Тайный союзник - 3. Обвинения, улики, опровержения

3. Обвинения, улики, опровержения

С самого начала расследования событий 3-5 июля в Петрограде возникло соперничество между Временным правительством и ЦИК Советов. Последний, опасаясь полной утраты доверия рабочих и солдат, создал 5 июля свою Чрезвычайную комиссию, в состав которой вошли представители Советов, политических партий, профсоюзов, фабзавкомов и солдатских комитетов. Однако 7 июля Временное правительство постановило «все дело расследования организации вооруженного выступления в Петрограде 3-5 июля против государственной власти сосредоточить в руках прокурора Петроградской судебной палаты»¹. Интересно, что к этому времени Временное правительство было не только настроено на решительную расправу с «бунтовщиками», но даже имело в своем распоряжении обвинительный акт против большевиков в «государственной измене и сотрудничестве с врагом», подготовленный французским разведчиком Пьером Лораном по просьбе министра-председателя Г. Е. Львова и министра иностранных дел М. И. Терещенко². Но А. Ф. Керенский, ставший с 8 июля после отставки Г. Е. Львова фактически главой правительства, посчитал, по всей видимости, не совсем приличным, что ему, выпускнику юридического факультета Петербургского университета и первому министру юстиции Временного правительства, придется воспользоваться в данном случае услугами французского разведчика, тем более, что приходилось реагировать на вмешательство ЦИК Советов, нейтрализуя которое, Временное правительство и создало Особую следственную комиссию под руководством прокурора Петроградской судебной палаты Н. С. Каринского, заменившего на этом посту в мае 1917 г. П. Н. Переверзева, ставшего тогда министром юстиции. Именно Каринский, по утверждению В. Д. Бонч-Бруевича, предупредил его конфиденциально днем 4 июля о подготовленном в Министерстве юстиции «документе» против Ленина, который, оказывается, уже был об этом осведомлен³. Правда, сам Каринский в эмиграции это категорически отрицал, считая клеветой, и называл Бонч-Бруевича Хлестаковым, но эта версия имеет сторонников среди западных историков и поныне. Между тем помощник прокурора судебной палаты Бессарабов, расписывая позднее заслуги своего шефа, утверждал, что Каринский и он составили «список для ареста 500 главнейших агентов большевизма», на что Керенский сначала согласился, а потом отказался. Находясь в 1918 г. в Киеве, Бессарабов, по свидетельству Г. Н. Михайловского, пытался с помощью русских офицеров организовать арест гетмана Скоропадского, но, поскольку сам не годился в организаторы, нужны были известные имена, и Бессарабов послал за Каринским. «Сделано это было потихоньку от присутствовавших, и когда вдруг появилась небольшого роста круглая фигура лысого человека в штатском, Бессарабов вскочил, заявив: “Вот Наполеон!” Маленький толстый штатский, попавший в исключительно военную компанию, был растерян, а Бессарабов стал нам тут же, к величайшему смущению Каринского, разъяснять, почему именно он, а не кто-нибудь другой может и должен быть Наполеоном. Само собой разумеется, все были в крайнем замешательстве и серьезно говорить о перевороте после выходки Бессарабова было невозможно⁴.

Возвращаясь к июлю 1917 г., следует признать, что Каринский и на самом деле начал расследование очень энергично, привлек к следствию сотни самых различных лиц, а его делопроизводство составило десятки томов. Но лавров Наполеона прокурору Судебной палаты в итоге не досталось из-за отсутствия сколько-нибудь значимых результатов работы комиссии. Единственно, чего реально удалось достигнуть, так это основательно «почистить» Петроградский гарнизон. Этим спешно занялась созданная 9 июля «Особая следственная комиссия для расследования степени участия в восстании 3-5 июля 1917 г. отдельных частей войск и чинов гарнизона Петрограда и его окрестностей». В ее состав вошли представители штаба Петроградского военного округа, Сводного отряда 5-й армии, ЦИК Советов, Исполкома Всероссийского Совета крестьянских депутатов, Исполкома Петроградского Совета. Материалы этой комиссии хранятся в фонде прокурора Петроградской судебной палаты, часть которого находится в Центральном государственном историческом архиве Санкт-Петербурга, а другая — в Государственном архиве Российской Федерации. Эти материалы широко использовались исследователями⁵, а наиболее важные из них были опубликованы в советское время⁶. Поэтому вряд ли можно утверждать, что все материалы комиссии по расследованию событий 3-5 июля в Петрограде были недоступны историкам, хотя часть из них действительно находилась на особом хранении, о чем будет еще сказано.

Знакомство с опубликованными и архивными материалами показывает, что Особая следственная комиссия в первую очередь принялась «искоренять большевизм», привлекая в ряде случаев к следствию революционные части, их роты и команды в полном составе. После того как из запасного батальона Гренадерского полка под следствие была взята вся 4-я рота и команда разведчиков — всего 1100 человек, даже батальонный комитет, заявивший о своей преданности эсеро-меньшевистскому ЦИК Советов, должен был заявить, что «про всех них пока еще нельзя сказать, что они сплошь большевики»⁷. 18 июля было принято постановление следственной комиссии по делу об участии в июльских событиях 1-го пулеметного полка. В нем, в частности, отмечалось, что выявленные в ходе следствия зачинщики во главе с прапорщиком Семашко (всего 20 человек, главным образом члены Военной организации большевиков) «достаточно изобличаются в том, что в период времени с 3 по 5 июля в Петрограде, заранее согласившись между собой и другими лицами и действуя заведомо сообща с ними, принимали участие в вооруженном выступлении для насильственного свержения власти Временного правительства и передачи всей государственной власти Советам солдатских и рабочих депутатов и оказали вооруженное сопротивление войскам, высланным Временным правительством для подавления восстания»⁸. При этом никакого упоминания о каких-либо «германских агентах» или «немецких деньгах» в обвинительном заключении не было. Организатор выступления пулеметчиков Семашко обвинялся в том, что вывел полк на улицу под лозунгом «Вся власть Советам рабочих и солдатских депутатов!», вооружал прибывавших на автомобилях рабочих пулеметами, поддерживал постоянную связь с Военной организацией большевиков и лидером большевиков Лениным⁹. Младшие унтер-офицеры Петрунин и Яковлев обвинялись в том, что, возглавляя вооруженную роту, на ее пути к Таврическому дворцу несли плакат с надписью: «Помни, капитализм, булат и пулемет сокрушат тебя». Подобные постановления следственной комиссии были вынесены и по другим воинским частям, принимавшим активное участие в июльских событиях.

Судебное преследование зачинщиков выступления столичного гарнизона сопровождалось активными попытками военных властей расформировать революционные части, ослабить их путем вывода маршевых рот на фронт. С 10 июля по 7 августа из Петрограда было отправлено 126 маршевых рот и 18 команд общей численностью 33850 солдат¹⁰. В результате переформирования 16 запасных гвардейских батальонов в 16 гвардейских резервных полков численность гвардейской пехоты в столичном гарнизоне сократилась со 100 тыс. в феврале 1917 г. до 70 тыс. на 1 августа¹¹. Как и следовало ожидать, наиболее обескровленными оказались части, принимавшие активное участие в событиях 3-5 июля.

На проходившем 16 июля 1917 г. совещании в Ставке с участием А. Ф. Керенского и М. И. Терещенко обсуждался вопрос о том, как поступить с подлежащими выводу солдатами столичного гарнизона — посылать ли на фронт целые формирования или по частям. Командующие фронтами были не склонны принимать такое пополнение в любой форме, опасаясь его революционизирующего влияния на солдат действующей армии. Как отмечал управляющий Военным министерством Б. В. Савинков, опасно посылать на фронт солдат Петроградского гарнизона не только целыми формированиями, но и по частям, потому что «они незаметно будут вести свою пропаганду». В итоге было решено направить «бунтовщиков» отдельными ротами на все действующие фронты и на Кавказ¹².

20 июля фракция эсеров в Петроградском Совете приняла резолюцию, в которой признала нецелесообразным и опасным полное расформирование воинских частей, принимавших участие в июльских событиях. Этот демарш эсеров был вызван не только опасениями оказаться под ударами военной реакции, но и стремлением сохранить свое влияние на столичный гарнизон, скрыть свою политическую ответственность за уже предпринятые карательные акции против революционных масс. 21 июля вопрос о расформировании полков обсуждался на заседании солдатской секции Петроградского Совета. Докладчик эсер Е. И. Огурцовский признал, что штаб Петроградского военного округа, отвергая необходимость тщательного расследования событий 3-5 июля, встал на путь массовых репрессий против столичного гарнизона. При этом он выразил опасение, что «контрреволюционные силы хотят использовать расформирование полков Петроградского гарнизона с целью агитации против Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов»¹³. Подавляющим большинством голосов солдатская секция приняла предложенную фракцией эсеров резолюцию, выражавшую протест против полного расформирования военных частей, осуждавшую требование штаба Петроградского военного округа «выдать зачинщиков», настаивавшую на тщательном судебном расследовании, без которого не могла быть наказана ни одна часть, ни одна группа, ни один солдат¹⁴.

