»⁴¹. Мы еще вернемся к этим показаниям, а здесь хотелось бы обратить внимание на то, что Ганецкий, которому в 1917 г. были предъявлены обвинения в спекуляции, даже не пытался прикрыться авторитетом Ленина и, как мне представляется, совсем не потому, что не хотел выдать партийную тайну, а по причине того, что решение сотрудничать с Парвусом он принимал самостоятельно.

В сентябре 1915 г. Парвус начал издавать в Мюнхене журнал «Колокол». Если иметь в виду, что журнал стал выходить с разрешения МИД Германии и Генерального штаба⁴², его претенциозное название было, по меньшей мере, неуместным. После выхода первых двух номеров журнала, которые были посвящены защите германской военной политики «в интересах социалистического движения в Германии», противники Парвуса, а их у него было очень много, обвинили его в том, что он является агентом правительства Германии. Отвечая на эти обвинения, Парвус в третьем номере своего журнала заявил: «Моя миссия в том, чтобы создать духовную связь между вооруженной Германией и русским революционным пролетариатом»⁴³. Разумеется, он не стал разъяснять, какими средствами он хочет установить эту «духовную связь». «Миссию» Парвуса резко критиковал Ленин, который в своей статье «У последней черты», опубликованной 20 ноября 1915 г. в газете «Социал-демократ», писал: «Парвус, показавший себя авантюристом уже в русской революции, опустился теперь в издаваемом им журнальчике “Die Gloke” (“Колокол”) до последней черты... Он лижет сапоги Гинденбургу, уверяя читателей, что немецкий генеральный штаб выступил за революцию в России... »⁴⁴. Из этого можно заключить, что вождь большевиков был в полной неосведомленности относительно истинных намерений как Парвуса, так и немецкого Генерального штаба, ибо только при очень богатом воображении можно увидеть в этом маскировку уже состоявшегося сговора между ними. Можно с полной уверенностью утверждать, что Ленин и большевики не сотрудничали с Парвусом, по крайней мере в это время, свидетельством чему было и полное безденежье ЦК большевиков в Женеве и Русского бюро ЦК в Петрограде. В ноябре 1915 г. Ленин писал из Швейцарии в Скандинавию А. М. Коллонтай: «Насчет денег с огорчением увидел из Вашего письма, что пока Вам ничего не удалось для ЦК собрать»⁴⁵.

Если у Ленина в это время не было денег и он не помышлял о революции в России, то Парвус, даже располагая денежными средствами, не мог вызвать ее по своему желанию. В декабре 1915 г. во время встречи с Брокдорфом-Ранцау он впервые высказал опасение, что назначенная им на 9 (22) января 1916 г. революция может не состояться, и, страхуясь, заявил, что «для полной организации русской революции нужно около 20 миллионов рублей»⁴⁶. Тем не менее с полученным миллионом «для поддержки революционного движения в России» Парвус приехал в начале января 1916 г. в Стогкольм, откуда 3 января 1916 г. телеграфировал Брокфорду-Ранцау в Копенгаген: «Все идет как надо. Ожидаю сообщений из Петрограда»⁴⁷. Но сообщений из столицы о том, что там началась революция, восстание или стачка, не поступало. Что же касается волны забастовок, прокатившихся по стране, то нет никаких документальных оснований приписывать их происхождение агентам Парвуса в России. Германскому посланнику в Копенгагене, откуда Парвус «руководил» подготовкой Русской революции, пришлось давать объяснения самому канцлеру. Брокдорф-Ранцау сообщал в Берлин, что «Гельфанд настаивал приступить к действиям 22 января. Однако его агенты решительно от них отсоветовали, говоря, что немедленные действия были бы преждевременны» из-за изменившейся политической ситуации в Петрограде. Автором «изменившихся политических обстоятельств» был, конечно, сам Парвус: только ему могла прийти в голову идея свалить вину за несостоявшееся восстание в столице России на правых. «В революционном лагере опасаются, — разъяснял в связи с этим Брокдорф-Ранцау своему шефу, — что если бы восстание произошло в данный момент, реакционеры смешались бы с революционерами, чтобы внести в движение анархию. Революционеры не настолько уверены в своем контроле над массами, чтобы утверждать, что они останутся хозяевами положения, если эти массы выйдут на улицу. По всем этим соображениям необходимо отложить восстание до того времени, когда такая уверенность появится»⁴⁸. В действительности Парвус потерпел фиаско. «Гельфанд ошибся, решив, что может в течение нескольких месяцев превратить возмущение рабочих в революцию; он переоценил имевшиеся в его распоряжении средства, — пишут в связи с этим его биографы. — Он никогда не обладал хорошими организаторскими способностями и думал, что при наличии денег вполне достаточно способностей к импровизации, находчивости и энергии»⁴⁹.

В этих условиях Парвусу не оставалось ничего другого, как с помощью своих агентов продолжать распространять слухи о готовящемся в столице восстании. В курсе этих слухов было и Петроградское охранное отделение, начальник которого полковник К. И. Глобачев в своем докладе в Департамент полиции в июле 1916 г. назвал слухи о якобы ведущейся Парвусом подготовке «всеобщей стачки пролетариата и вооруженного восстания» несостоятельными. Глобачев полагал, что Парвус «потерял свое обаяние среди русских социал-демократов, денежные средства их организаций незначительны, что едва ли имело бы место в случае получения немецкой помощи»⁵⁰. Как мне представляется, в данном случае нет оснований не доверять начальнику столичного охранного отделения, которое имело своих агентов практически во всех политических партиях и через них было осведомлено не только об их действиях, но и намерениях. К тому же сам Глобачев, по характеристике товарища министра внутренних дел В. Ф. Джунковского, был «отличным во всех отношениях офицером, прекрасно разбиравшимся в розыскном деле»⁵¹. Касаясь вопроса о возможности организации Парвусом восстания в столице, начальник Петроградского охранного отделения замечал: «Это только мечты, которым никогда не суждено осуществиться, ибо для создания подобного грандиозного движения, помимо денег, нужен авторитет, которого у Парвуса ныне уже нет... »⁵².

Январская неудача Парвуса усилила недоверие к нему со стороны тех германских политиков, кто с самого начала сомневался в необходимости его использования в борьбе против России. В первую очередь это был сам статс-секретарь по иностранным делам Ягов, под влиянием которого МИД Германии пересмотрело свое отношение к Парвусу. С января 1916 г. немецкие дипломаты потеряли интерес к революционной пропаганде в России: «козырная карта в виде революции оказалась поддельной»⁵³.

Создавалось впечатление, что от Парвуса отвернулись все, и только немецкий посланник в Копенгагене Брокдорф-Ранцау, который имел с Парвусом постоянные контакты, защищал его до конца. В этом отношении большой интерес представляет письмо Брокдорфа-Ранцау новому статс-секретарю иностранных дел Германии Циммерману от 2 апреля 1917 г. «Я сознаю, что характер и репутация д-ра Гельфанда по-разному оцениваются его современниками и что Ваш предшественник (Ягов) особенно любил пройтись на его счет, — писал немецкий посланник. — В ответ на это я могу только сказать, что Гельфанд добился очень полезных политических результатов и что в России он был одним из первых, кто тихо и скромно начал работать для достижения цели, которая теперь — и наша цель. Некоторые обстоятельства, может быть, и все, сложилось бы по-другому, если бы Ягов не пренебрег два года назад его советами»⁵⁴. В связи с этим заслуживает внимания оценка роли Парвуса руководителем германской разведывательной службы в годы Первой мировой войны Вальтером Николаи. На допросе на Лубянке уже после Второй мировой войны, отвечая на вопрос о ценности Парвуса для разведслужбы Германского генерального штаба, он утверждал, что «никакой существенной пользы для военной разведслужбы» Парвус не представлял. Что же касается его политического и пропагандистского использования, то, по мнению Николаи, оно не могло иметь успеха «из-за рискованности». Но самое любопытное, быть может, в этих показаниях, это признание Николаи в том, что его оценка Парвуса совпадает с той, которую он обнаружил, читая сочинения Ленина (!)⁵⁵.

Итак, если оставаться на почве реальных фактов, то следует признать, что план Парвуса «устроить» в России революцию полностью провалился. Но грандиозный масштаб этого нереализованного плана захватил не только политические и военные круги Германии, но и впоследствии некоторых историков. В опубликованной в 60-е годы книге «Февральская революция» профессор Оксфордского университета Г. М. Катков, признавая, что «документы германского министерства иностранных дел за период с февраля 1916 года по февраль 1917 года не содержат указаний на какие бы то ни было действия, предпринятые Гельфандом, или на какие-либо суммы, переданные ему на нужды революции», тем не менее считает, что «было бы ошибочно предполагать, что Гельфанд из-за неудачи 9 января 1916 г. отказался от намерения революционизировать Россию». Несмотря на отсутствие каких-либо доказательств в архивах германского МИД, упорный характер забастовочного движения в России в 1916 г. и в начале 1917 г., по мнению Каткова, «наводит на мысль, что оно руководилось и поддерживалось Гельфандом и его агентами. Ни один из его агентов в Петрограде или Николаеве не был выявлен»⁵⁶. Но из этого вовсе не следует, что рабочее движение, в частности в столице, руководилось агентами Парвуса. Они могли быть хорошо законспирированы и при этом никак не влиять на забастовки и стачки. В то же время реальные руководители забастовочного движения в Петрограде выявлялись охранкой и систематически арестовывались полицией. Только в период февральской стачки 1916 г. на Путиловском заводе было арестовано около 10 зачинщиков — рабочих активистов. Кроме того, администрация Путиловского завода провела фильтрацию уволенных рабочих: 120 из них не были приняты обратно⁵⁷.

Революционные настроения в Петрограде и стране с осени 1916 г. только усиливались и в любой момент могли разрядиться взрывом возмущения масс. И этот взрыв в условиях всеобщего подъема революционного движения мог стать началом новой революции в России без всяких провокаций извне. С начала января 1917 г. Петроградское охранное отделение было озабочено прежде всего грозными признаками приближающегося выступления питерского пролетариата. В телефонных сообщениях из полицейских участков, в донесениях тайных агентов главное внимание в эти дни было уделено забастовкам, митингам, собраниям, воззваниям и выступлениям, настроениям на фабриках и заводах. И в них не было ни слова о «германских провокаторах»⁵⁸. Главным и явным провокатором в дальнейшем развитии событий в столице стал недостаток продовольствия. В докладе Петроградского охранного отделения 5 февраля констатировалось: «С каждым днем продовольственный вопрос становится все острее, заставляет обывателя ругать всех лиц, так или иначе имеющих касательство к продовольствию, самыми нецензурными выражениями»⁵⁹.

Февральская буря в Петрограде разразилась, таким образом, в обстановке резко обострившегося продовольственного кризиса, ударившего прежде всего по трудовым массам. Глубокое возмущение рабочих вызвало распоряжение уполномоченного по продовольствию Петрограда В. К. Вейса о запрещении Союзу потребительских обществ отпускать с 15 февраля 1917 г. муку и хлеб рабочим кооперативам и столовым. Нехватка продовольствия, катастрофический рост цен, постоянные очереди за хлебом, появившиеся в печати сообщения о введении в ближайшее время карточек на продукты питания — все это на мрачном фоне продолжающейся войны настроило питерских рабочих на самые решительные действия против царской власти. 22 февраля «впредь до особого разрешения» был закрыт Путиловский завод, где многие мастерские были охвачены забастовкой еще с 17 февраля. Избрав стачечный комитет, путиловцы обратились за поддержкой ко всему питерскому пролетариату. В тот же день, 22 февраля представители Путиловского завода встретились с А. Ф. Керенским, которого они просили уведомить Государственную думу о том, что рабочие сделали все, чтобы избежать закрытия завода, но власти не захотели вступить с ними в переговоры и выкинули тысячи рабочих на улицу. В связи с этим Керенский предложил включить в проект резолюции Прогрессивного блока пункт о том, что все уволенные рабочие Путиловского завода должны быть немедленно восстановлены. Предложенная поправка была одобрена при голосовании резолюции в Думе 23 февраля 1917 г. Выступая в этот день с трибуны Государственной думы, Керенский пророчески предупреждал власти: «Ведь масса — стихия, у которой единственным царем делается голод, у которых разум затемняется желанием погрызть корку черного хлеба, у которых вместо рассуждения является острая ненависть ко всему, что препятствует им быть сытыми. Ведь с этой массой, с этой стихией рассуждать уже нельзя, она уже не поддается убеждению и словам»⁶⁰.

Профессор Г. М. Катков дает свое объяснение февральским событиям в Петрограде. Он полагает, что массовое движение такого масштаба и такой энергии не могло произойти без некой направляющей силы, стоящей за ним. «Допуская, что вся правда нам недоступна, — пишет он, — мы не имеем все-таки права прикрывать наше незнание фразами о стихийном движении и “чаше терпения рабочих”, которая “переполнилась”». Кто-то должен был пустить слухи о нехватке хлеба (хотя хлеба было достаточно); кто-то должен был спровоцировать нереальные требования рабочих о повышении зарплаты на 50% (которое было отвергнуто, что и вызвало забастовку); кто-то должен был выдать бастующим рабочим деньги на жизнь и выбросить именно те лозунги, о которых один из рабочих мрачно сказал: «Они хотят мира с немцами, хлеба и равноправия евреев»⁶¹.

Ответы на эти полувопросы и намеки, по нашему мнению, следует искать не в «тайных силах», а в реальных событиях и фактах, получивших свое отражение и подтверждение в источниках. Конечно же, массовое стихийное движение, возникшее 23 февраля 1917 г., имело в качестве направляющей силы самые различные рабочие организации, как действовавшие легально, так и находившиеся в подполье. В эти февральские дни 1917 г. ярко обнаружилась мобилизующая роль рабочих передовых предприятий, имевших прочные революционные традиции, — Путиловского, Металлического, «Нового Лесснера» и др. Особенно это проявилось в тактике «снятия с работы». Такая тактика применялась и раньше, в периоды стачек питерского пролетариата, но никогда прежде она не носила столь массового характера. Сообщениями о фактах «снятия с работы» 23-25 февраля пестрят донесения приставов петроградскому градоначальнику⁶². Что же касается таинственных личностей, которые должны были «выдать бастующим рабочим деньги на жизнь», то они до сих пор не обнаружены историками и, по всей видимости, их не было. Показательно, что, соглашаясь прекратить всеобщую стачку и возобновить работу, рабочие Петрограда в числе главных условий требовали уплатить им за «революционные дни»⁶³, из чего следует, что никто не выдал им «деньги на жизнь» заранее.

Авторитетным свидетельством в данном случае могут служить показания бывшего начальника Петроградского охранного отделения К. И. Глобачева в созданной Временным правительством Чрезвычайной следственной комиссии по расследованию деятельности царских сановников. В апреле 1917 г., отвечая на вопрос «относительно событий последнего времени на Путиловском заводе, где имели место провокационного характера выступления относительно необходимости заключения мира и поддержки Вильгельма», он заверил, что его агентами «таких выступлений не могло быть произведено». «Но я должен сказать, — добавил Глобачев, — что контрразведывательное отделение, подчиненное полковнику Якубову, имело свою заводскую агентуру, которой ведал капитан Соколов. Агенты, которыми она осуществлялась, состояли из лиц самого предосудительного поведения, совершенно незнакомых с агентурными приемами. За этих господ я не могу поручиться, что они не явились в некоторых случаях провокаторами»⁶⁴. Несмотря на некоторую двусмысленность, присутствующую в этих показаниях, обратим внимание на то, что бывший начальник Петроградского охранного отделения не упоминает о возможности участия в забастовке на Путиловском заводе в феврале 1917 г. «германских агентов». Зато из источников охранки было определенно известно, что забастовкой путиловцев руководили социал-демократы из «ленинской группы», пытавшиеся придать выступлению путиловцев политический характер. События на Путиловском заводе в феврале 1917 г. получили широкий резонанс и даже стапи темой запроса в Государственную думу. Главным фактором, который вызвал массовое выступление рабочих столицы в февральские дни, Глобачев считал «полную разруху в продовольственном деле»⁶⁵.

Еще более определенно Глобачев высказался в своих воспоминаниях «Правда о русской революции», написанных в эмиграции в 20-е годы XX в. и опубликованных уже в начале XXI в.⁶⁶ «Теперь, когда прошло много уже времени после февральской революции 1917 г., — писал он, — многие задают вопрос: правда ли, что Германия принимала участие в ее подготовке. Я положительно утверждаю, что Германия никакого участия ни в перевороте, ни в подготовке его не принимала. Для Германии русская революция явилась неожиданным счастливым сюрпризом... Русская февральская революция была созданием русских рук»⁶⁷. В связи с этим Глобачев выделяет особенно роль А. Ф. Керенского, деятельность которого, по его мнению, «развивалась главным образом за кулисами»⁶⁸. Установив за Керенским тайное и открытое наблюдение еще с 1912 г., Департамент полиции, как отмечает в своих воспоминаниях бывший начальник Охранного отделения, был в курсе этой закулисной деятельности. За квартирой, где проходили частные совещания трудовой группы IV Государственной думы, душой которых был Керенский, велась постоянная слежка. «Наблюдение за всем, что происходило в этой квартире, — вспоминает Глобачев, — настолько было хорошо организовано Охранным отделением, что все, что там говорилось, было известно правительству с текстуальной точностью. На этих собраниях учитывалось: настроение в обществе, настроение в войсках, тыловых и на фронте, характеристика и надежность командного состава, настроение в придворных сферах, шансы на переворот, основанный на восстании Петроградского гарнизона, и т.д.»⁶⁹. По мнению Глобачева, еще в 1915 г. Керенского было необходимо арестовать «за явно противогосударственную деятельность»⁷⁰, о которой Охранное отделение было осведомлено достаточно полно. Одним из аргументов в пользу этого было подозрение в причастности Керенского к немецкому шпионажу. Как сообщает Глобачев, такое подозрение возникло в связи с тем, что Керенский, не обладая никакими личными средствами, в 1916 г. собирался субсидировать предполагаемый к изданию в Москве печатный орган социалистов-революционеров. «Являлся вопрос, откуда он мог взять эти деньги, — писал по этому поводу бывший начальник Петроградского охранного отделения. — Ведь рабочие с ним разошлись, да в то время уже никаких организаций партии с.-р. в Петрограде и не было. Остатки их были ликвидированы еще в 1915 году. Значит, рабочие ему этих денег собрать не могли. Это обстоятельство, а также косвенные связи с лицами немецкой ориентации, как то было установлено наблюдением Охранного отделения, приводило к выводу последнее: не на немецкие ли деньги ведет работу Керенский. Этот вывод подтверждается еще и заявлением самого Керенского, что переворот должен совершиться весной 1917 г., даже если бы это стоило поражения России. Совокупность этих данных заставляла Охранное отделение полагать, что Керенский причастен к немецкому шпионажу, о чем в делах Охранного отделения имелась записка, правда, не на бланке и без подписи»⁷¹. Надо признать, что «совокупность этих данных» не представляется убедительной: как уже было сказано выше, в условиях развернувшейся на страницах печати шпиономании по доносам и обвинениям в германофильстве у контрразведки были тысячи подозреваемых в шпионаже. Тем не менее Глобачев был убежден, что «дальнейшее наблюдение за деятельностью Керенского в этой области могло бы дать подтверждение сделанных Охранным отделением выводов, но, к сожалению, этому помешал февральский переворот, а органы новой власти, естественно, не подняли бы этого вопроса даже при наличии неопровержимых доказательств, ибо Керенский сразу занял доминирующее положение во Временном правительстве, и с этим считаться приходилось»⁷².

И действительно, названная деликатная тема никогда не была предметом обсуждения во Временном правительстве за исключением инцидента, произошедшего во время одного из его первых заседаний. Об этом сообщает в своих воспоминаниях управляющий делами Временного правительства В. Д. Набоков. «В какой мере германская рука активно поучаствовала в нашей революции, — это вопрос, который никогда, надо думать, не получит полного исчерпывающего ответа, — писал он тоже в 20-е годы. — По этому поводу я припоминаю один очень резкий эпизод, происшедший недели через две, в одном из закрытых заседаний Временного правительства. Говорил Милюков, и не помню, по какому поводу, заметил, что ни для кого не тайна, что германские деньги сыграли свою роль в числе факторов, содействовавших перевороту. Оговариваюсь, что я не помню точных его слов, но мысль была именно такова, и выражена она была достаточно категорично. Заседание происходило поздно ночью в Мариинском дворце. Милюков сидел за столом, Керенский, по своему обыкновению, нетерпеливо и раздраженно ходил из одного конца залы в другой. В ту минуту, как Милюков произнес приведенные мной слова, Керенский находился в далеком углу комнаты. Он вдруг остановился и оттуда закричал: “Как? Что Вы сказали? Повторите?” — и быстрыми шагами приблизился к своему месту у стола. Милюков спокойно и, так сказать увесисто повторил свою фразу. Керенский словно осатанел. Он схватил свой портфель, и, хлопнув им по столу, завопил: “После того, как г. Милюков осмелился в моем присутствии оклеветать святое дело великой русской революции, я ни одной минуты здесь больше не желаю оставаться”. С этими словами он повернулся и стрелой вылетел из залы»⁷³. Интересно, что сам Милюков предпочитал изложить данный инцидент в своих мемуарах по Набокову⁷⁴, не развивая его по существу дела. Теперь трудно ответить, почему он так поступил: то ли он не владел конкретной информацией, то ли изменил свое отношение к немецкой помощи: обвиняя большевиков в тайных связях с Германией и называя их предателями и изменниками, Милюков позднее сам занял прогерманскую позицию и призывал генерала М. В. Алексеева «сговориться с германцами» для борьбы с большевиками⁷⁵.

Таким образом, источники которыми мы располагаем сегодня, не позволяют со всей определенностью ответить на вопрос о том, имело ли место германское участие в февральских событиях 1917 г. в Петрограде. Современный историк А. Б. Николаев, проведя большую работу по изучению опубликованных и архивных источников, не внес по существу ничего принципиально нового в решение этой проблемы-загадки, подтвердив в основном то, что уже было известно⁷⁶. Однако выявленные им новые факты о немецком шпионаже в годы Первой мировой войны заслуживают внимания и дальнейшего изучения. А. Б. Николаев указывает также на особый интерес А. Ф. Керенского и его доверенных лиц к уцелевшим документам и материалам Департамента полиции, Корпуса жандармов, Охранного отделения и контрразведки⁷⁷. Положение министра юстиции, сообщает автор, позволило Керенскому получить на хранение в своем министерстве документы Департамента полиции текущего производства. А. Б. Николаеву удалось также «установить факт интереса А. Ф. Керенского к делам, имеющим отношение к шпионству, которые возникали уже после Февральской революции»⁷⁸. Но из этой заинтересованности, конечно, нельзя делать вывод о том, что Керенский был немецким шпионом и пытался после Февральской революции уничтожить следы своего «преступного сотрудничества» с Германией. Тем не менее такое подозрение возникло позднее у союзников России в 1917 г. Слухи о том, что февральские события 1917 г. в Петрограде были связаны с действиями немецких агентов, циркулировали тогда и в самых разных слоях населения России. В то же время германское командование санкционировало выпуск листовок на русском языке, в которых говорилось, что февральский переворот в России есть дело рук британских агентов, пытавшихся таким образом предотвратить заключение сепаратного мира между Россией и Германией. Германская пресса даже называла этот переворот «английской революцией»⁷⁹. Позднее даже утверждалось, что английский посол в Петрограде Бьюкенен действовал по указанию влиятельного политика и банкира лорда Мильнера, потратившего на свержение царизма в России 20 млн руб.⁸⁰. Как отмечалось выше, столько же просил «для полной организации русской революции» Парвус, который потерпел фиаско совсем не потому, что немецкие власти не выделили ему эти средства вовремя. «Заказать» революцию в России оказалось невозможно, равно как и предсказать ее реальные и конкретные сроки. Даже вождь большевиков Ленин «проглядел» из Швейцарии Февральскую революцию в России.

Примечания:

¹ Германия и русские революционеры в годы Первой мировой войны // Николаевский Б. И. Тайные страницы истории. М., 1995. С. 238.

² Там же. С. 239.

³ Горький М. Полн. собр. соч. Т. 20. М., 1974. С. 10-11.

⁴ Земан З.А., Шарлау У. В. Указ. соч. С. 143.

⁵ Александров С. Немецкий агент Парвус // Тайна Октябрьского переворота. СПб., 2001. С. 114.

⁶ Германия и русские революционеры в годы Первой мировой войны. С. 239.

⁷ Земан З.А., Шарлау У. Б. Указ. соч. С. 175.

⁸ Германия и русские революционеры в годы Первой мировой войны. С. 239.

⁹ Там же. С. 240.

¹⁰ Там же. С. 250.

¹¹ Там же. С. 251.

¹² 3еман З.А., Шарлау У. Б. Указ. соч. С. 178.

¹³ Германия и русские революционеры в годы Первой мировой войны. С. 244.

¹⁴ Там же.

¹⁵ Там же. С. 256.

¹⁶ Там же.

¹⁷ Там же.

¹⁸ Земан 3. А., Шарлау У. Б. Указ. соч. С. 183.

¹⁹ Германия и русские революционеры в годы Первой мировой войны. С. 253.

²⁰ Там же. С. 254-255.

²¹ Там же. С. 253.

²² Там же. С. 255, 395.

²³ Там же. С. 257.

²⁴ Там же.

²⁵ Там же. С. 395.

²⁶ Там же.

²⁷ Земан З.А., Шарлау У. Б. Указ. соч. С. 185.

²⁸ Там же. С. 186-187.

²⁹ Парвус. Указ. соч. С. 50.

³⁰ 3еман З.А., Шарлау У. Б. Указ. соч. С. 190.

³¹ Там же. С. 191

³² Там же. С. 197

³³ Там же. С. 196.

³⁴ См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 49. С. 7-8.

³⁵ Амиантов Ю.Н., Ермолаева Р. А. Дело Ганецкого и Козловского // Кентавр. 1992. № 5/6. С. 91 92.

³⁶ Шляпников А. Г. Канун семнадцатого года. М., 1920. С. 201-202.

³⁷ Земан 3. А., Шарлау У. Б. Указ. соч. С. 197.

³⁸ Там же. С. 197-198.'

³⁹ Там же. С. 197

⁴⁰ Там же. С. 196.

⁴¹ Амиантов Ю. Н., Ермолаева Р. А. Указ. соч. С. 94.

⁴² Зееман 3. А., Шарлау У. Б. Указ. соч. С. 201-202.

⁴³ Там же. С. 209.

⁴⁴ Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 27. С. 82-83.

⁴⁵ Там же. Т. 49. С. 164.

⁴⁶ Германия и русские революционеры в годы Первой мировой войны. С. 256.

⁴⁷ Земан З.А., Шарлау У. Б. Указ. соч. С. 223.

⁴⁸ Германия и русские революционеры в годы Первой мировой войны. С. 260.

⁴⁹ Земан З.А., Шарлау У. В. Указ. соч. С. 224.

⁵⁰ Соловьев О. Ф. Парвус: политический портрет / / Новая и новейшая история. 1991. № 1. С. 178

⁵¹ Джунковский В. Ф. Воспоминания. Т. 2. М., 1997. С. 169.

⁵² Соловьев О. Ф. Указ. соч. С. 178.

⁵³ Земан З.А., Шарлау У. Б. Указ. соч. С. 225-226.

⁵⁴ Германия и русские революционеры в годы Первой мировой войны. С. 292.

⁵⁵ Зданович А. Тайные силы. Откровения руководителя кайзеровской разведки, сделанные на Лубянке // Родина. 1993. 8/9. С. 49.

⁵⁶ Катков Г. М. Февральская революция. Париж, 1984. С. 230-231.

⁵⁷ Лейберов И. П. На штурм самодержавия. М., 1979. С. 36-37.

⁵⁸ Февральская революция и охранное отделение // Былое. 1918. № 1(29). С. 41.

⁵⁹ Там же.

⁶⁰ Государственная дума. Четвертый созыв. Сессия пятая. Пг., 1917. Стб. 1660.

⁶¹ Катков Г. М. Февральская революция. С. 263-264.

⁶² Астрахан X. М. О тактике «снятия с работы» в Петрограде в первые дни Февральской революции // Свержение самодержавия. М., 1970. С. 120-130.

⁶³ Волобуев П. В. Пролетариат и буржуазия России в 1917 году. М., 1964. С. 102-103.

⁶⁴ Вопросы истории. 2002. № 7. С. 104.

⁶⁵ Там же.

⁶⁶ Глобачев К. И. Правда о русской революции. Воспоминания бывшего начальника Петроградского охранного отделения // Вопросы истории. 2002. Ш 710

⁶⁷ Там же. 2002. № 9. С. 69-70.

⁶⁸ Там же. 2002. № 8. С. 63.

⁶⁹ Там же.

⁷⁰ Там же. С. 64.

⁷¹ Там же.

⁷² Там же.

⁷³ Набоков В. Д. Временное правительство // Архив русской революции. Т. 1. М., 1991. С. 22-23.

⁷⁴ Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 2. М., 1990. С. 282.

⁷⁵ Поликарпов В. Д. Военная контрреволюция в России. 1905-1917. М., 1990. С. 334-335.

⁷⁶ Николаев А. Б. Временный комитет Государственной думы, Временное правительство и вопросы контрразведки в феврале-марте 1917 года //Из глубины времен. СПб., 2000. № 12. С. 11-99.

⁷⁷ Там же. С. 38-39.

⁷⁸ Там же. С. 39.

⁷⁹ См.: Колоницкий Б. И. Символы власти и борьба за власть: к изучению политической культуры Российской революции 1917 года. СПб., 2001. С. 14-15.

⁸⁰ Goutevitch A. Czarism and Revolution. Hawthorn, 1962. P. 230.

 

 

 

 

2. Ленин: «... все мои помыслы о революции...»

«Мы сегодня в Цюрихе в ажитации, — писал Ленин 15 марта 1917 г. И. Ф. Арманд, — от 15.III есть телеграмма в “Ztircher Post” и в “Neus Ziircher Zeitung”, что в России 14.111 победила революция в Питере после 3-дневной борьбы, что у власти 12 членов Думы, а министры все арестованы. Коли не врут немцы, так правда. Что Россия была последние дни накануне революции, это несомненно, я вне себя, что не могу поехать в Скандинавию!! Не прощу себе, что не рискнул ехать в 1915 г.!»¹. Для проницательного политика, посвятившего делу революции всю свою сознательную жизнь, было, конечно, обидно, что о победе Февральской революции он узнал «от немцев». Ведь это он 25 июля 1914 г., после того, как Австро-Венгрия предъявила Сербии ультиматум, но Первая мировая война еще не началась, написал все той же И. Ф. Арманд письмо, которое, начиналось провидческой фразой: «Мой дорогой, очень дорогой друг, все мои помыслы о революции, которая начинается в России!»².

Война застала Ленина в польской горной деревушке Поронино и сразу же обернулась для него как иностранца крупными неприятностями и переживаниями. «Для местных властей Ленин был весьма подозрительной фигурой, — пишет в связи с этим английский биограф Ленина профессор Оксфордского университета Роберт Сервис. — Он проживал в нескольких милях от российской границы, регулярно посещал пограничные почтовые отделения, вел активную переписку с Петербургом, принимал в своем доме российских политических деятелей, бродил по горам в окрестностях Закопане и расспрашивал местных жителей о ценах на жилье, климате, этническом составе населения и маршрутах кратчайшего проезда от одной деревни до другой»³. 7 августа 1914 г. на его квартире был произведен обыск, в ходе которого жандарм забрал все ленинские материалы, в том числе рукопись по аграрному вопросу, приняв содержавшиеся в ней статистические таблицы за шифрованные записи. Самому Ленину было предписано явиться на следующий день в расположенный неподалеку городок Новый Тарг на допрос. Понимая всю серьезность своего положения, Ленин в тот же день направляет телеграмму директору полиции Кракова: «Здешняя полиция подозревает меня в шпионаже. Жил два года в Кракове, в Звежинце и ул. Любомирского. Лично давал сведения комиссару полиции в Звежинце. Я эмигрант, социал-демократ. Прошу телеграфировать Поронин и старосте Новый Тарг во избежание недоразумения. Ульянов»⁴. Тем не менее по прибытии в Новый Тарг лидер большевиков был арестован и посажен в тюрьму. Пришлось обращаться через Я. С. Ганецкого за срочной помощью к лидеру австрийских социал-демократов Виктору Адлеру, который был членом австрийского парламента. Ходатайствуя в Вене перед министром внутренних дел Австрии об освобождении Ленина, Адлер пояснял: «Ульянов — решительный противник царизма — посвятил всю свою жизнь борьбе против русских властей и, если бы он появился в России, с ним поступили бы по всей строгости и, возможно, казнили бы»⁵. 19 августа Ленин был освобожден из тюрьмы, а спустя несколько дней в краковскую полицию пришла телефонограмма из Министерства внутренних дел в Вене: «По мнению д-ра Адлера, Ульянов смог бы оказать большие услуги при настоящих условиях»⁶.

Обстоятельства вызволения Ленина из тюрьмы в Новом Тарге и отъезда в Швейцарию давно описаны в воспоминаниях Н. К. Крупской, С. Я. Ганецкого, С. Ю. Багоцкого, Ф.Платтена и др. Все они подчеркивали, что главную роль в освобождении Ленина сыграл Виктор Адлер. Но в последние годы это оспорил А. А. Арутюнов. «Должен сказать, что патриот своей страны

В. Адлер, — пишет он, — советуя властям использовать Ленина в качестве агента в борьбе против Антанты, не подозревал, что план вербовки Ленина давно был разработан австро-германскими спецслужбами, и он уже находился в стадии реализации. Я более чем уверен, что, находясь в безвыходном положении, Ленин в стенах тюрьмы Нового Тарга дал согласие на сотрудничество с австрогерманскими спецслужбами»⁷. Увы, эта уверенность основана на произвольном толковании уже известных фактов и выглядит скорее как самоуверенность «известного ученого-историка», который считает себя едва не самым авторитетным «специалистом по Ленину». А спас вождя большевиков, оказывается, Ганецкий, которому, как «склонен думать» Арутюнов, «принадлежала идея вербовки Ленина в агентурную сеть германского Генштаба в качестве резидента»⁸. «Новатор-историк» и здесь сказал свое новое слово, повысив статус Ленина в германской разведке до «резидента», видимо, для того, чтобы больше платить. Примерно таким же образом, т. е. бездоказательно, «завербовал» Арутюнов и самого Ганецкого, о чем уже шла речь в первой главе в связи с так называемыми документами российской контрразведки.

