Тайный союзник - 2. Германская агентура в России: реальная опасность и шпиономания

2. Германская агентура в России: реальная опасность и шпиономания

С объявлением всеобщей мобилизации русская контрразведка приступила к запланированным ранее арестам. Эти аресты сразу же приобрели массовый характер, в особенности в западных округах. Контингент подозреваемых, а следовательно, арестованных и высланных определялся не имевшимися у контрразведки компрометирующими то или иное лицо сведениями, а в первую очередь национальной принадлежностью. Самой распространенной формой борьбы со шпиономанией стала административная высылка подозреваемых. Высочайшим указом от 20 июля 1914 г. западные губернии России были объявлены на военном положении, и главные начальники губерний получили право высылать всех неблагонадежных во внутренние губернии. Стараниями военных властей очень скоро высылка «подозреваемых в шпионаже» превратилась в массовую высылку немецких колонистов из западных губерний в Западную Сибирь¹.

Наряду с немцами в число «подозреваемых» попали и все китайцы, проживавшие к началу войны на территории Российской империи. В циркуляре от 28 июля 1918 г. Департамент полиции предупреждал всех начальников жандармских управлений о том, что, «рассеиваясь и проживая без всякого надзора по всей стране, китайцы представляют собой элемент, из которого могут легко вербоваться военные разведчики в пользу иностранных держав. Обычно китайцев рассматривали в России как вероятных агентов японской разведки, но с началом войны Департамент полиции посчитал, что те же китайцы могут быть и агентами Германии. Чтобы объяснить столь резкую смену оценки потенциальной угрозы, исходящей от китайских торговцев, Департамент полиции ссылался на то обстоятельство, что китайцы в обеих столицах живут группами, из «коих каждая представляет собой правильную тесно сплоченную дисциплинированную организацию», а торговлей, причем явно убыточной, занимаются лишь «для отвода подозрений». Но прямых доказательств связи китайских коробейников с германской или австрийской разведками не было. Крутые меры принимали по отношению к китайцам столичные власти. В августе 1914 г. из Петрограда в Китай были насильственно отправлены 114 китайских подданных, а к началу сентября из Петрограда и Петроградской губернии были высланы все китайские торговцы как подозреваемые в шпионаже. Обязательной высылки китайцев из других городов Европейской России не было, но повсеместно власти открыли на них настоящую охоту, так как видели в них неразоблаченных германских агентов. У обосновавшихся в Москве китайцев жандармы периодически проводили обыски, в уездных городах и на железнодорожных станциях их арестовывали по малейшему подозрению или просто «на всякий случай». В Сибири вероятность работы китайцев на Германию не вызывала со стороны властей ни малейшего сомнения. Начальник штаба Иркутского округа 4 августа телеграфировал начальникам жандармских полицейских управлений Сибирской и Забайкальской железных дорог: «Германия направила из Китая партии и одиночных китайцев для внезапных разрушений... мостов и тоннелей»².

Прибегая к таким грубым методам работы, органы контрразведки не могли добиться существенных достижений. Не был здесь исключением и Петроград. По свидетельству одного из сотрудников петроградской контрразведки, «не обладая средствами к раскрытию германского шпионажа, не имея для этого ни способного руководителя, ни опытных агентов, ни дельных сотрудников, контрразведовательное отделение было вынуждено заниматься делами, не имеющими абсолютно никакого отношения к раскрытию германского влияния»³. В контрразведку поступала масса доносов на «подозрительных лиц», что было связано в первую очередь с культивирующейся на страницах газет шпиономанией. Поэтому «почти всякий грамотный человек почитал своим долгом сообщать, кого он считает шпионом или германофилом: обвиняли в шпионаже министра Григоровича, Сувориных, Путилова, почти всех начальников заводов, работающих на оборону, всех генералов с немецкими фамилиями и пр. Фантазия обывателей работала невероятно: о радиотелеграфах, подготовке взрывов и пожаров сообщали ежедневно, что при проверке ни разу не подтверждалось»⁴.

По доносам и обвинениям в германофильстве у контрразведки были тысячи подозреваемых в шпионаже, среди которых, как свидетельствует ее сотрудник, были «директора заводов, генералы, инженеры, присяжные поверенные, студенты наряду с рабочими, людьми неопределенных профессий; были католики, православные, лютеране, буддисты, были русские, эстонцы, латыши, китайцы (евреи, конечно, попадали в списки заподозренных без различия, по какому поводу написан донос)... Для 9/10 этой публики не было абсолютно никаких причин к занесению их в списки германофилов, но для высшего начальства величина списков служила признаком продуктивности работы...⁵

Поток доносов на немцев хлынул в канцелярии губернаторов и в жандармские управления. В основном посредством доносов люди сводили со своими обидчиками старые счеты. Доносили на немцев-колонистов, чиновников с немецкими фамилиями, их знакомых и родственников. Обилие доносов, не имевших под собой, как правило, реальных фактов создавало благоприятную возможность для фабрикации «шпионских дел»⁶.