22 июля 1917 г. в столичных газетах появилось сообщение «От прокурора Петроградской судебной палаты», излагавшее принятое накануне постановление о привлечении Ленина и других большевистских руководителей в качестве обвиняемых¹⁵. Впечатляющая картина, нарисованная прокурором, не оставляла, на первый взгляд, никаких сомнений в том, что за две недели непрестанной работы следственная комиссия «изобличила» обвиняемых. В сообщении отмечалось, что расследование факта вооруженного восстания 3-5 июля в Петрограде с целью свержения Временного правительства и обстоятельств, при которых это восстание произошло, показало, что оно возникло и протекало по указаниям Центрального Комитета РСДРП(б), что все руководящие указания исходили из дома Кшесинской, называемого свидетелями «штабом Ленина», где были обнаружены бланки Военной организации большевиков, на которых направлялись в воинские части распоряжения о вооруженном восстании. Помимо документальных данных, говорилось в этом сообщении, связь вооруженного восстания с деятельностью Центрального Комитета РСДРП, при котором была образована Военная организация, устанавливается также тем фактом, что выступившие вооруженные части как Петроградского гарнизона, так и прибывшие из Кронштадта, направились к дому Кшесинской, где и получали указания от Ульянова (Ленина) и других лиц. Оттуда же исходили предложения в воинские части о приведении в боевую готовность бронированных машин и пулеметов и, наконец, «там же собрались вооруженные пулеметами грузовики и автомобили». Далее утверждалось, что «усиленная пропаганда мятежа, которая велась среди войск и населения в течение нескольких месяцев и повлекла за собою восстание 3-5 июля, была произведена с целью благоприятствовать неприятелю в его враждебных против России действиях и, как показали последующие события, действительно оказала существенное содействие неприятелю, внеся разложение в некоторых частях войск на фронте». «По этому поводу, — говорилось далее в сообщении, — следствием добыты данные, которые указывают, что в России имеется большая организация шпионажа в пользу Германии. Не имея возможности по самому характеру этого преступного деяния (измены) и в интересах следствия сообщить более подробные сведения по этому обвинению, приходится по необходимости ограничиться в настоящее время сообщением лишь следующих данных. Ряд допрошенных по делу свидетелей удостоверили, что в начале 1917 г. Германия дошла до крайнего предела напряжения и ей был необходим самый скорый мир, что Ленин, проживая в немецкой Швейцарии, состоял в общении с Парвусом (он же Гельфанд), имеющим определенную репутацию немецкого агента, что Ленин посещал лагеря, в которых находились пленные украинцы, где и вел пропаганду об отделении Украины от России. В связи с его приездом в Германии, не стесняясь, открыто говорили: “Ленин — это посол Вильгельма, подождите и увидите, что сделают наши деньги”».

Знакомый с нашим разделом о пребывании Ленина в Швейцарии в 1914-1917 гг., читатель согласится, что здесь следствие сделало немало «открытий». Но главная интрига прокурорского «откровения» состояла в уверении, что «в данных предварительного следствия имеются прямые указания на Ленина как германского агента» и что, «войдя с германским правительством в соглашение по поводу тех действий, которые должны способствовать успеху Германии в ее войне с Россией, он прибыл в Петроград, где при денежной поддержке со стороны Германии и стал проявлять деятельность, направленную к достижению этой цели». Сношения с Германией, утверждалось далее, шли через Стокгольм, который является крупным центром германского шпионажа и агитации в пользу сепаратного мира России с Германией. Из имеющейся в распоряжении судебных властей многочисленной телеграфной корреспонденции усматривается, что между проживавшими в Петрограде Суменсон, Ульяновым (Лениным), Коллонтай и Козловским, с одной стороны, и с Фюрстенбергом (Ганецким) и Гельфандом (Парвусом) — с другой, существовала постоянная и обширная переписка. Хотя переписка эта и имеет указания на коммерческие сделки, высылку разных товаров и денежные операции, тем не менее представляется достаточно оснований заключить, что эта переписка прикрывает собою сношения шпионского характера, тем более, что это один из обычных способов сокрытия истинного характера переписки, имеющей шпионский характер. По имеющимся в деле данным видно, что некоторые русские банки получали из скандинавских банков крупные суммы, выплаченные разным лицам, причем в течение только полугода Суменсон со своего текущего счета сняла 750 тыс. руб., внесенных на ее счет разными лицами, и на ее счету в настоящее время числится остаток в 180 тыс. руб.

Прокурор счел нужным подчеркнуть, что «при расследовании настоящего дела следственная власть руководствуется материалами, добытыми только следственным путем. И материал этот даст вполне достаточные основания для суждения как о наличности преступного деяния, так и для установления многих лиц, принимавших участие в его совершении. Предстоящие же многочисленные допросы свидетелей, осмотры найденных при обысках вещественных доказательств, детальное обследование денежных операций — вся эта сложная работа будущего — должна дать еще больший материал для раскрытия преступной организации, шпионажа и его участников».

Наконец, следовало главное обвинение: «На основании изложенных данных, а равно данных, не подлежащих пока оглашению, Владимир Ульянов (Ленин), Овсей Гирш-Аронов-Апфельбаум (Зиновьев), Александра Михайловна Коллонтай, Мечислав Юльевич Козловский, Евгения Маврикиевна Суменсон, Гельфанд (Парвус), Яков Фюрстенберг (Куба-Ганецкий), мичман Ильин (Раскольников), прапорщик Семашко, Сахаров и Рошаль обвиняются в том, что в 1917 году, являясь русскими гражданами, [по] предварительному между собою и другими лицами уговору, в целях способствования находящимся в войне с Россией государствам во враждебных против нее действиях, вошли с агентами названных государств в соглашение содействовать дезорганизации русской армии и тыла для ослабления боевой способности армии. Для чего на полученные от этих государств денежные средства организовали пропаганду среди населения и войск с призывом к немедленному отказу от военных - против неприятеля — действий, а также в тех же целях в период времени с 3-го по 5-е июля 1917 года организовали в Петрограде вооруженное восстание против существующей в государстве верховной власти, сопровождавшееся целым рядом убийств и насилий и попытками к аресту некоторых членов правительства, последствием каковых действий явился отказ некоторых воинских частей от исполнения приказаний командного состава и самовольное оставление позиций, чем способствовали успеху неприятельских армий»¹⁶.

Скрывавшийся в это время в Разливе Ленин, ознакомившись с этим обвинением, решает немедленно ответить на него публично, т. е. через прессу: 26-27 июля «Ответ тов. Н. Ленина» будет опубликован в большевистской газете «Рабочий и Солдат»¹⁷. Сегодня, когда мы знаем об июльских событиях в Петрограде больше, чем даже вождь большевиков, представляется интересным с точки зрения историка познакомиться с теми аргументами, которые выдвигал в свое оправдание искушенный в революционной борьбе политик. Прежде всего Ленин обращает внимание на прямую связь опубликованного сообщения «От прокурора Петроградской судебной палаты» с «гнусным делом», «подделанным при участии клеветника Алексинского во исполнение давних пожеланий и требований контрреволюционной кадетской партии». Тем самым он как бы дезавуировал серьезность выдвинутых против большевиков обвинений в измене и организации вооруженного восстания: ведь вовлеченность в это «гнусное дело» Алексинского и кадетов, громче всех кричавших о «предательстве» большевиков, была уже хорошо известна из печати. Беря на себя полную и безусловную ответственность «за все решительно шаги и меры» как Центрального Комитета, так и партии в целом, Ленин тем не менее считал необходимым отметить такой важный и не известный общественности факт, как свое отсутствие в Петрограде «по болезни» с 29 июня по 4 июля. Это ставило под сомнение утверждение властей о том, что 3 июля в столице началось вооруженное восстание под руководством Ленина. Далее он обвинял следствие «в обходе им вопроса о том, когда именно, в какой день и час, до большевистского воззвания или после него, выступление началось». Это имело принципиально важное значение для определения меры ответственности большевиков, руководство которых призвало в ночь на 4 июля к «мирному и организованному выступлению» после того, как движение рабочих и солдат уже началось. Хотя в действительности, как уже было показано выше, все обстояло гораздо сложнее: Военная организация большевиков в отличие от ЦК была готова к решительным действиям и далеко не во всех случаях была сдерживающим тормозом для стихийно разраставшегося движения. Опровергая обвинение в «организации вооруженного восстания», Ленин писал: «...никто не оспаривает, что 4-го июля из находящихся на улицах Петрограда вооруженных солдат и матросов огромное большинство было на стороне нашей партии. Она имела полную возможность приступить к смещению и аресту сотен начальствующих лиц, к занятию десятков казенных и правительственных зданий и учреждений и т. п. Ничего подобного сделано не было». В самом деле, почему не было попыток к захвату Мариинского и Таврического дворцов, вокзалов, телеграфа и телефонной станции, как это было сделано в дни Октябрьского вооруженного восстания, с которым западные историки часто сравнивают июльские выступления рабочих и солдат? Этот весьма существенный вопрос следствие предпочло обойти, как и те авторы, которые безоговорочно называют июльские события неудавшимся большевистским восстанием. В связи с этим Ленин поднимал в своем «Ответе» еще один немаловажный вопрос, обойденный следствием, — о том, кто первым начал стрельбу на улицах Петрограда. Он привлекает здесь в свидетели газету «Биржевые ведомости», которая, ведя постоянно «погромную агитацию против большевиков», в своем вечернем выпуске за 4 июля сообщила, что стрельбу начали не демонстранты, что первые выстрелы были по демонстрантам. «Будь это событие вооруженным восстанием, — снова возвращался Ленин к главному обвинению, — тогда, конечно, повстанцы стреляли бы не в контрманифестантов, а окружили бы определенные казармы, определенные здания, истребили бы определенные части войск и т. п. Напротив, если бы событие было демонстрацией против правительства, с контрдемонстрацией его защитников, то совершенно естественно, что стреляли первыми контрреволюционеры отчасти из озлобления против громадной массы демонстрантов, отчасти с провокационными целями, и так же естественно, что демонстранты отвечали на выстрелы выстрелами».

