Глава вторая
ОТ ГЕРМАНОФИЛЬСТВА К БОРЬБЕ С «ГЕРМАНИЗМОМ»*
«В начале 1914 г. в русском военном министерстве войны не ожидали, — вспоминал бывший в то время военным министром В. А. Сухомлинов. — В главном управлении генерального штаба в конце зимы 1913/1914 гг. расписания лагерных сборов составлялись как обыкновенно: отдельные части у отдаленных округов, в том числе и западного пограничного района, должны были прибыть в Красное Село»1. Если в военном ведомстве за несколько месяцев до начала Первой мировой войны ее не ожидали, то наиболее дальновидные политики ее предвидели и даже предупреждали о ее негативных последствиях для России. Один из самых влиятельных царских сановников, бывший министр внутренних дел П. Н. Дурново обратился в это же время к Николаю II с, запиской2, в которой предупреждал, что англо-русское сближение «сулит нам неизбежно вооруженное столкновение с Германией». Отвечая на вопрос, в каких условиях произойдет это столкновение, П. Н. Дурново в своей записке определил основные группировки — Россия, Франция, Англия, с одной стороны, и Германия, Австро-Венгрия и Турция — с другой. При этом он обращал внимание царя на тот очевидный для него факт, что в достижении своих жизненных целей «Германия не отступит перед войной и, конечно, постарается даже ее вызвать, выбрав наиболее выгодный для себя момент». Одновременно царский сановник отмечал, что «борьба с Германией представляет для нас огромные трудности и потребует он нас неисчислимых жертв». Убеждая царя в том, что России во всех отношениях не выгодна война с Германией, П. Н. Дурново обращал особое внимание на важность экономического сотрудничества с немецкой стороной. «Что же касается немецкого засилья в области нашей экономической жизни, то едва ли это явление вызывает те нарекания, которые обычно против него раздаются, — полагал он. — Россия слишком бедна и капиталами, и промышленною предприимчивостью, чтобы могла обойтись без широкого притока иностранных капиталов. Поэтому известная зависимость от того или другого иностранного капитала неизбежна для нас до тех пор, пока промышленная предприимчивость и материальные средства населения не разовьются настолько, что дадут возможность совершенно отказаться от услуг иностранных предпринимателей и их денег. Но пока мы в них нуждаемся, немецкий капитал выгоднее для нас, чем всякий другой... В отличие от английских или французских, германские капиталисты, большею частью вместе со своими капиталами, и сами переезжают в Россию. Этим же свойством в значительной степени и объясняется поражающая нас многочисленность немцев-промышленников, заводчиков и фабрикантов, по сравнению с англичанами и французами. Те сидят себе за границей, до последней копейки выбирая из России вырабатываемые их предприятиями барыши. Напротив того, немцы-предприниматели подолгу проживают в России, а нередко там оседают навсегда. Что бы ни говорили, но немцы, в отличие от других иностранцев, скоро осваиваются в России и быстро русеют. Кто не видел, напр., французов и англичан, чуть не всю жизнь проживающих в России и, однако, ни слова по-русски не говорящих? Напротив того, много ли видно немцев, которые бы хотя с акцентом, ломаным языком, но все-же объяснялись по-русски? Мало того, кто не видал русских людей, прославленных, до глубины души преданных русским государственным началам и, однако, всего в первом или во втором поколении происходящих от немецких выходцев?».
Свидетельством глубокого проникновения немцев в Россию стало и то, что к лету 1914 г. из 1,5 тыс. генералов русской армии этнические немцы составляли пятую часть, а в гвардейских войсках выходцы из немецких знатных родов занимали треть командирских должностей. По подсчетам немецких историков, более 300 тыс. немцев — подданных Российской империи, сражались в русской армии против Германии и Австро-Венгрии3.
Главное предостережение П. Н. Дурново состояло в том, что война России с Германией может закончиться социальной революцией для обеих. «Слишком уж многочисленны те каналы, которыми за много лет мирного сожительства, незримо соединены обе страны. Чтобы коренные социальные потрясения, разыгравшиеся в одной из них не отразились бы и в другой, — писал он. Особенно благоприятную почву для социальных потрясений представляет, конечно, Россия, где народные массы, несомненно, исповедуют принципы бессознательного социализма».