Более перспективным направлением борьбы с немецким шпионажем могла стать «разработка» иностранных промышленных предприятий. Если иметь в виду, что к 1915 г. в России было выявлено около 3 тыс. предприятий, частично или полностью принадлежавших германским или австрийским подданным⁷, то станет ясно, какое урожайное поле открывалось перед контрразведкой, равно как и широкие возможности для карьеристов. Практически все крупные иностранные фирмы, имевшие свои правления в Петрограде и Москве, открывали свои филиалы в провинции и, следовательно, получали потенциальную возможность собирать разведывательные сведения. Но и здесь было не так все просто и успешно, несмотря на кажущуюся очевидность подрывной деятельности этих фирм и кампаний.

Показательна в этом отношении история с разоблачением «шпионской» компании «Зингер», в кронштадтской конторе которой при обыске был обнаружен циркуляр центрального управления от 26 сентября 1909 г. с запросом о количестве нижних чинов в армейских частях и матросских экипажах⁸. Против шпионской деятельности фирмы «Зингер» развернула бурную кампанию столичная и провинциальная печать. К делу подключился и «главный специалист» по германскому шпионажу начальник штаба VI армии генерал-майор М. Д. Бонч-Бруевич, утверждавший впоследствии, что он «постарался нанести по разведовательной деятельности германского Генерального штаба несколько чувствительных ударов»⁹. Не располагая конкретными данными, Бонч-Бруевич тем не менее «раскрыл» методы работы «шпионской» компании «Зингер»: «У каждого агента имелась специальная, выданная фирмой географическая карта района. На ней агент условными значками отмечал число проданных в рассрочку швейных машин и другие коммерческие данные. Контрразведка установила, что карты эти весьма остроумно использовались для собирания сведений о вооруженных силах и военной промышленности России. Агенты сообщали эти данные ближайшему магазину, и там составлялась сводка. Полученная картограмма направлялась в Петроград в центральное управление общества «Зингер». Отсюда выбранные из картограмм и интересующие германскую разведку сведения передавались за границу¹⁰.

Чтобы разом «накрыть» всю германскую агентуру, работавшую под прикрытием «Зингер», 6 июля 1915 г. по предложению Бонч-Бруевича практически во всех военных округах были одновременно произведены обыски в конторах и магазинах фирмы. Обысков не было только на территории Московского военного округа. Вероятно, власти не хотели провоцировать повторение майских погромов, учиненных толпами хулиганов в Москве и других городах центра России под влиянием антинемецкой пропаганды. К тому же большая часть московских магазинов «Зингер» в ходе погромов была разрушена. Результаты всероссийской «облавы» оказались весьма скромными. Только в двух отделениях компании — в Петрограде и Гельсингфорсе — контрразведка нашла документы, которые можно было условно принять за инструкции по сбору информации о промышленности России. Зато удалось выяснить, что многие циркуляры правления и центральных отделений «Зингер» за 1913-1914 гг. были уничтожены. Ссылкой на это военные, с одной стороны, оправдывали неудачу своей операции, а с другой — доказывали обоснованность своих подозрений. По требованию военных магазины «Зингер» были закрыты, начались аресты служащих. В ответ правление компании подало прошение министру внутренних дел с ходатайством «об открытии магазинов, закрытых в разных городах властями с возникновением военного дела». Комиссия, образованная из представителей Земского и Городского союзов в августе 1915 г. признала, что фирма «Зингер», основанная американскими и британскими подданными, не может быть закрыта как германское предприятие¹¹.

В разоблачении подрывной деятельности германских фирм в России активную роль играли журналисты, среди которых следует особо выделить заведующего иностранным отделом «Вечернего времени» А. М. Оссендовского. Последний не только писал обличительные статьи, но и подготовил специальный доклад «Торговопромышленная агентура Австро-Германского Генерального штаба»¹². Вместе со своим шефом Б. А. Сувориным он представил в заинтересованные организации докладную записку «Военно-политический элемент в германской торгово-промышленной программе и борьба с ним»¹³. Правда, реальной и полезной информации в этих «документах» было не густо, зато фантазий хоть отбавляй. Именно буйная фантазия, основанная на знании шпионской тематики, позволит Оссендовскому позднее изготовить не один десяток «документов», якобы исходивших из Генерального штаба Германии. Среди них был и циркуляр от 14 июня 1914 г., которым военные агенты информировались об открытии «специальных военных кредитов на вспомогательные нужды войны» и уполномочивались «пользоваться в неограниченном размере этим кредитом для уничтожения неприятельских фабрик, заводов и важнейших военных и гражданских сооружений»¹⁴. Как убедительно доказалВ. И. Старцев, этот «циркуляр» составлен ретроспективным методом на основе реалий 1917 г.¹⁵

В действительности успехи российских спецслужб были гораздо скромнее. Они так и не смогли до начала Первой мировой войны «добыть» планы стратегического развертывания войск Германии и ведения первых военных операций, не говоря уже о специальных мероприятиях, содержавшихся, например, в упоминавшемся выше «Циркуляре» 9 июня 1914 г. По мнению современного исследователя Б. А. Старкова, предложения таких документов неоднократно поступали, но отклонялись по причине сомнений в подлинности этих документов¹⁶. К сожалению, эти сомнения редко посещают тех, кто сегодня эксплуатирует тему «германского золота» и готов принять даже грубую фальшивку за настоящий документ. Тем не менее следует признать заслугой российской контрразведки то, что она в меру своих сил и возможностей пыталась еще до начала Первой мировой войны выявить и нейтрализовать германскую агентуру. В Петрограде под наблюдением контрразведки находилось 14 крупных акционерных обществ, которые были или могли стать источником информации вражеской разведки. Среди них были «Сименс-Шуккерт», «Сименс и Гальске», «Артур Коппель», «Карл Герц», «Гуго Стиннес», «Кунст и Альберс», «Общество Пу- тиловских заводов», «Путиловские верфи», «Общество соединенных кабельных заводов» и др.¹⁷