Во второй части своего «Ответа» Ленин бегло касался обвинений его в шпионаже в пользу Германии, называя это «чистейшим делом Бейлиса». Он категорически отрицал какие-либо отношения с Парвусом, утверждая, что «ничего подобного не было и быть не могло». Одновременно Ленин стремился дистанцироваться от Ганецкого, и это, надо откровенно признать, получалось у него не очень убедительно. «Прокурор играет на том, что Парвус связан с Ганецким, а Ганецкий связан с Лениным! — писал он. — Но это же прямо мошеннический прием, ибо все знают, что у Ганецкого были денежные дела с Парвусом, а у нас с Ганецким никаких». Это было, по крайней мере, неосторожным заявлением: ведь какая-либо информация о финансовых отношениях с Ганецким могла всплыть самым случайным образом. Как напоминал К. Радек Ленину в своем письме от 28 июня 1917 г., в последние два года Ганецкий «не одну тысячу дал» большевистской партии¹⁸, и Ленин это знал не хуже Радека, поскольку, как уже отмечалось, неоднократно обращался к Ганецкому с просьбами денежного характера¹⁹. Впрочем, вполне возможно, что он не считал это денежными отношениями, а партийной обязанностью Ганецкого. Комментируя попавшую в газеты коммерческую переписку между Ганецким и Суменсон, Ленин предлагал следствию не выдергивать отдельные данные, а напечатать полностью, когда именно и от кого именно получала деньги Суменсон и кому платила. «Это вскрыло бы весь круг коммерческих дел Ганецкого и Суменсон! — писал он. — Это не оставило бы места темным намекам, коими прокурор оперирует!»²⁰.

В самом деле, что же удалось вскрыть следственной комиссии и в какой мере результаты ее работы подтвердили или опровергли «темные намеки», содержавшиеся в обвинении? Прежде всего следует отметить, что круг лиц, помогавших это выяснить, был достаточно широк: в процессе следствия свидетельские показания дали около 200 человек из самых различных социальных и политических слоев общества. Среди них были товарищ министра МВД царского правительства С. П. Белецкий, начальник Петроградского охранного отделения К. И. Глобачев, начальник штаба Верховного главнокомандующего М. В. Алексеев, бывший начальник контрразведки Генерального штаба Н. М. Медведев, начальник контрразведки Петроградского военного округа Б. В. Никитин, лидеры различных политических партий и течений — П. Н. Милюков, Г. В. Плеханов, В. М. Чернов, М. И. Скобелев, Ф. И. Дан, Б. О. Богданов, Ю. О. Мартов, журналисты и писатели — М. Горький, Г. А. Алексинский, Д. Заславский и др. Разумеется среди них были и деятели большевистской партии — Л. Д. Троцкий, А. В. Луначарский, М. Ю. Козловский, А. М. Коллонтай, И. С. Уншлихт, Ф. Ф. Раскольников, С. Г. Рошаль и др. К материалам следствия была приобщена перехваченная переписка между Петроградом и Стокгольмом, большевистская пресса и документы, захваченные при разгроме редакции «Правды» и др. Все это вместе взятое и составило 25 томов, которые ряду современных авторов представились «пропавшей грамотой», похоронившей тайну «немецкого золота».

В действительности же эти материалы находились в советское время на особом хранении, как и все то, что могло бросить хотя бы тень на вождя мировой революции и его партию. Разумеется, это исключало и саму возможность появления публикаций документов следственной комиссии. Одним из немногих здесь исключений является опубликованный в 1923 г. в журнале «Пролетарская революция» протокол обыска на квартире М. Т. Елизарова по Широкой улице, где до июльских событий проживали Ленин и Крупская. В этом протоколе перечислено, что было изъято при обыске: статья Ленина на немецком языке, шесть немецких книг, пять телеграмм, заявление Каменева, записка Ленина Каменеву, начинавшаяся со слов «Entre nous», девять писем на немецком языке, два — на французском, две записные книжки, адрес завода «Феникс» и чековая книжка Азовско-Донского коммерческого банка № 8467 на имя госпожи Ульяновой²¹. Но, вероятно, отобранные в ходе обыска документы не представили для следственной комиссии существенного интереса, а на чековой книжке была совсем не та сумма, чтобы обвинить Ленина шпионом, находящимся на содержании Германии. Иначе как можно объяснить отсутствие всякого упоминания в печати в 1917 г. о результатах этого обыска?

С конца 80-х годов исследователи получили, наконец, возможность познакомиться с материалами следственной комиссии и, в свою очередь, познакомить с ними общественность. Теперь мы знаем, что содержащиеся в первом томе делопроизводства показания прапорщика Ермоленко добавляют мало что нового к тому, что было опубликовано в печати в 1917 г. А его утверждение, что он видел, как Ленин «выходил из германской разведки»²², вряд ли можно сегодня воспринимать серьезно, хотя тогда, в 1917 г., оно было положено в основу обвинения против большевиков. Как пишет о показаниях Ермоленко современный американский историк А. Рабинович, «он ничем не подкрепил свое заявление, и даже при очень богатом воображении его нельзя назвать надежным источником»²³. Специально изучавший материалы следственной комиссии Г. И. Злоказов пришел к выводу, что «Ермоленко был психически не вполне здоров и его показания носили путанный и малоправдоподобный характер»²⁴.

Знакомясь с кругом лиц, дававших свидетельские показания по делу об июльских событиях в Петрограде, нельзя не обратить внимания на то, что это были по преимуществу политические противники большевиков либо преследовавшие их по долгу службы. Товарищ министра внутренних дел С. П. Белецкий мог бы много рассказать о большевиках на основании собственного опыта борьбы с ними в качестве директора Департамента полиции, но предпочел в данном случае сослаться на агента царской охранки Р. Малиновского, доносившего в 1913 г., что «Ленин пользуется таким широким покровительством и доверием со стороны австрийского правительства, что в этом отношении его, Ленина, ручательства или даже простого удостоверения личности того или другого приезжающего из России эмигранта вполне достаточно, чтобы освободить это лицо от всяких подозрений или каких-либо наблюдений со стороны австрийского правительства»²⁵. Правда, тогда непонятно, почему в 1914 г. Ленину самому потребовалось «ручательство» В. Адлера, чтобы выбраться из Австро-Венгрии.

В начале августа 1917 г. дал свои показания следственной комиссии в качестве свидетеля бывший начальник Петроградского охранного отделения К. И. Глобачев. Как пишет в своих воспоминаниях Глобачев, он выразил «полное недоумение по этому поводу, как я могу быть свидетелем заговора большевиков, когда содержусь уже пять месяцев под стражей. Оказывается, что Керенский и вся его клика решили придать выступлению большевиков характер контрреволюции, связав его с бывшим царским правительством и монархическими кругами, которых, кстати сказать, в то время и не было. Между прочим мне был задан вопрос, правда ли, что Ленин был секретным сотрудником Охранного отделения, на что я ответил, что, к сожалению, он таковым не был. Последовал второй вопрос: “А ведь Ленин во время войны приезжал в Петербург и виделся с вами”. На это я ответил, что если б Ленин приехал, то, конечно, был бы арестован, тем более что во время войны только большевики проявляли кое-какую жизненность, чего нельзя сказать о других революционных партиях. Тогда последовал вопрос: “Если Ленин не был сотрудником Охранного отделения, то, может быть, он был сотрудником Департамента полиции?” На это я ответил, что может быть — сотрудники Департамента полиции мне неизвестны; но я лично не думаю, чтобы Ленин был таковым»²⁶. В протоколе допроса Глобачева его ответ звучал следующим образом: «Я категорически удостоверяю, что за мое время Ленин ни в какой связи с охранным отделением не состоял, а равно мне неизвестно, чтобы такая связь существовала ранее и чтобы он оказал какое-либо влияние на забастовку, имевшую место на петроградских фабриках и заводах непосредственно перед войной. Такими сведениями, чтобы Ленин работал в России во вред ей на германские деньги, охранное отделение, по крайней мере во время моего служения, не располагало»²⁷. Как видно из этого, бывший начальник Петроградского охранного отделения, будучи противником большевиков, не в пример некоторым современным историкам, не поддался соблазну политической конъюнктуры.

Бывший начальник контрразведывательного отделения при Главном управлении Генерального штаба Н. М. Медведев в своих показаниях сообщил следствию, что Парвус — немецкий агент, который, имея давние связи с русскими социал-демократами, систематически информирует Германию о положении в России. Не приводя никаких фактов, он также утверждал, что именно через Парвуса германское правительство «снабжает деньгами все органы крайних направлений, могущие в том или ином виде вредить военной мощи России»²⁸.

Большой интерес представляют свидетельские показания лидеров меньшевиков, еще не так давно состоявших вместе с большевиками в одной партии — РСДРП, а теперь соперничавших за рабочие и солдатские массы. Ф. И. Дан, признавая органическую связь июльских событий с экономической разрухой в стране, видел вину большевиков в том, что они не разъясняли массам «неизбежности их страданий, пока не будет закончена война и не будет восстановлено разрушенное ею народное хозяйство». Обвиняя большевиков в том, что они «демагогически использовали народное недовольство», он в то же время считал, что нет оснований для их обвинения в «уголовных деяниях» или в «германском шпионаже». Вместе с тем Дан не исключал, что к июльским событиям в Петрограде могла быть причастна германская агентура²⁹. Другой лидер меньшевиков Б. О. Богданов был склонен считать июльское выступление вооруженным восстанием и одновременно выражал сомнения в этом: ведь демонстранты «могли нас свергнуть, хотя бы на 1-2 дня, могли свергнуть в эти дни и Временное правительство и не сделали ни того, ни другого... »³⁰.

