Тайный союзник - 3. Антибольшевистская кампания в Петрограде весной-летом 1917 г.

3. Антибольшевистская кампания в Петрограде весной-летом 1917 г.

Возвращение Ленина в Россию создало новую политическую ситуацию как для Временного правительства, так и для его союзников в войне против Германии и Австро-Венгрии. Выдвинутый лидером большевиков в Апрельских тезисах лозунг «Вся власть Советам!» определил линию политического и социального размежевания в стране, усилил раскол общества, вызванный Февральской революцией. 13 апреля рабочие завода «Старый Парвиайнен», обсудив на своем собрании «текущий момент», приняли резолюцию, впервые столь решительно выдвигавшую целую систему самых радикальных мер. Важнейшими среди них были «смещение Временного правительства, служащего только тормозом революционного дела», и передача власти Советам, окончание империалистической войны и опубликование тайных военных договоров, организация Красной гвардии и вооружение народа, реквизиция продуктов питания и установление твердых цен на товары широкого спроса, конфискация помещичьих и монастырских земель, передача орудий производства в руки рабочих¹. Эти радикальные меры не были требованием только одной группы рабочих, как пытались в этом уверить эсеро-меньшевистские лидеры Петроградского Совета: резолюции подобного характера начинают обсуждаться и приниматься рабочими других предприятий столицы и в скором времени приобретают массовый характер. И это стало серьезной проблемой не только для умеренных социалистов, но и в первую очередь для Временного правительства.

Чтобы нейтрализовать влияние ленинских лозунгов, в Петрограде была организована широкая антибольшевистская кампания. В переписке со своими соратниками по партии, находившимися еще в эмиграции, Ленин признавался: «Буржуазия (+Плеханов) бешено травят нас за проезд через Германию. Пытаются натравить солдат. Пока не удается: есть сторонники и верные»². Но 16 апреля в печати появилась резолюция исполнительной комиссии солдатской секции Петроградского Совета, в которой пропаганда так называемых ленинцев называлась «дезорганизаторской» и «не менее вредной, чем всякая контрреволюционная пропаганда справа». Выступая против принятия репрессивных мер в борьбе с этими вредными взглядами, руководство солдатской секции выражало одновременно настойчивое пожелание, чтобы Исполком Петроградского Совета в целях борьбы с дезорганизаторской пропагандой открыл планомерную агитацию как в печати, так и в особенности в воинских частях³. На следующий Ленин был вынужден разъяснить свои взгляды на заседании солдатской секции. Отвечая на главный вопрос, как ускорить дело мира, вождь большевиков признавал, что «войну невозможно кончить ни простым втыканием штыков в землю, ни вообще односторонним отказом одной из воюющих стран. Практическое, немедленное средство для того, чтобы ускорить мир, есть и может быть только одно (кроме победы рабочей революции над капиталистами), именно: братанье солдат на фронте»⁴. Ленин посчитал необходимым высказаться и по поводу заключения сепаратного мира с Германией, заявив, что «Вильгельма считает кровопийцей, и конечно, не может быть разговоров о сепаратном мире с ним, — это бессмысленно... Ленинцы против сепаратного мира.

Об этом они заявили еще в 1915 году... »⁵.

Ленин откликается и на опубликованное в «Маленькой газете» обращение группы солдат, потребовавшей расследования обстоятельств проезда Ленина и его сторонников через Германию. Назвав это обращение «честным голосом, выделяющимся из потока грязной лжи, мутной клеветы и погромной агитации», он вместе с тем спрашивал, правильно ли поступили товарищи солдаты, которые уже торопятся и «клеймить» проехавших, и бранить их «предателями», и посылать им «проклятие», не познакомившись с тем разъяснением, что было опубликовано в «Известиях Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов»⁶.

Столичная пресса не упустила случая поместить и прокомментировать резолюцию матросов Балтийского флотского экипажа, встречавших Ленина 3 апреля на Финляндском вокзале в составе почетного караула. «Узнав, что господин Ленин вернулся к нам в Россию с соизволения его величества императора германского и короля прусского, — говорилось в резолюции, — мы выражаем свое глубокое сожаление по поводу нашего участия в его торжественном въезде в Петербург. Если бы мы знали, какими путями он попал к нам, то вместо торжественных криков “ура”, раздались бы наши негодующие возгласы: “Долой, назад в ту страну, через которую ты к нам приехал”»⁷.

Организатором погромных выступлений против Ленина и его сторонников стала кадетская партия, лидер которой П. Н. Милюков усмотрел «германские козни» еще в забастовках петроградских рабочих в февральские дни 1917 г. Теперь, в апреле, кадеты начали кампанию протестов против агитации большевиков в частях столичного гарнизона, организовали демонстрацию инвалидов войны под лозунгом «Ленина обратно в Германию!». «17 апреля в Петербурге состоялась грандиозная манифестация инвалидов, которая произвела большое впечатление на обывателей, — писал Н. Н. Суханов. Огромное число раненых из столичных лазаретов — в повязках, безногих, безруких — двигалось по Невскому к Таврическому дворцу. Кто не мог идти, двигались в грузовых автомобилях, в линейках, на извозчиках. На знаменах были подписи: “Война до конца”, “Полное уничтожение германского милитаризма”, “Наши раны требуют победы”. Лозунги, изъятые из употребления масс, нашли себе пристанище на больничных койках. Искалеченные люди, несчастные жертвы бойни ради наживы капиталистов, по указке тех же капиталистов через силу шли требовать, чтобы для тех же целей еще без конца калечили их сыновей и братьев. Это было действительно страшное зрелище»⁸.