Однако в августе 1914 г. ничто не предвещало предсказанного П. Н. Дурново исхода событий. В ответ на объявление войны Германией Россия ответила взрывом патриотизма. По свидетельству князя А. В. Оболенского, «подъем народного энтузиазма был огромным; казалось, что государь и народ были единодушны»4. Когда Николай II сразу же после подписания манифеста об объявлении войны Германии появился вместе с императрицей Александрой Федоровной на балконе Зимнего дворца, «то вся толпа, запрудившая площадь Зимнего дворца, так что еле можно было дышать, как один человек, упала на колени, и все разом подхватили “Боже, царя храни”. Всем видевшим события 1917 и 1918 гг. трудно поверить, что это была все та же толпа тех же рабочих, солдат и чиновников»5. Передавая свои впечатления от первых дней после начала войны, английский посол Джордж Бьюкенен писал: «В эти чудесные дни начала августа Россия оказалась совершенно преображенной. Германский посол предсказывал, что объявление войны вызовет революцию. Он даже не послушался совета своего друга отослать его коллекцию художественных ценностей на хранение в Эрмитаж, поскольку полагал, что Эрмитаж будет разгромлен одним из первых. К несчастью для него, единственным проявлением беспорядков стало полное разграбление посольства Германии 4 августа. Вместо того, чтобы вызвать революцию, война лишь скрепила связь между государем и народом»6. Расположенное в центре города, на Исаакиевской площади, посольство Германии и в самом деле было взято толпой штурмом и, несмотря на присутствие на площади министра внутренних дел Н, А. Маклакова и эскадрона жандармов, было «разнесено в щепки».
Что же касается «скрепления связи между государем и народом», то это было хотя и ярко проявленное, но мимолетное впечатление, которое быстро улетучилось. Пройдет не так уже много времени, и худшие опасения П. Н. Дурново начнут сбываться в ходе длительной и кровопролитной войны: Россия и Германия сами загонят себя в тупик, выход из которого будет пролегать через социальные потрясения и революции.
Война стала последним испытанием царизма, показала его неспособность спасти от катастрофы страну, которая к этой войне не была готова. На первые поражения русской армии в августе 1917 г. царь смог ответить только переименованием Петербурга в Петроград. Как признавал позднее начальник штаба Ставки генерал Н. Н. Янушкевич, вопрос о недостатке снарядов, винтовок и патронов возник в первые же месяцы войны. Мобилизационный запас снарядов, например, был израсходован в первые четыре месяца войны. Программа перевооружения была рассчитана на выполнение к 1917 г. Казенная военная промышленность не могла в достаточной степени обеспечить армию вооружением и боеприпасами, а переход частной промышленности на их производство был начат с опозданием. В результате русская армия оказалась неподготовленной к ведению крупномасштабных наступательных операций. В ноябре 1914 г. председатель Центрального военно-промышленного комитета А. И. Гучков сообщал с фронта, что «войска плохо кормлены, плохо одеты, завшивлены в конец, в каких-то гнилых лохмотьях вместо белья»7. В связи с этим А. Ф. Керенский позднее писал: «Реакционеры, утверждающие, будто русскую армию сгубила революция, будто армия, героически сражавшаяся в 1914-1915 годах, разбежалась в 1917-м, совершенно искажают факты. Армия неотвратимо утрачивала боеспособность. Она все более напоминала недисциплинированную, плохо экипированную толпу»...8
Война легла непосильным бременем на экономику страны. «В то время как Англия вступила в войну, имея одних иностранных ценностей на 150 миллиардов франков, а Франция на 115 миллиардов франков, с чем, с какими запасами накопленных в долгие годы мира богатства, вступила в эту войну Россия?» — задавался вопросом член Государственной думы А. А. Бубликов в 1917 г. И сам отвечал: «С отрицательным запасом, с иностранными долгами государственными и промышленными»9. В 1914 г. суточные расходы на войну составляли 9 млн руб., а в 1915 — 24 млн руб., в 1916 — 40 млн руб., в 1917 г.— 55 млн, а всего военные расходы России за 1914-1917 гг. составили около 50 млрд руб. Именно таким был государственный долг, по данным министра финансов Временного правительства А. И. Шингарева, на середину 1917 г.10 Экономическая неподготовленность к войне была усугублена острым социально-политическим кризисом, расколом российского общества, нежеланием царизма пойти на уступки либеральной оппозиции. «... Наступил момент, когда для всех стало ясно, что довести войну до конца, победить при старом строе невозможно, и для тех, кто верил, что революция гибельна, для тех явилось долгом и задачей сделать революцию сверху, — говорил один из видных деятелей кадетской партии В. А. Маклаков на частном совещании членов Государственной думы 4 мая 1917 г. — Вот та задача, которую мы не исполнили. И если, господа, потомство проклянет эту революцию, то она проклянет и тех, которые вовремя не поняли, какими средствами можно было бы ее предотвратить»11.