И все же выбраться из злополучного Поронина и получить разрешение на проезд с семьей из Кракова через Вену в нейтральную Швейцарию Ленину удалось с помощью В. Адлера. 5 сентября 1914 г. он уже послал из Цюриха В. Адлеру «наилучшие приветы и наилучшую благодарность»⁹. Теперь можно было заняться судьбами мировой революции и разрабатывать тактику по отношению к империалистической войне. Правда, и здесь Ленин не чувствует себя в полной безопасности. В октябре 1914 г. он писал В. А. Карпинскому: «Есть все основания ждать, что швейцарская полиция и военные власти (по первому жесту послов русского или французского и т. п.) учинят военный суд или высылку за нарушение нейтралитета и т. п. Посему не пишите прямо в письмах ничего. Если надо что-либо сообщить, пишите химией»¹⁰.

Приехав в Берн, Ленин решает здесь обосноваться. «Остаемся в Берне, — пишет он в конце сентября 1914 г. И. Ф. Арманд. — Маленький скучный городишко, но... лучше Галиции все же и лучшего нет!! Ничего. Приспособимся»¹¹. В первые же дни после своего приезда в Берн Ленин организовал совещание местной группы большевиков, на котором выступил с докладом об отношении к начавшейся войне. Весь пафос его доклада был направлен против вождей европейской социал-демократии, вставших с началом войны на позиции гражданского мира и поддержки своих правительств. Вождя большевиков особенно огорчала и возмущала позиция самой влиятельной социал-демократической партии — германской, представители которой в рейхстаге голосовали вместе со всеми депутатами за предоставление кайзеровскому правительству пятимиллиардного военного займа. Объясняя, почему вожди европейских социалистов должны не защищать «свою буржуазию», а разоблачать ее «подлости», Ленин аргументировал: «Ибо везде буржуазия и империалисты, везде подлая подготовка бойни: если особенно подлый и варварский русский царизм (более всех реакционен), то и немецкий империализм тоже монархический... ». Окончательно свою точку зрения по этому вопросу вождь большевиков сформулировал в написанном им манифесте «Война и российская социал-демократия», который был напечатан 1 ноября 1914 г. в газете «Социал-демократ». В этом документе содержались два главных положения, которые глубоко размежевали большевиков и европейских социалистов. Во-первых, в манифесте подчеркивалось, что для русских социал-демократов «не может подлежать сомнению, что с точки зрения рабочего класса и трудящихся масс всех народов России наименьшим злом было бы поражение царской монархии, самого реакционного и варварского правительства...». Во- вторых, в нем выдвигался «единственно правильный пролетарский лозунг» — «превращение современной империалистической войны в гражданскую войну»¹².

Выли ли эти лозунги выражением взглядов революционного сектанства, как утверждают одни, или они отражали реальную и возможную перспективу развития событий, как полагают другие? Отвечая на эти вопросы, необходимо принять во внимание, что Первая мировая война знаменовала собой глубокий экономический, политический и духовный кризис общества, поставила под сомнение само существование капитализма, придав революционерам вполне реальные надежды если не на его уничтожение, то, по крайней мере, на его радикальное обновление. «Ретроспективно оценивая шансы революционеров и реформаторов в 1914-1918 гг., — пишет в связи с этим видный отечественный историк С. В. Тютюкин, — следует подчеркнуть, что сложившаяся тогда в мире ситуация была крайне противоречивой. С одной стороны, война привела к грандиозной вспышке национализма и шовинизма, которая развела народы по их национальным квартирам, заслонила на время классовые антагонизмы, подняла на щит идею гражданского мира во имя победы над внешним врагом. С другой — та же война, оказавшаяся на редкость затяжной, изнурительной и кровопролитной, создала в массах совершенно новую психологию военного коммунизма с присущими ей настроениями максимализма, нетерпения, всеобщего уравнительства, ориентацией на насилие и прямое революционное действие. Так создавалась мощная социально-психологическая база того нового, коммунистического течения, которое стало складываться в условиях войны в ряде социалистических партий, в первую очередь в РСДРП»¹³.

Катализатором этого «нового, коммунистического течения» стал Ленин, развернувший в Швейцарии кипучую деятельность по разъяснению и утверждению своих взглядов на войну, по сплочению большевистских групп за границей. Он оппонирует в Лозанне занимавшему оборонческие позиции Г. В. Плеханову, выступает со своим рефератом о войне в Женеве, Кларане, Цюрихе и Берне, организует Бернскую конференцию заграничных секций РСДРП, участвует в работе Циммервальдской конференции социалистов- интернационалистов, содействуя выделению из нее так называемой «Циммервальдской левой». «Эрудиция, внутренняя напряженность и фанатизм Ленина часто гипнотизировали окружающих, — писал американский биограф вождя большевиков Луис Фишер. — Суровый образ жизни, целеустремленность и сокрушительная полемическая мощь поднимали ему авторитет»¹⁴. Однако здесь уместно заметить, что этот авторитет не был абсолютным и безраздельным. В январе 1915 г. находившийся также в Швейцарии Н. И. Бухарин предложил Ленину скорректировать его лозунг поражения «своего» правительства в империалистической войне, который при желании мог быть истолкован как призыв к оказанию практической помощи Германии. Лозунг поражения задевал патриотические чувства и потому не воспринимался не только широкими массами, но и многими революционерами, для которых был неприемлем путь к революции, идущий через национальное унижение, как результат поражения в войне. Вместе с тем Бухарин и тогда признавал, что «позиция Ильича (и ЦК вообще) есть самая правильная из всех имеющихся социал-демократических направлений¹⁵. Что же касается самого Ленина, то он был нетерпим к тем, кто с ним не соглашался или колебался. Когда осенью 1915 г. переехавшие в Христианию (Осло) Г. Л. Пятаков, Е. Б. Бош и Н. И. Бухарин выступили в присланных в редакцию «Социал-демократа» тезисах «О лозунге права наций на самоопределение» против параграфа 9 программы РСДРП о праве наций на самоопределение, Ленин реагировал самым решительным образом. В письме авторам этих тезисов он заявил: «Сотрудничать мы не можем и будем вынуждены бороться против него, ибо Ваше отношение к программе партии (§9) считаем не только неправильным и вредным, но и несерьезным»¹⁶. В переписке с «товарищами по партии» Ленин неоднократно резко отзывается о «шатаниях Бухарина»¹⁷. Тем не менее следует признать, что молодого Бухарина, которому тогда было 28 лет, Ленин все же выделял и вынужден был направлять ему «мягкие письма». В письме от 14 декабря 1916 г. он писал: «Что Вас мы высоко ценили всегда и месяцы, и месяцы переписывались детально, указывая с весны 1915 г., что по вопросу о программе-минимум и демократии у Вас шатания,— это Вы знаете»¹⁸.

Для ведения организационной и пропагандистской работы по сплочению своих сторонников Ленину были нужны деньги, а их, судя по переписке, было в обрез. Партийный фонд, состоявший из остатков полученной большевиками части наследства Н. П. Шмита и небольших поступлений от эмигрантов и им сочувствующих, едва обеспечивал издание газеты «Социал-демократ» и ряда сборников и брошюр, в том числе Ленина и Зиновьева «Социализм и война (Отношение РСДРП к войне)». В связи с этой брошюрой, вышедшей в Женеве тиражом в 2 тыс. экземпляров, Ленин обращается к Г. Л. Шкловскому: «Хорошо бы 2-е издание двинуть, пока набор лежит, но мы без денег» и далее его наставляет: «Денег больше не расходуйте ни копейки. Никому не давайте»¹⁹. Обращаясь в октябре 1914 г. к В. А. Карпинскому в Женеве с просьбой о содействии в издании тезисов «Задачи революционной социал-демократии в европейской войне», Ленин делает приписку: «Деньги на издание найдем. Пишите только заранее, сколько надо, ибо денег очень мало. Нельзя ли 170 frs. от КЗО (Комитет заграничных организаций. — Г. С.) употребить на сие?»²⁰. Позднее Ленин обращается к секретарю парижской секции большевиков Г. Я. Беленькому с просьбой сообщить, сколько денег он может прислать своим товарищам в Цюрих²¹. Распоряжаясь партийными средствами, Ленин не терпел, чтобы его соратники проявляли здесь какую-либо самостоятельность, а сам всегда выступал от имени партии. Отвечая в апреле 1916 г. Г. Л. Пятакову, Е. Б. Бош и Н. И. Бухарину в связи с возникшими в редакции журнала «Коммунист» разногласиями, Ленин замечал: «Вы пишете, что вопрос о деньгах “неприятный”. Не всегда. Когда к деньгам относятся партийно, партии это приятно. Когда из денег делается орудие против партии, это действительно “неприятно” и даже хуже, чем неприятно»²².

Постоянные поиски денег на партийные нужды — красноречивое свидетельство того, что встреча Ленина с Парвусом в мае 1915 г. не имела никаких продолжений, в том числе и финансовых. Профессор Г. М. Катков, основываясь на изучении имевшихся в его распоряжении документов, высказался по этому поводу весьма определенно: «В одном отношении утверждение о тайном соглашении между Лениным и Гельфандом, конечно, необоснованно: мы имеем в виду финансовую поддержку, которую Ленин якобы получал от Гельфанда... Бедность Ленина во время его пребывания в Швейцарии не подлежит сомнению, как в отношении его личных средств, так и в отношении финансирования его публикаций»²³.

По имеющимся сведениям, Ленин и его близкие приехали в Швейцарию с весьма ограниченными средствами к существованию. Решив обосноваться в Берне, Ленин тем не менее не расстается с желанием вернуться в Женеву, «куда тянут все старые симпатии».

И потому запрашивает В. А. Карпинского: «Нет ли чрезвычайного вздорожания цен, особенно на квартиры? Затем, нам придется устраиваться временно: можно ли найти помесячно меблированные комнаты (две маленькие) с пользованием кухней»²⁴. Неудивительно поэтому, что, отвечая из Берна в Поронино на просьбу Я. С. Ганецкого выслать ему денег взаймы, он с сожалением сообщает, что он бы это сделал, если бы была какая-либо возможность достать здесь хоть сколько-нибудь денег²⁵. Вряд ли Ленин прикидывался в данном случае: Ганецкий только что помог ему выбраться из тюрьмы в Новом Тарге и неоднократно и раньше и потом оказывал ему неоценимые услуги. В ноябре 1914 г. лидер большевиков просит члена ЦК РСДРП А. Г. Шляпникова уладить вопрос о долге Шведской социал-демократической партии в 3 тыс. крон еще со времени V (Лондонского) съезда, предлагая вместо денег послать «какое-либо письмо любезное, благодарственное и направленное к тому, чтобы сей долг был “пожертвован”»²⁶.

Финансовое положение большевистской эмиграции было проблематичным и в 1915, и 1916 гг. Обсуждая с Г. Е. Зиновьевым возможность переезда редакции «Социал-демократа» в Стокгольм, Ленин писал в июне 1915 г.: «Письмо Бухарина (верните!) показывает, что нам ехать при таких трудностях невозможно (с чужим паспортом? Нас откроют и посадят ради услуги царю!). Денег все меньше: на два №№ ЦО+ брошюра выйдет большая часть из оставшейся тысячи. А дорога? А дороговизна в Стокгольме? А работать там (библиотека) хуже. Надо обдумать и обдумать»²⁷. В результате «обдумывания» Ленин так и не решился на рискованный переезд, хотя и сильно раскаивался впоследствии. Но тогда, в 1915 г., не последнюю роль сыграло отсутствие достаточных средств. В январе 1916 г., собираясь выступить в Цюрихе с рефератом и поработать 2-3 недели в библиотеках, Ленин обращается к живущему там М. М. Харитонову с вопросами, касающимися исключительно «прозы жизни»: сколько может дать «чистого дохода» реферат; помогут ли местные товарищи устроиться дешево и сколько будет стоить комната («на двоих, хотя бы с одной кроватью в неделю»), желательно «самая дешевая, в рабочей семье» и др. Далее он поясняет свои финансовые возможности: «Расход на дорогу будет 7-4=28 frs; перерасход на житье в чужом городе? В этом вопрос. Здесь плохо с комнатами. Нет ли знакомой рабочей семьи у Вас, которая могла бы серьезно обещать дешевое устройство?»²⁸.

Как видно из опубликованной переписки, лидер большевиков пытается «достать» деньги литературным трудом. Сотрудничая с редакцией словаря Гранат и подготовив по ее заказу статью о Марксе и марксизме, Ленин, нуждаясь в заработке, предлагает свои услуги редакции, «если есть еще нераспределенные статьи из последующих томов»²⁹. Видимо, не от мелочности, а от привычки жить экономя, ему приходилось объясняться (не всегда деликатно) по финансовым вопросам. «Дорогая Ольга! — писал в июне 1916 г. Ленин С. Н. Равич. — Я вам должен за библиотеку, проверьте по книжечке — за год плюс обед (1.50 или около того). Деньги у меня есть, и реферат лозаннский покрыл поездку и дал доход... Прилагаю 16 frs. и надеюсь, что Вы не будете настаивать на своем, явно несправедливом и неправильном желании»³⁰. В августе 1916 г. Ленин обращается к Г.Л.Шкловскому с просьбой: «...в Берне я заплатил 100 frs. золота в полицию. Не можете ли Вы через секретаря, который так Вас высоко ценит, походатайствовать, чтобы их перевели в Цюрих как мой залог, а то здесь тоже требуют залог»³¹. Но Шкловский в данном случае не помог, и Ленин в своем заявлении в полицейское управление Цюриха от 28 декабря 1916 г., ходатайствуя о продлении срока проживания в Цюрихе до 31 декабря 1917 г., сообщает, что требуемый залог в сумме 100 франков он внес 28 декабря 1916 г. в Цюрихский кантональный банк на сберегательную книжку №611361. Буквально накануне отъезда в Россию он снял с этой книжки 95 франков, а книжку с остатком в 5 франков сдал для оплаты членских взносов за апрель 1917 г. секретарю Цюрихской секции большевиков Р. Б. Харитоновой, которая впоследствии сдала ее в Истпарт, откуда она затем попала в Центральный партийный архив в фонд Ленина³². Эти детали здесь приведены не для того, чтобы вызвать сочувствие к бедствовавшему вождю большевиков, но для того, чтобы показать недобросовестность тех авторов, которые приводят эту сберегательную книжку в качестве доказательства безбедной жизни Ленина в эмиграции. Именно так поступает Арутюнов, походя замечая в своей книге, что Ленин «жил в уютной квартире, постоянно питался в ресторанах... являлся держателем сберегательной книжки (Sparkasse) за № 611361, выданной Цюрихским кантональным банком в декабре 1916 года»³³. Поскольку он ссылается здесь на фонд Ленина, надо полагать, что он держал эту книжку в своих руках и поинтересовался, сколько же денег было на этом счете, но почему-то об этом не счел нужным информировать читателя. Может быть, потому, что на счету из ста положенных на него франков, в действительности оставалось пять?

Из опубликованной переписки Ленина видно, что иногда ему случалось получать за издание своих работ и крупные гонорары. В письме сестре М. И. Ульяновой 15 февраля 1917 г. он писал: «Дорогая Маняша! Сегодня я получил через Азовско-Донской банк 808 frs., а кроме того 22.1 я получил 500 frs. Напиши, пожалуйста, какие это деньги, от издателя ли и от которого и за что именно и мне ли. Необходимо бы иметь расчет, т. е. знать, какие именно вещи уже оплачены издателем и какие нет. Я не могу понять, откуда так много денег; а Надя шутит: пенсию стал-де ты получать. Ха-ха! Шутка веселая, а дороговизна совсем отчаянная, а работоспособность из-за больных нервов отчаянно плохая. Но шутки в сторону, надо же все-таки знать поточнее; напиши, пожалуйста»³⁴. А теперь посмотрим, как можно препарировать этот текст для того, чтобы «навести тень на плетень». Сообщив читателю о том, что Ленин регулярно получал «жалованье» от немецких властей и являлся главным держателем партийных средств, Арутюнов далее приводит аргумент: «Буквально накануне февральских событий, получив более 1300 франков, он с удивлением писал сестре: «Я не могу понять, откуда так много денег...»³⁵. Последняя фраза выделена Арутюновым жирным шрифтом, видимо, для того, чтобы его тезис о таинственном источнике получения денег вождем большевистской партии не прошел мимо внимания читателя. Но это — из области «жонглирования», историку же непозволительно так обращаться с документами и фактами, тем более автору книги «Досье Ленина без ретуши».

И все же, перечитывая сегодня конфиденциальную переписку Ленина с соратниками по партии, нельзя не заметить его иногда прямо-таки панических настроений, связанных с тем, как «достать» необходимые деньги. В октябре 1916 г. Ленин жалуется в письме А. Г. Шляпникову: «О себе лично скажу, что заработок нужен. Иначе прямо поколевать, ей-ей!! Дороговизна дьявольская, а жить нечем. Надо вытащить силком деньги от издателя “Летописи”, коему посланы две мои брошюры (пусть платит; тотчас и побольше!). То же — с Бончем. То же —насчет переводов. Если не наладить этого, то я, ей-ей, не продержусь, это вполне серьезно, вполне, вполне»³⁶. Правда, Н. Валентинов, проводивший свое расследование, на какие средства жил вождь большевиков в эмиграции, считает, что для подобных настроений у Ленина тогда не было оснований, и добавляет при этом, что вскоре после этого письма он получил деньги из Петрограда. Что же касается других финансовых источников жизни Ленина в эмиграции, то Н. Валентинову удалось «раскопать» и даже рассчитать полученные Н. К. Крупской в наследство от своей тетки деньги и положенные на ее имя в одном из банков Кракова³⁷.

Что же касается партийных средств, которыми в швейцарской эмиграции распоряжался Ленин, то достоверных сведений о якобы неограниченных финансовых возможностях большевиков в этот период не выявлено. «В начале войны, когда мы собирались выпустить первый листок, — свидетельствовал сотрудник центрального органа большевиков в эмиграции «Социал-демократ» В. А. Карпинский, — весь наш денежный “фонд”, как иронически именовал его Владимир Ильич, состоял из 160 франков (60 рублей). Позднее, в октябре 1915 года, когда уже были восстановлены связи с Россией и наши заграничные группы, по словам Надежды Константиновны, “выворачивались всячески, чтобы достать денег”, все же в нашей кассе насчитывалось лишь 257 франков 71 сантим (96 рублей с копейками)»³⁸. Не обнаружено пока и подлинных документов о «подозрительных» источниках пополнения партийного фонда большевиков в этот период. Занимавшийся этими поисками А. Г. Латышев мог похвастать лишь найденным в фонде Ленина его письмом к неизвестному адресату следующего содержания: «Уважаемый товарищ! Я думаю на основании всех Ваших данных и соображений, следует непременно Вам принять участие и дать доход партии (которая страшно нуждается). Официально двигать этого вопроса не могу, ибо нет времени созвать собрание, да и нет надобности, ввиду автономии местных групп. Устраивайте поскорее и шлите сообщения (а лучше деньги). Лучше передайте все это устно: к чему тут письменность»³⁹.

Опасаясь, что Швейцария может быть втянута в войну, Ленин предполагал даже сдать партийную кассу И. Ф. Арманд, о чем писал ей 16 января 1917 г.: «Поэтому партийную кассу я думаю сдать Вам (чтобы Вы носили ее на себе, в мешочке, сшитом для сего, ибо из банка не выдадут во время войны»⁴⁰. Остается только гадать, сколько денег могло быть в этом мешочке, но очевидно, германских миллионов там не было. В самом деле, реальных фактов о том, что Ленин и другие видные большевики имели в это время какие-то контакты с представителями дипломатических и военных кругов Германии, пока не обнаружено. В 1996 г. американский историк Р. Пайпс опубликовал в подготовленном им сборнике документов «Неизвестный Ленин. Из секретного архива» письмо Ленина Арманд от 19 января 1917 г., которое, по его мнению, является прямым доказательством «контактов Ленина с немцами». Основанием для такого утверждения послужила содержавшаяся в этом письме фраза: «Насчет “немецкого плена” и прочее все Ваши опасения чрезмерны и неосновательны. Опасности никакой. Мы пока остаемся здесь»⁴¹. Если бы Пайпс внимательно ознакомился с перепиской Ленина этого времени, опубликованной в 49-м томе его сочинений еще в 1964 г., то он, вероятно, не сделал бы этого «сенсационного» открытия. Потому что он нашел бы там уже цитированное нами выше другое письмо Ленина от 16 января 1917 г. — той же Арманд, с которой он делится своими опасениями относительно того, что Швейцария может быть вовлечена в войну, а «дорогой друг» сильно преувеличила эти опасения вплоть до «немецкого плена».

Не выглядит убедительной и позиция немецкого историка Георга фон Рауха, который утверждает, что «изучение документов Министерства иностранных дел дает неопровержимые доказательства того, что еще в начале войны правительство Германии установило связь с российскими революционерами, находившимися в Швейцарии, ознакомилось в общих чертах с программой Ленина и через посредников передавало значительные денежные средства»⁴². Это категоричное утверждение дает основание усомниться в том, что автор действительно изучал эти документы, и оно правильно лишь «в общих чертах» и требует существенного уточнения в контексте тех же документов МИД Германии. Если под российскими революционерами иметь в виду таких деятелей, как финский социалист и сепаратист Александр Кескюла, эстонец по происхождению, проходивший у немецкой контрразведки как агент Штейн, то можно согласиться с уважаемым профессором. Потому что именно Кескюла от имени «российских революционеров» возникает перед немецким посланником в Берне бароном фон Ромбергом с вопросом о позиции Германии в том случае, если в России произойдет революция: не бросит ли она российских революционеров на произвол судьбы? Однако показательно, что германское правительство на первых порах предпочитает не высказываться по этому вопросу⁴³. Тем не менее надо отдать должное агенту Штейну: он сумел войти в доверие к российским эмигрантам в Швейцарии и 25 марта 1915 г. направляет своему шефу фон Ромбергу отчет о собрании «революционеров ленинского направления». Как и полагалось в этом случае, в отчете были скрупулезно перечислены все вопросы, обсуждавшиеся на этом собрании: о превращении империалистической войны в войну гражданскую, о создании подпольных организаций в тех областях, где было введено военное положение. О поддержке братания солдат на фронте. Массовых выступлений пролетариата и борьбы против царской монархии. Как видно из этого отчета, никаких секретов «революционеры ленинского направления» не обсуждали, и тем не менее Ромберг посчитал отчет Кескюлы настолько важным, что сразу же направил его рейхсканцлеру фон Бетман-Гольвегу.⁴⁴ Однако Кескюла, он же Штейн, в первую очередь «кормился» Лениным, перехватывая при случае его корреспонденцию и литературу для немецкой контрразведки⁴⁵. Обосновывая необходимость выплаты Кескюле 20 тыс. марок в месяц, руководитель немецкой контрразведки Штейнвакс писал в МИД Германии: «За последние несколько месяцев Кескюла завязал многочисленные связи с Россией... Он также поддерживал все полезные контакты с Лениным, и передавал нам содержание отчетов о положении в России, посылаемых Ленину его доверенными агентами в Россию»⁴⁶. Сам Кескюла встретился с Лениным всего один раз, но приехав в конце 1915 г. в Стокгольм и войдя там в контакт с местными большевиками, он сумел создать впечатление активного сотрудничества с русскими революционерами, а через них с Лениным. Как пишет шведский историк Ханс Бьёркегрен, «находившиеся в Скандинавии большевики — Бухарин, Пятаков, Шляпников — давно подозревали Кескюлу в сотрудничестве с немцами, которые и финансируют его деятельность. Но Бухарину и другим было не просто принимать какие-либо меры, поскольку никто из них понятия не имел, какие отношения связывают Ленина и Кескюлу»⁴⁷. Тем не менее Кескюла упорно искал контакты с видными большевиками в Стокгольме и сумел добиться встречи с представителем ЦК большевиков А. Г. Шляпниковым. «Во время встречи он разглагольствовал о своих связях и своих знакомствах с товарищами Лениным, Зиновьевым и другими членами нашего Заграничного центра, — вспоминал позднее Шляпников. — Кескюла вел себя крайне странно, он высказывался в прогерманском духе и под конец предложил свою помощь в случае, если нам понадобятся оружие, типографское оборудование и другие средства для борьбы с царизмом... Мы отказались иметь дело с Кескюлой, но это не помешало ему продолжить попытки внедриться в нашу среду при содействии других лиц... »⁴⁸. Пытаясь втереться в доверие к большевикам стокгольмской колонии, Кескюла сумел скомпрометировать их секретаря Богровского, одолжив ему 1500 крон «на поддержку революции в России». После возникших подозрений в сотрудничестве Богровского с германским агентом, было проведено партийное расследование, в ходе которого Бухарин и Пятаков выяснили, что Богровский действительно взял деньги у Кескюлы под расписку и потратил их на личные нужды»⁴⁹. По всей вероятности, именно с помощью Богровского, ответственного за переправку подпольной большевистской корреспонденции и литературы, Кескюла получил доступ к ленинской почте, которая поступала в Швейцарию через Стокгольм.

Все же Кескюла размахом Парвуса не обладал, и его «конструктивные предложения» были направлены на то, чтобы и оправдать свои очередные 20 тыс. марок. Надежным «гарантом» здесь для Кескюлы был Ленин, которому и посвящена большая часть его отчетов. В отчете от 9 января 1916 г. речь шла об очередной ленинской почте, перехваченной им при помощи посредников и переданной во временное пользование немецкой контрразведке. В конце отчета Кескюла сообщал о своем главном достижении: «В конце недели появится вторая русская брошюра ЦК русских социал-демократов (т. е. Ленина). Она лежит уже два месяца (пока я был в Берлине), потому что деньги, которые я заплатил вперед перед отъездом, были украдены с типично русским хладнокровием. Вчера я внес всю сумму снова. Я уже указывал, какие меры я принял против подобных вещей. Если такое творится внутри и вокруг ЦК, то страшно подумать, что делается на периферии. Даже революцию из этих русских следует выбивать полицейскими дубинками, чтобы они не бросили дело на полпути»⁵⁰. Последнюю фразу, видимо, в силу ее метафоричности, сегодня можно обнаружить во многих сочинениях, авторы которых даже не задаются вопросом, а не «выбивал» ли таким образом агент Штейн с «типично эстонским хладнокровием» деньги и доверие немецкой контрразведки, чтобы она не бросила его на полпути?

Еще одним информатором немецкой контрразведки о русских революционерах в Швейцарии был социалист-революционер Е. Цивин, который прежде чем перейти в 1916 г. под опеку немцев, был связан с австро-венгерской миссией в Берне, выплатившей ему в общей сложности около 140 тыс. швейцарских франков. Но затем ему было заявлено, что он «действовал недостаточно активно», а посему денег он больше не получит.⁵¹ Учитывая возможность получать через Цивина информацию о положении в партии эсеров, немецкий посланник в Берне Ромберг предложил в августе 1916 г. своему руководству в Берлине воспользоваться услугами Цивина, произведя ему одноразовую выплату в 25 тыс. швейцарских франков⁵². Так Цивин стал «русским агентом Вейсом», информация которого, если судить по его сообщениям Ромбергу, не представляла особой ценности, но позволяла немецкой

стороне получать дополнительные сведения о положении дел не только в партии эсеров, но и у социал-демократов, а также в России, хотя здесь Цивин, желая набить себе цену, явно преувеличивал влияние своей партии на предприятиях Петрограда⁵³. Отрабатывая очередные 25 тыс. франков, Вейс сообщал в декабре 1916 г., что партия социалистов-революционеров — одна из самых сильных в России: она насчитывает сотни тысяч членов (активных и пассивных). Агент Вейс не стеснялся прямо с «потолка» брать сведения и выдавать их за реальные. Так, он утверждал, что в более чем 50 губерниях России функционируют организации эсеров- интернационалистов! Чтобы придать ценность своей информации, он отмечал, что эсеров поддерживают социал-демократы большевики во главе с Лениным, который сейчас живет в Швейцарии⁵⁴.

Информация в Берлин о положении в России и делах русской эмиграции в Швейцарии поступала также из Копенгагена и Стокгольма. Если судить по некоторым сообщениям «наверх», ценность этой информации весьма относительна. Так, в сентябре 1915 г. немецкий посланник барон фон Люциус сообщает рейхсканцлеру Бетман-Гольвегу о трех течениях в русской социал-демократии, возглавляемых Плехановым, Лениным и Аксельродом. Если для Плеханова, по мнению фон Люциуса, главной целью является уничтожение германского милитаризма, то для Ленина война с Германией — ничто по сравнению с борьбой против царизма⁵⁵. Персона Ленина и его взгляды все более привлекали немецкие власти. Интересно, что 10 марта 1917 г. немецкий посланник в Берне фон Ромберг направляет рейхсканцлеру фон Бетман-Гольвегу два номера «Социал-демократа» — «центрального органа партии господина Ленина», а также брошюру, написанную Лениным⁵⁶. Из этого можно заключить, что с информацией о вожде большевиков у компетентных органов Германии было не густо, и потому им приходилось отчитываться даже трудами Ленина. В свою очередь, это только подтверждает, что прямых контактов с Лениным у немецкой стороны не было. В связи с этим русский историк-эмигрант С. П. Мельгунов, одним из первых обратившийся к проблеме «немецкого золота большевиков», считал необходимым заявить:

«Мне лично версия официальной или полуофициальной “договоренности” Ленина с германским империализмом представляется совершенно неправдоподобной»⁵⁷.

Немецкий историк Вернер Хальвег, исследуя отношения кайзеровской Германии и русских революционеров-эмигрантов с начала Первой мировой войны и до Февральской революции в России на основе тщательно изученных документов МИД Германии, приходит к выводу о том, что в этот период «немецкое правительство держится выжидательно, но в то же время стремится к установлению связей с революционерами, чтобы постоянно быть в курсе их взаимоотношений»⁵⁸. Нетрудно заметить, что данный вывод, основанный на самостоятельном и тщательном изучении автором всех сохранившихся документов МИД Германии, существенно отличается от спекулятивных трактовок этих документов современными отечественными искателями «германского золота большевиков».

Из того факта, что ленинская позиция по вопросу о войне была объективно выгодна Германии, еще не следует, что между ее руководством и Лениным было оформлено какое-то секретное соглашение. Это означало только то, что «их линии в политике, по выражению Л. Д. Троцкого, пересекаются». Разумеется, Ленин понимал это не хуже тех, кто пытается это совпадение сделать едва ли не главным доводом в пользу того, что вождь большевиков был агентом Германии. Понимая, что такие подозрения могут возникнуть, он не только сам вел себя предусмотрительно, но и советовал так поступать своим соратникам по партии. Интересно, что, рекомендуя в январе 1915 г. А. Г. Шляпникову не участвовать в Копенгагенской конференции социалистов нейтральных стран, Ленин выдвигает и такой аргумент: «По всей видимости, это интрига немцев. Я даже думаю, что тут есть интрига немецкого генерального штаба, которому хочется через других позондировать “мир”...»⁵⁹ Однако в то время революция в России казалась отдаленной перспективой, и, как писал Г. М. Катков, немецкие власти «не верили в способность Ленина устроить революцию в России», и потому «Ленин пока оставался для Германии фигурой малоэффективной и неприкасаемой и мог спокойно сидеть в своем швейцарском уединении»⁶⁰.

Правда, Ленин не желал сидеть в это время спокойно, он целиком озабочен судьбами мировой политики и мировой социалистической революции, пытается предугадать, в каком направлении пойдет развитие событий, вызванных и определяемых характером и ходом Первой мировой войны. 31 января 1917 г. он опубликовал в «Социал-демократе» статью «Поворот в мировой политике». Констатируя в этой статье факт поворота к миру, но миру «империалистическому», лидер большевиков писал в связи с этим: «Возможно, что сепаратный мир Германии с Россией все-таки заключен. Изменена только форма политической сделки между этими двумя разбойниками. Царь мог сказать Вильгельму: “если я открыто подпишу сепаратный мир, то завтра тебе, о мой августейший контрагент, придется, пожалуй, иметь дело с правительством Милюкова и Гучкова, если не Милюкова и Керенского. Ибо революция растет, и я не ручаюсь за армию, с генералами которой переписывается Гучков, а офицеры которой теперь больше из вчерашних гимназистов. Расчет ли нам рисковать тем, что я могу потерять трон, а ты можешь потерять хорошего контрагента?” — “Конечно, не расчет” — должен был ответить Вильгельм, если ему прямо или косвенно сказана была такая вещь. “Да и к чему нам открытый сепаратный мир или вообще написанный на бумаге? Разве нельзя того же добиться иным, более тонким, путем?”»⁶¹

Пройдет совсем немного времени, и вождь большевиков получит ответ на свой отнюдь не риторический вопрос, и этот ответ покажет в очередной раз, что история «хитрее» тех, кто берется направлять и предсказывать ее течение.

Примечания:

¹ Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 49. С. 399.

² Pipes R. The Unknown Lenin. From the Secret Archives. New York, 1995. P. 27.

³ Сервис Роберт. Ленин. Минск, 2002. С. 254.

⁴ Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 49. С. 2.

⁵ Ганецкий Я. С. О Ленине. М., 1965. С. 52.

⁶ Там же.

⁷ Арутюнов А. А. Ленин. Личностная и политическая биография. Т. 1. М., 2002. С. 82.

⁸ Там же.

⁹ Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 49. С. 2.

¹⁰ Там же. С. 8

¹¹ Там же. С. 7.

¹² Там же. Т. 26. С. 21-22. — Кстати «пораженцем» в то время был не только Ленин, но и его антипод Керенский, который позднее писал по этому поводу: «Меня считали пораженцем, презрительно отвергали мои опасения и тревоги за страну. В 1914-1915 годах было принято называть пораженцами, германофилами, фантазерами, доктринерами всех, кто предчувствуя катастрофу, видя Россию на краю пропасти, осмеливался утверждать, что при власти Распутина нечего даже мечтать о победе» (Керенский А. Ф. Русская революция 1917. М., 2005. С. 87). Конечно, это другой случай, но он тоже связан с неприятием царизма.

¹³ Тютюкин С. В. Ленин и Бухарин: леворадикальное крыло марксизма в период Первой мировой войны // Первая мировая война: Дискуссионные проблемы истории. М., 1994. С. 140-141.

¹⁴ Фишер Л. Жизнь Ленина. Т. 1. М., 1997. С. 127.

¹⁵ Тютюкин С. В. Указ. соч. С. 142-143.

¹⁶ Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 49. С. 214.

¹⁷ Там же. С. 230-231, 246-247, 265 и др.

¹⁸ Там же. С. 309.

¹⁹ Там же. С. 162.

²⁰ Там же. С. 9.

²¹ Там же. С. 304.

²² Там же. С. 215.

²³ Катков Г. М. Революция и германское вмешательство // Тайна Октябрьского переворота. СПб., 2001. С. 150.

²⁴ Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 49. С. 3.

²⁵ Там же. С. 7-8.

²⁶ Там же. С. 27.

²⁷ Там же. С. 108.

²⁸ Там же. С. 178-179.

²⁹ Там же. С. 49.

³⁰ Там же. С. 241-242.

³¹ Там же. С. 276.

³² Харитонова Р. Б. В. И. Ленин в цюрихской секции большевиков // Воспоминания о Ленине. Т. 2. М., 1981. С. 364-365.