В сентябре 1917 г. свои показания по делу «о вооруженном выступлении 3-5 июля в Петрограде» давал Г. В. Плеханов, который, как известно, особенно резко выступил против провозглашенного Лениным в апреле 1917 г. курса на социалистическую революцию. В своих показаниях Плеханов упрекал Ленина в «неразборчивости», которая, по его мнению, позволяла ему допускать, что он «для интересов своей партии мог воспользоваться средствами, заведомо для него идущими из Германии». При этом Плеханов исключал «всякую мысль о каких-либо личных корыстных намерениях Ленина». Отвечая на вопрос, почему Германия могла оказывать Ленину финансовую помощь, Плеханов находил ответ в том, что «тактика ленинская была до последней степени выгодна, крайне ослабляя боеспособность русской армии». Однако он подчеркивал, что он говорит об этом «только в пределах психологической возможности» и не знает «ни одного факта, который бы доказывал, что психологическая возможность перешла в преступное действие»³¹.

Среди допрошенных следственной комиссии нельзя не заметить показания Г. А. Алексинского, выступившего в июльские дни, как уже говорилось выше, с гневными обвинениями большевиков в государственной измене. Алексинский в первую очередь рассказал о своих заслугах в разоблачении Парвуса как «агента-провокатора», состоявшего на службе «у турецкого и австрийского генеральных штабов, которые поручали ему, Парвусу, устроить революцию в России». Правда, ни одного факта в подтверждение своей убежденности в этом он привести не мог. Касаясь личности Ленина, Алексинский заявил, что по приезде за границу он разочаровался в Ленине, поскольку убедился в том, что «он не разборчив по отношению к источникам денежных средств для своей политической работы»³².

Оценивая собранные следствием материалы, необходимо ответить на вопрос о том, в какой степени они подтверждают выдвинутые против Ленина и других руководителей большевистской партии обвинения. Сама следственная комиссия на этот вопрос официально так и не ответила, поскольку в силу целого ряда причин дело не было доведено до конца. Ведущую роль в расследовании играл судебный следователь по особо важным делам Петроградского окружного суда П. А. Александров, имевший большой опыт борьбы с германским шпионажем. Именно он предъявил в 1910 г. барону Э. П. Унгерну-Штернбергу обвинение за «продажу агентам Австро-Венгрии и Германии секретных сведений, касающихся внешней обороны России». Но с делом против большевиков не по вине Александрова вышло по-другому, и ему позднее, в 1939 г. пришлось самому давать показания органам НКВД, которые могли выбить любые признания. Находясь в следственной тюрьме НКВД, Александров сделал тогда следующее заявление: «Главными моментами-уликами были выдвинуты дознанием три: участие германского капитала в издании газеты “Правда”, получение денег от Германии Лениным с целью шпионажа и наличие базы для шпионажа — Стокгольм. Приняв эти улики, я проверил и установил неосновательность этих улик. Следствие установило необоснованность обвинения»³³. Так ли было это на самом деле, теперь уже никто точно сказать не может, поскольку следователь Александров был все же позднее расстрелян, а нам достались весьма неубедительные материалы следственной комиссии и довольно противоречивые суждения современников и историков. П. Н. Милюков, например, в своей «Истории второй русской революции» утверждал, что «факт подкупа влиятельных вождей революции германскими деньгами был установлен официально следственной властью»³⁴, но при этом ни на что не ссылался. С. П. Мельгунов считал, что «не столько по соображениям беспристрастия и глубочайшего объективизма, сколько по мотивам революционной тактики ликвидировалось дело о “государственной измене” большевиков: после корниловского мятежа они получили окончательную амнистию»³⁵.

Весьма диалектическую точку зрения высказал по этому вопросу Д. А. Волкогонов, больше чем кто-либо из современных авторов интересовавшийся этой проблемой. С одной стороны, он отмечает, что «начавшееся следствие быстро собрало 21 том доказательств связей большевистской партии с германскими властями. Но затем дело стало глохнуть. Керенский видел в то время главную опасность справа, а не слева и в складывающейся обстановке рассчитывал в определенной ситуации на поддержку большевиков». С другой стороны, Волкогонов далее пишет: «Следствие пыталось создать версию прямого подкупа Ленина и его соратников немецкими разведывательными службами. Это, судя по материалам, которыми мы располагаем, маловероятно»³⁶. Если собранных следствием «доказательств связей большевистской партии с германскими властями» не хватает для обоснования версии прямого подкупа Ленина и его соратников, необходимо дать объективную оценку этим материалам.

Следственной комиссии не удалось документально подтвердить и версию об участии германского капитала в издании «Правды», хотя в ее распоряжении оказались захваченные в результате разгрома редакции и типографии, где печаталась «Правда», многие финансовые документы. Как уже отмечалось, обвинения в том, что «Правда» издается на немецкие деньги, появились в печати сразу же после возвращения Ленина в Петроград в апреле 1917 г., а после июльских событий политические противники большевиков приняли эти обвинения за очевидный факт, а те, кто ранее их отвергал, теперь засомневались. Как свидетельствовал Н. Н. Суханов, «в эти дни толковали, между прочим, что финансовые дела “Правды” находятся в полном беспорядке, источники доходов из категории пожертвований и сборов не всегда точно установлены, и совсем не исключена возможность, что спекулирующие на большевиках темные элементы, хотя бы и германского происхождения, могли без их ведома подсунуть большевикам те или иные суммы ради усиления их деятельности и агитации. Это всегда могло случиться с любой партией или газетой в положении большевиков и “Правды”. Полная реабилитация и в этом случае была бы необходимым результатом работы следственной комиссии. Но ничего подобного, насколько я знаю, все же не было никогда установлено относительно Ленина и его партии»³⁷.

В распоряжении следственной комиссии оказались не только финансовые документы, но и арестованный контрразведкой главный финансовый распорядитель «Правды» и заведующий ее издательством К. М. Шведчиков. После физической обработки арестованного следствие приступило к психологической, задавая ему в течение нескольких дней один и тот же вопрос: «Откуда брались деньги на издание Правды?». Шведчиков, в свою очередь, упорно стоял на том, что все финансирование шло по открытым, легальным и юридически законным источникам, о чем постоянно сообщалось на страницах «Правды» Оперируя данными расходов по изданию газеты и доходов от ее реализации, он доказывал следствию, что при издании «Правды» не только не было убытков, но и получался определенный доход. Шведчиков показал, что месячные расходы на издание «Правды» составляли в среднем 100 тыс. руб. и расписал их по статьям (от набора до доставки), в то время как реализация тиража, например, в июне 1917 г. дала 150 тыс. руб. (в июне месячный тираж «Правды» составил 2 млн 262 тыс. экземпляров, которые поступили индивидуальным подписчикам и в розничную продажу по оптовой цене 6 коп. за экземпляр)³⁸. Шведчиков не скрывал, что «Правда» имеет свой фонд, но он состоит не из немецких денег, а из пожертвований рабочих и солдат, собравших более 140 тыс. руб. только на приобретение типографии. После пяти допросов следствие было вынуждено освободить Шведчикова, не предъявив ему никаких обвинений³⁹.

Следственной комиссии предстояло также выяснить, насколько обоснованна предложенная контрразведкой и подхваченная прессой версия о том, что основным каналом для перевода «немецких денег» большевикам в Петроград до июльских событий служила экспортно-импортная фирма Парвуса, директором-распорядителем которой был Я. С. Ганецкий, юрисконсультом М. Ю. Козловский, одним из основных партнеров В. В. Боровский, а финансовым агентом Е. М. Суменсон. Основным доказательством этой версии были перехваченные телеграммы между Стокгольмом и Петроградом, которые, как уже отмечалось, контрразведка сразу же квалифицировала как «закодированные» и имевшие целью скрыть их подлинное содержание политического и финансового характера. Напомним, что прокурор Петроградской судебной палаты Н. С. Каринский в своем постановлении от 21 июля 1917 г. уже прямо утверждал, что хотя телеграфная переписка «имеет своим содержанием указания на какие-то сделки, высылку разных товаров и денежные операции, тем не менее представляется достаточно основательным заключить, что эта переписка прикрывает собою сношения шпионского характера»⁴⁰. Такое направление обвинения избавляло следственную комиссию от кропотливой работы по анализу и проверке подлинного содержания имевшихся в ее распоряжении телеграмм.

Тем не менее следственная комиссия имела возможность докопаться до реального содержания телеграфной переписки, поскольку в ее руках оказались два основных обвиняемых по этому делу — М. Ю. Козловский и Е. М. Суменсон. Именно они были названы главными получателями немецких денег, предназначенных для большевистской партии. Имя Суменсон впервые попало на страницы петроградских газет вместе с именами Ганецкого и Козловского 5 июля 1917 г. До этого никто, кроме связанных с нею деловыми отношениями, не подозревал о ее существовании — незаметной служащей варшавской конторы Фабиана Клингслянда, переселившейся в 1915 г. в Петроград и ставшей здесь доверенным лицом не только своей прежней конторы, но и фирмы Парвуса — Ганецкого. Поэтому Ленин был вполне искренен, когда в письме в редакцию «Новой жизни» писал: «Припутывают имя какой-то Суменсон, с которой мы не только никогда дел не имели, но которой никогда и в глаза не видели»⁴¹. Ганецкий, который имел с Суменсон дела, в своих показаниях в комиссию ЦК РСДРП(б) писал: «Госпожа Суменсон является поверенной фирмы Клингслянда, совладельцем которой является мой брат. Фирма эта занялась продажей медикаментов нашей фирмы в России. Я Суменсон раньше не знал. Она типичная буржуйка, абсолютно никакого отношения ни к какой политической партии никогда не имела. Как поверенная своей фирмы она честно исполняла свои обязанности и стала невинной жертвой во всей этой клевете»⁴².