Однако Николай II, убежденный в абсолютной преданности ему народных масс, полагал, что успешное решение обострившихся внутриполитических проблем зависит только лишь «от единения царя со своим народом», который стремится не к ограничению царской власти, а к оказанию ей безусловной поддержки. Перманентная оппозиционность Государственной думы заставляла царя искать «единения с народом» в общении не с ее депутатами, а с черносотенными деятелями. Когда однажды председатель Думы М. В. Родзянко обратил внимание Николая «на растущее недовольство в народных массах, царь возразил ему, показав объемистую пачку телеграмм черносотенцев: “Это неверно. У меня ведь тоже есть своя осведомленность. Вот выражения народных чувств, мною ежедневно получаемые: в них высказывается любовь к царю”»12. Встречаясь во время войны с рабочими и солдатами, Николай пытался снова и снова доказать себе и другим, что проявившееся в начале войны «единение царя и народа» существует по-прежнему. Если судить по восторженному приему подданных, то оно так и было. «Его величество посетил сегодня Путиловский завод,— записал в своем дневнике военный министр В. А. Сухомлинов. — Рабочие высказали такой энтузиазм и патриотический подъем, что государь был до глубины души тронут»13. Трудно сказать, насколько искренни были здесь обе стороны. Во всяком случае именно путиловцы выступили одними из первых в феврале 1917 г. против царской власти. Охранное отделение сообщало, что 3 февраля 1917 г. рабочие кричали у Путиловского завода: «Долой самодержавную власть, так как государь не знает, кто правит страной и ее продает»14.
По мере ухудшения положения в стране думская оппозиция все решительнее протестовала против политики царской власти. Выступая 1 ноября 1916 г. на заседании Государственной думы, лидер партии конституционных демократов П. Н. Милюков назвал царское правительство главным виновником развала в стране как на фронте, так и в тылу. «Во французской “Желтой книге”, — говорил он, — был опубликован германский документ, в котором преподавали правила, как дезорганизовать неприятельскую страну, как создать в ней брожение и беспорядки. Если бы наше правительство хотело намеренно поставить перед собою эту самую задачу или если бы германцы захотели употребить на это свои средства — средства влияния или средства подкупа, то ничего лучшего они не могли бы сделать, как поступать так, как поступало русское правительство». Тем не менее в этой речи будущего министра иностранных дел Временного правительства удивляет то, что тезис о дезорганизаторской работе противника выражен в предположительной форме («если бы германцы захотели... »), и нам, в свою очередь, остается предположить: либо П. Н. Милюков действительно ничего не знал об этой подрывной работе, либо для него было важнее «свалить» собственное правительство, которое он обвинял в «глупости» или «измене».
Показательно также с этой точки зрения и выступление в Москве в декабре 1916 г. соратника П. Н. Милюкова — В. А. Маклакова. «Династия ставит на карту самое свое существование, — говорил он, — не разрушительными силами извне, а ужасною разрушительною работою изнутри она сокращает срок возможного, естественного существования на доброе столетие... Безумная власть пришла бы в величайший ужас, если бы она знала, услыхала, каким языком и что говорит деревня. Бог весть, какими путями, но ей немедленно стало известно все то, что знают в Петрограде каждая кухарка и дворник. И ужасное зерно истины деревня стала облекать в невероятные одежды легенды. И получается поистине кошмар. Интеллигенция, силясь понять явление, в ужасе перед развалом, все-таки не теряет до конца великодушия и говорит о болезни, о патологии, о психозе; деревня решает проще: она знает в оценке происходящего одно ужасное слово: ’’измена, предательство русского народа германцам”»15.
Но так думала не только деревня. Как показало изучение материалов перлюстрации в годы Первой мировой войны, треть всех корреспондентов связывала кризисное состояние России с закулисным влиянием, считала его даже решающим фактором политической и экономической жизни России. Образ «темных сил» эксплуатировался и левыми, и правыми политическими кругами, вкладывающими в него различное содержание. Более половины тех, кто писал о «вражеском влиянии», понимали под этим действия «немецких агентов»16. «Слухи заполнили собою обывательскую жизнь, — отмечалось в отчете Петроградского охранного отделения в ноябре 1916 г., — им верят больше, чем газетам, которые по цензурным условиям не могут открыть всей правды. Общество жаждет вести разговоры на “политические” темы, но не имеет никакого материала для подобных бесед. Всякий, кому не лень, распространяет слухи о войне, мире, германских интригах и пр. Не видно конца всем этим слухам, которыми живет изо дня в день столица»17.
Главным персонажем слухов становится императрица. Александра Федоровна была заподозрена с самого начала войны в германофильстве: она де радуется, «когда бьют наших, и плачет, когда бьют врагов». И хотя распространителей подобных слухов даже привлекали к суду, остановить их хождение было невозможно18.
Возник устойчивый слух о «немецкой партии», сплотившейся вокруг императрицы. Неудивительно, что в такой обстановке русский генерал мог сказать английским офицерам в начале 1917 г.: «Что мы можем поделать. У нас немцы везде. Императрица — немка»19. В докладе военной цензуры о настроениях в русской армии в начале 1917 г. отмечалось, что офицеры все неустройство приписывают влиянию «немецкой партии», при этом многие относятся к царице враждебно, считая ее «активной германофилкой»20. Во время визитов Александры Федоровны в Ставку принимались экстренные меры секретности — утверждали, что после каждого такого посещения русская армия терпела поражения. Начальник штаба Верховного главнокомандующего генерал М. В. Алексеев заявил, что у царицы имелась секретная карта с расположением войск, которая должна была существовать только в двух экземплярах, хранящихся у него и императора21.