³³ Арутюнов А. А. Указ. соч. С. 89.

³⁴ Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 55. С. 568.

³⁵ Арутюнов А. А. Указ. соч. С. 90.

³⁶ Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 49. С. 302.

³⁷ Валентинов Н. Малознакомый Ленин. М., 1991. С. 126-127, 154-159.

³⁸ Карпинский В. А. Странички прошлого // Воспоминания о Ленине. Т. 2. С. 351.

³⁹ Латышев А. Г. Рассекреченный Ленин. М., 1996. С. 93.

⁴⁰ Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 49. С. 367.

⁴¹ Ленин В. И. Неизвестные документы 1891—1922. М., 1999. С. 2000.

⁴² Раух Георг. Ленин. Ростов-на-Дону, 1998. С. 74.

⁴³ Хальвег Вернер. Возвращение Ленина в Россию в 1917 году. М., 1990. С. 25-26.

⁴⁴ Там же. С. 26.

⁴⁵ Германия и русские революционеры в годы Первой мировой войны. С. 258-259.

⁴⁶ Там же. С. 262.

⁴⁷ Бьёркегрен Ханс. Скандинавский транзит. Российские революционеры в Скандинавии. 1906-1917 гг. М., 2007. С. 465.

⁴⁸ Шляпников А. Г. Канун семнадцатого года. М., 1920. С. 61.

⁴⁹ Германские революционеры в годы Первой мировой войны. С. 259-260.

⁵⁰ Германские революционеры в годы Первой мировой войны. С. 259-260.

⁵¹ Там же. С. 262.

⁵² Там же. С. 268.

⁵³ Там же. С. 269-277.

⁵⁴ Там же. С. 275, 277.

⁵⁵ Хальвег Вернер. Указ. соч. С. 27.

⁵⁶ Там же.

⁵⁷ Мельгунов С. II. Золотой немецкий ключ к большевистской революции. Париж, 1940. С. 53.

⁵⁸ Хальвег Вернер. Указ. соч. С. 27.

⁵⁹ Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 49. С. 51.

⁶⁰ Катков Г. М. Революция и германское вмешательство. С. 150.

⁶¹ Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 30. С. 341.

 

 

 

 

Глава четвертая

«ЗАПЛОМБИРОВАННЫЙ ВАГОН»: ИСТОРИЯ В ДОКУМЕНТАХ БЕЗ РЕТУШИ

Итак, в России произошла Февральская революция, которая самым радикальным образом отразилась и на планах и действиях российской политической эмиграции в Швейцарии. Для эмиграитов-большевиков она стала прямо-таки подарком судьбы, благодаря которому они смогли не только вернуться на родину, но и взять власть в октябре 1917 г. Февральская революция резко активизировала усилия политического и военного руководства Германии, направленное на достижение сепаратного мира с Россией, который и был в конце концов заключен, правда, уже с большевистским правительством. Активное содействие дипломатических и военных кругов Германии в возвращении в Россию В. И. Ленина и его сторонников из швейцарской эмиграции стало их первой существенной помощью, имеющей документальное подтверждение. Опубликованные еще 50 лет тому назад Вернером Хальвегом немецкие документы о возвращении Ленина в Россию в апреле 1917 г.¹ и изданные теперь на русском языке² тем не менее не стали еще предметом систематического исследования и использования. Ценность этой документальной публикации состоит прежде всего в том, что она позволяет проследить действия обеих сторон — эмигрантов во главе с Лениным, с одной стороны, и немецких дипломатов и военных — с другой. Нельзя также не отметить, что в русском издании немецких документов о возвращении эмигрантов в Россию помещены и документы Ленина, а наряду с вводной статьей Вернера Хальвега присутствует в качестве дополнения (но не противовеса!) квалифицированное предисловие известного историка профессора А. М. Совокина³.

Ключевым фактором, постоянно влиявшим на освещение этой проблемы, стала Октябрьская революция, отношение к которой с самого начала раскололо общественное мнение. Если Стефан Цвейг называл возвращение Ленина в «запломбированном вагоне» «звездным часом человечества», то Уинстон Черчилль видел в этом «самое страшное оружие» Германии, примененное ею против России⁴. Еще в 1920 г. немецкий журналист М. Гарден в статье «Путь в Миргород» характеризовал разрешение Генерального штаба Германии на проезд Ленина «важнейшим решением» за все четыре года Первой мировой войны. «Никогда еще озорство истории, — писал он, — не высказывало себя в столь серьезных обстоятельствах: при лихорадочно-бурной деятельности всех социалистических партий во всем мире ими совместно было содеяно, дай бог, одна сотая доля того, что совершил для нее прусский генерал Людендорф»⁵. Критическая статья Гардена послужила побудительным мотивом для швейцарского социалиста Фрица Платтена, опубликовавшего в СССР документальную версию возвращения Ленина в Россию⁶. До появления публикации Вернера Хальвега книга Фрица Платтена была наиболее серьезной работой по данной проблематике. Недостаток документальных материалов и нежелание принять во внимание все факты и аргументы за и против в течение длительного времени с лихвой компенсировались гневными обвинениями в адрес Ленина и его сторонников, проехавших через Германию. Л. Д. Троцкий, отвечая в 1930 г. А. Ф. Керенскому, уверенному еще с 1917 г. в том, что Ленин и большевики вернулись в Россию как агенты Германского генерального штаба, писал: «Со стороны Людендорфа это была авантюра, вытекавшая из тяжкого военного положения Германии. Ленин воспользовался расчетами Людендорфа, имея при этом свой расчет. Людендорф говорил себе: Ленин опрокинет патриотов, а потом я задушу Ленина и его друзей. Ленин говорил себе: я проеду в вагоне Людендорфа, а за услугу расплачусь с ним по-своему. Что два противоположных плана пересеклись в одной точке и что этой точкой был “пломбированный” вагон, для доказательства этого не нужно сыскных талантов Керенского»⁷. И все же ради установления истины нужно проследить, как происходило в данном конкретном случае это «пересечение», не опуская при этом существенные факты и важные детали, как это позволяют себе делать даже современные историки, претендующие на объективное изучение запутанной темы на основе новых документов. Так, шведский историк Ханс Бьёркегрен, прежде чем начать свое собственное расследование, постулирует главный тезис: «Поездка Ленина в Петроград по-своему является составной частью плана Израиля Гельфанда (Александра Парвуса) и германского генерального штаба по “революционизации России”. После Февральской революции 1917 года казалось, что сорок миллионов марок, вложенных немцами через “банкиров” и “с отмывателей денег” типа Гельфанда (Парвуса), Фюрстенберга (Ганецкого), Моора и Кескюлы в стимулирование восстания против царского режима и заключения перемирия на восточном фронте, пропали даром: никакого сепаратного мира не предвиделось...»⁸. Хотя ни здесь, ни далее шведский историк не объясняет, откуда взялись эти 40 млн марок, именно они определяют у него действия германского Генерального штаба и Парвуса по транспортировке Ленина и его сторонников из Швейцарии в Россию. Однако обратимся к упущенным фактам и опущенным деталям.

Примечания:

¹ Lenins Ruckkehr Nach Russland 1917. Die Deutschen Akten Herausgegeben und Eingeleitet von Werner Hahlweg. Leiden, 1957.

² Хальвег Вернер. Возвращение Ленина в Россию в 1917 году. М., 1990.

³ Совокин А. М. «Дело нами ведется совершенно открыто» // Там же. С. 520.

⁴ Хальвег Вернер. Введение // Там же. С. 22.

⁵ Там же.

⁶ Платен Фриц. Ленин из эмиграции в Россию. Март 1917. М., 1925.

⁷ Троцкий Л. Д. Моя жизнь. М., 2001. С. 306.

⁸ Бьёркегрен Ханс. Скандинавский транзит. Российские революционеры в Скандинавии. 1906-1917 гг. М., 2007.

 

 

 

1. В поисках путей возвращения в Россию: инициативы эмигрантов

С того дня, как Ленин узнал из швейцарских газет о том, что в России победила революция, он потерял покой. Сразу же осознав значимость свершившегося события (пускай и без его непосредственного участия), лидер большевиков всеми своими помыслами был в России. Но попасть «домой» из нейтральной Швейцарии оказалось делом «архисложным». 17 марта 1917 г. Ленин в письме А. М. Коллонтай в Христианию признается: «Мы боимся, что выехать из проклятой Швейцарии не скоро удастся»¹. На следующий день он пишет в Кларан И. Ф. Арманд: «Мечтаем все о поездке. Если едете домой, заезжайте сначала к нам. Поговорим. Я бы очень хотел дать Вам поручение в Англии узнать тихонечко и верно, мог ли бы я проехать»². 19 марта он просит уже В. А. Карпинского взять документы на проезд во Францию и Англию на свое имя, с тем чтобы ими воспользовался Ленин³. Но лидер большевиков весь в нетерпении: в России сейчас решается судьба мировой революции, а он сидит здесь и не знает, как выбраться из сразу опостылевшей ему Швейцарии. И Ленин снова обращается к самому близкому для него человеку — И. Ф. Арманд. Только ей он может доверить свои сокровенные мысли. «Я уверен, что меня арестуют или просто задержат в Англии, если я поеду под своим именем, — пишет Ленин 19 марта,— ибо именно Англия не только конфисковала ряд моих писем в Америку, но и спрашивала (ее полиция) Папашу в 1915 г., переписывается ли он со мной и не сносится ли через меня с немецкими социалистами»⁴. В конце этого письма Ленин выдвинул идею, которая при всей, на первый взгляд, фантастичности оказалась самой реальной: «В Кларане (и около) есть много русских богатых и небогатых русских социал-патриотов и т. п. (Трояновский, Рубакин и проч.), которые должны бы попросить у немцев пропуска — вагон до Копенгагена для разных революционеров. Почему бы нет? Я не могу этого сделать. Я “пораженец”. А Трояновский и Рубакин + К° могут. О, если бы я мог научить эту сволочь и дурней быть умными!.. Вы скажете, может быть, что немцы не дадут вагона. Давайте пари держать, что дадут! Конечно, если узнают, что сия мысль от меня или от Вас исходит, то дело будет испорчено... Нет ли в Женеве дураков для этой цели?...»⁵. Комментируя выхваченную из этого контекста фразу о «немецком вагоне», А. А. Арутюнов пишет: «Думается, не ошибусь, сказав, что у завербованного немецкими спецслужбами Ленина были все основания быть уверенным, что немцы дадут ему вагон для переезда в Россию»⁶. Если «не передергивать» текст, то даже из него видно, что у Ленина не было никакой уверенности, что именно ему немцы дадут «вагон».

19 марта, когда Ленину пришла в голову идея «немецкого вагона», а в Берне состоялось частное совещание российских партийных центров, и на нем лидер меньшевиков-интернационалистов Л. Мартов предложил план проезда эмигрантов через Германию в обмен на интернированных в России немцев. Узнав об этом плане, вождь большевиков сразу же за него ухватился. В письме В. А. Карпинскому он писал: «План Мартова хорош: за него надо хлопотать, только мы (и Вы) не можем делать этого прямо. Нас заподозрят. Надо, чтобы, кроме Мартова, беспартийные русские и патриоты-русские обратились к швейцарским министрам... с просьбой поговорить об этом с послом германского правительства в Берне»⁷.

Как пишет биограф Л. Мартова израильский историк И. Гетцлер, «Мартов и Ленин оказались в сходной ситуации — оба застряли в Швейцарии, страстно стремясь вернуться в Россию как можно скорее, ибо оба наблюдали “из далека” с раздражением за политическим курсом товарищей в Петрограде и опасались потерять контроль над ними и над партией»⁸. Выдвинув так понравившийся Ленину план проезда через Германию в обмен на интернированных в России немецких и австрийских граждан, Мартов тем не менее считал, что необходимо добиться одобрения этого плана Временным правительством. Сообщая о состоявшейся по этому поводу встрече с Лениным, Мартов писал Н. С. Кристи: «Ленин категорически заявил: надо сейчас же принять и ехать, если завертится Петербургом канитель об обмене, Милюков сорвет все предприятие. Мы ответили самым решительным образом, что это невозможно: приехать в Россию в качестве подарка, подброшенного Германией русской революции, значит ходить перед народом с “парвусовским ореолом”, мы должны все возможное сделать, чтобы русское правительство было вынуждено под давлением Петроградского Совета и Керенского согласиться и тогда поедем совершенно спокойно»⁹.

«Время проходило, а Владимир Ильич все томился в Швейцарии. Да, томился, — и эти муки подсказали ему довольно курьезный план поездки, — вспоминал Я. С. Ганецкий. — Получаю вдруг телеграмму от Владимира Ильича с сообщением, что выслано мне важное письмо, получение которого просит подтвердить по телеграфу. Через три дня приходит конспиративное письмо. В нем маленькая записка Владимира Ильича и 2 фотографии — его и тов. Зиновьева. В записке приблизительно следующее: “Ждать больше нельзя. Тщетны все надежды на легальный проезд. Нам с Григорием необходимо во что бы то ни стало немедленно добраться в Россию. Единственный план следующий: найдите двух шведов, похожих на меня и Григория. Но мы не знаем шведского языка, поэтому они должны быть глухонемые. Посылаю вам на всякий случай наши фотографии...”. Прочтя записку, я почувствовал, как томится Владимир Ильич, но, сознаюсь, очень хохотал над этим фантастическим планом. Только отчаяние и горе могли создать подобный план... »¹⁰. В эти дни Ленин пишет И. Ф. Арманд: «В Россию должно быть не поедем!!! Англия не пустит. Через Германию не выходит»¹¹.

К сожалению, Ганецкий по понятным причинам (партийная тайна!) опустил детали, связанные с поисками путей возвращения Ленина из Швейцарии. Так, в эти дни ожидания Ленин получает от Ганецкого предложение, о содержании которого мы можем судить только на основании ленинского ответа. «Берлинское разрешение для меня неприемлемо, — телеграфировал Ленин Ганецкому в Стокгольм 28 марта. — Или швейцарское правительство получит вагон или русское договорится об обмене всех эмигрантов на интернированных немцев»¹². По всей видимости, предложение «берлинского разрешения» не обошлось без участия Парвуса, у которого в торговой компании в Копенгагене служил Ганецкий. Именно это участие Парвуса и заставило большевистского лидера первоначально отказаться от «берлинского разрешения». 30 марта Ленин вновь телеграфирует Ганецкому: «Дорогой товарищ! От всей души благодарю за хлопоты и помощь. Пользоваться услугами людей, имеющих касательство к издателю “Колокола”, я, конечно, не могу. Сегодня я телеграфировал Вам, что единственная надежда вырваться отсюда, это — обмен швейцарских эмигрантов на немецких интернированных»¹³.

Тем не менее Ленин пытается попробовать получить разрешение на проезд через Англию, хотя и прекрасно понимает, что ее правящие круги не заинтересованы в пропуске в союзную Россию интернационалистов, противников продолжающейся войны. Ленин опять обращается к Ганецкому: «Прошу сообщить мне по возможности подробно, во-1-х, согласно ли английское правительство пропустить в Россию меня и ряд членов нашей партии, РСДРП (Центральный комитет), на следующих условиях: (а) швейцарский социалист Фриц Платтен получает от английского правительства право провести через Англию любое число лиц, независимо от их политического направления и от их взглядов на войну и мир; (б) Платтен один отвечает как за состав провозимых групп, так и за порядок, получая запираемый им, Platten’oM, вагон для проезда по Англии. Вагон этот пользуется правом экстерриториальности; (г) за проезд по железной дороге Платтен платит по тарифу, по числу занятых мест; (д) английское правительство обязуется не препятствовать нанятию и отплытию специального парохода русских политических эмигрантов и не задерживать парохода в Англию, давая возможность проехать быстрейшим путем. Во-2-х, в случае согласия, какие гарантии исполнения этих условий даст Англия и не возражает ли она против опубликования этих условий. В случае телеграфного запроса в Лондон мы берем на себя расходы на телеграмму с оплаченным ответом»¹⁴. Получив от Ганецкого ответ с предложением попробовать выбраться из Швейцарии при содействии новой власти в России, Ленин телеграфирует ему в Стокгольм 30 марта 1917 г.: «Ваш план неприемлем. Англия никогда меня не пропустит, а скорее интернирует. Милюков надует. Единственная надежда — пошлите кого-нибудь в Петроград, добейтесь через Совет рабочих депутатов обмена на интернированных немцев»¹⁵. Наконец 31 марта 1917 г. Ленин принимает окончательное и самостоятельное решение от имени своей партии. Он телеграфирует в этот день из Цюриха в Берн председателю интернациональной социалистической комиссии национальному советнику Роберту Гримму: «Наша партия решила безоговорочно принять предложение о проезде русских эмигрантов через Германию и тотчас же организовать эту поездку. Мы рассчитываем уже сейчас более чем на десять участников поездки. Мы абсолютно не можем отвечать за дальнейшее промедление, решительно протестуем против него и едем одни. Убедительно просим немедленно договориться и, если возможно, завтра же сообщить нам решение»¹⁶.

Конфиденциальная переписка Ленина с Арманд, Карпинским, Коллонтай и в особенности с Ганецким показывает, что лидер большевиков предпринимал в первые две недели после Февральской революции отчаянные усилия, чтобы выбраться из «проклятого далека» в Россию. К сожалению, эта переписка, опубликованная в 60-е годы, не принимается во внимание или превратно толкуется теми, кто по-прежнему считает, что Ленин получил «немецкий вагон» без всяких проблем как агент германского Генерального штаба. Конечно, эта переписка носит фрагментарный характер и не отвечает на многие вопросы, связанные с поисками путей возвращения эмигрантов в Россию. В первую очередь это относится к вопросу о том, какое участие приняли в этом швейцарская и немецкая стороны. Определенное представление о том, как Ленин и его сторонники решали проблему получения «немецкого вагона», дает «Протокол о проезде Ленина через Германию в 1917 году», опубликованный французским социалистом А. Гильбо в приложении к его книге о Ленине¹⁷. Ввиду важности этого документа необходимо привести его полностью.

 

ПРОТОКОЛ О ПРОЕЗДЕ ЛЕНИНА ЧЕРЕЗ ГЕРМАНИЮ В 1917 г.

19-го марта, по получении первых известий о начале революции в России, состоялась по предложению Международной социалистической комиссии (циммервальдской комиссии) сходка представителей всех русских и польских партий, примкнувших к циммервальдскому объединению. В конце этого собрания состоялось второе совещание, посвященное вопросу возвращения политических эмигрантов в Россию. В ней принимали участие Мартов, Бобров, Зиновьев и Коссовский. В числе прочих предложений обсуждался план Мартова о возможности проезда через Германию в Стокгольм на основе обмена на соответствующее число интернированных в России германцев и австрийцев. Всеми участниками совещания план Мартова был признан наиболее благоприятным и приемлемым. Гримму было поручено завязать сношения со швейцарским правительством.

Несколько дней спустя тов. Гримм встретил Багоцкого, уполномоченного Комитета по возвращению русских эмигрантов на родину (Комитет, в котором представлены были все группы). Эта встреча произошла в присутствии тов. Зиновьева, Гримм сообщил, что он имел беседу с членом Союзного Совета Гофманом, ведающим политическим департаментом. Гофман, по словам Гримма, заявил, что швейцарское правительство не имеет возможности играть роль официального посредника, ибо правительства Антанты могут усмотреть в этом шаге нарушение нейтралитета. Но Гримм частным образом принял на себя это поручение и обратился за принципиальным согласием к представителю германского правительства. Багоцкий и Зиновьев заявили, что таким образом цель могла бы быть достигнута, и соответственно тому просили Гримма довести предпринятые шаги до благополучного конца.

На следующий день представители некоторых партий в Цюрихе заявили, что они с планом Гримма не согласны. Они обосновывали свое решение необходимостью обождать ответ из Петрограда.

Члены Заграничного Бюро Центрального Комитета Российской Социал- Демократической Рабочей Партии заявили, что не берут на себя ответственности за дальнейшую отсрочку возвращения в Россию, и послали Мартову и Боброву следующее заявление:

Заграничное Бюро Центрального Комитета Социал-Демократической Рабочей Партии пришло к тому решению, что предложение тов. Гримма об обратном проезде политических эмигрантов в Россию через Германию следует принять. Заявление устанавливало следующее:

1. Переговоры велись товарищем Гриммом с представителем правительства нейтральной страны — с министром Гофманом — который не счел возможным для Швейцарии официально вмешаться в это дело, ибо английское правительство несомненно сочтет это обстоятельство нарушением нейтралитета со стороны Швейцарии. Следует считать установленным, что правительство это не допустит проезда интернационалистов.

2. Предложения Гримма вполне приемлемы, ибо они гарантируют свободу проезда и совершенно независимы от какого бы то ни было политического направления и от какого бы то ни было отношения к вопросу о защите отечества, о продолжении войны, о заключении мира и т.д.

3. Это предложение основывается на обмене политических эмигрантов на интернированных в России, и эмигранты не имеют ни малейшего основания противодействовать агитации, поднятой за этот обмен.

4. Тов. Гримм внес это предложение представителям всех групп политических эмигрантов, и он даже заявил, что при создавшемся в настоящий

момент положении вещей это предложение является единственным выходом и вполне приемлемо.

5. С другой стороны, сделано все возможное, чтобы убедить представителей всех групп в необходимости принять это предложение, ибо дальнейшая оттяжка абсолютно недопустима.

6. К сожалению, представители некоторых групп высказались за отложение рассмотрения вопроса. Это решение в высшей степени достойно порицания и причиняет величайший вред русскому революционному движению.

Принимая во внимание эти результаты обследования, Заграничное Бюро Центрального Комитета постановляет осведомить всех членов нашей партии о том, что предложение немедленного отъезда нами принято и что все, желающие сопровождать нас в нашем путешествии, должны записаться. Копия настоящего заявления препровождена будет представителям всех групп.

Цюрих, 31 марта 1917 года.

Н. Ленин

Г. Зиновьев

Берн, 2-го апреля 1917 года.

 

Когда документ этот, снабженный комментарием групп противников, передан был Гримму, он сделал официозное заявление нижеследующего содержания:

Центральному Комитету по организации возвращения русских эмигрантов г. Цюриха.

Уважаемые товарищи!

Только что я узнал о циркуляре Заграничного Бюро Центрального Комитета Российской Социал-Демократической Рабочей Партии относительно организации возвращения эмигрантов в Россию. Я весьма изумлен содержанием этого циркуляра не только, поскольку он касается моей личности, которой приписывается совершенно неправильная позиция, но и в особенности вследствие крайне неуместного упоминания о члене Союзного Совета Гофмане, делающего дальнейшие переговоры со швейцарскими властями крайне затруднительными. Я считаю себя вынужденным, во всяком случае, подтвердить нижеследующие факты и предоставляю на Ваше усмотрение использовать содержание настоящего письма, как Вы найдете нужным:

1. Ведутся переговоры, но переговоры эти не следствие предложения тов. Гримма относительно возвращения русских эмигрантов в Россию. Я никогда не делал никакого такого предложения, а служил всего лишь посредником между русскими товарищами и швейцарскими властями.

2. В соответствии с результатами совещания русских товарищей, происходившего 19-го марта в Берне, я предложил швейцарскому Политическому департаменту выяснить, нет ли возможности произвести своего рода обмен русских эмигрантов Швейцарии на интернированных в России. Предложение было отклонено, принимая во внимание нейтралитет страны, не считаясь с тем или иным правительством и не зная, что Антанта и, в частности, Англия будут чинить препятствия отъезду эмигрантов.

3. В ходе переговоров возникла мысль о возможности создания в Голландии бюро по обмену, но вследствие задержек в отъезде, которые получились бы в результате этого, от мысли этой отказались.

4. Окончательный результат переговоров был следующий: русские товарищи должны были обратиться прямо к Временному Правительству через посредство министра Керенского. Его будут держать в курсе дела и докажут ему невозможность возвращения через Англию, так что, принимая во внимание положение дел, ему придется одобрить возвращение через Германию. Благодаря этому соглашению проезд через Германию сможет произойти, не повлекши за собою впоследствии никаких осложнений. В пятницу, 30-го марта, я довел до сведения находившихся в Берне представителей Центрального Комитета и присовокупил личное мое мнение, что это предложение, т. е. соглашение с Керенским или Чхеидзе, и организация вслед за тем поездки через Германию мне представляется приемлемым. Я присовокупил, что делом Вашего Комитета уже будет, как Вы примете предложение, и что я пока что считаю миссию свою исчерпанной.

5. Первого апреля я получил телеграмму тт. Ленина и Зиновьева, в которой они сообщают, что их партия решила безоговорочно принять план проезда через Германию и немедленно организовать отъезд. Я сообщил по телеграфу, что я охотно готов помочь найти посредника, который довел бы до конца переговоры между соответствующей инстанцией по регулированию условий проезда и телеграфировавшими мне товарищами, но я, однако, ни в коем случае не стану начинать вытекающих отсюда переговоров, ибо я считаю миссию свою исчерпанной и потому, что со швейцарскими властями переговоров вести уже больше не приходилось. Ввиду того, что упомянутый в начале настоящих строк циркуляр, по-видимому, дал повод к недоразумениям, я счел необходимым кратко установить эти пункты, дабы сразу предотвратить возможность образования легенд. Я весьма сожалею, что наши старания столь легкомысленным образом стали предметом циркулярного письма, которое не носило даже секретного характера.

С социалистическим приветом Гримм.

 

Когда после этого Зиновьев потребовал у Гримма разъяснений, он в присутствии тов. Платтена заявил, что сделать подобное заявление он считает своею обязанностью и притом главным образом потому, что разглашение роли Гофмана могло бы причинить существенный ущерб швейцарскому

нейтралитету. Одновременно Гримм заявил о своей готовности предпринять и дальнейшие шаги по делу отъезда той группы, которая решилась на скорейший отъезд. Но вследствие двусмысленного поведения Гримма организаторы отъезда сочли более правильным отказаться от его услуг и просить тов. Платтена о доведении начатых переговоров до конца.

Третьего апреля Платтен обратился в германское посольство в Берне и заявил, что он продолжает начатые Гриммом переговоры, и предложил нижеследующие письменно изложенные условия.

 

Основа переговоров о возвращении швейцарских политических эмигрантов в Россию

1. Я, Фриц Платтен, руковожу за своей полной личной ответственностью переездом через Германию вагона с политическими эмигрантами и легальными лицами, желающими поехать в Россию.

2. Вагон, в котором следуют эмигранты, пользуется правом экстерриториальности.

3. Ни при въезде в Германию, ни при выезде из нее не должна происходить проверка паспортов или личностей.

4. К поездке допускаются лица совершенно независимо от их политического направления и взглядов на войну и мир.

5. Платтен приобретает для уезжающих нужные железнодорожные билеты по нормальному тарифу.

6. Поездка должна происходить, по возможности, безостановочно в беспересадочных поездах. Не должно иметь места ни распоряжения о выходе из вагона, ни выход из него по собственной инициативе. Не должно быть перерывов при проезде без технической необходимости.

7. Разрешение на проезд дается на основе обмена уезжающих на немецких и австрийских пленных и интернированных в России. Посредник и едущие обязуются агитировать в России, особенно среди рабочих, с целью проведения этого обмена в жизнь.

8 .Возможно кратчайший срок проезда от швейцарской границы до шведской, равно как технические детали должны быть немедленно согласованы.

Берн-Цюрих, 4-го апреля 1917 г.

(Подпись) Фриц Платтен

 

Через два дня тов. Платтен сообщил, что условия эти приняты германским правительством.

2-го апреля, прежде чем вопрос доведен был до конца, представители остальных групп приняли следующую резолюцию:

«Принимая во внимание, что ввиду явной невозможности возвращения

в Россию через Англию вследствие сопротивления английских и французских властей, все партии признали необходимым испросить у Временного Правительства через посредство Совета Рабочих Депутатов полномочий на обмен политических эмигрантов на соответствующее число германских граждан; констатируя, что товарищи, представляющие Центральный Комитет решили поехать в Россию через Германию, не дождавшись результатов предпринятых по сему поводу шагов; мы считаем решение товарищей из Центрального Комитета политической ошибкой, поскольку не доказана невозможность получения от Временного Правительства полномочий на предложенный обмен».

Организаторы поездки согласны были с первой частью этой резолюции, но они не могли признать, будто сопротивление Временного правительства организации возвращения русских эмигрантов в Россию не доказано. Нет ни малейшего сомнения, что Временное правительство при диктатуре Антанты сделает все возможное, чтобы задержать возвращение революционеров, борющихся против грабительской войны империализма. Ввиду этих фактов нижеподписавшиеся видят себя поставленными перед выбором — либо решиться вернуться в Россию через Германию, либо до конца войны остаться за границей. Вопреки этому заявлению представителей прочих групп Платтен считает своим долгом после принятия условий германским правительством еще раз предложить цюрихским делегатам участвовать в поездке. В момент составления настоящего протокола ответ последних нам еще неизвестен.

Нам сообщают, что газета «Petit Parisien» объявила о решении Милюкова отдать под суд всех русских граждан, которые поедут через Германию. Поэтому мы заявляем, что если наше путешествие в Россию станет предметом подобных мероприятий, то мы потребуем народного суда над нынешним русским правительством, продолжающим реакционную войну. Правительство это, чтобы доказать тот факт, что оно — противник империалистической политики, продолжает применять методы прежнего правительства, конфискует адресованные рабочим депутатам телеграммы и т.д.

Мы убеждены, что условия, предложенные нам для совершения переезда через Германию, вполне приемлемы для нас. Бесспорно, что Милюковы облегчили бы поездку Либкнехтов в Германию, если они находились бы в России. Таково же и отношение Бетман-Гольвегов к русским интернационалистам. Интернационалисты всех стран не только вправе, но обязаны использовать эту спекуляцию империалистического правительства в интересах пролетариата, не отказываясь от своего пути и не делая правительствам ни малейшей уступки. Наша точка зрения по отношению к войне изложена нами в номере 47-ом «Социал-Демократа», а именно — после завоевания рабочим классом политической власти в России мы допускаем революционную войну против империалистической Германии. Эта точка зрения отстаивалась Лениным и Зиновьевым также и публично, а равно и в статье, помещенной Лениным в начале русской революции в газете «Volksrecht» («Народное Право»).

Одновременно мы обращаемся с открытым письмом к швейцарским рабочим, в котором мы излагаем нашу точку зрения. С первого до последнего дня мы организовали нашу поездку в полном согласии с представителями левого крыла циммервальдцев.

Наш поезд от швейцарской границы и вплоть до того места, в направлении к Петрограду, до которого это будет возможно, будет сопровождать тов. Платтен, и мы очень надеемся, что на шведской границе мы встретим шведских интернационалистов Стрема и Линдхагена.

С самого начала мы действовали в полной гласности и мы убеждены, что шаг наш вполне и всецело одобрен будет рабочими-интернационалистами России. Настоящее заявление обязательно для участников переезда, являющихся членами нашей партии. В том случае, если бы в переезде приняли участие лица, не состоящие членами нашей партии, то лица эти делают это за своею собственною ответственностью.

 

Следует обратить внимание, что включенные в «Протокол» документы не носили секретного характера и были предназначены для осведомления различных групп политических эмигрантов в Швейцарии.

Важные детали, связанные с получением разрешения на проезд российских эмигрантов через Германию содержатся в воспоминаниях Карла Радека «В пломбированном вагоне». Он, в частности, утверждал, что вместе с немецким социал-демократом Паулем Леви по поручению Ленина они при посредничестве корреспондента одной франкфуртской газеты вышли на германского посланника в Берне Ромберга. Радек также подтверждал, что прежде чем обратиться к немцам за разрешением проехать через Германию, организаторы поездки рассматривали и возможность нелегального проезда. В связи с этим Радек писал: «Нелегальный проезд был связан с громадным риском. Риск состоял не только в том, что очень легко было провалиться, но и в том, что неизвестно было, где кончаются контрабандисты, услугами которых предстояло воспользоваться, и где начинаются шпионы правительства. Если большевики могли решиться на сделку с германским правительством насчет своего переезда, то эта сделка должна была быть открытой, ибо только тогда уменьшалась возможность использования ее против вождя пролетарской революции. Поэтому мы все были за открытую сделку. По поручению Владимира Ильича я и Леви, тогдашний член союза Спартака, находившийся проездом в Швейцарии, обратились к знакомому нам представителю франкфуртской газеты: если не ошибаюсь, фамилия его была доктор Дейнгард. Через него мы запросили германского посланника Ромберга, пропустит ли Германия русских эмигрантов, возвращающихся в Россию. Ромберг, в свою очередь, запросил Министерство иностранных дел и получил принципиальное согласие. Тогда мы выработали условия, на которых соглашались ехать через Германию. Главнейшие из них состояли в следующем: германское правительство пропускает всех желающих ехать, не спрашивая их фамилий. Проезжающие пользуются экстерриториальностью, и никто по дороге не имеет права вступать с ними в какие бы то ни было переговоры. С этими условиями мы послали к Ромбергу швейцарского социалистического депутата Роберта Гримма, секретаря Циммервальдского объединения, нашего единомышленника тов. Платтена. Мы встретились с ними после их свидания с Ромбергом в Народном Доме. Гримм рассказывал, как удивлен был германский посол, когда ему прочитали наши условия проезда через Германию. “Извините, — сказал германский посол, — кажется, не я прошу разрешения проезда через Россию, а господин Ульянов и другие просят у меня разрешения проехать через Германию. Это мы имеем право ставить условия”. Но он, тем не менее, передал наши требования в Берлин. На следующие переговоры мы послали уже тов. Платтена. На этом настоял Владимир Ильич по следующим причинам: Роберт Гримм в разговоре обронил фразу, что он бы предпочитал один вести переговоры, ибо Платтен, хотя и хороший товарищ, но плохой дипломат. “А никто ведь не знает, что еще из этих переговоров может выйти”. Владимир Ильич посмотрел очень внимательно на Гримма, прижмурив один глаз, а после его ухода сказал: “Надо во что бы то ни стало устранить Гримма от этих переговоров. Он способен из-за личного честолюбия начать какие-нибудь разговоры о мире с Германией и впутать нас в грязное дело”. Мы поблагодарили Гримма за его услуги, заявив ему, что он перегружен работой, и мы его не хотим беспокоить. Предчувствие Ильича, как известно, оправдалось полностью. Гримм, который продолжал вести переговоры от имени группы Мартова, безусловно, уже в Швейцарии впутался в разговоры об условиях мира, и после, пробравшись в Петроград, сообщал “своему” правительству о видах на мир, что, в свою очередь, вероятно, передавалось немцам. Попытки представить его в качестве германского шпиона или агента нелепы. Его подмывало стремление сыграть крупную роль, которую Ильич всегда считал пружиной его действий. Немцы, которые надеялись, что мы, большевики, в России сыграем роль противников войны, согласились на наши условия. Господам, которые по этому поводу по сегодняшний день хулят большевиков, предлагаю прочесть воспоминания Людендорфа, который до сих пор рвет волосы на своей голове, поняв, что, пропустив большевиков, он оказал этим услугу не германскому империализму, а мировой революции»¹⁸.