Собранный контрразведкой материал позволил инкриминировать администрации «Института Шиммельпфенга» участие в военно-промышленном шпионаже. И он был закрыт со всеми его филиалами в первые же дни войны¹⁸. В сентябре 1914 г. был задержан директор «Путиловских верфей» К. А. Орбановский, у которого при аресте были изъяты документы секретного характера, предназначенные для передачи главной германской фирме в Приморском крае «Кунст и Альберс»¹⁹. Казалось бы, эта фирма, имевшая свои отделения в Петрограде, Москве, Одессе, Ревеле, Варшаве, Владивостоке, Благовещенске, Николаевске-на-Амуре, Николаевске-Уссурийском, на Сахалине²⁰, должна была бы немедленно перестать существовать, тем более, что в справке Департамента полиции она характеризовалась как действующая «во вред государственным и военным интересам России... До войны фирма являлась правильно организованным отделением германского Генштаба, покрывшего целой сетью хорошо обученных шпионов весь Приамурский военный округ». Но, по мнению Приамурского генерал-губернатора, закрывать эту фирму не следовало, поскольку она имела «очень большие сношения с торговыми домами Европейской России и в ней были тысячи служащих», при этом, как уверял генерал-губернатор, немцы и австрийцы, подозревавшиеся в шпионаже, давно высланы в Иркутскую губернию²¹. Экономические интересы в данном случае брали верх над военными. Однако в скором времени положение стало меняться в пользу военных.

Весной и летом 1915 г. власти предприняли ряд решительных шагов, которые придавали борьбе с «немецким засильем» в торгово-промышленной сфере более жесткий характер, чему способствовали неудачи на фронте и ухудшение внутриполитической обстановки в стране. Военные круги, усилившие в этот период свое вмешательство в дела государственного управления²², подталкивали самодержавие на усиление борьбы с «немецким засильем» в экономике, обосновывая это тем, что «организация немцами в России предприятий под видом русских акционерных обществ — враждебная деятельность, борьба с ней должна быть смелой и решительной», так как «подобные предприятия все время будут приносить глубокий вред армии и государству», а также обвинениями служащих «немецких компаний» в причастности к военному шпионажу²³. Усилила свою «антинемецкую» активность и определенная часть русской буржуазии. В то время как финансовые олигархи относились к борьбе с «германизмом» в промышленности в целом негативно, как опасаясь неблагоприятных последствий для экономики (оттока иностранных капиталов), так и защищая в принципе частную собственность, средняя и мелкая буржуазия (особенно московская) была настроена шовинистически и стремилась избавиться от конкурентов германского происхождения, главным образом в торговле²⁴. В области промышленности рассчитывали на солидный куш при дележе «германского наследства» и некоторые крупные предприниматели²⁵. Правящие круги учитывали эти настроения и старались подыграть им по мере возможности.

Положением Совета министров от 16 марта 1915 г. вводилось право назначения на принадлежавшие германским подданным предприятия правительственных инспекторов²⁶. 10 мая 1915 г. «неприятельские» подданные были очередным нормативным актом правительства исключены из состава членов обществ взаимного кредита и городских кредитных обществ. 12 мая 1915 г. Министерству внутренних дел было предоставлено право до окончания войны вносить принадлежавшие благотворительным обществам «вражеских» подданных денежные капиталы в особый фонд Государственного банка, недвижимые имущества конфисковывать, а на движимые налагать арест, а указом от 22 мая 1915 г. этим лицам воспрещалась выдача платежей и вкладов кредитными установлениями²⁷. Но все эти меры представляются не столь существенными по сравнению со следующим шагом властей: Положение Совета министров от 10 мая 1915 г. о представлении ему права ликвидировать торгово-промышленные предприятия, функционировавшие по германским уставам, было 1 июля 1915 г. «высочайше» распространено и на фирмы с русским уставом, в которых участвовали германские капиталы²⁸. Закон от 1 июля 1915 г. существенно расширял сферу деятельности борцов с «германизмом»: если в период Первой мировой войны в России функционировало всего 34 общества с иностранным уставом, в которых действовали германский и австрийский капиталы²⁹, то обществ с русским уставом и участием германского капитала было выявлено более 600³⁰.

С июля 1916 г. в реализацию ликвидационных мер в торговопромышленной области активно включился Особый комитет по борьбе с немецким засильем, направивший свои усилия на «освобождение русской торговли и промышленности от засилья немечества»³¹ и стремившийся «путем неуклонного применения действующих узаконений» добиться «полного очищения предприятий, непосредственно принадлежавших германским подданным», а также ликвидации «русских по форме, а по существу немецких акционерных обществ и товариществ»³². Законотворческой инициативы Особый комитет не проявлял, а ограничивался контролем за осуществлением ранее принятых правительственных постановлений и решением судьбы отдельных торговых и промышленных предприятий. Чиновники стремились максимально использовать благоприятную политическую конъюнктуру, подбадривая друг друга тем, что «те события, которые происходят сейчас в Европе, случаются раз в столетие, и поэтому стоит использовать переживаемую эпоху в целях освобождения русской промышленности от нежелательных капиталов»³³.