Другим персонажем слухов стал великий князь Николай Николаевич, назначенный царем Верховным главнокомандующим. Первые слухи об измене Верховного главнокомандующего были зафиксированы еще осенью 1914 г. Некий волостной писарь и его помощник рассказывали крестьянам в волостном управлении, что Николай Николаевич де «сделал измену» и продал Варшаву за 16 пудов золота, но один солдат на него донес, и великого князя будут судить. Слухи о «пудах золота» распространялись и потом. Пьяный торговец из Тамбова в ночь на 1 января 1916 г. поведал посетителям трактира, что «бывший Верховный Главнокомандующий Великий князь Николай Николаевич продал Карпаты и Россию за бочку золота, и теперь война проиграна»22. Даже московский градоначальник не мог не отметить, что в народе складывается убеждение, что победы достигнет не правительство, а народ своими собственными усилиями и после войны посчитается с правительством за ту кровь, которая пролилась напрасно, благодаря его потворству немцам»23.
В подобных слухах отразились сомнения в различных слоях российского общества относительно патриотической позиции династии Романовых. Показательно, что созданная Временным правительством Чрезвычайная следственная комиссия для расследования преступлений царского режима была ориентирована на поиск доказательств преступной связи Романовых с Германией. Председатель этой комиссии Н. К. Муравьев первоначально считал, что Николай II намеревался открыть фронт немцам, а царица передавала кайзеру Вильгельму II сведения о дислокации русских войск24. Объяснение этому феномену лежит, между прочим, не только в прежних отношениях Николая II и Вильгельма II, но и в тех новых политических и идеологических установках, которые были приняты царем и его правительством с началом войны против Германии.
Примечания:
1 Сухомлинов В. Воспоминания. Берлин. 1924. С. 283.
2 3аписка П. Н. Дурново // Красная новь. 1922. №6 (10). С. 182-189.
3 Меленберг А. А. Немцы в Российской армии накануне Первой мировой войны // Вопросы истории. 1998. № 10. С. 128-130; Хаген М. фон. Великая война и искусственное усиление этнического самосознания в Российской империи // Россия и первая мировая война. СПб., 1999. С. 402.
4 Цит. по: Куликов С. В. Император Николай II в годы Первой мировой войны // Английская набережная, 4. СПб., 2000. С. 287.
5 Там же.
6 Бьюкенен Джордж. Моя миссия в России. Воспоминания английского дипломата. 1910-1918 / Пер. с англ. М., 2006. С. 170.
7 Кризис самодержавия в России. 1895-1917. Л., 1984. С. 543.
8 Керенский А. Ф. Русская революция 1917. М., 2005. С. 91
9 Буржуазия и помещики в 1917 г. Частные совещания членов Государственной думы. М.; Л., 1932. С. 133.
10 Там же. С. 248.
11 Там же. С. 17.
12 Куликов С. В. Указ. соч. С. 285.
13 Дневник генерала Сухомлинова // Дела и дни. Кн. 1. Пг., 1920. С. 230.
14 Февральская революция и охранное отделение / / Былое. 1918. № 1 (29). С. 160.
15 Донесения Д. К. Кумашша из Министерского павильона Государственной думы. Декабрь 1911 — февраль 1917 года // Вопросы истории. № 5. С. 28-29.
16 Измозик В. С. К вопросу о политических настроениях российского общества в канун 1917 г. // Россия и Первая мировая война. СПб., 1999. С. 166.
17 Буржуазия накануне Февральской революции / Подгот. Б. Б. Граве. М.; Л., 1927. С. 125-126.
18 Колоницкий Б. И. К изучению механизмов десакрализации монархии (слухи и «политическая порнография» в годы Первой мировой войны) // Историк и революция. СПб., 1999. С. 72-73.
19 Там же. С. 73
20 Там же. С. 73-74.
21 Там же. С. 74.
22 Колоницкий Б. И. Великий князь Николай Николаевич в оскорблениях и слухах эпохи Первой мировой войны // Отечественная история и историческая мысль в России ХІХ-ХХ веков: Сб. статей к 75-летию А. Н. Цамутали. СПб., 2006. С. 446, 450
23 Савинова Н. В. Антинемецкие настроения населения Российской империи в 1914-1917 гг. // Вестник СПбГУ. Сер. 2. 2007. Вып. 2. С. 181.
24 Завадский С. В. На великом изломе // Архив русской революции. Т. XI. Берлин, 1923. С. 50.