На допросе у следователя Александрова Суменсон сразу же заявила, что «не признает себя виновной ни в каких отношениях с неприятелем»⁴³. Но, рассказывая о своей деятельности в Петрограде, она была достаточно откровенна, и ее показания имели первостепенное значение для понимания реального содержания телеграфной переписки между Стокгольмом и Петроградом. Отвечая на вопрос о происхождении денежных сумм, упоминавшихся в телеграммах, Суменсон поясняла: «Денежные переводы были не за каждую продажу товара, а периодически. Все эти операции шли с начала 1916 года. При этом должна объяснить о несоответствии размеров сумм, мною внесенных, с теми ценами на товар, которые были назначаемы Я. Фюрстенбергом. Он назначал прямо чудовищные цены...»⁴⁴. Как видно, Ганецкий, он же Фюрстенберг, был достойным учеником Парвуса по бизнесу и, несмотря на свою принадлежность к большевикам, действовал как заядлый спекулянт и эксплуататор. Суменсон также признала, что по распоряжению Ганецкого выдавала в Петрограде деньги М. Ю. Козловскому без расписок. С начала 1916 г. и по март 1917 г., по ее данным, «ему было передано всего от 15 до 20 тыс. рублей»⁴⁵. В связи с этим нельзя не заметить, что начальник петроградской контрразведки В. В. Никитин в вышедшей в 1957 г. в Париже книге «Роковые годы» исказил показания Суменсон и тем самым дезинформировал тех, кто обращался к его книге как к авторитетному источнику. Он, в частности, сообщал, что «из писем, отобранных у Суменсон, можно было заключить, что Ганецкий переводил деньги Суменсон под видом средств, необходимых для торговли и главным образом аптекарскими товарами. Прикрываться коммерческой перепиской — обычный прием шпионов. Но было особенно характерно, что Суменсон даже и не пыталась прятаться за коммерческий код, а сразу созналась, что никакого аптекарского склада у нее не было, и вообще никакой торговлей она не занималась»⁴⁶. Но это совсем не соответствует тому, что показала на допросе сама Суменсон. «Передернул» Никитин и по поводу выдачи денег Козловскому, которому, якобы по свидетельству Суменсон, она была обязана по распоряжениям Ганецкого выдавать деньги, «какие бы суммы он ни потребовал»⁴⁷. На самом деле, как установила следственная комиссия, Козловскому было выплачено фирмой Ганецкого в 1916-1917 гг. 25 424 руб. за услуги юрисконсульта. Как мне кажется, в данном случае Никитина подвела не память, а версия, предложенная французской разведкой в июне 1917 г. и с готовностью принятая им. В свою очередь, Никитин подвел многих историков, черпавших и продолжающих черпать из его книги доказательства в пользу этой версии.

Впрочем тогда, в июле-августе 1917 г., в обстановке антигерманской истерии и шпиономании, в виновности большевиков как агентов Германии не сомневался никто — начиная с обывателя и кончая Генеральным штабом русской армии. В сообщении 4 августа 1917 г. военному агенту в Копенгагене С. Н. Потоцкому разъяснялось: «Несомненное участие германских агентов и германских капиталов, подготовлявших события 3-5 июля в Петрограде, наглядно показывают на гибкое применение германской разведки и пропаганды к новому государственному строю в России»⁴⁸. В поисках подлежавшего аресту Ленина контрразведка сбилась с ног. 11 июля в «Живом слове» появилась информация о том, что Ленин укрывается в Кронштадте «на одном из броненосцев, где большинство команды его последователи». 14 июля коменданту Кронштадтской крепости была направлена шифрованная телеграмма помощника морского министра Дудорова с предписанием арестовать и доставить в Петроград Ленина, скрывающегося на учебном судне «Заря свободы». Однако проведенный на судне обыск никаких результатов не дал⁴⁹. Предполагать, что Ленин находился именно в Кронштадте, давало и напечатанное 15 июля в кронштадтской газете «Пролетарское дело» письмо Ленина, в котором он разъяснял, почему он решил не отдаваться в руки властей. Это письмо, написанное неделей раньше, было направлено в редакции многих петроградских газет, но напечатала его только газета «Пролетарское дело», единственная из незакрытых большевистских газет, ставшая выходить под другим названием. Тот факт, что в этой газете появились затем и другие статьи Ленина, давал основание считать, что Ленин действительно укрылся у кронштадтских матросов, принимавших активное участие в июльских событиях в Петрограде. Видимо, это дало пищу фантазии журналиста Оссендовского, утверждавшего тогда, что «после бегства из Петрограда Ленин, Дыбенко, Раскольников, Ильин и Зиновьев учредили Пролетарское правительство в Кронштадте, развернувшееся затем в Совет Народных Комиссаров»⁵⁰. Более того, эта тема вдохновила талантливого мистификатора на создание ряда «документов», назначение которых состояло в том, чтобы доказать, что Ленин получал деньги от немцев прямо в Кронштадт⁵¹. Увы, современные искатели «германского следа» в Российской революции охотно поверили в эту небылицу, присутствующую и в «Документах Сиссона», и в «Документах Никифоровой», но для пущей убедительности они предпочитают ссылаться при этом на якобы перехваченные российской контрразведкой документы, которые, как уже отмечалось, были сфабрикованы и растиражированы еще в 1917-1918 гг. Так поступает, например, А. А. Арутюнов, который пишет: «За действием Ленина пристально наблюдала немецкая агентура. Она объективно доносила в Берлин о ходе подготовки большевистского выступления в Петрограде. Удовлетворенные активными делами Ленина, власти Германии решили незамедлительно пополнить его кубышку...»⁵². И далее он приводит в подтверждение «документ» от 18 июня 1917 г. из «Сводки российской контрразведки» о том, что со счета «Дисконто-Гезелыпафт» списано на счет Ленина в Кронштадте 315 тыс. марок. Если бы «известный ученый-историк» работал не только с секретными документами, но и с общедоступной литературой, то он бы знал, что подложность этого «документа», изготовленного Оссендовским на продажу Сиссону, теперь не подлежит сомнению. Тогда же автор «документа», выдавая его за подлинный, комментировал его следующим образом: «Вот как на немецкие денежки готовилось июльское выступление большевиков в Петрограде»⁵³.

То, что не выяснила следственная комиссия Временного правительства и искусно запутал петроградский журналист Ф. Оссендовский, в наше время мастерски распутал американский историк С. Ляндрес, который впервые изучил весь комплекс телеграфной переписки между Стокгольмом и Петроградом, перехваченной французской разведкой и петроградской контрразведкой. Выступая в январе 1993 г. на научной конференции — «Россия в 1917 году. Новые подходы и взгляды», организованной кафедрой русской истории Российского государственного педагогического университета им. А. И. Герцена, Ляндрес познакомил историков с первыми итогами своего исследования. Они были достаточно сенсационными, поскольку американский историк утверждал, что «содержание телеграмм не только не служило прикрытием перевода немецких денег большевикам, но и вообще денежных переводов, осуществлявшихся якобы в направлении Стокгольм—Петроград, не существовало. Соответственно основанные на телеграммах июльские обвинения большевистских лидеров в получении “немецких денег” через торговое предприятие Парвуса-Ганецкого следует считать недоказанными»⁵⁴. Убедительное обоснование этого принципиального вывода было дано Ляндресом в вышедшей в 1995 г. в США книге «К пересмотру проблемы германского золота большевиков»⁵⁵.

Американский историк открыл для изучения все 66 телеграмм, опубликованных в 1917 г. в России в еженедельнике «Без лишних слов» и газете «Русская воля», о чем большинство историков даже не подозревали, а некоторые из них и сегодня отправляются в американские архивы, чтобы обнаружить их в фондах русских эмигрантов. В результате источниковедческого анализа этих телеграмм американский историк пришел к чрезвычайно важному выводу о том, что их содержание не подтверждает июльские обвинения в адрес большевиков. «В действительности, — пишет он, — телеграммы не содержат свидетельств о переводе каких-либо капиталов из Стокгольма в Петроград». С. Ляндрес отвергает предположения о закодированном характере корреспонденции между Стокгольмом и Петроградом, настаивает на том, что деятельность фирмы Парвуса Ганецкого носила «чисто коммерческий характер». Упоминающиеся в этих телеграммах переводы огромных по тем временам сумм денег— до 100 тыс. руб., подчеркивает он, представляли собой плату за товары, экспортированные фирмой ПарвусаГанецкого из Стокгольма в Петроград. «Товары направлялись в Петроград, а вырученные за них деньги — в Стокгольм, но никогда эти средства не шли в противоположном направлении»⁵⁶. Ляндрес раскрыл механизм взаимоотношений между экспортно-импортной фирмой Парвуса-Ганецкого в Стокгольме и ее финансовым агентом в Петрограде и тем самым снял завесу таинственности и секретности, которая создавалась вокруг нее начиная с 1917 г. Он показал, что Суменсон действительно занималась получением и распределением между перекупщиками на российском рынке поставляемых через Скандинавию товаров. Плата за импортируемую продукцию переводилась перекупщиками на текущие счета Суменсон в петроградских банках, а она, в свою очередь, переводила ее фирме в Стокгольм на счета в «Ниа банкен». В связи с этим вряд ли теперь можно говорить о германском происхождении тех 2 млн руб., которые, по сведениям следствия, прошли по счетам Суменсон в Русско-Азиатском, Сибирском, Азовско-Донском и других банках.