Наибольшие проблемы и дебаты вызвал вопрос о ликвидации «немецкого засилья» в электроиндустрии. Особый комитет уделял этой отрасли пристальное внимание, исходя из того, что она, во-первых, «почти полностью принадлежит в более или менее скрытой форме немецким капиталам и состоит в непосредственной зависимости от германского электрического треста»³⁴ , во-вторых, имеет особо важное значение в системе военного производства. Внимание к электроконцернам усиленно подогревалось «патриотической» прессой, сообщавшей, к примеру, еще в декабре 1914 г., что фирмой «Сименс и Гальске» при заключении договоров с городами «допущен ряд правонарушений, и МВД ввиду этого предложило губернаторам произвести проверку договоров, заключенных настоящей фирмой»³⁵. Вопрос о судьбе электротехнических обществ был поставлен Советом министров еще 12 июля 1916 г., однако дело оставалось без движения до 21 октября 1916 г., когда председатель Совета министров Б. В. Штюрмер обратился к Особому комитету с просьбой ускорить рассмотрение дел обществ «Сименс —Шуккерт», «Сименс и Гальске» и «Всеобщей компании электричества» «с ходатайствами от них об увеличении основных капиталов в целях расширения деятельности и привлечения новых русских акционеров»³⁶.

Весьма характерно, что военные, на словах ратовавшие за решительную борьбу с «германизмом» в экономике, на деле, узнав о планах ликвидации электротехнических обществ, первыми бросились спасать их. Морской министр И. К. Григорович 11 января 1916 г. сообщал Совету министров, что, по его мнению, борьба с «германизмом» должна быть не только решительной, но и осмотрительной. Принятые до этого к обществам меры (очевидно, правительственный надзор) он считал вполне достаточными, а их деятельность — не заслуживающей упреков³⁷. Глава военного ведомства Д. С. Шуваев от имени Особого совещания по обороне 16 июня 1916 г. информировал Особый комитет по борьбе с немецким засильем, что все заводы упомянутых обществ заняты почти исключительно выполнением казенных заказов, связанных с обороной³⁸. Начальник Главного артиллерийского управления генерал А. А. Маниковский высказывал мнение, что ликвидация обществ и переход их предприятий в другие руки (если он будет иметь место) должны быть быстрыми и безболезненными, так как перерыв в их работе был бы для обороны «крайне нежелателен»³⁹.

С беспокойством относился к возможному закрытию обществ и министр торговли и промышленности В. С. Шаховской, 3 февраля 1916 г. уверивший кабинет, что случаев перевода ими денег за границу, которые не оправдались бы получением товаров (одно из главных обвинений в доказательство «измены» обществ), обнаружить не удалось⁴⁰. Шаховской предложил в качестве вариантов решения проблемы три системы возможных мероприятий: 1) установление для обществ особого режима работы; 2) выкуп их в полном составе в казну; 3) частичное участие казны в обществах⁴¹.

Решением судьбы электротехнических фирм Особый комитет по борьбе с немецким засильем занялся в октябре 1916 г., посвятив этому вопросу полных пять заседаний. Несмотря на вышеперечисленные заступничества, Особый комитет объявил, что «перечисленные общества хотя и действуют по русскому уставу, но руководятся и направляются из Берлина» и самостоятельны только на бумаге. Деятельность фирм была признана вредной и представляющей опасность для государственных и экономических интересов России, так как они «являются источником средств для врага»⁴². В итоге Особый комитет принял решение ликвидировать общества «Сименс—Шуккерт», «Сименс и Гальске» и «Всеобщую компанию электричества», заменив их новыми, учреждаемыми «исключительно с целью приобретения ликвидируемых предприятий»⁴³.

Совет министров утвердил мнение большинства членов Особого комитета, а «Сименс-Шуккерт» и «Сименс и Гальске» были объединены в одно новое общество, с оставлением за казной 35% акций⁴⁴. Не меньше осложнений вызвала и ликвидация дел электроэнергетических обществ: «Общества электрического освещения 1886 года», «Электропередачи» и «Русского общества электрических районных станций», спасти которые пытались и буржуазные круги, и даже распутинское окружение⁴⁵. Деятельность созданного специально для обсуждения вопроса о ликвидации обществ Особого междуведомственного совещания при Министерстве юстиции закончилась фактически безрезультатно, так как мнения его членов на этот счет резко разделились. Меньшинство Совещания вообще выступило против ликвидационных мер: наряду с признанием факта учреждения этих обществ немцами подчеркивалось преобладающее значение в них швейцарских капиталов. Кроме того, противники ликвидационных мер делали упор на то, что сношения с Берлином, перевод денежных средств в Германию и фиктивность Петроградского правления «Общества 1886 года» документально не установлены, а также пугали коллег тем, что передача предприятий в руки города Москвы увеличит стоимость электроэнергии⁴⁶.