Шумная акция не осталась не замеченной и в Германии. Ссылаясь на сообщение петроградского телеграфного агентства из Петрограда о состоявшейся там демонстрации раненых и увечных воинов с числом участников до 50 тыс. человек за продолжение войны, статс-секретарь иностранных дел Германии Циммерман в телеграмме германскому посланнику в Стокгольме фон Штедтену с беспокойством сообщал, что демонстрация направлена против Ленина и его сторонников и просил как можно скорее сообщить ему подробности⁹. Отвечая на эту телеграмму, посланник писал, что полученная Циммерманом информация о событиях в Петрограде, «по-видимому, соответствует действительности, поскольку и политическая линия, которой придерживается Ленин, и его пропаганда мира совершенно независимы, и он таким образом находится в резкой оппозиции к правительству»¹⁰. Помимо выраженного здесь беспокойства относительно Ленина и его сторонников, обращает на себя внимание отсутствие своего источника информации непосредственно из Петрограда. Однако еще большее беспокойство пропаганда Ленина и его сторонников вызывала у союзников России.

Стремясь во что бы то ни стало удерживать Россию в военной коалиции против Германии, ее союзники были глубоко обеспокоены тем, что Временное правительство не принимает репрессивных мер против большевиков, активно ведущих антивоенную пропаганду. Английский посол в Петрограде Джордж Бьюкенен в донесении своему правительству от 30 апреля 1917 г. выражал большую тревогу по поводу «подрывной роли» вернувшегося в Россию Ленина и непринятия к нему мер со стороны Временного правительства. «Милюков, с которым я как-то говорил по этому вопросу, сказал, что возмущение народа против Ленина растет, и что войска готовы арестовать его, когда правительство отдаст об этом приказ, но что последнее не хочет ускорять событий из опасения вызвать гражданскую войну, — сообщал далее Бьюкенен. — Я сказал ему, что для правительства наступила пора действовать и что Россия никогда не выиграет войны, если Ленину будет разрешено продолжать возбуждать солдат к дезертирству, к захвату земли и к убийствам. Он ответил, что правительство выжидает лишь психологического момента, который, как ему кажется, не за горами»¹¹. Сам же П. Н. Милюков впоследствии писал, что «когда Ленин начал с балкона дома Кшесинской произносить криминальные речи перед огромной толпой», то он «настаивал в правительстве на его немедленном аресте. Увы, на это Временное правительство не решилось»¹².

«Господа министры» Временного правительства, находясь в глубоком убеждении, что Ленин — германский агент и что его возвращение в Россию связано с интересами германского Генерального штаба, тем не менее не решались на принятие против него репрессивных мер не только потому, что в их распоряжении еще не было каких-либо доказательств «государственной измены» вождя большевиков, и даже не потому, что могли натолкнуться на противодействие Петроградского Совета, под влиянием которого находился столичный гарнизон. Дело в том, что само Временное правительство стояло в это время перед сверхзадачей: как, оставаясь верным своим обязательствам не выходить из войны, выглядеть у себя дома сторонником заключения «мира без аннексий и контрибуций». Но еще больше мешал крайне неблагоприятный экономический фактор: все более реальным становился крах народного хозяйства под влиянием войны. Угрожающие сведения о разрухе и тяжелом продовольственном положении не сходили со страниц газет. Министр финансов М. И. Терещенко публично признавал, что государственный долг России уже приблизился к 40 млрд руб., что, оказывается, по окончании войны придется платить одних процентов 2,5 млрд ежегодно. И потому не только солдаты и рабочие, но и широкие обывательские круги начинали все более недоверчиво относиться к политике Временного правительства, призывавшего к новым жертвам во имя интересов революционной России. 8 мая 1917 г. историк С. Б. Веселовский отметил в своем дневнике: «В газетах — призывы и угрозы Временного правительства “оказать давление” на союзников. Со стороны людей, подкупленных Германией, это понятно, т. к. может повести к разрыву с союзниками, но ведь и добросовестные, доморощенные идиоты, а, главное, есть публика, которая верит этому бреду и принимает его за чистую монету»¹³.