Однако сколько бы ни были значительны фигуры мемуаристов, принимавших участие в операции «немецкий вагон» для российских эмигрантов, их свидетельства и признания не могут быть приняты на веру. Ибо это как раз тот случай, когда воспоминания, по образному выражению сатирика, могут походить на выстиранное белье, с которого удалены все грязные пятна. Более надежный источник, конечно, документы, требующие, разумеется, критического анализа их происхождения, достоверности содержащихся в них фактов, проверки другими материалами и т.д. Тем не менее, как нам представляется, рассмотренные выше документы Ленина и других эмигрантов, при всей их неполноте, дают основание считать, что инициатива проезда через Германию исходила от них. Вместе с тем нужно признать, что из этих документов нельзя получить сколько-нибудь конкретное представление об участии немецкой стороны в вопросе о проезде эмигрантов через Германию, равно как и о роли Парвуса, который считается в западной литературе автором немецкого плана высадки большевистского десанта в Россию.

Примечания:

¹ Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 49. С. 402.

² Там же. С. 403

³ Там же. С. 404.

⁴ Там же. С. 404-405.

⁵ Там же. С. 405-406.

⁶ Арутюнов А. Ленин. Личностная и политическая биография. Т. X. М., 2002. С. 92.

⁷ Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 49. С. 406.

⁸ Гетцлер И. Мартов. Политическая биография российского социал- демократа. 2-е изд. СПб., 1998. С. 191.

⁹ Там же.

¹⁰ Ганецкий Я. С. От февраля к Октябрю // Воспоминания о В. И. Ленине. Т. 2. М., 1984. С. 375.

¹¹ Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 49. С. 414.

¹² Там же. С. 417.

¹³ Там же. С. 418.

¹⁴ Там же. С. 417-418.

¹⁵ Там же. С. 418.

¹⁶ Там же. С. 424.

¹⁷ Гильбо Анри. В. И. Ленин. Описание его жизни. Л., 1926. Приложение.

¹⁸ Радек Карл. В пломбированном вагоне // Хальвег Вернер. Указ. соч. Приложения. С. 221-223.

 

 

 

2. Фон Ромберг: «... мы хотим пойти им навстречу»

«С началом Февральской революции в России 14 марта 1917 г. по новому стилю, — пишет Вернер Хальвег, — кайзеровская Германия и русские революционные эмигранты, подталкиваемые взаимной надеждой на мир, вынужденно идут к более тесному сближению»¹. Объективно так оно и было, и с этим вряд ли можно спорить, если бы при этом не присутствовало стремление отдать с самого начала инициативу немецкой стороне. Поскольку убедительных доказательств этому в немецких документах маловато, на авансцене появляется Парвус. Именно он, указывает все тот же Хальвег, спустя всего несколько дней после Февральской революции, «предлагает рейхсканцлеру отправить Ленина через Германию в Петербург»². Но когда именно, даже если это имело место, Хальвег не сообщает, между тем это имеет принципиальное значение. 17 марта, в день, когда Ленин в Цюрихе «заболел» возвращением в Россию, Парвус в Копенгагене попросил немецкого посланника Брокфорда-Ранцау отправить в Берлин следующую телеграмму: «Революция победила. Россия политически недееспособна. Учредительное собрание означает мир»³. Комментируя это заявление Парвуса, ушедшего в тень после неудачи «устроить» в России революцию, его биографы замечают: «На этот раз Ранцау отнесся к восторгам Гельфанда более сдержанно. Оно считал, что тот выражает свое мнение с неопровержимой уверенностью. Ранцау, конечно, не впервые выслушивал мнения Гельфанда о России, высказываемые весьма самоуверенным тоном»⁴. Сообщая в МИД Германии о состоявшейся встрече с Парвусом, Брокдорф-Ранцау в своей телеграмме от 21 марта приводил его мнение о том, что «как только (в России. — Г. С.) войдет в силу закон об амнистии политическим заключенным, появится возможность эффективно бороться против Милюкова и Гучкова посредством непосредственных контактов с социалистами»⁵. Других конструктивных мнений и предложений главный эксперт по делам России в беседе со своим шефом, видимо, не высказал.

В то время как Брокдорф-Ранцау с Парвусом обсуждали в Копенгагене глобальные проблемы Русской революции, главные события происходили в Берне. «Центральный комитет по возвращению на родину проживающих в Швейцарии русских эмигрантов» в соответствии со своим решением от 19 марта 1917 г. обратился к Роберту Гримму с просьбой о посредничестве в переговорах с Германией. Одновременно председатель этого комитета меньшевик С. Ю. Семковский через директора Швейцарского телеграфного пресс-агентства Вальца зондирует почву у немецкого посланника в Берне фон Ромберга⁶. Последний, предвидя возможность такого обращения на основании поступившей к нему информации, обратился 23 марта к статс-секретарю МИД Германии Циммерману: «Федеральный советник Гофман узнал, что здешние выдающиеся революционеры имели бы желание возвратиться домой в Россию через Германию; они страшатся пути через Францию из-за опасности нападения подводных лодок при дальнейшем следовании морем. Прошу указания на тот случай, если подобные ходатайства поступят ко мне»⁷. В тот же день Циммерман телеграфировал представителю МИД Германии при Главной Ставке барону Лерснеру о желательности разрешить транзит через Германию русским революционерам и просил информировать об этом Верховное главнокомандование на предмет окончательного разрешения этого неотложно важного вопроса. «Так как мы заинтересованы в том, чтобы влияние радикального крыла революционеров в России одержало верх, — мотивировал он, — мне кажется допустимым возможное разрешение проезда через Германию»⁸.

С этого времени немецкая сторона активно включилась в процесс возвращения эмигрантов-революционеров из Швейцарии в Россию. 25 марта 1917 г. барон Лерснер направил в МИД Германии телеграмму, в которой сообщалось, что у Верховного главнокомандования «в отношении проезда русских революционеров нет никаких возражений, если они будут отправлены одним общим транспортом с надежным сопровождением»⁹. Этот ответ в тот же день был доведен до сведения немецкого посланника в Берне фон Ромберга¹⁰. 26 марта заместитель статс-секретаря МИД Германии фон Штурм направил из Берлина в Берн фон Ромбергу шифрованную телеграмму: «Один общий транспорт под военной охраной на выбор у пограничного пункта Готмадинген или Линдау через надежного консульского чиновника. Срочное сообщение о дне выезда и поименные списки должны находиться здесь за четыре дня до перехода границы. Возражения Генерального штаба против отдельных лиц маловероятны. На всякий случай будет обеспечен обратный транспорт в Швейцарию»¹¹. Поразительная оперативность!

Со своей стороны 28 марта фон Ромберг информировал Берлин о том, что на многих собраниях русских эмигрантов обсуждался вопрос о возвращении в Россию через Германию, и было высказано «пожелание предложить немецкому правительству в виде компенсации возврат задержанных в России гражданских лиц, а, возможно, и военнопленных». Он также сообщал, что вступил в контакт с федеральным советником Швейцарии Гофманом, которого просил передать уполномоченному эмигрантским комитетом вести переговоры Гримму, что у немецкой стороны «принципиальных возражений не возникает». Констатируя деликатность ситуации, в которой оказались эмигранты в Швейцарии, Ромберг не исключал возможности участия в этом процессе нейтральной Швеции. «Эмигранты не могут непосредственно обратиться к нам, — разъяснял он своему руководству, — ибо тем самым они были бы скомпрометированы. По тем же причинам не рекомендуется, чтобы мы открыто высказали слишком большую заинтересованность. Главным мне представляется прежде всего, чтобы эмигранты увидели — мы хотим пойти им навстречу. Но, может быть, имело бы смысл ненавязчиво дать понять о нашей готовности и через шведское посольство в Петербурге»¹².

Итак, в условиях самой строгой секретности вопрос о возможности проезда русских эмигрантов через Германию был решен немецкой стороной буквально в несколько дней. А в эмигрантских кругах в Берне и Цюрихе все еще обсуждался план обмена русских эмигрантов в Швейцарии на интернированных в России немецких граждан и другие варианты. Один из агентов немецкой миссии в Берне передавал в эти дни «для обсуждения» услышанное им «оригинальное предложение» о разрешении русским эмигрантам свободного проезда через Германию без всяких условий. «Я думаю, что это предложение должно быть поддержано, — убеждал он немецких покровителей, — поскольку при нынешнем положении мы крайне заинтересованы, чтобы радикальная партия, стоящая за мир, взяла бы верх, а к ней принадлежат почти все находящиеся здесь эмигранты. Кажущаяся предупредительность, следовательно, будет только полезна и заодно станет действенной демонстрацией против прежнего враждебного нам правительства, а также против кадетов, ныне еще находящихся у руля власти, которым возвращение влиятельных радикальных элементов совершенно нежелательно»¹³.

Другой агент, выезжавший в Швейцарию по заданию политической секции Генерального штаба и вернувшийся в Берлин 29 марта 1917 г., информировал своего шефа капитана фон Хюльзена о состоявшихся у него там контактах с русскими эмигрантами. В секретном донесении этого агента, в частности, говорилось: «Значительная часть русских, проживающих в Швейцарии, хочет вернуться в Россию. Антанта в принципе согласна с этим, но только приверженцы русских революционных партий, которые в то же время стоят за немедленный мир, под нажимом Англии не должны быть допущены в Россию. Трем таким русским революционерам в последние дни, несмотря на паспорта, выданные русским консульством в Берне, во въезде во Францию было отказано. Совершенно доверительно эти русские революционеры просили меня склонить немецкое правительство содействовать им в том, чтобы, несмотря ни на что, они могли добраться до России; они сделали мне следующее предложение. Пусть немецкое правительство согласиться поддержать ходатайство, которое возбудил бы перед правительством Швейцарии один из проживающих русских, чтобы русские (около 300-400 человек) были специальным поездом направлены ради краткости пути через Германию в Швецию. Среди этих трехсот-четырехсот русских (всех партий) находились бы и нежелательные Антанте личности». Агент подчеркивал, что «предварительное условие успеха кроется в быстроте исполнения и в том, чтобы как можно меньше внимания вызывалось бы в Швейцарии». Он также полагал, что «для Германии предпочтительнее был бы провоз сторонников партии Ленина, максималистов и большевиков, число которых составляет что-то около 40 человек». Вместе с тем агент считал существенным, что «одновременно проедут от 20 до 30 так называемых “революционных патриотов” и меньшевиков, выступающих за войну, поскольку они все равно достигнут России с помощью Антанты»¹⁴. Немецкая контрразведка посчитала информацию своего агента настолько важной, что направила в МИД Германии не только его донесения, но и его самого для дальнейшего использования его контактов¹⁵.

31 марта 1917 г. немецкий посланник в Берне фон Ромберг отправил в свое ведомство в Берлине телеграмму, из которой явствовало, что процесс сближения сторон начался, а именно: Роберт Гримм от имени Комитета по возвращению русских эмигрантов из Швейцарии в Россию информировал федерального советника Гофмана о том, что «русские эмигранты, которые большей частью стоят за мир, просят о предоставлении им возможности незамедлительного возвращения в Россию». При этом эмигранты мотивировали свое обращение к немецкой стороне не только тем, что проезд через страны Антанты невозможен из-за ее противодействия противникам войны, но еще и тем, что из-за переговоров о проезде со шведским правительством было бы потеряно дорогое время. «После переговоров со мной, — сообщал далее Ромберг, — господин Гофман посоветовал Гримму, чтобы представители Комитета вступили в непосредственную связь со мной... ». В заключение Ромберг выражал надежду, что представитель Комитета, «вероятно, уже завтра обратится к нему»¹⁶. Заместитель статс-секретаря МИД Германии фон Штумм незамедлительно ответил немецкому посланнику в Берне шифрованной телеграммой: «Согласно поступившим к нам сведениям, желателен наискорейший проезд русских эмигрантов через Германию, так как контробработка Антанты в Швейцарии уже началась. Представляю на ваше усмотрение максимальное ускорение ваших переговоров с представителем комитета»¹⁷.

В тот же день, 31 марта в германском Генеральном штабе состоялась совещание по вопросу о транзитном проезде русских эмигрантов. Принимавший участие в этом совещании сотрудник имперского разведотдела «Восток» капитан Бурман заявил, что «командование Северо-Восточного фронта лишь в малой степени заинтересовано в этом деле», но «на всякий случай» просил заблаговременно сообщить фамилии эмигрантов, собирающихся проехать через Германию. Начальник паспортного ведомства ротмистр Цюрн выразил опасение, пропустят ли сотрудничающие с англичанами финские пограничные власти настроенных против войны русских эмигрантов. Он также считал, что «прежде всего следовало бы избежать слишком большой предупредительности с нашей стороны по отношению к едущим, чтобы не скомпрометировать их с самого начала»¹⁸.

Хотя политическое и военное руководство Германии, оперативно отреагировавшее на желание русских эмигрантов вернуться в Россию через Германию, и не проявляло здесь «слишком большую предупредительность», боязнь скомпрометировать себя, как уже отмечалось выше, расколола эмигрантов. Лишь Ленин и его сторонники были готовы, не дожидаясь помощи и содействия Временного правительства, сесть в «немецкий вагон» и отправиться в рискованное путешествие в Россию. И это объясняет, почему немецкий посланник в Берне, даже получив директиву о «максимальном ускорении» переговоров с представителями русских эмигрантов, все еще не мог их начать. В телеграмме от 4 апреля 1917 г. Ромберг сообщает в Берлин о причинах задержки этих переговоров: «Хотя через различные каналы я и велел передать эмигрантам о нашей готовности, и мне повторно было сообщено о посещении представителя, никто еще не установил со мной связи, очевидно, что они опасаются скомпрометировать себя в Петербурге. Часть желает на всякий случай дождаться инструкций петербургского правительства или комитета рабочих, другие все еще колеблются, стоит ли им воспользоваться нашим предложением. Полагаю, мы можем только подождать. Возможно, могли бы и немецкие социалисты установить связь с эмигрантами»¹⁹.

Ромберг был не в курсе, что один из таких социалистов — Парвус — уже пытался установить связь с русскими эмигрантами по личной инициативе. Находясь в это время в Копенгагене, он не хотел тем не менее остаться в стороне от этого важного дела, участие в котором могло бы его реабилитировать в глазах берлинского руководства. «Пока в Министерстве иностранных дел только обсуждались технические и юридические стороны вопроса, — пишут биографы Парвуса, — он уже предпринял первые практические шаги. Поскольку сразу вывезти большое количество русских революционеров было довольно сложно, он решил, что в первую очередь необходимо отправить в Россию Ленина и Зиновьева»²⁰. Заручившись поддержкой германского Генерального штаба, Парвус через Ганецкого довел до сведения большевистских лидеров, что есть реальная возможность выехать в Россию по «берлинскому разрешению», одновременно направив в Цюрих свое доверенное лицо — Георга Скларца. Однако Ленин категорически отказался от каких- либо переговоров с Скларцем, предложившим взять на себя все расходы по проезду, о чем 30 марта Ленин поставил в известность Ганецкого²¹. «Парвус допустил серьезную ошибку, — пишут в связи в этим 3. Земан и У. Шарлау. — Сам того не желая, он устроил западню двум большевистским лидерам. Если бы Ленин принял предложение, он скомпрометировал бы себя в глазах соотечественников и стал бы не нужен ни большевикам, ни немцам. Под стать этому было и бестактное поведение Скларца, обратившегося с предложением к большевикам»²². И тогда Ленин принимает окончательное решение от имени партии «безоговорочно принять предложение о проезде русских эмигрантов через Германию»²³, но не с помощью Парвуса, а при содействии швейцарских социалистов.

Направив 31 марта официальное заявление Роберту Гримму о принятии предложения о проезде русских эмигрантов через Германию, Ленин на следующий день, 1 апреля обращается к Ганецкому в Стокгольм: «Выделите две тысячи, лучше три тысячи, крон для нашей поездки. Намереваемся выехать в среду (4 апреля. — Г. С.) минимум 10 человек»²⁴. Сбором денег для отъезжающих из Швейцарии занимались в Стокгольме и меньшевики. Видный меньшевик-интернационалист Ю. М. Ларин в письме П. Б. Аксельроду еще 19 марта 1917 г. сообщал, что для отъезда русских эмигрантов из Швейцарии он собрал в Стокгольме у «сочувствующих» около трех тысяч крон. «По условию из швейцарцев в первую очередь получают на проезд по тысяче крон Аксельрод, Мартов и Ленин, — писал Ларин. — Что деньги отсюда должны быть посланы Ленину предложил тоже я, отчасти, чтобы не поднял кто-либо вопроса о фракционном пристрастии, отчасти для пользы дела: ленинцы без Ленина в России хуже, чем ленинцы с Лениным, да вообще следует, чтобы столь значущее лицо было бы в России в такое время»²⁵. Ленин и без Ларина знал, что его место теперь в России, и решительно порвав с «мерзавцами-меньшевиками», решил ехать без них, только со своими сторонниками.

4 апреля немецкий посланник в Берне фон Ромберг наконец- то дождался визита представителя русских эмигрантов, в качестве которого на этот раз по настоятельной просьбе Ленина выступал швейцарский социалист-интернационалист Фриц Платтен. В тот же день фон Ромберг подробно докладывает об этой встрече в МИД Германии: «Секретарь социал-демократической партии Платтен навестил меня по поручению группы русских социалистов, членами которых, в частности, являются Ленин (sic!) и Зиновьев (sic!), чтобы передать просьбу о незамедлительном разрешении на проезд некоторого числа, от 20 до максимум 60 человек, наиболее выдающихся эмигрантов. Платтен показал, что дела в России принимают опасный оборот для дела мира, что следует сделать все, чтобы без малейшего промедления направить в Россию находящихся здесь социалистических руководителей, влияние которых там велико. К сожалению, у многих эмигрантов нет удостоверений личности и они придают большое значение тому, чтобы их имена, помимо Ленина и Зиновьева, не были названы. А в остальном они готовы подчиниться любым условиям — проезду без остановок, в запертых и занавешенных купе; но они должны быть уверены, что никто не будет задержан, их вагону будет обеспечена экстерриториальность, включение в число едущих последует без учета их позиции, за войну они или за мир. Со своей стороны, они обещают добиться в России освобождения некоторого числа немецких пленных. Платтен, который для организации информационного бюро хочет поехать в Стокгольм, намеревается присоединиться к эмигрантам, готов лично поручиться за каждое отдельное лицо, выдать им документы, в которых, однако, по возможности, не должны проставляться имена. Платтен мог бы с каким-нибудь немецким чиновником доставить эмигрантов к границе, представлять их по одному пограничным властям.

При той исключительной нашей заинтересованности в незамедлительном отъезде я настоятельно советую срочно дать разрешение, приняв поставленные условия. Учитывая недоверчивый характер русских, которые сначала не хотели верить в возможность безопасного проезда, бесцеремонность контрдействий со стороны Антанты, а также отсутствие единства мнений у эмигрантов, надо иметь в виду, что еще существует большая опасность, что они вновь дадут себя переубедить. Если мы окажем им безоговорочное доверие, они на это хорошо отзовутся; мне представляется особенно полезным, и мы даем понять, насколько доверяем швейцарским социалистам, и что принимаем их гарантии как удовлетворяющие. Они несомненно посчитают это нашей серьезной заслугой, благодаря чему, надеюсь, будет возможно с их посредством установить весьма важные связи с Россией. Платтен сам признает, что возможно двоякое мнение по поводу права и логики условий поездки эмигрантов. Но они верят, что этим способом ограждают себя от компрометации в России и нельзя пускаться в дискуссию после трудно достигнутого соглашения. Отъезд должен состояться не позднее пятницы. Впрочем, по мнению Платтена, исключена возможность того, чтобы так называемые социалистические патриоты, то есть противники мира мне заявили о своем желании участвовать в поездке. Прошу дать срочно хотя бы предварительный телеграфный ответ, должны ли русские быть в готовности к пятнице»²⁶.

5 апреля 1917 г. заместитель статс-секретаря МИД Германии фон Штумм уведомил Ромберга, что Генеральный штаб согласен с выдвинутыми эмигрантами условиями. «Переход границы у Готмадингена, — информировал представитель Генштаба. — Толковый офицер сопровождает транспорт от Готмадингена до Засница. Передача в Готмадингене через чиновника Министерства иностранных дел. При переходе границы никаких паспортных формальностей. Багаж будет запломбирован. Безопасный проезд обеспечен. Немецкий руководитель профсоюзов социалист Янсон, вероятно, примкнет к транспорту в Готмадингене».²⁷

Выступая в роли энергичного и заинтересованного координатора поездки русских эмигрантов, фон Ромберг 5 апреля направляет рейхсканцлеру фон Бетман-Гольвегу опубликованный в швейцарской прессе материал «Ленин о русской революции», в котором излагалось содержание доклада «вождя русских революционеров» в Цюрихе. Ромберг, видимо, полагал, что эта публикация должна была убедить рейхсканцлера в необходимости быстрейшей отправки Ленина в Россию, поскольку из нее явствовало, что «Ленин категорически высказался против войны и ее защитников Милюкова, Гучкова и Керенского, названных марионетками Антанты»²⁸.

Документы немецкой стороны свидетельствуют о том, что политическое и военное руководство самым тщательным образом готовило поездку русских эмигрантов, стараясь предусмотреть все до мелочей. 5 апреля 1917 г. статс-секретарь Циммерман обращается к представителю МИД при Главной ставке барону Лерснеру с просьбой «обсудить с Верховным командованием, не могло бы оно рекомендовать какого-либо офицера, обладающего опытом и соответствующим политическим пониманием, с тем, чтобы доверить ему руководство проездом через Германию»²⁹. На следующий день из Главной ставки в МИД Германии поступает телеграмма от генерала Людендорфа: «Я позабочусь о выборе пригодного и соответственно информированного офицера согласно высказанным пожеланиям»³⁰.

Такая оперативность и предусмотрительность немецкой стороны красноречиво говорила о ее заинтересованности в быстрейшей транспортировке русских революционеров-радикалов в Россию. Понимая истинную подоплеку этой заинтересованности, Ленин тем не менее бесповоротно соглашается на «немецкий вагон». «Для Ленина, стремящегося изо всех сил дать толчок большевистской мировой революции, — пишет в связи с этим Вернер Хальвег, — решающим является как можно скорее достичь России; то, что эту возможность предлагает ему противник, “классовый враг”, для него как раз никакой роли не играет. Вот почему большевистский вождь изъявляет готовность принять немецкое предложение. Однако при этом ничем ни в какой форме себя не связывая. Даже путевые расходы революционеры оплачивают из собственных средств»³¹. Действительно, в опубликованных Хальвегом документах не содержится и намека на денежные субсидии отъезжающим эмигрантам со стороны Германии. Поэтому выдвинутая еще в 1917 г. версия о том, что «предприятие это, сулившее необычайно важные результаты, было богато финансировано золотом и валютой»³², пока остается необоснованной, хотя и часто востребованной теми, кому доказательства не нужны. Во всяком случае судорожные усилия Ленина достать на поездку денег, где только можно, не позволяют считать, что партийный фонд большевиков в это время был полон «германского золота». 2 апреля 1917 г. Ленин писал И. Ф. Арманд: «Денег на поездку у нас больше, чем я думал, человек на 10-12 хватит, ибо нам здорово помогли товарищи в Стокгольме»³³. О том, сколько это «больше», можно судить по его признанию в другом письме, что фонд на поездку уже составляет более тысячи франков³⁴. Чтобы сократить расходы в дороге, Ленин просит Платтена «выхлопотать разрешение взять с собой продовольствие»³⁵. В связи с этим Платтен вспоминал: «В последнюю минуту мы не сумели бы выкупить съестные припасы, если бы правление швейцарской социалистической партии не открыло нам кредит на 3000 фр. под поручительство Ланга и Платтена»³⁶.

6 апреля 1917 г. фон Ромберг из Берна докладывает в Берлин: «Платтен сообщает, что около 20 лиц ленинской группы готовы к отъезду. Но есть также шансы, что еще присоединятся важные социал-революционеры. Однако пока что не было достигнуто согласия, и весьма сомнительно, что переговоры с ними могут быть своевременно закончены. Поэтому крайне желательно, чтобы поездка была отложена до воскресного вечера. Участие социал-революционеров имело бы очень большое значение, принимая во внимание важную роль, которую они сыграли в начале революции. Совместное появление вождей обеих партий произвело бы сильное впечатление в России и в значительной мере способствовало бы активным действиям в пользу мира. Поэтому настоятельно рекомендую выполнить пожелание и отодвинуть поездку до воскресного вечера. Эмигранты просят — не могли бы мы побудить шведское правительство как-то способствовать тому, чтобы их въезд в Швецию был заранее гарантирован. Господин Платтен, сопровождающий эмигрантов, просит распорядиться, чтобы ему не чинили препятствий при возвращении из Стокгольма в Швейцарию. У каждого из эмигрантов что-то вроде трех корзин багажа, и они предпочитают ехать третьим классом, так как многие из них без средств и не смогут оплатить более высокую стоимость проезда. Но и разрешать бесплатный проезд не рекомендуется, так же как не следует выказывать особую, бросающуюся в глаза предупредительность в обхождении. Эмигранты также, кроме как через Платтена, не должны обращаться с кем-либо из немцев на немецкой территории. Само собой разумеется, что в прессе о поездке эмигрантов ничего упоминаться не должно»³⁷.

7 апреля видные социалисты-интернационалисты Германии, Франции, Польши, Швейцарии по инициативе Ленина подписывают следующее «Заявление», к которому позднее в Стокгольме присоединились и шведские социалисты.

 

Нижеподписавшиеся ознакомились с тем, какие препятствия правительства Согласия ставят отъезду русских интернационалистов на родину. Они ознакомились с тем, на каких условиях германское правительство согласилось пропустить товарищей через Германию в Швецию. Не сомневаясь в том, что немецкое правительство спекулирует на одностороннем усилении антивоенных тенденций в России, мы заявляем:

Русские интернационалисты, которые в течение всей войны вели самую резкую борьбу против империализма вообще и германского империализма в особенности, отправляются теперь в Россию, чтобы служить там делу революции, помогут нам поднять и пролетариев других стран, и в особенности пролетариев Германии и Австрии, против их правительств. Пример германской борьбы русского пролетариата послужит лучшим поощрением для пролетариев других стран. Поэтому мы, нижеподписавшиеся интернационалисты Франции, Швейцарии, Польши, Германии (и Швеции. — Г. С.), считаем не только правом, но и долгом наших русских товарищей воспользоваться той возможностью проехать в Россию, которая им представляется.

Мы желаем им лучших успехов в их борьбе против империалистической политики русской буржуазии, которая является частью нашей общей борьбы за освобождение рабочего класса, за социальную революцию.

Берн, 7 апреля 1917 г.

Павел Харштейн (Германия)

Анри Гильбо (Франция)

Ф. Лорно (Франция)

Бронский (Польша)

Ф. Платтен (Швейцария)

Линдхаген (городской голова Стокгольма)

Стрем (депутат шведского парламента)

Туре Нерман (редактор центр, орг. шведск. соц.: «Politiken»)

Чильбум (редактор «Stormklockan»)

Гансен (Норвегия)

 

Ленин придавал этому «Заявлению» важное значение и опубликовал его по приезде в «Правде» как приложение к своей статье «Как мы доехали».

Меры предосторожности продолжала предпринимать и немецкая сторона. Накануне отъезда эмигрантов из Цюриха фон Ромберг телеграфирует в МИД Германии: «Эмигранты готовы к серьезным трудностям, возможно, к уголовному преследованию со стороны русского правительства в связи с их проездом через вражескую страну. Очень важно, следовательно, в интересах самих едущих застраховать их от какого-либо общения с немцами в пути через Германию. Платтен объяснит это Янсону. Необходимо, чтобы немецкая пресса обошла молчанием это событие, пока о нем не заговорят за границей. Когда более уже невозможно будет избежать умолчания, надо не допустить никаких комментариев по поводу поездки, и прежде всего, чтобы не связывались с эмигрантами какие-либо ожидания, которые могли бы привести к компрометации. Также ни в коем случае не может быть упоминания в прессе о посреднической роли Швейцарии.

Отъезд, как запланировано, состоится завтра. Известно точно—29 русских едут, возможно— до 37 человек. ... различных групп ленинского (sic!) направления. Поедут ли социалисты- революционеры, еще не ясно»³⁸.

Действительно, 29 участников проезда через Германию в день отправления из Цюриха, 9 апреля 1917 г., подписались под следующим документом³⁹.

 

ПОДПИСКА УЧАСТНИКОВ ПРОЕЗДА ЧЕРЕЗ ГЕРМАНИЮ

Подтверждаю:

1) что мне были сообщены условия, выработанные Платтеном и германским посольством;

2) что подчиняюсь распорядку, установленному руководителем поездки Платтеном;

3) что я извещен о сообщении «Пти Паризьен» («Petit Parisien»), согласно которому русское Временное правительство грозит отнестись к лицам, приезжающим через Германию, как к государственным изменникам;

4) что всю политическую ответственность за эту поездку я принимаю исключительно на себя;

5) что Платтеном моя поездка гарантирована только до Стокгольма.

Берн — Цюрих, 9 апреля 1917 г.

Ленин

Ленина

Георгий Сафаров

Валентина Сафарова-Мартошкина

Григорий Усиевич

Елена Кон

Инесса Арманд

Николай Бойцов

Ф. Гребельская

А. Константинович

Е. Мирингоф

М. Мирингоф

А. Сковно

Г. Зиновьев

3. Радомысленская (с сыном)

Д. Слюсарев

Б. Ельчанинов

Г. Брильянт

М. Харитонов

Д. Роземблюм

А. Абрамович

Шейнесон

Миха Цхакая

М. Гоберман

А. Линде

Айзенхуд

Сулишвили

Равич

Погосская (с сыном)

 

Известный разоблачитель провокаторов и шпионов В. Л. Бурцев опубликовал еще в 1917 г. «список пассажиров ленинского поезда», в нем было 29 человек⁴⁰. В переданном Лениным по приезде в Стокгольм 13 апреля 1917 г. «Коммюнике» для газеты шведских левых социал-демократов «Politiken» говорилось о том, что «9 апреля из Готмадингена выехали 30 русских партийных товарищей, мужчин и женщин...»⁴¹. Но в опубликованной позднее статье «Как мы доехали» Ленин пишет, что в Петроград вернулись «32 эмигранта разных партий (среди них 19 большевиков, 6 бундистов, 3 сторонника парижской интернациональной газеты «Наше слово»)⁴². Фриц Платтен также свидетельствует, что в Готмадингене и Заснице пассажиры «внимательно были пересчитаны: их число оставалось равным 32»⁴³. Расхождение в этих цифрах, по всей видимости, объясняется тем, что в первом случае речь идет о взрослых эмигрантах, а во втором — о всех пассажирах, среди которых вместе с родителями были и двое детей. Современный «лениновед» А. А. Арутюнов увидел в этом расхождении «сложный кроссворд», который ему удалось разгадать при помощи «американского разведчика» Сиссона, купившегося на подложные документы, а также рассказов старой большевички М. В. Фофановой. Разгадка, оказывается, довольна проста: в списке «ленинского вагона» не хватало двух немецких разведчиков, которых «ввез» (а точнее — придумал) вместе с Лениным автор «документов Сиссона» петроградский журналист Ф. Оссендовский. Именно этих двух разведчиков с русскими фамилиями Рубаков и Егоров добавил в свой список Арутюнов, сославшись для убедительности еще на «рассказы» Фофановой⁴⁴.

Что же касается реальных, а не вымышленных немецких офицеров, сопровождавших «Ленинский вагон», то ими были фельдъегерь лейтенант Шюллер и капитан фон Планиц. В связи с этим встает вопрос о том, в какой степени вагон с русскими эмигрантами был «запломбированным». Как видно из выдвинутых Платтеном от имени эмигрантов условий переговоров о проезде через Германию и принятых немецкой стороной, вагон с эмигрантами получал право экстерриториальности, и никто из посторонних не имел права войти в «постоянно запертый вагон». Позднее Платтен свидетельствовал, что «три наших вагонных двери были запломбированы и только четвертая, задняя», могла открываться для выхода из вагона Платтена и немецкого персонала. Экстерриториальность вагона была наглядно обозначена меловой чертой, которую не имел право пересекать сопровождающий немецкий персонал⁴⁵.

Выехавший 9 апреля 1917 г. вместе с Лениным в «запломбированном» вагоне под фамилией Бойцова Карл Радек позднее вспоминал: «Итак, мы выехали. Приехали мы швейцарским поездом в Шафхаузен, где надо было пересесть в германский поезд. Это был жгучий момент, который остро врезался в мою память. Нас ожидали германские офицеры. Они указали нам зал таможни, в котором должны были пересчитать число живых “снарядов”, транспортируемых ими в Россию. Паспорта спрашивать на основе договора они не имели права. Поэтому в таможне мужчин разделили по обе стороны стола, чтобы по дороге кто-нибудь из нас не улетучился или, подменив русского большевика немецкой барышней, не оставил в Германии зародыш революции. (Я имел большое влечение проделать это, к чему, как австриец, имел даже моральное право, но Ильич был против). Мы стояли молча, и чувство было очень жуткое. Владимир Ильич стоял спокойно у стены, окруженный товарищами. Мы не хотели, чтобы они к нему присматривались»⁴⁶.

«Запломбированный» вагон с русскими эмигрантами в сопровождении двух немецких офицеров, уполномоченных Верховного военного командования, без всяких инцидентов пересек территорию Германии и 12 апреля благополучно достиг побережья Балтийского моря в г. Засниц, откуда его пассажиры перебрались на шведский рейсовый паром, доставивший их в шведский город Треллеборг, где их встречал Я. С. Ганецкий. Почти сразу же Ленин и его спутники выехали поездом в Стокгольм, где были радушно встречены не только большевиками-эмигрантами, но и шведскими левыми социал-демократами. Здесь с Лениным попытался встретиться Парвус. «Я был в Стокгольме, когда Ленин находился там во время проезда, — писал потом Парвус. — Он отклонил личную встречу. Через одного общего друга я ему передал: сейчас прежде всего нужен мир, следовательно, нужные условия для мира; спросил, что намеревается он делать. Ленин ответил, что он не занимается дипломатией, его дело — социальная революционная агитация»⁴⁷. Возможно, эта красивая фраза приписана Ленину самим Парвусом, но факт их несостоявшейся встречи был позднее засвидетельствован К. Радеком, находившимся с Парвусом в доверительных отношениях. «В Стокгольме Парвус хотел встретиться с Лениным от имени ЦК Германской социал-демократической партии, — вспоминал Радек, — Ильич не только отказался видеть его, но просил меня, Воровского и Ганецкого вместе со шведскими товарищами засвидетельствовать это»⁴⁸.