Сторонники ликвидации обществ утверждали, что их закрытие не может оказать влияние на приток иностранного капитала, преследующего экономические интересы, а капиталы, «преследующие цели политические, не только не нужны, но и опасны». Они настаивали также на фиктивности Петроградского правления «Общества 1886 года», получении им «указаний из Берлина» и утечке средств в Германию, а также ссылались на то, что часть швейцарских банков на деле — чисто германские. Переход предприятий к городу Москве они также не считали опасным⁴⁷.

В итоге полному осуществлению планов царизма ликвидировать «германизм» в торгово-промышленной сфере так и не суждено было сбыться. Между тем Особый комитет по борьбе с немецким засильем еще осенью 1916 г. объявил, что ему удалось «путем неуклонного применения действующих узаконений» добиться «почти полного очищения» русской торговли и промышленности от «засилья немечества»⁴⁸. Каково же было реальное положение дел? По подсчетам В. С. Дякина, участие германского или австрийского капитала было обнаружено или заподозрено в 611 акционерных обществах, а решение о ликвидации было принято, по его же исчислениям, в отношении 96⁴⁹. При учете того, что к 1915 г. в России было выявлено 2941 частное предприятие, частично или полностью принадлежавшее германским или австрийским подданным⁵⁰, результаты борьбы с «германизмом» в области торговли и промышленности следует оценить как более чем скромные. Российские правящие круги, бичевавшие «воинствующий германизм» как главного виновника развала экономики страны в военные годы и ратовавшие на словах за решительную и бескомпромиссную борьбу с ним, на практике действовали с оглядкой на реальное положение дел и вынуждены были не только значительно умерить свои первоначальные замыслы, но и во многих случаях вовсе отказаться от них.

Развернувшаяся с началом Первой мировой войны в России «шпионская кампания» в самых различных ее формах не была сугубо Российским феноменом. «Эпидемия стихийной шпиономании» охватила все воюющие страны. Среди населения Германии, например, с самого начала войны стали распространяться самые невероятные слухи, наподобие того, что по стране разъезжают вражеские автомобили, полные золота, предназначенного шпионам и диверсантам. В результате начавшейся охоты на одиночные легковые автомобили было убито несколько находившихся в них правительственных чиновников. Подобная картина наблюдалась и в Австро-Венгрии, но австрийские и германские власти приняли решительные меры по пресечению слухов, способных повлиять на моральное состояние армии и обстановку в тылу, и они пошли на спад⁵¹.

Иначе обстояло дело в России, правящие круги которой увидели в широко развернувшейся кампании против «германизма» спасительное средство в борьбе с внешними и внутренними угрозами империи. В условиях сильно угасшего патриотизма первых дней войны и обострившейся социально-экономической обстановки в стране царские власти сделали ставку на антинемецкую пропаганду и поощрение шпиономании. Командные верхи, в свою очередь, пытались свалить вину за неудачи на фронте на «германских шпионов», которых стали искать среди своих офицеров и даже в высших эшелонах власти. Яркий тому пример — состоявшиеся в 1915 г. судебные процессы над полковником С. Н. Мясоедовым и военным министром В. А. Сухомлиновым. Показателен сам факт, с которого началось дело об измене Мясоедова, еще до войны обвиненного в шпионаже и затем оправданного⁵². В декабре 1914 г. в Петроград из Швеции вернулся подпоручик 23-го Низовского полка Я. П. Колаковский, который для того, чтобы выбраться из немецкого плена, предложил свои услуги в качестве шпиона. Вернувшись в Россию, Колаковский явился с повинной и дал подробные показания по поводу полученного им задания. Он рассказал, что ему было поручено взорвать мост через Вислу за 200 тыс. руб., убить верховного главнокомандующего Николая Николаевича за 1 млн руб. и убедить коменданта крепости Новогеоргиевск сдать ее тоже за 1 млн руб. На третьем допросе Колаковский «вспомнил», что отправивший его в Россию с заданием сотрудник немецкой разведки лейтенант Бауэрмейстер советовал ему обратиться в Петрограде к отставному жандармскому полковнику Мясоедову, у которого он мог бы получить много ценных сведений для немцев. На следующем допросе Колаковский заявил, что «особо германцами было подчеркнуто, что германский Генеральный штаб уже более 5 лет пользуется шпионскими услугами бывшего жандармского полковника и адъютанта военного министра Мясоедова». «В этом рассказе, — комментировал впоследствии начальник Петроградского охранного отделения К. И. Глобачев, — весьма странным являлось то обстоятельство, что, отправляя его в Россию с такими целями, немцы не дали ему ни явок, ни пароля, словом ничего такого, что могло бы для Мясоедова, если бы он был действительно шпион, служить удостоверением, что Колаковский — действительно лицо, посланное германским Генеральным штабом»⁵³. По свидетельству Глобачева, Главный штаб поначалу не придал серьезного значения этим показаниям и никаких распоряжений на этот счет не поступило. «Между тем Колаковский стал трубить по всему Петрограду о важности своих разоблачений и что со стороны военных властей никаких мер не принимается, — вспоминал Глобачев. — Слухи об этом деле дошли до бывшего в то время товарища министра внутренних дел В. Ф. Джунковского, который приказал мне разыскать Колаковского и подробно его допросить. На допросе Колаковский ничего нового не показал, и сущность его рассказа была повтореньем того, о чем он заявлял первый раз в Главном штабе. Протокол допроса Колаковского был отправлен Охранным отделением в контрразведывательное отделение Главного штаба по принадлежности, и с этого, собственно говоря, момента и началось дело Мясоедова, о котором уже знал чуть ли ни весь Петроград, комментируя его на всевозможные лады. Главным штабом дело было передано на фронт, Мясоедов был арестован и началось следствие, длившееся довольно долго. Единственным материалом, собранным следствием по этому делу, была переписка с лицами, участвовавшими с Мясоедовым в торговых делах довоенного времени, его отношения к ген. Сухомлинову и к дамам, бывшим с ним в переписке, как то: Магеровская, Столбина и др. Все они также были арестованы, и им инкриминировалась связь с полковником Мясоедовым и получение от него некоторых предметов из военной добычи, взятой в Восточной Пруссии путем мародерства. Таким образом, следствие не добыло материала, уличающего Мясоедова в военном шпионстве, и оставалось одно лишь голословное заявление Колаковского, но общественное мнение было до того возбуждено этим делом, что ничего не оставалось другого, как предать Мясоедова военному суду. На этом деле играли все левые элементы, обвиняя Мясоедова, военного министра, правительство и командный состав чуть ли не в пособничестве государственной измене»⁵⁴.