Поэтому действительно был нужен психологический перелом, и его стати готовить в недрах Временного правительства с помощью представителей многочисленных миссий и делегаций, направленных в Россию из Англии, Франции, Соединенных Штатов Америки и др. 11 апреля 1917 г. государственный секретарь США Р. Лансинг под влиянием поступавших из России тревожных сведений о том, что «социалистические круги требуют мира», обратился к президенту В. Вильсону: «Меня это серьезно беспокоит. Я хочу, чтобы мы сделали что-нибудь для того, чтобы помешать социалистическим элементам в России осуществить любой план, который может подорвать усилия союзных держав»¹⁴. В качестве одного из таких средств в Россию была послана мисси Э. Рута. Но США располагали и более мощным средством воздействия — это финансовый рычаг. Признав Временное правительство 9(22) марта первыми, правящие круги США еще до своего вступления в войну с Германией обещали России открыть кредит для закупки военного снаряжения¹⁵. Но это обещание финансовой помощи было обставлено рядом ультимативных требований, которые были выражены в телеграмме директора «Сити бэнк» Мак-Робертса в Петроград. «Конгресс вотировал военный заем в семь миллиардов, три из которых предназначены России и союзным правительствам, — говорилось в этой телеграмме. — Здесь наблюдался большой энтузиазм по поводу русских правительственных реформ, но получившие широкое распространение в прессе последние сообщения о том, что новое правительство находится под контролем радикальных социалистов, которые стремятся к сепаратному миру с Германией, серьезно вредят здесь интересам России. Если эти сообщения не прекратятся, они могут воспрепятствовать участию России в займе, предоставляемом союзникам...»¹⁶. В результате марта-апреля Временное правительство не получило от США ни доллара. Американская сторона прекратила в это время даже упоминания о полумиллиардном долларовом кредите, который считался делом уже решенным. И в то время как англичане стали пользоваться американскими кредитами, Россию перестали кормить даже обещаниями. И только накануне прибытия миссии Рута в Россию в середине мая Временное правительство получило кредит в 100 млн долл. на размещение заказа на паровозы и вагоны¹⁷.

Зато на пропагандистскую кампанию в пользу продолжения войны страны Антанты денег не жалели. Здесь впереди всех шла Франция, при посольстве которой в Петрограде была создана в апреле 1917 г. специальная комиссия, координирующая пропагандистские усилия различных миссий. Эта комиссия имела своей задачей добиться «сильного и оперативного воздействия на русское общественное мнение»¹⁸. Для финансирования ее деятельности французское представительство выделило 670 тыс. руб., английское и американское — 133 тыс. руб.; кроме того, компания «Шнейдер» предоставила 200 тыс. руб., столько же дал Русско-Азиатский банк; Русское общество боеприпасов и Общество по производству табака выделили 100 тыс. руб.¹⁹ С французскими миссиями сотрудничало издательство «Демократическая Россия», крупнейшее издательство по выпуску пропагандисткой литературы, листовок, плакатов и др.²⁰ В мае 1917 г. секретарь посольства США в Петрограде направил в адрес военного министра России 30 тыс. экземпляров брошюр для распространения среди солдат на фронте²¹. Пропагандистская кампания Антанты в России не была секретом для заинтересованных наблюдателей из других стран. Военный агент Японии в Петрограде в своем донесении в Токио сообщал, что «державы Согласия начали контрпропаганду и тратят на это большие суммы»²².

Не считаясь с возникшей в России новой политической ситуацией, Великобритания, Франция и Соединенные Штаты продолжали оказывать всяческое давление на Временное правительство, требуя от него активизации военных усилий на фронте. По словам французского генерального консула в Москве Гренара, «союзники были ослеплены в своем желании продлить любой ценой военное сотрудничество с Россией. Они совершенно не видели, что возможно, а что нет. Таким образом, они играли на руку Ленину и отчуждали Керенского от народа»²³. Британский генеральный консул в Москве Локкарт впоследствии сравнивал действенность союзнических делегаций с «каплей пресной воды в самом соленом из морей»²⁴.

Однако, нашлась и «капля» сильно действующего ада, которую привез в своем багаже французский министр по делам вооружений социалист Альбер Тома, прибывший специально в Россию, чтобы поддержать Временное правительство и выяснить степень готовности русской армии к наступательным операциям. «В середине апреля в Петроград прибыл французский министр снабжения Альбер Тома, — вспоминал в 60-е годы А. Ф. Керенский. — Он привез с собой и передал князю Львову некоторую в высшей степени важную информацию о связях большевистской группы во главе с Лениным с многочисленными немецкими агентами. Но французский министр обусловил это требованием, чтобы о том, что он — источник информации, сообщили лишь тем министрам, которые займутся расследованием обстоятельств дела. Через несколько дней на секретном совещании князь Львов с согласия Тома поручил расследование столь серьезного дела Некрасову, Терещенко и мне»²⁵. Еще раньше, в начале 50-х годов бывший министр - председатель Временного правительства признал, что мысль устроить судебную расправу над Лениным и большевиками возникла у него в результате встречи с А. Тома, который посоветовал ему называть большевиков «агентами германского Генерального штаба»²⁶. В действительности, как показывает С. С. Попова в своем исследовании «Французская разведка ищет “германский след”»²⁷, основанном на изучении материалов Центра хранения историкодокументальных коллекций, дело обстояло несколько иначе. Скорее всего, резонно считает она, в апреле А. Тома серьезными уликами еще не располагал и основывался на догадках и предположениях в связи с проездом Ленина через Германию. Только в Петрограде в ходе многочисленных встреч и наблюдений Тома убеждается, что большевистская оппозиция представляет собой серьезную силу. «Французский министр с видом российского мужиковатого земца энергично агитировал, убеждал, опровергал, полемизировал, — писал в связи с этим Н. Н. Суханов. — С ним за компанию! снова приходили Кашен, Муте и Лафон. Но их посещения и все эти разговоры не могли по существу дела дать уже ровно ничего. Осадок же они оставляли неприятный: люди, с ног до головы опутанные тенетами империализма, ходят к нам просить поддержки своему неправому делу и томительной, никчемной фразеологией пытаются убедить нас забыть хорошо усвоенную нами грамоту»²⁸. По-видимому, это понял и А. Тома, направив в начале июня 1917 г. французскому атташе в Стокгольме, своему однофамильцу Л. Тома следующее предписание: «Нужно дать правительству Керенского не только арестовать, но и дискредитировать в глазах общественного мнения Ленина и его последователей, а для этого необходимо выяснить, при каких условиях противники революции смогли проникнуть на территорию новой Республики, откуда поступают деньги, которые они так легко раздают, и кто за ними стоит. По моим первым сведениям, ключ проблемы в Швеции. Срочно направьте все ваши поиски в этом направлении и держите русское правительство в курсе ваших действий и поисков»²⁹.