Как установил Ханс Бьёркегрен, с момента прибытия ленинской группы в Треллеборг за ней было установлено скрытное наблюдение шведской полиции, которая «вела» эту группу во время пребывания в Стокгольме. По этому факту шведской полицией была составлена «докладная записка о революционерах, принадлежащих к так называемой “группе Ленина”, которым разрешено из Швейцарии проехать через Германию для дальнейшего следования в Россию»⁴⁹. В этом полицейском документе отмечен и факт выдачи 4 тыс. крон Ленину и его спутникам на продолжение поездки в Россию со стороны Комитета российских эмигрантов в Стокгольме. Секретарь этого комитета И. Геллер в своих показаниях полиции объяснял этот великодушный жест следующим образом: «Поскольку комитет опасался, что кое-кто из эмигрантов может остаться здесь, в городе, и, не исключено, начнет вмешиваться в здешнюю внутреннюю политику или предпримет другие действия, которые способны повредить России, он сделал все возможное, чтобы поскорее отправить из страны, по крайней мере, этих тридцать пассажиров»⁵⁰. Интересно, что полиция «довела» этих нежелательных пассажиров вплоть до пограничного города Торнео, в документах жандармского управления которого сохранился список проследовавших вместе с Лениным пассажиров с указанием на то, «что российское генеральное консульство в Стокгольме выдало ленинской группе 20 билетов второго класса в спальном вагоне и 9 билетов второго класса в сидячем вагоне»⁵¹.

13 апреля Ленин выезжает из Стокгольма, а оставшийся в Швейцарии Мартов в этот день жалуется в письме Кристи, что «ответов на наши стоны и мольбы» из России нет, а «Ленин с братией приближается к русской границе, может быть, смеясь над нами...»⁵². И хотя российское генеральное консульство в Стокгольме выдало Ленину и его спутникам въездные визы, опасение быть арестованным не покидало лидера большевиков вплоть до самого прибытия в Петроград поздним вечером 16 апреля. И только тогда, когда на перроне Финляндского вокзала он увидел почетный караул, а на площади перед вокзалом сотни встречавших его рабочих, солдат, матросов, Ленин окончательно поверил, что ему не придется больше писать письма из «проклятого далека». В России, жившей тогда по старому стилю, 3 апреля 1917 г. — дата возвращения вождя большевиков из эмиграции — на долгие годы станет событием исторического значения.

Для немецкой стороны это событие, как выяснится позднее, имело тоже историческое и практическое значение. Пока же руководитель германской разведки Штейнвакс направил из Стокгольма 17 апреля в Главную штаб-квартиру следующую телеграмму: «Въезд Ленина в Россию удался. Он действует в полном соответствии с тем, к чему стремится. Из-за этого рев ярости антантовских социал-демократов в Стокгольме...»⁵³.

Оперативно проведенная представителями дипломатических и военных кругов Германии акция по «высадке десанта» революционеров-радикалов в России в исторической ретроспективе превратилась под пером политиков и журналистов, мемуаристов и историков в операцию гигантских масштабов, в которую «по предложению Парвуса включились не только Генеральный штаб и Министерство иностранных дел, но и сам канцлер Вильгельм II»⁵⁴. При этом авторы такой точки зрения стыдливо умалчивают (или не знают?), что кайзер, как это видно из немецких документов, узнал об этой операции, когда пассажиры «ленинского вагона» уже заканчивали свое путешествие по Германии! Только 11 апреля 1917 г. Вильгельм II из опубликованной в вечерней газете «Frankfurter Zeitung» телеграммы из Швейцарии впервые узнает, что Комитет русских эмигрантов, оказывается, пытается установить связь с немецким правительством, чтобы получить разрешение на проезд через Германию в Скандинавию. В тот же вечер монарх направляет рейхсканцлеру фон Бетман-Гольвегу телеграмму, в которой выражает свое благосклонное отношение к проезду русских эмигрантов через Германию. «Я не был бы против просьбы русских эмигрантов, если мои восточно-прусские соотечественники обретут благодаря этому свободу, - говорилось в телеграмме. — Эмигрантам следовало бы за проезд в качестве ответной услуги предложить выступать в России за немедленное заключение мира. В качестве пояснительного материала им могли бы быть даны “Белые книги” и другие опубликованные нами материалы и некоторые мобилизационные приказы царя, изданные незадолго до войны, которые до сих пор не могли быть известны в России. Министерству иностранных дел надлежит постоянно ставить меня в известность о ходе этого дела...»⁵⁵.

Бетман-Гольвегу пришлось срочно оправдываться перед кайзером за всех, кто решил пока не ставить в известность Вильгельма II об операции «немецкий вагон». Чтобы соответствовать своему положению, рейхсканцлер должен был слегка преувеличить свою роль в этой операции: «Ваше Величество, разрешите в ответ на Вашу милостивую телеграмму от сегодняшнего числа верноподданейше сообщить, что немедленно с началом русской революции я указал послу Вашего Величества в Берне установить связь с проживающими в Швейцарии политическими изгнанниками из России с целью возвращения их на родину — поскольку на этот счет у нас не было сомнений — и при этом предложить им проезд через Германию»⁵⁶. В свете изложенных выше немецких документов внимательный читатель может сам установить, в какой мере это утверждение соответствует фактам. Но что представляется очевидным, так это то, что нельзя рассматривать приведенное утверждение Бетман-Гольвега как бесспорное доказательство инициативы немецкой стороны в проезде русских эмигрантов через Германию. Представив кайзеру в лучшем виде свою роль, рейхсканцлер далее в телеграмме мог уже признать, что «часть эмигрантов несколько дней назад уже проехала через Германию. Этот факт во избежание любой сенсации не был разрешен к публикации в прессе»⁵⁷. Судя по последовавшей на следующий день телефонограмме от кайзера, он удовлетворился ответом рейхсканцлера и выразил еще раз пожелание о том, чтобы русские эмигранты, проезжающие через Германию, снабжались «Белыми книгами» и другими подобными изданиями для проведения «разъяснительной работы на своей родине». В телефонограмме также отмечалось, что «на тот случай, если транспорту с русскими был бы запрещен въезд в Швецию, Верховное главнокомандование выражает готовность переправить едущих через немецкие линии фронта в Россию»⁵⁸. Чтобы убедиться в абсурдности этого предложения, а следовательно, в полной неосведомленности кайзера, достаточно познакомиться с составом пассажиров «ленинского вагона»: никто из них не был готов на такой подвиг, как самостоятельное пересечение «немецких линий фронта» даже с помощью Верховного главнокомандования Германии.

Зарубежные и отечественные авторы любят цитировать генерала Э. Людендорфа, который в своих военных мемуарах писал: «Помогая Ленину проехать в Россию, наше правительство принимало на себя особую ответственность. С военной точки зрения это предприятие было оправданно. Россию было нужно повалить»⁵⁹. Однако, чтобы «повалить» Россию, одного желания Германии было мало, необходимо было сочетание целого ряда социальных, политических, экономических, военных и других факторов, которые в своем сцеплении привели к 25 октября 1917 г. — событию, ставшему триумфом большевиков и катастрофой их политических противников. Задача исследователя состоит в том, чтобы на основе документов различного происхождения объективно оценить роль «немецкого фактора» в русской революции. Но было бы глубочайшим заблуждением рассматривать «фактор Ленина» только в таком контексте.

Примечания:

¹ Хальвег Вернер. Указ. соч. С. 28

² Там же. С. 31.

³ Земан З.А., Шарлау У. В. Купец революции Парвус — Гельфанд. Политическая биография. М., 1991. С. 246.

⁴ Там же.

⁵ Германия и русские революционеры в годы Первой мировой войны // Николаевский Б. И. Тайные страницы истории. М., 1995. С. 284.

⁶ Хальвег Вернер. Указ. С. 34, 81.

⁷ Там же. С. 75-76.

⁸ Там же. С. 78.

⁹ Там же. С. 77.

¹⁰ Там же.

¹¹ Там же. С. 78.

¹² Там же. С. 79.

¹³ Там же. С. 80

¹⁴ Там же. С. 82-83.

¹⁵ Там же.

¹⁶ Там же. С. 84-85.

¹⁷ Там же. С. 87.

¹⁸ Там же. С. 86.

¹⁹ Там же. С. 88-89.

²⁰ Земан З.А., Шарлау У. Б. Указ. соч. С. 249.

²¹ Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 49. С. 418.

²² Земан З.А., Шарлау У. Б. Указ. соч. С. 249-250.

²³ Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 49. С. 424.

²⁴ Там же. С. 425.

²⁵ Меньшевики в 1917 году: Сб. документов. Т. 1. М., 1994. С. 230.

²⁶ Хальвег Вернер. Указ. соч. С. 89-90.

²⁷ Там же. С. 93.

²⁸ Там же. С. 94.

²⁹ Там же. С. 95.

³⁰ Там же. С. 96.

³¹ Там же. С. 49.

³² См.: Деникин А. И. Очерки русской смуты. Т. 1. Крушение власти и армии. Февраль-сентябрь 1917. Париж, 1921. С. 71.

³³ Ленин В. И. Неизвестные документы. 1891-1922. М., 1991. С. 211.

³⁴ Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 49. С. 427.

³⁵ Там же. С. 431.

³⁶ Платтен Фриц. Указ. соч. С. 42.

³⁷ Хальвег Вернер. Указ. соч. С. 100.

³⁸ Там же. С. 104.

³⁹ Гильбо Анри. Указ. соч. Приложение.

⁴⁰ 0бщее дело. 1917. 14 окт.

⁴¹ Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 31. С. 488.

⁴² Правда. 1917. 7 (20) апр.

⁴³ Платтен Фриц. Указ. соч. С. 50.

⁴⁴ Арутюнов А. Указ. соч. С. 108-109.

⁴⁵ Платтен Фриц. Указ. соч. С. 43.

⁴⁶ Радек Карл. Указ. соч. С. 223.

⁴⁷ Parvus. Im Kampf urn die Wahrheit. Berlin, 1918. S. 51.

⁴⁸ Радек Карл. Указ. соч. С. 225.

⁴⁹ Бьёркегрен Ханс. Указ. соч. С. 305.

⁵⁰ Там же. С. 374.

⁵¹ Там же. С. 375.

⁵² Урилов И. X. Ю. О. Мартов. Политик и историк. М., 1997. С. 236.

⁵³ Хальвег Вернер. Указ. соч. С. 119.

⁵⁴ Волкогонов Д. А. Ленин. Кн. 1. М., 1999. С. 216; Фишер Луис. Жизнь Ленина. Т. 1. М., 1997. С. 164.

⁵⁵ Хальвег Вернер. Указ. соч. С. 107-108. — «Белая книга» вышла в Германии в начале августа 1914 г. и имела своей целью возложить всю ответственность за развязывание войны на Россию.

⁵⁶ Там же. С. 108.

⁵⁷ Там же. С. 108-109.

⁵⁸ Там же. С. 111-112.

⁵⁹ Ludendorff Е. Meine Kriegserin-nerungen 1914-1918. Berlin, 1919. S. 47.

 

 

 

 

Глава пятая

«ГЕРМАНСКИЙ ФАКТОР» В ПОЛИТИЧЕСКОЙ БОРЬБЕ В РОССИИ ВЕСНОЙ-ЛЕТОМ 1917 г.

Февральская революция в России расширила перспективы Германии и Австро-Венгрии на достижение сепаратного мира, и они интенсифицировали свои усилия на различных направлениях. «Русская революция поставила нас в совершенно новое положение, — писал министр иностранных дел Австро-Венгрии О. Чернин. — Но все же оставалось несомненным, что наибольшее число шансов заключения мира лежит на востоке, и все наши усилия были, следовательно, направлены к тому, чтобы использовать первый удобный момент, который царь не успел закрепить»¹.

Как явствует из опубликованных немецких источников, Германия внимательно следила за развитием событий в России после Февральской революции и, пытаясь противодействовать влиянию стран Антанты, стремилась установить контакты не только с радикальным крылом социалистов, но и с социалистами в целом. На одной из телеграмм, полученной из Стокгольма о событиях в Петрограде в марте 1917 г., кайзер Вильгельм II сделал замечание на полях: «... Мы должны поддержать социалистов (Керенского и др.) против Антанты и Милюкова и как можно скорее войти с ними в контакт»². Политическое и военное руководство Германии решило даже не предпринимать каких-либо крупных военных акций, которые могли бы привести к установлению единства политических сил и общества перед лицом германской опасности³. «Мир с Россией, — писал австрийский император Карл I кайзеру Вильгельму II, — ключ к ситуации. После его заключения война быстро придет к благоприятному для нас окончанию»⁴. Однако очень скоро выяснилось, что этот оптимизм был преждевременным. Возлагая большие надежды на доставленный в Россию «запломбированный» вагон с влиятельными противниками войны во главе с Лениным, политическое руководство Германии, как это видно из документов и мемуаров, не задумывалось о последствиях этой акции для нее самой. В них нет и намека на то, что возможность революционной опасности для самой Германии стала следствием действий тех самых людей, которые тогда проехали через ее территорию. Берется в расчет лишь дальнейшая революционизация России, которая пойдет на пользу Германии в военном отношении и, однако, совсем не принимается всерьез идея мировой революции, хотя она и была достаточно известна как из письменных, так и из устных выступлений.

Пока же ставка была сделана на достижение сепаратного мира с Россией с помощью радикального крыла социалистов. Не случайно на Всероссийском Совещании Советов 2 апреля 1917 г. с тревогой отмечалось, что «перебежчики австрийцы и немцы предают, что в Германии и Австрии много надежд вызывает деятельность некоторых организаций в России и что на этом строят свои планы Германия и Австрия»⁵.

2 мая 1917 г. русский военный агент (атташе) в Копенгагене генерал-майор С. Н. Потоцкий сообщал из датской столицы: «Установлено: в настоящее время почти во всех городах Германии, Австро-Венгрии не хватает хлеба, мяса, картофеля, муки, вообще съестных продуктов. Повсюду продовольственный кризис и всеобщее неудовольствие народных масс. Германское правительство, желая вывести Германию из тяжелого положения, во что бы то ни стало хочет заключить мир с Россией. С этой целью высылает социал-демократов из нейтральных стран в Россию, платя большие деньги»⁶. Если это, как считает автор публикации К. Александров, первое сообщение, направленное военной разведкой в Россию по поводу возвращения «пораженцев», то оно сильно запоздало и было слишком неопределенным, а в отношении платы «больших денег» не содержало никаких конкретных данных, это предстояло выяснить русской контрразведке.

Примечания:

¹ Чернин О. В дни мировой войны: Мемуары / Пер. с нем. М.; Пг., 1923. С. 158.

² Германия и русские революционеры в годы Первой мировой войны // Николаевский Б. И. Тайные страницы истории. М., 1995. С. 400.

³ Там же. С. 285, 400.

⁴ Там же. С. 327.

⁵ Всероссийское совещание Советов рабочих и солдатских депутатов: Стеногр. отчет. М.; Л., 1927. С. 202.

⁶ Александров К. Октябрь для кайзера. Заговор против России в 1917 г. // Посев. 2004. № 2. С. 3.

 

 

 

 

1. Русская революция в расчетах и действиях Германии по достижению сепаратного мира

Если основываться на официальных заявлениях, сделанных представителями правящих кругов Германии после победы Февральской революции, то может создаться впечатление, что они ратовали за установление новых отношений с революционной Россией. Выступая 29 марта 1917 г. в рейхстаге при обсуждении имперского бюджета, канцлер Бетман-Гольвег заявил, что Германия будет соблюдать принцип невмешательства во внутренние дела других государств, в том числе и России. «Мы решили спокойно присмотреться к новому порядку в России, никак не вмешиваясь в дела русских, — сказал он. — У нас нет ни малейших оснований враждебно относиться к борьбе русского народа за свободу или желать возвращения автократического режима. Наоборот, мы хотим, насколько это в наших силах, помочь нашему восточному соседу в деле строительства счастливого будущего и избавления от английского засилья. Германия всегда была и остается готова заключить почетный мир с Россией»¹. Полный текст речи Бетман-Гольвега в рейхстаге был передан на следующий день из Стокгольма в Петроград через представителя Петроградского Телеграфного агентства и перепечатан в сокращенном виде во многих петроградских газетах. Однако принятое в эти дни по радиотелеграфу заявление германского рейхсканцлера носило иной характер. В нем, в частности, говорилось: «Через несколько дней или недель можно будет составить ясное представление о событиях в России. Мы увидим, желает ли русский народ мира или присоединяется к мнению лиц, проповедующих войну до победного конца. Мы будем следить за событиями хладнокровно с готовым для удара кулаком. Если “Согласие” намеревается нас поработить даже тогда, когда его постройки трещат по всем швам, то оно скоро найдет своего укротителя. Их народы проснутся от страшного сна. Должны же, наконец, наши враги признать себя побежденными. Их смертельные раны может исцелить лишь скорый мир, и лишь тогда они получат наше согласие на скорейшее окончание нашей борьбы»².

Видимо, в целях оперативной помощи «восточному соседу в деле строительства счастливого будущего» МИД Германии обратился 1 апреля 1917 г. в Министерство финансов с просьбой выделить 5 млн марок на политические цели в России. Новый министр финансов граф Редерн, учитывая значительный размер запрашиваемой суммы, попытался официально выяснить у своих коллег из МИД, на что тратятся эти суммы, но был вынужден удовлетвориться устным разъяснением по соображениям секретности, и 3 апреля эта просьба была удовлетворена³. К сожалению, мы и сегодня не располагаем точными сведениями о том, на что именно были израсходованы эти средства, и только по косвенным данным можно предполагать, что часть из них была предназначена для поддержки оппозиционных Временному правительству сил. Правда, биографы Парвуса полагают, что эти 5 млн марок попали в руки их героя. Основываясь на состоявшейся в апреле 1917 г. встрече Парвуса со статс-секретарем МИД Германии Циммерманом, они пишут: «Возможно, способы использования этих громадных средств стали еще одним предметом разговора Гельфанда со статс-секретарем. Гельфанд, единственный человек, связанный с Министерством иностранных дел, имел дело с суммами такого порядка. Теперь он стал намного предусмотрительнее и уже не давал, как делал это раньше, никаких расписок в получении денег»⁴. Как мне представляется, это не слишком веский аргумент для того, чтобы считать, что после «проколов» Парвуса МИД Германии доверял своему подшефному настолько, что не требовал даже расписки на такие огромные суммы.

2 апреля 1917 г. германский посланник в Копенгагене Брокдорф-Ранцау, координировавший из Скандинавии различные каналы связи с Россией и потому хорошо осведомленный, направил в МИД Германии меморандум, в котором рассматривались различные варианты участия немецкой стороны в событиях в России. По своему прогностическому характеру этот документ заслуживает быть воспроизведенным полностью:

 

В связи с русской революцией для определения нашей политики, по моему мнению, имеются две возможности:

Либо мы в состоянии как в военном, так и в экономическом отношении успешно продолжить войну до осени. В этом случае мы непременно теперь же должны искать пути для создания в России возможно большего хаоса. Для достижения этой цели нам следует избегать всякого заметного извне вмешательства в ход русской революции. По моему мнению, нам необходимо, напротив, сделать все возможное, чтобы исподволь и скрытно углубить противоречия между умеренными и крайними партиями, ведь мы наиболее заинтересованы в том, чтобы последние одержали верх, ибо тогда переворот станет неизбежным и обретет формы, которые должны потрясти основы русской империи. Даже если умеренное направление осталось бы у руководства, я не мог бы, честно говоря, поверить в переход к нормальным отношениям без тяжелых конвульсий. Несмотря на это, по моему мнению, в наших интересах оказывать предпочтение крайним элементам, ибо вследствие этого будет проведена более основательная работа и скорейшее завершение дела. По всей вероятности, через какие-нибудь три месяца в России произойдет основательный развал, и в результате нашего военного вмешательства будет обеспечено крушение русской мощи. Если же мы сейчас преждевременно начнем наступление против России, то тем самым дали бы только стимул всем центробежным силам собраться воедино и, возможно даже, объединить их для борьбы с Германией.

Но если до конца этого года мы не в состоянии продолжить войну с перспективами на успех, то следовало бы попробовать пойти на сближение с находящимися у власти в России умеренными партиями и привести их к убеждению, что если они будут настаивать на продолжении войны, они тем самым будут обеспечивать только интересы Англии, прокладывать путь реакции и, таким образом, сами поставили бы под угрозу завоеванные свободы. В качестве добавочного аргумента следовало бы внушить Милюкову и Гучкову, что Англия в связи с неустойчивым положением в России могла бы попытаться договориться с нами за ее счет⁵.

 

В связи с этим уместно отметить, что П. Н. Милюков еще 4 марта 1917 г. в телеграмме российским дипломатическим представителям при союзных державах сообщал от имени Временного правительства: «... В области внешней политики кабинет, в котором я принял портфель министра иностранных дел, будет относиться с неизменным уважением к международным обязательствам, принятым павшим режимом, верный обещаниям, данным Россией. Мы будем неуклонно укреплять отношения, связующие нас с другими дружескими и союзными нациями, и мы уверены в том, что эти отношения сделаются еще более близкими и прочными при установленном в России новом режиме, который решил руководствоваться демократическими принципами уважения к малым и большим народам, свободы их развития и доброго согласия между народами. Но правительство ни на минуту не забывает о тех тяжелых внешних обстоятельствах, при которых оно принимает власть. Россия не желала войны, являясь жертвой давно задуманного и подготовленного нападения, она будет, как и до сих пор, бороться с завоевательными замыслами хищнической расы, увлеченной мечтой об установлении недопустимой гегемонии над соседними народами и пытавшейся заставить Европу XX в. пережить позор господства прусского милитаризма»⁶. В опубликованной 5 марта 1917 г. в «Вестнике Временного правительства» радиограмме для заграницы говорилось о решимости новой власти «довести войну до победного конца». Эта недвусмысленная позиция Временного правительства была поддержана и «революционной демократией». 11 марта 1917 г. в «Известиях Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов» была опубликована редакционная статья «О современной войне», в которой подчеркивалось, что «заключить мир с Вильгельмом мы не можем. До тех пор, пока германские завоеватели угрожают России, продолжение войны неизбежно. Мы можем заключить мир только с германским народом после того, как он заставит свое правительство положить оружие». Наконец, 27 марта 1917 г. за подписью министра — председателя князя Г. Е. Львова — последовала «Декларация Временного правительства о задачах войны», в которой официально заявлялось, что «цель свободной России — не господство над другими народами, не отнятие у них национального их достояния, не насильственный захват чужих территорий, но утверждение прочного мира на основе самоопределения народов»⁷.

Откликаясь на эту декларацию Временного правительства, Германия и Австро-Венгрия выступили с совместным заявлением, в котором, в частности, говорилось: «Не соответствовало бы ни желанию, ни интересам центральных держав, чтобы русский народ вышел из борьбы униженным или чтобы его жизненные условия были подорваны. Они не намереваются покушаться на честь или свободу русского народа и не имеют другого желания, как жить в согласии и дружбе с ублаготворенным соседом. При этом Германия совершенно далека от того, чтобы вмешиваться в новый порядок условий русской жизни или даже в час рождения русской свободы снова угрожать России»⁸.

Совсем иначе, в неофициальном порядке, реагировал на декларацию Временного правительства о целях войны рейхсканцлер Германии Бетман-Гольвег, который в секретной телеграмме в германское посольство в Вене весьма скептически оценивал шансы на успех в мирных переговорах с Россией. «Представляется весьма сомнительным, — отмечал Бетман-Гольвег, — что князь Львов даже при самых лучших намерениях окажется в состоянии на основе своего программного заявления вступить с нами в успешные переговоры, в частности, я очень сомневаюсь в связи с вышеприведенным заявлением, что в настоящее время возможно заключение мира без полного восстановления Румынии, Сербии и Черногории»⁹. При этом рейхсканцлер ссылался в качестве весомого аргумента на переданную 10 апреля 1917 г. Петроградским телеграфным агентством резолюцию солдатских представителей Петроградского гарнизона, последовавшую как ответ на декларацию Временного правительства. Бетман-Гольвег даже цитировал ту часть резолюции, в которой говорилось о том, что «мирный договор без согласия союзников будет постыдным миром, который угрожает новой свободе России и представляет собой предательство, которое отлучит нас от свободной Англии, республиканской Франции, от Бельгии, Сербии, Черногории и Румынии, которые пошли на большие жертвы ради своих друзей»¹⁰. Поэтому рейхсканцлер рассчитывал в первую очередь на «усиление мирной пропаганды и процесса разложения в России», настоятельно рекомендуя Вене «самым серьезным образом не принимать поспешных решений, не обусловленных политической ситуацией, без предварительной договоренности с нами и нашими союзниками»¹¹.

В то время как рейхсканцлер Германии предостерегал от поспешных действий Австро-Венгрию, немецкие военные решили взять инициативу в свои руки, не очень считаясь со своими дипломатами. 25 апреля 1917 г. представитель МИД Германии в Ставке Верховного главнокомандования направил рейхсканцлеру Бетман-Гольвегу следующую телефонограмму: «Генерал Людендорф сообщает следующее: События опережают переговоры с представителями Русского фронта. В настоящее время переговоры достигли столь решающей стадии, что тех, кто ведет переговоры с нашей стороны, следует отозвать и дать им, если потребуется, более подробную информацию для передачи русским наших более определенных условий мира. Таким образом, основы для этого могут быть выработаны в результате соглашения между верховным командованием Германии и Австро-Венгрии при участии министров иностранных дел соответствующих стран. Русский фронт находится в состоянии спокойного наблюдения. На изменение этого положения оказывают давление английские агитаторы, допущенные на фронт с согласия Временного правительства, а также наша агитация непосредственно во фронтовых районах. В настоящее время они уравновешивают друг друга. Мы легко можем склонить чашу весов на свою сторону, если сделаем на переговорах конкретные предложения тем русским, которые заинтересованы в мире. Выражая эту точку зрения, я прошу Ваше превосходительство согласовать с Австрией наши условия заключения мира на основе обмена мнениями в Крейцнахе 23.4. Тем временем я посоветую Обосту проинформировать русских о том, что им следует 1) удалить из зоны боевых действий английских и французских агитаторов; 2) направить к нам представителей от отдельных армий, с которыми мы могли бы вести серьезные переговоры». В дополнение к этому 7 мая рейхсканцлер был информирован о поступившем от главнокомандующего восточными армиями генерала Гофмана «Докладе офицера разведки армии Эйхгорна о разговоре с двумя русскими делегатами к югу от Двины». Эти делегаты сообщили офицеру разведки, что «4 мая в Петербург были посланы два курьера с целью заставить приехать на фронт Стеклова, первого заместителя Чхеидзе, поскольку последний не может отлучиться из города. Стеклов, по их словам, склонен к компромиссам, и поэтому он считает важным, чтобы наша сторона тоже выслала члена партии. На вопрос, как воспринимается наша пропаганда, депутат ответил, что они не могут согласиться на аннексии. Если немцы с этим согласны, то русским ни к чему подлаживаться под Антанту — они тогда заключат сепаратный мир»¹².

Как полагал позднее А. Ф. Керенский, «из всех этих документов со всей очевидностью вытекает, что Гинденбург, Людендорф, Бетман-Гольвег, Циммерман и даже сам кайзер готовились вести серьезные переговоры о сепаратном мире с теми лицами в Петрограде, которых считали способными навязать стране свою волю. Генерал Гофман, который, по сути дела, осуществлял командование Восточным фронтом, отнесся к приказу отправиться с Эрцбергером в Стокгольм для получения соответствующих инструкций столь скептически, что в своей книге «Война упущенных возможностей» приходит к абсурдному выводу, что «Керенский посылает нам своих людей будто бы для ведения мирных переговоров, чтобы усыпить бдительность германских военных властей и тем самым подготовить наступление русских армий». Однако люди, создавшие генеральный план (к этой группе генерал Гофман не относился), заранее знали, кто подпишет договор о перемирии или мире — Ленин»¹³. Как мне все же представляется, здесь бывший глава Временного правительства исходил уже из конечного результата и явно мыслил за своих противников, а их желание иметь дело с Лениным выдал за состоявшуюся тайную договоренность.

Опубликованные документы МИД Германии показывают, что немецкая сторона серьезно отнеслась к возможности переговоров о сепаратном мире с Россией и разработала секретную директиву на их проведение. В телеграмме генералу Людендорфу от 7 мая 1917 г. рейхсканцлер Бетман-Гольвег и статс-секретарь МИД Циммерман, согласившись с назначением полковника фон Винтерфельдта главой на переговорах с русскими представителями, выразили мнение, что целью этих переговоров должны стать урегулирование торговых отношений и вопрос о возмещении убытков. Что же касалось вопроса о территориальных претензиях, то опытные дипломаты, «чтобы избежать в общении с русскими употребления слова “аннексия” и равно неприятного им выражения “исправления границ”», предлагали «позолотить для русских отказ от Курляндии и Литвы, сделав из них якобы самостоятельные государства, которые получат внутреннюю автономию и собственное управление, но в военном, политическом и экономическом отношении будут присоединены к нам»¹⁴.

9 мая 1917 г. генерал Людендорф телеграфировал из Ставки Верховного главнокомандования командующему Восточным фронтом генералу Гофману о том, что «предложение русских вести переговоры со Стекловым принято». Содержавшееся ниже предложение об установлении в месте переговоров телеграфной связи «для сообщения обеих сторон с их правительствами»¹⁵ исключает возможность предположения о том, что речь могла идти о переговорах с представителями радикальной оппозиции. К тому же нет серьезных оснований считать, что за спиной Стеклова мог стоять Ленин, который в это время нещадно критиковал первого как одного из идеологов «революционного оборончества» и как раз за склонность к компромиссам и соглашательству. К тому же А. Ф. Керенский «забыл», что не Ленин, а Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов получил 23 мая 1917 г. именно от генерала Гофмана радиотелеграмму, в которой говорилось, что Германия изъявляет готовность идти навстречу желанию Совета рабочих и солдатских депутатов в вопросе о мире и требует лишь одного: «Пусть Россия откажется от требования публичного объявления германских условий и пусть она ведет переговоры с немцами в тайне». 25 мая эта радиограмма попала в печать, и Исполком Петроградского Совета был вынужден ответить на «провокацию» германского Генерального штаба и обратился по этому поводу с воззванием к солдатам. «Германский генерал забыл о том, что русские войска знают, куда уведены с нашего фронта германские дивизии и тяжелые батареи, — отмечалось в опубликованном 26 мая в «Известиях Петроградского Совета» воззвании. — Он забыл о том, что до России доносится шум кровавых боев на английском фронте и на французском. Он забыл о том, что Россия знает, что разгром союзников будет началом разгрома ее армии и повлечет за собою гибель революции, гибель свободы и гибель России». Выдержанное в духе «революционного оборончества» воззвание заканчивалось призывом: «Пусть армия своею стойкостью придаст мощь голосу русской демократии как перед союзными, так и перед воюющими с Россией странами. На провокацию германского Генерального штаба возможен лишь один достойный ответ: Теснее сомкнитесь вокруг знамени революции, удвойте энергию в дружной работе над воссозданием боевой мощи России для защиты ее свободы, для борьбы за всеобщий мир».

В этих условиях решил подать свой голос и Временный комитет Государственной думы. В принятой по его предложению на частном совещании членов Государственной думы резолюции говорилось: «...Заключение сепаратного мира с Германией или фактического с ней перемирия, отказ России от борьбы как раз в то время, когда другие державы делают самоотверженные усилия для того, чтобы эту борьбу закончить, явится низким предательством по отношению к союзникам, предательством, которого, конечно, потомство не простит нашему поколению, его совершившему»¹⁶.

Хотя дальнейшего развития событий не последовало, и никаких переговоров со Стекловым не состоялось, интересно познакомиться с теми условиями, которые поручалось обсудить представителям германской стороны. Они включали урегулирование торговых отношений и поставку зерна Германии по льготным ценам, урегулирование возмещения убытков, прекращение конфискации частной собственности немцев в России и возмещение убытков от этой конфискации, обмен гражданскими пленными, отказ России от Курляндии и Литвы (в противном случае к России будет предъявлено требование о денежном возмещении за военнопленных численностью более 1 млн человек). Последнее условие было сформулировано в категоричной форме: «Вопрос о созыве всеобщей мирной конференции не подлежит обсуждению, Германия и Россия скорее договорятся друг с другом»¹⁷.

Как известно, вопрос о созыве в Стокгольме международной конференции возник еще в марте 1917 г. Инициатором этой конференции выступил Объединенный комитет рабочих партий Дании, Норвегии и Швеции, от имени которого в Россию во второй половине апреля приехал датский социал-демократ Боргбьерг, чтобы пригласить ее социалистические партии участвовать в конференции. Выступая 23 апреля 1917 г. на заседании Исполкома Петроградского Совета, Боргбьерг откровенно заявил, что германское правительство согласится на те условия мира, которые предложит германская социал-демократия на социалистической конференции. И здесь вождь большевиков реагировал совсем не так, как если бы следовал директиве своих «немецких патронов». Выступая на Всероссийской апрельской конференции своей партии, он сказал, что «за всей этой комедией якобы социалистического съезда кроется самый реальный политический шаг германского империализма», а относительно условий германской социал-демократии заметил: «Тут не может быть и тени сомнения, что это предложение немецкого правительства, которое не делает таких шагов прямо...»¹⁸. Боргбьерг был заклеймен большевиками как «агент германского империализма», а международная социалистическая конференция в Стокгольме по многим причинам так и не состоялась, и не в последнюю очередь из-за занятой Лениным позиции. Можно спорить, было ли это выгодно Германии», положение которой большевистский лидер назвал «самым отчаянным», утверждая при этом, что «страна накануне гибели»¹⁹.

Не питая особых иллюзий относительно возможностей международной социалистической конференции, политическое руководство Германии предполагало, тем не менее, использовать ее в своих целях. В Стокгольм был направлен с секретной миссией Парвус, о приезде которого туда информировал 9 мая 1917 г. свое доверенное лицо статс-секретарь иностранных дел Циммерман. Подчеркивая, что доктор Гельфанд приезжает в Стокгольм, «чтобы работать в наших интересах на социалистическом конгрессе», он просил оказывать ему всяческое содействие²⁰. Как видно, не так уж был не прав Ленин, называя намеченную конференцию «комедией с переодеванием». «Бетман-Гольвег едет к Вильгельму, Вильгельм призывает Шейдемана, Шейдеман едет в Данию, — говорил он, — а в результате — Боргбьерг едет в Россию с условиями мира»²¹.