Заинтересованный читатель может теперь самостоятельно познакомиться с введенными Ляндресом в научный оборот телеграммами (они помещены в приложении к его книге) и получить собственное представление о характере переписки между Стокгольмом и Петроградом. Телеграммы, составлявшие эту переписку, можно условно разделить на три группы: деловые, партийные и смешанные. Вот, например, самая ранняя по времени деловая телеграмма, посланная Фюрстенбергом-Ганецким Суменсон 4 мая 1917 г.: «Больше месяца без сведений. Деньги крайне нужны»⁵⁷. Если руководствоваться здравым смыслом, а не подозрениями, то нетрудно понять, что речь идет об отсутствии у фирмы отчетности о проданных товарах более чем за месяц и требовании перевода денег за эти товары. Фирма Парвуса-Ганецкого имела своих деловых представителей и в других городах России — Москве, Одессе и слала туда подобные же телеграммы. 7 мая Фюрстенберг-Ганецкий направляет своему представителю в Москве следующую телеграмму: «Телеграфируйте немедленно какое количество получили оригинала карандашей, какое продал. Точную отчетность пришлите письменно»⁵⁸. При желании можно долго ломать голову над тем, что же здесь подразумевается под «карандашами», но если знать, что до Первой мировой войны карандаши поступали в Россию главным образом из Германии, а с началом войны их ввоз был официально запрещен и они стали предметом довольно прибыльной нелегальной торговли через Скандинавию⁵⁹, то эта телеграмма приобретает свой элементарный смысл.

Из всего комплекса телеграфной переписки, попавшей в поле зрения контрразведки, наиболее подозрительной, пожалуй, была одна из последних телеграмм, посланная 5 июля 1917 г. Суменсон из Петрограда незадолго до ее ареста: «НЕСТЛЕ не присылает муки [.] Хлопочите [.] СУМЕНСОН»⁶⁰. Она трактовалась как закодированное сообщение, связанное с получением немецких денег в Петрограде, и следствием, и затем некоторыми историками⁶¹. Такое толкование возможно только в том случае, если не принимать во внимание тот факт, что с конца 1915 г. скандинавская фирма Парвуса-Ганецкого действительно была посредником по доставке и продаже в России продукции швейцарской пищевой фирмы «Нестле». До войны представителем «Нестле» в России была варшавская агентурная контора Клингслянда, совладельцем которой был его зять, старший брат Я. С. Фюрстенберга-Ганецкого — Генрих. Когда прямые контакты со Швейцарией были нарушены из-за захвата немцами Варшавы, посредником «Нестле» в ее операциях в России стала фирма Парвуса — Ганецкого, а Суменсон, служившая у Клингслянда еще до войны, переселилась в 1915 г. в Петроград как доверенное лицо, отвечавшее за получение и распределение между перекупщиками на российском рынке поставляемых через Скандинавию товаров (медикаментов, карандашей и т. п.), в том числе и детской молочной муки «Нестле»⁶².

Хотя партийная переписка между большевистским руководством в Петрограде и Ганецким в Стокгольме носила вполне реальный и естественный характер (Ганецкий был членом заграничного бюро ЦК большевиков), она вызвала не меньшее подозрение, чем коммерческая. Типичным примером может служить интерпретация следствием телеграммы, посланной из Стокгольма 9 мая 1917 г. за подписью Ганецкого в Петроград в адрес Коллонтай, Козловского и редакции «Правды»: «Стецкевич отобрали Торнео все сделали личный обыск [.] протестуйте требуйте немедленной высылки нам отобранных вещей [.] не получили ни одного письма пусть Володя телеграфирует прислать ли каком размере телеграммы для Правды»⁶³. Последняя фраза в этой телеграмме толковалась как зашифрованный запрос Ганецкого о размерах немецкой финансовой помощи большевикам, что позволяло следствию «привязать» непосредственно к делу о получении «немецких денег» В. И. Ленина, который якобы лично определял время перевода и размер требуемых сумм. На самом деле, как справедливо полагает С. Ляндрес, слова о «размере телеграмм для Правды» следует понимать как запрос о том, какая из отпущенного заграничному бюро ЦК большевиков сумма может быть потрачена на информационные телеграммы⁶⁴. Дело в том, что члены заграничного бюро Боровский, Радек и Ганецкий выполняли также функции корреспондентов «Правды», снабжая большевистскую печать главными зарубежными новостями, которые пересылались в Петроград по телеграфу либо прямо в редакцию «Правды», либо через Петроградское телеграфное агентство. А это всегда стоило дорого.

Интересно, что в числе подозрительных телеграмм оказалась и адресованная 11 мая 1917 г. редакцией газеты «Политикен» с уплаченным ответом «Ленину главе социалистической партии»: «Политикен радикальная газета Дании просит Вас телеграфировать ваше мнение о предстоящем конгрессе международном социалистическом в Стокгольме и русские условия окончательного мира»⁶⁵.

Как уже отмечалось, Ленин был категорически против проведения этой конференции и свою позицию неоднократно высказывал в печати, о чем, несомненно, было известно и властям. В поле зрения контрразведки попала и написанная Лениным и адресованная заграничному бюро ЦК большевиков телеграмма по поводу демонстрации 18 июня 1917 г.: «В воскресенье манифестация всей революции наши лозунги долой контрреволюцию четвертую Думу Государственный Совет империалистов организующих контрреволюцию вся власть советам да здравствует контроль рабочих над производством вооружение всего народа ни сепаратного мира с Вильгельмом ни тайных договоров с французским и английским правительствами немедленное опубликование советом действительно справедливых условий мира против политики наступления хлеба мира свободы»⁶⁶. Текст этой телеграммы был опубликован в период июльских событий в газете «Русская воля» и выдавался за лозунги большевиков в дни июльского выступления.

Большой интерес представляют телеграммы, связанные с визитами Ганецкого в Петроград и опасениями его представителей по поводу возможного ареста их шефа. В одной из них Суменсон срочно сообщала: «юрисконсульт [М. Ю. Козловский] просит ни под каким видом не приезжать ждите письма»⁶⁷. В ответ на предыдущие предупреждения Ганецкий отвечал, что «телеграммы Козловского совсем неосновательны»⁶⁸. Именно эти предупреждения помогли Ганецкому в результате избежать ареста в Петрограде в июле 1917 г.

Особое внимание следствия привлекало в телеграммах каждое упоминание «Ниа банкен», шведского коммерческого банка, через который, как оно предполагало, проходили «немецкие деньги» большевикам в Петрограде. Но телеграммы как раз свидетельствовали об обратном: деньги переводились из Петрограда в «Ниа банкен», через который фирма Парвуса—Ганецкого осуществляла свои финансовые операции. В июне 1917 г. Козловский телеграфировал в Стокгольм: «Финансы весьма затруднительны [.] абсолютно невозможно дать [.] в крайнем случае пятьсот как последний раз [.] карандашах громадные убытки оригинал безнадежен [.] пусть Ньюбанкен телеграфирует относительно новых сто тысяч Суменсон...»⁶⁹. Последнюю фразу этой телеграммы из-за ее недостаточной определенности можно толковать по-разному, но последовавший через несколько дней ответ из Стокгольма дает ее правильное понимание: «Ниа Банкен» подтверждал получение 100 тыс. руб. от Суменсон⁷⁰. Разумеется, это не устраивало следствие, которое во что бы то ни стало стремилось отыскать следы «немецких денег». В этом ему по-прежнему активно помогала французская разведка. Получив сведения о том, что Суменсон перевела через Русско- Азиатский банк на счет Фюрстенберга—Ганецкого в «Ниа банкен» 300 тыс. руб., военный атташе Франции в Петрограде Лавернь сообщает своему руководству и Временному правительству, что это деньги немецкого происхождения, поскольку Суменсон не может иметь такой суммы, не получив ее из немецких источников⁷¹. Довод, надо сказать, не очень убедительный, но зато работавший на версию французской разведки и официального обвинения прокурора Петроградской судебной палаты. Более существенные результаты были получены в результате оперативного расследования финансовых поступлений в петроградские банки в последнее время. В письме в военное министерство Франции от 26 июля 1917 г. Лавернь докладывает, что им обнаружено 37 млн руб., поступивших в Россию из шведских, норвежских, датских и финляндских банков в марте — июне 1917 г., причем большая часть — 31 млн из семи крупных банков Стокгольма, в том числе из «Ниа банкен» — 3,3 млн. Наиболее крупные финансовые поступления были обнаружены у Азовско-Донского банка — 13 млн руб., у Петроградского международного коммерческого банка — 5 млн, Сибирского банка — 4,4 млн⁷². Именно в этих банках, по предположению Лаверня, надо было искать поступавшие для большевиков «немецкие деньги» и их распределителей в Петрограде⁷³.

Особые подозрения в связи с этим вызывал «Ниа Банкен», который как известно, сотрудничал с фирмой Парвуса-Ганецкого. «Именно торговые книги «Ниа банкен» позволили нам обнаружить тайную сделку, которая существовала между Германией и большевиками», — писал позднее военный атташе Франции в Стокгольме Л. Тома. Но если о деталях этой «тайной сделки» он предпочел умолчать, (может быть, их просто не удалось установить?), то о «многом другом» он сообщил прямо-таки сенсационные подробности: «Там же мы нашли много другого и, в частности, вещественные доказательства в форме чековых книжек, которые перед революцией марта 1917 г. службы немецкой пропаганды использовали для оказания поддержки борьбы русских прогрессивных партий против царизма, они же обеспечивали субсидиями и некоторых крупных чинов царского правительства, находившихся за границей, с целью склонить их к мысли, что продолжение войны для России гибельно»⁷⁴.