Так французская разведка вышла на Я. С. Фюрстенберга (Ганецкого), члена заграничного представительства ЦК РСДРП(б) в Стокгольме. Собранная о нем по различным каналам информация поступала к А. Тома и межсоюзную секцию военного министерства Франции, в которую входили начальники разведок союзных военных миссий во Франции. Россия была представлена там Павлом Игнатьевым, братом начальника русской военной миссии во Франции Алексея Игнатьева. Что же удалось выяснить французской разведке в результате наблюдения за главными подозреваемыми в Стокгольме? 24 июня 1917 г. французский военный атташе Л. Тома сообщает «наверх» первые сведения: Фюрстенберг (Ганецкий) является клиентом стокгольмского «Ниа банкен» с апреля-мая 1916 г. С 30 января по 8 июня 1917 г. Русско-Азиатский банк перевел на счет Фюрстенберга в «Ниа банкен» 416 тыс. рублей от разных лиц, в том числе и 200 тыс. руб. от Суменсон из Петрограда. Кроме того, у Фюрстенберга был счет и в «Дисконто банк» в Копенгагене. Л. Тома поручает своим подчиненным начать сбор сведений в Русско-Азиатском, Сибирском и Копенгагенском банках. Он также дает задание проверить, действительно ли Фюрстенберг является владельцем коммерческой фирмы в Копенгагене, которая занималась закупкой ширпотреба в Германии и его перепродажей в России. Как разведчик Л. Тома предполагает, что «это может быть только фасад для прикрытия движения крупных фондов», заключая при этом: «Очень скромная жизнь, которую ведет Фюрстенберг, его нахождение в Швеции, когда он ведет дела в Копенгагене, подтверждают эту гипотезу»³⁰.

В конце июня 1917 г. резидент французской разведки в Дании направляет в свое военное министерство отчет под названием «Немецко-русские агентства пропаганды». О самом Фюрстенберге сообщалось, что он занимался в Копенгагене контрабандой немецких товаров и был выдворен из Дании, а его фирма распущена. То, что не удалось выяснить в 1917 г. французской разведке, позднее расследовал английский историк М. Фатрелл, который установил, что Фюрстенберг (Ганецкий) был арестован в Копенгагене в январе 1917 г. по обвинению в незаконном экспорте термометров, шприцов и других медицинских изделий. Оборот этой датской кампании, управляющим которой был Фюрстенберг, исчислялся десятками тысяч фунтов стерлингов, а источником большей части прибыли была контрабанда противозачаточных средств в Германию и Россию. Ганецкий заплатил штраф и был депортирован в Стокгольм³¹, где продолжал заниматься коммерческой деятельностью, а с конца марта 1917 г. еще стал и членом заграничного представительства ЦК РСДРП(б). В числе раскрытых французской разведкой в Копенгагене «немецко-русских агентств пропаганды» фигурировали «Рабочая организация», которая могла сообщить все сведения о Фюрстенберге, и общество (институт) изучения социальных последствий войны. Основываясь на том, что в этом обществе сотрудничали немецкие и русские социал-демократы и что там каждое утро бывает «русский социал-демократ Парвус-Гельфанд», французская разведка полагала, что связанные с «Рабочей организацией» руководители социал-демократической партии Дании Воргбьерг, Стаунинг и др. составляют целое звено в усилиях по заключению мира, исходящих из Германии и возвращающихся обратно через Швейцарию, Швецию, Данию и Россию. «Без сомнения, — отмечалось в отчете, — вышеназванные лица находятся в связи с основным русским автором Лениным»³². Но никаких доказательств по этому поводу в отчете не приводилось.

Самым существенным аргументом, работавшим на полученное от А. Тома задание «доказать в интересах Временного правительства, что группа большевиков из окружения Ленина получает немецкие деньги»³³, стали перехваченные французской разведкой телеграммы, которыми обменивались из Копенгагена, Христиании (Осло) и Петрограда лица, за которыми она наблюдала. Хотя петроградская контрразведка, по утверждению ее начальника Б. В. Никитина, уже взяла «под колпак» эту переписку, расследование, по его же признанию, «приняло серьезный характер лишь после того, как блестящий офицер французской службы, капитан Пьер Лоран вручил мне 21 июня первые 14 телеграмм между Стокгольмом и Петроградом»³⁴. Пьер Лоран возглавлял в Петрограде филиал разведслужбы генерального штаба Французской армии и, скорее всего, получил эти телеграммы от французского военного атташе в Стокгольме Л. Тома, имевшего директиву «явиться лично к М. И. Терещенко в Петроград, чтобы реорганизовать службу контроля за пассажирами, которым разрешен въезд в Россию»³⁵. Французская разведка первой высказала мнение, что перехваченные ею телеграммы носят зашифрованный характер и что в них использовался условный телеграфный код для отправки денег и уведомления об их получении³⁶.