Таким образом, попытка правящих кругов Германии начать переговоры о сепаратном мире с представителями Советов в обход Временного правительства и решить их судьбу с позиции силы закончились полной неудачей. В связи с этим немецкий посланник в Берне фон Ромберг, глубоко вовлеченный в ход этих событий, решается дать совет рейхсканцлеру Бетман-Гольвегу в форме изложения мнения немецкого социал-демократа Адольфа Мюллера, тесно сотрудничавшего с Парвусом. «На основе добросовестнейшего изучения положения дел, — писал Ромберг 13 мая 1917 г., — он пришел к горькому убеждению, что мир с Россией может быть достигнут лишь при несомненном отказе от аннексий и контрибуций. Без этой предпосылки отдаление России от ее союзников исключено. Но если такой отказ произойдет, то можно было бы почти гарантировать, что вскоре был бы заключен сепаратный мир с русскими»²². Но рейхсканцлер не отреагировал на этот совет, полагаясь, видимо, на другие и не столь дорогие способы достижения сепаратного мира с Россией.

Одним из таких способов было активное продолжение операции по высадке «десанта» русских революционеров-эмигрантов, противников войны. Тем более, что после удачного проезда Ленина, которого восторженно встретили в Петрограде, теперь к германским властям начинают обращаться все новые и новые группы эмигрантов с просьбой разрешить им проезд через Германию на тех же условиях, что были предоставлены ленинской группе. 24 апреля 1917 г. фон Ромберг сообщает в МИД Германии, что находящиеся в Швейцарии «200 эмигрантов поехали бы незамедлительно, громадное большинство которых явные сторонники мира»²³. 26 апреля Верховный судья Швейцарии Цграген от имени Комитета по возвращению на родину русских эмигрантов официально обращается к фон Ромбергу с просьбой оказать содействие эмигрантам в получении разрешения на проезд через Германию на тех же условиях, которые были определены для Ленина и его группы²⁴. 27 апреля фон Ромберг информирует МИД Германии о том, что Комитет по возвращению на родину русских эмигрантов обратился к нему через посредство швейцарских социал-демократов с просьбой получить «немедленное разрешение» на проезд через Германию для группы видных русских социалистов — Мартова, Мартынова, Аксельрода, Семковского и Астрова. «Они — несомненные приверженцы немедленного заключения мира, наиболее известные здесь после Ленина революционеры»²⁵, — писал фон Ромберг. Он также сообщал, что Комитет по возвращению на родину русских эмигрантов, после того как все его усилия получить от Временного правительства гарантию на проезд через страны Антанты остались безрезультатными, «решил отбросить все соображения и сомнения, связанные с компрометацией»²⁶. Как сообщал 4 мая в МИД Германии его представитель при Главной ставке барон фон Грюнау, «Верховное главнокомандование заявило о своем согласии на проезд пяти русских революционеров»²⁷. Лидеру меныиевиков-интернационалистов Мартову вместе со своими соратниками пришлось все-таки вернуться тем же путем, что и Ленину, которого он первоначально осудил за рискованное решение ехать через Германию.

Русские эмигранты в Швейцарии с выгодой используют соперничество ведущих войну государств: Антанта в ответ на удачную акцию с «ленинским вагоном» предлагает в свою очередь проезд русским эмигрантам через свою территорию. «Теперь, когда Англия разрешает проезд всем, осторожность повелевает, чтобы Германия не растеряла завоеванных симпатий, — мотивируют свое обращение к немецкой стороне представители Комитета по возвращению русских эмигрантов в Швейцарии. — В этих целях необходимо, чтобы Германия и теперь действовала так же, то есть разрешала бы проезд каждому, кто бы об этом ни ходатайствовал»²⁸.

Но Верховное командование Германии было не согласно с такой постановкой вопроса, о чем статс-секретарь МИД Циммерман информирует немецкого посланника в Берне. В направленной фон Ромбергу 26 апреля 1917 г. шифрованной телеграмме говорилось:

 

Информация для Вашего превосходительства:

Представитель при Главной ставке телеграфирует: «В разговоре с генералом Людендорфом я установил, что он был бы согласен с тем, если Ваше превосходительство имело бы в виду, чтобы русских беженцев, возвращающихся из-за границы домой, которые до сих пор направлялись через Стокгольм, пропустить через наши линии фронта, с тем чтобы они непосредственно в армии вели пропаганду за мир. В этих целях с военной стороны им были бы открыты пути настолько широко, в какой это окажется возможным, и их пропустили бы только там, где с русской стороны было бы дано согласие пропустить их незаметно, без огласки. Но, разумеется, никакой гарантии брать на себя невозможно, соответствующие лица действовали бы лишь при условии собственной ответственности, и они сами должны обеспечить себе путь к отступлению. Если все же кто-то из беженцев окажется готовым на это, то такая попытка могла бы быть предпринята. Циммерман²⁹.

 

Представитель МИД Германии при Главной ставке барон фон Лерснер с готовностью поддержал циничное предложение генерала Людендорфа переправить эмигрантов через Германию до германского Восточного фронта, чтобы разрешить им переход на позиции русских войск. «Разумеется,— писал он в МИД Германии, — при переходе наших позиций не может быть обещана безопасность, хотя, естественно, участки перехода были бы выбраны так, чтобы в нашем смысле они оценивались как безопасные»³⁰. Статс-секретарь МИД Германии также безоговорочно поддержал предложение генерала Людендорфа и своего коллеги при Главной ставке³¹.

мая 1917 г. военный атташе немецкого посольства в Верне фон Бисмарк доводит до сведения своего шефа фон Ромберга, что, как явствует из полученной им из Главной ставки телеграммы, генерал Людендорф еще раз подтвердил, что «только те из русских будут пропущены через Германию, кто не настроен к немцам явно враждебно». Военный атташе заверил Людендорфа, что «в путь двинутся только такие русские, которые станут добиваться мира»³². Накануне отправки второго эшелона с русскими эмигрантами помощник статс-секретаря МИД Германии фон Штумм обращается к фон Ромбергу с просьбой «через подходящих лиц, которые могли бы стать посредниками, чтобы возвращающихся в Россию эмигрантов навести на мысль потребовать от русского правительства опубликования военно-политических соглашений, которые до войны были заключены бывшим режимом России с Францией и Англией»³³.

13 мая 1917 г. второй поезд с русскими эмигрантами общим числом до 250 человек проследовал через Германию тем же маршрутом, что и первый. Сопровождавший и на этот раз поезд капитан фон дер Планиц в своем отчете писал, что «и на этот раз эмигранты выразили категорическое желание оплату проездных билетов, багажа и обслуги взять на себя... Едущие везли с собой большие запасы продуктов, поэтому только в Оффенбурге и Заснице был заказан суп, а в Гейдельберге — кофе... »³⁴. Педантичный капитан также отметил, что «настроение едущих было очень хорошим, совершенно противоположным тому, какое царило во время первого транспорта; тогда царила почти торжественная и явная сдержанность... многие заводили разговоры, содержание которых было большей частью о том, что они сторонники Ленина и хотят принести освобождение своей родине»³⁵. Третий по счету, он же и последний, поезд с русскими эмигрантами в количестве 200 человек проехал через Германию 25 июня 1917 г. Хотя среди пассажиров последнего поезда видных политических деятелей уже не было, но, как отмечалось в отчете, «все же среди них были активные и опытные организаторы и писатели»³⁶.

По данным В. Л. Бурцева, всего через Германию вернулись в Россию 159 политических эмигрантов (не считая членов их семей) — большевиков, меньшевиков, социалистов-революционеров и представителей других политических партий. Наряду с Лениным и Зиновьевым таким же образом вернулись Л. Мартов (Ю. О. Цедербаум), Мартынов (С.Ю. Пикер), Д. Б. Рязанов (Гольдендах), Ф. Я. Кон, М. А. Натансон, А. М. Устинов, А. И. Балабанова и др. Все они, по мнению Бурцева, были «вольные или невольные агенты Вильгельма»³⁷. По свидетельству ответственных сотрудников МИД Временного правительства, «абсолютно никакого контроля за въездом в Россию эмигрантов на самом деле не существовало. Не только дефетисты (пораженцы. — Г. С.) из русских эмигрантов, но и прямые агенты германского Генерального штаба могли при такой постановке попасть в Россию»³⁸.

Как уже было показано выше, Германия была крайне заинтересована в том, чтобы в Россию вернулось как можно больше противников продолжения войны. Об этом прямо писал и немецкий посланник в Берне фон Ромберг рейхсканцлеру Бетман-Гольвегу 30 апреля 1917 г., предлагая «путем пополнения из-за границы умножить число безусловных друзей мира» в России. Ссылаясь на состоявшуюся беседу с швейцарским социалистом Ф. Платтеном, сопровождавшим «ленинский вагон», Ромберг сообщал, что и в Германии находится определенная часть русских революционеров, которых можно было бы отправить в Россию. Ставя перед канцлером вопрос о возможности материальной поддержки таких эмигрантов, «не оскорбляя их достоинства», Ромберг одновременно хотел выяснить, не оказывается ли революционерам финансовая помощь каким-либо другим образом³⁹. Возглавляемая Ромбергом германская миссия в Берне продолжала быть важным центром получения информации как об оставшихся еще в Швейцарии русских социалистах, так и о том, что происходило в России. Ключевую роль в контактах с русскими политэмигрантами играл швейцарский социал-демократ Карл Моор, немец по национальности, обосновавшийся с 1889 г. в Берне, где он возглавлял главный орган швейцарских социал-демократов газету «Бернер Тагвахт» и входил в городской совет и кантональный парламент как представитель социалистического рабочего движения. Еще в 1904 г. Моор познакомился на социалистическом конгрессе в Амстердаме с Лениным, взгляды которого он воспринял с симпатией. Как теперь установлено, Моор действительно был тайным агентом Германии под псевдонимом «Байер». Он часто встречался с различными группами русских политэмигрантов и регулярно отправлял донесения о своих беседах с ними, будь то видный большевик и соратник Ленина Г. Л. Шкловский или один из лидеров меньшевиков П. Б. Аксельрод. В одном из своих донесений, датированном 4 мая 1917 г., «Байер» сообщал, что он «прозондировал ряд представителей различных групп пацифистского крыла социалистов и они сказали, что было бы весьма желательно, чтобы систематическая, интенсивная и эффективная агитация в пользу мира поддерживалась бы кем-нибудь из хорошо известных нейтральных товарищей. После того, как они высказали явную, и я бы сказал, радостную готовность принять финансовую поддержку именно для работы в пользу мира, я сказал, что со своей стороны, был бы счастлив предоставить значительную сумму для такой благородной, гуманной и интернациональной цели»⁴⁰. Отмечая, что его предложения были приняты собеседниками «с большим удовлетворением», агент указывал на побуждавшие их к этому мотивы — противники войны не имеют таких материальных возможностей вести свою разъяснительную работу в таких масштабах, как это делают сторонники войны, в поддержке которых «важную роль играет английское золото», — и «Антанта расходует колоссальные средства для поддержки военных усилий и подкупа влиятельных лиц». В заключение «Байер» предлагал выработанные им условия оказания финансовой поддержки русских политэмигрантов: 1. Личность жертвователя гарантирует, что деньги идут из не вызывающего подозрения источника. 2. Жертвователю или посреднику должен быть обеспечен въезд в Россию с этими деньгами. 3. В целях немедленной реализации выделенных финансовых средств необходимо иметь их в виде наличных денег, и наиболее подходящей формой здесь была бы швейцарская валюта⁴¹. Далее мы увидим, как осуществлял эти принципы на практике сам К.Моор.

Еще одним «нейтральным лицам», работавшим на Германию, был видный швейцарский социал-демократ и председатель Интернациональной социалистической комиссии Роберт Гримм, к которому в марте 1917 г. первоначально обратился Ленин за официальным содействием в возможном проезде через Германию, но затем отказался, поручив это Ф. Платтену. Приехав в мае 1917 г. в Петроград при активном содействии германских властей, Гримм зондировал возможность заключения сепаратного мира между Россией и Германией. В телеграмме от 29 мая, адресованной члену правительства государственному Советнику Швейцарии Гофману и предназначенной для немецкой стороны, он сообщал: «Влиятельные круги в Петербурге понимают, что по причинам политического, военного и экономического характера нужно заключить мир. Франция тормозит этот процесс, Англия — препятствует ему. В ближайшее время следует рассчитывать на усиление давления на мирное движение. Развитию дел в России в сторону мира может помешать лишь наступление Германии. Поэтому он, Гримм, просит советника Гофмана, сообщить ему наши военные цели (если Гофману они известны), чтобы он мог продолжать свою деятельность в Петербурге на основе этих данных»⁴². Однако секретная переписка Гримма была раскрыта русской контрразведкой, и он был выслан из России как агент германского правительства.

Политическим и военным кругам Германии оставалось только надеяться, что с помощью вернувшихся в Россию революционеров- эмигрантов события примут для них благоприятный характер, и они смогут достигнуть своей цели — заключить сепаратный мир.

Примечания:

¹ Германия и русские революционеры в годы Первой мировой войны. С. 286.

² См.: Речь. 1917. 17 марта.

³ Германия и русские революционеры в годы Первой мировой войны. С. 400.

⁴ Земан 3., Шарму У. Купец революции Парвус-Гельфанд. Политическая биография. М., 1991. С. 259.

⁵ Хальвег Вернер. Возвращение Ленина в Россию в 1917 году. М., 1990. С. 63.

⁶ Константинополь и проливы: Сб. документов. М., 1925. С. 466-467.

⁷ Вестник Временного правительства. 1917. 28 марта.

⁸ Хальвег Вернер. Указ. соч. С. 167.

⁹ Германия и русские революционеры в годы Первой мировой войны. С. 296.

¹⁰ Там же.

¹¹ Там же.

¹² Там же. С. 309-310.

¹³ Керенский А. Ф. Россия на историческом повороте: Мемуары. М., 1993. С. 175.

¹⁴ Германия и русские революционеры в годы Первой мировой войны. С. 342.

¹⁵ Там же. С. 313.

¹⁶ Буржуазия и помещики в 1917 году. Частные совещания членов Государственной думы. М.; Л., 1932. С. 120.

¹⁷ Там же. С. 314.

¹⁸ Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 31. С. 365.

¹⁹ Там же. С. 366.

²⁰ Германия и русские революционеры в годы Первой мировой войны. С. 316.

²¹ Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 31. С. 369.

²² Хальвег Вернер. Указ. соч. С. 72.

²³ Там же. С. 120

²⁴ Там же. С. 123

²⁵ Там же. С. 124.

²⁶ Там же.

²⁷ Там же. С. 135.

²⁸ Хальвег Вернер. Указ. соч. С. 51.

²⁹ Там же. С. 125

³⁰ Там же. С. 129.

³¹ Там же. С. 133.

³² Там же. С. 131-132.

³³ Там же. С. 141

³⁴ Там же. С. 145

³⁵ Там же. С. 146.

³⁶ Там же. С. 153.

³⁷ Общее дело. 1917. 14 и 16 окт.

³⁸ Михайловский Г. Н. Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства. 1914-1920. Кн. 1. М., 1993. С. 304.

³⁹ Хальвег Вернер. Указ. соч. С. 130. 210

⁴⁰ Германия и русские революционеры в годы Первой мировой войны. С. 314.

⁴¹ Там же. С. 315.

⁴² Там же. С. 320.

 

 

 

 

2. «Мирная пропаганда ленинцев»

2 мая 1917 г. рейхсканцлер Германии фон Бетман-Гольвег получил доставленное фельдъегерем совершенно секретное сообщение немецкого посланника в Берне фон Ромберга. Главной темой этого сообщения была конфиденциальная информация о состоявшейся 30 апреля 1917 г. беседе немецкого посланника с Ф. Платтеном, выразившим от имени Ленина и его сторонников благодарность «за проявленную к ним предупредительность». Платтен также сообщил Ромбергу, что Ленину и его спутникам при возвращении в Петроград была устроена восторженная встреча. «Вполне можно сказать, что за Лениным три четверти петербургских рабочих. Труднее пропаганда среди солдат, ибо в их среде еще очень распространено мнение, что мы намереваемся напасть на русскую армию. Еще совсем не ясно, какое примет развитие революция»¹. И в самом деле, вопрос об отношении к продолжавшейся войне со всей неизбежностью встал в сознании рабочих и солдат и прежде всего в Петрограде, в котором решилась судьба царизма. Еще 1 марта 1917 г. представители воинских частей столичного гарнизона, присутствуя на заседании Петроградского Совета, заявили о нежелании солдат продолжать войну. Делегат от автомобильной части Красного Креста предложил даже на этом заседании «заключить мир с народами, а не с правительствами»². По признанию одного из лидеров меньшевиков И. Г. Церетели, солдатская масса после Февральской революции «жадно ловила слова о мире, о таком мире, который бы избавил бы их и от угрозы порабощения, и от необходимости воевать. Здесь они видели просвет из сумерек окопной жизни, просвет, который они инстинктивно искали в революции»³.

Временный выход из кризисной ситуации был найден на платформе «революционного оборончества», основополагающим документом которого стал манифест «К народам всего мира». Исполком Петроградского Совета обратился к солдатам столичного гарнизона «заменить неясный и допускающий много толкований лозунг “Война до победы!” другим, более точно и верно выражающим нашу мысль и нашу волю: “Война за свободу!”». Лозунг этот был настолько привлекателен для солдатских масс, что они сразу же откликнулись на него, приняли его за новое, более правильное выражение своих интересов. На проходивших во второй половине марта 1917 г. манифестациях запасных батальонов Преображенского, Семеновского, Петроградского, Измайловского, Егерского, Кексгольмского полков преобладали лозунги «Война за свободу!», «Война для обороны!», «Ни одной пяди родной земли!», «Ни завоеваний, ни контрибуций!», «Германский народ, следуй нашему примеру в борьбе с твоим правительством!». 17 марта 4-я самокатная рота приняла на своем собрании решение «войну продолжать, усиливать и укреплять армию не для захватных намерений, а с целью защиты добытых демократией прав и свобод... Объявить всем странам, что Россия ведет войну не с завоевательной целью, а с оборонительной»⁴.

Понимание солдатами прямой связи войны с природой власти было тем труднее, что Временное правительство, по-прежнему выступая за продолжение войны, теперь изменило тактику. В декларации от 27 марта оно заявило, что «свободная Россия» не преследует никаких захватнических целей. Заявление, одобренное эсероменьшевистским Исполкомом Петроградского Совета, создавало у значительной части солдат иллюзию, будто с этого времени характер войны действительно изменился. В целом ряде воинских частей гарнизона столицы на общих собраниях были приняты приветствия в адрес Временного правительства за его «отказ от завоевательных целей»⁵.

Манифест Петроградского Совета «К народам всего мира» стал идеологическим обоснованием необходимости посылки на фронт маршевых рот из состава запасных частей столичного гарнизона. 14 марта, в день обсуждения манифеста в Совете, на фронт направилась маршевая рота волынцев во главе с одним из героев февральского восстания Т. И. Кирпичниковым. На следующий день солдатская секция Петроградского Совета принимает резолюцию об отправке на фронт «в случае необходимости» маршевых рот.

27 марта этот вопрос обсуждался на пленарном заседании Совета, который принял решение о том, что столичный гарнизон по мере поступления запросов с фронта выделяет из своего состава маршевые роты каждый раз с ведома Исполкома⁶.

Отношение к продолжающейся войне стало первым и главным положением Апрельских тезисов, с которыми Ленин выступил на следующий день после приезда в Петроград на собрании большевиков — участников Всероссийского совещания Советов рабочих и солдатских депутатов в Таврическом дворце. Констатировав, что широкие слои рабочих и солдат занимают позиции «революционного оборончества», он призывал терпеливо и настойчиво разъяснять им, что кончить войну истинно демократическим миром нельзя без свержения капитала. «Войну можно кончить лишь при полном разрыве с международным капиталом, — убеждал Ленин своих товарищей по партии. — Порвать с международным капиталом — нелегкая вещь, но и нелегкая вещь — закончить войну. Ребячество, наивность предполагать прекращение войны одной стороной... ». Столь же решительно вождь большевиков выступил и против «доверчивобессознательного» отношения масс к новой власти. Никакой поддержки Временному правительству! — требовал он и был готов даже остаться пока в меньшинстве: «Один как Либкнехт, один против 110»⁷. Напечатанные тогда в «Правде» Апрельские тезисы, как известно, вызвали ожесточенную полемику и критику не только со стороны политических противников Ленина, но и в самом руководстве большевиков⁸. Вместе с тем российская общественность получила возможность познакомиться с радикальными взглядами вождя большевиков из первоисточника.

Однако прежде чем пропагандировать свои взгляды и агитировать за свою программу действий, Ленину предстояло сначала реабилитировать себя в глазах общественного мнения за проезд через Германию. Разумеется, политические оппоненты Ленина не упустили шанса начать в прессе кампанию по его дискредитации. «Приехал из Германии? Мир привез? А почем продает — не слыхали?» — такие вопросы задавала не одна «Петроградская газета»⁹. Предвидя такое развитие событий, Ленин, как уже отмечалось, составил «Протокол о поездке», который был утвержден всеми отъезжавшими и засвидетельствован швейцарскими, немецкими и французскими социалистами; еще в Стокгольме он передает коммюнике — «Проезд русских революционеров через Германию» газете «Роііtiken», оно появилось еще до его возвращения в Россию. Показательно, что получив текст коммюнике через Петроградское телеграфное агентство, орган ЦК кадетской партии «Речь» и орган социалистической мысли «День» напечатали его 5 апреля 1917 г. без последнего абзаца, содержавшего одобрение действий русских эмигрантов со стороны представителей левых социалистов Франции, Германии, Швеции и Швейцарии.

апреля Исполком Петроградского Совета обсуждал на своем заседании вопрос о проезде политических эмигрантов через Германию, и Ленин выступил на нем с сообщением, предложив принять резолюцию, одобряющую обмен политических эмигрантов на интернированных в России немецких и австрийских подданных. «Никаких споров и недоразумений в Исполнительном комитете на этот счет не возникло, — вспоминал Н. Н. Суханов. — Несмотря ни на отношение к Ленину, ни на отношение к факту его проезда через Германию, ему было тут же заявлено, что шаги в желательном ему направлении будут немедленно приняты. Это была, конечно, не только услуга Ленину и его партии: это был акт необходимого отпора грязной политической игре, уже начатой клеветнической кампании против одной из фракций социализма в Совете... Ленин же, убедившись в том, что эта услуга ему обеспечена, что отпор буржуазной травле рассматривается в советских сферах не только как услуга его партии, но и политический акт, отбыл из Исполнительного комитета, чтобы больше никогда не появляться там...»¹⁰.

Учитывая тот очевидный факт, что «революционное оборончество» победило «кругом», Ленин решил воспользоваться еще благоприятной обстановкой для агитации за свою «мирную программу» и вынести ее на обсуждение «проснувшихся и потянувшихся к политике» широких народных масс. В апреле 1917 г. он придавал особое значение разъяснительной работе непосредственно в солдатских казармах. По решению Военной организации большевиков в части Петроградского гарнизона наряду с питерскими рабочими было направлено около 200 большевистских агитаторов из Кронштадта¹¹. Стремясь создать перелом в настроении солдатских масс, Ленин сам неоднократно выступал в частях столичного гарнизона. Первое его выступление состоялось 10 апреля в запасном батальоне Измайловского полка, эсеро-меньшевистский комитет которого незадолго перед этим высказался против ленинской программы и настраивал соответствующим образом солдат. Вот почему Ленин решил выступить перед измайловцами сам. В Измайловский манеж, где обычно проходили митинги запасного батальона Измайловского полка, выступление вождя большевиков пришли послушать также солдаты 2-й гвардейской артиллерийской бригады и запасного батальона Петроградского полка, располагавшегося по соседству. Свою речь он посвятил вопросу о государственной власти — главному вопросу революции. Отметив стремление буржуазной власти сохранить старые порядки, ее неспособность решить основные требования масс, он убедительно показал необходимость перехода власти к Советам. При этом, учитывая, что большинство солдат — крестьяне, одетые в шинели, он подчеркнул, что «только такая власть, только сами Советы солдатских и крестьянских депутатов могут, не в интересах помещиков и не по-чиновнически, решить великий вопрос о земле». Ленин призывал солдат к организации и сплочению, «никому не доверяя, полагаясь только на свой ум, на свой опыт», бороться за переход власти в руки Советов. Только таким путем, подчеркивал вождь большевиков, можно добиться демократического мира, которого так жаждут трудящиеся массы¹².

15 апреля Ленин выступил на митинге солдат броневого автомобильного дивизиона в Михайловском манеже. «Большевистски настроенные солдаты, — вспоминал присутствовавший на этом митинге агитатор Военной организации большевиков Н. М. Анцелович, — встретили Ленина бурными аплодисментами и возгласами. Офицеры и их подголоски в солдатской среде — негромкими, но ироническими возгласами. Большая часть солдат как-то напряженно молчала. Все это отражало общее настроение солдатской массы в броневых частях»¹³. Но вот В. И. Ленин начал свою речь, и в огромном манеже, вместившем около 3 тыс. солдат, наступила тишина. Без каких-либо вступлений Ленин стал говорить о том, что сильно волновало солдатские умы, — об обвинениях большевиков в подкупе немцами, измене родине и свободе. Разоблачая эту клевету, он показал солдатам, что в распространении злостных слухов заинтересована буржуазия, которая стремится продолжать захватническую войну. В. И. Ленин подробно остановился на причинах и целях этой войны, раскрыл всю незаинтересованность в ней рабочих и крестьян, дал характеристику деятельности буржуазного Временного правительства и органа власти рабочих и крестьян — Советов, призвал всячески поддерживать и помогать последнему — «единственно законному правительству»¹⁴.

17 апреля на заседании батальонного комитета Московского полка было решено послать делегатов к В. И. Ленину «с поручением ознакомиться с ним как с личностью, узнать его программу». Когда же 20 апреля представители командного состава в присутствии значительной группы солдат-московцев попытались на заседании батальонного комитета дискредитировать ленинские взгляды по вопросам войны, мира и власти, то эта попытка была решительно отвергнута большинством членов батальонного комитета¹⁵. С этого времени авторитет В. И. Ленина и большевиков в запасном батальоне Московского полка стал постоянно расти, а споры между сторонниками и противниками ленинских взглядов приобрели особенно острый характер. Наиболее революционно настроенные солдаты с кулаками бросались на тех, кто оскорбительно отзывался о В. И. Ленине, а злостных распространителей слухов даже сажали на гауптвахту. «Это нам всегда удавалось на Выборгской стороне, — вспоминал служивший в запасном батальоне Московского полка И. И. Козлов.— Но на Невском победы одерживать мы еще не могли — здесь был другой класс»¹⁶.

Командование Петроградского военного округа пыталось бороться с распространением ленинских идей, обязав офицеров проводить с солдатами беседы, разъясняющие «вредность» пропаганды большевиков. Однако «разъяснительные» беседы содействовали критическому отношению солдат к действительности. Когда во время подобной беседы в одной из рот запасного батальона Павловского полка офицер стал оскорбительно говорить о В. И. Ленине, один из солдат заявил: «Скажите, господин прапорщик, что сделал вам плохого Ленин? Он, кроме блага и добра, ничего не желает русскому народу». Во время таких «разъяснительных» бесед со стороны солдат все чаще и чаще стали раздаваться вопросы: «Почему нами правят буржуи? Почему они воюют?» и др.¹⁷ 19 апреля солдаты минно-подрывной роты электротехнического батальона после продолжительного обсуждения на своем митинге приняли резолюцию, которая показывала, что солдаты начинают подходить к буржуазной пропаганде с классовых позиций. «Натравливанием на отдельные личности, как на тов. Ленина, так и на других руководителей русской демократии, — говорилось в резолюции, — буржуазия опять-таки старается расстроить наши железные ряды. Но и это им не удастся». В целях пресечения распространения всяких слухов солдаты постановили бойкотировать все буржуазные газеты¹⁸.

Начало осознания солдатскими массами внутреннего конфликта политического опыта с их иллюзиями и заблуждениями привело к росту антивоенных настроений, к подрыву позиций «революционного оборончества», которые в марте казались незыблемыми. Носителями антивоенных настроений в Петроградском гарнизоне выступали в первую очередь старослужащие, прошедшие школу революционной подготовки в столице и участвовавшие вместе с рабочими в свержении царизма. Значительную часть старослужащих, как указывалось выше, составляли так называемые эвакуированные, роты которых имелись в составе каждого запасного батальона гвардейской и армейской пехоты. Побывав уже на фронте, они были особенно восприимчивы к антивоенной пропаганде и агитации. Именно поэтому Временное правительство пыталось вывести из столицы прежде всего данную категорию солдат. На протяжении всего 1917 г. соотношение между старослужащими и молодыми солдатами в Петроградском гарнизоне менялось в пользу последних.

Начиная с апреля 1917 г. солдатские массы все чаще вступают в конфликт со своими комитетами, большинство которых еще стояло на эсеро-меньшевистской позиции Исполкома Совета. 8 апреля общее собрание солдат запасного батальона Московского полка высказалось против отправки на фронт маршевых рот, против распыления Петроградского гарнизона, без которого, как отмечалось в резолюции, Совет рабочих и солдатских депутатов не способен отстоять завоеванные свободы. В резолюции предлагалось не выделять из батальона в маршевые роты «ни одной боевой единицы». Комитет запасного батальона Московского полка, активно участвовавший в отправке на фронт маршевых рот, был вынужден признать, что, приняв такую резолюцию, общее собрание выразило тем самым комитету недоверие, и потому заявил о сложении своих полномочий. Резолюцию против вывода из Петрограда революционных войск принимает в апреле 1917 г. общее собрание 1-го пулеметного полка¹⁹.

В многочисленных письмах, направляемых в Петроградский Совет, солдаты объясняют, почему нельзя выводить войска из столицы. «Если всех нас отправят на фронт, — писал в одном из них ефрейтор запасного батальона Павловского полка А. Жуков, — то буржуазия легко справится с нами и победит нашу дорогую свободу». Письмо кончалось словами: «Хочу держать завоеванную свободу до последней капли крови»²⁰. 17 апреля общее собрание мастерских броневого автомобильного дивизиона приняло резолюцию о своем полном подчинении Совету рабочих и солдатских депутатов и дивизионному комитету «во всем, кроме политических убеждений». Собрание выразило уверенность в том, что «дивизионный комитет ни в коем случае не может и не захочет ограничить политические убеждения свободных граждан»²¹. Чем сильнее убеждались солдаты в гибельности политики, проводимой руководством эсеров и меньшевиков через своих представителей в комитетах, тем решительнее выступали против этой политики, за переизбрание подобных комитетов, за их большевизацию. Встревоженное участившимися случаями переизбрания комитетов в воинских частях Петроградского гарнизона эсеро-меньшевистское руководство солдатской секции призвало прибегать к перевыборам «только в самых важных случаях, когда солдаты видят, что иным способом невозможно достигнуть правильной деятельности комитета»²².

В антивоенной пропаганде и агитации большевиков особую роль играла печать. В первое время после революции солдаты ловили каждый печатный клочок бумаги, гонялись за газетами, с живейшим интересом обсуждали прочитанное, черпали в прессе руководящие начала по самому жгучему для них вопросу — отношение к войне. Это лучше других поняли большевики, которые первыми среди политических партий и групп сумели возобновить и наладить издание своего центрального органа. 5 марта 1917 г. первый номер «Правды» вышел небывалым в истории большевистской печати тиражом — 100 тыс. экземпляров и был распространен бесплатно в считанные часы среди рабочих и солдат. Второй номер, напечатанный тиражом 200 тыс., дал уже доход партии. В апреле 1917 г. у большевиков до возвращения их вождя из эмиграции выходило около 15 газет в различных городах России. Основываясь на достаточно свободном толковании переписки Ленина с Ганецким, некоторые авторы связывают издание этих газет с финансированием из Стокгольма; другие, ссылаясь на далеко не очевидные документы МИД Германии, прямо указывают на немецкий источник финансирования большевистской печати²³.

На самом деле партийная касса большевиков в Петрограде в начале 1917 г. насчитывала всего несколько тысяч рублей. А. Г. Шляпников, являвшийся связным между русским и заграничным бюро РСДРП и занимавшийся по совместительству «огромной работой по изысканию материальных средств для партии», позднее писал о безуспешных попытках в начале 1917 г. пополнить партийную кассу большевиков. Он пытался получить финансовую помощь от бывших социал-демократов, занимавших в то время видные посты на капиталистических предприятиях, в различных организациях, служивших инженерами и директорами крупных фирм, зарабатывавших десятки тысяч рублей. «К некоторым из этих господ, ныне являющихся “товарищами”, членами нашей РКП, — писал А. Г. Шляпников, — я лично посылал людей для зондирования, но безуспешно... На наш призыв ответили очень немногие и очень некрупные по своему тогдашнему положению в обществе товарищи»²⁴.

Но и после возвращения Ленина в Россию, судя по тревожной переписке, которую он вел по приезде в Петроград с Ганецким и Ра- деком, находившимися в Стокгольме, финансовое положение большевиков оставалось затруднительным. «Дорогие друзья! — обращается к ним Ленин 12 апреля 1917 г. — До сих пор ничего, ровно ничего: ни писем, ни пакетов, ни денег от вас не получили»²⁵. 21 апреля Ленин сообщает Ганецкому, что деньги (две тысячи) от Козловского получены²⁶. Интересно отметить, что заверенные копии этих ленинских писем в советское время были обнаружены в архиве министра юстиции Временного правительства²⁷, что дает основание утверждать, что Ленин находился под наблюдением «компетентных органов» с первых дней своего возвращения в Россию.

Как бы то ни было, две тысячи, даже если это не первые и не последние две тысячи, которые передал Ганецкий на нужды партии,— это не те деньги, на которые можно было учреждать и издавать десятки большевистских газет. Партийная касса большевиков, если основываться на опубликованных еще 30 лет тому назад приходно-расходной книге и месячных финансовых отчетах ЦК РСДРП(б), была почти пуста, как бы ни пытались утверждать обратное те, кто в это не верит. Для того, чтобы возобновить издание «Правды», пришлось просить деньги у М. Горького и даже занимать их в союзе трактирщиков. Приход кассы ЦК за март-апрель составил всего около 15 тыс. руб., а расходы — почти 10 тыс. руб. Не лучше обстояло дело и в мае, когда приход составил 18 тыс. руб., а расход 20 тыс.²⁸ Поэтому, когда в апреле 1917 г. встал вопрос о приобретении собственной типографии для издания «Правды», пришлось снова прибегнуть к уже оправдавшей себя в 1912-1914 гг. практике — добровольным пожертвованиям со стороны рабочих и солдат. Кстати, к таким же методам поддержки своей печати обращались тогда и другие политические партии — социал-демократы меньшевики, социалисты-революционеры. Опубликованное на страницах «Правды» обращение к рабочим и революционным солдатам помочь в покупке типографии нашло широкий отклик. «С заводов Петрограда рабочие приносили деньги большими пакетами и узлами в платках, — писал финансовый распорядитель «Правды» К. М. Шведчиков. — На разборке этих денег — они состояли в большей части из 5-копеечных бон — сидело около десятка товарищей из курсисток Бестужевских и Стебутовских курсов и других товарищей»²⁹. Регулярно помещаемые в «Правде» сводки о ходе сбора средств показывают, что в нем только в столице участвовали рабочие и служащие 500 фабрик и заводов, почти 100 воинских частей и кораблей. На 22 апреля 1917 г. на типографию было собрано свыше 75 тыс. руб.³⁰ В результате в мае 1917 г. удалось купить за 225 тыс. руб. типографию, расположенную на Кавалергардской улице. Всего же в фонд «Правды» с 5 марта по 25 октября 1917 г., по подсчетам историков большевистской печати, было собрано около 500 тыс. руб.³¹

Разумеется, можно подвергать критике и сомнению приведенные выше сведения о финансировании «Правды», но других данных не удалось обнаружить даже Д. А. Волкогонову, имевшему возможность поискать их в самых секретных архивах. Тем не менее руководству большевиков удавалось постоянно поддерживать тираж «Правды» в пределах 85-90 тыс. экземпляров, а всего у большевиков на начало июля 1917 г. имелось свыше 40 печатных изданий, общий тираж которых достигал полутора миллионов экземпляров в неделю³².