Известный историк К. Ф. Шацилло, проводивший впоследствии уже историческое расследование этого «дела», в своем резюме пишет: «Итак, ничем не подтвержденным и явно сомнительным показаниям Колаковского поверили сразу же и безоговорочно. Особенно охотно с ними согласился верховный главнокомандующий Николай Николаевич. Человеку очень экспансивному, было очень лестно, что за его голову немцы обещали 1 млн рублей»⁵⁵. На самом деле при обыске квартиры Мясоедова ничего подтверждающего обвинения в шпионаже обнаружено не было; бесспорных фактов, уличавших Мясоедова в шпионаже, не было выявлено и в ходе следствия. Тем не менее по делу Мясоедова было арестовано 19 его близких и дальних знакомых. Арестовали и обвинили в шпионаже даже его жену. В марте 1915 г. над Мясоедовым состоялся суд, который приговорил его к смертной казни через повешение. Предъявленные ему обвинения были бездоказательны и одно нелепее другого (например: «через посредство не обнаруженных лиц довел до сведения германских властей данные о перемещении одного из русских корпусов»⁵⁶). Интересно, что позднее руководитель кайзеровской разведки Вальтер Николаи показал, что он не верит утверждениям, будто было доказано сотрудничество Мясоедова с германской разведкой⁵⁷. Тем не менее слухи о том, что сведения о предательстве Мясоедова получены из вражеских источников, имели тогда широкое хождение. Заслуга в захвате трофейных документов приписывалась французским союзникам, что было связано с прибытием в Россию миссии французского генерала По. Как утверждалось в письме одной столичной жительницы, «генерал По привез и вручил лично Государю список 42 лиц изменников, продающих своих собратьев за немецкое золото. Сведения французы забрали у одного из важных пленных. Во главе стоит Мясоедов, близкий человек военному министру, который давал немцам знать расположение войск и указывал, где их мало»⁵⁸.

Затем пришла очередь военного министра В. А. Сухомлинова, которого связали с казненным «германским шпионом» Мясоедовым и приговорили к пожизненной каторге. Его сделали главным виновником тяжелых поражений русской армии в Восточной Пруссии, отступления весной 1916 г. из Галиции, прорыва фронта в Польше. Общественное мнение, настроенное с начала войны на борьбу с «немецким влиянием» и всем «германизмом», было удовлетворено хотя бы на время. Удовлетворен был и верховный главнокомандующий Николай Николаевич, давно ненавидевший Сухомлинова, который в свое время приложил немалые усилия, чтобы ликвидировать возглавляемый Николаем Николаевичем государственный Совет обороны. Осуждение Сухомлинова, по справедливому суждению современных исследователей, нанесло «страшный удар по авторитету армейского командования»⁵⁹. Министр иностранных дел Англии лорд Грей в беседе с заместителем председателя Государственной думы А. Д. Протопоповым заметил по этому поводу: «Ну и храброе у вас правительство, раз оно решается во время войны судить за измену военного министра»⁶⁰. После осуждения военного министра в измене и связях с вражеской разведкой можно было обвинить без всяких оснований кого угодно, даже руководителей контрразведки Северо-Западного и Северного фронтов Н. С. Батюшина и М. Д. Бонч-Бруевича⁶¹.

Увы, очень скоро выяснилось, что дело было не в «продажном» военном министре и его подчиненных, а в гораздо более глубоких причинах. А. А. Поливанов, назначенный военным министром вместо В.А. Сухомлинова, на секретных заседаниях Совета министров в августе 1915 г. признавал: «На театре военных действий беспросветно. Отступление не прекращается... Вся армия постепенно продвигается вглубь страны, и линия фронта меняется чуть ли не каждый час. Деморализация, сдача в плен, дезертирство принимают грандиозные размеры... По-прежнему ничего отрадного, бодрящего. Сплошная картина разгрома и растерянности. Уповаю на пространства непроходимые, на грязь непролазную и на милость угодника Николая Мирликийского, покровителя святой Руси»⁶².