Петроградская контрразведка сразу же ухватилась за эту версию, и, как был убежден Б. В. Никитин и позднее, часть из полученных от французских коллег 29 телеграмм была «иносказательного характера». По мнению начальника петроградской контрразведки, главная ценность этих телеграмм «заключалась не в тексте, который можно было без конца комментировать, а в адресах лиц, которым они посылались»³⁷. В этой связи следует сказать еще об одном важном документе, который не получил огласки ни в 1917 г., ни позднее, в мемуарной и исследовательской литературе — справке «Переписка Ленина», составленной службой телеграфного контроля за корреспонденцией в Петрограде по заданию французской разведки. В этой справке сообщалось, что Я. Фюрстенберг — основной корреспондент группы Ленина в Швеции, которому было поручено организовать вместе с. членами этой группы и выпуск литературы для пропаганды идей партии — по приезде в Стокгольм отправил телеграммы с извещением о своем приезде четырем адресатам в Петрограде: Коллонтай, Козловскому, сестре Ленина — Ульяновой, и Суменсон. Наблюдение за корреспонденцией, отмечалось в этом документе, позволило установить следующее: «Три первых адреса чисто политические, напротив, телеграммы, которыми обменивался Я. Фюрстенберг с Суменсон, коммерческого характера. Задолго до революции они показались подозрительными всего лишь с коммерческой точки зрения, так как товары, предлагавшиеся Я. Фюрстенбергом для Суменсон, могли быть немецкого происхождения (салол, химические продукты, дамское белье, карандаши и т.д.)»³⁸. Как видно из этого, справка телеграфного контроля «Переписка Ленина» не подтверждала подозрений в зашифрованном характере переписки между Стокгольмом и Петроградом, но это уже не имело никакого значения ни для французской разведки, ни для петроградской контрразведки, взявших «германский след». Французский военный атташе в Петрограде Лавернь за неделю до того, как Ленин и другие руководители большевиков будут официально обвинены в «преступных сношениях» с Германией, сообщал своему руководству о первых результатах, которые удалось получить «в изучении дела Ленина и большевиков благодаря помощи Копенгагена и Стокгольма». Основными результатами, по мнению Лаверня, были следующие: 1. Главным политическим агентом большевиков в Скандинавии является Яков Фюрстенберг, который служит посредником и для социалистических партий нейтральных стран. 2. Фюрстенберг — немецкий агент, передающий Берлину информацию о намерениях большевиков. 3. Предположительно, многие из его окружения, связанные с Лениным, также являются немецкими шпионам³⁹.

Таким образом, введенные С. С. Поповой в научный оборот документы убедительно свидетельствуют, что инициатором поисков «германского следа» в Скандинавии был Альбер Тома, а эти поиски велись по его заданию французской разведкой, направившей русскую контрразведку по желанному следу. К сожалению, современные охотники за «германским следом» не знакомы с исследованием С. С. Поповой и предпочитают выдергивать из обследованного ею комплекса документов отдельные факты, работающие на их версии, и, конечно, со ссылкой на Особый архив.

Готовившаяся в тайне акция против Ленина и большевиков сопровождалась (и, по всей вероятности, не случайно) массированной атакой прессы. В ней участвовали единым фронтом ведущие петроградские газеты за исключением «Известий Петроградского Совета». Наибольшую заинтересованность проявляли «Новое время», «Вечернее время», «Петроградский листок», «Маленькая газета», «Живое слово», «Газета-копейка», «Речь» и др. По подсчетам исследователей, число публикаций в петроградской прессе о связях Ленина и большевиков с Германией с апреля по июнь 1917 г. увеличилось почти в 2 раза и достигло почти 200⁴⁰. Заглавную роль здесь сыграл «орган социалистической мысли» — газета «День», в которой с целой серией разоблачительных статей выступил известный журналист и видный меньшевик Д. Заславский. В своих статьях «Наивные», «Нечестные и наивные», «Гримм и гримированные», «Трусы», «Кошмар» и др. Заславский рассматривал взаимоотношения Ленина, Зиновьева и Ганецкого в связи с разоблаченным провокатором в рядах большевиков Малиновским. При этом особое внимание он уделял Ганецкому. И не только потому, что Ганецкий был в 1914 г. председателем комиссии ЦК РСДРП, не сумевшей распознать осведомителя охранки, и теперь ее заявление о политической честности Малиновского, сделанное за недостатком улик, объявлялось сознательным намерением обелить провокатора. Заславский связывал эти факты с фигурой самого Ганецкого, привлекавшегося, по его утверждению, к судебной ответственности в Копенгагене за мошенничество и контрабанду и находившегося в тесной связи с германским агентом Парвусом. Автор этих сенсационных статей обвинял большевиков в том, что они боятся этого вопроса, поскольку его запрос в «Правду» по этому поводу так и остался без ответа⁴¹.