Большевистская «Правда» в полной мере воспользовалась возможностью свободно агитировать против войны, открыто проповедуя братание солдат на фронте. 21 апреля в «Правде» было опубликовано обращение к солдатам в связи с приказом генерала А. А. Брусилова, требовавшего от солдат отказаться от все более принимавшего массовые формы братания. Отвечая на обвинения генерала в том, что братанием пользуется германский Генеральный штаб, газета писала: «Верно ли это? Мы не знаем. И мы говорим: конечно, мы против того, чтобы братание превращалось в ловушку. Мы не допустим, чтобы братанием пользовались для выведывания военных тайн. Мы не станем и сами, пользуясь братанием, выведывать чужие тайны». Вместе с тем в обращении подчеркивалось, что «в братании солдат и рабочих — единственная надежда кончить эту братоубийственную войну, кончить ее справедливым, демократическим миром», потому что правительства Бетман-Гольвегов и Гучковых никогда не кончат войны, если они не увидят, что рабочие и солдаты готовы сами стать правительством и взять судьбы страны в собственные руки».

Одновременно «Правда» информировала о революционных выступлениях немецких рабочих, укрепляя таким образом «классовую солидарность» с российским пролетариатом. 20 апреля 1917 г. в «Правде» была опубликована редакционная статья «Канун революции в Германии», в которой сообщалось о «крупных волнениях» в Берлине, Лейпциге и других промышленных центрах на почве продовольственного кризиса, носивших «в то же время характер сорганизованного протеста против войны». Констатируя нарастание революционного движения в Германии, «Правда» выражала уверенность, что «германской революции не задержать ни Вельгельму II, ни бывшим социалистам типа Шейдемана». 27 апреля «Правда» опубликовала под рубрикой «Письма из Германии» присланную из Стокгольма статью К.Радека «После Берлинской стачки». Автор статьи обращал внимание на широкий резонанс стихийно возникшей стачки берлинских рабочих на почве продовольственных трудностей, подчеркивая при этом, что «сила обстоятельств перевесила вредное сопротивление социал-патриотической агитации и организации». В заключение Радек выражал уверенность, что «выступление немецких и русских рабочих прокладывает путь к соглашению их между собой против империалистических правительств, вопреки социал-патриотам, для освобождения народов».

Наряду с «Правдой» в апреле 1917 г. стала выходить и «Солдатская правда» — орган Военной организации большевиков. Эти большевистские газеты не только поступали в большом количестве в воинские части Петроградского гарнизона, но и попадали на фронт наряду с изданиями других социалистических партий, и остановить их распространение военное командование было не в силах. По свидетельству А. И. Деникина, эта литература попадала в окопы «частью — стараниями всевозможных партийных и военных бюро и секций Петрограда и Москвы, частью при посредничестве культурно-просветительных комиссий и войсковых комитетов. Средства были разнообразные: одни исходили из темных источников, другие — взяты полупринудительно из войсковых экономических сумм, третьи — легально отпущены старшими военными начальниками из числа оппортунистов»³³. Командующий Юго-Западным фронтом генерал А. Е. Гутор даже открыл на эти цели кредит в 100 тыс. руб., а командующий Северным фронтом генерал В. А. Черемисов субсидировал из казенных средств издание большевистской газеты «Наш путь»³⁴. Как видно даже из этого, источники финансирования большевистской печати были не только «темными».

Политические противники Ленина и большевиков видели в них главных виновников развала фронта и поражений русской армии. Однако в действительности было все сложнее: восприятие антивоенной пропаганды в окопах было подготовлено самим характером кровавой и изнурительной войны. Размышляя о причинах разложения армии, военный министр Временного правительства А. И. Гучков, продержавшийся на этом посту всего два месяца, считал необходимым признать перед своими коллегами по Государственной думе суровую правду: «Не нужно, господа, представлять себе, что это болезненное явление было результатом исключительно какой-то агитационной работы каких-то злонамеренных людей вроде Ленина и его соратников, или просто легкомысленных или несведущих людей, которые не ведают, что творят, — говорил он, выступая 4 мая 1917 г. на частном совещании членов Государственной Думы. — Господа, эта болезнь является не только результатом этих заразных начал. Несомненно, что почва была подготовлена давно и общим укладом нашей жизни, и постановкою народного воспитания, которое мало развило в массах чувство сознательного, деятельного и пламенного патриотизма, а главное, — чувство долга, и этой тягостной войною, продолжающейся почти три года и истощившей морально и физически народные массы»³⁵.

В этом мог воочию убедиться и новый военный министр А. Ф. Керенский, приехавший в мае 1917 г. на Юго-Западный фронт для моральной подготовки запланированного на июнь 1917 г. наступления русской армии. Поначалу революционный министр был встречен в армии с необычайным энтузиазмом, его пламенные и зажигательные речи находили восторженный отклик у солдат. Но стоило Керенскому начать убеждать их в необходимости продолжать войну, как «толпа поворачивала к нему лик зверя, от вида которого слова останавливались в горле и сжималось сердце»³⁶. А затем первоначальный триумф и вовсе обернулся для Керенского полным конфузом. «Мы приехали в Тарнополь в день начала артиллерийской подготовки, — вспоминал член Исполкома Петроградского Совета В. Б. Станкевич, — и командование фронта решило использовать пребывание Керенского для агитации в армии. В первый день его повезли в 1-й гвардейский корпус. Колоссальная масса солдат... Но командный состав был в волнении — главный агитатор и смутьян, капитан Дзевалтовский, знаменитый большевик, не явился на митинг! И поэтому, по мнению командного состава, митинг наполовину терял свое значение, так как останутся неопровергнутыми главные аргументы, колеблющие порядок. Между тем Дзевалтовский с двумя наиболее непокорными и деморализованными полками расположился в стороне и в середине митинга прислал депутацию к Керенскому с просьбой прийти к ним... И началась позорная картина бесполезного словопрения с заведомо несогласными. Первую речь тоном обвинителя произнес Дзевалтовский, самоуверенно и вызывающе повторивший нападки большевистской прессы. Потом по пунктам отвечал Керенский, потом опять говорил Дзевалтовский. Часть аплодировала Дзевал- товскому, часть, не меньшая, Керенскому, но большинство слушало молча, думая про себя свою думу и, вероятно, не отдавая отчета в происходящих спорах и смутно сознавая, что вопрос шел о кардинальнейшем для каждого вопросе— идти в наступление или не идти... В общем, конечно, был провал. Впечатление уступчивости, нерешительности власти на фоне растерянности командного состава не предвещало ничего доброго»³⁷.

В этих условиях у командных верхов появился большой соблазн свалить всю вину за развал армии на левые партии и в первую очередь на большевиков. Верховный главнокомандующий генерал А. А. Брусилов в телеграмме на имя министра-председателя Временного правительства считал, что «оздоровление в армии может последовать после оздоровления тыла, признания пропаганды большевиков и ленинцев преступной, караемой как за государственную измену!»³⁸ Более трезво, хотя столь же пессимистично смотрел на положение в армии командующий Западным фронтом генерал А. И. Деникин, который писал: «Позволю себе не согласиться с мнением, что большевизм явился решительной причиной развала армии: он нашел лишь благодатную почву в систематически разлагаемом и разлагающемся организме»³⁹.

Яркий и вместе с тем типичный документ солдатской психологии привел командующий 9-й армии генерал Лечицкий в письме военному министру А.И.Гучкову от 20 апреля 1917 г. «Братья,— говорилось в солдатском обращении, — просим вас не подписываться которому закону хочут (так в документе. — Г. С.) нас погубить, хочут делать наступление, не нужно ходить, нет тех прав, что раньше было, газеты печатают, чтобы не было нигде наступление по фронту, нас хочут сгубить начальство. Они изменники, наши враги внутренние, они хочут опять чтобы было по старому закону. Вы хорошо знаете, что каждому генералу скостили жалованье, вот и они хочут нас сгубить, мы только выйдем до проволочных заграждений, нас тут вот и побьют, нам все равно не порвать фронт неприятеля, нас всех сгубят, я разведчик хорошо знаю, что у неприятеля поставлено в десять рядов рогаток и наплетено заграждение и через 15 шагов пулемет от пулемета. Нам нечего наступать, пользы не будет; если пойдем, то перебьют, а потом некому будет держать фронт, передавайте, братья, и пишите сами это немедленно»⁴⁰.

Массовый и все более организованный характер начинало приобретать братание, которое, по свидетельству генерала А. И. Деникина, случалось и раньше, до революции, но вызывалось оно тогда исключительно беспросветным состоянием в окопах, любопытством и просто чувством человечности русского солдата даже в отношении к врагу. «Теперь же, — отмечал Деникин, — немецкий генеральный штаб поставил это дело широко, организованно и по всему фронту, с участием высших штабов и командного состава, с подробно разработанной инструкцией, в которой предусматривались: разведка наших сил и позиций; демонстрирование внушительного оборудования и силы своих позиций; убеждение в бесцельности войны; натравливание русских солдат против правительства и командного состава, в интересах которого, якобы, исключительно продолжается эта “кровавая бойня”. Г руды пораженческой литературы, заготовленной в Германии, передавались в наши окопы. А в то же время по фронту совершенно свободно разъезжали партизаны из Совета и Комитета с аналогичной проповедью, с организацией показного братанья и с целым ворохом “Правд”, “Окопных правд”, “Социал-демократов” и прочих творений отечественного социалистического разума и совести...»⁴¹.

Глубокий анализ боевого и морального состояния русской армии и потрясающую картину ее разложения в 1917 г. дал один из самых авторитетных специалистов генерал Н. Н. Головин в своей книге «Военные усилия России в мировой войне», первое издание которой вышло в Париже еще в 1939 г. Однако на русском языке эта книга появилась только теперь⁴². Анализируя характер событий Первой мировой войны, Н. Н. Головин сформулировал свой «закон распространения разложения армии от тыла к фронту». Он показал, что «быстрее всего процесс разложения шел в солдатских массах Северного фронта, в непосредственном тылу которого находился главный очаг революции — Петроград»⁴³.

Германия также внесла свой вклад в разложение русской армии, организуя в широких масштабах братание на фронте, предпринимая всевозможные усилия, направленные на заключение сепаратного мира с Россией, германский Генеральный штаб, по словам А. Ф. Керенского, «вместо того, чтобы нацелить на Россию огонь батарей, дула пушек, забросал ее прокламациями, пропитанными гораздо более смертельным ядом, чем самые сильные отравляющие газы»⁴⁴. Многочисленные «мирные демонстрации» из немецких окопов направлялись в сторону русских, размахивая белым флагом. Их рассеивали артиллерийским огнем, что вызывало возмущение и недовольство русских солдат⁴⁵. По свидетельству главы германской разведки Вальтера Николаи, «германская разведка получила возможность проникать в русские ряды и там агитировать за мир между Россией и Германией. Германские разведовательные офицеры восторженно принимались войсками и их носили на плечах через окопы и лагери»⁴⁶.

Русская армия окончательно «заразилась» миром. Выступая 4 мая 1917 г. на частном совещании членов Государственной думы, В. В. Шульгин предупреждал, что «если еще некоторое время будет продолжаться это положение, при котором все силы немцев невозбранно сражаются на Западном фронте, а у нас фактическое перемирие, то союзникам нашим придется порвать с нами...»⁴⁷.

Правда, союзники не собирались этого делать, предпринимая отчаянные, хотя и недостаточно эффективные меры для того, чтобы удержать революционную Россию в войне против Германии и Австро-Венгрии.

Примечания:

¹ Хальвег Вернер. Указ. соч. С. 130.

² См. об этом: Соболев Г. Л. Петроградский гарнизон в борьбе за победу Октября. Л., 1985. С. 109-115.

³ Церетели И. Г. Воспоминания о Февральской революции. Кн. 1. Париж, 1963. С. 42.

⁴ Известия Петроградского Совета. 1917. 19 марта.

⁵ Там же. 2 апр.

⁶ Там же. 27 авг.

⁷ Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 31. С. 103-112.

⁸ См.: Соболев Г. Л. Апрельские тезисы В. И. Ленина на заседании Петербургского комитета большевиков 8 апреля 1917 г. // Леонид Михайлович Спирин. Памяти историка, друга, коллеги. Казань, 2007. С. 159-168.

⁹ Петроградская газета. 1917. 11 апр.

¹⁰ Суханов Н. Н. Записки о революции. Т. 2. Кн. 3-4. М., 1991. С. 18.

¹¹ Петраш В. В. Моряки Балтийского флота в борьбе за победу Октября. М.; Л., 1966. С. 104-105.

¹² Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 31. С. 188-189.

¹³ Великая Октябрьская социалистическая революция: Воспоминания участников. М., 1957. С. 34.

¹⁴ Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 31. С. 269.

¹⁵ Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА). Ф. 1343. Оп. 10. Д. 3883. Л. 9 и об.

¹⁶ Центральный государственный архив историко-политических документов (ЦГАИПД). Ф. 4000. Оп. 5, Д. 172. Л. 8.

¹⁷ Соболев Г. Л, Петроградский гарнизон... С. 120-121,

¹⁸ Известия Петроградского Совета. 1917. 25 апр.

¹⁹ Правда. 1917. 14 апр.

²⁰ Центральный государственный архив Санкт-Петербурга (ЦГА СПб.). Ф. 6276. Оп. 289. Д. 126. Л. 80.

²¹ Там же. Л. 86-87.

²² Правда. 1917, 14 апр.

²³ Был ли Ленин немецким агентом? Документы / Пер. с англ.; сост. В. И. Кузнецов. СПб., 1994. С. 58.

²⁴ Шляпников А. Г. Канун семнадцатого года. Ч. II. М.; Пг., 1925. С. 98-99.

²⁵ Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 49. С. 437.

²⁶ Там же. С. 438.

²⁷ См.: Пролетарская революция. 1923. № 9 (21). С. 227.

²⁸ Аникеев В. В. Документы Великого Октября. М., 1977. С. 206.—В Петербургском комитете наличность кассы на 6 апреля 1917 г. составляла 2 тыс. руб. (Первый легальный петербургский комитет большевиков в 1917 году.). М.; Л., 1927. С. 72.

²⁹ Шведчиков К. Минувшие дни // Путь «Правды» (материалы и воспоминания). Тверь. 1922. С. 161.

³⁰ Правда. 1917. 23 апр.

³¹ Сазонов И. С. Большевистское слово. М., 1978. С. 129-137.

³² Шестой съезд РСДРП(б): Протоколы. М., 1958. С. 147-148.

³³ Деникин А. И. Очерки русской смуты. Т. 1. Крушение власти и армии. Февраль-сентябрь 1917. Париж, 1921. С. 83.

³⁴ Там же.

³⁵ Буржуазия и помещики в 1917 году. Частные совещания членов Государственной думы. С. 3-5.

³⁶ Деникин А. И. Указ. соч. С. 144.

³⁷ Станкевич В. Б. Воспоминания. 1914-1919. Берлин, 1920. С. 151—153.

³⁸ Жилин А. П. К вопросу о морально-политическом состоянии русской армии в 1917 г. // Первая мировая война. Дискуссионные проблемы истории. М., 1994. С. 164.

³⁹ Там же.

⁴⁰ Разложение армии: Сб. документов. М.; Л., 1930. С. 35-36.

⁴¹ Деникин А. И. Указ. соч. С. 75-76.

⁴² Головин Н. Н. Военные усилия России в мировой войне. М., 2001.

⁴³ Там же. С. 184.

⁴⁴ Керенский А. Ф. Русская революция 1917. М., 2005. С. 162

⁴⁵ Там же. С. 163.

⁴⁶ Николаи Вальтер. Тайные силы / Пер. с нем. М., 1925. С. 76.

⁴⁷ Буржуазия и помещики в 1917 году. Частные совещания членов Государственной думы. С. 14.

 

 

 

 

3. Антибольшевистская кампания в Петрограде весной-летом 1917 г.

Возвращение Ленина в Россию создало новую политическую ситуацию как для Временного правительства, так и для его союзников в войне против Германии и Австро-Венгрии. Выдвинутый лидером большевиков в Апрельских тезисах лозунг «Вся власть Советам!» определил линию политического и социального размежевания в стране, усилил раскол общества, вызванный Февральской революцией. 13 апреля рабочие завода «Старый Парвиайнен», обсудив на своем собрании «текущий момент», приняли резолюцию, впервые столь решительно выдвигавшую целую систему самых радикальных мер. Важнейшими среди них были «смещение Временного правительства, служащего только тормозом революционного дела», и передача власти Советам, окончание империалистической войны и опубликование тайных военных договоров, организация Красной гвардии и вооружение народа, реквизиция продуктов питания и установление твердых цен на товары широкого спроса, конфискация помещичьих и монастырских земель, передача орудий производства в руки рабочих¹. Эти радикальные меры не были требованием только одной группы рабочих, как пытались в этом уверить эсеро-меньшевистские лидеры Петроградского Совета: резолюции подобного характера начинают обсуждаться и приниматься рабочими других предприятий столицы и в скором времени приобретают массовый характер. И это стало серьезной проблемой не только для умеренных социалистов, но и в первую очередь для Временного правительства.

Чтобы нейтрализовать влияние ленинских лозунгов, в Петрограде была организована широкая антибольшевистская кампания. В переписке со своими соратниками по партии, находившимися еще в эмиграции, Ленин признавался: «Буржуазия (+Плеханов) бешено травят нас за проезд через Германию. Пытаются натравить солдат. Пока не удается: есть сторонники и верные»². Но 16 апреля в печати появилась резолюция исполнительной комиссии солдатской секции Петроградского Совета, в которой пропаганда так называемых ленинцев называлась «дезорганизаторской» и «не менее вредной, чем всякая контрреволюционная пропаганда справа». Выступая против принятия репрессивных мер в борьбе с этими вредными взглядами, руководство солдатской секции выражало одновременно настойчивое пожелание, чтобы Исполком Петроградского Совета в целях борьбы с дезорганизаторской пропагандой открыл планомерную агитацию как в печати, так и в особенности в воинских частях³. На следующий Ленин был вынужден разъяснить свои взгляды на заседании солдатской секции. Отвечая на главный вопрос, как ускорить дело мира, вождь большевиков признавал, что «войну невозможно кончить ни простым втыканием штыков в землю, ни вообще односторонним отказом одной из воюющих стран. Практическое, немедленное средство для того, чтобы ускорить мир, есть и может быть только одно (кроме победы рабочей революции над капиталистами), именно: братанье солдат на фронте»⁴. Ленин посчитал необходимым высказаться и по поводу заключения сепаратного мира с Германией, заявив, что «Вильгельма считает кровопийцей, и конечно, не может быть разговоров о сепаратном мире с ним, — это бессмысленно... Ленинцы против сепаратного мира.

Об этом они заявили еще в 1915 году... »⁵.

Ленин откликается и на опубликованное в «Маленькой газете» обращение группы солдат, потребовавшей расследования обстоятельств проезда Ленина и его сторонников через Германию. Назвав это обращение «честным голосом, выделяющимся из потока грязной лжи, мутной клеветы и погромной агитации», он вместе с тем спрашивал, правильно ли поступили товарищи солдаты, которые уже торопятся и «клеймить» проехавших, и бранить их «предателями», и посылать им «проклятие», не познакомившись с тем разъяснением, что было опубликовано в «Известиях Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов»⁶.

Столичная пресса не упустила случая поместить и прокомментировать резолюцию матросов Балтийского флотского экипажа, встречавших Ленина 3 апреля на Финляндском вокзале в составе почетного караула. «Узнав, что господин Ленин вернулся к нам в Россию с соизволения его величества императора германского и короля прусского, — говорилось в резолюции, — мы выражаем свое глубокое сожаление по поводу нашего участия в его торжественном въезде в Петербург. Если бы мы знали, какими путями он попал к нам, то вместо торжественных криков “ура”, раздались бы наши негодующие возгласы: “Долой, назад в ту страну, через которую ты к нам приехал”»⁷.

Организатором погромных выступлений против Ленина и его сторонников стала кадетская партия, лидер которой П. Н. Милюков усмотрел «германские козни» еще в забастовках петроградских рабочих в февральские дни 1917 г. Теперь, в апреле, кадеты начали кампанию протестов против агитации большевиков в частях столичного гарнизона, организовали демонстрацию инвалидов войны под лозунгом «Ленина обратно в Германию!». «17 апреля в Петербурге состоялась грандиозная манифестация инвалидов, которая произвела большое впечатление на обывателей, — писал Н. Н. Суханов. Огромное число раненых из столичных лазаретов — в повязках, безногих, безруких — двигалось по Невскому к Таврическому дворцу. Кто не мог идти, двигались в грузовых автомобилях, в линейках, на извозчиках. На знаменах были подписи: “Война до конца”, “Полное уничтожение германского милитаризма”, “Наши раны требуют победы”. Лозунги, изъятые из употребления масс, нашли себе пристанище на больничных койках. Искалеченные люди, несчастные жертвы бойни ради наживы капиталистов, по указке тех же капиталистов через силу шли требовать, чтобы для тех же целей еще без конца калечили их сыновей и братьев. Это было действительно страшное зрелище»⁸.

Шумная акция не осталась не замеченной и в Германии. Ссылаясь на сообщение петроградского телеграфного агентства из Петрограда о состоявшейся там демонстрации раненых и увечных воинов с числом участников до 50 тыс. человек за продолжение войны, статс-секретарь иностранных дел Германии Циммерман в телеграмме германскому посланнику в Стокгольме фон Штедтену с беспокойством сообщал, что демонстрация направлена против Ленина и его сторонников и просил как можно скорее сообщить ему подробности⁹. Отвечая на эту телеграмму, посланник писал, что полученная Циммерманом информация о событиях в Петрограде, «по-видимому, соответствует действительности, поскольку и политическая линия, которой придерживается Ленин, и его пропаганда мира совершенно независимы, и он таким образом находится в резкой оппозиции к правительству»¹⁰. Помимо выраженного здесь беспокойства относительно Ленина и его сторонников, обращает на себя внимание отсутствие своего источника информации непосредственно из Петрограда. Однако еще большее беспокойство пропаганда Ленина и его сторонников вызывала у союзников России.

Стремясь во что бы то ни стало удерживать Россию в военной коалиции против Германии, ее союзники были глубоко обеспокоены тем, что Временное правительство не принимает репрессивных мер против большевиков, активно ведущих антивоенную пропаганду. Английский посол в Петрограде Джордж Бьюкенен в донесении своему правительству от 30 апреля 1917 г. выражал большую тревогу по поводу «подрывной роли» вернувшегося в Россию Ленина и непринятия к нему мер со стороны Временного правительства. «Милюков, с которым я как-то говорил по этому вопросу, сказал, что возмущение народа против Ленина растет, и что войска готовы арестовать его, когда правительство отдаст об этом приказ, но что последнее не хочет ускорять событий из опасения вызвать гражданскую войну, — сообщал далее Бьюкенен. — Я сказал ему, что для правительства наступила пора действовать и что Россия никогда не выиграет войны, если Ленину будет разрешено продолжать возбуждать солдат к дезертирству, к захвату земли и к убийствам. Он ответил, что правительство выжидает лишь психологического момента, который, как ему кажется, не за горами»¹¹. Сам же П. Н. Милюков впоследствии писал, что «когда Ленин начал с балкона дома Кшесинской произносить криминальные речи перед огромной толпой», то он «настаивал в правительстве на его немедленном аресте. Увы, на это Временное правительство не решилось»¹².

«Господа министры» Временного правительства, находясь в глубоком убеждении, что Ленин — германский агент и что его возвращение в Россию связано с интересами германского Генерального штаба, тем не менее не решались на принятие против него репрессивных мер не только потому, что в их распоряжении еще не было каких-либо доказательств «государственной измены» вождя большевиков, и даже не потому, что могли натолкнуться на противодействие Петроградского Совета, под влиянием которого находился столичный гарнизон. Дело в том, что само Временное правительство стояло в это время перед сверхзадачей: как, оставаясь верным своим обязательствам не выходить из войны, выглядеть у себя дома сторонником заключения «мира без аннексий и контрибуций». Но еще больше мешал крайне неблагоприятный экономический фактор: все более реальным становился крах народного хозяйства под влиянием войны. Угрожающие сведения о разрухе и тяжелом продовольственном положении не сходили со страниц газет. Министр финансов М. И. Терещенко публично признавал, что государственный долг России уже приблизился к 40 млрд руб., что, оказывается, по окончании войны придется платить одних процентов 2,5 млрд ежегодно. И потому не только солдаты и рабочие, но и широкие обывательские круги начинали все более недоверчиво относиться к политике Временного правительства, призывавшего к новым жертвам во имя интересов революционной России. 8 мая 1917 г. историк С. Б. Веселовский отметил в своем дневнике: «В газетах — призывы и угрозы Временного правительства “оказать давление” на союзников. Со стороны людей, подкупленных Германией, это понятно, т. к. может повести к разрыву с союзниками, но ведь и добросовестные, доморощенные идиоты, а, главное, есть публика, которая верит этому бреду и принимает его за чистую монету»¹³.

Поэтому действительно был нужен психологический перелом, и его стати готовить в недрах Временного правительства с помощью представителей многочисленных миссий и делегаций, направленных в Россию из Англии, Франции, Соединенных Штатов Америки и др. 11 апреля 1917 г. государственный секретарь США Р. Лансинг под влиянием поступавших из России тревожных сведений о том, что «социалистические круги требуют мира», обратился к президенту В. Вильсону: «Меня это серьезно беспокоит. Я хочу, чтобы мы сделали что-нибудь для того, чтобы помешать социалистическим элементам в России осуществить любой план, который может подорвать усилия союзных держав»¹⁴. В качестве одного из таких средств в Россию была послана мисси Э. Рута. Но США располагали и более мощным средством воздействия — это финансовый рычаг. Признав Временное правительство 9(22) марта первыми, правящие круги США еще до своего вступления в войну с Германией обещали России открыть кредит для закупки военного снаряжения¹⁵. Но это обещание финансовой помощи было обставлено рядом ультимативных требований, которые были выражены в телеграмме директора «Сити бэнк» Мак-Робертса в Петроград. «Конгресс вотировал военный заем в семь миллиардов, три из которых предназначены России и союзным правительствам, — говорилось в этой телеграмме. — Здесь наблюдался большой энтузиазм по поводу русских правительственных реформ, но получившие широкое распространение в прессе последние сообщения о том, что новое правительство находится под контролем радикальных социалистов, которые стремятся к сепаратному миру с Германией, серьезно вредят здесь интересам России. Если эти сообщения не прекратятся, они могут воспрепятствовать участию России в займе, предоставляемом союзникам...»¹⁶. В результате марта-апреля Временное правительство не получило от США ни доллара. Американская сторона прекратила в это время даже упоминания о полумиллиардном долларовом кредите, который считался делом уже решенным. И в то время как англичане стали пользоваться американскими кредитами, Россию перестали кормить даже обещаниями. И только накануне прибытия миссии Рута в Россию в середине мая Временное правительство получило кредит в 100 млн долл. на размещение заказа на паровозы и вагоны¹⁷.

Зато на пропагандистскую кампанию в пользу продолжения войны страны Антанты денег не жалели. Здесь впереди всех шла Франция, при посольстве которой в Петрограде была создана в апреле 1917 г. специальная комиссия, координирующая пропагандистские усилия различных миссий. Эта комиссия имела своей задачей добиться «сильного и оперативного воздействия на русское общественное мнение»¹⁸. Для финансирования ее деятельности французское представительство выделило 670 тыс. руб., английское и американское — 133 тыс. руб.; кроме того, компания «Шнейдер» предоставила 200 тыс. руб., столько же дал Русско-Азиатский банк; Русское общество боеприпасов и Общество по производству табака выделили 100 тыс. руб.¹⁹ С французскими миссиями сотрудничало издательство «Демократическая Россия», крупнейшее издательство по выпуску пропагандисткой литературы, листовок, плакатов и др.²⁰ В мае 1917 г. секретарь посольства США в Петрограде направил в адрес военного министра России 30 тыс. экземпляров брошюр для распространения среди солдат на фронте²¹. Пропагандистская кампания Антанты в России не была секретом для заинтересованных наблюдателей из других стран. Военный агент Японии в Петрограде в своем донесении в Токио сообщал, что «державы Согласия начали контрпропаганду и тратят на это большие суммы»²².

Не считаясь с возникшей в России новой политической ситуацией, Великобритания, Франция и Соединенные Штаты продолжали оказывать всяческое давление на Временное правительство, требуя от него активизации военных усилий на фронте. По словам французского генерального консула в Москве Гренара, «союзники были ослеплены в своем желании продлить любой ценой военное сотрудничество с Россией. Они совершенно не видели, что возможно, а что нет. Таким образом, они играли на руку Ленину и отчуждали Керенского от народа»²³. Британский генеральный консул в Москве Локкарт впоследствии сравнивал действенность союзнических делегаций с «каплей пресной воды в самом соленом из морей»²⁴.

Однако, нашлась и «капля» сильно действующего ада, которую привез в своем багаже французский министр по делам вооружений социалист Альбер Тома, прибывший специально в Россию, чтобы поддержать Временное правительство и выяснить степень готовности русской армии к наступательным операциям. «В середине апреля в Петроград прибыл французский министр снабжения Альбер Тома, — вспоминал в 60-е годы А. Ф. Керенский. — Он привез с собой и передал князю Львову некоторую в высшей степени важную информацию о связях большевистской группы во главе с Лениным с многочисленными немецкими агентами. Но французский министр обусловил это требованием, чтобы о том, что он — источник информации, сообщили лишь тем министрам, которые займутся расследованием обстоятельств дела. Через несколько дней на секретном совещании князь Львов с согласия Тома поручил расследование столь серьезного дела Некрасову, Терещенко и мне»²⁵. Еще раньше, в начале 50-х годов бывший министр - председатель Временного правительства признал, что мысль устроить судебную расправу над Лениным и большевиками возникла у него в результате встречи с А. Тома, который посоветовал ему называть большевиков «агентами германского Генерального штаба»²⁶. В действительности, как показывает С. С. Попова в своем исследовании «Французская разведка ищет “германский след”»²⁷, основанном на изучении материалов Центра хранения историкодокументальных коллекций, дело обстояло несколько иначе. Скорее всего, резонно считает она, в апреле А. Тома серьезными уликами еще не располагал и основывался на догадках и предположениях в связи с проездом Ленина через Германию. Только в Петрограде в ходе многочисленных встреч и наблюдений Тома убеждается, что большевистская оппозиция представляет собой серьезную силу. «Французский министр с видом российского мужиковатого земца энергично агитировал, убеждал, опровергал, полемизировал, — писал в связи с этим Н. Н. Суханов. — С ним за компанию! снова приходили Кашен, Муте и Лафон. Но их посещения и все эти разговоры не могли по существу дела дать уже ровно ничего. Осадок же они оставляли неприятный: люди, с ног до головы опутанные тенетами империализма, ходят к нам просить поддержки своему неправому делу и томительной, никчемной фразеологией пытаются убедить нас забыть хорошо усвоенную нами грамоту»²⁸. По-видимому, это понял и А. Тома, направив в начале июня 1917 г. французскому атташе в Стокгольме, своему однофамильцу Л. Тома следующее предписание: «Нужно дать правительству Керенского не только арестовать, но и дискредитировать в глазах общественного мнения Ленина и его последователей, а для этого необходимо выяснить, при каких условиях противники революции смогли проникнуть на территорию новой Республики, откуда поступают деньги, которые они так легко раздают, и кто за ними стоит. По моим первым сведениям, ключ проблемы в Швеции. Срочно направьте все ваши поиски в этом направлении и держите русское правительство в курсе ваших действий и поисков»²⁹.

Так французская разведка вышла на Я. С. Фюрстенберга (Ганецкого), члена заграничного представительства ЦК РСДРП(б) в Стокгольме. Собранная о нем по различным каналам информация поступала к А. Тома и межсоюзную секцию военного министерства Франции, в которую входили начальники разведок союзных военных миссий во Франции. Россия была представлена там Павлом Игнатьевым, братом начальника русской военной миссии во Франции Алексея Игнатьева. Что же удалось выяснить французской разведке в результате наблюдения за главными подозреваемыми в Стокгольме? 24 июня 1917 г. французский военный атташе Л. Тома сообщает «наверх» первые сведения: Фюрстенберг (Ганецкий) является клиентом стокгольмского «Ниа банкен» с апреля-мая 1916 г. С 30 января по 8 июня 1917 г. Русско-Азиатский банк перевел на счет Фюрстенберга в «Ниа банкен» 416 тыс. рублей от разных лиц, в том числе и 200 тыс. руб. от Суменсон из Петрограда. Кроме того, у Фюрстенберга был счет и в «Дисконто банк» в Копенгагене. Л. Тома поручает своим подчиненным начать сбор сведений в Русско-Азиатском, Сибирском и Копенгагенском банках. Он также дает задание проверить, действительно ли Фюрстенберг является владельцем коммерческой фирмы в Копенгагене, которая занималась закупкой ширпотреба в Германии и его перепродажей в России. Как разведчик Л. Тома предполагает, что «это может быть только фасад для прикрытия движения крупных фондов», заключая при этом: «Очень скромная жизнь, которую ведет Фюрстенберг, его нахождение в Швеции, когда он ведет дела в Копенгагене, подтверждают эту гипотезу»³⁰.