Тем не менее командующие фронтами и армиями по-прежнему были склонны винить в своих неудачах вражескую агентуру, борьбу с которой они считали первоочередной задачей. После ожесточенных и кровопролитных боев в Прибалтике командующий Северным фронтом генерал Н. В. Рузский наставлял командующего 12-й армии генерала Р. Д. Радко-Дмитриева: «В Риге вновь внедрился в широких размерах шпионаж. Это обязывает штаб Вашей армии принять самые решительные меры. Прошу Вас дать по этому поводу необходимые указания начальнику штаба армии, на ответственность которого я возлагаю более интенсивную борьбу с этим злом»⁶³. Руководитель разведки Макс Ронге не без оснований писал: «Чем хуже было положение русских на фронте, тем чаще и громче раздавался в армии крик: “предательство!”»⁶⁴. На могучей волне шпиономании ведомство не встречало препятствий в Государственной думе на получение все возраставших кредитов на борьбу со шпионажем и контршпионажем, а контрразведка все больше становилась органом политического сыска. «Наблюдение за политическими течениями в армии всегда производилось, — свидетельствовал военный министр Временного правительства А. И. Гучков о ситуации в армии в 1917 г., — но только оно не было организованным, оно шло через штабы корпусов, военных округов, поступало в Военное министерство тоже по Главному штабу. Все это было недостаточно оформлено. Пришли к заключению, что нужно создать специальный орган, иметь штаб офицеров, который концентрировал бы сведения, и создать при военном министре такой центр»⁶⁵. Указывая на факт «широчайшей политической слежки» в армии в этот период, А. Ф. Керенский писал: «Все офицеры были обязаны участвовать в работе особых политических отделов, шпионивших в войсках и среди народа. В ряды солдат и матросов внедрялись агенты полиции и провокаторы. Армейское командование должно было следить и доносить на своих подчиненных»⁶⁶. По признанию жандармского генерала П. Г. Курлова, «ужас состоял в том, что контрразведовательные отделения далеко вышли за пределы специальности, произвольно включив в круг своих обязанностей борьбу со спекуляцией, дороговизной, политической пропагандой и даже рабочим движением»⁶⁷.

Разумеется, революционные организации в полной мере использовали и тяжелые поражения русской армии и разоблачение «шпионов» в своей агитационной деятельности. Так, в одной из большевистских листовок, распространявшихся в Петрограде, говорилось: «Правительства воюющих стран никогда не прерывали дружеских отношений между собою, и, в случае революции в одной из них, они всегда соединятся для подавления рабочего класса и трудового крестьянства. Это подтверждает громкое дело полковника Мясоедова, начальника жандармской охраны на прусской границе, полковника Спиридовича, начальника личной охраны царя, генерала Фрейгат, бывшего редактора “Вестника полиции”, генерала Фредерикса, барона Карпуса, чиновника болгарского посольства и 40 офицеров генерального штаба, продававших русскую армию немецкому правительству. Пусть каждый рабочий подумает, где нужно искать наших врагов: среди ли австрийских и германских солдат или среди русского и германского правительства...»⁶⁸. В связи с этим работа контрразведки по борьбе с германской агитацией на военных заводах столицы была, по свидетельству ее сотрудников, бесполезной⁶⁹. «Кому вы рассказываете свои басни о немецких деньгах и агитаторах? — отмечалось в другой большевистской листовке. — Если рабочему классу, так он только посмеивается над вашим завираньем, так как эти агитаторы работают рядом с ним за одним станком, а немецкие деньги рабочие урывают из своего скудного заработка. Быть может, вы хотите скрыть, что Россия подготовляется и уже накануне второй революции?»⁷⁰.

Приближение этой революции теперь предчувствовали все, правда, по-разному. «К концу 1916-го года предчувствие надвигающейся катастрофы сделалось почти всеобщим, — вспоминал профессор Петербургского политехнического института М.В. Бернацкий. — Различное настроение в разных группах создавалось этим предчувствием. Разложившийся старый порядок, несомненно, заражал миазмами атмосферу общественной жизни, порождая апатию и психологию отчаяния; с другой стороны, будил негодование и заставлял приветствовать всякую перемену, лишь бы рассеялся невыносимый моральный аспект. Однако сильно развившееся за время войны национальное чувство упорно предрекало великие испытания для государственной мощи России от грядущей катастрофы»⁷¹. И она явилась в многоликом облике Февральской революции.

Примечания:

¹ Греков И. В. Русская контрразведка в 1905-1917 гг.: Шпиономания и реальные проблемы. М., 2000. С. 230-231.

² Там же. С. 232-233.

³ Былое. 1924. № 26. С. 228-229.

⁴ Там же. С. 232

⁵ Там же. С. 237.

⁶ Греков Н. В. Указ. соч. С. 244-245.

⁷ Дякин В. С. Первая мировая война и мероприятия... С. 234.

⁸ Греков Н. В. Указ. соч. С. 256.

⁹ Бонч-Бруевич М. Д. Вся власть Советам. М., 1958. С. 79.

¹⁰ Там же.

¹¹ Греков Н.В. Указ. соч. С. 256-257.

¹² Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА). Ф. 2000. Оп. 15. Д. 701. ЛЛ. 1-50.

¹³ РГИА. Ф. 49. On. 1. Д. 236. Л. 241-250. — Первым обнаружил этот документ петербургский исследователь В. О. Зверев.