Большевистскому руководству пришлось срочно принимать контрмеры. Заявление Зиновьева по поводу обвинений Заславского и «дело Ганецкого» стали предметом обсуждения на заседании ЦК РСДРП(б) 10 июня 1917 г. На нем присутствовали шесть членов ЦК из девяти: Г. Е. Зиновьев, Л. Б. Каменев, В. И. Ленин, В. П. Ногин, И. В. Сталин, Г. Ф. Федоров. Если обвинения Заславского в адрес Зиновьева были сразу же признаны «клеветой в целях политической борьбы с противниками» и на следующий день «Правда» опубликовала постановление ЦК по этому вопросу, то рассмотрение «дела Ганецкого» продолжалось и на следующем заседании ЦК и приняло затяжной характер. При этом следует отметить, что на заседаниях 10 и 13 июня обнаружились определенные различия в понимании членами ЦК методов борьбы с клеветой буржуазной печати. По свидетельству Е. Д. Стасовой, секретаря ЦК РСДРП(б), Ленин 10 июня развивал мысль о нецелесообразности в условиях постоянной травли со стороны буржуазной прессы опровергать печатно каждое выступление против членов большевистской партии — достаточно потребовать документальных доказательств обвинения, и если их не представят и не передадут дело в суд, то Заславский должен считаться клеветником. Зиновьев придерживался иной точки зрения, а именно: нужно реагировать в печати по каждому поводу, причем прежде всего тем, чья честь задета⁴². Для предварительного рассмотрения подобных случаев ЦК сформировал юридическую комиссию в составе М. Ю. Козловского, П. А. Красикова, П. И. Стучки (все юристы-профессионалы). На заседании ЦК 13 июня Сталин предлагал обусловить выступления в печати постановлением этой комиссии. «Способ единоличных заявлений на клеветнические нападки — отвергнуть, — говорил согласно протокольной записи Сталин.— Мы выступаем только тогда публично, когда дает материал юридическая комиссия»⁴³. Сохранившийся неполный протокол не позволяет судить, как реагировали другие члены ЦК. Можно предположить, что достигнутая общая точка зрения отражена в письме Ленина в юридическую комиссию от того же 13 июня. В этом письме Ленин решительно выступил против предложения Исполнительного комитета группы социал-демократов Польши и Литвы о «затребовании объяснений» от Ганецкого, которое, по его мнению, «содержит в себе совершенно недопустимый выпад против чести отсутствующего (по партийным делам) товарища и при том агента ЦК». Ленин считал, что «надо установить принцип, что партия не должна отвечать на сплетни и клеветы (иначе как повторением, что клеветники суть клеветники), пока в печати не заявлено (1) за подписью определенного лица, не заведомого клеветника, точного обвинения, (2) которое должно давать возможность выступления перед легальным судом обеим сторонам, (3) обвинения, поддержанного политическими организациями, серьезного характера». Честность любого должностного лица партии, настаивал лидер большевиков, не может быть поставлена под сомнение без предварительного опроса свидетелей и изучения документов⁴⁴.

В результате обсуждения «дела Ганецкого» ЦК РСДРП(б) принял 13 июня следующее постановление: «Передать документ, полученный от поляков в юридическую комиссию для обсуждения в кратчайший срок»⁴⁵. 17 июня в петроградской газете польских социал-демократов «Трибуна» было опубликовано специальное заявление, в котором говорилось, что клеветой на циммервальдистов (в том числе и на Ганецкого) буржуазная печать стремится подорвать доверие рабочих к революционной социал-демократии. 22 июня по «делу Ганецкого» выступила и «Правда», которая в рубрике «Телеграммы из Стокгольма» опубликовала: 1) заявление Я. Ганецкого и 2) заявление В. Воровского, К.Радека и М. Вронского против статей Д. Заславского. Вот их тексты: 1. «Разоблачение Заславского в “Дне” — нечестная клевета. Никогда не судился за контрабанду и за мошенничество. Как заведующий экспортной фирмой был административно оштрафован за несоблюдение экспедиентом формальностей при отправке медикаментов в Россию. Травля Заславского как политическая кампания ясна. Моя деятельность в Копенгагене хорошо известна всем знающим меня там товарищам. Считаю недостойным оправдываться перед клеветническими нападками бульварного журналиста. Ганецкий». 2. «Прочли в “Дне” грязные нападки Заславского на Ганецкого. Зная двадцатилетнюю партийную деятельность Ганецкого и ознакомившись с фактами его жизни в Копенгагене, считаем выпад Заславского неопрятным политическим маневром для опорочения интернационалистов. Не сомневаемся, что все партийные товарищи дадут решительный отпор этим растлевающим приемам политической борьбы. Вронский, Орловский, Радек».