В конце июня 1917 г. резидент французской разведки в Дании направляет в свое военное министерство отчет под названием «Немецко-русские агентства пропаганды». О самом Фюрстенберге сообщалось, что он занимался в Копенгагене контрабандой немецких товаров и был выдворен из Дании, а его фирма распущена. То, что не удалось выяснить в 1917 г. французской разведке, позднее расследовал английский историк М. Фатрелл, который установил, что Фюрстенберг (Ганецкий) был арестован в Копенгагене в январе 1917 г. по обвинению в незаконном экспорте термометров, шприцов и других медицинских изделий. Оборот этой датской кампании, управляющим которой был Фюрстенберг, исчислялся десятками тысяч фунтов стерлингов, а источником большей части прибыли была контрабанда противозачаточных средств в Германию и Россию. Ганецкий заплатил штраф и был депортирован в Стокгольм³¹, где продолжал заниматься коммерческой деятельностью, а с конца марта 1917 г. еще стал и членом заграничного представительства ЦК РСДРП(б). В числе раскрытых французской разведкой в Копенгагене «немецко-русских агентств пропаганды» фигурировали «Рабочая организация», которая могла сообщить все сведения о Фюрстенберге, и общество (институт) изучения социальных последствий войны. Основываясь на том, что в этом обществе сотрудничали немецкие и русские социал-демократы и что там каждое утро бывает «русский социал-демократ Парвус-Гельфанд», французская разведка полагала, что связанные с «Рабочей организацией» руководители социал-демократической партии Дании Воргбьерг, Стаунинг и др. составляют целое звено в усилиях по заключению мира, исходящих из Германии и возвращающихся обратно через Швейцарию, Швецию, Данию и Россию. «Без сомнения, — отмечалось в отчете, — вышеназванные лица находятся в связи с основным русским автором Лениным»³². Но никаких доказательств по этому поводу в отчете не приводилось.

Самым существенным аргументом, работавшим на полученное от А. Тома задание «доказать в интересах Временного правительства, что группа большевиков из окружения Ленина получает немецкие деньги»³³, стали перехваченные французской разведкой телеграммы, которыми обменивались из Копенгагена, Христиании (Осло) и Петрограда лица, за которыми она наблюдала. Хотя петроградская контрразведка, по утверждению ее начальника Б. В. Никитина, уже взяла «под колпак» эту переписку, расследование, по его же признанию, «приняло серьезный характер лишь после того, как блестящий офицер французской службы, капитан Пьер Лоран вручил мне 21 июня первые 14 телеграмм между Стокгольмом и Петроградом»³⁴. Пьер Лоран возглавлял в Петрограде филиал разведслужбы генерального штаба Французской армии и, скорее всего, получил эти телеграммы от французского военного атташе в Стокгольме Л. Тома, имевшего директиву «явиться лично к М. И. Терещенко в Петроград, чтобы реорганизовать службу контроля за пассажирами, которым разрешен въезд в Россию»³⁵. Французская разведка первой высказала мнение, что перехваченные ею телеграммы носят зашифрованный характер и что в них использовался условный телеграфный код для отправки денег и уведомления об их получении³⁶.

Петроградская контрразведка сразу же ухватилась за эту версию, и, как был убежден Б. В. Никитин и позднее, часть из полученных от французских коллег 29 телеграмм была «иносказательного характера». По мнению начальника петроградской контрразведки, главная ценность этих телеграмм «заключалась не в тексте, который можно было без конца комментировать, а в адресах лиц, которым они посылались»³⁷. В этой связи следует сказать еще об одном важном документе, который не получил огласки ни в 1917 г., ни позднее, в мемуарной и исследовательской литературе — справке «Переписка Ленина», составленной службой телеграфного контроля за корреспонденцией в Петрограде по заданию французской разведки. В этой справке сообщалось, что Я. Фюрстенберг — основной корреспондент группы Ленина в Швеции, которому было поручено организовать вместе с. членами этой группы и выпуск литературы для пропаганды идей партии — по приезде в Стокгольм отправил телеграммы с извещением о своем приезде четырем адресатам в Петрограде: Коллонтай, Козловскому, сестре Ленина — Ульяновой, и Суменсон. Наблюдение за корреспонденцией, отмечалось в этом документе, позволило установить следующее: «Три первых адреса чисто политические, напротив, телеграммы, которыми обменивался Я. Фюрстенберг с Суменсон, коммерческого характера. Задолго до революции они показались подозрительными всего лишь с коммерческой точки зрения, так как товары, предлагавшиеся Я. Фюрстенбергом для Суменсон, могли быть немецкого происхождения (салол, химические продукты, дамское белье, карандаши и т.д.)»³⁸. Как видно из этого, справка телеграфного контроля «Переписка Ленина» не подтверждала подозрений в зашифрованном характере переписки между Стокгольмом и Петроградом, но это уже не имело никакого значения ни для французской разведки, ни для петроградской контрразведки, взявших «германский след». Французский военный атташе в Петрограде Лавернь за неделю до того, как Ленин и другие руководители большевиков будут официально обвинены в «преступных сношениях» с Германией, сообщал своему руководству о первых результатах, которые удалось получить «в изучении дела Ленина и большевиков благодаря помощи Копенгагена и Стокгольма». Основными результатами, по мнению Лаверня, были следующие: 1. Главным политическим агентом большевиков в Скандинавии является Яков Фюрстенберг, который служит посредником и для социалистических партий нейтральных стран. 2. Фюрстенберг — немецкий агент, передающий Берлину информацию о намерениях большевиков. 3. Предположительно, многие из его окружения, связанные с Лениным, также являются немецкими шпионам³⁹.

Таким образом, введенные С. С. Поповой в научный оборот документы убедительно свидетельствуют, что инициатором поисков «германского следа» в Скандинавии был Альбер Тома, а эти поиски велись по его заданию французской разведкой, направившей русскую контрразведку по желанному следу. К сожалению, современные охотники за «германским следом» не знакомы с исследованием С. С. Поповой и предпочитают выдергивать из обследованного ею комплекса документов отдельные факты, работающие на их версии, и, конечно, со ссылкой на Особый архив.

Готовившаяся в тайне акция против Ленина и большевиков сопровождалась (и, по всей вероятности, не случайно) массированной атакой прессы. В ней участвовали единым фронтом ведущие петроградские газеты за исключением «Известий Петроградского Совета». Наибольшую заинтересованность проявляли «Новое время», «Вечернее время», «Петроградский листок», «Маленькая газета», «Живое слово», «Газета-копейка», «Речь» и др. По подсчетам исследователей, число публикаций в петроградской прессе о связях Ленина и большевиков с Германией с апреля по июнь 1917 г. увеличилось почти в 2 раза и достигло почти 200⁴⁰. Заглавную роль здесь сыграл «орган социалистической мысли» — газета «День», в которой с целой серией разоблачительных статей выступил известный журналист и видный меньшевик Д. Заславский. В своих статьях «Наивные», «Нечестные и наивные», «Гримм и гримированные», «Трусы», «Кошмар» и др. Заславский рассматривал взаимоотношения Ленина, Зиновьева и Ганецкого в связи с разоблаченным провокатором в рядах большевиков Малиновским. При этом особое внимание он уделял Ганецкому. И не только потому, что Ганецкий был в 1914 г. председателем комиссии ЦК РСДРП, не сумевшей распознать осведомителя охранки, и теперь ее заявление о политической честности Малиновского, сделанное за недостатком улик, объявлялось сознательным намерением обелить провокатора. Заславский связывал эти факты с фигурой самого Ганецкого, привлекавшегося, по его утверждению, к судебной ответственности в Копенгагене за мошенничество и контрабанду и находившегося в тесной связи с германским агентом Парвусом. Автор этих сенсационных статей обвинял большевиков в том, что они боятся этого вопроса, поскольку его запрос в «Правду» по этому поводу так и остался без ответа⁴¹.

Большевистскому руководству пришлось срочно принимать контрмеры. Заявление Зиновьева по поводу обвинений Заславского и «дело Ганецкого» стали предметом обсуждения на заседании ЦК РСДРП(б) 10 июня 1917 г. На нем присутствовали шесть членов ЦК из девяти: Г. Е. Зиновьев, Л. Б. Каменев, В. И. Ленин, В. П. Ногин, И. В. Сталин, Г. Ф. Федоров. Если обвинения Заславского в адрес Зиновьева были сразу же признаны «клеветой в целях политической борьбы с противниками» и на следующий день «Правда» опубликовала постановление ЦК по этому вопросу, то рассмотрение «дела Ганецкого» продолжалось и на следующем заседании ЦК и приняло затяжной характер. При этом следует отметить, что на заседаниях 10 и 13 июня обнаружились определенные различия в понимании членами ЦК методов борьбы с клеветой буржуазной печати. По свидетельству Е. Д. Стасовой, секретаря ЦК РСДРП(б), Ленин 10 июня развивал мысль о нецелесообразности в условиях постоянной травли со стороны буржуазной прессы опровергать печатно каждое выступление против членов большевистской партии — достаточно потребовать документальных доказательств обвинения, и если их не представят и не передадут дело в суд, то Заславский должен считаться клеветником. Зиновьев придерживался иной точки зрения, а именно: нужно реагировать в печати по каждому поводу, причем прежде всего тем, чья честь задета⁴². Для предварительного рассмотрения подобных случаев ЦК сформировал юридическую комиссию в составе М. Ю. Козловского, П. А. Красикова, П. И. Стучки (все юристы-профессионалы). На заседании ЦК 13 июня Сталин предлагал обусловить выступления в печати постановлением этой комиссии. «Способ единоличных заявлений на клеветнические нападки — отвергнуть, — говорил согласно протокольной записи Сталин.— Мы выступаем только тогда публично, когда дает материал юридическая комиссия»⁴³. Сохранившийся неполный протокол не позволяет судить, как реагировали другие члены ЦК. Можно предположить, что достигнутая общая точка зрения отражена в письме Ленина в юридическую комиссию от того же 13 июня. В этом письме Ленин решительно выступил против предложения Исполнительного комитета группы социал-демократов Польши и Литвы о «затребовании объяснений» от Ганецкого, которое, по его мнению, «содержит в себе совершенно недопустимый выпад против чести отсутствующего (по партийным делам) товарища и при том агента ЦК». Ленин считал, что «надо установить принцип, что партия не должна отвечать на сплетни и клеветы (иначе как повторением, что клеветники суть клеветники), пока в печати не заявлено (1) за подписью определенного лица, не заведомого клеветника, точного обвинения, (2) которое должно давать возможность выступления перед легальным судом обеим сторонам, (3) обвинения, поддержанного политическими организациями, серьезного характера». Честность любого должностного лица партии, настаивал лидер большевиков, не может быть поставлена под сомнение без предварительного опроса свидетелей и изучения документов⁴⁴.

В результате обсуждения «дела Ганецкого» ЦК РСДРП(б) принял 13 июня следующее постановление: «Передать документ, полученный от поляков в юридическую комиссию для обсуждения в кратчайший срок»⁴⁵. 17 июня в петроградской газете польских социал-демократов «Трибуна» было опубликовано специальное заявление, в котором говорилось, что клеветой на циммервальдистов (в том числе и на Ганецкого) буржуазная печать стремится подорвать доверие рабочих к революционной социал-демократии. 22 июня по «делу Ганецкого» выступила и «Правда», которая в рубрике «Телеграммы из Стокгольма» опубликовала: 1) заявление Я. Ганецкого и 2) заявление В. Воровского, К.Радека и М. Вронского против статей Д. Заславского. Вот их тексты: 1. «Разоблачение Заславского в “Дне” — нечестная клевета. Никогда не судился за контрабанду и за мошенничество. Как заведующий экспортной фирмой был административно оштрафован за несоблюдение экспедиентом формальностей при отправке медикаментов в Россию. Травля Заславского как политическая кампания ясна. Моя деятельность в Копенгагене хорошо известна всем знающим меня там товарищам. Считаю недостойным оправдываться перед клеветническими нападками бульварного журналиста. Ганецкий». 2. «Прочли в “Дне” грязные нападки Заславского на Ганецкого. Зная двадцатилетнюю партийную деятельность Ганецкого и ознакомившись с фактами его жизни в Копенгагене, считаем выпад Заславского неопрятным политическим маневром для опорочения интернационалистов. Не сомневаемся, что все партийные товарищи дадут решительный отпор этим растлевающим приемам политической борьбы. Вронский, Орловский, Радек».

Из приведенных выше материалов видно, что большевистское руководство, будучи вынужденным реагировать на появившиеся в печати обвинения против Ганецкого, стремилось вместе с тем уйти от публичной полемики и ограничиться «внутренним расследованием». Что же касается Заграничного представительства ЦК РСДРП (б) в Стокгольме, которому также было поручено заняться «делом Ганецкого», то оно с самого начала заняло твердую позицию, считая Ганецкого «безусловно честным и преданным делу товарищем». Обоснование этой позиции содержалось в конфиденциальном письме К. Радека В. И. Ленину 28 июня 1917 г., опубликованном только в 90-е годы. «Раз считаем допустимым, чтобы члены партии занимались торговлей, — писал Радек, — то единственным ограничением можно считать только соблюдение общих правил юридического и морального характера. Если бы следователь, рассматривая коммерческие книги Ганецкого, нашел малейшее доказательство того, что он занимается нечестной спекуляцией или контрабандой, то Ганецкий был бы отдан под суд. Понятно, что на нашу точку зрения влияет также глубокая уверенность, что Ганецкий занимался вообще торговлей не для личной наживы, а для того, чтобы помогать материально партии. Последние два года Ганецкий не одну тысячу дал нашей организации, несмотря на то, что все рассказы о его богатстве — пустая сплетня. Отношения его к Парвусу чисто деловые, никогда с политикой не имели ничего общего. Понятно, что наше мнение ничуть не обязывает Вас и ЦК. Когда в руках у Вас будут все документы этого дела, мы попросим Вас высказать Ваше собственное мнение»⁴⁶. Содержащееся в письме Радека признание в том, что Ганецкий был спонсором большевиков, объясняет, почему это письмо не было опубликовано ранее 90-х годов.

Вполне вероятно, что большевистское руководство и прежде всего сам Ленин, учитывая заслуги Ганецкого перед партией, спустило бы на тормозах некстати возникшее его «дело», о чем свидетельствовало и стремление уйти от публичного обсуждения этой неприятной темы. Такая позиция оказалась на руку Временному правительству, получившему не только «французский подарок» для большевиков, но и «домашний сюрприз» в лице прапорщика 16-го Сибирского полка Д. С. Ермоленко, явившегося в конце апреля 1917 г. из немецкого плена в расположение русской армии. В июльские дни 1917 г., когда эта фамилия всплыла в печати, некоторые политические деятели, подобно Н. Н. Суханову, даже высказывали сомнение в том, была ли в действительности такая личность и не были ли его показания сфабрикованы на Дворцовой площади. На самом деле Д. С. Ермоленко — реальное лицо с сомнительной репутацией, служил еще до 1900 г. в военной контрразведке, с 1900 г. — в полиции во Владивостоке, во время русско-японской войны — опять в контрразведке, затем вышел в отставку. В 1914 г. он вновь на военной службе, попал в плен и, находясь в лагере для военнопленных, применил свой опыт для полицейской слежки за своими товарищами по лагерю. Далее следует предоставить слово генералу А. И. Деникину, который, будучи в то время начальником штаба Верховного главнокомандующего, принимал участие в допросе Ермоленко, а протокол допроса от 16 мая 1917 г. направил в Военное министерство. «Ермоленко был переброшен к нам в тыл на фронт 6-й армии для агитации в пользу скорейшего заключения сепаратного мира с Германией, — писал позднее А. И. Деникин. — Поручение это Ермоленко принял по настоянию товарищей. Офицеры германского Генерального штаба Шидицкий и Люберс ему сообщили, что такого же рода агитацию ведут в России агенты германского генерального штаба — председатель секции “Союза освобождения Украины” А. Скоропись-Иолтуховский и Ленин. Ленину поручено всеми силами стремиться к подорванию доверия русского народа к Временному правительству. Деньги на операцию получаются через некоего Свендсона, служащего в Стокгольме при германском посольстве»⁴⁷.

При всем уважении к боевому генералу эпизод о Ермоленко не принадлежит к числу убедительных фактов в его воспоминаниях. Приведенные в них показания пленного прапорщика носят, мягко выражаясь, неубедительный характер, ничего конкретного и вразумительного не содержат и напоминают своей фантазией показания подпоручика Колаковского против жандармского полковника Мясоедова в 1915 г. Интересно, что, когда германский посланник в Копенгагене Брокдорф-Ранцау узнал из петроградских газет, что два немецких офицера генштаба Шидицкий и Люберс рассказали русскому прапорщику Ермоленко, что Ленин — немецкий агент, то он запросил МИД Германии «выяснить, существуют ли в Генштабе офицеры Шидицкий и Люберс...»⁴⁸. А. Ф. Керенский, придававший показаниям Ермоленко большое значение, в своих мемуарах писал, что существование этих офицеров «было подтверждено»⁴⁹, но он слишком заинтересованное лицо в их существовании: в то время он был военным министром, вел активную пропагандистскую кампанию на фронте в пользу наступления русской армии, и ему было просто необходимо иметь в запасе оправдательные аргументы в случае неудачи этого выступления. Но ни в 1917 г., ни позднее Керенский не привел никаких конкретных фактов из показаний Ермоленко, хотя именно на них в первую очередь строил свои обвинения против Ленина и большевиков как агентов германского Генерального штаба. «Как ни отнестись к показаниям Ермоленко,— считал С. П. Мельгунов, — едва ли их можно признать “решающими” для определения отношения большевиков к германскому военному командованию, как это делает в своих воспоминаниях Керенский...»⁵⁰.

Касаясь показаний Ермоленко, еще в конце 20-х годов Л. Д. Троцкий язвительно писал: «Теперь мы, по крайней мере, знаем, как поступал немецкий Генеральный штаб в отношении шпионов. Когда он находил безвестного и малограмотного прапорщика в качестве кандидата в шпионы, он вместо того чтобы поручить его наблюдению поручика из немецкой разведки, связывал его с “руководящими немецкими деятелями”, тут же сообщал ему всю систему германской агентуры и перечислял ему даже банки — не один банк, нет, а все банки, через которые идут тайные немецкие фонды. Как угодно, но нельзя отделаться от впечатления, что немецкий штаб действовал до последней степени глупо»⁵¹.

Наконец, нельзя не принять во внимание то, что сообщает о Ермоленко начальник контрразведки Петроградского военного округа Б. В. Никитин. По его мнению, Ермоленко едва ли можно считать главным обличителем, поскольку он, «кроме голословных заявлений, не дал ничего», а «все обвинение, построенное на его показаниях, по справедливости, осталось неубедительным». Более того, Никитин считал необходимым отметить, «что петроградская контрразведка категорически отмежевывается от Ермоленко» и что у нее даже не было на него досье. «Я увидел до смерти перепуганного человека, который умолял его спрятать и отпустить, — вспоминал он о своей первой встрече с Ермоленко. П. А. Александров записал показания, а я его спрятал на несколько часов и отпустил. Пробыв в Петрограде не больше суток, он уехал в Сибирь»⁵². Такой «свидетель» был больше не нужен контрразведке, которая теперь могла строить на основе его показаний самые смелые предположения и даже обвинения, чтобы предъявить их в подходящее время. Но события развивались столь стремительно, что «секретное оружие» пришлось применить, с точки зрения его обладателей, даже преждевременно.

Примечания:

¹ Известия Петроградского Совета. 1917. 15 апр.

². Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 49. С. 437.

³ Известия Петроградского Совета. 1917. 16 апр.

⁴ Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 31. С. 281.

⁵ Там же. С. 276.

⁶ Там же. С. 235-236.

⁷ Петроградская газета. 1917. 14 апр.

⁸ Суханов Н. Н. Указ. соч. С. 43.

⁹ Германия и русские революционеры в годы Первой мировой войны. С. 308.

¹⁰ Там же. С. 309.

¹¹ Бьюкенен Джордж. Моя миссия в России. Воспоминания английского дипломата. 1910-1918 / Пер. с англ. М., 2006. С. 288-289.

¹² Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 2. М., 1990. С. 308.

¹³ Веселовский С. Б. Дневники 1915-1925 годов // Вопросы истории. 2000. 3. С. 89.

¹⁴ The Lansing Papers. 1914-1920. Vol. II. Washington, 1940. P. 325.

¹³ Cм.: Ганелин P. Ш. Россия и США. 1914-1917. Л., 1969. С. 167-180.

¹⁶ Там же. С. 190.

¹⁷ Там же. С. 228-229.

¹⁸ Соловьев О. Ф. Империалистические державы против революции в России // Новая и новейшая история. 1987. № 1. С. 156.

¹⁹ Там же.

²⁰ Интервенция на Северо-Западе России. 1917-1920 / Отв. ред. В. А. Шиш­кин. СПб., 1995. С. 55-56.

²¹ Там же. С. 57.

²² Иностранные дипломаты о революции 1917 г. // Красный архив. 1927. Т. 5 (24). С. 148

²³ Цит по кн. Фишер //Жизнь Ленина. Т. 1. М., 1997. С. 195.

²⁴ Там же.

²⁵ Керенский А. Ф. Указ. соч. С. 220.

²⁶ Последние новости (Париж). 1932. 11 июня.

²⁷ Попова С. С. Французская разведка ищет «германский след» // Первая мировая война. Дискуссионные проблемы истории. М., 1994. С. 264-273.

²⁸ Суханов Н. Н. Указ. соч. С. 75.

²⁹ Попова С. С. Указ. соч. С. 266.

³⁰ Там же. С. 266-267.

³¹ См.: Фишер Л. Указ. соч. С. 166-167.

³² Попова С. С. Указ. соч. С. 267-268.

³³ Там же. С. 268.

³⁴ Никитин Б. В. Роковые годы. М., 2000. С. 92.

³⁵ Попова С. С. Указ. соч. С. 268.

³⁶ Там же.

³⁷ Никитин Б. В. Указ. соч. С. 95.

³⁸ Попова С. С. Указ. соч. С. 268-269.

³⁹ Там же. С. 269.

⁴⁰ Антонов А. Е. Дело о германском шпионаже в России и партия большевиков в 1917 году (источники и историография): Автореф. дис. ... канд. ист. наук. СПб., 2004. С. 5-6.

⁴¹ См.: День. 1917. 10, 13 и 15 июня.

⁴² Амиантов Ю. Н., Ермолаева Р. А. Дело Ганецкого и Козловского // Кентавр. 1992. № 1-2. С. 72.

⁴³ Там же.

⁴⁴ Там же.

⁴⁵ Там же.

⁴⁶ Там же. С. 74-75.

⁴⁷ Деникин А. И. Указ. соч. С. 72-73.

⁴⁸ Германия и русские революционеры в годы Первой мировой войны. С. 334.

⁴⁹ Керенский А. Ф. Указ. соч. С. 203.

⁵⁰ Мельгунов С. П. Золотой немецкий ключ большевиков. Нью-Йорк, 1989. С. 92.

⁵¹ Троцкий Л. Д. Моя жизнь. М., 2001. С. 300.

⁵² Никитин Б. В. Указ. соч. С. 85-86.

 

 

 

Глава шестая

«ПЕРЕЛОМНЫЙ ПУНКТ» РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ

События 3-5 июля в Петрограде, определившие во многом дальнейшее направление Русской революции, были вызваны целым рядом факторов политического, социального и идеологического характера.

Главным из них стала неудача июньского наступления русской армии и связанные с ним последствия. Решиться на это наступление Временное правительство и Ставку заставило не только давление союзников, но и стремление остановить процесс разложения армии. «Ни одна армия не может оставаться в праздности беспредельно, — писал впоследствии А. Ф. Керенский, — восстановление боеспособности русской армии и ее переход в наступление было неотложной, основной, необходимой задачей свободной России. Ради своего будущего Россия должна была совершить героический жертвенный акт»¹. Но тогда, в июне 1917 г., у него, по правде говоря, не могло быть особых иллюзий относительно исхода этого «героического жертвенного акта». За два дня до начала июньского наступления солдаты гвардейского Павловского полка прямо в лицо говорили своему военному министру, что в наступление они не пойдут, а его министром не признают, мотивируя свое решение следующим образом: «Наступлением мы только затянем войну и потеряем свободу, а Германии не дадим в это время сделать революции. В Германии сейчас идет революция...»².

Командные круги также считали, что наступление, в случае его успеха, может излечить армию от тлетворного влияния революции. Начальник штаба Верховного Главнокомандующего генерал А. И. Деникин видел необходимость наступления в том, что «в пассивном состоянии, лишенная импульса и побудительных причин к боевой работе, Русская армия несомненно и быстро догнила бы окончательно, в то время как наступление, сопровождаемое удачей, могло бы поднять и оздоровить настроение, если не взрывом патриотизма, то пьянящим, увлекающим чувством победы. Это чувство могло разрушить все интернациональные догмы, посеянные врагом на благородной почве пораженческих настроений социалистических партий»³. Но и здесь не было трезвого расчета, а всего лишь надежда на удачу. Понесенное русской армией в апреле 1917 г. поражение на р. Стоход не было принято во внимание. «Эта операция сама по себе не имела сколько-нибудь серьезного значения, — писал генерал Людендорф, — но число русских, захваченных здесь в плен, было столь велико, что вызвало даже мое удивление. Канцлер просил меня делать как можно меньше шума по поводу этого успеха. Скрепя сердце, я согласился. Войска, участвовавшие в этой атаке, не заслуживали этой сдержанности. Появившиеся в газетах наши урезанные описания боя на Стоходе многим показались странными. Я предвидел это впечатление, но считал себя обязанным подчиниться желанию канцлера не разрушать надежды на мир»⁴.

Поэтому не трудно было предвидеть, чем может обернуться для русской армии и наступление, которое началось 18 июня 1917 г. на Юго-Западном фронте. В первые два дня наступления благодаря мощной артиллерийской подготовке и отважным действиям отборных частей были прорваны вражеские позиции. Однако остальная пехота следовала в наступление неохотно, и даже были случаи, когда части, подойдя к уже отбитым у противника позициям, возвращались назад под тем предлогом, что наша артиллерия так разрушила неприятельские окопы, что ночевать негде. После первых двух дней боев наступательный порыв двух центральных армий — 7-й и 11-й — иссяк, что вынужден был констатировать в своем донесении в Ставку командующий 11-й армии генерал Эрдели, отметив при этом, что «в некоторых частях господствует определенное убеждение, что они свое дело сделали и вести непрерывно дальнейшее наступление не должны»⁵.

Наиболее заметных успехов в первые дни наступления на ЮгоЗападном фронте добилась наступавшая на его левом фланге 8-я армия под командованием генерала Л. Г. Корнилова. Действуя против австро-венгерских частей, она захватила 7 тыс. пленных и 48 орудий, проникнув глубоко в расположение противника. Но затем повторилась та же картина, что на других участках фронта: по мере продвижения вперед отборные части тают от потерь, а идущая сзади остальная пехота приходит в такой беспорядок, что первая же контратака неприятеля заставляет всю 8-ю армию отступить назад в полном расстройстве ее рядов. Судя по всему, это не было неожиданностью и тем более ударом для генерала Корнилова, принявшего в мае 8-ю армию в тяжелом состоянии. По свидетельству служившего под его началом капитана Нежинцева, «знакомство нового командующего с его пехотой началось с того, что построенные части резерва устроили митинг и на все доводы о необходимости наступления, указывали на ненужность продолжения “буржуазной” войны, ведомой “милитарищиками”. Когда генерал Корнилов, после двухчасовой бесплодной беседы, измученный нравственно и физически, отправился в окопы, здесь ему представилась картина, какую вряд ли мог предвидеть любой воин эпохи». Картина, которую далее описывает Нежинцев, хотя и не уникальна для русской армии 1917 г., была не для слабонервных военачальников: «Мы вошли в систему укреплений, где линии окопов с обеих сторон разделялись, или, вернее сказать, были связаны проволочными заграждениями... Появление генерала Корнилова было приветствуемо ... группой германских офицеров, нагло рассматривавших командующего русской армией; за ними стояло несколько прусских солдат... Генерал взял у меня бинокль и, выйдя на бруствер, начал рассматривать район будущих боевых столкновений. На чье-то замечание, как бы пруссаки не застрелили русского командующего, последний ответил: “Я был бы бесконечно счастлив — быть может хоть это отрезвило бы наших затуманенных солдат и прервало постыдное братание”. На участке соседнего полка командующий армией был встречен... бравурным маршем германского егерского полка, к оркестру которого потянулись наши “браталыцики” — солдаты. Генерал со словами — “это измена!” — повернулся к стоящему рядом с ним офицеру, приказав передать “браталыцикам” обеих сторон, что если немедленно не прекратится позорнейшее явление, он откроет огонь из орудий. Дисциплинированные германцы прекратили игру... и пошли к своей линии окопов, по-видимому устыдившись мерзкого зрелища. А наши солдаты — о, они долго еще митинговали, жалуясь на “притеснения контрреволюционными начальниками их свободы”»⁶.

При таком морально-волевом настрое солдатской массы начатое 18 июня на Юго-Западном фронте наступление было заранее обречено на неудачу, и к 1-2 июля оно на этом направлении замерло окончательно. Потери всех трех армий за время этой операции составили 37 500 солдат и 1222 офицера. «По сравнению с потерями, которые выдерживала Русская армия до революции, эти цифры невелики, — писал в связи с этим военный историк Н. Н. Головин. — Но дело в том, что эти потери должны быть отнесены всецело на долю отборных частей и тех немногочисленных полков пехоты, которые устояли еще от заразы разложения. В этом случае приведенные выше цифры велики, ибо они означают почти полное уничтожение элементов долга и порядка, посредством которых командный состав мог еще кое-как поддерживать в армии хотя бы небольшой порядок»⁷.

К началу июля эхо поражения на Юго-Западном фронте докатилось и до Петрограда, где обстановка к тому времени и без того уже накалилась. Дело в том, что наступление на фронте послужило Временному правительству удобным поводом для того, чтобы попытаться избавиться от наиболее революционных частей Петроградского гарнизона. Реальная угроза расформирования и разоружения нависла над 1-м пулеметным, 1-м, 3-м и 180-м пехотными полками, запасными батальонами Гренадерского, Московского и Павловского полков, которые по разверстке штаба округа должны были направить в составе маршевых рот почти весь свой наличный состав. Особенно напряженное положение сложилось в 1-м пулеметном полку, из которого военный министр А. Ф. Керенский распорядился направить на фронт 500 пулеметов. План реорганизации 1-го пулеметного полка предусматривал его сокращение в три-четыре раза. Сложившуюся в 1-м пулеметном полку обстановку решили использовать в своих целях анархисты. Под влиянием их агитации пулеметчики высказались на своем общем собрании 20 июня за выступление против Временного правительства⁸. Однако прибывшим в 1-й пулеметный полк представителям Военной организации большевиков вместе с большевиками-пулеметчиками с трудом удалось удержать солдат от выступления. Но овладеть положением и охватить многотысячный гарнизон Петрограда своим влиянием Военная организация большевиков, насчитывавшая к тому времени всего 1600 человек, еще не могла. И очень скоро события в самом гарнизоне и на улицах Петрограда приняли неуправляемый характер.

Настроения недовольства и озлобления в столичном гарнизоне еще больше усилила весть о расправе с солдатами Гренадерского, Павловского и Финляндского полков, отказавшимися идти в наступление на Юго-Западном фронте. 1 июля общее собрание запасного батальона Гренадерского полка после выступления делегатов с фронта приняло резолюцию, выражавшую «полное недоверие Временному правительству, министру Керенскому и партиям, его поддерживающим»⁹. С призывами к вооруженному выступлению вновь выступили солдаты 1-го пулеметного полка, находившиеся в сильном возбуждении в связи с упорно распространявшимися слухами о том, что выделенные полком для отправки на фронт 350 пулеметов задержаны штабом округа для расправы с революционными массами. Воинственное настроение солдат использовала в своих целях Петроградская федерация анархистов-коммунистов, которая на тайном совещании решила начать агитацию за вооруженное восстание, сделав особую ставку на 1-й пулеметный полк¹⁰. По свидетельству начальника петроградской контрразведки Б. В. Никитина, командующий Петроградским военным округом генерал П. А. Половцов, беседуя с ним 1 июля 1917 г., сказал: «Положение Временного правительства отчаянное: оно спрашивает, когда ты будешь в состоянии обличить большевиков в государственной измене»¹¹. Именно 1 июля, по признанию самого Никитина, он выписал ордера на арест большевистских лидеров во главе с Лениным и «приказал отменить производство всех 913 дел по шпионажу, больших и малых, находящихся в разработке контрразведки и не имеющих прямого отношения к большевикам, дабы усилить работу против большевиков»¹². Теперь находившиеся под его началом 21 юрист и 180 агентов¹³ могли в любой момент начать одно (но зато какое!) «дело». Временное правительство, сидевшее на вулкане разраставшегося недовольства и возмущения солдатских масс, имело таким образом наготове не только компромат на большевиков, но и аппарат дознания. Однако события 3-5 июля 1917 г. в Петрограде нарушили планы организаторов акции против большевиков.

Примечания:

¹ Kerensky A. The Catastrophe. New York, 1927. P. 127.

² Революционное движение в России в мае-июне 1917 г.: Документы и материалы. М., 1959. С. 365-366.

³ Деникин А. И. Очерки Русской смуты. Т. 1. Крушение власти и армии. Февраль-сентябрь 1917. Париж, 1921. С. 178.

⁴ Ludendorff Е. Meine Kriegserinnerungen 1914 -1918. Berlin, 1919. S. 343.

⁵ Головин Н.Н. Военные усилия России в мировой войне. М., 2001. С. 566-567.

⁶ Деникин А. И. Указ. соч. С. 76-77.

⁷ Головин Н. Н. Указ. соч. С. 367.

⁸ Известия Петроградского Совета. 1917. 22 июня.

⁹ Большевизация Петроградского гарнизона: Сб. документов и материалов. Л., 1932. С. 133-134.

¹⁰ Знаменский О.Н. Июльский кризис 1917 года. М.; Л., 1964. С. 46.

¹¹ Никитин В. В. Роковые годы. М., 2000. С. 105.

¹² Там же. С. 101.

¹³ Там же. С. 11.

 

 

 

1. Большевистский путч или стихийное выступление масс?

В оценке июльских событий в Петрограде, оказавших глубокое воздействие на дальнейший ход Русской революции, с самого начала выявились диаметрально противоположные точки зрения: для одних это было большевистское восстание, инспирированное германским Генеральным штабом, для других стихийное выступление рабочих и солдат, возмущенных антинародной политикой Временного правительства. Эти крайние точки зрения олицетворяли в первую очередь А. Ф. Керенский и В. И. Ленин, представлявшие различные социальные и политические силы и оставшиеся непримиримыми противниками. Между этими точками зрения находится сложная историческая проблема, понимание которой должно быть основано на изучении всех документальных и мемуарных источников, на учете всех аргументов и фактов, доводов и мнений; на способности отрешиться от политических пристрастий, неизбежных в политической борьбе и вредных в исторических исследованиях. Называя июльские события в Петрограде «одним из драматичнейших эпизодов революции», Н. Н. Суханов писал: «Его история не только очень важна и интересна, но и очень сложна. И не только сложна, но и очень темна, крайне запутана. По обыкновению, я не беру на себя ни малейшего обязательства ее распутать, не только правильно истолковать, но и дать истинную версию событий... Но чтобы помочь распутать июльские дни будущим историкам, мне, со своей стороны, следовало бы описать их с максимальной подробностыо...»¹.

Из огромной исследовательской литературы, посвященной июльским соб