На самом деле деятельность «Ниа банкен» не была столь уж криминальной и тем более направленной против России, как это может показаться в изложении французского разведчика. Начать с того, что его владелец банкир Олоф Ашберг получил в 1916 г., по его собственному признанию, «задание» русского правительства «добиться займа в США для России» и в качестве представителя Министерства финансов России находился в Нью-Йорке, где вел переговоры по этому поводу с финансовым синдикатом «Нэшнл Сити Банк»⁷⁵. В своем интервью «Нью-Йорк Таймс» Ашберг рисовал США самые радужные перспективы в России: «Когда борьба окончится, по всей стране для американского капитала и американской инициативы будет существовать благоприятная обстановка, вследствие пробуждения, вызванного войной. Сейчас в Петрограде много американцев, представляющих фирмы, которые следят за ситуацией, и как только наступит изменение, должна развиться обширнейшая американская торговля с Россией»⁷⁶. Хотя шведский банкир оказался не столь уж прозорлив, сам он был довольно удачливым финансистом, хорошо зарабатывавшим именно на России. Как пишет в своих воспоминаниях сам Ашберг, его «Ниа банкен» в годы Первой мировой войны «осуществлял операции с ассигнациями, особенно с русскими. Мы скупали русские рубли и продавали их в странах, граничащих с Россией. Разница между покупкой и продажей была значительной и давала большую прибыль. Ежедневно вокруг «Ниа банкен» собирались толпы иностранных дельцов. Это место превратилось в настоящую биржу»⁷⁷. К сожалению для историков, шведский банкир так и не раскрыл тайну своих взаимоотношений с фирмой Парвуса—Ганецкого; что же касается переведенных «Ниа банкен» 3,3 млн руб., о которых упоминалось выше, то убежденные сторонники версии о прохождении «немецких денег» через этот банк будут крайне огорчены, узнав, что большая часть из них —2 млн руб. — составляет личный вклад Ашберга в «Заем свободы» Временного правительства, с которым у него также были деловые контакты, впрочем, как и с будущим большевистским правительством⁷⁸.

Итак, если основываться на приведенных выше фактах, а не на домыслах и фантастических толкованиях перехваченной переписки между Стокгольмом и Петроградом, то можно утверждать, что прямых улик в получении большевиками «немецких денег» через торговую фирму Парвуса—Ганецкого не удалось обнаружить ни французской разведке, ни русской контрразведке, ни следственной комиссии. В связи с этим американский историк С. Ляндрес полагает, что «такие хрупкие обвинения могли быть легко опровергнуты самими большевиками, представь они своевременно свои объяснения телеграфных текстов. Но этого не было сделано ни в 1917 г., ни советскими историками позднее. Подобное замалчивание, в свою очередь, послужило поводом, во-первых, для всевозможных кривотолков со стороны политических противников большевиков, и, во-вторых, для ненужных подозрений, догадок и предположений со стороны нескольких поколений исследователей, занимавшихся изучением темы большевистско-немецких связей на Западе»⁷⁹.

Нельзя сказать, что большевики в период развязанной против них оголтелой кампании не предпринимали никаких шагов по своей реабилитации. Уклоняясь от публичной полемики, они требовали объективного разбирательства «дела Ганецкого». В частности, М. Ю. Козловский еще 5 июля 1917 г., когда кампания против большевиков только разворачивалась, в телеграмме в Стокгольм предлагал требовать «немедленного образования формальной комиссии для расследования дела и привлечения Заславского к официальному суду». Ленин, который, как уже отмечалось, вступил в полемику с прокурором Петроградской судебной палаты сразу же после публикации постановления по обвинению большевиков, в августе 1917 г. в письме Заграничному бюро ЦК из Гельсингфорса настаивал на том, «чтобы Ганецкий документально опроверг клеветников, издав поскорее финансовый отчет своей торговли и своих дел с Суменсон (что сие за особа? Первый раз услыхал!) и с Козловским (желательно, чтобы отчет был проверен и засвидетельствован подписью шведского нотариуса или шведских, нескольких, социалистов, членов парламента)»⁸⁰.

Оказавшись едва ли не главным персонажем обвинения, Ганецкий, то ли от безысходности, то ли от убежденности в своей невиновности, обращается к Парвусу с просьбой помочь опровергнуть возводимые на него обвинения. И Парвус откликнулся, опубликовав в начале августа 1917 г. в своем издательстве в Берлине брошюру «Мой ответ Керенскому и компании». В ней он писал: «Я всегда всеми имеющимися в моем распоряжении средствами поддерживал и буду поддерживать российское социалистическое движение. Скажите вы, безумцы, почему вас беспокоит, давал ли я деньги Ленину? Ни Ленин, ни другие большевики, чьи имена вы называете, никогда не просили и не получали от меня никаких денег ни в виде займа, ни в подарок...»⁸¹. Парвусу, конечно, не поверили ни тогда, ни потом. Но прямых доказательств, что большевики получали именно деньги Парвуса или немецкие деньги через Парвуса, тоже не обнаружено до сих пор.

Показательно, что избранный на VI съезде РСДРП(б) новый состав ЦК также решил вернуться к «делу Ганецкого». На состоявшемся 8 августа 1917 г. заседании узкого состава ЦК (Бухарин, Иоффе, Смилга, Дзержинский, Милютин, Свердлов, Урицкий, Сталин, Стасова, Муранов) было единогласно принято решение, что «ЦК не назначает Ганецкого своим представителем за границей». В отсутствие Ленина, который один владел полной информацией по этому вопросу, ЦК решил подстраховаться и принял единогласно такое решение. Предложение же Исполкома групп социал-демократии Королевства Польши и Литвы о том, чтобы обвинения, касающиеся характера коммерческой деятельности Ганецкого и его отношения с Парвусом, должны быть рассмотрены комиссией, было принято ЦК с перевесом всего в один голос. Для рассмотрения «дела Ганецкого» ЦК, со своей стороны, создал новую юридическую комиссию в составе: Стучка, Иоффе, Урицкий. Свое постановление о Ганецком ЦК решил не предавать публичной огласке⁸², и это, быть может, объясняет тот факт, что постановление осталось, вероятно, неизвестным заграничному бюро ЦК или просто невыполненным, и Ганецкий продолжал работать в качестве его члена⁸³. Тем не менее внутреннее расследование «дела Ганецкого» продолжалось вплоть до прихода к власти большевиков и окончательно было закрыто только в ноябре 1917 г.

Возвращаясь к итогам деятельности следственной комиссии Временного правительства, следует сказать, что формально она завершила свою работу к концу сентября, и прокурор Петроградской судебной палаты Н. С. Каринский даже объявил о назначении представителей обвинения и защиты на судебный процесс, который должен был состояться в конце октября 1917 г. Однако «дело» против большевиков стало разваливаться задолго до его завершения по целому ряду причин юридического, политического и моральнопсихологического характера. Как уже было показано, следствие не нашло убедительных аргументов в пользу выдвинутого обвинения прокурора Петроградской судебной палаты, а резко изменившаяся политическая обстановка в конце августа — начале сентября 1917 г. в связи с выступлением генерала Л. Г. Корнилова укрепила позиции большевиков, вынудила А. Ф. Керенского пойти на временный компромисс с ними во имя собственного политического спасения. С конца августа началось освобождение из тюрем под залог арестованных по обвинению в организации вооруженного восстания в Петрограде 3-5 июля. По свидетельству А. Демьянова, новый министр юстиции П. Н. Малянтович, вопреки своему обещанию действовать в «деле большевиков» совместно со своими заместителями, выступил «самостоятельно», а прокуратура по соглашению с министром юстиции выпустила на свободу целый ряд арестованных большевистских руководителей⁸⁴. В первую очередь были освобождены А. М. Коллонтай, А. В. Луначарский, Л. Д. Троцкий и другие большевистские лидеры. Позднее под залог были выпущены из тюрьмы и главные обвиняемые — Е. М. Суменсон и М. Ю. Козловский. Всего было освобождено более 140 человек, арестованных в июле 1917 г.

В этой вынужденной акции Керенского некоторые пристрастные авторы склонны усматривать влияние масонских связей, которыми якобы были «повязаны» многие видные большевики с министрами Временного правительства. При этом они ссылаются на список масонов, опубликованный в 1932 г. Н. Свитковым в его брошюре «Масонство в русской эмиграции». Однако сразу же по выходе этого «источника» видный масон С. А. Соколов свидетельствовал: «Как показывает анализ, список этот составлен по следующему рецепту. Там имеется известное количество подлинных масонских имен, к ним добавлены различные имена эмигрантских деятелей и лиц, не принадлежащих к масонству, и все это сдобрено именами видных большевиков, умерших и живых: Ленина, Янкеля Свердлова, Максима Горького, Зиновьева, Каменева-Розенфельда, Литвинова-Финкелыптейна и Троцкого... Мы решительно и категорически заявляем, что все упомянутые большевики к масонству не принадлежат и не принадлежали. В этом смысле есть только одно исключение, относящееся к довоенному прошлому и при том не русскому масонству: Троцкий был некогда, в течение нескольких месяцев, рядовым членом одной из французских лож, откуда согласно Уставу был механически исключен за переездом в другую страну и за неуплату обязательных сборов»⁸⁵. Остается только добавить, что автором списка масонов и брошюры, опубликованной под псевдонимом Свиткова, был полковник белой армии Н. Ф. Степанов, сотрудничавший позднее с гестапо⁸⁶. Так что «масонский след» в данном случае вряд ли приведет к раскрытию тайны не состоявшегося суда над большевиками. Условия диктовала жестокая политическая реальность 1917 г., когда обвиняемые очень скоро могли стать обвинителями и наоборот. Скорее, был прав С. П. Мельгунов, когда писал, что не столько по соображениям беспристрастия и глубочайшего объективизма, сколько по мотивам революционной тактики ликвидировалось дело о «государственной измене» большевиков: после корниловского мятежа они получили окончательную амнистию»⁸⁷.