Из приведенных выше материалов видно, что большевистское руководство, будучи вынужденным реагировать на появившиеся в печати обвинения против Ганецкого, стремилось вместе с тем уйти от публичной полемики и ограничиться «внутренним расследованием». Что же касается Заграничного представительства ЦК РСДРП (б) в Стокгольме, которому также было поручено заняться «делом Ганецкого», то оно с самого начала заняло твердую позицию, считая Ганецкого «безусловно честным и преданным делу товарищем». Обоснование этой позиции содержалось в конфиденциальном письме К. Радека В. И. Ленину 28 июня 1917 г., опубликованном только в 90-е годы. «Раз считаем допустимым, чтобы члены партии занимались торговлей, — писал Радек, — то единственным ограничением можно считать только соблюдение общих правил юридического и морального характера. Если бы следователь, рассматривая коммерческие книги Ганецкого, нашел малейшее доказательство того, что он занимается нечестной спекуляцией или контрабандой, то Ганецкий был бы отдан под суд. Понятно, что на нашу точку зрения влияет также глубокая уверенность, что Ганецкий занимался вообще торговлей не для личной наживы, а для того, чтобы помогать материально партии. Последние два года Ганецкий не одну тысячу дал нашей организации, несмотря на то, что все рассказы о его богатстве — пустая сплетня. Отношения его к Парвусу чисто деловые, никогда с политикой не имели ничего общего. Понятно, что наше мнение ничуть не обязывает Вас и ЦК. Когда в руках у Вас будут все документы этого дела, мы попросим Вас высказать Ваше собственное мнение»⁴⁶. Содержащееся в письме Радека признание в том, что Ганецкий был спонсором большевиков, объясняет, почему это письмо не было опубликовано ранее 90-х годов.

Вполне вероятно, что большевистское руководство и прежде всего сам Ленин, учитывая заслуги Ганецкого перед партией, спустило бы на тормозах некстати возникшее его «дело», о чем свидетельствовало и стремление уйти от публичного обсуждения этой неприятной темы. Такая позиция оказалась на руку Временному правительству, получившему не только «французский подарок» для большевиков, но и «домашний сюрприз» в лице прапорщика 16-го Сибирского полка Д. С. Ермоленко, явившегося в конце апреля 1917 г. из немецкого плена в расположение русской армии. В июльские дни 1917 г., когда эта фамилия всплыла в печати, некоторые политические деятели, подобно Н. Н. Суханову, даже высказывали сомнение в том, была ли в действительности такая личность и не были ли его показания сфабрикованы на Дворцовой площади. На самом деле Д. С. Ермоленко — реальное лицо с сомнительной репутацией, служил еще до 1900 г. в военной контрразведке, с 1900 г. — в полиции во Владивостоке, во время русско-японской войны — опять в контрразведке, затем вышел в отставку. В 1914 г. он вновь на военной службе, попал в плен и, находясь в лагере для военнопленных, применил свой опыт для полицейской слежки за своими товарищами по лагерю. Далее следует предоставить слово генералу А. И. Деникину, который, будучи в то время начальником штаба Верховного главнокомандующего, принимал участие в допросе Ермоленко, а протокол допроса от 16 мая 1917 г. направил в Военное министерство. «Ермоленко был переброшен к нам в тыл на фронт 6-й армии для агитации в пользу скорейшего заключения сепаратного мира с Германией, — писал позднее А. И. Деникин. — Поручение это Ермоленко принял по настоянию товарищей. Офицеры германского Генерального штаба Шидицкий и Люберс ему сообщили, что такого же рода агитацию ведут в России агенты германского генерального штаба — председатель секции “Союза освобождения Украины” А. Скоропись-Иолтуховский и Ленин. Ленину поручено всеми силами стремиться к подорванию доверия русского народа к Временному правительству. Деньги на операцию получаются через некоего Свендсона, служащего в Стокгольме при германском посольстве»⁴⁷.

При всем уважении к боевому генералу эпизод о Ермоленко не принадлежит к числу убедительных фактов в его воспоминаниях. Приведенные в них показания пленного прапорщика носят, мягко выражаясь, неубедительный характер, ничего конкретного и вразумительного не содержат и напоминают своей фантазией показания подпоручика Колаковского против жандармского полковника Мясоедова в 1915 г. Интересно, что, когда германский посланник в Копенгагене Брокдорф-Ранцау узнал из петроградских газет, что два немецких офицера генштаба Шидицкий и Люберс рассказали русскому прапорщику Ермоленко, что Ленин — немецкий агент, то он запросил МИД Германии «выяснить, существуют ли в Генштабе офицеры Шидицкий и Люберс...»⁴⁸. А. Ф. Керенский, придававший показаниям Ермоленко большое значение, в своих мемуарах писал, что существование этих офицеров «было подтверждено»⁴⁹, но он слишком заинтересованное лицо в их существовании: в то время он был военным министром, вел активную пропагандистскую кампанию на фронте в пользу наступления русской армии, и ему было просто необходимо иметь в запасе оправдательные аргументы в случае неудачи этого выступления. Но ни в 1917 г., ни позднее Керенский не привел никаких конкретных фактов из показаний Ермоленко, хотя именно на них в первую очередь строил свои обвинения против Ленина и большевиков как агентов германского Генерального штаба. «Как ни отнестись к показаниям Ермоленко,— считал С. П. Мельгунов, — едва ли их можно признать “решающими” для определения отношения большевиков к германскому военному командованию, как это делает в своих воспоминаниях Керенский...»⁵⁰.

Касаясь показаний Ермоленко, еще в конце 20-х годов Л. Д. Троцкий язвительно писал: «Теперь мы, по крайней мере, знаем, как поступал немецкий Генеральный штаб в отношении шпионов. Когда он находил безвестного и малограмотного прапорщика в качестве кандидата в шпионы, он вместо того чтобы поручить его наблюдению поручика из немецкой разведки, связывал его с “руководящими немецкими деятелями”, тут же сообщал ему всю систему германской агентуры и перечислял ему даже банки — не один банк, нет, а все банки, через которые идут тайные немецкие фонды. Как угодно, но нельзя отделаться от впечатления, что немецкий штаб действовал до последней степени глупо»⁵¹.