¹⁴ Документы, находящиеся в российской контрразведке. Российская национальная библиотека (РНБ). Русский фонд. 37. 58. 2. 348. Док. № 4.

¹⁵ Старцев В. И. Указ. соч. С. 63-64.

¹⁶ Старков Б. А. Охотники на шпионов. Контрразведка Российской империи. 1903-1914. СПб., 2006. С. 258.

¹⁷ Зверев В. О. Противодействие германскому военно-промышленному шпионажу в Санкт-Петербурге накануне Первой мировой войны (1910-1914): Авто- реф. дис. ... канд. ист. наук. СПб., 2004. С. 18.

¹⁸ Старков Б. А. Указ. соч. С. 208-209.

¹⁹ Там же. С. 212-213.

²⁰ Яковлев Л. С. Контрразведка России накануне и в годы Первой мировой войны // Исторические чтения на Лубянке. 1997 год. Великий Новгород, 1999. С. 33.

²¹ Греков Н. В. Указ. соч. С. 263.

²² Подробнее об этом см.: Флоринский М. Ф. Кризис государственного управления в России в годы Первой мировой войны. Л., 1988. С. 167-192.

²³ РГИА. Ф. 1483. On. 1. Д. 7. Л. 61 об.

²⁴ Дякин В. С. Первая мировая война и мероприятия... С. 231-233.

²⁵ Там же. С. 237.

²⁶ Дякин В. С. Германские капиталы в России. С. 219.

²⁷ РГИА. Ф. 1483. On. 1. Д. 36. Л. 7 и об.

²⁸ Дякин В. С. Германские капиталы в России. С. 219.

²⁹ Дякин В. С. Первая мировая война и мероприятия... С. 232.

³⁰ Там же. С. 235.

³¹ ргиА. Ф. 1483. On. 1. Д. 1. Л. 10 об.

³² Там же. Л. 8.

³³ Там же. Д. 7. Л. 74 об.

³⁴ Там же. Д. 1. Л. 8 и об.— Мнение Особого комитета на этот счет было в высшей степени ошибочным (см.: Дякин В. С. Германские капиталы в России. С. 5-7).

³⁵ Новое время. 1914, 30 дек.

³⁶ РГИА. Ф. 1483, On, 1, Д, 7. Л. 60

³⁷ Там же, Л. 61 об.

³⁸ Там же.

³⁹ Там же. Л, 63.

⁴⁰ Там же. Л. 62.

⁴¹ Там же. Л. 62 об.

⁴² Там же. Л. 63. и об. Журнал заседаний Особого комитета по борьбе с немецким засильем 6, 13, 20, 27 октября 1916 г.

⁴³ Там же. Л. 64-65 об.

⁴⁴ Дякин В. С, Германские капиталы в России. С. 222.

⁴⁵ Там же. С. 225-227.

⁴⁶ РГИА. Ф. 1483. On. 1. Д. 7. Л. 139.

⁴⁷ Там же. Л. 139 об.

⁴⁸ Там же. Д. 1. Л. 8.

⁴⁹ Дякин В. С. Первая мировая война и мероприятия... С. 235.

⁵⁰ Там же. С. 234.

⁵¹ 0б этом см.: Греков Н. В. Указ. соч. С. 270-271.

⁵² См.: Шацилло К. Ф. «Дело» полковника Мясоедова // Вопросы истории. 1967. № 4. С. 103-116.

⁵³ Глобачев К. И. Правда о русской революции // Вопросы истории. 2002. №> 8. С. 65.

⁵⁴ Там же. С. 66.

⁵⁵ Шацилло К. Ф. Указ. соч. С. 112.

⁵⁶ Там же. С. 114-115.

⁵⁷ Тайные силы. Откровения руководителя кайзеровской разведки, сделанные на Лубянке. Публикация А.Здановича // Родина. 1993. № 9/9. С. 47.

⁵⁸ Колоницкий Б. И. «Дело Мясоедова» в общественном сознании (1915-1917) / / Старцевские чтения 2006. СПб., 2007. С. 137.

⁵⁹ Греков Н. В. Указ. соч. С. 275.

⁶⁰ Там же, С. 276.

⁶¹ Там же,

⁶² Яхонтов А. Тяжелые дни // Архив Русской революции. Т. 18. Берлин, 1926. С. 37.

⁶³ Греков Н. В. Указ. соч. С. 279

⁶⁴ Роте Макс. Война и индустрия шпионажа / Пер. с нем. М., 2000. С. 271.

⁶⁵ Александр Иванович Гучков рассказывает... Воспоминания Председателя Государственной думы и военного министра правительства. М., 1993. С. 94.

⁶⁶ Керенский А. Ф. Указ. соч. С. 137-138.

⁶⁷ Курлов П. Г. Конец русского царизма. Воспоминания бывшего командира корпуса жандармов. М.; Пг., 1923. С. 253.

⁶⁸ Шляпников А. Г. Канун семнадцатого года. М., 1920. С. 157-158.

⁶⁹ Былое. 1924. № 26. С. 235.

⁷⁰ Шляпников Л. Г. Указ. соч. С. 163.

⁷¹ Воспоминания М.В. Бернацкого о событиях 1917 г. Предисловие Б. В. Ананьича // Английская набережная, 4. СПб., 2000. С. 372-373.