В середине октября 1917 г. П. Н. Малянтович провел совещание ответственных работников юстиции и прокуратуры, на котором с докладом о результатах следствия по «делу большевиков» выступил следователь по особо важным делам П. А. Александров. К сожалению, текст его доклада не сохранился, а в прессе его содержание не получило сколько-нибудь подробного изложения. Известно только, что министр юстиции, не разделяя обвинительной позиции прокуратуры, в своем выступлении высказал мнение, что в деяниях большевиков не усматривается «злого умысла», сославшись при этом на то, что во время русско-японской войны многие передовые люди откровенно радовались успеху Японии и, однако, никто не думал привлечь их к ответственности⁸⁸. По свидетельству товарища министра юстиции А. Демьянова, «Малянтович находил, что так как большевизм есть политическое учение, то как таковое не подлежит, как и всякое другое учение, какому бы то ни было преследованию со стороны власти»⁸⁹. Фактически это означало политическую амнистию большевиков со стороны главного юриста и прокурора России, и большевики воспользовались ею в полной мере.

Примечания:

¹ Вестник Временного правительства. 1917. 9 июля.

² Попова С. С. Французская разведка ищет «германский след» // Первая мировая война. Дискуссионные проблемы истории. М., 1994. С. 272.

³ Бонч-Бруевич В. Д. На боевых постах Февральской и Октябрьской революции. М., 1931. С. 83-86.

⁴ Михайловский Г.Н. Указ. соч. С. 150.

⁵ См., напр.: Знаменский О. Н. Указ. соч. С. 50-119.

⁶ См.: Кронштадтские моряки в июльском выступлении 1917 года // Красная летопись. 1932. № 3(48); Большевизация Петроградского гарнизона. Л., 1932; и др.

⁷ Голос солдата. 1917. 23 июля.

⁸ Большевизация Петроградского гарнизона в 1917 г. С. 138-139.

⁹ Там же. С. 139-140.

¹⁰ ргвИА. Ф. 366. On. 1. Д. 258. Л. 4.

¹¹ Там же. Ф. 1343. Оп. 10. Д. 1877. Л. 498.

¹² На фронте в предоктябрьские дни: по секретным материалам Ставки // Красная летопись. 1923. № 6. С. 51-52.

¹³ Голос солдата. 1917. 23 июля.

¹⁴ Там же.

¹⁵ См.: Речь. 1917. 22 июля; Единство. 1917. 22 июля; и др.

¹⁶ Единство. 1917. 22 июля.

¹⁷ См. также: Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 34. С. 21-32

¹⁸ Амиантов Ю.Н., Ермолаева Р. А. Дело Ганецкого и Козловского // Кентавр. 1992. № 1-2. С. 74.

¹⁹ Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 49. С. 425.

²⁰ Рабочий и солдат. 1917. 27 июня.

²¹ См.: Пролетарская революция. 1923. № 5.

²² Военно-исторический журнал. 1990. № 11. С. 5.

²³ Рабинович Александр. Указ. соч. С. 207.

²⁴ Злоказов Г. И. Материалы особой следственной комиссии правительства об июльских событиях 1917 года // Отечественная история. 1999. № 5. С. 74.

²⁵ Показания С.П. Белецкого // Тайна Октябрьского переворота. СПб., 2001. С. 183.

²⁶ Глобачев К. И. Правда о русской революции // Вопросы истории. 2002. № 10. С. 54-55.

²⁷ Перегудова З.И., Дейли Дж. К. И. Глобачев — последний начальник Петроградского охранного отделения // Старцевские чтения-2006. СПб., 2007. С. 127.

²⁸ Злоказов Г. И. Указ. соч. С. 84.

²⁹ Там же. С. 80.

³⁰ Там же. С. 81.

³¹ Показания Г. В. Плеханова // Тайна Октябрьского переворота. СПб., 2001. С. 171-172.

³² Показания Г. А. Алексинского // Там же. С. 180-181.

³³ Анисимов Н. Л. Обвиняется Ульянов (Ленин) // Военно-исторический журнал. 1990. № 11. С. 7.

³⁴ Милюков II. Н. История второй русской революции. Т. 2. София, 1923. С. 114.

³⁵ Мельгунов С. П. Золотой немецкий ключ к большевистской революции. Париж, 1940. С. 124.

³⁶ Волкогонов Д. А. Ленин. Кн. 1. М., 1999. С. 220-221.

³⁷ Суханов Н. Н. Указ. соч. С. 346.

³⁸ Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ). Ф. 464. On. 1. Д. 37913. Л. 24-25, 93-98.

³⁹ Революционное движение в России в июле 1917 г. С. 187.

⁴⁰ речь 1917, 22 июля.

⁴¹ Новая жизнь. 1917. 11 июля.

⁴² Амиантов Ю.Н., Ермолаева Р. А. Дело Ганецкого и Козловского // Кентавр. 1992. № 5-6. С. 96.

⁴³ Идашкин И. В. Были ли большевики куплены на золото германского Генерального штаба // Дипломатический ежегодник. М., 1994. С. 284.

⁴⁴ Там же. С. 284-285.

⁴⁵ Там же. С. 285.

⁴⁶ Никитин В. Б. Указ. соч. С. 97.

⁴⁷ Там же

⁴⁸ Александров К. Октябрь для кайзера. Заговор против России в 1917 г. // Посев. 2004. №2. С. 6.

⁴⁹ Петраш В. В. Моряки Балтийского флота в борьбе за победу Октября. М.; Л., 1966. С. 177.

⁵⁰ Старцев В. И. Ненаписанный роман Фердинанда Оссендовского. СПб., 2001 С. 35.

⁵¹ Там же. С. 273.

⁵² Арутюнов А. А. Ленин. Личностная и политическая биография. Т. 1. М., 2002 С. 121.

⁵³ Старцев В. И. Указ. соч. С. 273.

⁵⁴ Ляндрес С. Немецкое финансовое участие в русской революции // Россия в 1917 году. Новые подходы и взгляды. СПб., 1993. С. 62.

⁵⁵ Lyandres S. The Bolsheviks’ «German Gold» Revisited. An Inquiry into 1917 Accutions. Pittsburgh, 1995.

⁵⁶ Ibid. Р. 94.

⁵⁷ Ibid. Р. 19.

⁵⁸ Ibid. Р. 27.

⁵⁹ Шляпников А. Г. Канун семнадцатого года. Ч. II. М.; Пг., 1925. С. 202.

⁶⁰ Lyandres S. Op. cit. P. 83.

⁶¹ Никитин Б. В. Указ. соч. С. 110-114; Мельгунов С. П. Указ. соч. С. 106; Pipes R. The Russian Revolution. London, 1990. P. 412.; и др.

⁶² Lyandres S. Op. cit. P. 18.

⁶³ Ibid. P. 31.

⁶⁴ Ibid. P. 32.

⁶⁵ Ibid. P. 37.

⁶⁶ Ibid. Р. 74-75.

⁶⁷ Ibid. Р. 47.

⁶⁸ Ibid. Р. 40-41.

⁶⁹ Ibid. Р. 59

⁷⁰ Ibid. Р. 63.

⁷¹ Попова С. С. Указ. соч. С. 269.

⁷² Там же. С. 270.

⁷³ Там же. С. 271.

⁷⁴ Там же.

⁷⁵ См.: Ганелин Р. Ш. Россия и США. 1914-1917. Л., 1969. С. 54, 56, 66-71 и др.; Саттон А. Уолл-стрит и большевистская революция. М., 1998. С. 60.

⁷⁶ New York Times. 1916. 4 Aug.

⁷⁷ Ашберг О. Между Западом и Россией. 1914-1924 гг. Из воспоминаний «красного банкира». Предисловие и примечания А. В. Островского // Из глу­бины времен: Альманах. 1993. № 2. С. 20.

⁷⁸ Попова С. С. Указ. соч. С. 272.

⁷⁹ Ляндрес С. Указ. соч. С. 62.

⁸⁰ Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 49. С. 446.

⁸¹ Цит. по: Земан З.А., Шарлау У. Б. Купец революции Парвус—Гельфанд. Политическая биография. М., 1994. С. 270.

⁸² Амиантов Ю.Н., Ермолаева О. А. Указ. соч. С. 76-77.

⁸³ Там же. № 5-6. С. 89.

⁸⁴ Демьянов А. Указ. соч. С. 115.

⁸⁵ Цит. по: Соловьев О. Ф. Масонство в мировой политике XX века. М., 1998. С. 233-234.

⁸⁶ Там же. С. 234.

⁸⁷ Мельгунов С. П. Указ. соч. С. 124.

⁸⁸ Утро России. 1917. 14 окт.; День. 1917. 21 окт.

⁸⁹ Демьянов А. Указ. соч. С. 115.