Наконец, нельзя не принять во внимание то, что сообщает о Ермоленко начальник контрразведки Петроградского военного округа Б. В. Никитин. По его мнению, Ермоленко едва ли можно считать главным обличителем, поскольку он, «кроме голословных заявлений, не дал ничего», а «все обвинение, построенное на его показаниях, по справедливости, осталось неубедительным». Более того, Никитин считал необходимым отметить, «что петроградская контрразведка категорически отмежевывается от Ермоленко» и что у нее даже не было на него досье. «Я увидел до смерти перепуганного человека, который умолял его спрятать и отпустить, — вспоминал он о своей первой встрече с Ермоленко. П. А. Александров записал показания, а я его спрятал на несколько часов и отпустил. Пробыв в Петрограде не больше суток, он уехал в Сибирь»⁵². Такой «свидетель» был больше не нужен контрразведке, которая теперь могла строить на основе его показаний самые смелые предположения и даже обвинения, чтобы предъявить их в подходящее время. Но события развивались столь стремительно, что «секретное оружие» пришлось применить, с точки зрения его обладателей, даже преждевременно.

Примечания:

¹ Известия Петроградского Совета. 1917. 15 апр.

². Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 49. С. 437.

³ Известия Петроградского Совета. 1917. 16 апр.

⁴ Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 31. С. 281.

⁵ Там же. С. 276.

⁶ Там же. С. 235-236.

⁷ Петроградская газета. 1917. 14 апр.

⁸ Суханов Н. Н. Указ. соч. С. 43.

⁹ Германия и русские революционеры в годы Первой мировой войны. С. 308.

¹⁰ Там же. С. 309.

¹¹ Бьюкенен Джордж. Моя миссия в России. Воспоминания английского дипломата. 1910-1918 / Пер. с англ. М., 2006. С. 288-289.

¹² Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 2. М., 1990. С. 308.

¹³ Веселовский С. Б. Дневники 1915-1925 годов // Вопросы истории. 2000. 3. С. 89.

¹⁴ The Lansing Papers. 1914-1920. Vol. II. Washington, 1940. P. 325.

¹³ Cм.: Ганелин P. Ш. Россия и США. 1914-1917. Л., 1969. С. 167-180.

¹⁶ Там же. С. 190.

¹⁷ Там же. С. 228-229.

¹⁸ Соловьев О. Ф. Империалистические державы против революции в России // Новая и новейшая история. 1987. № 1. С. 156.

¹⁹ Там же.

²⁰ Интервенция на Северо-Западе России. 1917-1920 / Отв. ред. В. А. Шиш­кин. СПб., 1995. С. 55-56.

²¹ Там же. С. 57.

²² Иностранные дипломаты о революции 1917 г. // Красный архив. 1927. Т. 5 (24). С. 148

²³ Цит по кн. Фишер //Жизнь Ленина. Т. 1. М., 1997. С. 195.

²⁴ Там же.

²⁵ Керенский А. Ф. Указ. соч. С. 220.

²⁶ Последние новости (Париж). 1932. 11 июня.

²⁷ Попова С. С. Французская разведка ищет «германский след» // Первая мировая война. Дискуссионные проблемы истории. М., 1994. С. 264-273.

²⁸ Суханов Н. Н. Указ. соч. С. 75.

²⁹ Попова С. С. Указ. соч. С. 266.

³⁰ Там же. С. 266-267.

³¹ См.: Фишер Л. Указ. соч. С. 166-167.

³² Попова С. С. Указ. соч. С. 267-268.

³³ Там же. С. 268.

³⁴ Никитин Б. В. Роковые годы. М., 2000. С. 92.

³⁵ Попова С. С. Указ. соч. С. 268.

³⁶ Там же.

³⁷ Никитин Б. В. Указ. соч. С. 95.

³⁸ Попова С. С. Указ. соч. С. 268-269.

³⁹ Там же. С. 269.

⁴⁰ Антонов А. Е. Дело о германском шпионаже в России и партия большевиков в 1917 году (источники и историография): Автореф. дис. ... канд. ист. наук. СПб., 2004. С. 5-6.

⁴¹ См.: День. 1917. 10, 13 и 15 июня.

⁴² Амиантов Ю. Н., Ермолаева Р. А. Дело Ганецкого и Козловского // Кентавр. 1992. № 1-2. С. 72.

⁴³ Там же.

⁴⁴ Там же.

⁴⁵ Там же.

⁴⁶ Там же. С. 74-75.

⁴⁷ Деникин А. И. Указ. соч. С. 72-73.

⁴⁸ Германия и русские революционеры в годы Первой мировой войны. С. 334.

⁴⁹ Керенский А. Ф. Указ. соч. С. 203.

⁵⁰ Мельгунов С. П. Золотой немецкий ключ большевиков. Нью-Йорк, 1989. С. 92.

⁵¹ Троцкий Л. Д. Моя жизнь. М., 2001. С. 300.

⁵² Никитин Б. В. Указ. соч. С. 85-86.